Бодега

В бодегу на Жуковского, 7, папа не ходил никогда.
– Пошли, ну-у, пошли выпьем по стакану! – уговаривал я его.
Ни в какую!
Зато снисходил к моим просьбам дядя Гриша – папин брат. У дяди Гриши были четыре дочери. Так что, меня, единственного племянника, он очень любил. И я его тоже…
Иногда, зайдя к нам и поговорив с папой, дядя Гриша звал меня:
– Ну, что, Шурка, пойдем, выпьем по стакану?
Я радостно всовывал свою ладошку в его ручищу, и мы отправлялись.
В бодеге мне наливали полный стакан вкусного-превкусного морса и выдавали две конфеты подушечки. Я был уверен, что это и есть вино. Никто, впрочем, не спешил меня в этом разуверить.
Было мне года четыре… Ростом я не очень вышел, поэтому, когда дядя присоединялся к общему разговору, мог наблюдать, попивая свой морс, скорее не за лицами, а за ногами. И даже тогда понимал, что ног маловато… Впрочем, и рук тоже…
О, если б я вслушивался, а главное, понимал то, о чем они говорят, знал бы о недавно закончившейся войне что-то совсем другое, непохожее на то, о чем рассказывают книжки, радио и кино. Но что мне за дело было до плохо одетых шумных и матерящихся почем свет мужиков с орденами и медалями на тесных пиджаках. Вернее, не так. Я был посторонним среди них. Непринятым в общество!
Я пытался, пытался скорей опьянеть от своего морса.
Мне очень надо было опьянеть, чтоб показать, что я свой. А как иначе? Я знал наизусть все их слова, но папа не разрешил мне их говорить.
– Раз и навсегда! – сказал тогда папа. Кстати, я до сих пор не матерюсь!
Но как, как доказать им, что я свой? Ведь у меня есть руки и ноги…
Однажды я попытался пойти в бодегу, надев все папины ордена и медали.
Но папа не разрешил.
– Сними! – сказал он. – Сними сейчас же!
И я снял.
Странно, ведь он давал мне играть орденами и даже не очень ругал, когда у меня во дворе кто-то украл орден Боевого Красного знамени. Ругалась бабушка.
– Раз ордена нет, за него не будут платить деньги, и мы опять станем нищими! – пугала она меня.
Потом инвалиды и просто посетители бодеги стали как-то быстро исчезать.
Буквально на глазах!
Последним, помнится, приходил на костылях одноногий дядя Боря с Канатной.
А потом и он исчез.
Когда мне примерно было восемь, бодегу закрыли. И назначили там магазин «Молочная».
Женщины шумно радовались.
Но не все!
Некоторые смотрели на двери, на ступени, по которым не раз и не два волокли мужей домой и тихо плакали.
И я это помню!
С годами все чаще встают перед глазами эти люди, эти пьяные и галдящие мужчины, агрессивные и слезливые. Они прошли войну. И вернулись домой. Но мирная жизнь не приняла их, искалеченных. Да-да, искалеченных, если даже руки и ноги у них были на месте. И убила их…