Глава 23. Годилин в гневе

  Годилин был зол, как чёрт. Как назло, всё складывалось не так, как того хотелось бы. Конференция в Красноярке не была сорвана, несмотря на все усилия. Акустический концерт, организованный сектантами, тоже прошёл, как и планировалось, на Тарской, недалеко от храма божьего, что было просто поношением Руси и города Омска. Хуже этого сложно было себе что-то представить. Даже эта шваль на «Гринландии» была так, ерундой. Здесь было нечто хуже. Этот подонок сумел всё организовать в высшей степени грамотно. При свободном входе им удалось во второй раз отсечь группу Парамонова и Пантелеева. Просто их вычислила собственная служба безопасности агентства. Причём, с порога. И ведь Парамонов специально не пошёл в клуб сам, не взяли Ивашина и Димку, хотя те рвались в бой. Пантелеев не светился сильно тогда, у «Дикого Дональда», это должно было помочь. Но что-то сработало не так. Что-то сработало против них. Что, Годилин не понял. Но сработало так, что вся акция полетела к чертям.
  А они тоже подготовились! Служба безопасности была рассредоточена по залу без опознавательных знаков, это сказал Антон, друг Парамонова из «молодогвардейцев», его не опознали, и он сумел увидеть там блондинку со шрамом на щеке, ту, которая тогда, одиннадцатого, произнесла это проклятое: «Селигер». Всё было сделано предельно просто: обычная тусовка, как на любом концерте. Но Антон понял, что за ним и Ольгой Ивановной, которая сумела пройти на концерт незамеченной, благодаря фотохромным очкам и невыразительной для православной активистки внешности, следят. Не помогло даже отсутствие платка, который был на ней одиннадцатого. Это было ужасно.
  И ведь не ФСБ же, не ЦРУ, обычные неформалы и сектанты. А налаженная работа службы безопасности была настолько, страшно подумать, безупречной, что можно было позавидовать этому. Они сумели пресечь любые попытки сорвать акцию. Годилин был готов голову дать на отсечение, что и «акустика» была частью хитроумного плана пана Анжея. Из акустической гитары не вырвешь провод, а кахон – не ударная установка, его для начала нужно достать из-под сидящего на нём музыканта (ну, практически банкетка деревянная).  Бас-гитара... Один, не так много значащий провод. Ну, часть аранжировки срезается, но ведь простая гитара, что Годилин знал не хуже любого аранжировщика, сама по себе достаточно полноценный инструмент, а то, что музыканты в “MDA” хорошие, Антон тот же самый отметил, да и Ольга Ивановна не могла не признать, что по части музыки эти ребята действительно не дураки. То есть всё было выстроено так, что концерт было очень сложно сорвать. Этот поганец всё рассчитал до миллиметра, что называется. И всё сработало!!! Безотказно, что страшнее всего. Да, ребята набрались ума после того злосчастного лета две тысячи шестого, когда охрана конференции отдубасила активистов, сорвавших какой-то ритуал ведьм. Этот случай им удалось замять на уровне личной ответственности, но скандал был большой тогда, удалось напечатать несколько статей в православных газетах. С благословения владыки тогда даже удалось пробить время на «Радонеже» и осветить эту драку. Но результатов это не дало, поскольку эти твари с тех пор научились быть осторожнее. В Омске уже почти не случалось срывов концертов и шабашей – всё проводилось предельно аккуратно. Это было хуже всего.
  Годилин нервно закурил. Настроение было ни к чёрту. Всё складывалось хуже некуда, сектанты и эти проклятые босяки опять единым фронтом действовали в Омске (три выхода за полторы недели, уборка территории и «патруль чистоты» в Красноярке), концерт в «Че Геваре» не отменили, а сорвать его тоже никак не получилось. Хуже всего было то, что из-за этой питерской сектантки Кузьменковой были такие неприятности у Димки, а Ястребову отлупили эти проклятые панки. Которым удалось-таки отбрехаться от милиции, причём, эта девка, у которой в квартире был этот наркоманский рассадник, запутала милицию, и никого не привлекли к ответственности за драку в подъезде. Всё складывалось хуже некуда, чёрт бы всё это побрал, прости господи…
  - Привет, – Лопухов стоял рядом. – Алёшка, чего злой-то такой? Из-за сектантов этих? Да не расстраивайся, всё нормально! Мы их одолеем. И никакие их приёмчики им не помогут. Главное не то, главное, что сегодня у Луки день рождения, Алёшка! Нас пригласили всех. И тебя с Настей тоже! Поехали!
  Годилин через силу улыбнулся и достал из кармана новенького сетчатого жилета мобильный телефон. Настя наверняка ждёт звонка, да и порадовать надо. Всё-таки и праздники в жизни должны быть.
  Сначала трубка ответила длинными гудками, а потом женский голос на русском и английском сообщил Годилину, что абонент временно недоступен – скорее всего, Настя просто выключила телефон. Бывало, что она его не включала по неделям, когда была занята. Был вариант ещё – сейчас она в церкви, а будет как-то не очень хорошо, если в храме божьем – и телефон брякает. Ещё одна неприятность.
- Что случилось-то? – спросил Лопухов. – Не отвечает?
- Да, – ответил на это Годилин. – Телефон отключен.
- Может, она просто моется? – предположил Лопухов. – Ты ей попозже позвони… А давай, быстренько съездим к тебе и все поедем, время ещё есть.
  - Давай, – ответил на это Годилин.
  Они сели на маршрутку и приехали домой к Годилину, который жил на проспекте Мира, неподалёку от медакадемии. Настя открыла после пары звонков, у неё на голове было намотано белое полотенце – видимо, действительно помыться решила.
  - Настя, – спросил Годилин, – ты почему отключила телефон? Я не мог до тебя дозвониться.
  - Мылась я, – ответила Настя. – Тебе хотела позвонить, но ты тоже отключил телефон. Что-то случилось? Или у тебя просто батарейка в телефоне садится?
  - Радость моя, – проговорил психолог, – у меня сегодня выдался очень плохой день, я мог на тебя накричать ни за что. Я тебе тут хотел предложить пойти к Луке на день рождения, а ты…
  - Так я сама тебе позвонить хотела, а ты не отвечал. Я сейчас слегка прихорошусь, а то будет не очень красиво к Луке идти как попало. Всё-таки праздник у него.
  - Господи, а подарок я не смогу ему подарить, – пробормотал Годилин. – Память проклятая…
  - Да ты не волнуйся, – ответила Настя, – я подарок ему нашла. Тут руководительница детского кружка из Нефтяников, Елена Константиновна, игрушки глиняные продавала, и я купила у неё парочку – одну нам, а другую Луке в подарок. И книги ему подыскала как раз, когда в центре была.
  - А как эта Елена Константиновна выглядит? – спросил Годилин, уже мысленно рисуя себе чуть пухловатую женщину лет примерно пятидесяти, наверняка ещё старой закалки, из русской интеллигенции. – Взрослая, молодая?
  - Ну, такая молодая, хорошо одевается, – ответила Настя. – Светленькая, с длинной косой… Что такое, Алёша?
  - Ничего, просто день был неудачный, говорю тебе… – Годилин не стал ничего говорить Насте. Эта наивная душа не знала, с кем имеет дело, и хорошо, если больше ей никогда не встретится эта «преподавательница», которой Годилин на месте этих олухов из Нефтяников на пушечный выстрел запретил бы приближаться к детям. – Где эти твои игрушки? – спросил он, стараясь максимально успокоиться. – Покажи, пожалуйста.
  - Вот, – ответила Настя, протягивая ему глиняного солдатика в форме 1812 года и бабу в дымковском стиле. – Там ещё свистульки были, но я не стала покупать – Лука такими не увлекается, а ты… Солдатика Луке отдадим, а…
  - Настя, – со всей возможной мягкостью проговорил Годилин, – подарим обе игрушки. Солдатик пусть будет от тебя, раз уж ты хотела его подарить, а вот эта дымковская – от меня. Не могу с пустыми руками к Луке идти, некрасиво это как-то…
  - Ну, смотри, – сказала Настя, после чего отошла к зеркалу, а Годилин достал из шкафа бутылку из-под водки, в которой была оставшаяся ещё с этой зимы святая вода. Этой водой он старательно покропил обе фигурки, крестя их и читая какую-то молитву против бесовских наваждений и колдовских приворотов, которые эта проклятая язычница могла оставить на фигурках своих. – Что ты там делаешь? Молишься?
  - Да, – ответил Годилин. – Не бойся, ты успеешь собраться. Дима, ты подождёшь нас? Или сейчас поедешь?
  - Я такси вызову, – ответил Лопухов. – Не бойся, я заплачу.
  - Первая зарплата? – спросила Настя, которая уже была в курсе, что Лопухов удачно устроился на работу в прошлом месяце.
  - Ну, да, – ответил Лопухов. – Я помогаю одному знакомому книгу написать. Он мне там идеи свои излагает, а я их красиво записываю. Там очень интересная задумка – по жизни владыки Сильвестра, архиепископа Омска, которого большевики казнили. У того человека большой архив и идея книги, а я ему помогаю историю красиво изложить, чтоб люди читали и сопереживали батюшке, как он господу служил. Это не совсем заказ, я тоже хотел это написать, только я в Омске-то недавно, и про владыку Сильвестра мало, что знал. Вот, теперь с божьей помощью мечту свою воплощаю в жизнь.
  - Не стала б идолом твоя мечта, Дима, – вдруг проговорила Настя. – Дело-то благое, но и богу молиться надо больше. Не обижайся, Дима, я по-доброму к тебе отношусь, просто ты бога не забывай за трудами своими.
  - Так ведь про божьего человека книгу пишу, Настенька, – возразил Лопухов. Настя за время разговора успела слегка подкрасить мордочку (в гости идёт ведь) и по-быстрому переодеться, пока Лопухов ушёл «до ветру» – Лука жил на Шукшина, надо добираться долго, сначала до санатория, и хорошо, что есть деньги на такси (которое Лопухов уже вызвал), иначе пришлось бы от санатория пёхом топать. – Это же мне просто повезло, что человек хороший. Богатый не богатый, а верующий и за Россию болеет, – сказал он, вернувшись. – Мало сейчас таких.
  - Дима, помнишь, что Спаситель говорил в Писании? – спросил Годилин, уже закончивший «изгнание языческих бесов». – Он ученикам сказал: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в Царство Божие». Главное что? Бог и вера в него. И Родина – она тебе господом дана, и негоже его дар отвергать.
  Лопухов ничего не ответил, он вообще молчал до момента, пока не позвонили и не сообщили, что такси прибыло – тёмно-синяя «Тойота». Хорошо, сообщили номер, так как Лопухов, Настя и Годилин в марках зарубежных автомобилей разбирались очень плохо.
  Таксист оказался разбитным малым непонятного происхождения, судя по ухваткам, наверняка ещё и неверующим, но сейчас это было неважно. Правда, за время дороги Настя успела с ним поговорить о вере, но Годилин понял это так, что таксист просто вежливо её слушал, чтобы не перебивать. Ну, бывает, такой «иммунитет» против веры привили русским людям большевички, будь они прокляты, да и сектанты «помогли», от этого никуда не денешься.
  Ехали действительно быстро, но всё-таки время потребовалось для того, чтобы до нужной улицы добраться: таксист был не очень опытный, а Годилин, лучше остальных помнивший дорогу, не сильно далеко ушёл от Ивана Сусанина, наверное. Нет, добрались они нормально, не поздно. Но всё-таки было бы лучше, если бы не было совсем этих всех неудобств.
  Лопухов простился с таксистом, Настя перекрестила вслед уезжающую машину, и вся компания двинулась в сторону дома, где жил Лука.
  Лука жил в одной квартире с матерью, которая и открыла дверь позвонившим. На ней была белая блузка с брошкой, чёрная гофрированная юбка до пола и чёрные же кожаные шлёпанцы на чулок телесного цвета, голову украшал белый платок в мелкий синий горошек. Сам Лука, который вышел на звук голосов, тоже был наряден, причём, его сложно было представить в таком виде – белая рубашка и чёрные брюки, синий в наклонную голубую полоску галстук, чёрные тапочки немного выбивались из этого ансамбля, но разве важно, как одет человек, если его душа прекрасна и полна верой? Кроме Луки здесь уже были Ястребовы и ещё какие-то незнакомые люди, а также батюшка Александр из ОмГУ.
  - Вот, знакомьтесь, – проговорила мама Луки (её, кстати, звали Елена Георгиевна), – это Толик, – она кивнула в сторону парня с небольшой бородкой, одетого в скромный серый костюм, – а это его сестра, Анечка, – Анечка была полненькой девушкой немного такого деревенского типа, хотя одета она была как-то не по-деревенски, в светло-оливковый костюм с белой блузкой. Она была босиком – единственная из всех присутствующих. Это вызвало у Лопухова некоторую странную неприязнь, что Годилин сразу подметил (профессия). – А это Серёжа, – Елена Георгиевна показала на высокого, худощавого молодого человека в полосатой рубашке и синих джинсах. – Ну, а батюшку Александра вы и так знаете.
  - Лука, – проговорила Настя, – мы с Алёшей поздравляем тебя с днём рождения, желаем всех благ тебе, и храни тебя господь всегда и везде. Вот, мы тебе тут подарить решили кое-что, – она достала из сумки глиняные игрушки, купленные у «язычницы» Елены Константиновны.
  - Спасибо, Настя, – ответил Лука, а Елена Георгиевна пригласила всех за стол. Лопухов успел подарить Луке иконку Иринея Лионского, пожелав ему твёрдости в вере и духа сражаться с бесами и злом.
  Обед проходил в радостной обстановке. Ястребова сообщила, что у неё намечается выставка на Думской, в «Либеров-центре», там кроме неё будет ещё несколько человек участвовать. Выставка, как говорила Ястребова, посвящается сибирской природе и деревне севера Омской области, куда Ольга выезжала в прошлом году на пленэр. Лука сказал, что у него недавно состоялся разговор с одним знакомым, который видел у магазина “Ortex” рекламный щит с предложением приобретать родовые поместья в Чернолучье. Годилин скрипнул зубами: эта шушера вызывала у него лютую ненависть. Он был готов уничтожить любого из этих подонков вместе с их поганым предводителем. И тут психолог в нём уступал место ревностному православному христианину и глубоко убеждённому русскому патриоту. Разговор продолжался уже в другом русле, но Годилин всё-таки поддерживал его так, «постольку, поскольку», потому что  его мысли снова оказались заняты этими тварями, которые оккупируют зону отдыха со своим проклятым сектантством.
  Выйдя на балкон покурить, Годилин завёл там разговор с Ястребовой и Лопуховым (тот не курил, но разговор всё же поддержал). Оказывается, в Прибрежном какие-то мрази навешали плакатики, причём, рисовали они, как надо, это Ястребова сразу отметила. На одном из плакатов, вывешенном на щите для объявлений прямо около дома, где она жила, вывесили портрет новосибирского сектанта Резуна с подписью: «Все п*д*р*сы, а я – д’Артаньян». На «д’Артаньяна»,  понятное дело, навесили мушкетёрский плащ и дали ему в руки шпагу, только оставили босиком. На другом плакате был нарисован он же, но гораздо примитивнее: ноги напоминали «облачка», усы стрелками – Сальвадор Дали лопнул бы от зависти, – руки нарисованы «чёрными овалами», как это делают дети. На этом плакате он сидел на велосипеде, сделанном из каких-то кривых палок и кругов, из которых торчали такие же кривые чёрточки – дескать, колёса. Внизу рисунка было написано крупными, корявыми буквами в стиле «одна пляшет, другая скачет, третья песенки поёт»: «ПрАфэсарЬ СвАбода кАзёл и еВо ЖЫлезная РоЗкАряка ЛысА**Ра». И всё бы ничего, но на «кАзле» была подпись «Русский Художник», а на «д’Артаньяне»  и вовсе красовалась виртуозно скопированная подпись Ольги Ястребовой – она показала оба рисунка Годилину и Лопухову.
  - И этот мерзавец, уж не знаю, кто, – проговорила Ястребова, – сделал это явно в моей манере, представляете? Скопировал так, что я сама с трудом поняла, что к чему. И какая гадина догадалась об этом конфликте, ума не приложу. Но сволочь этот художник такая, что хуже не придумаешь. Наши ребята за неделю по микрорайону штук пятнадцать таких картинок отклеили, только потом их кто-то опять приклеил, тварь такая. Поди эти панки проклятые постарались за то, что я им замечание сделала. И эта сучка из соседней квартиры вместе со своей этой стриженой подружкой, босячкой поганой, тоже там участвовала, я в этом уверена, она же тоже с этими босяками наверняка участвовала одиннадцатого в концерте, и бог бы с ним, так они ещё и на акустическом концерте тоже общались – эта Эльфийка и сектанты проклятые… Чтоб они сдохли, гады! Сволочи…
  Ястребова несколько раз чиркнула зажигалкой, прежде чем сигарета зажглась. Годилин не сказал ни слова, но было и так понятно, какая буря начинала бушевать в его душе. Эти твари издевались над ними, как могли. И им удавалось уйти безнаказанными, да ещё им и разрешение дали на эту конференцию, будь она проклята… Это было хуже некуда, и Годилин понимал, что что-то с этим надо делать.
  - Успокойся, Алёша, - проговорил Лопухов. - Мы же с Андреем и Владиславом рано или поздно вычислим этих «художников» от  слова «худо», и им придётся за это ответить. Я вот только одного не пойму, – проговорил он вдруг, – зачем им устраивать подобную «выставку»? Кого они хотели поддеть? Стопофилов им поддевать не резон, они дружат.
  - Нет, Дима, – сказал Годилин тоном разоблачителя заговоров, – нет, всё не так. Они решили Ольгу подставить и нас всех. Это русофобская акция, и они нас всех просто выставляют дураками и сволочью, чтобы против нас людей настроить. Босяки обидятся на Ольгу ту же самую (а я знаю, что эта тварь обидчивая, «адмирал» этот проклятый). И на нас всех. Это же секта всё, друзья мои, секта, которая против православия и против России направлена. У них центры на Западе: Америка, Италия, Германия, Австралия. Ты же сам понимаешь, что они получают оттуда огромную поддержку? В их секте состоит даже много звёзд. Они, сектанты эти, сеть создали по всему миру, теперь и до Омска добрались. Надо эту сволочь остановить, пока они полгорода на уши не поставили, как в Новосибирске.
  - А ты рискни, – бросила Ястребова, на которую уже начал оказывать своё воздействие выпитый во время застолья коньяк (к грибной икре настойки и водка совершенно не годились, а мама у Луки постаралась отменно – икра была изготовлена старинным способом, тяпочкой грибы рубили в деревянном корытце). – Они же там всё устроили, чтобы их никто не тронул, чтобы никто не помешал. Опять готовят концерт, ты только подумай, где – на Зелёном острове! Это просто скотство, понимаешь, Лёша? Городское руководство разрешает сектантское сборище на такой площадке, вот что страшно. Если мы хотя бы не напишем письмо владыке Феодосию, чтобы он хоть как-то повлиял, то этот проклятый концерт состоится, как и все предыдущие. Ты понимаешь, что это такое? И я знаю совершенно точно, что босяки там тоже будут. Из Москвы приезжает этот гад Ларин, который одной рукой верит в бога, а другой здоровается с сектантами. И у меня такое чувство, что там такая толпа вурдалаков этих соберётся, что с ума сойдёшь от одной мысли об этом…
  - Оля, перестань, – начал Пётр Сергеевич. – Во-первых, это всё ещё вилами на воде писано, кто там будет. Мало ли, что Ларин приедет. Да хоть кто бы приехал. Главное, чтобы людей не сильно много пришло туда. А письмо владыке мы непременно отправим. Обязательно. Сегодня вечером я сяду, и буду писать. Мы ещё успеем всё это отменить, я тебе обещаю, я сам понесу письмо на Интернациональную, в управление.
  Ястребова замолчала, видимо, в данный момент она себя ещё хорошо контролировала, поскольку в менее трезвом состоянии она заводилась с пол-оборота. Пётр Сергеевич был чем-то встревожен, хотя виду не подал. А ничего не подозревающая Елена Георгиевна вышла на балкон, чтобы позвать всех к чаю – как раз по случаю дня рождения она испекла превосходный сладкий пирог, рецепт которого так хотела заполучить Настя.  Конечно, интеллигентная русская женщина, каковой была Елена Георгиевна, должна была знать, что творят враги России, но Годилин, как психолог, понимал, что это приведёт к сильнейшему нервному потрясению, а здоровье у Елены Георгиевны было никак не богатырское, это была не деревенская баба в расцвете лет, а горожанка-библиотекарша, по сию пору работающая в юношеской библиотеке на Красном Пути. И это было бы для бедняжки ударом, от которого она бы не то, что не оправилась, а, чего доброго, отдала бы богу душу.
  Но всё же застолье уже было испорчено неприятными новостями. Елене Георгиевне Годилин ничего не сказал, Лопухов вообще погрузился в свои мрачные мысли – как психолог, Годилин видел, что что-то, причём, весьма серьёзно испортило ему настроение. И вряд ли это был разговор о проделках сектантов и босяков. Ястребовы тоже увлеклись новым разговором, делясь своими успехами на поприще искусства – оказывается, недавно в Москве издали сборник поэзии Петра Сергеевича, который в Омске никто издавать не брался. Но застолье для Годилина шло уже как-то не так. Что-то тут было не то, что – сложно было сказать. Но определённо Годилин был не рад происходящему. Почему-то…