Топь глава 28

Глава 28
Проводник.
Осень. Сметая собой последние остатки яркой зелени, она несла в себе гнетущее настроение, и топила горечь войны людскими слезами, разбавляя их  холодным дождем. Война шла уже третий год, и враг давил, прорываясь все глубже и глубже в сердце России не щадя на своем пути ни больших городов, ни маленьких деревень. Горе и слезы, страх и страдания накрыли страну сплошным одеялом.
Три дня назад захватчики пришли и в  хутор "Приречный". На протяжении всего времени пребывания, незванные гости вели себя словно животные: уничтожая не без того скудные запасы еды хуторян и истребляя оставшуюся  на хоздворах живность они убивали, насиловали и издевались. Сегодня утром они собрали оставшихся и,  выбрав себе в проводники одного из месных, выстроили всех в колонну и погнали словно скот к старым конюшням через лес. Люди, изможденные голодом и холодом шли босеком под проливным дождем. Тех, кто отставал, а это были в основном старики, зверски избивали а если это не помогало, просто пристреливали на месте.
Не щадили и детей.
Степан еще ребенком ходил по этим местам. С месными мальчишками они часто бегали в старый манастырь поиграть на его развалинах в казаков-разбойников. С тех пор прошло уже много лет, а вокруг буд-то ничего не поменялось, разве что сам Степан был уже не так молод как раньше. Родился он в тысяча восемьсот девяносто четвертом году и сейчас ему было уже сорок девять лет. Местные его называли "Сызый" из-за ранней седины, начавшей оседать на нем еще с двадцати пяти лет, когда его молодая жена, которую он очень любил - Людмила, умерла при родах вместе с ребенком. С тех самых пор, Семен стал затворником и молчуном. Жил на то, что был пастухом, а когда началась война, стал охотиться и, как говорили люди - приворовывать. Воевать его не взяли, так как считали, что он слегка свихнулся, "От таких вояк...", - как сказал военком, - "...только своим горе." Семен и не стремился в солдаты. Он и в армии-то небыл - по здоровью не проходил.
Сейчас, когда он идет впереди всей колонны, подгоняемый немецкими винтовками в спину, ему кажется, что люди его будут ненавидеть еще больше за то, что он сам вызвался вести фашистов к конюшням. "Предатель!" - звенело в его голове десятками голосов пока еще живых земляков. Кто знает, возможно это и предательство, но ему просто хотелось пережить всех, кто пережил его Людмилу.
Путь был не близкий, и дождь еще больше затруднял его. Семен знал как дойти до озера, и даже до самой реки, но дальше ему никогда не доводилось заходить, хотя всем было известно, что конюшни были почти сразу же за рекой. Кто знает, возможно ему удастся сбежать еще до того, как он перестанет быть нужным и его не убьют немцы.
Сзади послышался женский крик. Семен обернулся не сбавляя шага.  Ребенок лет восьми - маленькая девочка, обезсилившая от долгого похода упала в грязь и просто не могла идти дальше. Женьщина кинувшаяся к ней хотела закрыть ее своим телом и оградить от ударов сапог, но немецкая ругань, похожая на воронье карканье и удары прикладом по изнуренным телам тутже прекратили переполох. Девочка больше не встала. Семен знал и эту девочку, и женьщину, пытавшуюся ее защитить. Ребенка звали Любаша - ее отца забрали на войну, а мать нашли вчера утром, лежащую мертвой и нагой возле собственного сарая. Видимо она приглянулась одному из немецких солдат.
 Семен отвернулся и не стал больше оборачиваться. Он не хотел видеть расправу над женьщиной, бросившейся защищать чужого ребенка, не хотел, чтобы в его памяти появились еще одни горькие воспоминания от которых не возможно будет избавиться. Ему хватало и того, что он ни как не мог забыть выплаканные и воспаленные от боли и напряжения глаза любимой жены. Черт, если бы он знал, что все так обернется, он бы заставил Людмилу сходить к старухе и избавиться от ребенка. Нет, он знал, что жена бы его не послушала. Слишком уж она хотела этого ребенка. А может это и к лучшему, что ни она, ни его ребенок не ощущают на себе холодные руки войны.
Прозвучал выстрел который вернул Семена в реальность. Женский плач оборвался навсегда. Семен шел дальше но на его глазах выступили слезы а в голове все звучали голоса - "Предатель! Предатель!"
- А как бы он повел себя, если бы на месте этих несчастных была бы его Людмила с их нерадившимся ребенком?
Семен захотел прогнать эти мысли но не смог. В сознании сразу же проявилась картина, как он бросается с голыми руками на обидчиков и тут же получает пулю в спину. Слезы на глазах моментально высохли и дальше Семен шел проробатывая план своего побега.
***
К вечеру, наконец, устали идти и сами немцы. Дождь давно стих, но в лесу вода все еще капала с веток и хвои высоких деревьев. Стало темнеть. Семену в спину уперся штык и кто-то на корявом русском произнес:
- Стоиать!
Семен остановился и замер не оборачиваясь. Ткнули еще раз и тогда Семен решил медленно повернуться подняв руки вверх.
Немец, который хоть как-то мог говорить по русски и который обьяснил Семену как проводнику куда их надо вести тыкал пальцем в землю:
- Стоиать здесь... Отдихат.
Затем он громко крикнул остальным что-то по немецки, но Семен не знал их языка, и не мог понять ни слова. Он посмотрел на людей, которые шли за ним словно на голгофу. Их стало на много меньше, чем было утром. Семену казалось, что не было такого километра, пройдя который сегодня не раздавался бы роковой выстрел. Сегодня слишком много смертей, но все это не его грех, не Семена. Из сотни человек до этого места дошла лишь половина, и еще не известно, кому повезло больше.
Всех собрали в кучу под большой сосной. Всех, кроме Семена. Русскоговорящий немец приказал ему  обьяснить людям, что им разрешено отдохнуть, но если хоть один из них предпримит какую-либо попытку сбежать, то они убьют троих детей, после чего Семена швырнули в общую толпу, выставив шестерых автоматчиков как часовых.
Семен упал на колени перед своими, боясь поднять глаза. Ему было жутко от того, что он мог увидеть в лицах земляков. Никто ничего не сказал. Рускоговорящий немец угрожающе передернул затвор и крикнул:
- Говорить, собака!
Толчек ногой в спину заставил проводника встать. Чей-то плевок со стороны не попав в цель угодил на  штаны и одна из женьщин кинулась на него со словами проклятья. Женские кулаки ударили Семена в грудь, а он все никак не мог поднять глаза. Пуля, только что засланая в потронник с грохотом вылетела из ствола и женские кулаки, разбивающие сердце и душу Семена разжались и поползли вниз, цепляясь за мокрую одежду.
- Будь ты проклят, Сизый... За наших детей, будь ты... - прошептали с воследним выдохом губы умирающей женьщины. Затвор щелкнул еще раз.
- Вам разрешено отдохнуть. Прямо здесь. Если кто-либо что-то предпримит, то они начнут убивать детей. - слова Семену давались с трудом. Он говорил медленно и членораздельно, все так же глядя в землю перед собой. "Почему я сказал   "Вам разрешено...", почему я не считаю себя одним из вас?" - подумал Семен. Ответить он себе не успел, удар прикладом в голову выбил из него сознание.