Хроника поколения 90-х

Почти четверть века назад я впервые переступила порог школы. Это было 2 сентября 1985 года. Я до сих пор помню яркий, нестерпимо солнечный день, белый фартук, огромные, больше головы, банты, гольфы, натершие до водянок туфли и охватившее меня ощущение счастья. Я ждала от школы очень много. Это был новый, неизведанный мир, в котором мне предстояло научиться жить, обрести знания, друзей, постичь нечто большее, чем гуманитарные и точные науки. Мой детский неосознанный восторг выражал всю сложную гамму чувств и предчувствий. Я верила, что в школе меня ждёт только хорошее и светлое. Иначе и быть не могло!

Я смотрела на стоявших в линейке старших учеников – октябрят, пионеров, комсомольцев. Скоро и я стану внучкой Ильича, а потом мне  повяжут пионерский галстук, а в четырнадцать лет я стану членом ВЛКСМ. Эти мысли невероятно согревали. Впрочем, не исключено, что мне было просто жарко в школьной форме. Конечно, я даже предположить не могла, что заветный комсомольский значок и членская книжечка так и останутся несбывшейся детской мечтой. И школу я буду оканчивать совсем в другой стране, в иное время.

И никто из стоявших в тот день в школьном дворе обычной средней школы даже не мог представить, что грядущее десятилетие, за которое мне предстояло заслужить аттестат о среднем образовании, станет одним из самых драматичных в многострадальном и богатом на потрясения ХХ веке.
***

В первом классе нас было 36 человек. Мы чинно сидели за партами и внимали словам первой учительницы на первом уроке. До сих пор помню, как он назывался, – «Урок мира». Красивая женщина постбальзаковского возраста размеренным, отлично поставленным голосом рассказывала нам, семилетним детям, о том, как неправильно устроен весь большой и грозный капиталистический мир и как правильно и хорошо живем мы в стране Советов. Почему-то особенно запомнилось, что в пример приводился американский инженер, который вынужден работать дворником, потому что не может найти работу по специальности.

Конечно, мы тогда даже не догадывались, что подобное есть где-то рядом с нами, что пройдет еще каких-то шесть или семь лет и на улицу выйдут не только инженеры, которые не смогут найти себе место в новом мире. Мы не могли даже предположить, что огромная страна, раздробленная на суверенные республики, превратится в один громадный рынок, где будет продаваться и покупаться всё, начиная от поддельных итальянских чулок и заканчивая фронтовыми орденами…

Сосредоточенно наморщив лобики, мы выводили в тетрадках первые буквы и слова, складывали и отнимали числа. Читали вслух. Бегло и по слогам – у кого как получалось. Из цветной бумаги делали «счетные материалы» на уроках труда. У нас были специальные фартучки и нарукавники, а еще конструкторы «Школьник-1». Мы скручивали машинки, мастерили трактора и подъемные краны. Это было так увлекательно и интересно! Правда, мы не всегда понимали, почему на уроке рисования нас заставляют рисовать карандашами, ведь фломастерами, особенно импортными, получается гораздо красивее.

 

***

Каждый понедельник у нас была политинформация. Всю неделю мы собирали газетные вырезки, смотрели программы новостей. Вырезки вклеивали в специальную тетрадку, туда же вписывали важнейшие события, о которых сообщалось в программе «Время».

Неудивительно, что уже класса со второго меня занимали гласность, демократия, плюрализм мнений,  в третьем – ежепятничное бдение у экрана телевизора в ожидании Дмитрия Политбюрова во «Взгляде», откровенные разговоры Владислава Листьева  с его гостями в прямом эфире о том, как будет меняться жизнь… к лучшему.

«Собачье сердце», «Забытая мелодия для флейты»… Андрей Сахаров и Александр Солженицын – из забвения возвращались герои нашего времени. XXVII съезд партии, XIX партконференция… Отдельная квартира каждой семье к двухтысячному году. Я думала о том, что в двухтысячном мне будет двадцать два года, я наверняка буду оканчивать университет, у меня будет жених или даже муж. Мои детские мечты были просты, наивны, светлы. Борьба с пьянством невероятно воодушевляла, а встреча «в верхах» Горбачева и Рейгана вызывала пиетет и открывала новые горизонты.

 

***

За короткие пять лет учебы, в аккурат к середине школьного пути, в течение которых самым значимым событием моей жизни стало получение родителями трехкомнатной квартиры и обретение собственной отдельной комнаты после почти одиннадцати лет жизни на десяти квадратных метрах с мамой и папой, я вобрала, как губка, в себя массу сведений из области политики, культуры, спорта.

В новых фильмах я мало что понимала, но тем не менее, усердно смотрела. Я читала все газеты и журналы, которые мы выписывали от «Комсомольской правды» до «Известий ЦК КПСС» и «Юного натуралиста» до «Эха планеты». Передо мной раскрывался огромный мир, таинственный, неизведанный, в котором было так много интересного и необычного. События накатывали, как снежная лавина, жизнь была необыкновенна и сулила много открытий. Мое детское сознание пропускало через себя, как сказали бы сейчас, гигабайты информации. Многое было выше моего разумения, но я была преисполнена энтузиазмом, было интересно, а что же будет дальше?

 

***

Дальше, году в 90-м, были румынские бело-красные куртки с хоккеистом на правом рукаве, матерчатые ботинки на пластмассовой подошве от этой же дружественной социалистической страны – дефицитные и блатные товары, продававшиеся из-под полы. Было очень почетно стать их обладателем.

Еще помню талоны. О, это было так занимательно! Их выписывали у папы на работе, они были «именные». Я часто отоваривалась по ним в магазине, располагавшемся в нашем же доме. Мне это очень нравилось, процесс разрезания бумажных разноцветных простынок был так увлекателен! Я любила сдавать бутылки, ездить с папой за покупками. Меня не смущало то, что приходилось полдня кочевать из магазина в магазин, стоять в очередях, пока, наконец, сумки не наполнялись нужными продуктами. Зато я знала, что в «мол;чке» на углу Театрального папа обязательно купит мне молочный коктейль, а в гастрономе «Киев» – стакан томатного сока или лимонада.

 

***

Выходные я обожала проводить в деревне. Мне нравился весь выработанный годами, знакомый до мельчайших подробностей ритуал сборов, поездки на вокзал, посадки в «дизель», непрерывных «здравствуйте» по пути от станции домой. Да, домой. Дачей это место было трудно назвать. Все здесь было родным, милым, дорогим. Дом, просторный, с высокими потолками, почти пустой, с белеными известью стенами и деревянными полами, выкрашенными желтой краской, был мостиком, связывавшим с самой счастливой и беззаботной частью детства – временем, когда были живы бабушка и дедушка, и мы проводили здесь не только лето, но часто жили несколько месяцев. Правда, так было после смерти бабушки, в годы болезни деда, но все равно я проводила там время с ощущением счастья, праздника.

Особенно мне нравились долгие зимние вечера. Мама натапливала печку, на столе пыхтел пузатый блестящий самовар, мы пили чай, рисовали, смотрели телевизор, читали книги. За окном билась метель, в трубе выл ветер, а у нас было тепло, уютно, светло.

После смерти дедушки все это ушло, к тому же он скончался всего за пару месяцев до того, как я впервые переступила порог школы. Началась совсем другая жизнь, в которой деревня стала не менее дорогой, скорее даже, более желанной и милой, программой выходного дня, местом проведения каникул, чтения книг, летних посиделок до глубокой ночи, озорства и шалостей. Но и в этом, казалось, вечном мирке, который я помнила с первых лет жизни, что-то начало неуловимо изменяться.

Наш «дизель», в котором на протяжении многих лет я видела одни и те же лица, стал наполняться какими-то странными, совсем не деревенского вида людьми, с многочисленными баулами, саженцами, завернутыми в мокрые тряпки и полиэтиленовые пакеты, корзинами и ящиками с рассадой. Это были дачники, осваивавшие свои «шесть соток», щедро выделенные государством. Дачные кооперативы носили оптимистические названия – «Рассвет», «Заря», «Восход». На самом деле это была попытка ослабить удар продовольственного кризиса, с которым не справлялась огромная держава.

Новоиспеченные обладатели наделов в пригородах по пути на свои участки активно штудировали сельскохозяйственную литературу, сосредоточенно листали журналы «Приусадебное хозяйство» и «Сельская новь», делились советами, озабоченно ждали дождя или, напротив, солнечной и теплой погоды, обсуждали проблемы дефицита стройматериалов. Но все строились, возводили клетушки, как правило, в одну комнатку, с печкой, которая лучше всего обогревала улицу. Но при этом почти у каждого была мансарда, в особенно торжественных случаях именуемая «вторым этажом». Самые отчаянные за лето выращивали не только урожай, но и откармливали цыплят или уток.

Тогда они еще не знали, что спустя несколько лет дачные поселки опустеют, придут в упадок. Увы, не до дач будет горожанам – вихрь новой жизни закружит с непреодолимой силой, их поглотят рассвет, заря и восход дикого капитализма и даже, казалось, незыблемый «дизель», невозмутимо выпускавший клубы черного дыма на протяжении четверти века, начнет курсировать с перебоями, а потом на время и вовсе заснет в депо – кризис, господа, и заправить вам меня не за что. Но это будет потом.

 

            ***

1 сентября 1992 года прозвенел не только первый звонок для всех школьников уже бывшего СССР, раздался первый звоночек нового, еще невиданного времени. Двое моих одноклассников пришли на линейку не в костюмах и не в брюках с рубашкой, нет. Они явились в ядовито-голубых спортивных костюмах из «жатки» с черными и розовыми полосками на рукавах и штанинах. Это было неслыханно!

Их выставили из линейки, не подозревая, что вскоре в таком виде будет щеголять полшколы, без стеснения являясь на уроки в «свободной форме одежды». Девочки начали носить мини-юбки, цветные колготки и лосины, туфельки на каблучке. У мальчиков хитом сезона были турецкие свитера с орлом на животе и белые полушерстяные кофты на трех пластмассовых пуговицах – шедевры турецкого легкопрома. Девочки тоже носили такие кофты. Шиком считались кроссовки из кожзама и джинсы-мальвины. Их с удовольствием натягивали мальчишки и девчонки и их родители. Мы неустанно делали инвестиции в экономику Турции.

С деньгами творилось что-то интересное. В цене были советские рубли, их охотно принимали на толкучке челноки, промышлявшие поездками за товаром в Россию, которая уже была «заграницей». Это было странно, непонятно, особенно нам, четырнадцатилетним подросткам, чья жизнь только начиналась. Мы еще не понимали того, что произошло. Мы лишь видели огромные рынки, быстро разделившиеся на «базары» и «толкучки». Мы, для кого еще недавно экзотикой были жевательные резинки «Турбо», батончики «Сникерс» и пункты проката видеокассет, где за «десятку» на сутки давали очередной хит американской киноиндустрии с гнусавым переводом, вдруг увидели изобилие чего-то яркого, невиданного. И этого чего-то – некачественного тряпья, расползающейся на второй день обуви – было очень много, вороха, груды, горы.

Стихийные рынки занимали целые улицы, были заполнены продавцами и покупателями. Тянулись нескончаемые ряды раскладушек, подчас товар просто лежал на подстилках на земле, а примерочными служили ближайшие дворы частного сектора. Сейчас, спустя всего пятнадцать лет, даже страшно представить, что это было! Но это было. Заря дикого капитализма, вакханалия безумного, пьяного потребления перед страшной депрессией последующих нескольких лет.

Обладатели тёмно-красных паспортов уже несуществующей страны, со штампом «Гражданин Украины», вчерашние «совки», жадно набросились на турецкие джинсы, китайские пуховики и сшитые в ближайшем переулке «фирменные» кроссовки. Расплачивались за приобретения непонятными фантиками, имевшими статус денег, – купонами-карбованцами.

Это был период массового выхода на рынки вчерашних служащих, учителей, преподавателей вузов, инженеров, ученых – тех, кому еще несколько лет казалось, что перестройка принесет с собой новую жизнь, лучшую, ту самую, о которой партийные вожди твердили все семьдесят с лишком лет существования советской власти.

          

            ***

Зимой 1994 года раздался еще один сигнал нового времени. Как-то вечером я сидела на подоконнике и, глядя на тусклые городские звезды, мечтала о том, о чем можно грезить только в 16 лет. Вдруг раздался какой-то треск. Наверное, мальчишки балуются петардами, подумалось мне. Но я почему-то слезла с подоконника, зажгла лампу под зеленым плафоном, плотно задернула портьеры и засела писать сочинение по русской литературе. Утром меня разбудил звонок в дверь, я услышала голоса – папин и еще чей-то мужской, вышла из своей комнаты. В коридоре стоял высокий представительный молодой человек, в милицейской форме. Оказалось – наш участковый.

– Вы ничего не слышали вчера вечером?

Родители переглянулись:

– Нет, не слышали.

Здесь отозвалась я:

– Ничего особенного не было, только часов в десять мальчишки петарды взрывали…

Участковый усмехнулся:

– Хорошие петарды! Это была автоматная очередь. Под вашими окнами вчера вечером убили человека.

Так дал знать о себе период криминальных разборок, заказных убийств, разграбления государственной собственности, приватизации предприятий без вложения каких бы то ни было средств. Страна походила на огромный пирог, где все, у кого были хотя бы минимальные для этого возможности, старался отщипнуть свой кусочек. Особо безжалостным и наглым удавалось урвать побольше. Впрочем, сиюминутная нажива еще не гарантировала того, что завтра будет только лучше – больше денег, женщин, машин. То и дело обыватели пугали друг друга рассказами о наездах, кровавых стычках братвы, убийствах.

 

***

На юные, неокрепшие умы эти рассказы действовали опьяняюще. Романтика полублатной, преступной жизни, от которой пахло деньгами, захватила многих. Каждый старался показать, что он «крутой», хотя на самом деле какая крутизна могла быть в шестнадцатилетних подростках? Тем не менее, многие пытались напустить на себя ореол таинственности, убедить окружающих в том, что братва не дремлет и вообще уж кто-кто, а вот именно он, «вася», самый «модный» и «крутой» пацан в округе. Ребята перестали называть друг друга по именам, заменив нормальную форму обращения бессмысленным и безликим «васей».

Оглядываясь назад, я думаю о том, что мгла непонятного, словно погруженного в потемки и хаос времени, поглотил слишком многое и многих. И дело было не только в разгуле криминала, хотя это явление было и остается одним из самых страшных и неприятных последствий распада Союза. Вчерашние афганцы, милиционеры, военные становились частью преступного мира. Завершался процесс уничтожения генофонда нации. Сначала репрессии тридцатых годов и Великая отечественная война унесли жизни миллионов молодых и здоровых мужчин; затем активная деятельность Советского Союза в период холодной войны привела к тому, что на полях сражений во имя исполнения «интернационального долга» остались десятки тысяч наших воинов…

И вот новая война, невидимая и необъявленная, в которой продолжали гибнуть все те же молодые и здоровые.  Те же, кто взирал на нее со стороны, поколение 90-х, были опалены ею, надышались отравленным газом жажды обрести материальное благополучие любой ценой. На наших глазах умирали ценности, которые прививались со школьной скамьи и возникали новые, основанные на приятном шуршании пересчитываемых купюр. Зеленых купюр иностранной заокеанской валюты. Казалось, что за деньги можно купить все – любовь, дружбу, аттестат с хорошими отметками. Купить будущее. Купить мир. И каким будет способ получения вожделенной зеленой массы, неважно. Главное, не отстать. Главное, не упустить своего.

 

***

Этот никем не контролируемый процесс разрушал, разъедал миллионы людей изнутри, раскалывал семьи, воздвигал непробиваемые стены между родными и близкими, родителями и детьми. В считанные годы общество разделилось, как пирог, но не только  как пирог лакомых кусочков, а как слоеный пирог. Получилась эдакая трехмерная проекция...

В пироге выделилась тонкая прослойка богатых, которая, впрочем затмевала ошарашенную, растерянную огромную массу бедных, оказавшись верхним слоем. С одной стороны между этими неравными массами не было никакой преграды, с другой они были разделены, как два полюса, огромным расстоянием. Одинокие, редкие вкрапления претендующих на статус среднего слоя, то есть, класса, не меняли общей картины.

И среди всего этого – мы. Мы, чья заря жизни пришлась на это лихое время. Мы, одинокие, покинутые, беззащитные. Мы никому не были нужны, нами никто, кроме родителей, озабоченных тем, как выжить, не интересовался. Школа перестала быть высшим авторитетом. Авторитеты были иные. Сложнее всего в этом водовороте было не потерять себя, остаться собой. Удавалось это далеко не всем.

В жестокий возраст становления личности, когда нами правят не разум, а природные инстинкты, жажда подражания и желание не отстать от коллектива, мы вступали безоружными и открытыми для всех соблазнов, которые манили.

По-прежнему влекли яркие турецкие шмотки. Не задумываясь, мы шли по тому же кругу. Советская эпоха одинаковых канула в лету, но мы сами делали себя похожими,  как близнецы. Мы покупали одинаковые туфли, ботинки, сапоги, кроссовки, сумки, юбки, брюки, джинсы, леггинсы, топы, блузы, пальто, куртки и шапки. Даже была мода на полиэтиленовые пакеты с ручками! Как правило, на них были убогие фотографии красавец на фоне пальм, моря и прочих атрибутов тропических пейзажей. Тогда никто не задумывался над этим нелепым парадоксом – все опять одинаковые!

Главное, чтобы у тебя это было. Если же не было, то, значит, с тобой что-то не так, на тебя будут смотреть, как на человека второго сорта. Знаменитая пословица, что по одежке встречают, обрела новый смысл, не метафорический и аллегорический, а совершенно определенный практический.

 

***

Тем временем по стране неслась, набирая обороты, невиданная, страшная инфляция. Все население страны стало нищими  миллионерами. Словечко нэповских времен – лимон – прочно вошло в обиход жителей конца ХХ века. Стоимость жизни измерялась цифрами с шестью нолями, но при этом стоила недорого. То и дело жизни ломались, не выдержав пресса первых лет после смены строя. Кладбища разрастались, как на дрожжах. Зато пустовали родильные дома.

Закрывались предприятия, каждый день еще недавно уверенные в своем завтра, благополучные люди, оказывались на улице. Безработица… Вечерние улицы стали темны и опасны, лишь новомодные казино и зарождающиеся ночные клубы манили толстосумов кричащими и безвкусными неоновыми вывесками. О том, что такое фирменный стиль, тогла еще никто не знал.

Как там было в известном фильме? «Стамбул – город контрастов»? Теперь почти о каждом мало-мальски крупном городе бывшего СССР можно было сказать то же самое. И жизнь в то время была контрастной – черно-белой. Она и так никогда не изобиловала богатством красок, и у многих было все меньше надежд, что она заиграет радужными оттенками спектра.

Но тем не менее она была жизнью. И однажды в этот противоречивый, разрывающийся на части мир пришли мы, выпускники 1995 года. Что ожидало нас впереди? На что мы надеялись, во что верили? Кем нам суждено было стать? Найти ответы на эти вопросы было непросто, но мы старались, как могли. Кого-то поглотила пучина тех лихих лет, но многим удалось выстоять, найти свой путь в жизни, обрести веру, любовь, создать семьи, продолжить род человеческий.
И сегодня мы вспоминаем те времена с ностальгией и нежностью. Я все думаю, почему? Ответ прост. Это была юность, самая светлая и радостная пора в жизни, время надежд и грандиозных планов, первой любви и первой разлуки. Все это было в нашей жизни. Мы пережили все это. В то время и в тех условиях. День сегодняшний по-прежнему ставит перед нами сложные задачи. Выстояли тогда, выстоим и сейчас.
 
Донецк,
февраль 2009 г.