Вирус. Рассказ о любви

В приемной светло. Несколько человек сидят, глядя в пол. Мне скучно. Скорбные лица пациентов навевают легкий сплин. От нечего делать беру в руки рекламу презервативов и рассматриваю картинки.
Очередь доходит до меня. В кабинете просторно, видно, что здесь пытаются создать иллюзию уюта, мне нравится. Вытягиваю руку, чувствую легкий укол и отворачиваюсь – не переношу вида своей крови. Отвечаю на вопросы. Моя легенда проста – бывшая партнерша оказалась носителем. Она не знает точно, заболела до или после наших встреч, посоветовала сходить провериться. Во время рассказа голос у меня прерывается, врач успокаивает, в голосе сочувствие.
Не расстраивайтесь заранее.
Пока не будут готовы результаты – не думайте об этом.
Я не расстраиваюсь. Я знаю, что я не носитель. Я вру.
Жизнь начинаешь любить в полной мере, когда до ее конца остается мало времени.
Врач берет пробирку, прикладывает к кровавой точке остро пахнущую ватку.
Результат будет готов через два дня.
Я выхожу из кабинета, рассматриваю очередь. Я охочусь, но сегодня явно не мой день. Три посетителя – все мужчины. Один явно наркоман – весь странно дергается, несмотря на жару в рубашке с длинным рукавом – наверное, скрывает уколы. Он почувствует себя лучше, узнав, что болен? Интересно было бы спросить, но не буду – еще подумает, что издеваюсь. Остальные двое меня не интересуют. Ладно, в другой раз.
Через два дня возвращаюсь. Выслушиваю поздравления. Я чист, кто бы мог подумать. Сегодня везет больше. В очереди две девушки. Одна из них нервничает, мнет кисти рук, каждые пять минут уходит. Возвращается с приятным запахом ментоловых сигарет. Скорее всего она за результатом. Вторая моложе, наверное, еще студентка, лицо на редкость неяркое, словно обесцвеченное. Тупо смотрит в стену – неинтересно. У овец на пастбищах такое же выражение на мордах.
Выхожу на улицу и встаю неподалеку. Закуриваю, втягиваю дым и небрежно смотрю на дверь. Первой (везет!) выходит девушка с запахом ментола. Она расстроена, смотрит на свои узкие ступни, обутые в дорогие туфли, остановилась, словно не зная, куда идти. Мне хочется утешить ее, ощутить чужие слезы на своей груди, провести рукой по коротким каштановым волосам. Я подхожу к ней. Тихо извиняюсь. Она поднимает голову – тушь на ресницах немного растеклась, веки чуть припухли. Я прошу ее отойти со мной. Идет, не задумываясь, смотрит с надеждой. Я ободряюще улыбаюсь, говорю, что мне от нее нужно. Она постепенно приходит в себя, начинает шумно дышать. Молча размахивается маленькой кожаной сумочкой. Удар приходится мне по щеке – успеваю повернуть голову. Она отбрасывает сумку, тонкий лакированный ремешок лопнул,  пытается ударить меня кулаками. Я не сопротивляюсь.
Чудовище.
Ублюдок.
Я знаю.
Она подбирает разорванную сумочку и уходит. Твердым шагом. Я помог ей разозлиться, прийти в себя, это приятно. Она ошибается, я не чудовище.
Жизнь начинаешь любить в полной мере, когда до ее конца остается мало времени.
Достаю из кармана зеркальце. Выгляжу неплохо, в уголке рта, правда, выступила кровь. Аккуратно промокаю платком.
Не угостишь сигаретой?
Поворачиваюсь. Вижу белесую студентку. При дневном свете она выглядит чуть лучше. На лице все то же безразличие, жует резинку. Достаю сигареты, зажигаю ей и себе. На моем фильтре остается мазок крови, на ее – отпечаток розовой помады.
По морде получил? Я видела.
Соглашаюсь.
Подруга?
Первый раз вижу.
Не верит.
Я объясняю ей, в чем дело. Она слушает все с таким же выражением лица. Потом тушит окурок.
Давно?
Достаточно.
Я только что узнала.
Что собираешься делать?
А что тут можно сделать? Жить. 
Жизнь начинаешь любить в полной мере, когда ее остается мало.
Я говорю это. Она не реагирует, ей на это плевать. Она слишком примитивна. Но начинает интересовать меня. Такого равнодушия мне видеть не приходилось, может быть, это будет забавно.
Что делаешь сегодня? Пожимает плечами. Не думала.
Сходим куда-нибудь. В кино. Пожимает плечами.
Идем в кино. Какая-то американская комедия, даже иногда смешно, хотя и глупо. Она смотрит фильм и продолжает жевать свою резинку. По правде говоря, начинает раздражать. Потом мотаемся по городу. Ужинаем во французском ресторане – она знает французский, переводит названия блюд из меню. Еще разговаривает по-английски и знает испанский. Интересно. О себе говорит мало. Студентка. Учится, естественно, на инязе, хотя теперь, наверное, бросит – к чему? Я тоже рассказываю немного, в основном молчим. Ужин окончен, я расплачиваюсь.
Поедем ко мне? Она пожимает плечами.
Домой?
Я больше не говорю «домой». Дом – это место, где тебя ждут. Или ты ждешь. Home, Sweet Home. Как в глупых американских комедиях. Хотя, когда-то я мог назвать свою квартиру домом. Несколько веков назад, задолго до того,  как я начал ходить в больницы.
Едем по ночному городу. Водитель разговорчив, но мы молчим, он обижается и замолкает.
Она скидывает туфли в коридоре и проходит в комнату. Рассматривает висящую на потолке паутину нитей, картины на стенах. Жует резинку.
Что это?
Ловец снов, как в кино. Ловит страшные сны.
Не любишь кошмары?
Люблю.
Псих. Больной, еще и псих.
Я знаю.
Пьем кофе на кухне. В холодильнике пусто. Она в первый раз улыбается.
Весело живешь. Денег нет?
Ннну… есть, вообще-то. Не люблю запасаться впрок. Завтра куплю чего-нибудь.
Правильно, наверное. Представляешь – завтра тебя сбивает машина. Или в командировку уезжаешь. А еда в холодильнике будет ждать, когда ты вернешься. Грустная картина, наверное – мороженая еда в ожидании хозяина. В какой-то газете была статья про старушку, которая держала кошек. Она умерла в больнице, детей у нее не было. Когда вскрыли дверь в квартиру, мертвые кошки лежали у входной двери. Наверное, тоже ждали, когда она вернется.
Фффууу. Зачем ты это рассказала?
Так. Пожимает плечами.

Тело у нее оказывается холодным. Холодные простыни на кровати, холодное тело рядом со мной. По подушке разметались бледные волосы. Она спит свернувшись, уткнувшись лицом в стену, вижу небольшое родимое пятно на лопатке. Люблю родимые пятна. Они – как мины замедленного действия, чем-то похожи на то, что в крови у нее. Впрочем, теперь и у меня тоже. Она хотела, чтобы мы предохранялись. Мне становится смешно.
Чего тебе теперь бояться?
Могу забеременеть.
И что? Это тебя так пугает? Ты головой думаешь?
За каким мне это надо?
Но меня это не устраивает. Если мы будем предохраняться, вероятность заражения упадет на девяносто девять процентов. Обещаю сдержаться, объясняю, что у меня на латекс аллергия. Поверила. Потом она мгновенно уснула. Теперь она спит, иногда с губ срываются короткие тихие стоны, как часто бывает у спящих детей. Мне не хочется спать. Я курю в темноте, глядя на ее светлый затылок с нежностью. Внутри меня – фейерверк эмоций. Немного страшно, немного не по себе – неудивительно. С другой стороны – полная пустота в голове, приятно. Все проблемы ушли. Любовь. Одиночество. Проблемы с бывшей женой, с работой, с квартирой – ничего не волнует. Интересно, на сколько меня хватит. Тушу окурок в чашке. Засыпаю.

Встаю на рассвете, с удовольствием потягиваюсь, смотрю на часы. Шесть. Раньше я с трудом, со стонами выползал из кровати в восемь. В выходные спал до одиннадцати. Сейчас совсем не чувствую усталости. Раздергиваю шторы, подставляю свое голое тело еще не горячим лучам. Чувствую поистине волчий голод, натягиваю джинсы и майку, бегу в круглосуточный магазин. Я – Феникс, восставший из своего пепла. Покупаю яйца, упаковку йогурта, кусок сыра, какие-то консервы и бутылку белого вина. Возвращаюсь домой – да, именно домой – ведь меня там ждут. Быстро готовлю яичницу с сыром, выпиваю пару фужеров вина за завтраком. Хэмингуэй не пил до полудня, вспоминаю почему-то. Мне все равно. Я захотел вина, и я его выпил. Приятная легкость в теле, утренний голод утолен. Пора выходить из дома – у меня еще есть несколько неоконченных дел. Ее не бужу – зачем? Оставляю на кухонном столе записку, раздумываю, не закрыть ли дверь снаружи. Не закрываю – в конце концов, я не имею права задерживать ее силой. На пороге разворачиваюсь, подхожу к кровати и целую ее в затылок, она что-то бормочет, но не просыпается.

Иду по улице. Погода чудесная, солнце по-утреннему мягкое. Я смотрю на прохожих с любовью, улыбаюсь проходящим женщинам. Ловлю несколько торопливых улыбок в ответ – понятное дело, утро рабочего дня не время для улыбок, все полны заботы о дне грядущем. Я жалею их – им надо думать о том, как прокормить детей, мужей, еще кого-нибудь, о том, как не опоздать на работу – не приведи господь, лишат премии, а то еще и уволят – и что тогда? Как прокормить детей мужей и кого-то еще? Как платить за квартиру? Как жить? Смеюсь. Проходящий мимо парень с кожаным портфелем смотрит на меня подозрительно, оглядывает себя – не смешон ли? Несколько раз оглядывается. Мне все равно.  Мне нужно навестить СВОЮ работу.

В кабинете директора прохладно, несмотря на то, что солнце уже припекает. Тихо шумит кондиционер, в керамических вазах живые цветы. А вот у меня цветы не растут. Не знаю, почему. Директор молча рассматривает меня. Ему кажется, что этот его взгляд должен внушать мне священный трепет. Но внешность у него неподходящая – низенький, пухленький, румяный – похож на мультипликационного поросенка. Мне опять становится смешно. Что такое? Не помню, когда меня так часто все смешило – в университете, наверное. Или в школе. Еще в детстве говорили – смешинка в рот попала. Попала. Он это замечает, его упитанное розовое лицо багровеет. По какому вопросу? Охрана доложила, что ты опять опоздал. Когда прекратится? И что за вид? Я в мятой рубашке и вытертых джинсах, на ногах кроссовки. Смотрю на него – он в идеально выглаженном светлом костюме, который стоит больше моей месячной зарплаты вместе с премиями – я знаю эту фирму, воротник рубашки безукоризненно белый, светло-кофейный галстук завязан небрежным аристократическим узлом. Представляю, как мы смотримся рядом, не могу больше сдерживаться, опускаю голову и фыркаю. Он принюхивается. Таааак. Еще и выпивши. Забыл правила? Напомним. О премии за этот месяц можешь забыть. Да – еще одно опоздание – можешь писать заявление... Я наконец-то успокаиваюсь. Я как раз по этому поводу. Подаю заявление. Прошу предоставить мне внеочередной отпуск. И, пожалуйста, включите в него неиспользованный отпуск за прошлый год, и две недели с позапрошлого. Когда я могу забрать отпускные? Его лицо становится настолько красным, что я боюсь за его сосуды. Когда открывает рот, голос у него сдавленный, как будто его схватили за горло. Заявление об уходе на стол. Или уволим по статье.
Вряд ли. Сразу после этого я пойду в какую-нибудь газетку, а может и на телевидение. Скажу, что меня уволили из – за того, что я ВИЧ-инфицированный – они любят такие истории. Не станете популярней – а ведь вы, вроде, в политику подались. Такие вещи политикам не прощают – не при коммунизме живем.
Рот у него захлопывается со щелчком. Выражение лица мгновенно меняется, когда он начинает говорить, голос почти нормальный, даже подпустил в интонации немного начальственного сочувствия – отец-командир, разговаривающий с раненым солдатом. Все шутишь?
Такими вещами не шутят.
У меня голос соответственный – чуть грустный, с оттенком обреченности. Он кивает. Мог бы сразу сказать. Ты думаешь, я бы не понял? Я же все-таки человек. Как же это ты так? Так. Неопределенно взмахиваю головой. Он задумывается.
Вот как сделаем. Отпуск ты, конечно, получишь. Отпускные заберешь в бухгалтерии, прямо сейчас позвоню.
Звонит. К отпускным плюсует огромную премию – почти полугодовой мой заработок. Отлично. Ну все. Можешь идти. Счастливо отдохнуть.
Подходит. С участием похлопывает по плечу.
Не расстраивайся так. Может, и обойдется, некоторые всю жизнь живут. И потом – выходи обязательно на работу. Никто знать не будет, обещаю.
Спасибо, я справлюсь.
Я понимаю его. Я взял его за яйца, но он сам себе признаваться в этом не хочет. Он кажется себе таким великодушным, добрым. Не буду его разубеждать. Вечером он себе окончательно поверит. За ужином в своей огромной столовой он расскажет об этом стареющей жене и сыну-неудачнику. Они будут ахать и гордиться им. Какое благородство. Какой ты милый. Правильно сделал, отец. Может, жена по-новому на него посмотрит? Может, они даже потрахаются ночью? Пусть их. Убогим – немного надо для довольства. А я – счастлив, впервые за долгое время и абсолютно искренне. Беру деньги, выхожу на улицу, насвистывая. Теперь я могу позволить себе по настоящему хороший отпуск. Обедаю в пиццерии. Пицца с морепродуктами, греческий салат и мексиканское пиво. Вкусно. Почему я раньше так не ел всегда? Счастье состоит из маленьких кусочков удовольствий, и я только что добавил еще один. Подходя к дому (да, я назвал его домом, вот ведь!) гадаю, ушла она или нет.
 
Любопытно. Не ушла. Сидит на кухне в моей майке, пьет кофе и курит.
Кофе и сигареты? Любишь Джармуша?
Так… Не все понимаю.
Где был?
За деньгами ходил. Надо же в свое удовольствие пожить.
Она с интересом смотрит мне в глаза. Вот глаза у нее симпатичные – зеленовато-серые, яркие. Единственная яркая деталь на лице.
Ты странный. Тебя, вроде, совсем ничего не волнует.
Ага. Не волнует. Тебя, я смотрю, тоже, но я не говорю что ты странная.
Ага. Странный. У тебя же все есть – квартира, деньги, работа. Внешне ты ничего – не Ален Делон, конечно, но ничего…
Глупо. Рыдать над каждой потерей? Сделать-то ничего нельзя. Зачем остаток жизни себе портить?
Пожимает плечами. Давит окурок в пепельнице, идет мыть чашку. Мне приходит в голову одна мысль.
Чем собираешься заниматься?
Не думала. Наверное, буду ходить и смотреть.
Смотреть? Удивляюсь. Она все-таки не совсем глупа.
Ну да. Просто ходить и смотреть. Впитывать в себя все, как губка. Вдруг, это последний день? А я не увижу, как солнце восходит. Или рекламу на улицах – она обычно так раздражает, но если представить, что больше ее не увидишь…
«Достучаться до небес» видела? «На небесах все только и говорят, что о море?» Видела, конечно.
Не боишься, что тебя там окрестят лохом?
Она смеется. Смех добавляет жизни ее лицу. Смотреть приятно.
Собираюсь махнуть куда-нибудь на море. Хочешь поехать?
Становится серьезной.
Я и в самом деле не видела моря. Все собиралась, но как-то откладывала… А сейчас нет денег.
Забей. Закуриваю.
У меня денег полно сейчас. А одному ехать неохота – вдруг еще грустные мысли попрут. Вдвоем проще.
Пожимает плечами.
Можно, вообще-то. Все равно ведь тоска, делать нечего. А ты, вроде, на живого человека похож. Смешно, да? Мы должны вроде как мертвые среди живых оказаться, а получилось наоборот – только мы и живые среди мертвецов.


На пляже жара. Мы валяемся под зонтиком. Я пью холодный «Куба Либре», она – вино прямо из бутылки. Красное море на самом деле ослепительно синее, солнце отражается так, что режет глаза. Подходят еще двое.
Хотим с аквалангом поплавать. Присоединяетесь?
Лениво киваю. Мы познакомились с ними в самолете. Милая молодая пара, ее ровесники, общаться с ними приятно – не излишне умные, не излишне надоедливые. Они про нас ничего не знают. Интересно было бы рассказать. Как бы они отреагировали – убежали бы с криками ужаса? Нашли бы предлог не общаться? Или ничего бы не изменилось? Прошло две недели из четырех. Две недели наслаждения каждой минутой жизни. Мы испробовали все, что можно – ныряли со скал, плавали на яхтах, прыгали с парашютом, катались на водных лыжах. Однажды набрали кучу еды и алкоголя и уехали ночевать в пустыню – смотреть закат. Закат в пустыне – это фантастика. Ради таких вещей хочется еще немного задержаться на этой планете. Никогда не верил, что ночью в пустыне холодно. Слышал, но как-то не верил, в глубине души. Холодно. Теперь, значит, дайвинг. Может, они тоже такие же, как и мы? Уж слишком торопятся все успеть. Хотя, наверное, просто боятся больше никогда сюда не выбраться. Тоже ничего. Точно, здесь каждый нормальный человек тоже старается урвать побольше ощущений – потом ведь опять рутина, до следующего отпуска – работа, семья, дом. Так что здесь мы все в равных условиях. Кроме тех, которые сутками просиживают в халявном баре – этих я не понимаю – на дне стакана много не увидишь.

Пора подниматься, идти за аквалангами, но она дремлет. Достаю не растаявший кубик льда из стакана, метко кидаю на спину, прямо между лопаток. Визг. Бросается песком, опрокидывает шезлонг. Катаемся по песку, наконец она победительно усаживается сверху и смеется. Целую в подбородок. Кожа чуть соленая, пахнет морем и кремом от загара. Я люблю ее. Я снова могу любить. Дурак. Вода изумительно прозрачная, множество разноцветных рыб кружатся вокруг. Красиво, не сравнить с тем, что показывают у Кусто. Вообще, в действительности все намного красивее, чем показывают по телевизору. Бедные люди. Откладываю деньги, покупают машины, дома, мебеля. Проживают жизнь в комфорте и спокойствии, не зная, как много они теряют. Ветер на коже, капли дождя в волосах, шум волн, касание руки любимого человека - только это может дать тебе ощущение того, что ты по-настоящему живешь. Зонтики медуз вокруг, опасно красивые – два дня не сходило с руки пятно ожога, когда я дотронулся до одной из них. Но даже эта боль – это прекрасно, потому что это – настоящее, мое. Две пенные дорожки впереди – куда уплыли наши приятели. Солнечный свет, преломляясь, заливает дно жидкой мозаикой. Чувствую ее руки на талии. Оборачиваюсь. Она подплывает снизу, вынимает загубник. Столько я не целовался со средней школы. Теперь жалею. Вкус морской воды на губах. Выходя из воды, она снимает ласты и наступает голой ногой на ежа. Вскрикивает. Выношу ее на берег, вытаскиваю, стараясь не обломить, иголку и присоску. Высасываю ранку - потом меньше будет болеть. Ее отравленная кровь по вкусу похожа на морскую воду. Мне нравится этот вкус.

Ночь. Мы лежим на песке на линии прибоя. Редкие волны обдают ноги прохладной водой. Полная луна в небе. Компаньоны уже улетели домой, в летнюю асфальтовую духоту городов. Нам остается еще три четыре дня. Закуриваю сигарету, притягиваю ее к себе. Неожиданно она отстраняется. В чем дело? Она молчит, закусывает губу. Повторяю вопрос. Вспоминаю, что в последнее время она часто была задумчива. Она встряхивает волосами. На меня сыплются песчинки. Смотрит на меня. Во взгляде нет привычной пустоты – только озабоченность. Задержка. Не понимаю сначала. Потом улыбаюсь.
Бывает. Давно?
Почти три недели. Она смотрит на меня со злостью. Тебе смешно? Ты вообще хоть что-то воспринимаешь серьезно?
Мне не нравится ее голос. Он полон тревоги и тихой ярости. Я понимаю, что это, возможно, серьезно.
Не беспокойся. Даже если это и так – еще не поздно. Срок небольшой.
Она смотрит на меня, а в белках глаз отражается лунный свет. Красиво. Ночью, в свете луны все кажется красивым.
Я не хочу. Удивляюсь.
Пусть он родится. Пусть он будет больной, но ребенок имеет право увидеть солнечный свет. Мне все равно. Я киваю. Пусть. Если подумать, это будет самый счастливый ребенок на свете – с самого рождения он будет ходить по краю пропасти. Мысль мне нравится.
Не волнуйся. Приедем домой, сходим в консультацию, проверишься.
Странно. Никогда раньше меня не посещала мысль о том, что я могу быть отцом, хотя это так естественно. Еще более странно, что я хочу этого ребенка – плод наших отравленных вирусом организмов.
Я чудовище. Я знаю.


Сижу в коридоре. Народу мало – правду говорят, рождаемость у нас падает. Выходит врач. Вопросительно вскидываю на него взгляд. Он улыбается. Все в порядке. Плод без патологий. В наше время это редкость. Поздравляет. Улыбаюсь. Странное чувство юмора у человека. Хотя, возможно, это правильный выбор –сталкиваться каждый день со смертью в самых разных ее проявлениях. Говорят, врачи и милиционеры – самые циничные люди. Наверное, так оно и есть. Он продолжает улыбаться. Просто весь сияет. Начинает раздражать. Должно же быть хоть элементарное чувство такта.
А как она? Улыбается еще лучезарнее. Полностью здорова. Не придется ложиться на сохранение, вам повезло. Редкостное здоровье. Вот только курить пока придется бросить. И если что-то пойдет не так - без промедления к нам.
Туман в голове. Не понимаю. Она выходит из кабинета. Встревоженное лицо. Я молча смотрю на нее. Я не понимаю, как она могла быть так жестока. До хруста стискиваю зубы. Она нервно берет меня за рукав, уводит в конец коридора к окну. Здесь пусто, мы можем говорить.
Объясняй.
Ее голос дрожит. Я удивляюсь, что сначала она показалась мне равнодушной – нет, она такой же человек. Просто я раньше был другим. Она объясняет. Врач, принимающий пробы на вирус – ее отец. Она заходила к нему что-то спросить и случайно увидела результаты моего анализа - боже, как глупо – услышала мой разговор с женщиной – по-настоящему больной женщиной. И что? Зачем все это? На глазах у нее слезы. Однажды, на одной из центральных улиц города, сидел щенок. Он потерялся. Он тыкался в ноги прохожим, иногда ему казалось, что он нашел хозяина и он бежал за чьей-то сумкой. Его отпихивали, ему наступали на лапы. Потом пошел дождь, поток пешеходов иссяк, и он остался один. Лег посредине улицы и уснул. Я – тот щенок.
Я смотрю на нее. Бледное, бесцветное лицо. Покрасневшие веки. Я говорю – пока. Она хватает меня за руку. Как же так? Ведь ты был счастлив, хоть немного? Я осторожно освобождаю руку и выхожу на улицу, под мелкий холодный дождь. Слышу, как хлопает дверь. Она окликает меня с крыльца. Ухожу. Она остается.


В приемной светло. Несколько человек сидят, глядя в пол. Мне скучно. Скорбные лица вокруг – отчего у людей перед приемом у врача скорбные лица? Интересно. От нечего делать беру в руки рекламу презервативов и рассматриваю картинки. Сегодня в очереди нет никого, интересного для меня. Но я верю – когда-нибудь мне повезет.