Возвращение

С того момента, как он пришёл в себя, его сознание было как бы расслоено на несколько независимых друг от друга пластов. Один из этих пластов жил, как казалось окружающим, нормальной жизнью – испытывал боль, нужду, получал уколы, выполнял предписания врачей, реагировал как-то на внешние раздражители. То есть, попросту, управлял всем телом. Он выполнял все функции больного, но выздоравливающего человека. Врачам казалось, что выздоровление его проходит более или менее нормально. Второй пласт его сознания пытался понять, осознать, подобрать какой-либо, пусть самый примитивный, но реальный повод, для продолжения жизни его организма в реальном мире. Он перебирал и перебирал варианты, но ни один из них не годился, потому что у всех этих вариантов не было самого главного – причины, оправдания, в следствие которых жизнь могла бы иметь для него смысл. Жить ему было НЕЗАЧЕМ. И все эти безрезультатные поиски хоть какой-либо цели всё больше и больше убеждали его в этом. Ибо в третьей, самой главной и горькой сфере его сознания, было одно и тоже – разбитая машина в кювете, страдальческие голоса, стоны, плач его жены и дочери и взрыв, грибообразный ком оранжево-чёрного пламени, в котором за одну секунду исчезло, испарилось и разнеслось ветром и прахом всё, ради чего он жил в этом мире. Остались только ГОЛОСА, которые он слышал теперь всегда. Всегда, каждое мгновение своего существования, он слышал иам, в глубине своего сознания, плач жены и голос дочери. «ПАПА…ПАПОЧКА…ПОМОГИ…».  И уже ничем он не мог помочь… Ни им, ни себе. Там, в глубине его сознания, было лицо его жены – высокие скулы, огромные бездонные глаза под пышной шапкой каштановых волос…она оборачивается к нему, смеясь, но он видит, что по лицу её течёт кровь… И снова кругом только ОГОНЬ И ГОЛОСА. Вот этим он жил те полгода, что его тело, никому уже не нужное, не нужное и ему самому, лечили в больнице, лечили настойчиво и навязчиво. «Зачем? – думал он, - зачем они это делают?». Но вслух сказать об этом не решался. Он понимал, что никому и ничего он не сможет объяснить. Никто не в силах понять его. Врачи, медсёстры, коллеги с работы, окружали заботой его тело… Иногда, правда, пытались утешить и его сознание, но никто не понимал, что никаких утешений быть не может, ибо два самых дорогих и любимых существа превратились в прах, в дым, в НИЧТО. В ГОЛОСА. И ему самому хотелось превратиться во что угодно, даже просто исчезнуть, лишь бы это помогло ИМ остаться в живых. И он, откуда-нибудь из НЕБЫТИЯ, мог бы знать об этом. Только бы знать, что они живы. Но он понимал, что это невозможно. Замены не принимаются. Он проклинал тот момент, когда при лобовом ударе его выбросило из автомобиля. И только теперь он понимал, что будь он пристёгнут ремнём безопасности, он был бы теперь ТАМ, всеемте с ними. Навсегда. И эта мысль не давала ему покоя.
Сначала он очень долго перебирал все возможности своего поведения при аварии, пытался понять, мог ли он что-нибудь сделать, чтобы избежать её. Но сколько бы вариантов он не перебрал, всегда приходилось мириться с тем, что предугадать действия пьяного шофёра КРАЗа, неизвестно почему вдруг выскочившего на встречную полосу, он не мог. И от этого становилось ещё хуже – от собственного бессилия перед слепым ударом судьбы. Вот этими, бессильными и, наверное, бессмысленными переборками всевозможных вариантов, сюжетов, повторов, возвращений и исходов, он жил все полгода, заполняя ими все дни и часы долгих бессонных ночей.
Но вот наконец его тело было признано врачами почти здоровым. Настал день выписки из больницы. Он всё так же безучастно, но контролируя внешней частью сознания, своё поведение и речь, выслушал все рекомендации и пожелания лечащего врача, получил свою одежду… Нет, слава Богу, не ту, в которой его привезли… Кто-то из знакомых позаботился, видимо… Да, сейчас он вспомнил, что кто-то брал у него ключи от дома. Неважно. Он неторопливо переоделся. Кто-то настойчиво пытался объяснить ему, что он должен подождать, что за ним должны подъехать… Кто? Зачем? Он с огромным усилием попытался ВКЛЮЧИТЬСЯ в окружающий его мир.
- Нет-нет, что вы, зачем? – Тихо и бесстрастно проговорил он. – Я и сам доеду. Деньги же мне привезли.
- Да ну как же…всё-таки столько пролежали… - уговаривала его какая-то полная женщина с добрым, рыхлым лицом. Он вспомнил, заставил себя вспомнить её. Старшая сестра.
- Нет, ничего. Ведь выписали меня, значит, уже здоров. – Его лицо попыталось улыбнуться. Теперь почти каждое движение тела ему приходилось контролировать, но, видимо, у него это не всегда хорошо получалось, ибо увидев его улыбку, старшая сестра посмотрела на него с жалостью и испугом. Не обращая на неё более внимания, он попрощался и пошёл к выходу.
- Господи, куда же они его выписали, больной ведь насквозь. Вон как его перекосило… - прошептала ему вслед сестра.
Но ему уже было всё равно. Этот этап, больничный, в конце концов для него закончился. Он хотел вернуться домой. ХОТЕЛ. Хотя и не знал, зачем ему это нужно.
Свежий морозный воздух ударил его как молотом. Голова закружилась. Он понял, что сейчас ему не нужно никуда идти. Тело отказывалось повиноваться, усталое, больное, изуродованное. Он прислонился к большой колонне, поддерживающей массивное крыльцо больничного здания, и дал успокоиться, привыкнуть к движению и воздуху своему телу. Несмотря на то, что жизнь потеряла для него всякий смысл, он не мог переступить порог смерти сам. За долгие ночи в больнице он часто думал об этом. Ничто его не пугало – ни боль, ни сама смерть, но вот совершить самоубийство он не хотел. И даже не потому, что в больнице это было почти невозможно, всегда был шанс, что врачи успеют вернуть его с того света, каким бы способом он не воспользовался. Просто ему казалось, что подобная попытка была бы предательством по отношению к жене и дочери, так грубо, подло, насильно вырванным из жизни. Уйти самому, добровольно, было бы подлостью именно по отношению к ним. Так он думал
Он не знал, сколько он простоял, прислонившись к колонне и размышляя о чём-то своём, никому на свете неизвестном и неинтересном. Просто его тело наконец-то достучалось до сознания, смогло сообщить в мозг, что оно замёрзло, устало, но всё-таки кое как адаптировалось к внешним условиям. Голова, по крайней мере, почти не кружилась. Он с усилием оторвался от колонны и побрёл по дорожке заснеженного сада на улицу, где он надеялся поймать такси.
Хотя машины и останавливались возле него часто, но подвезти его никто не соглашался. Он понимал, почему. Высокий, худой, почти высохший человек с глубоко ввалившимися глазами, окружёнными синими тенями – он часто видел это лицо в зеркале, когда брился. Он и сам отказывался воспринимать это лицо, как свою собственность, настолько он было неприятно и чуждо. Нет, конечно, он понимал, что это его лицо, но как-то отстраненно. Вообще его сознание после аварии рассорилось с телом, и хотя следило за всеми его функциями, но безучастно, равнодушно, откуда-то издалека. Просто по обязанности. И сейчас он чувствовал, что тело его находится на грани. Оно устало, замёрзло и уже не могло нормально работать. Сознание напряглось, в усилии помочь ему, и он понял, что такого, прямо скажем, подозрительного человека, каким он сейчас являлся, за город могут отвезти только за очень большие деньги. Негнущимися замёрзшими пальцами он вытащил из кармана пальто пачку купюр, и пересчитал их. В принципе, должно было хватить с лихвой. И когда очередная машина остановилась возле него, он открыл дверь и сразу сказал шофёру:
- За город. Вяземское. Стольник.
- Садись. – Больше шофёра ничего уже не интересовало
Кое-как согнув не слушающееся тело, он втиснулся на заднее сиденье и захлопнул дверцу. Шофёр попался разговорчивый, но он только самым краешком своего сознания следил за его болтовнёй, поддакивая и кивая, когда это было нужно. Основные его мысли унеслись куда-то далеко назад, на много лет…веков…тысячелетий… Боже, как же это было давно… Тогда ещё существовали на земле и он сам, и его семья. Он вспоминал всё как-то бессвязно, не соблюдая никаких хронологических правил, но все его воспоминания были живыми, реальными. Он вспоминал первые шаги дочки, радостный смех жены, радужные брызги воды на солнце, когда они купались втроём… ВТРОЁМ. Это нескладное слово больно кольнуло его в сердце. Видимо, он даже застонал от этой боли, потому что шофёр прекратил свою болтовню и испуганно посмотрел на него через плечо. Он хотел было улыбнуться шофёру, но, вспомнив предыдущую неудачную попытку, отказался от этой мысли. Однако внешнее сознание нашло выход и из этой неприятной ситуации
- Я только из больницы, - извиняющимся тоном сказал он. – Немножко дурно стало, сердечко защемило.
Шофёр расслабился.
- Это всегда так. Долго лежал, небось? Да видно, видно по тебе. Воздух свежий, оно всегда…
Голос шофёра опять куда-то уплыл. Ему совершенно не хотелось выслушивать эти разглагольствования. Гораздо интереснее было там, внутри, в воспоминаниях. В них уже не было ни боли, ни горя. Всё это он уже пережил. Он осознал, что нельзя всем этим омрачать нежную грустную радость и невинность своих воспоминаний. Воспоминаний о том времени, когда они были ВТРОЁМ. Он попытался убедить себя, что веря в их подлинность и реальность этих воспоминаний, он сможет когда-нибудь сделать их НАСТОЯЩИМИ. Что он сможет не только вспоминать своих близких, но своей любовью и верой в их реальность, он вернёт их к ЖИЗНИ. И всё будет как и прежде. Должно так быть. Он даже удивился себе – как, проведя столько дней и ночей в бесконечных размышлениях, как он не смог додуматься до этого раньше! Ведь это так просто, тем более для него. Ведь в больнице его воспоминания уже стали почти живыми, он помнил буквально всё, каждое мгновение, каждое движение, каждую мельчайшую детальку их общего прошлого. Теперь ему было нужно только одно – поверить, что всё это – РЕАЛЬНОСТЬ. И он вернётся к ним… Только опять что-то отвлекло его от мыслей и воспоминаний… Какой-то голос… Зачем он здесь? Ах, да, спохватился он, ведь это водитель.
- Простите, что вы сказали? – Переспросил он. – Задумался я…
- Да я вот за сигаретами решил сбегать. Вам, может, тоже купить? Из больницы же только…
- Да-да, спасибо… Купите мне…Ну, хотя бы «SALEM», - попросил он.
Не то, чтобы ему хотелось курить, но объяснять что-либо этому назойливому шофёру он не собирался. Проще было бы отвязаться от него так.
Он спешил снова погрузиться в свои размышления, но ему это не удалось. Шофёр вернулся с сигаретами, пришлось закурить и ему. Мягкий ментоловый дымок окутал нежным туманом его мозг, и он тут же вернулся к самому главному. Он чувствовал, что есть какое-то очень важное препятствие, мешающее воплотить его идею. И тут его словно ударило молнией, он даже вздрогнул всем телом. ОГОНЬ. ВЗРЫВ. И ГОЛОСА. Куда же деть всё это, куда спрятать? Им-то нет места в этой новой реальности, которую он хочет создать. Иначе и сама она невозможна. Просто НЕ НУЖНА. Но как, КАК забыть всё это? Это было выше его сил. Как сделать вид, что ничего ЭТОГО не было? Мысли заметались в голове, давя и сшибая друг друга. И в этот страшный момент пришло спасение, появилась возможность отвлечься. Что-то опять потребовалось от него неугомонному таксисту…А, нужно показать дорогу… На этот раз он обрадовался поводу убежать хоть ненадолго от своих тяжёлых мыслей.
И вот наконец-то он приехал домой. Он вылез из машины и расплатился с водителем. Машина уехала, а он остался на давно нечищеной, заваленной сугробами улице, всё ещё не решив самый главный для себя вопрос. Он не мог заставить себя пойти домой без этого решения. Не мог представить себе, как он откроет дверь, а там – мороз и пустота… И ОДИНОЧЕСТВО. НАВСЕГДА.
Он помотал головой, пытаясь хотя бы так отогнать эти назойливые и пугающе безнадёжные мысли. Он решил ни за что не поддаваться им. Пойманная им в машине идея давала надежду, вполне реальную надежду. И тут…он прислушался к себе. Он не в силах был поверить этому. Что-то странное, тишина морозного вечера, ощущение близости дома, искрящийся снег, родные запахи, да Бог знает, что ещё, но что-то знакомое, близкое, прогнало всё неприятное, страшное, из его души. Он ПОЧУВСТВОВАЛ, что ничего плохого не было… Что сейчас он придёт домой, откроет дверь, а там – жар от только что натопленной печки, жена на крохотной кухоньке что-то готовит, ждёт…ЖДЁТ ЕГО!... И дочка вот-вот должна уже вернуться из школы. Он понял, что нужно торопиться, зачем же ему торчать столбом посреди улицы такому…ну, нездоровому, что ли. Дочке будет неприятно увидеть его таким. А дома, ДОМА, он тут же наберётся сил, раскраснеется от тепла и любви, от близости жены и дочурки. Он заспешил домой. И уже не замечал ничего, ни снега на дороге, ни холода. Он всем своим существом был уже там, ДОМА. Он подошёл к своей калитке, и, с трудом преодолевая сопротивления давно не отгребаемого снега, приоткрыл её. Он спешил к дому, шёл прямо по целине, не видя ничего, не глядя вокруг, не ощущая, как снег забивается ему в ботинки. И только когда он уже взошёл на крыльцо и толкнулся в запертую дверь, он остановился. Задумался. Глаза его невидяще смотрели куда-то вперёд. В даль. В никуда…
Он присел на заметённые снегом ступеньки, достал сигареты и закурил. Он вспоминал.
Лето. Жара. Дочка качается в гамаке. Кричит ему что-то радостное, смеётся. Жена идёт к нему по дорожке сада с огромным букетом розовых, нежных, пахучих пионов. Тепло… лишь чуть-чуть дует ветерок, ласковый и мягкий. Он сидит на ступеньках и курит. Ветерок отгоняет вдаль тонкие струйки дыма. Ему хорошо… они снова ВТРОЁМ. Сейчас он встанет, подойдёт к гамаку, покачает дочку, а потом, поставив цветы в вазу, к ним спустится его жена, обнимет его сзади, положит голову ему на плечо, будет что-то ласково нашёптывать. Он обернётся к ней, и крепко-крепко обнимет. И она прильнёт к нему своим тёплым, таким живым и желанным телом. А вокруг – лето, теплынь… Совсем тепло… Уютно… Он приляжет в гамак, потому что он очень устал… Он сильно устал за последнее время… И дочка с женой будут раскачивать его… Нежно… Плавно…Туда… Сюда… Туда… И сюда…И говорить ему что-то…Тихо-тихо… Почти неслышно…Он вслушивается в их шёпот…Такой тихий…Далёкий… Ему хорошо… Совсем хорошо… Они снова ВТРОЁМ…
Он сидел на заснеженном крыльце. Сигарета выпала из его руки. Глаза его были открыты, но уже не смотрели на этот мир. Они видели другой, лучший мир. Мир, в котором они снова были втроём.

24. 05. 1996.