Куклы

        В серванте у Людмилы появилась третья кукла, маленькая, пестро разодетая, но такая славная и трогательная, что Людмила каждую свободную минуту любовалась ею. Уходя на работу, непременно говорила ей несколько ласковых слов, а, придя вечером домой, едва сняв верхнюю одежду, прямиком направлялась к серванту и, осторожно открыв стеклянную дверцу, доставала свою новую игрушку, гладила ее, прихорашивала и коротенько рассказывала кукле о том, что случилось за день.
      - Сегодня у меня навар небольшой. Представляешь, забыла гирьку под весы положить. Бывает же такое! То-то я глядела накануне гороскоп, и на мой знак выпало не очень хорошее предсказание. Говорилось, будьте внимательны, тогда избежите неприятностей. А я, видишь,  опростоволосилась и оказалась на мели. Простояла при сильном ветре, да еще не подзаработала. Сама виновата, учту на будущее.
       Кукла  напряженно вслушивалась в ее голос. Казалось, она понимала слова. Глазки куклы вспыхивали огоньками внимания, и Людмила ощущала приятную теплоту в душе.       
       Несколько первых дней кукла была без имени. Но Людмила постоянно думала об этом, и имя всплыло. Кукла стала Вадиком.
        Это, несомненно, был мальчик, несмотря на нейтральные одежки и обезличивание фарфорового  личика. Людмила сердцем чувствовала, что это мальчик, хотя врач, который делал ей аборт, пол, не состоявшегося ребенка, не сказал. Но ведь первые две были девочки. Людмила  знала это достоверно. Сколько можно производить девочек? Позарез нужен был мальчик. И, конечно, он появился. Появился сын, с крохотными ручками и ножками, на которых ноготки были словно лепестки неземного цветка. Но они были все- таки такими же реальными, как она сама.
        Из своих трех кукол Людмила полюбила больше всех, конечно, Вадика. Во-первых, он был младшеньким, во-вторых, мальчиком, а, в-третьих, спокойным и некрикливым ребенком. Две первые ее дочурки нет-нет, да отчебучат что-нибудь несусветное. Однажды она пришла с работы, а у Тани, старшей дочки, было порезано платьице, и лоскутки разбросаны по всей полке серванта. Это еще было до Вадика. Людмила наводила порядок и ругалась. Конечно, Татьяна и Ольга смотрели на нее ангельскими глазками и помалкивали. Но Людмила знала наверняка, что это они, эдакие бедокуры, в ее отсутствие шалят и развлекаются. На этот раз порезали платье, а были случаи, опрокидывали хрустальные стопки и бокалы, а однажды даже разбили небольшую, но памятную для нее вазочку.
        В тот раз Людмила строго наказала девочек. Не кормить их она, конечно, не могла, все-таки живые существа, но оставить их проказу без последствий, она, как мать, тоже не посчитала нужным. Спусти им раз – другой - третий, потом детские шалости перерастут в хулиганские выходки, и пиши пропало.
         -Вот так, мои золотые, - грозила  Людмила  пальцем своим дочерям, - не хочу, чтобы в старости вы мне приносили одни хлопоты, а потому вынуждена вас наказать.
          И она рассадила  Танечку и Ольгу по разным комнатам, то, бишь, полкам серванта. Перебраться друг к другу они не могли, был очень узким зазор. Так и сидели бедные девочки поодиночке. Долго сидели. За это время с их стороны никаких проказ обнаружено не было, только иногда Людмила замечала, что они передвигаются. Уходила на работу – они сидели далеко друг от друга, а приходила – сходились, только что на разных полках. Людмила опять рассаживала их по дальним друг от друга углам.
         Противостояние матери и детей наблюдалось около месяца, но потом сердце Людмилы смягчилось, она снова посадила своих девочек рядом.

         Вместе они смотрелись великолепно. Оленька, по плечам которой плескались волны роскошных белокурых блестящих волос, была румяна, круглолица, со смешливыми
 ямочками на округлых щеках. Круглолица она была не «как эта глупая луна на этом глупом небосводе», а благородно круглолица. Овал фарфорового личика выглядел живым и подвижным. Якобы кожа отливала оттенками розового бархата и казалась на вид нежной и теплой. Ольга была кокетливой маленькой девочкой. Так и видилось, что ее место у зеркала, с непременным и долгим разглядыванием своего красивого личика. Вот здесь надо бы убрать с бровей челку, а на ушко напустить локон, а здесь подправить рисунок губ, верхнюю сделать - потоньше, но фигурнее, а нижнюю – пухлее. Прекрасное искусство макияжа перешло к ней с пеленок, а, вернее, было заложено мамой, хотя Людмила никогда не уделяла столь долгого внимания своей внешности. Все равно, значит, бабушка или прабабушка были кокетками, а Людмила только передала эти качества своей дочурке Оленьке. Пусть Людмила в данном случае просто передаточное звено, но без нее нарушилась бы связь поколений.
         Татьяна же наоборот была серьезной девочкой. Иногда ее маленький фарфоровый лоб бороздили поперечные морщинки, хотя в ее нежном возрасте и они были нежными. Татьяна была коротко и строго подстрижена, имела черный цвет волос, гордо вскинутую голову. Брови у нее были слегка приподняты и застыли в таком состоянии, будто их хозяйка задала окружающему миру серьезный и жизненно важный вопрос, но до сих пор не услышала на него ответа.
         Две девочки смотрелись рядом великолепно и прекрасно дополняли друг друга. Людмила, пока не было Вадика, любила их одинаково, как одно целое.
         Но вот появился сын, и девочки отошли на задний план. Они как будто это почувствовали, отодвинулись в тень серванта и больше не шалили и не шкодили.
         Вадим хоть и был представителем сильной и грубой половины человечества, пока эти качества никак не проявлял. Это был ребенок, похожий на свою мать, нешумный и неторопкий. Когда Людмила кормила его кашкой, Вадим не набрасывал свой рот на ложку, как делали обычно девочки, а, едва раздвинув губы, язычком слизывал ее. Потом также неспешно облизывал губы.
         В первые недели после того, как Людмила принесла его из роддома, то, бишь, из магазина, Вадим требовал материнскую грудь. Он отворачивался от ложки, иногда, сделав резкое движение, даже отталкивал ее. Людмила два дня промучилась с кормлением, пока не поняла требование сына. А когда поняла, взяла его на руки, робко расстегнула кофточку и бюстгальтер и приложила куклу к своей белой, как молоко, груди. И от страха закрыла глаза. Только почувствовала, как Вадим впился губами в сосок. Она услышала, что он довольно зачмокал.
         Грудь приятно заныла, по телу разлилась истома. Людмила откинулась на стенку кресла и замерла. Приоткрыла глаза, когда осознала, что Вадим отлепился от соска. Он довольный лежал у нее на руке, и по его губам змеилась улыбка.
         Кушали ее дети хорошо, но не росли. Людмила понимала, что куклы не могут расти, но ведь куклы не могут и есть, а ведь едят, причем много. Тут было что-то необъяснимое, и Людмила приняла это как данность. Вопрос был для нее закрыт.
         Танечке, старшенькой, было уже пятнадцать лет, Ольге – восемь, а Вадиму восемь месяцев. За те пятнадцать лет, что у Людмилы существовала дочь по имени Татьяна, в жизни самой Людмилы изменилось многое.
         Татьяна появилась  на свет как результат любви Людмилы и ее одноклассника. Это было так давно, но все же памятно, особенно, когда Людмила, расслабленно устроившись в кресле, перед телевизором, бросала взгляд на сервант, за стеклом которого жили ее дети. Тогда телевизионные страсти уходили на задний план, и она на непродолжительное время окуналась в собственные переживания. Но, понимая, что зацикливаться на этом нельзя, будет снова тяжко на душе, стряхивала с себя воспоминания и начинала жить проблемами кино-героев.
        Первая ее беременность была неожиданной для нее самой и ее семейства. В последнем классе школы Людмила без памяти влюбилась. Это чувство вспыхнуло внезапно, но ударило так, что девушка, осознав себя взрослым человеком и действовать начала по-взрослому. Ее избранник, вихрастый одноклассник Миша, представлялся ей именно тем, кого она хотела бы иметь рядом по жизни. Учились они вместе с седьмого класса и ни разу их чувственные дорожки не пересекались. Что Миша, что любой другой соседский или школьный парень были ей одинаково безразличны. Увлекалась она современной музыкой, и ее портфель всегда был набит вырезками из журналов с фотографиями поп или рок-музыкантами, кумирами ее девичьих грез. Со стен ее комнаты тоже лучезарно улыбались ей все те же экстравагантные чудилы. Тогда они считались именно такими и, чем больше их запрещали, тем трепетнее она к ним относилась. И Миша каким-то непостижимым образом вписался в мир ее пристрастий.
        Случилось это на вечеринке по поводу дня рождения ее подруги. Естественно, были приглашены почти все одноклассники. Веселились по полной программе, без взрослых. Музыка гремела, девчонки визжали, мальчишки басовито откликались. Подруга невзначай обратила внимание Людмилы на Мишу: «Глянь, до чего парень похож на одного из твоих любимчиков-музыкантов».
        Людмила посмотрела в указанном направлении и обомлела: перед ней сидело живое воплощение одного из ее кумиров. В комнате стоял полумрак, было изрядно надымлено, и Людмила увидела то, что ей хотелось увидеть. Она пошла знакомиться с ожившей фотографией. Подойдя ближе, девушка признала Мишу, обыкновенного одноклассника в затрапезном одеянии, но свет той вспышки, что осветил ее душу мгновение назад, не исчез, и она уже по-другому взглянула на парня. Да и он, будто эта вспышка встряхнула и его, тоже увидел Людмилу в другом свете.
       Отец Людмилы, узнав об интересном положении своей единственной и ненаглядной дочурки, впал в такой гнев и неистовство, что его супруга решила свести Людмилу к врачу, дабы ее будущее не омрачалось столь тягостным обстоятельством, как появление незаконнорожденного ребенка. Это получилось кстати, так как Миша, сбежал от столь сложной проблемы в армию и там затерялся. Ни Людмила, ни ее мать, а тем более отец, видевший свою дочь только счастливой и благополучной, ни секунды не сомневались, что решение, которое они выбрали на пике эмоций, было единственно правильным.
         После случившегося, Людмилу потянуло в магазин, где она выбрала приглянувшуюся ей куклу, которой суждено было стать ее первой дочерью.

          Потом у Людмилы были студенческие годы, которые протекали не где-нибудь там в торгово-экономических фукалках, а в «Военмехе», институте престижном во всех отношениях. Голова ее пухла от интегральных сложностей. Не было никакой личной жизни. Но как только она получила диплом и распределение в один из известнейших научно-исследовательских институтов, внутренняя зажатость отпустила ее.
         Тут-то она и познакомилась с Вадимом, который так вписался в ее душу, что затмил весь белый свет. Вадим – это утро, Вадим – это день, Вадим – это вечер и, конечно, ночь. Для нее. Но для Вадима она была только промежуточным пунктом между работой и семьей. Встречались они, где придется, стихийно. И, когда Людмила, забеременев, сообщила эту новость своему возлюбленному, тот потерял дар речи на десять минут, а потом поставил в известность, что от жены и сына он к ней не уйдет.
        Людмила была в шоке и в этом состоянии отправилась в больницу. Так у нее появилась вторая дочь, Ольга, и заняла свое место в серванте.
         После рождения второй дочери жизнь Людмилы пошла под уклон. Один за другим ушли на тот свет ее родители. Людмила провожала их в последний путь с таким


тягостным чувством, будто шла за собственным гробом. Долго жила с таким ощущением в сердце. И только дети, Татьяна и Ольга, вытянули ее из этого состояния, их нужно было кормить, переодевать, умывать. Они требовали внимания и заботы, требовали сначала робко, будто понимая, что ей пока не до них, потом все настойчивей. Людмила поначалу обихаживала их механически, по инерции. Детям это не нравилось, они стали устраивать ей маленькие пакости, на которые она сначала никак не реагировала, потом с возмущением и, наконец, с улыбкой. Она снова увидела своих детей не через мутное стекло отвлеченного состояния души, а реально, как и до смерти своих родителей. Жизнь вернулась к Людмиле, разлилась по жилочкам и потайным местам ее тела с новой силой. Даже то, что случилось с ней в скором времени, она восприняла без особых душевных потрясений.
         А случилась с ней пренеприятная штука – она поменяла свой социальный статус-кво. В стране начались перемены, все стронулось со своих привычных мест. Лабораторию в научно-исследовательском институте, где она работала, закрыли, как тогда считалось, за ненадобностью, потому что в ней разрабатывались проекты на перспективу, а она-то, по данным временам, оказалась никому не нужной. Людей у власти интересовали вещи насущные и быстро окупаемые. Так Людмила из инженера престижного института превратилась в продавца мелкорозничной торговли. Вместе с ней такие превращения претерпели многие ее сокурсники, так что это явление стало для ее самолюбия не особенно тягостным и прошло почти безболезненно. «Гуд бай» - высшему образованию и годам, потраченным на его получение, «Гуд бай».
         Первый рабочий день в новом качестве отложился в ее памяти как нечто неординарное. Была улица Садовая, очень смахивающая на Торговую, был моросящий осенний дождик, и она, нахохлившаяся, как воробей, в цветном пленочном плаще. И за прилавком. Стоит, молчит, а вокруг бурлит улица. Торговки, предлагая свой товар, не жалеют глоток, каких только выкриков не наслушаешься. Людмила их впитывала, при этом надеялась, что рекламировать свой товар подобным образом ей все-таки не придется. Люди к ней подходили и без зазывальных выкриков, ведь ее товар был ходовым: сосиски, сардельки, фарш, котлеты. Все было расфасовано и большого труда не составляло, достать упаковку из холодильной камеры, подать ее покупателю и получить от него деньги. Главная закавыка была в том, чтобы не просчитаться. С хозяином шутки плохи, мог раскрутить ее недостачу до приличных размеров. И Людмила сосредотачивала все свое внимание на товаре и деньгах. И недостач у нее не случалось, даже в первые дни. Но навару не было никакого. А стоять целый день и мерзнуть без добавочной стоимости ей не приглянулось, и она перешла к другому хозяину, который завозил в город фрукты. Тут Людмила быстро научилась (недаром в ее багаже было высшее военмеховское образование) создавать себе некую, а иногда вполне приличную, прибавку к заработной плате.
         На личном фронте у Людмилы складывалась вроде бы спокойная обстановка. Уже больше года она принимала у себя, а, может быть, даже любила, хорошего парня, у которого, как и у нее, поменялось общественное положение. Пока он никак не мог окончательно определиться, кидался из стороны в сторону, прогорал, начинал снова, занимал по друзьям деньги, закупал новый товар, опять прогорал или почти прогорал. В общем, крутился, как белка в колесе, и пока без определенных положительных результатов.
          Людмила, как могла, поддерживала его, но в такой сумятице создавать семью он не мог и о том честно ей говорил. И она, не решаясь, подкинуть ему еще одну проблему, тщательно предохранялась от нежелательной беременности. Он был в этом деле тоже ас.
          Но третий ребенок, Вадим, у Людмилы все же появился. И совершенно случайно.

          Перейдя работать на фрукты, вместе с доходной должностью она приобрела и нового хозяина, азербайджанца Алика. Это был веселый общительный малый. Его исковерканный русский говор не отталкивал,  а имитировал заграничный акцент, придавая его имиджу известный шарм.
          Людмила была довольно привлекательной особой, и, конечно, хозяин стал выказывать ей всяческие знаки внимания, как-то: делал подарки к праздникам и оплачивал обеды. Все это было так прозрачно, что Людмила сразу поняла, куда катится эта проторенная дорожка. И она сразу твердо заявила: «Я пришла сюда торговать фруктами, а не собой». Мол, проезжайте мимо, не останавливаясь.
          Алик понял и принял ее взгляд на данную проблему. Даже зауважал, а в минуту откровения сказал: «Ты молодец! Девочек за деньги мы всегда найдем. Их пруд пруди, сами бегут к нам. Но и тебя проверить нужно было, вдруг и ты согласишься».
          Людмила, отстояв свою независимость, стала спокойно работать. Правда, пробовали и другие азербайджанцы подъезжать, но, услышав твердый отказ, больше не подходили.
          Все-таки третий ребенок, Вадим, у Людмилы появился. Случилось это так. Хозяин Алик закатил своим продавщицам ко дню 8 марта шикарный пир. Девчонки-продавщицы перепились, и там закрутилась такая карусель, что все перепутались ногами, руками и прочими частями тела. Когда на утро Людмила открыла глаза, она была в своей постели, а рядом темнела кудрявая голова Алика.
          Конечно, после этого Людмиле пришлось опять идти к врачу-гинекологу. Ребенок, зачатый по пьянке ей был не нужен. «Ох, и плодовита же я, - вздохнула она про себя, - да никому мои дети не нужны». Так в серванте появился Вадик.
          Людмила не ушла от хозяина Алика, только стала бдительно следить, чтобы не оказаться еще раз в восьмимартовской ситуации. И Алик не проявлял настойчивости, чтобы продлить их отношения. На том все и заглохло.
         Но однажды Людмила не вышла на работу. Ее сменщица насиловала телефон неделю, но безрезультатно. Пришлось поехать к ней домой. Дверь квартиры была на запоре. Сменщица пошла по соседям, чтобы получить хоть какие-нибудь сведения о Людмиле. Но те смогли только сказать, что видели ее неделю назад. Куда она уехала, о том никому не доложила. Сменщица подождала еще несколько дней и обратилась к участковому. Было принято решение, вскрыть квартиру.
        Вошли свидетели и участковый в полумрак прихожей осторожно, будто их могла там подстерегать бомба, как никак терроризм в стране случался все чаще. Также осторожно заглянули в комнату. Бомба не взорвалась, вокруг было чисто и уютно, только на полках и столах серебрилась пыль. Милиционер попросил сменщицу обследовать квартиру, ведь она была еще и подругой Людмилы, бывала здесь неоднократно. В свое время Людмила помогла ей перейти на более доходную работу, торговать фруктами.
       Подруга окинула комнату общим взглядом, никаких изменений не заметила. Стала проверять шкафы. «Вроде бы все платья на месте» - говорила она, выражая свои мысли вслух, а милиционер записывал ее слова в протокол.
       Пядь за пядью были осмотрены кухня, прихожая, комната и только в серванте подруга заметила нечто новое: «Здесь у Людмилы было три куклы, а теперь – четыре, три маленькие и одна большая. Если б она ее купила, мне бы рассказала. К своим куклам Людмила относилась очень трепетно».
        Подруга взяла на руки новую куклу: «Ой, и платье на ней, как у Людмилы», - отрешенно произнесла она.
        Вдруг девушка вздрогнула и закричала, она увидела, что кукла ей весело подмигнула.