Делайте бизнес в России
Арнольд проснулся как обычно и автоматически протянул руку, чтобы нажать кнопку звонка. Кнопки на привычном месте не оказалось. Он повернул голову, ища звонок. Звонок оказался сантиметров на тридцать выше положенного. Через пять минут вошла запыхавшаяся горничная с подносом. Обычный французский завтрак - кофе, бутерброды, немного фруктов. Еще через полчаса одетый и умытый Арнольд вышел на веранду дома и сел пить вторую чашку. Было около восьми утра, самое время начать работать. Приятное летнее солнце уже поднялось над высотками в отдалении. Арнольд чуть ежился от прохлады и размышлял над тем, какое занятие придумать себе и развеяться от безделья. «Мда, я же в России, здесь никто не встает рано,» - подумал он и потянулся, -«Вот неуклюжая страна, звонок не могли нормально установить. Нет, распускаться нельзя».
Арнольд уже лет десять жил как цивилизованный человек в цивилизованной стране, рано вставал, много работал и завершал свои дела часам к четырем. После он тоже много работал и развлекался, встречался, играл в гольф, посещал закрытые клубы с нужными людьми, много шутил и много запоминал, посещал мотоклуб и синагогу, словом делал жизнь интенсивной и достойной своего статуса. Работал Арнольд русским олигархом, преимущественно в Париже, где имел скромную виллу и роскошную любовницу. Иногда наезжал к жене и дочери в Вену. Вену он любил меньше, там его ждали вечные жалобы жены на безденежье и кипы счетов. Много раз он порывался перевести дочку в какой-нибудь пансион под Парижем или в Швейцарию, на худой конец, но жена вставала на дыбы. Семейных конфликтов Арнольд не любил. Он и так делал вид, что не замечал любовников жены, ее дурное влияние на дочь, жадность, неспособность завести хоть маленький бизнес. Она, красивая еврейка с правильными чертами лица и все более увесистыми с годами сиськами, раздражала какой-то типично русской бестолковостью. Самое обидное - это был его третий брак, две предыдущие жены остались в России и практически ничего не стоили. Эта - сосала из него деньги, пользовалась привязанностью к дочери, страхом перед разводом и возможной неудачей в новом, гипотетическом браке. Всякий раз, когда Арнольд думал о жене, он легко позволял себе раздражаться по поводу ее расходов, привычек и претензий и пытался закончить поток мыслей на одной ноте «не лучший на сегодня вариант, но я могу себе это позволить». После коронной идеи он торопливо пытался переключиться на серьезные дела.
Арнольд отлично понимал относительность своих формальных претензий к супруге. Она не мешала его бизнесу, смотрела сквозь пальцы на романы с женщинами, отдых с проститутками. Ее внешне даже не волновало наличие постоянной любовницы. Она великолепно заботилась о дочери и никогда не настраивала ее против отца. Она немедленно посылала всех любовников прочь в моменты его кратких наездов, никогда не жаловалась на одиночество и всегда была готова переспать с ним по старой дружбе. Но, тактичная и заботливая в постели, она отнюдь не горела желанием завести второго ребенка. Арнольд очень переживал. Его сын от первого брака, взрослый и самостоятельный человек, предпочитал сам делать деньги и не играть роль младшего помощника при стареющем папочке. Завести второго сына от кого попало Арнольд не хотел. Ему нужна была именно такая мать - заботливая еврейка, не отнимающая много личного времени, воспитывающая сына в уважении к отцу и его бизнесу. Но жена не хотела рожать и баста. Арнольд дергался, несколько раз подумывал о сыне от любовницы, но любовница не была еврейкой. Сына от нееврейки он и так имел.
Арнольд работал русским олигархом во Франции. Со стороны это могло показаться делом простым и беззаботным. Развлекайся, демонстрируй богатство, изредка посещай офис и скачки. Так, конечно, мог поступить человек легкомысленный, привыкший к шальным доходам и русским сериалам. Но Арнольд был человеком ответственным. Он никогда не забывал о двух братьях в России, чье богатство он гарантировал проживанием вне досягаемости Российской прокуратуры, старался выторговать каждый доллар и евро при заключении контракта, выгодно вложить прибыль в акции или недвижимость. Он завел друзей среди министров в правительстве Франции, регулярно участвовал в недорогих, но респектабельных благотворительных мероприятиях и тщательно следил за своей репутацией. Из своего парижского далека он внимательно следил за очередным перераспределением собственности в России, копил связи и вовремя подключал их, пытаясь расширить свою зону влияния.
Но сегодня он был в некоторой растерянности. Пару недель назад он приехал в Россию утрясти кое-какие моменты в своем бизнесе и показать дочке Дане Москву. На дочку Арнольд не мог не нарадоваться. В свои четырнадцать лет она уже доказала характер, победив на ряде школьных соревнований в Австрии и Европе, показав отличные знания в естественных и гуманитарных дисциплинах. Особенно отец гордился за ее успехи в бизнес классе. Дана уделяла особое внимание этому предмету. Ее работы и оценки считались образцовыми. Она много интересовалась делом отца, а ее маленькое, почти профессиональное исследование «Маркетинг нефтепродуктов в Центральной Европе» было опубликовано в одном из журналов Вены и заслужило весьма похвальные отзывы. Профессор Кюнгерштейн, ведущий преподаватель маркетинга Венского Университета, так и сказал Арнольду: «Из этой девочки получится первоклассный специалист, у нее прямо прирожденная способность к анализу», и специально сжал руку, пытаясь показать искренность своих слов. Арнольд разрывался между компаньонами, достопримечательностями Москвы, старыми друзьями, бывшими женами и дочерью. Хотелось успеть все, еще три дня и пора было лететь домой.
Арнольд допил вторую чашку кофе и набрал мобильник. «Абонент не отвечает или вне зоны связи», - нудно отвечал женский голос. Арнольд уже набирал этот номер, завтракая в постели, и всякий раз слышал ответ на языке чужестранного острова, примыкавшего к Европе. В этот раз женщина решила разочаровать его, придав ответу, как ему показалось, чистейший французский акцент. «Он вообще отключил телефон или еще спит?» - спросил себя Арнольд и вышел в сад прогуляться. Его особнячок находился между центром Москвы и кольцевой дороги. Небольшой парк в французском стиле спускался террасами к речушке. В речушке копошились водолазы и вытаскивали на противоположный берег разный хлам, сбрасывавшийся десятилетиями в реку жителями соседних кварталов. «Зашевелились, наконец,» - усмехнулся Арнольд. Год назад он пожаловался Лужкову на грязь и вонь в Сетуне, маленькой речке с дорогими, из резервного фонда участками земли по берегам, впадающей в Москву-реку недалеко от Ленинских, тьфу, Воробьиных гор. Арнольд редко приезжал в Москву и с трудом учил незнакомые названия.
Чтобы как-то провести время он еще раз оглядел парк и задумался над возможными переделками. Аттракционы ставить не надо, дочь почти взрослая. Сады камней пусть устраивают владельцы маленьких участков земли. Можно добавить скульптур в стиле Возрождения. Сад должен отражать характер владельца. Фонтан в стиле модерн тоже заменить на скульптурный. Ренессанс, так Ренессанс. За строительством следили братья и точно следовали его указаниям. Ошибка вышла. Во Франции стиль модерн и сочетания стали и бетона соответствуют моде, но здесь, он это понял в этот приезд, его имидж должен быть более старомодным, намекать на глубокие культурные традиции и надежность, проверенную временем. И никаких пальм в кадках! Никаких подражаний Ницце и Монако! Каждое утро, вздрагивая от холода, он ощущал их неуместность. Убрать! Заменить на липы, дубы, тополя. Все подстричь и упорядочить. И с речкой надо что-то делать. Маленькая она и грязная. Арнольд Рубинчик задумался. Убрать речку в трубу и заменить на пруд - вид испортить. Через пять минут раздумий и почесывания затылка Арнольд обрадовался как ребенок и потер руку об руку от удовольствия. Конечно, отгородить естественный ток реки малозаметной преградой из стеклопластика или другого материала, расширить берег, образовавшийся затон у берега наполнять чистой водой из трубы и построить каменную пристань для лодок в стиле 18-го века. Немножко лилий в свежей, чистой воде и пара купален в виде старых беседок придадут парку безнадежно аристократический вид. Именно такой вид усадьбы выделит его здесь как человека вдумчивого, традиционного и миролюбивого. Главное - скромность, то незатейливое качество, позволяющее, в зависимости от желания, выделиться на общем фоне и запомниться надолго или остаться в тени.
«Папа! Доброе утро!», - к нему вниз сбежала Дана. И чертами лица, и комплекцией, и детской неуклюжестью она неотразимо напоминала ему себя в молодости. «Колобок,» - подумал он. Всякий раз обнимая дочь, он вспоминал это слово. Колобок, чуть толстовата, резва, умна. Это потом, лет с шестнадцати он начал заниматься спортом, качаться, ходил по знакомству в секцию вольной борьбы. Ничего, подарю ей скаковую лошадь, мигом похудеет. И знакомства в школе верховой езды пригодятся, вид спорта аристократический, все свои люди.
«Куда едем сегодня?»- спросила дочка.
«Сейчас, позвоню,» - ответил Арнольд и набрал почти ненавистный номер. На этот раз на звонок ответили.
«Алло, Трегубов слушает»
«Академик, это вас Рубинчик беспокоит. Нам нужно встретиться».
«Пожалуйста, подъезжайте. Разве я вчера не передал вашему секретарю, что готов встретиться у себя на даче».
«А ко мне подъехать не можете? Я машину вышлю».
«Нет, не могу, работаю. Я вчера прямо сказал вашему секретарю или, как его, генеральному менеджеру, что нужные бумаги у меня есть, цену назначил, адрес дал. Он что-то напутал?»
«Хорошо», - ответил Арнольд, хотя ничего хорошего не было. Академик Трегубов был одним из ведущих специалистов в геологии. Арнольду Рубинчику требовался геологический прогноз запасов одного из нефтяных месторождений Прикамья. Там добывалась нефть для его химических комбинатов. Требовалось узнать, стоило ли вкладывать деньги в нефтеразведку на территории, входившей в его сферу влияния или поискать поставщиков в Сибири. Информацию в Министерстве Геологии давно купили и частично припрятали конкуренты, другие ведущие специалисты работали в коммерческих структурах, а Трегубов был на Арнольда в обиде. В начале 90-х Арнольд обещал ему хорошую долю от прибыли, но официальный договор не оформил. Десять тысяч долларов - вот все, что досталось будущему академику за кое-какую информацию.
«Хорошо», - повторил Арнольд, растягивая каждый слог, - «Я подъеду, но мне нужно сегодня, и чем раньше, тем лучше». И не тратить на тебя вечер, хотел он добавить.
«Отлично, жду вас в два», - Трегубов повесил трубку, не прощаясь.
Вчера генеральный директор ничего не напутал. Надо ехать под Наро-Фоминск, прихватив сто тысяч евро для предоплаты и десять бутылок дорого вина в качестве примирения за прошлое. Вина Трегубов выбрал дорогие, хорошего года, в среднем 2500 евро за бутылку. Интересно, куда ему столько, и почему не поднял цену за услугу, а решил взять часть денег вином? Получилось бы намного вежливее. Арнольд знал толк в винах и понимал, что только способные регулярно тратить большие деньги на вина оценят разницу и получат удовольствие от процесса. Обычный любитель вино за сто евро выпьет еще с большим удовольствием. Сам Арнольд дорогие вина любил как символ богатства и власти. Вкус власти был не в смаковании дорогой влаги, а в угощении ею. Заказывая дорогое вино французскому политику или русскому бизнесмену, понимающему стоимость напитка, он одновременно демонстрировал свою щедрость, неуязвимость и кредитоспособность. Хотите, чтобы я на вас потратился - пожалуйста! Меня копеечной мелочностью не проймешь, я пью, и вы пьете. Потом мы встанем, и вы останетесь со своими проблемами и нехваткой денег, а я останусь щедрым и неуязвимым для вашего желания подцепить меня на деньги. Реальные деньги, а не привкус денег на языке вам придется отработать. Вы пришли ко мне маленьким, за столом мы были равны, а уйдете, и вкус денег на языке превратится во вкус надежды. И узнаете вы, кто из нас старше, по замиранию сердца от надежды договориться со мной, убедить меня, понравиться мне. Вот такой вкус вина Арнольд понимал, но вино вкусом в 12% суммы сделки годно только для транжир и безответственных выскочек.
До одиннадцати часов Арнольд успел переговорить со своими контрагентами в Поволжье, сыграть с Даной в теннис. Девочка весело и неуклюже бегала за каждым мячиком, визжала от восторга, заставив папу сделать несколько глупых ошибок, часто промахивалась при подаче, но с каждым разом играла лучше и лучше. Арнольд под конец даже чуть вспотел. После душа он пошел выбирать машину. Машины были его единственной слабостью.
Не знаю, о чем думали партия и правительство в те далекие шестидесятые и семидесятые годы, когда нынешние олигархи ходили в школы и институты, ездили на работу в метро и почитали за счастье пересесть в дешевые жигули. Наверное, они думали о злобных «голосах Америки», крикливых диссидентах, редких как желуди на дубах посредине зимы и листках самиздата. А в это время по улицам Москвы носились громадные мерседесы, линкольны, форды иностранных посольств. Некоторые машины имели сразу две выхлопные трубы, намекавшие на мощь двигателей, их шины шелестели, краски сверкали. Летом иногда выезжали машины с открытым верхом, намекая на существования стран, где не идет снег, солнце изобильно и женщины носят короткие юбки, не боясь за свои детородные функции. В те далекие времена Арнольд разглядывал машины со смешанным чувством восхищения, зависти и обиды. Даже став взрослым и закончив институт, он не мог скрывать свое обожание. Помнится, в середине семидесятых, он, молодой инженер гордо гулял с коляской с сыном перед собой и супругой, семенящей рядом. Арнольд уже собрался переходить улочку, как перед ним на красный свет остановился, он, альтер эго, новый форд, с мощным капотом, огромными фарами, изящной решеткой карбюратора, плавными, сильными линиями, широкими сиденьями и просторным багажником, способным вместить половину «Запорожца». Арнольд так и застыл, разглядывая чудо. Зажегся зеленый свет, машина без малейшего напряжения сорвалась с места и исчезла. Затем пришел черед идти пешеходам, а Арнольд все стоял, широко раскрыв глаза, как в детстве, когда поехал в «Детский Мир» за игрушкой и впервые увидел иномарку.
«Красивая машина, а?» - весело спросила жена. - «В такой машине ездить никогда не будем».
«Угу», - растерянно выдохнул Арнольд, а сердце колотилось «нет, буду, иначе, зачем эта жизнь, эта страна, эта красота на дорогах».
Страну, как явление мешавшее ездить в иномарках, пришлось отменить, хоть и не он этому виной, с женой расстаться, работу сменить, а страсть к красивым машинам осталась. У себя в Париже он собрал более двухсот дорогих автомобилей времен своего детства и юности. В Москве, где его братья предпочитали держаться в тени и официально работали в его фирме на третьих должностях, он не роскошествовал. Из десяти автомобилей фирмы Арнольд выбрал для поездки за город шевроле-каприз, машину быструю, удобную и чуть старомодную. Старый пиджак никогда не жмет. Тем более, в России любят американские марки, принимая их в силу ограниченности за международный стандарт. Секретарь, точнее генеральный менеджер, точнее все-таки секретарь, числившийся генеральным директором при его братьях, работавших на мелких должностях без права подписи и ответственности, принес бутылки с вином, напитки в дорогу и пожаловался, что четырех бутылок по списку нет в кладовой, надо ехать в город.
«Ладно, добавь бутылки с дорогим коньяком на свой выбор, остолоп», - раздраженно приказал Арнольд. Ну и работник, вчера записал список товара, а проверить его наличие поленился.
Через минут десять шевроле-каприз с Арнольдом и дочерью, сопровождаемые джипом с охранниками, покатил в сторону киевского шоссе. Распорядок дня был согласован. Четыре часа на поездку и разговор с академиком, два с половиной часа на пикник на природе, вечер с семьей брата, воспоминания о годах юности и обсуждение вопросов нефтедобычи. Шевроле-каприз спокойно двигался в сторону Наро-Фоминска. Дана смотрела в окно и щебетала без остановки. Арнольд улыбался. Он уже перестал сердиться на генерального директора, туповатого украинского паренька из-под Харькова, и быстро отвечал на вопросы дочери, интересовавшейся всем подряд и ничем конкретно.
Прошло некоторое время, и девочка захотела пить. Вот так вот! Прямо посередине пути четырнадцатилетняя, почти взрослая девица захотела пить. Невелика проблема в нашем Подмосковье, где полным полно магазинчиков и забегаловок. Еще смешнее эта проблема выглядит изнутри шевроле-каприз с баром и кондиционером. Девочка хотела всего-навсего стаканчик вишневого сока. Арнольд открыл бар и удивленно заметил, что остолоп генеральный директор в лучшем стиле российской безответственности забыл или не догадался поставить скромную бутылочку с вишневым соком достойного качества на полагающееся ей место. Арнольд порылся в бутылках. Нет, разные соки и минеральная вода были в избытке, а вишневый сок отсутствовал.
Притормозили у ближайшего ларька - нет вишневого сока. Проехали чуть дальше, вишневый сок был, но в подозрительных пакетах.
«Папа, я обойдусь и без сока, хватит минеральной воды», - спокойно сказала Дана и, пытаясь проявить ответственность, добавила, - «Мы можем опоздать».
Сам до конца не понимая, Арнольд завелся. Сказались обида на нерасторопность и забывчивость украинского хлопца, обида на академика, не желавшего проехать пару часов ради встречи с ним и целых ста тысяч евро, усталость от жесткого графика работы и что-то еще, похожее на раздражение от необходимости время от времени покидать Париж и оказываться то на киевском шоссе, то на вонючем химкомбинате, то еще в каком-нибудь Пошехонье.
«Ничего, подождет академик», - буркнул Арнольд, и шевроле-каприз, сопровождаемый джипом, начал колесить по окрестностям.
У небольшой станции, на асфальтовой площадке, окруженной ларьками, машина остановилась. Арнольд выскочил и пошел вдоль ларьков, раздраженный и готовый смириться с необходимостью покупать соки в пакетах и предварительно охлаждать их в холодильнике. Дана, успевшая забыть о своем желании и напиться минеральной воды, вышла и начала с любопытством рассматривать бестолковое изобилие примитивных ларьков, выбоины на дороге и пригородную станцию. В стороне от дорожки, ведущей на станцию, посередине травы стояла низенькая старушка в старом, темном пальто и шерстяной шапочке на голове и пыталась продать семечки редким прохожим.
«Семечки, десять рублей кулек», - монотонно выкрикивала старушка. -«Кому семечки!» Точнее, это ей казалось, что она выкрикивала. Со стороны площадки кулек в руке выглядел совсем неприметно. Казалось, старушка с сумкой у ног встала зачем-то далеко от дорожки и просит милостыню. Дана подошла, прислушалась и рассмеялась. Ну и глупая старушка, торгует почти в чистом поле и ждет покупателей. Дана посмотрела на дорожку и удивилась еще больше. Оказалось, дорожку от лужайки отделяла сточная канава. Дана подбежала, прыгнула с разбега через канавку, еще раз оценила расстояние и прыгнула назад к старушке, представив себя в роли потенциальной покупательницы, возвращающейся с работы усталой и с покупками в тяжелой сумке, и начала судорожно вспоминать уроки бизнес-класса. На занятиях они часто разбирали возможные ошибки работы с клиентами, но такое никому из преподавателей и не могло прийти в голову.
«Много продаете за день?» - вежливо спросила девочка.
«Ой, мало», - жалобно и монотонно заохала старушка, -«Кульков десять - пятнадцать в день. А стоять тяжело, годы не те. Ты купи, дочка, кулек. Семечки жаренные, хорошие».
Дана постаралась не рассмеяться. Эти русские вечно бьют на жалость. Папа ее постоянно предупреждал - человек сам должен отвечать за свои ошибки. В России принято жаловаться, винить других, но верить словам нельзя - обманут. Но старушку было почему-то жалко. Дана вспомнила еще один школьный урок: если хочешь помочь человеку, недостаточно дать ему рыбу, надо научить его эту рыбу ловить.
«Вы идите торговать на станцию, там люди. Глядите, электричка подходит».
«Нет, дочка, я туда не пойду», - старушка с неожиданным упорством замотала головой.
Дану осенило. Личный пример - лучший учитель, именно так ее учили работать с персоналом. Пусть посмотрит. Она быстро побежала к отцу. Арнольд взглянул на часы, подумал, сказал, что ученые - народ терпеливый, и подождать могут, достал мелкие купюры и дал дочке. Затем он дождался, пока его дочь отбежит метров на пятьдесят, тихо подозвал пару охранников и шепнул несколько слов.
Дана вновь подбежала к старушке:
«Сколько у тебя осталось кульков?»
«Двадцать три, доченька»
«Продай десять кульков и смотри, что я сделаю».
Очередная электричка подходила к станции. Дана выскочила в самый центр платформы и закричала:
«Семечки. Кому жареных семечек?»
Два охранника со скучающем видом незаметно встали по обе стороны, но на приличном расстоянии. Впрочем, это им казалось, что они стояли незаметно. Сходившие на станции девушки мигом оценивали их крепкие фигуры, дорогую одежду и про себя дивились на незнакомых дур, заставлявших себя ждать столь завидных молодых людей.
Сержант Ерохин стоял у окна внутри станции и смотрел во все глаза на шевроле-каприз. Со стороны присутствие на станции милиции было не видно. Ерохин находился в закутке кассирши. Сейчас там работала Ирочка, милая Ирочка, чью компанию Ерохин, когда их смены совпадали, был рад разделить. Хохотушка, с карими глазками и кругленьким личиком, неравнодушная к ухаживаниям простых, нормальных мужчин, вроде Ерохина, она великолепно поднимала настроение в минуты отдыха от бдительного стояния на открытом воздухе. Саша Ерохин собирался рассказать какой-то глупый анекдот, когда подъехала странная машина. Челюсть у Ерохина отвисла, он был готов выйти как сомнамбула, ничего не соображая, прямо через окно и идти навстречу застывшему на грязном, неуместном асфальте миражу. Сзади машины остановился дорогой джип, из него вылезли охранники, сознание начало возвращаться к молодому парню. Нет, туда лучше не подходить, такие обматерят, изобьют и ничего им не будет.
Пассажиров к кассе подходили редко, большинство ездило с проездными или без билетов. Дешевле дать на лапу контролеру. Ирочка посмотрела на застывшего Ерохина, затем в окно:
«Во машина. Ты меня на такой когда-нибудь прокатишь?»
«Если на джипе, то сперва подожди, пока стану полковником».
«Саша, заставлять даму ждать невежливо. Ты, лучше, на той, белого цвета прокати».
Ирочка засмеялась, Ерохин немного расслабился.
«Все, Ирочка, ждать не будем. Иду на выборы в губернаторы».
«Лучше пошел бы принес семечек».
«Чего ходить? На…», - Ерохин протянул Ирочке кулек.
«Еще торгует, не сбежала?»
«Да, ну их».
Ерохин отлично знал, кого имел в виду. Почти всю весну и лето Ерохин таскал Ирочке семечки. Торговать на станции всегда было официально запрещено. Всех торговок мороженым и семечками по инструкции полагалось гнать в три шеи. Рядом на площадке стояли ларьки Арутюняна. Туда сунуться без спроса никто не решался. Арутюнян регулярно отстегивал в УВД городка, начальство требовало вышвыривать непрошеных конкурентов нещадно. Но эта старушка, в принципе, никому не мешала. Арутюнян торговал пивом, пакетиками с орешками и сухариками и фальсифицированной водой. Старушка безотказно отстегивала сто рублей в день Ерохину или другим дежурившим постовым, давала семечки.
Неделю назад идиллия кончилась. Майор Беленький отметил день рождения, на следующее утро разговелся пивком с друзьями, и пьянку решили продолжить. Арутюнян уже пожертвовал милиции по торжественному случаю и строго запретил палаточникам давать на водку без его согласия. Битый час друзья ругались, стращали продавцов, пока по мобильнику Арутюнян не дал команду выдать ящик пива, пару водки и десяток сушеных рыбешек. Вдобавок он пообещал пожаловаться на беспредел начальнику отделения. Беленький разозлился, две бутылки водки на пятерых хватит лишь на полчаса пьянки. Кто-то предложил взять деньги у старушки. Добыча не превысила двух сотен рублей, пришлось окончательно застращать дуру уголовным преследованием, подвезти к дому на УАЗике и изъять остатки пенсии. Теперь старушка боялась вступить на дорожку, ведущую к станции, и начинала жалобно верещать при виде любого человека в форме. Бедный Ерохин потерял репутацию человека-крыши и был вынужден сбить дань до пятидесяти рублей и пары кульков семечек. Если честно, то Ерохину стыдился брать деньги в прежнем объеме, кричать на старушку начальственным голосом и пугать тюрьмой за незаконную торговлю. Удивительно, но такой славный и добрый парень был этот сержант Ерохин.
Майор Беленький так подорвал уверенность сержанта Ерохина в милицейской правоте, что Саша, увидев девочку-подростка, торгующую семечками на платформе, и не подумал срываться с места и навести порядок. Пусть сперва поработает, расторгуется несколько дней, потом делиться. Нельзя же все отбирать, надо и другим давать жить, деловито, по-мужски решил Ерохин, ощущая удовольствие от своего внутреннего превосходства над старшим по званию.
«Теперь вместо старушки внучка торгует», - Ирочка прекратила, как и Ерохин, рассматривать шевроле-каприз и перевела взгляд на платформу станции.
«Наверно», - лениво ответил Ерохин и присмотрелся внимательно. Какой я молодец, сказал он себе, девочка-то из чудо-машины вышла. А вот и охранники рядом, галстуки висят чуть криво, явно ребята пистолеты в подмышках прячут. Никогда не надо лезть разбираться, не осмотревшись. Жаль, что подвыпившего майора Беленького рядом нет. Саша от души посмеялся бы над майором, лишившим его половины карманных денег.
«Семечки, кому жареные семечки? Пятнадцать рублей кулек», - кричала Дана. Пассажиров одной электрички хватило на первую партию. Следующую партию Дана продала дороже, по двадцать рублей за кулек. Правда, пришлось дождаться двух следующих электричек. На забаву у девочки ушло больше часа.
Арнольд сидел в машине, пил кофе, звонил по делам, набил несколько распоряжений на компьютере и послал в фирму. Он даже был доволен неожиданной задержкой. Теперь на пикнике он будет отдыхать, а вечером спокойно обсудит с братьями стратегию развития, не отвлекаясь на текучку.
Дана подбежала очень довольная.
«Вот, папа, полтора часа работы и сто восемьдесят рублей прибыли в кармане. И это еще не самая людная станция. Я посмотрела расписание. Здесь, если торговать по двадцать рублей за кулек и брать семечки оптом, за день можно больше полутора тысяч рублей заработать. Выходит больше сорока евро. По французским понятием - это неплохая зарплата».
«Ну, дочка, тебе надо налоги учесть, стоимость лицензии на торговлю».
«Папа, уже учла. По французским налоговым стандартам получается приблизительно двадцать евро налогов и двадцать евро прибыли. Четыреста евро в месяц - в два с половиной раза больше средней заработной платы в России. Если учесть, что зарплата продавцов во всех цивилизованных странах составляет около 70% средней зарплаты, а в слаборазвитых и того меньше, здесь эти семечки - золотое дно. Но глупость старушки потрясает, встать в стороне от покупателей, заставлять их прыгать через канаву - ужасно. Папа, надо изучить возможность создания в России сети школ по маркетингу и ведению торговли. Здесь многим клиентам можно гарантировать немедленный рост прибыли. Бизнес в России требует серьезного изучения. Обязательно сделаю доклад в бизнес-классе о своих наблюдениях».
Девочка продолжала тараторить, вспоминала другие особенности российской торговли, убогий выбор в придорожных киосках, в кафе, очередь в аэропорту, слабую рекламу театров и кино (в поездках по Москве Дана из окна автомобиля видела в основном рекламу казино, ресторанов, спиртных напитков и табачных изделий). Арнольд внимательно слушал и радовался деловой хватке дочери. Пусть не сын, но вся в меня. А старушка действительно глупа, ей попытались помочь, распродали весь товар, а она, похоже, так ничего и не поняла, хотя и смотрела на торгующую Дану с каким-то тупым, напряженным выражением лица. Тяжело преодолевать местную тупость, хотя бизнес здесь действительно хороший. Арнольд много раз пытался завести бизнес во Франции, но всякий раз неудачно. Дела приходилось сворачивать, спасаясь от убытков. То местные законы и чиновники мешали, то рынок оказывался переполнен. А адвокаты, французские адвокаты! Часто, оплачивая их счета, Арнольд ловил себя на мысли, что готов расцеловать самого жадного чиновника в России.
Около четырех вечера подъехали к академику Трегубову. Он жил в обычном дачном поселке, заняв сразу четыре участка по шесть соток, в скромном двухэтажном кирпичном доме. Приблизительно такие комнат в десять-пятнадцать дома имели и академики во Франции. Арнольд вышел из машины, подошел к проходу в кирпичной стене, украшенному фигурной железной решеткой. Вскоре появился Трегубов, весело улыбающийся мужчина, еще крепкий, с волевыми карими глазами. Он прошел мимо ворот и открыл калитку:
«Проходите, жду, а эти молодые люди пусть располагаются на лавочке у ворот».
«Но…», - попытался возразить Арнольд.
«Ничего, сегодня дождя нет. А это что за юная дама?», - Трегубов обладал потрясающей способностью переходить с повелительного тона на дружеский.
«Моя дочь Дана».
«Очень приятно, Семен Васильевич».
Арнольда с дочерью провели через дом и усадили на крытой веранде с видом на сад. Арнольд задумчиво смотрел на мешанину клуб, грядок и молодых, невысоких яблонь. Жена академика принесла чай. Трегубов говорил общие слова о погоде, справлялся об успехах Даны в учебе. Арнольд не выдержал:
«Давайте перейдем к делу».
«С удовольствием, но сперва просмотрите эти бумаги», - Семен Васильевич протянул несколько факсов. Арнольд сделал решительное лицо: «Это что?»
«Факсы вашего директора и братьев. Деловые предложения. В народе их принято называть филькиными грамотами».
«Не надо о прошлом, давайте о реальных делах».
«Именно о реальных делах. Вы хотите результаты геологической разведки. Они стоят денег. Сто тысяч евро стоит только общий обзор. Детальные результаты бурения разведочных скважин стоят пять миллионов. И никаких наличных, вы получите счет компании на Кипре. Через пять банковских дней после подтверждения трансфера денег отчет будет лежать у вас в московском офисе».
«А список вопросов, которые я вам выслал?»
«Господин Рубинчик, я вам предложил оптовую сделку. Если я оценю ваши вопросы и оставшуюся часть отчета отдельно, общая цена увеличится. Мы начнем торговаться, и вы потеряете время. Вы же сами знаете, что геологоразведочные работы потребуют сотни миллионов инвестиций и года два работы».
Арнольд задумался. Собственно думать было нечего. Его братья уже потеряли почти год, торгуясь, собирая компромат на Трегубова, только чтобы убедиться в бесполезности давления. Академик был нужен многим нефтяным компаниям живым и здоровым.
«Гарантируете, что отчет не попадет в третьи руки?»
«Разумеется, нет. Гарантирую, что дешевле, чем вам, не отдам. Мне мелкие игроки не нужны. Знаете, бывают предложения, от которых нельзя отказаться».
«Хорошо, давайте поторгуемся».
Торговаться академик отказался. Минут десять Арнольд говорил о цене. Семен Васильевич рассуждал о заварке чая, предлагал отведать пирожные, затем предложил выпить напиток покрепче и оставить дела в стороне. Когда Арнольд устал, Семен Васильевич посмотрел и сказал фразу, которую Арнольд потом выучил наизусть и начал выдавать за собственное изобретение или кредо:
«В некоторых случаях я не могу менять условия, я могу только утратить интерес».
Арнольд в упор посмотрел на академика, попросил водки. Семен Васильевич не стал звать супругу, быстро достал бутылку и стакан откуда-то из-за кресла и налил полстакана. Арнольд выпил, закусил первым попавшимся печеньем, сунул руку в карман и достал сигару.
«Папа, ты же не хочешь курить. Курить - не современно», - занервничала Дана.
«В другой раз, дочка. Как насчет краткого обзора?» - он перевел взгляд на академика.
«Сперва деньги, через полчаса обзор».
«Дана принеси деньги и вино».
Дана вернулась с пакетом денег и в сопровождении охранника, нагруженного бутылками. Академик быстро пересчитал пачки, потянулся осмотреть бутылки, поднял одну и от удивления моргнул глазами.
«Ааа», - протянул Семен Васильевич, ничего не понимая.
«Чертов хохол, достал, уволю», - задрожал от гнева Арнольд. В руке у академика была жалкая сто долларовая бутылка коньяка.
Школьная красотка
Школьная красотка
Честное слово, умение любить — генетический дар, передающийся от избранных к избранным. Я это заметил ещё в школе. Обладатели его — особые люди. Им всё идет в руки — удача, работа, уважение окружающих и, главное, умение насладиться притяжением гармоничного к гармоничному. Пусть потом, лет через десять, выяснится, что денег у них не слишком много, и в семье проблемы, и славы не снискали, всё равно у них дом — полная чаша, в которую вечно что-то капает и через края перетекает. Эти удачники заметны класса с пятого, а учителя, подозреваю, видят их с класса первого, двойками не надоедают и обязанностями не мучают. С двойками понятно, всегда найдется бездарь, готовая прикрыть удачников от критики. Куда сложнее с пятерками. Таланты всегда делятся на две группы. Одни обязаны из кожи лезть, пример подавать, удивлять неожиданными мыслями. Их можно потихоньку упрекать, подначивать и что-то требовать. Чтобы таланты не слишком зазнавались, им приклеивают марку чудаков и потом аккуратно подправляют, авось, да не слетит. Удачники талантливы уже тем, что существуют. От них не требуют глубоких мыслей или чудачеств. Их просто считают умными и гармоничными. Гармония подразумевает скрытое чувство достоинства и самоуважения. Она останавливает завистливые взгляды и дурные шутки, случайные неприятности и неправильные суждения. Такими были мои лучшие одноклассники и ребята более старших и младших классов. Отличные ребята, с которыми я не мечтал сравняться силой, умом или порядочностью. Не то, чтобы я был хуже их, но, сами понимаете, мой ум явление дерганное, выскакивавшее как Джек из коробки, пока остальные одноклассники предавались спокойному созерцанию мысли преподавателя, сила не может быть аргументом во всех случаях жизни, а порядочность с маркой чудака не соединима. Порядочен не тот, кто не совершает дурных поступков, а тот, за чьей спиной неудобно высказывать критическое мнение.
Теперь я понимаю, что сочетанием таланта и гармонии скрывается высшее деление человечества на начальство и подчиненных. Начальник не может не быть умным и талантливым. Увы, наш мир несовершенен, в нем много порядочных людей и мало должностей. Но природа по-своему справедлива к порядочным людям, награждая их репутацией удачников и способностью вызывать уважение. В ответ порядочные люди оправдывают своё предназначение, не слишком осуждая чудаков за высказанные мысли или двоечников и лентяев за реализацию их права стоять на низшей ступени социальной лестницы.
Лично я ещё в школе был неправильным. Гонял в футбол или дрался, когда следовало приналечь на учебу и поддержать репутацию умника, или учился, когда следовало поддержать имидж спортивного и сильного. Даже в любви я не отличался правильностью выбора. Мне почему-то нравилась девушка, приходящая в школу заниматься в кружке гимнастики два раза в неделю. Она приходила и переодевалась вместе с подругами, пока мы носились на уроке физкультуры, и иногда входила в зал и садилась на скамейку в сакральный момент всеобщей маршировки перед концом урока. Предмет любви ничего особенного не представлял — средний рост, приятное лицо с чуть вздернутым носиком, крутые бедра. Мне нравилось, что она была крупнее потенциальных звезд гимнастики и занималось исключительно для своего удовольствия. Ещё мне нравилось её спокойствие и незначительная улыбка без особых претензий на ум и исключительность. Это я сейчас понимаю, что девушки без особых способностей и с равновесием в сердце не ценят интеллектуалов вроде меня. Мы слишком пресны для их сердец и остры для нервной системы. Им даже не может прийти в голову, что ум — особый вид страсти, такой же страсти, как любовь к песням или игре в карты. Страсть ведет по жизни и заставляет двигать мозгами с натужной энергичностью и порочным бескорыстием, с каким культурист напрягает мышцы в зале и от боли в сухожилиях, печени и пота на лице и маслянистой коже. Красивые, уравновешенные девушки обожают становиться медсестрами и врачами. Прекрасная, благородная профессия, перед которой все равны, независимо от истеричности или стойкого безмолвия пациента. Единственное оправдание для своей любви я нахожу в моменте, когда через месяцев шесть после начала увлечения я случайно увидел её большие сиськи в момент наклона. Это было нечто. Поделившись своим наблюдением с приятелем, я ещё раз убедился в своем неумении понимать женщин иначе как на уровне подсознательной интуиции, упрятанной настолько глубоко, что женщинам от этой интуиции не тепло, не холодно. Оказывается, её большие сиськи давно все заметили. Её, за невозможностью познакомиться, так и звали девушкой с большими сиськами. И ещё полагалось делать округлые глаза и жадно подергивать пальцами. Времена-то были чуть менее политкорректными и чуть более искренними.
Зато наши успешные ребята умели любить. Они влюблялись в одних, ухаживали за другими и, начиная с класса девятого, вовсю занимались сексом. Но, невзирая на разнообразие занятий, воздавали дань идеальной красоте только одной, всеобщей любимицы. За остальными признавалась масса достоинств, вплоть до индивидуальности, но истинная красота была для них явлением штучным и неделимым. Некоторые потом женились на партнершах и, представьте себе, удачно. И, когда они разводились с ними, всё снова происходило как нельзя удачнее и не менее счастливо, чем их долгая и не очень совместная жизнь. Каждое их действие было абсолютно правильным и вызывало полное одобрение окружающих. Они словно делали приятно, идя навстречу пожеланиям друзей и знакомых. Эталонную красоту единственной и неповторимой они именно ценили, а не любили с бессмысленной жаждой единоличного обладания. Остальное никак не поддавалось моим максималистским от юности мозгам — искусство ценить и не любить, а потом повернуться в сторону и найти то, что можно любить, а не ценить. Сейчас я уже понял, какая великая свобода лежит в искусстве любить, но не ценить. Это неразменное счастье. Великий дар, с которым невозможно быть неудачником при перемене фортуны. Ну, разве чуток, ведь широкая магистраль нашей жизни предполагает и размеренную езду, и краткие остановки перед светофорами, спасающими нас от грубых столкновений на ровном месте. Мужчина или женщина, обладающие этим великим даром, идут по жизни легко и расковано как по земляничной поляне, зная, что она никогда не кончится, и теплое солнце будет вечно ласкать их загорелые руки. Да, наши ребята шли легко, но они умели ценить красоту и оставаться независимыми.
На класс младше меня училась девушка с прекрасным именем Люда. Губки у неё были пухленькие, волосы каштановые и чуть вьющиеся, личико с прекрасными глазками слегка смуглое, а фигурка. Ну, чего там говорить, фигурка была идеально стройная и идеально аппетитная, в меру оформившаяся и безо всяких признаков к полноте лет через десять после окончания школы. Говорю вполне серьезно, в тринадцать-шестнадцать лет все девушки выглядят или стройными, или аппетитными, только маленькие признаки подсказывают играющим в эстетику малолеткам будущее развитие фигурок сверстниц. Сейчас, в возрасте мужчины, обязанного действовать по ситуации и не шибко обращать внимание на подобные мелочи, лишь бы трахнуть перезревшую своё совершеннолетие красотку или, на худой конец, вспоминать, как их трахал в юности, подобные мелочи кажутся смешными. Но мужской инстинкт по-своему разумен. При всей сексуальной озабоченности молодости инстинкт подбора партнерши на долгий срок работал в правильном направлении. Людочка была среднего роста, а её ножки выглядели не просто красивыми, а убойно красивыми, без грубого выпячивания мышц и суставов. Ой, забыл упомянуть про её черные брови и миндалевидные, чуть татарские карие глаза, ну, ничего, и так всё поняли. Принцесса для голливудских сказок и точка.
Ребята действительно умели ценить женскую красоту и женскую душу и в нужной им тональности проявлять свои эмоции. Танечка принимала свою исключительность с удивительным тактом и достоинством. Она никогда не использовала популярность в попытках доказать особый ум или тонкость души. Людочка взяла правильный тон девушки, свободной от долга выпячивать хоть одно из своих достоинств, и держалась его с удивительной плавностью движений и мимики лица. Если бы это искусство верного тона могло бы отражаться на координации тела, в ней погибла бы искуснейшая канатоходка, бросающая цветы и взгляды из-под купола цирка. Она отвечала на ухаживание с великодушной благосклонностью, но без проявления конкретного интереса к мальчикам в местах, полных случайных наблюдателей. Просто улыбалась, бросала короткие реплики и никогда не говорила ничего слишком умного или слишком шутливого. Некоторые девочки иногда воспринимают ухаживание как дурной повод выделиться и ляпнуть нечто необычное. Людочка никогда в расхожую ловушка не попадала, говорила просто, и мальчики были вынуждены изощряться в изысканности реплик исключительно, чтобы приблизиться к её уровню. Впрочем, и ухаживания не носили слишком долгого характера, подойдут, поболтают о пустяках и уйдут, словно понимали необходимость знать меру. Всё-таки принцесса одна, а восхищенных ребят много. Специально я за ней не следил, но, когда сидишь одиноко в школьной столовой и торопливо пьешь горячий, безвкусный чай цвета подгоревшего сахара, невольно обратишь внимание на стройную девчушку за соседним столиком, которую трое старшеклассников по очереди просят размешать сахар в их стаканах маленькой алюминиевой ложечкой. Лицо у Люды в этот момент было насмешливое, как улыбка Джоконды, а ребята старались выглядеть серьезно и совсем взрослыми. Они были на два класса или три класса старше Людочки и понимали необходимость ощущать собственное достоинство. После таких ухаживаний, ребята шли прочь, словно на глазах молодели, бодро пересмеивались и становились обычными школьниками.
В принципе, если бы я очень хотел, я бы мог узнать о Людочке много: с кем она дружит, какой у неё характер, как к ней относятся в классе. Но я был обычным подростком, совершенно не озабоченным возможностью через много лет использовать свои воспоминания в рассказе или познать тонкости жизни через тщательные исследования характеров моих сверстников. Месяцами я мог проскакивать мимо Людочки и совершенно не обращать на неё внимание. Девушка с большими сиськами давно бросила кружок гимнастики. Другие девушки привлекали меня, но не заставляли смотреть на них с мечтательной задумчивостью, а Людочка выпадала из поля зрения совершенно загадочным образом. Каждый день я проходил мимо и просто её не замечал.
Я уже был в выпускном классе, когда она, наконец, заставила себя запомнить. Однажды я опаздывал в школу и бежал ещё не убранному дворниками снегу почти до самых дверей. В вестибюле было пустынно. Пять минут опоздания и необходимость извиняться перед учительницей были мне гарантированы. Ссылаться на время или транспорт в такие минуты смешно — школьные часы не врут, даже когда стоят. Пока я судорожно сдергивал с себя пальто, стрелки часов дернулись, и я понял, что опоздал минут на семь с учетом расстояния до класса. Раздевалка была пуста, только одна девушка стояла в школьной форме в проходе и загораживала путь к вешалке. Её фигурка со спины выглядела непонятно знакомой и удивительно изящной. Как мне показалось, я довольно непринужденно, но без фамильярности попросил её чуть подвинуться. Школьная форма повернулась, и я увидел лицо Людочки. Нет, она не ответила, не ругнулась, напротив, она немного подвинулась, но на лице её застыло такое выражение оскорбленности и чувства собственного достоинства, что я чуточку опешил, скользнул мимо неё, кинул пальто на первый попавшийся крючок и побежал вверх по лестнице раза в два медленнее, чем намеревался. В голове вертелись два сказанных мной слова «пропусти, пожалуйста». Какое из этих слов вызвало резкий выплеск отрицательных эмоций составляло неразрешимую загадку женской души.
Поднимаясь вверх, я продолжал невольно оценивать своё поведение. Действительно, её тонкую талию, удивительные плавные формы, без малейшей вульгарности, очаровательный зад и тонкие плечи трудно было не узнать, если бы я не спешил. Но, почему я должен был срочно застыть и безмолвно ждать, пока она с царственной неторопливостью повернется? За всё время обучения мы и словом не перемолвились. Особенно, мне было неясно, почему она дала всем видом мне понять, что принимает меня за полное ничтожество. Последнее никто в моём классе не смел себе позволить, тем более кто-либо из малолеток, учившихся с ней рядом. Кажется, я опоздал минут на восемь вместо семи, а лицо было столь задумчиво философским, что учительница воздержалась от традиционного для сонь язвительного замечания.
Больше я её не встречал, точнее встречал, но снова забывал разглядеть, пока не закончил школу. Потом совсем стало не до неё. Только через двадцать два года я случайно столкнулся с ней буквально в пятнадцати минутах ходьбы от школы и родных переулков, хотя жил я уже давно в новом районе. Весьма привилегированную торговую делегацию поместили в гостиницу, принадлежащую администрации президента. После трудного дня я проводил миллионеров до места ночлега и радостно побежал домой. Настроение было самое веселое, под стать хорошему вину, плескавшемуся в желудке, отличной вечерней погоде и предвкушению возможности добраться домой раньше восьми вечера. Ненавижу, когда работа заставляет судорожно есть и немедленно бухаться в постель от страха не выспаться перед новым рывком на работу. Прямо у гостиницы начиналась дорожка, ведущая вдоль сквера, и сбоку примостился поворот в подземный переход. Оставалось пройти шагов пятнадцать, нырнуть в переход и выйти почти у метро. Неожиданно для себя, я инстинктивно начал тормозить. Метрах в двадцати от перехода чуть наискосок шла Людочка. Нет, наверно, она успела чуть повзрослеть. Ей уже было не пятнадцать, а лет семнадцать или восемнадцать. Рядом с ней шла худосочная, крашенная под блондинку подружка примерно того же возраста. Людочка впервые посмотрела на меня с внимательным обожанием и резко свернула в мою сторону. Конечно, я понимал, что вижу не настоящую Людочку, а её совершенную копию, скорее всего, дочку. От той, школьной Людочки она отличалась более уверенным взглядом и чуть более гордой осанкой. А я отличался от себя в школьном возрасте потрепанной рожей, начавшей жиреть фигурой и тонким пониманием, что возраст умнее не делает. Годы только костюм плохого покроя, который не стоит носить с особым достоинством. Я уже начал поворачиваться в её сторону, как почувствовал жуткий стыд. Наверно, это и был тот стыд, который должен был охватить меня много лет назад в вестибюле школы, но настиг только сейчас. Утром, уходя на работу, я забыл деньги. Нет, не те деньги, которые берут мужчины поесть и попить на работе или забежать по дороге домой в магазин. Я имею в виду деньги, которые полагается иметь мужчине, когда молодая, красивая женщина смотрит на тебя с восхищением, интересом и особой, женской решимостью во взгляде. А та скромная пачка денег были далеко, дома, в тумбочке, и утром, перед уходом я даже посмотрел на неё, но решил ничего не заимствовать. Всё равно кормить меня обязаны были за счет принимающей стороны, а мять крупные купюры в кармане и потом видеть, как в каком-нибудь магазине продавщица начнет совать их под лампочку с фиолетовым светом и с сомнением качать головой, мне не хотелось.
Я резко свернул в сторону, лицо Людочки сразу стало равнодушным. Мне было стыдно и приятно одновременно. Я шел и думал, что в молодости был отличным парнем, которого учили совсем не тому, что ему нужно, улыбался как именинник, потом вспоминал тумбочку с деньгами и снова краснел от стыда. И ещё я был очень благодарен Людочке за нечаянную встречу. Только не надо ей об этом рассказывать. Молчок...
Дерсу и тигр
Га-цзун, пожилой тигр, медленной поступью старожила шел по тайге. Он шел величественно, время от времени поводил головой в стороны, принюхивался и привычно ухмылялся в усы. Величественность вошла у него в привычку. Га-цзун не очень-то мечтал быть замеченным. Более того, такое понятие как экзибиционизм тиграм в принципе незнакомо. Дичи не полагается видеть повелителя леса вплоть до последнего прыжка. Речь шла о самодисциплине, подобной кошачьей привычки к чистоплотности. Га-цзун думал о последнем кабане, убитым им неделю назад в дубовом логе. Жирен был кабан и глуп, подпустил Га-цзуна на три метра. Прыжка вполсилы хватило. И этакий дуралей чуть ли не в главу стада метил! Га-цзун попытался снова ухмыльнуться и расхотел. Голод, проклятый голод напомнил о себе. Годы брали своё, не тот прыжок, не та скорость, только опытом, способностью подкрасться к самой добыче кормился Га-цзун. Еще немного, и придется разнообразить свой стол человечиной.
В людях, как и все тигры, Га-цзун разбирался неплохо. Самыми противными врагами были китайцы. Одной шкуры им было мало. Они ели тигров, не брезгуя даже самыми неудобоваримыми косточками. Причем называли всевозможные порошки из мяса, печени, кишок и костей тигра лекарствами. Лекарства продавались в Китае за большие деньги. Съесть китайца даже здоровому тигру, легко способному прокормиться самой обычной дичью в голодное время года, за грех не считалось. Чем больше китайцев съешь, тем больше гарантии, что, убив тебя, они фактически потом съедят мясо своих соплеменников, ставшее плотью и кожей тигра. Много китайцев шаталось по тайге, искали золото, женьшень, собирали папоротник. Отдельные приходили в тайгу с ружьями в поисках тигра, но жадность брала вверх. Отвлечется охотник ради корня женьшеня, положит ружьишко в сторону, тут его и возьмет Га-цзун. Еще были корейцы, но их по повадкам и по вкусу отличить от китайцев сложно. Тигры предпочитали в мелочи не вдаваться.
Несколько лучше были русские. Тигров они не ели, но из-за шкуры могли убить. Наглые были русские. Некоторые ходили на тигров с рогатиной, будто тигр не хозяин тайги, а мишка косолапый. Коварны были русские пришельцы. Тигр умен, прямо на рогатину как медведь и в гневе не прыгнет. Так эти пошляки до чего додумались? Встретит мужик в тайге тигра и начнет оскорблять всем своим видом и словом, а рогатину за спиной спрячет. Прыгнет тигр, мужику того и надо, выставит рогатину вперед, ногой задний конец в землю упрет, и конец тигру. Тигр не куропатка, траекторию полета изменить не может. С русскими, как с особо чуждыми пришельцами, многие тигры предпочитали не тягаться. Следили издали, пытались зайти со спины и чаще всего предпочитали будто ненароком отстать. Тайга, дела, сами понимаете.
Коренные обитатели тайги – удэгейцы – пользовались любовью тигров. Удэгейцы предпочитали на тигров сами не нападать. При встрече они низко кланялись, объясняли, что тайга их общий дом, вели себя почтительно и экологично. У тигров выработалась особая традиция – пока молод и полон сил, удэгейцев лучше не кушать. Только на старости лет совсем изголодавшийся тигр позволял себе съест склонившегося в почтительном поклоне удэгейца. А пока молод - ухмыляйся им в усы при встрече и поддерживай веру в пользу хорошего добрососедства.
Га-цзун неприятно поежился от нового приступа голода, и ему безумно захотелось встретить на своем пути удэгейца. Он повел носом, но запаха охотничьего костра не учуял. Ладно, силенка еще есть, постараюсь обойтись кабаном или китайцем, почем-то с тоской подумал Га-цзун и важно пошел дальше по тайге.
Встретить удэгейца Га-цзуну удалось только через три дня, когда желудок окончательно подвело от голода, а обида на собственную неловкость при охоте на кабанов заставила прекратить горделиво ухмыляться в усы. Какая-то группа людей шла вниз по распадку, от следов небольших сапог явно ощущался запах удэгейца. В другое время Га-цзун пошел бы за группой исключительно ради проверки. Тратить силы на долгое преследование тигру гордость не позволяет. Волчье это дело гнать изюбря километр за километром. Дунул ветерок, и Га-цзун приободрился. Группа явно сидела в нескольких сотнях метрах от Га-цзуна. Дымок от костра, запах еловых веток, словом, все признаки дневного привала, не свойственного настоящим охотникам. А, может, они и ружья забыли прихватить, подумал Га-цзун и улыбнулся уже более легко и расслаблено.
На полянке над распадком расположилась странная группа людей. Большинство было одето в казачью форму, истрепанную от непрерывных шатаний по тайге. Заплечные мешки выцвели от солнца. Сапоги истоптанные, старые. Бороды плохо расчесаны. Лица загорелые и грубые. Диссонансом неряшливой картине были только аккуратно смазанные винтовки военного образца и полные патронташи на поясах. Обычный охотник ружьишко берет старенькое, дешевое, много патронов таскать ленится и мешок за плечами имеет легонький. Зачем ему затрудняться? Спи у костра, тайга накормит, рыбу в ручьях хоть рубашкой лови. Ходит охотник налегке сколько ему надо, ночует где придется, ест сколько влезет и доволен. Нет, у костра отдыхали люди особенные. Тигр незаметно преодолел несколько сот метров, залег под огромной сосной и внимательно рассматривал группу, щурясь от удовольствия. Оригинальный народ, таких в тайге часто не встретишь. Тигр представил себя со стороны и немедленно зевнул для достоинства. Не должен хозяин тайги позволять себе проявлять избыточное любопытство к праздношатающимся. Сороки увидят, настрекочут всякие байки, мол, тигр под деревом с глупым видом посторонних рассматривал.
Один из группы выделялся своей особой, дорогой формой и какими-то, напоминающими крупные щепки, дополнениями на плечах. Тигр впервые видел погоны, и никак не мог понять их назначение. На шее у важного пришельца висел ремешок, спадавший на грудь, на груди болтался странный предмет из двух трубок, соединенных между собой, а концы трубок были украшены стеклом. С одной стороны виднелись крупные стекла, а с другой, если тщательно приглядеться, можно заметить пару маленьких. Ох, и странное украшение, подумал тигр, совсем не походит на бусы удегейских женщин. И он снова зевнул для важности. Бусы к съедобным частям человека не относились, интересоваться всякими глупыми стекляшками больше подобало сорокам и воронам.
Костер на полянке уже разгорелся. Казаки весело подшучивали друг над другом. Кто-то уже резал куски вяленой оленины, а еще один казак достал большие кружки и несколько сухарей, по одному на члена группы. Старший в форме, со странным украшением на груди лениво подошел к костру и громко сказал:
«Дерсу, пора чайник кипятит»
Из-за спины большого казака показался маленький и невидимый до этого момента удегеец:
«Сейчас, Нацальник. Моя ходить быстро, однако».
В руках Дерсу держал огромный, медный чайник. Дерсу обожал большое, торжественное, чуть ли не солнечное изделие, сам вызвался его чистить и берег как зеницу ока. Между ним и чайником на весь поход установилась непонятная, языческая, духовная связь. Иногда Дерсу разговаривал с чайником – если твоя закипать медленно, моя шибко злиться будет. Казаки посмеивались, но старались виду не подавать. Всем было понятно. Дерсу мечтал получить чайник в подарок после похода. Небось, будет приманивать удегеек блеском меди, шутили казаки. Арсеньев смущался, уже давно решил подарить чайник Дерсу по окончанию экспедиции и просил казаков помолчать, мол, грешно смеяться над простой, человеческой мечтой. Дерсу одинок, сумеет приманить себе новую жену блеском чайника и жалованием за экспедицию, так радоваться надо, а не подсмеиваться. Действительно, такой большой чайник ни в русских избах, ни в удегейских становищах никто не имел. Даже в лавках заезжих купцов подобные чайники никто не видел.
Дерсу быстро пошел к распадку, не подозревая о притаившимся в засаде тигре. Га-цзун поднялся и пошел к ручью, пытаясь описать большой полукруг и зайти к Дерсу со спины. Не удалось. Хорошим охотником был Дерсу Узала, непонятным инстинктом он ощутил приближение тигра и быстро развернулся. Тигр застыл, прикидывая нужное расстояние для прыжка, весь достоинство и благородство.
«Не убивай, Хозяин Леса», - быстро, по-удегейски затараторил Дерсу. – «Моя везде ходить, твоя везде ходить. Тебе удачи в охоте, ты сильный, кабана везде найдешь. Я – мирный. Хочешь ружье с плеча сниму и рядом положу?»
Дерсу положил ружьё и начал отвешивать поклоны. Тигр сглотнул слюну и напряг лапы. Он медленно придвинулся на расстояние прыжка и застыл на месте, подгибая и напружинивая задние лапы. Услышав странные речи Дерсу, казаки поднялись и стали спускаться вниз. Ближайший казак находился уже в метрах пятидесяти и держал грозную винтовку в руках, направив её ствол безо всякого почтения прямо в сторону Га-цзуна. Для порядка тигр негромко зарычал и отступил на несколько шагов. Речь Дерсу и поклоны ускорились. Казаки прибавили в движении, некоторые уже не стеснялись целиться в Га-цзуна и быстро переговаривались самым непочтительным тоном. Спас Га-цзуна важный «Нацальник». Арсеньев взглянул на Дерсу и тигра, сделал знак рукой и восхищенно заметил:
«Какое единение с природой! Какое тонкое понимание мира животных! И смотрите – тигр понимает и удаляется».
Га-цзун сделал еще шаг назад. Речь Арсеньева он не понял, но общий смысл уловил. Ух, стрелять не будут! Но руки, руки где, гады, держат! Прямо у курка. Собрав волю и чувство достоинства, тигр многозначительно зарычал:
«В дурную компанию ты попал, Дерсу. Недостойно ведешь себя».
«Извини, хозяин, извини», - быстро затараторил Дерсу и потерял чувство осторожности. Инстинкт самосохранения заставлял не терять ружьё из виду, но после прямого упрека нервы Дерсу не выдержали. Он забыл про ружьё и сосредоточился на поклонах. – «Они меня не обижают, они патроны дарить, чаем поить».
Перемену настроения Дерсу тигр уловил мгновенно. Ух, кажется, удалось пронять, подумал Га-цзун и инстинктивно сделал полшага вперед. Столь же инстинктивно один из казаков передёрнул затвор. Га-цзун передумал и начал отходить несколько быстрее, продолжая рычать:
«В дурную компанию попал. Плохую тропу выбрал».
«Какая есть, хозяин. Извини, извини, извини старого Дерсу. Нацальник тропу выбирать, моя только проводник, однако», - Дерсу болтал без умолку и кланялся со скоростью синички, быстро-быстро собирающей мелких червячков после дождя. Он уже сам не соображал, что нёс, и опомнился только, когда тигр слился с зарослями кустарника между деревьев и исчез в глубине леса.
Чай пили долго, обсуждая повадки тигров и сожалея о приказе Арсеньева не стрелять в зверя. Каждый из казаков мечтал привезти в станицу редкую шкуру, но приказ есть приказ, а Арсеньев был строг – надо уважать традиции местного населения, особенно, собственного проводника. Конечно, тигр – зверь редкий, но, если он пытается напасть, жалеть нечего. Дерсу больше молчал, обдумывая слова тигра. Неудовольствие Хозяина Леса сильно подействовало на его впечатлительную натуру. Дерсу мучался от недоумения и чувства вины. Где-то Дерсу пошел против собственной совести. Дурная компания? Дерсу грустил, вспоминал и снова недоумевал. Арсеньев тактично хранил молчание и приказал казакам не подсмеиваться над Дерсу.
Затем спускались вниз вдоль ручья и заночевали в нескольких километрах от русского селения. Экспедиция заканчивалась. Работа сделана. Местность описана. Маршрут для будущей железной дороги намечен. В селении предполагалось помыться, отдохнуть, нанять подводу и доехать до Сунгари. Ближайший пароход прибывал только через три дня. Дерсу не шел с ними в село. Его путь лежал через горную речку к ближайшей стоянке удегейцев. По случаю скорого расставания Арсеньев разрешил прощальную пьянку.
На утро экспедиции выглядела довольно жалко. Казаки торопились выпить воды из речки, не дожидаясь утреннего чая. Лица у всех были довольные, но несколько бледные. Истрепанная форма крайне неаккуратно облегала уставшие тела путешественников, только Арсеньев был бодр и особенно начальственен. Выступили в путь поздно. Нелепее всех смотрелся Дерсу Узала. В руке он держал подаренный накануне чайник и весь изгибался под его тяжестью. В чайник ему засунули патроны, пару кружек и эмалированных мисок, спички, соль, сахар, большой пакет заварки. Заплечный мешок давил на плечи от тяжести крупы и большой бутыли с недопитым спиртом. Поверх мешка висело солдатское одеяло. Дерсу шел, слегка пошатываясь и придерживая свободной рукой почти новенькую винтовку, предусмотрительно списанную Арсеньевым, как утерянную во время сложной переправы. Чувства Дерсу был самые смешанные, голову слегка кружило от вчерашних переживаний и вечернего спирта у костра.
Осталось пройти буквально несколько сотен метров до дороги, где пути Дерсу и экспедиции расходились. Дерсу встал как вкопанный и прислушался. Карканье ворон совершенно четко донесло до слуха Дерсу, что престарелый Га-цзун несколько часов назад задрал зазевавшегося китайца и сейчас лежит довольный в логе по соседству, переваривая завтрак. Арсеньев подошел к Дерсу:
«Что-то случилось, Узала?»
«Ничего, Нацальник, болтовню ворон слушаю».
«Узала, для тебя звери и птицы действительно совсем как люди?»
«Да, да, Нацальник, совсем как люди, однако».
Дерсу и Арсеньев пошли нагонять ушедших вперед казаков. Совесть Дерсу больше не мучила. Арсеньев шел и восхищался тонкостью души старого охотника, способного понимать души зверей и птиц. Как мы не чутки, думал он, вот мои казаки, да и я явно на такое не способны.
Страх
Страх. Руки чуть задрожали, в желудке возникло очень неприятное ощущение. Леня Обломкин снова выглянул из-за угла, отпрянул к стен и зачем-то прижался. Показалось, в другом конце улицы, возле темного силуэта жигуленка стояла фигура человека. Холод стены проник в спину сквозь тоненькую курточку, Леня сообразил нелепость своей позы, сделал шаг в сторону и спокойной походкой ночного, чуть усталого прохожего зашагал назад подумать над ситуацией. Опасная улица осталась в стороне. Леня взглянул на часы – два часа ночи. Так и так он опаздывал. Ничего, Гринсбург обойдется, обет точности не самое главное. Человека в конце улицы Леня толком не мог разглядеть, да и не важно.
Леня еще раз подумал о причинах страха. Больно просто – пришел, поклеил, ушел, доложил. Гринсбург предупреждал – успеть до двух. В два сторож начнет обход, проверит дверь и запрет ее вновь. Как и кто откроет дверь в Институт, Леня знать не должен, конспирация требует воздерживаться от лишних вопросов. На работу отводилось полтора часа. За это время требовалось расклеить штук тридцать листовок. В качестве рабочей оснастки Лени полагались старые перчатки, дешевый фонарик на двух батарейках и тюбик казеинового клея, щедро подаренного Гринсбургом в дополнение к листовкам. В стареньком портфеле Леня еще нес коробку кнопок, одежную щетку и большую отвертку. Это уже была идея Лени – клей жутко пачкался и обязательно оставил бы следы на перчатках и одежде, а отвертка могла бы помочь открыть окно и сбежать, если сторож застукает и перекроет выход.
Леня услышал сзади шум легкового автомобиля и юркнул в ближайшую подворотню. По шуму он определил, что машина сворачивала в переулок со стороны институтской улицы. Шум усилился, мимо подворотни проехал жигуленок. Один вдох, один выдох, и возникший было страх исчез. Заметить Леню водитель и пассажиры жигуленка не могли, Леня оказался в подворотне раньше, чем машина начала поворачивать. Уже совершенно спокойно Леня достал полупустую пачку «Явы» за тридцать копеек, закурил, выждал минуты три и пошел назад. На улицу он сворачивать не стал, перешел перекресток, прошел вперед до ближайшей подворотни, только там свернул направо и начал дворами идти к Институту.
Как и когда у Лени возникла идея нарушить твердые инструкции, он и сам толком не понимал. Никаких осознанных подозрений не было и быть не могло. Репутация Сергея Гринсбурга была выше любых подозрений. Деда его, видного большевика, расстреляли в 37-ом. Отец и мать Сергея сидели в сталинских лагерях и освободились только в 56-ом году по Хрущевской амнистии. В годы «оттепели» мать Сергея прославилась рядом статей, разоблачавших мерзости лагерной жизни и преступления сталинского режима. Ее дневник почти приравнивался к литературному произведению. Сам Сергей не раз мог подать на выезд в Израиль, но решительно отказывался, предпочитая бороться за демократию на страницах самиздата, давая интервью западным журналистам и принимая участие в редких акциях протеста и ежегодном возложении венка к памятнику Пушкина – символическому отцу демократических традиций России. Вокруг Гринсбурга сформировался кружок единомышленников, преимущественно евреев. Члены кружка вели активных и свободный образ жизни – обменивались копиями запрещенной литературы, обсуждали острые вопросы политики, философии и истории, строили планы на будущее и твердо верили в личное и народное право на самостоятельное мнение, свободное от приказов и окриков сверху. Встречались члены кружка чаще всего по субботам у Сергея Гринсбурга, в центре Москвы, в двухкомнатной квартире со старой, обтянутой кожей мебелью, книжными шкафами, полными старых книг и кухней со старой, газовой плитой, на которой всегда лениво кипел большой, эмалированный чайник, дожидавшийся очередной кучки гостей. Книги Гринсбурга нынче наверняка заинтересовали бы опытного букиниста. Дореволюционные собрания сочинений Лескова и Толстого соседствовали с Брокгаузом и Эфроном, академическим изданиями Платона и Гегеля тридцатых годов, последними номерами «Нового Мира», «Иностранной Литературы», а рядом на этажерке лежали почти распавшиеся из-за частого чтения дешевые издания различных книг на английском языке. Эти книги особой ценности не представляли, но в начале семидесятых годов книг на английском в свободной продаже было маловато, и студенты часто одалживали их у Гринсбурга ради изучения языка. Совсем легкое чтиво было представлено неизвестно как достававшимися журналами Таймс, Плейбой и Нэшенэл Джиографик. Эти лежали бесхозной пачкой у стола на кухне, и любой вошедший мог их свободно полистать в ожидании прихода друзей и начала общих дискуссий.
Леня Обломкин посещал кружок Гринсбурга уже полгода и отлично знал костяк группы – Сашу Тавровского, Колю Гутермана (он, правда, скоро женился и взял фамилию жены Григорьев, но для всех так и оставался для краткости Колей Гутер), Андрюшу Крештейна, Сему Александрова. Всего в кружке было человек десять, не считая приходящих. Последних всегда можно было отличить по застенчивости, с какой они сперва слышали смелые речи, по широко открывавшимся глазам при виде шкафов с интересными книгами и жажде чтения, возникавшей после лицезрения первых строк самиздатовской литературы. Первое время и Леня буквально накинулся на самиздатовское чтиво, чередуя его с толстыми томами писателей и философов. Даже во время сессии он умудрялся выкроить время на чтение и посещение кружка. Месяца через три восприятие Лени обострилось. Он начал лучше разбираться в проблемах и литературе, условно разделяемых им на две части. Сравнительно мирная литература и рассуждения предлагались вновь прибывшим, еще непроверенным товарищам, настоящая самиздатовская литература предлагалась только костяку и всегда не бралась с полки, а доставалась из портфеля, принесенного одним из гостей. Гринсбург твердо придерживался некоторых правил конспирации и опасную литературу у себя не держал. Даже дверь в комнату с телефоном плотно закрывалась в момент дискуссий, а иногда телефон отключался.
Поговорить, действительно, было о чем. Время оттепели кончилось, с приходом Брежнева к власти, пожалуй, только «Новый Мир» Твардовского еще мог позволить себе нечто напоминающее былую свободу высказываний. Но, со смертью Твардовского и этот журнал стал сдержаннее и консервативнее. Практика преследования инакомыслящих и судебных расправ продолжалась. Впрочем, за диссидентство можно было угодить в психушку безо всякого суда и следствия. Речи членов партии и политиков становились все тоскливее и однотипнее в дежурной тупости. За чтение «Архипелага Гулага» Солженицына давали три года тюрьмы, если КГБ не считало необходимым приплести всякие «отягчающие» обстоятельства. Выезд евреев в Израиль жестко нормировался под предлогом необходимости дружбы с сомнительными режимами арабских стран. Последние полагалось в кружке ненавидеть и называть лидеров арабских стран фашистами – фашист Абдель Насер, фашист Саддам, фашист Хафез Асад и фашист-недорезок Арафат. Да и вправду, стоило ли особо волноваться по поводу жесткости определения лидеров режимов, не допускающих у себя свободных выборов и жаждущих сбросить Израиль с невинными евреями в море? Решительности членам кружка было не занимать. Впрочем, и гуманности в подходе к правам человека и народов в кружке хватало. Не надо думать, о членах кружка Гринсбурга, как о людях национально и религиозно ограниченных. Особой религиозности ни у кого не было. Да, право людей на религиозные чувства уважались, но не более. А мусульмане и мусульманские народы воспринимались без враждебности, скорее с особой любовью. Члены кружка сочувствовали всем безвинно пострадавшим в сталинские времена. Особые симпатии вызывали чеченцы и крымские татары. Говорили, что слухи об их зверствах во время войны – полная ложь и выдумка молотовско-ждановской пропаганды. Говорили, что решения об их высылке можно объяснить исключительно великорусским, державным шовинизмом Сталина и зверя Берии. Много чего горького и справедливого говорили в кружке Гринсбурга.
Впрочем, все ли было справедливым? В тот момент, когда Лёня Обломкин крался к еле освещенному ночными фонарями Институту, он особо не сомневался в справедливости мнений Гринсбурга и товарищей. Только потом, года через два он начал стараться понять себя, не на кухне ли у Гринсбурга в нем зародилось желание делать по-своему, когда он молчал, выслушивая рассуждения Саши Тавровского о несчастных крымских татарах. Лёне было лет восемь в шестидесятом году. Он помнил, как к его родителям приходили в гости друзья-евреи и буквально проклинали крымских татар за геноцид. Практически все евреи, не успевшие бежать из Крыма, были убиты вместе с десятками тысяч мирных, русских жителей. Друзья родителей рассказывали об огромных братских могилах, татарских карателях, целой дивизии крымских татар, воевавшей в составе вермахта, и вдруг, после года этак шестьдесят второго все изменилось. Сочувствовать крымским татарам стало модно и демократично. А в году этак шестьдесят шестом, когда половина населения Москвы слушала «Голос Америки» сквозь грохот глушилок, Леня помнил, как старые знакомые родителей клеймили жестокости сталинщины, сочувствовали крымским татарам, а его мать и отец традиционно кивали гостям в знак согласия. Все как-то случайно припомнилось Лене из-за странного совпадения. За неделю до выступления Тавровского на кружке Леня читал свежий Таймс со статьей о дивизии крымских татар, проводившей карательные рейды в Югославии, и немножко удивился. «Голос Америки» вещал одно, а американские журналы для себя давали несколько иную информацию. Журнал большинство членов кружка прочли еще до Обломкина, но никто не возразил, все согласно кивали в такт речи Тавровского, будто так и надо. Леня подумал и тоже начал кивать в знак согласия.
Или странная статейка в самиздате, посвященная полету Гагарина. Опять-таки воспоминания детства, приход старых знакомых в семью в шестьдесят первом году и проклятия по поводу государственной национальной политики. Правительство явно не учло решающий вклад евреев и, прежде всего, главного конструктора, который безусловно был быть евреем, и послало первым в космос русского. Леня запомнил фразу тети Тамары: «Мы, конечно, понимаем, что еврея нельзя было послать первым в космос из-за национального антисемитизма, но могли хотя бы послать первым грузина». Статейка в самиздате напомнила своей логикой рассуждения тети Тамары, но Королев уже умер, его роль и принадлежность к русской нации никто под сомнения не ставил. Конфуз предпочли забыть. Зачем тогда статейку надо было писать и распространять? И Леня повел себя приблизительно так, как повели себя его родители, – предпочел согласно кивать во время обсуждения и не задавать вопросов. Но что-то, он сам не понял, что именно, вызвало в его голове даже не мысли, а странное ощущение неловкости. Впоследствии он даже начал верить, что в этих странных, непонятных ассоциациях, возникших в те моменты, крылся побудительный и спасительный мотив, позволивший ему выполнить задание на свой лад. Хотя, главным мотивом был страх.
Группа решила перейти от слов к делу и выступить против Брежневского деспотизма. В качестве первой акции наметили распространение листовок. Листовку долго сочиняли всем кружком, последнюю редакцию осуществил сам Гринсбург. Вставив буквально несколько фраз и заменив несколько слов на их синонимы, Сергей Гринсбург сразу придал листовке особый боевой настрой. Напечатать листовки поручили Андрюше Кренштейну – близорукому, добродушному и чуть толстоватому парню в роговых очках, привезенных родственником из мидовской командировки. Расклеить листовку поручили Обломкину. Открыть дверь должен был кто-то из друзей Гринсбурга. Но его имя Сергей решил сохранить в тайне. Мол, тот человек и так рискует, распространяя самиздат. Кстати, и Андрюша Кренштейн тоже не был обязан сообщать, где и как напечатает листовки. Конспирация, конечно, иногда тяготит, но бороться с режимом надо по-умному.
Пока шли дни перед акцией, и Кренштейн на свой страх и риск делал листовки, Леня вспомнил про своего знакомого, учившегося в намеченном Институте, Сашу Прохорова. Саша очень плохо относился к советской власти. Его отец сел в 49-ом, так и не поняв, за что собственно его посадили. Но в кружки диссидентов Саша не стремился. «Не люблю я связываться с потомством большевиков. Допускаю, кое-кто может из них и порядочный человек, а большинство, наверняка, сволочи». Леня возражал, Саша обещал подумать, но Институт показал, не задавая вопросов. Залезть в него сбоку, через окно, оказалось плевым делом. Крыша старой котельной опускалась почти до земли, а начиналась прямо у окна в одну из аудиторий на втором этаже. Окно тяжело входило в раму и распахивалось с трудом. Самое важное, его невозможно было закрыть изнутри на шпингалеты. Их недавно покрасили во время ремонта, а разработать пазы забыли или поленились. На всякий случай Леня незаметно забил в них промокашку. Вот почему он и решил прихватить большую отвертку – отжать плотно закрытое окно. В странной невнимательности того времени трудно усмотреть особую глупость – воровать в Институте было нечего. Библиотека и ряд кабинетов запирались на замок, в здании дежурил сторож, а воровство в стране отнюдь не процветало в сравнении с нашим временем. Конечно, риск в решении присутствовал. За Прохорова Леня был уверен, а сторож или преподаватель могли проявить избыточное рвение, удалить промокашку и попытаться закрыть окно на шпингалет. Оставалось надеяться на советскую безалаберность.
Теперь Леня Обломкин пробирался дворами к Институту и мысленно обдумывал правильность собственной самодеятельности. Сторож предпочитал между обходами сидеть в дальней каморке, смотреть телевизор или спать. На второй этаж он вообще наверняка не показывается. Клеить листовки в фойе опаснее, и потом, зачем ему фойе? Листовки обнаружат еще до прихода студентов. Гринсбург сказал, что тридцать штук плотно приклеенных листовок содрать быстро невозможно. Пускай, но в аудитории первыми приходят студенты. Уборка проводится вечером. Листовки попадут прямо по адресу. Вешать их внизу глупо. Леня не мог объяснить, почему он прямо не поделился своими соображениями с Гринсбургом. Что это - привычка молчать и не перечить или страх быть высмеянным? Гаденький такой страх, заставляющий негодовать на кухне и молчать на людях. Ладно, успех все спишет.
Ползти темной октябрьской ночью по металлической крыше неприятно. Ноги и пальцы Лени скользили, любое резкое движение могло обернуться грохотом. Крыша неприятно поскрипывала. Оказавшись перед окном, Леня долгую минуту медленно вставал сперва на колени, потом на ноги, осторожно достал отвертку и переложил в карман. Отвертка не понадобилась. Тихо поскрипывая под аккуратным и сильным давлением руки в перчатке, окно распахнулось, и Леня встал на подоконник. Дальше все оказалось сравнительно просто. Через полчаса Леня прикнопил половину листовок к доскам в пустых аудиториях, оставшиеся он положил внутрь столов и медленно вернулся к окну. Вот тут и пригодилась отвертка. Окно удалось закрыть почти полностью.
Спустившись, Леня быстро ушел дворами подальше от Института, достал одежную щетку из портфеля и почистил одежду. Домой он вернулся почти под утро, прошагав пол-Москвы и выбросив клей, перчатки и остатки кнопок не на помойке, указанной Гринсбургом, а совсем в другом месте. Все раннее утро заняла стирка одежды. Затем была учеба в институте, естественно, не в Институте, где он распространял листовки, а в совсем другом учебном заведении. Вечером позвонил Прохоров и предложил встретиться следующим днем. Еле держась на ногах от усталости, Леня назначил встречу на одной из станций метро и лег отсыпаться.
Прохоров пришел на встречу загадочно улыбаясь. Знакомые вышли наружу и сели в одном из сквериков.
«Ну, Леня, это надо отметить», - сказал Саша Прохоров и достал из портфеля бутылку за три шестьдесят две и увесистый кусок молочной колбасы за два двадцать. – «Листовки шуму наделали. Мы приходим, а они висят».
«Это не я», - мрачно ответил Леня. Внутри что-то ёкнуло.
«Конечно, не ты. Скажем так, одна сволочь», - сказал Саша и захохотал. – «Только эта сволочь окно плохо прикрыла. Пришлось как бы случайно подойти к окну и прижать».
Разговаривая тихо, но весело, Саша ловко откупорил бутылку, разлил понемногу в припасенные стаканчики и совсем тихо добавил:
«Я и листовочку припас, в столе нашел. Давай, за одну сволочь!».
Леня выпил водку, чуть не подавившись, и судорожно куснул колбасу:
«Занятная у вас в Институте история приключилась».
«Еще как занятная! Декан по коридорам бегал, секретарь парторганизации обход устроила, требовала от студентов сдать найденные листовки. Милиция приезжала, сторожа допрашивала. Говорят, он всю ночь спал, теперь ему выговор или увольнение грозит. Ничего, сторожей не хватает, он везде устроится. Одно странно, написана листовка без ума, некоторые выражения, особенно про твоего тезку на слишком большой срок тянут», - Саша достал листовку, на которой он успел подчеркнуть отдельные места. Леня быстро проглядел – почти каждое место соответствовало правке Гринсбурга.
«Вот встретил бы я эту одну сволочь, и посоветовал бы быть поосторожнее. Чуть-чуть подправь несколько фраз, эффект был бы таким же, а политическая статья меньше. Впрочем, я, как комсомолец, предлагают выпить за то, чтоб ты с этой сволочью и со сволочами, готовыми ее, одну сволочь, ловить, никогда бы не встретился», - Саша Прохоров решительно перешел от тоста к делу.
Вторая порция пилась значительно легче. Третий тост пили за двух Лёнь – чтоб у старого убавилось, у молодого прибавилось. Расстались в отличном настроении, но страх и беспокойство остались.
Удивительное это ощущение – тебя должны ловить, тебя могут поймать, а никто не приходит. От полной неизвестности напряжены нервы, хочется бежать, но нельзя. Где-то там, в глубинах государственного аппарата раскручивается дело, осуществляются мероприятия, двигаются бумаги и инструкции. Их движение нельзя услышать и увидеть, их так хочется подсмотреть хотя бы одним глазом, хоть на секунду увидеть, предсказать, успокоиться от предвидения неизвестного, но нельзя. Систему будто сознательно тянет время, желая подольше насладиться неведением жертвы, будто хочет тебе доказать – да никакой ты не борец с тоталитаризмом. Мы-то ничего не делаем, а ты плохо спишь, мы тебя даже не ищем и не наказываем, а ты оглядываешься по сторонам. Ты думаешь – у нас лагеря для заключения невинных? Нет, только для успокоения нервов виновным жестким порядком и определенностью наказания. Что ты там говорил о свободе? Вот тебе и свобода бегать, и свобода ничего не делать, притворяясь невинным, свобода молчать и свобода кричать. Пожалуйста, хвастайся своим выступлениям, мы не против, нам легче будет. Мы придем и итог подведем. Окно, говоришь? А не лезь в открытое окно. У нас честные люди в окна не лезут. Свобода, говоришь? Пожалуйста, продолжай свою борьбу. От многих ты слышал о своем подвиге? Молчит Москва, все забыли, всем наплевать. Вон, иди к Гринсбургу, договаривайся о встречи с корреспондентами ихней Пресс. Они тебя и слушать не будут. Им факты, доказательства нужны. А у тебя какие доказательства твоего поступка? Нет у тебя никаких доказательств. У нас есть доказательства твоей антигосударственной деятельности, а у тебя нет. Ты без нас никто, самозванец, дрожащий за недоказуемый поступок. А мы тебе справочку не выпишем, захотим, придем, посадим, захотим, подождем, посадим позже. Пока живи на свободе, осознавай свое место. А вдруг мы тебя не захотим ловить? Думаешь, ты – счастливчик, умный попался. Ну, иди, клей листовки по новой, убедись, насколько это никому не нужно, как все забудут содержание листовки через пять минут после чтения, а о тебе и подумать не посмеют. Только мы, Леня, только мы, дяди из органов, смеем думать о таких как ты. Остальные предпочтут ушами хлопать, даже осудить тебя на комсомольском собрании без нашей подсказки не решатся. Ты, Леня, часть манной каши, именуемой несознательной, неспособной жить без руководства, массы. Ее можно есть, скатывать в шарики, плеваться из трубочки, соскрести в тарелку и выбросить в мусоропровод. И ты, Леня, возомнил, подняв на нас свои бумажки с кнопочками, что в этот момент стал чем-то большим, чем кусок манной каши. Врешь! Ты только дал повод тебя размазать. А, может, ты, гордец, причисляешь себя частью английской овсянки или гречневого, демократичного, как старые Афины, продела? Не волнуйся, весь ты родной, доморощенный. И индивидуальность твоя доморощенная. Да и чего ты на нас злился до этого? Мы тебе читать всякую антисоветчину не мешали. Пожалуйста, говори на кухне что угодно, читай свою непотребщину, анекдотики трави, в кулачок хихикай, крутым себя чувствуй. Мы всё понимаем, молодежь хочет быть крутой. Пожалуйста, у нас не времена Сталина. Самоутверждайся, только под ногами не дергайся. Наступим и не заметим, галочка в документике здесь, приговорчик там. А в лагере тоже сможешь в уголке травить анекдоты, только вредные книжки читать не будешь. Повременить придется, пожалеть о смене московского комфорта на тюремный.
Леня Обломкин нервничал и не знал, куда себя деть. Спасла его идея снимать напряжение бегом по утрам. Буквально на третий день он достал старый спортивный костюмчик и по полчаса бегал утром, преимущественно на скверике возле соседской школы. Спешащие на работу прохожие провожали его удивленными взглядами, многие посмеивались и делали ироничный жест указательным пальцем у виска, а Леня накручивал круги до изнеможения, с трудом подбегал обратно к своему подъезду, принимал дома душ, наскоро завтракал и спешил на учебу. От осенних дождей костюмчик промокал насквозь, ветер вызывал неприятные ощущения на лице, зато беспокойство уменьшалось, будто бег по кругу мог отлично подменить бег в никуда от гнева власти.
Через две недели он решил наведать кружок Гринсбурга. Удивительно, но его не ждали. Сергей Гринсбург холодно встретил его, будто видит впервые. Больше всего поразила реакция костяка группы, уже приступившего к чаепитию. Никто не спросил, как прошла операция, не поздравил с успехом. Все явно знали о ЧП в Институте, не могли не знать. Да и какой им смысл было посылать человека на задание и не поинтересоваться его результатом! Нет, его встретили как мертвеца, даже хуже. После долгого молчания, встретившего Леню, Сема Александров, нагло смотря ему в лицо, сказал:
«Мы тут как раз обсуждали вопросы марксисткой философии в свете важнейших решений последнего съезда КПСС. Удивительно верный курс выбрали наша партия и правительство».
«Да», - подхватил Саша Тавровский. – «Последняя речь товарища Брежнева проникнута особенно глубоким смыслом, актуальна и содержательна. Мы ее как раз читаем».
Все заулыбались, а Коля Гутер разразился репликой, пытаясь подражать интонации одного из юмористических выступлений Райкина: «Не понимаю, что здесь делает этот неизвестный товарищ, если он не захватил с собой последнюю речь Брежнева. Такие несознательные граждане, так сказать, товарищи, нам отнюдь не товарищи».
«Зря вы так», - только сказал Обломкин и повернул к выходу.
«И не возвращайся», - напутствовал его Гринсбург.
Наверно, такой прием и следовало ожидать. Андрюша Кренштейн учился на курс старше в одном институте с Обломкиным. Буквально на следующий день после задания он начал избегать встреч с Леней в коридорах и в курилке, иногда прижимаясь к стене, иногда проходя мимо и подчеркнуто смотря в другую сторону. Один раз Леня окончательно разозлился и, подловив одинокого Кренштейна в коридоре, сказал:
«Хватит выпендриваться как невинная девочка».
Кренштейн вздрогнул и прошипел:
«Отстань. Ни хрена не докажешь».
«Подонок», - ответил Леня, но от Кренштейна отстал.
Месяца через два регулярные пробежки по утрам сделали свое дело. Исчез былой страх, и наступило прозрение. Бегая в кедах, натянутых на толстые шерстяные носки, по хилому московскому снегу, Леня чуть не споткнулся и матерно выругался. Конечно, они все были заодно, все знали, что его должны поймать. Более того, недаром Гринсбург сделал пресловутую правку, гарантировавшую Лене стопроцентную отсидку, и требовал строго прийти в указанное время. Жигули, чертовы жигули, уехали ровно в два. Решили, наверно, что он струсил и не придет. Буквально несколько дней назад он снова пил водку с Сашей Прохоровым, и тот, загадочно улыбаясь, ему сказал: «Кстати, для одной сволочи. Шел месяц назад из здания. В фойе декан, уходя, попросил сторожа быть внимательнее и не пускать посторонних. А сторож, его, кстати, не уволили, только буркнул, ткнув пальцем вверх, мол, его попросили открыть дверь, он и открыл». Все сходится, напугать группу Гринсбурга могло одно – причину незадержания Лени им никто объяснять не стал и не собирался. Они испугались, что КГБ по непонятным причинам начало против них игру. До этого они поставляли КГБ «товар» для отсидки, теперь сами могли стать «товаром». Леня быстрее начал накручивать круги по скверику. Без доказательств его могли взять только по официальной наводке Гринсбурга. В КГБ, видимо, решили не ликвидировать всю группу из-за одного промаха. А может? Стоп, если Гринсбург работал на КГБ, то это не значит, что он работал на всю систему. Вспомнилась шутливая фраза из английского, шпионского романа «агент моего агента не мой агент». Осведомитель работает на офицера КГБ, наверняка, подписал какие-то бумаги, а фактически бумаги остались у офицера, как гарантия послушности. Получается милая схема – Гринсбург вербует и сдает, конкретный офицер выполняет план по поимке диссидентов и продвигается по службе.
Лёня перешел на шаг. Наверху всё выглядит как ум и бдительность одного человека. Пойманному-то невыгодно сдавать Гринсбурга. Гринсбургу тоже хорошая жизнь. Свой человек или люди в КГБ прикроют, посадят других. Кстати, какие доказательства причастности Обломкина могли быть у офицера без ссылки на донос Гринсбурга? Никаких! Следы кед советского производства, дешевых перчаток к делу не пришьешь. Сперва надо доказать необходимость задержать Обломкина ссылками на донос, то есть приобщить Гринсбурга с ребятами к делу. Стоп. Верно, но не совсем. По бдительному доносу сознательного сантехника Сидорова взять Обломкина и заставить показать помойку с вещественными доказательствами проще простого. Но Гринсбург с товарищами – не сознательная бригада сантехников, они наверняка у многих работников КГБ давно на заметке. А, если предположить, что первая идея неверна, и Гринсбург – штатный осведомитель, от офицера начальство потребует подключит к делу всю шайку и проверить их роль в чрезвычайном происшествии, могут обвинить в укрывательстве части заговорщиков. Да, точно, посадить их можно было, но тогда погоны за раскрытый антиправительственный заговор пришлось бы получать уже другому офицеру, а покровитель имел бы массу неприятностей. Ведь раскололась бы вся группа, история прошлых подстав и провокаций пошла бы гулять по кабинетам. Задержи Обломкина одного прямо на месте преступления, его заставили бы молчать, а так ему пришлось бы выложить всё. Вдобавок, зачем неизвестному офицеру КГБ резать курицу, несущую золотые яйца? Сейчас группа продолжает работать, месяц, другой, и новый лопух для отсидки будет готов к употреблению. На Леню, наверное, официальных записей нет и не будет, официальный донос-то, как пить дать, пойдет по цепочке, конкуренты куратору группы не нужны. Всё, он, Леня, свободен и чист перед партией и правительством, за него сядет кто-то другой. Саня Прохоров проболтался о незнакомом Обломкину парне, посещавшим кружок Гринсбурга. Надо встретиться с Саней вновь.
Дальнейшая история оказалась очень проста. Через пару месяцев из группы пришлось исключить Диму Сенникова. Он в последний момент отказался клеить листовки и исчез, прихватив в болото советской жизни приятеля Леву Гуревича и пять бестселлеров на английском – Крестный Отец, Долина Кукол, Любовник Леди Чаттерлей и другие. Лева Гуревич предпочел спокойно закончить институт и без политического скандала уехать в Израиль, где живет сейчас в одном из киббуцев. Говорят, в армии он отличился в боях под Саброй и Шатиллой на зависть московским либералам послеперестроечных времен. Дима Сенников, начитавшись бестселлеров, быстро продвинулся в матерном английском, будто он закончил привилегированную спецшколу, а не заурядную, среднюю. Благодаря нежданной образованности и прогрессивной репутации он завел массу полезных знакомств еще в институте и сделал неплохую карьеру.
Группа продолжала существование, но не долго. Весной, после исключения Сенникова и ухода Гуревича, Москву потряс грандиозный скандал. Сережка Демченко, сын добропорядочных евреев-коммунистов, был пойман на распространении листовок. Официально, он действовал на свой страх и риск, причем действовал очень глупо. Его поймали прямо на месте преступления вместе с листовками, содержащими прямые оскорбления Брежнева и членов ЦК. Вся демократическая общественность и «Голос Америки» выступили на защиту несчастного парня. Отец, занимавший высокий пост и обладавший хорошими связями в аппарате ЦК, обил все пороги, выясняя обстоятельства дела и заступаясь за парня. Не помогло – пять лет лагерей искалечили юному борцу жизнь и биографию. Правда, года через четыре его выслали за границу, где он сделал неплохую карьеру штатного диссидента на Би-би-си в Лондоне. Сама же группа неожиданно захирела. Прекратился набор новых членов, большинство старых эмигрировало. Дольше всех держался Сергей Гринсбург. Через три года он уехал, осел в Германии, завел какую-то мебельную лавочку и полностью отошел от политики. Ходили слухи, что отец Сережки Демченко поклялся расквитаться с некой «бандой негодяев» и очень горевал, когда Сергей Гринсбург подал на выезд.
Леня Обломкин успешно закончил институт и стал специалистом по экономике Дании. Он уже почти забыл осеннюю историю и даже забросил бег по утрам. Работа над диссертацией отнимала все силы. Где-то весной 80-го года его решили выпустить за границу в командировку. Начальник отдела, бывший крупный комсомольский работник из Узбекистана, получивший по связям должность в Москве, нуждался в спутнике, способном помочь советом и знаниями в незнакомой Европе. Леня срочно проштудировал последние документы партии и правительства и отправился в райком партии. В комнате для собеседования его ждали знакомый по партсобраниям инструктор райкома и какой-то неизвестный мужчина лет чуть за сорок, с мужественно-слащавым и сознательным лицом киноактера Мосфильма. Леня бодро ответил на все вопросы, назвал имя премьера Дании, географическое положение, соседей, перечислил всех членов Политбюро КПСС, правда, преувеличил объем выплавки стали в СССР на полмиллиона тонн, но сознательно поправился, объяснив, что думал об объемах выплавки на момент отъезда. Инструктор горкома довольно заулыбался:
«Надеюсь, к вашему отъезду, мы эти показатели превзойдем. Пока, правда, новые документы не опубликованы. Вашу ошибку считаю несущественной».
Мужчина с мужественно-слащавым лицом киноактера неожиданно встрял в разговор:
«Вижу, в фактическом материале вы разбираетесь хорошо. Давайте сменим тему. Поговорим, например, о партийной дисциплине. Вы член партии?»
«Кандидат», - ответил Леня.
Мужчина продолжал:
«Вот, например, вам предложат наклеить стенгазету, а вы ее кнопками прикрепите. Как тогда понимать?»
Леня собрался, прямо посмотрел в глаза и ответил: «Для себя я могу выбирать какие ботинки носить, и что есть на завтрак, но партийная дисциплина – ответственное понятие. Скажут – только клеем, буду клеить. Если не согласен – сделаю, как приказано, но подниму вопрос на партийном собрании согласно уставу».
«Молодец», - ехидно протянул незнакомец, - «Ну, а если вам прикажут принести ту же газету через парадную дверь, а вы войдете с черного хода, да еще опоздаете?»
Леня глазами невинного голубка встретил чужой взгляд и практически повторил первый ответ:
«Когда речь идет о партийных и производственных заданиях, я всегда бываю точен. За все время своей комсомольской и партийной работы не имею ни одного взыскания за самодеятельность».
Сидевший рядом инструктор райкома не выдержал:
«Георгий Андреевич, товарищ Обломкин, лично свидетельствую, за время работы в Научном Институте проявил себя с самой лучшей стороны. Если у вас есть возражения, давайте факты по существу».
«Да, нет, это я так. Возражений по существу не имею», - замялся незнакомец. Собеседование окончилось.
Хрен я тебе буду стучать на шефа, думал Леня, идя назад. Поезд ушел, оставь ты лучше меня и узбека в покое. Поищи других дураков.
Командировка прошла успешно, карьера Лени продолжалась спокойно и размеренно. Он защитился, изредка выезжал за рубеж, писал статьи и монографии. Личная жизнь развивалась по обычному, московскому сценарию – женился, лет через шесть развелся, снова женился, подрабатывал, вывозил летом детей на дачу, дружил и ссорился с коллегами, строил и перекраивал планы на будущее. Словом, крутился как мог во времена застоя и начала перестройки, пока не началась всеобщая катавасия. Политическая свобода, собрания, дискуссии, встречи со старыми и новыми друзьями заставили вспомнить времена молодости и попытаться участвовать во всеобщем увлечении политикой.
Осенью 91-го Леня оказался на одном из таких собраний. Благо идти далеко не требовалось – собрание проводили в актовом зале их Научного Института. Лицо второго оратора показалось подозрительно знакомым.
«Слово предоставляется видному борцу за демократию, пострадавшему от преследований тоталитарной, советской власти, господину Григорьеву», - объявил председатель и зазвонил в колокольчик.
«Колька! Гутер!», - крикнул Леня, узнав солидного господина, потянувшегося к микрофону, - «Ну и разжирел же ты в Америке!»
Оратор вздрогнул, посмотрел на Леню и застыл в неестественной позе. В глазах его мелькнул страх, затем он собрался и начал речь. Ничего, кроме ругани советской власти и призывов свергнуть коммунистическую диктатуру Горбачева, зал не услышал. Однако и ему похлопали. Горбачев со своими колебаниями и двуличием порядком надоел еще до Фороса. Теперь он вызывал презрение. Пять с лишним лет у власти – пять с лишним лет, якобы, не в курсе. Про усталость от тупости партийного руководства и говорить нечего. Что вы хотите после от народа?
Через десять выступлений объявили перерыв. Дружной и радостной толпой митингующие повалили в курилку. Лёня спокойно шел со всеми. Гутер убежал сразу после собственной речи. Подходить к председателю, выяснять, откуда взялся Гутер, и где его найти, Лёне не хотелось. Пусть бежит, а еще лучше, пусть купит спортивные туфли и начнет бегать по утрам. Не его это, Лёнино, дело, гоняться или убегать от каждой швали. Сбоку к Лёне незаметно подошел солидный человек и предложил поговорить наедине. Георгия Андреевича дважды вспоминать не пришлось, он слегка растолстел, постарел, но с возрастом его мужественно-слащавое лицо стало импозантней. Красив с возрастом бывает истинно-советский человек и лицом, и телом, и проницательной, сознательной улыбкой. Они вышли на улицу и закурили. Георгий Андреевич попытался выдержать длинную паузу, заставляя Лёню говорить первым. Лёня почти давился от смеха и разглядывал собеседника, вспоминая былые страхи. Георгий Андреевич не выдержал:
«Чего же ты хочешь?»
«Уж не жду от жизни ничего я», - иронично ответил Лёня.
«Зачем к Григорьеву пристал?»
«Хотите разоблачить меня? Вот трибуна, идите и расскажите, как я кнопками листовки вешал, смело назовите меня врагом советской власти, я послушаю и подправлю, если ошибетесь».
«Нехорошо ты говоришь, недостойно».
«А как надо? Пойти к отцу Сережки Демченко и объяснить вашу роль в отсидке его сына? Или опубликовать мемуары, послать копии всем – от ваших коллег до Гринсбурга в Германию и Гуревича в Израиль? Я молчу, но не более. Подыгрывать не обязан»
«Ошибся я с тобой», - сердито почти крикнул Георгий Андреевич. В глазах его мелькнул какой-то удивительно знакомый страх. Георгий Андреевич быстро взял себя в руки и заговорил решительно и зло: «Напрасно хорохоришься, я тебя в следующий раз не пожалею. Да и тогда, я не столько пожалел, сколько действовал из принципа – порядок прежде всего. Сказано прийти к часу – Гринсбург обязан был обеспечить явку. Поступать иначе – позволять подчиненным потихоньку сесть на шею. Тебе просто повезло, пока…» - Георгий Андреевич сделал значительную паузу.
Лёня печально вздохнул: «Мне не важно, ваши ли это слова, или вашего начальника, решившего не топить группу Гринсбурга ради вашего повышения. Гринсбург позволял получать информацию по большинству групп диссидентов, то есть обеспечивал работу не только вам. История с Демченко наверняка вышла вашему начальству боком. Как начальника вашего звали? Павел Владимирович?» - имя начальника Геннадия Андреевича Лёня узнал у инструктора партии во время случайной пьянки.
«Павел Васильевич. Повезло тебе, просто чудом спасся».
«Чудес не бывает. Одно не пойму из прошлых времен, как вы ухитряетесь контролировать ситуацию до такой степени, что ситуация начинает контролировать вас? Это я не про себя, про Григорьева».
Геннадий Андреевич гордо решил промолчать, а Лёня не стал нагнетать обстановку и продолжил:
«Не волнуйтесь за ошибки прошлого, я мемуары писать не собираюсь. Что я там напишу ? Спасли в первую очередь меня не ошибка Гринсбурга, нерешительность Георгия Андреевича или умные расчеты Павла Васильевича. Спас меня простой русский парень, герой космоса Юрий Гагарин, да рассуждения тети Тамары и ее мужа. Такое не напишешь – заклюют. Не бойся, чекист, я никого топить не собираюсь».
Они расстались. Леня вернулся на собрание, напевая «вы знаете, каким он парнем был», и думал: собирались они не позволить своим стукачам сесть себе на шею, а теперь поступают в точности до наоборот. Было плохо, и хорошо не будет. Уж не жду от жизни ничего я. И Леня впервые за долгие годы снова ощутил страх, но уже не за себя, а за страну и такую оптимистичную публику в зале, жаждущую перемен.
Начальник безопасности
Господин Барсуков вышел из машины и решил прогуляться. День был прекрасен. Господин Барсуков вошел в скверик, сел на лавочку и ощутил безвременье. До встречи с компаньоном в офисе оставалось больше двух часов. Скверик был небольшим, на скамейках сидели старики, детишки бегали рядом с клумбой, а какая-то молодёжь стоя пила пиво. Из портфеля Барсуков достал свежий экземпляр Московского комсомольца и на первой полосе увидел статью Общественная безопасность в городе крепнет. Барсуков сунул газету обратно в портфель. Тема уж больно скучная. На двадцатом году правления всенародно любимого президента жизнь хорошела. Вопросы безопасности Барсукова особо не волновали. Как всякий москвич он давно знал, куда можно ходить, куда не стоит. Травмат на одном боку, и пистолет грач на другом придавали ему уверенность за рулем. Главным же оружием Барсукова был мобильный телефон. Один звонок в милицию сразу решал все мелкие конфликты. Короче, Барсуков был крепко стоящим на ногах бизнесменом со всеми прилагающимися к данному факту связями.
Барсуков посмотрел вокруг, повернул лицо в сторону спокойного осеннего солнца, зажмурился, затем повернул голову обратно, открыл глаза и задумался. Как давно он здесь не был! Офис в десяти минутах ходьбы, а буквально в двух шагах от скверика его бывшая школа. За сквериком возвышалось новое здание из стекла и бетона. На его месте когда-то находилась старая пятиэтажка, в которой жил молодой Барсуков с родителями и бегал он в ту школу аж до десятого класса. Потом семья переехала, а Барсуков ещё долго приезжал сюда выпить пива со старыми одноклассниками. Теперь, наверно, и школу снесли. Построили новое офисное здание. Идти и проверять догадку не хотелось, хотелось сидеть на лавочке и думать о жизни. Например, почему он вечно торопится, всё время проезжает это место на машине и не обращает внимание. Какая-то женщина с таксой прошла мимо него. Такса посмотрела на Барсукова внимательно своими умными глазами, затем потеряла к нему всякий интерес и потянула хозяйку вперед к фонарному столбику. Барсуков тоже потерял интерес к таксе и принялся разглядывать проходящих девушек.
«Извините, закурить не найдется?», - рядом с Барсуковым раздался резкий голос. Барсуков посмотрел на подошедшего. Перед ним стоял небритый лузер среднего роста, среднего возраста, короче, всё в нем было средним и неприметным. Даже следы пьянства на лице были какие-то усредненные. Вроде, заметные, но невыразительные. Барсуков посмотрел внимательнее и выдохнул: «Ваня? Кошкин?».
«Узнал, Коля!», - Ваня Кошкин улыбнулся и сел рядом. – «Я смотрю, кто-то тут машину поставил, дай, думаю, пригляжусь».
В школе Ваня Кошкин учился в параллельном классе и слыл большим поклонником группы Рамштайн и пива Бочаров. Больше ничего в нем выдающегося не было, обычный троешник, мечтавший завести свой бизнес или стать экономистом. Минут двадцать Кошкин с Барсуковым вспоминали школьное время и общих друзей. Барсуков признался, что ни с кем уже больше не встречается, бизнес заставляет спешить. Он даже не знает, целы ли старые дома, в которых они раньше жили. Уже снесли, сообщил ему в подробностях Ваня, а сюда он приезжает на работу, да и сейчас находится, так сказать, при исполнении своих служебных обязанностей. Барсуков удивился и Кошкин начал пояснять.
«Понимаешь, Коля, сквер обязан жить своей жизнью, случайных прохожих недостаточно, да и нельзя отдавать общее дело в случайные руки. Надо следить за безопасностью, надо различать случайных прохожих и постоянных клиентов, налаживать общественные связи, выявлять подозрительных. Работа как работа. Главное – информационная составляющая и адекватное поведение посетителей», - Ваня Кошкин улыбнулся. – «Помнишь, я мечтал стать экономистом? Работы не было. Чуток подрабатывал троллингом в Интернете, потом устроился здесь. Работа, конечно, не очень высокооплачиваемая, зато есть свой участок дела и уверенность в стабильности».
«Эх, мне бы стабильность..», - вздохнул Николай Барсуков и почему-то заволновался. – «Ну, и как ты работаешь без формы?»
«Почему без формы?», - возразил Кошкин. – «Моя одежда тщательно продумана. Она создает людям определенное настроение. Случайный прохожий смотрит на меня и понимает, что он преуспел в жизни. Нельзя только бороться с преступностью. Надо создавать людям настроение. У меня масса добровольных помощников и активистов. Видишь старушку на лавочке. Она придает скверу домашнее настроение. И ребята сюда приходят пить пиво, а не прячутся по подъездам. Должны же прохожие видеть, что молодежь в нашей стране ещё не вымерла. Сквер это лицо города. Без людей он сразу станет выглядеть мертвым и неприкаянным. Народ начнет терять уверенность в работе нашего президента и в будущем страны. Нет, Коля, всё должно иметь свою информационную составляющую. Этому нас на специальных курсах учили. Вон, видишь офисное здание?»
«Вижу, как раз на месте моей бывшей пятиэтажки», - ответил Барсуков.
«Скажу по секрету», - продолжил Кошкин, - «крупная часть офисов пустует. Но город от этого не страдает. На окнах пустых комнат висят занавески. По вечерам зажигают свет. Манекены создают силуэты. Вечером кажется, что всё здание полно жизни. Люди проезжают мимо и радуются. Народ-то у нас недалекий, он даже не обращает внимание на незначительность числа автомобилей у входа. Но, если бы и обращал внимание, то не беда. Мы об этом мгновенно узнали бы с какого-нибудь Интернет-форума, выкрасили бы старые автомобили под новые и поставили бы у подъездов. Я ведь отвечаю за безопасность участка в целом, то есть за все эмоции и мысли населения в районе сквера, а не только помогаю в борьбе с преступностью. С преступностью борется полиция, у меня задачи шире. Безопасность это менталитет и поведение населения. Из горла будешь?» - в руке у Кошкина оказалась бутылка водки.
«Не могу, я за рулем», - привычно отреагировал Барсуков. – «Много у тебя добровольных или платных помощников?»
«Всю правду тебе никто не скажет, да и я до конца не знаю. Любой помощник может оказаться проверяющим. Я с тобой общаюсь и демонстрирую, что все люди в нашей стране могут свободно общаться друг с другом. Так сказать, перебиваю негативное впечатление от того, что людей в моей одежде к таким как ты, небось, в офис не пустят, надо удостоверение показывать», - Кошкин сделал глоток и сунул бутылку обратно в карман. – « Ты не волнуйся, это не водка, а особое, бесцветное пиво. Мне на работе много нельзя. Пью для общего впечатления и естественности поведения. А вокруг все знакомые. Надо, попрошу, помогут».
Кошкин достал мобильный, набрал эсэмэску, нажал кнопку, женщина с таксой сунула руку в карман, посмотрела и сменила направление прогулки.
«Вот видишь», - показал пальцем Кошкин, - «теперь она продолжает отдыхать, зато её движение лучше гармонирует со старушками, сидящим вон на той лавочке. Кстати, не думай про неё ничего. Она добровольная помощница и формально помогать мне не обязана. Надоест ей гулять – пойдет домой. Я ей мешать не вправе».
«Офигеваю…», - протянул Барсуков. – «И что, они все действительно так живут?»
Теперь пришел черед удивляться Кошкину:
«С Луны свалился? У нас вся страна так живет. Конечно, мы следуем указанию руководства – не кошмарить бизнес. Но народ, действительно, хочет не только управлять собой, но и оказывать влияние на поведение окружающих. Мы пошли ему навстречу. Интернет создал свои нормы поведения, а мы перенесли их в обычную жизнь. Впрочем, как нас учили на курсах – нормы поведения в Интернете пришли туда из обычной жизни и мы не испытываем проблем с их обратной редупликацией. В итоге население только выиграло – никакого слишком глубокого общения, живи своей жизнью и не обращай ни на что внимание. Не то мы тебя сходу перевоспитаем».
От такой простоты бывшего однокласника Барсукову стало немного не по себе:
«Вы меня арестуете за слишком серьезное общение?»
«Брось, Коля. Время у нас гуманное, никто никого арестовывать не будет. Перевоспитание пройдет легко и без проблем. Иному человеку хватает пары минут воспитательного общения. Вон, видишь девушку? Если ты к ней нормально подойдешь – в ресторан пригласить или потрахаться, то всё нормально. Если же будешь в душу лезть, поможем. У нас все имеют право отдыхать без проблем. Главный наш метод – шок от столкновения с реальностью».
Барсуков уже пребывал в легком шоке:
«И в чем шок?»
«В том, что никакого реального общения в этом мире нет и не будет. Мы с тобой говорим, и не понимаем, что мы последние из могикан. Я с тобой говорю как старый приятель. Остальные этого не хотят и всегда с удовольствием поставят тебя в идиотское положение. Просто так, за избыточную доверчивость. Будешь ты ездить спокойно на работу и обратно, избегать случайного общения и никому не мешать. Вон, как я, сижу, никому не мешаю, вычисляю случайных, наивных людей, потом мы их коллективом воспитываем», - Кошкин ещё раз достал бутылку и отхлебнул.
Барсуков посмотрел вокруг и удивился. Сквер выглядел вполне реальным. Люди заняты своими делами. Мир и покой. Он обвел сквер рукой:
«Ваня, как ты можешь мне доказать, что это фейк?»
«Проще простого, Коля. Вон, видишь идущего через сквер мужчину? Хочешь, он сейчас возьмет скакалочку у детей, начнет прыгать, а потом пойдет и махнет нам рукой? Сейчас, я только проверю, наш ли он», - Кошкин направил камеру мобильника на мужчину и посмотрел на дисплей. – «Точно, он наш, только должности не знаю. У нас из всего делают секреты». – Кошкин быстро набрал короткую эсэмэску.
Действительно, мужчина остановился, задумался, подошел к детям, взял скакалку и начал натужно прыгать, потом отдал скакалку детям, сделал несколько шагов, повернулся к Барсукову лицом, помахал рукой и продолжил движение.
«Ну, ты даешь…» - протянул Барсуков и остолбенел. В руке у Кошкина уже была фотокамера, а из неё уже выползал снимок с прыгающим через скакалку мужчиной.
«Проще снять на мобильник, но этот метод мы иногда используем для особой доказательности», - Кошкин протянул ему фотографию.
«Не верю», - пробормотал Барсуков, разглядывая снимок.
«Нет, приятель, ты со своим бизнесом совсем отстал от жизни», - удивленно сказал Кошкин. – «Впрочем, у нас для особо упорных есть дополнительные методы. Бери снимок, пойди и спроси окружающих, видели ли они прыгающего через детскую скакалку мужчину».
Барсуков взял снимок и пошел по скверу. Первая же старушка удивленно вскинула на него глаза и попросила ей не мешать. Да, проходил мужчина, но он через скакалку не прыгал. Стайка молодежи начала дружно уверять Барсукова, что через скакалку прыгала женщина, а сам снимок – бездоказательная подделка. Один парень даже обвинил Барсукова в пьянстве и посоветовал перейти с водки на пиво. Ещё больше удивили Барсукова дети, особенно, девочка, давшая прохожему скакалку, она сказала, что проходила семейная пара и предложила поиграть с ними в крестики-нолики. Фото она признать отказалась. Барсуков попытался спорить. Дети назвали его придурком и со смехом убежали. Казалось, весь сквер хотел только одно – обвинить Барсукова во лжи и потихоньку оскорбить его.
Когда Барсуков вернулся к своей скамейке, Кошкина уже не было. В кармане у него зазвонил мобильник. Пока, приятель, оставляю тебя наедине с фейком, жди продолжения – высветилось на дисплее. Барсуков пошел к машине и медленно поехал в офис. В офисе всё было как обычно, разве что секретарша заметила, что он выглядит несколько уставшим, будто через скакалку прыгал.
«Кофе мне на стол и немедленно», - рявкнул Барсуков и пошел в кабинет. От секретарши Барсуков такого не ожидал – всё-таки по совместительству она была его любовницей и кончала во время секса на рабочем столе очень естественно. Успокоил его приход компаньона.
«Плюнь ты на всё», - заявил он, выслушав рассказ Барсукова. – «Мне тоже сперва было непривычно. Плюнул, в общественную жизнь не лезу. Лишние вопросы не задаю. Ничего, шок это временно, всё образумится».
Вечером, после работы, ничего особого не произошло. Разве что сынишка сказал, что им в школе показали короткую запись – дядя в сквере прыгает через скакалку – и дали тему сочинения по литературе – когда я вырасту, я хочу быть простым и непосредственным, как дядя, прыгающий через скакалку. Заподозрив неладное, Барсуков спросил про запись. Сынишка принес портативный компьютер из своей комнаты, полез в Интернет и показал – знакомый сквер, дети, скакалка, люди, скамейки. На одной из скамеек сидел Кошкин и пил из горла водку. Мужчина попрыгал через скакалку, сделал несколько шагов, повернулся к Кошкину и помахал рукой. Кошкин кивнул в ответ. Там, где должен был сидеть Барсуков, никого не было. Барсуков сперва понервничал. Прокрутил запись ещё раз, а потом успокоился. И хорошо, что не было. Не хватало бы, чтобы одноклассники его сына увидели его рядом с мужчиной бомжеватого вида, пьющим водку из горла. Ну, ладно, сыну бы он объяснил, кто такой Ваня Кошкин, а разбираться с классом или ловить на себе странный взгляд преподавательницы ему не хотелось. Барсуков испытал сильное желание никуда не ввязываться и ни во что не влезать. Лучше жить как живется.
Через три дня Барсуков окончательно выкинул историю из головы. На смс-сообщение от Кошкина с вежливым предложением встретиться с ним и другими одноклассниками, попить пивка и поговорить о жизни, он вежливо отказался. Очень занят, в другой раз с удовольствием, но пока не стоит. Жизнь продолжалась как обычно. Вот и сейчас он ехал в мэрию решить кое-какие вопросы. Точнее, не ехал, а полз в пробке.
Барсуков прошел мимо охраны, вошел в знакомый кабинет и пожал руку начальнику отдела Френделю. Необходимые бумаги уже лежали на столе. Осталось только поставить подпись. В дверь постучали, вошел солидный мужчина. Его лицо показалось Барсукову отдаленно знакомым. Френдель встал:
«Знакомьтесь, начальник безопасности по Москве, мой хороший друг Валентин Султанович Мармадаев. А это бизнесмен Барсуков по поводу подрядных работ».
Валентин Султанович посмотрел на Барсукова и побледнел. Барсуков узнал мужчину, прыгавшего через скакалку.
«Ох, и конспиративная система. Сплошной фейк. Даже не предупредили, что вы у меня не работаете», - невольно проговорился Мармадаев. Френдель срочно подвинул гостю стул.
Сожженный трактат
«Великий посвященный не посвящает, великий просвещенный не учит, сила его распространяется на 10 000 ли». Известный минский философ Ян Фуцзы красивым, витиеватым почерком написал очередную фразу и задумался. Действительно, откуда взялась эта фраза о 10 000 ли? Что-то напыщенное показалось ему в подобном утверждении. Ян Фуцзы потянулся за чайником с вином и глотнул прямо из носика. Не шла сегодня работа. Целый день философ корпел над очередным трактатом, заказанным к 60-летниму юбилею матери императора. Ян Фуцзы, разумеется, мог обойтись примитивной компиляцией, но хотелось написать нечто особенное, яркое и запоминающееся. Юбилей был только поводом. Ян Фуцзы откинулся на спинку стула и расслабился. Внимание его рассеялось. Он услышал отдаленные голоса прохожих и взглянул в окно. Естественно, самих прохожих он увидеть не мог. Дом его с маленьким садиком окружал высокий забор с торжественными воротами подобающими человеку его славы и достатка. За окном было темно. Только сейчас философ заметил, как долго он сидел за столом и как много успел написать всего за один день. Можно передохнуть, - подумал Ян Фуцзы, налил остатки вина в маленькую чашечку и начал с наслаждением потягивать напиток. Вино давно успело остыть, но лень было звать служанку. Философ снова посмотрел в окно и увидел кончик серпа луны. Пора, пора отдыхать.
Скамейка в садике у небольшого бассейна служила традиционным местом отдыха. Ян Фуцзы наконец кликнул служанку, отдал необходимые распоряжения и вышел наружу. Молоденькая девушка срочно побежала на кухню за новым чайником с вином и едой. Ян Фуцзы сел на скамейку и начал смотреть на отражение луны в бассейне. Ленивые карпы тихо двигались в воде и, попадая под свет луны, таинственно поблескивали чешуёй. Мелькнула одна рыба, другая, затем наступило затишье. Мерцание рыб завораживало, напоминая то ли блеск золотых монет в сумраке, то ли кусочки серпа луны, резвящиеся в прохладной воде. Ощущение усталости уходило прочь, сливалось с темнотой ночи, голова философа, уставшая от созидания мудрых, чистых мыслей, доступных избранных, получила долгожданное облегчение. Служанка принесла чайник, закуску, кисточку, баночку с тушью и пару листов чистой бумаги. Всё необходимое для традиционного отдыха она поставила на маленький столик и встала рядом, почтительно склонив голову.
«Можешь налить вино и идти спать», - сказал философ и бросил взгляд на служанку. Он слишком устал, чтобы заниматься с ней любовью. Служанка ушла, стараясь мелко семенить ногами, подражая девицам из благородных и богатых семей. А философ стал снова смотреть на отражение луны. Был третий день новолуния. Серп луны, еще тонкий и изогнутый как нож для резки овощей, поднимался всё выше, чешуя карпов блестела всё загадочней, исчезли раздражающие звуки прохожих за забором, а вдохновение никак не приходило к философу. Он даже пожалел, что отослал служанку прочь. Прекрасный осенний вечер проходил в бездарном подражании поэтам древности, похожем на подражания служанки манерам женщин из более высокого сословия. Философ с презрением посмотрел на маленький бассейн. Ну, утонул пьяный Ли Бо , пытаясь поймать отражение луны в большой, знаменитой на всю Поднебесную реке Янцзы. По поэту и жизнь, и стихи, и смерть, полная поэтического вдохновения. Напиться и утонуть в этой луже с карпами было бы просто насмешкой над всеми претензиями Ян Фуцзы на собственную гениальность. И стихи последнее время писались неудачные, без особого изящества. И тракта получался какой-то претенциозный. Изначальный замысел был прекрасен. Рассказать о силе духов земли и неба, поведать о духовных подвигах совершенномудрых, дать примеры героического и объяснить в назидание потомкам, что правильно поклоняясь посюстороннему и потустороннему, героическому и мудрому, великим предкам и собственным родителям, мы поклоняемся совершенству императорской власти, её прозорливости, благости и величию. Увы, подвело вдохновение.
«Сила его распространяется на 10 000 ли». Ну, и фраза! Ничего не делаешь, а величием всех превосходишь. Философ мысленно вычеркнул последнюю фразу из трактата. Получилось намного интереснее - великий посвященный не посвящает, великий просвещенный не учит. А, если сделать еще короче – посвященный не посвящает, просвещенный не учит? Еще удачнее. Правда, слишком короткий трактат подносить ко двору на великий юбилей матери императора неприлично, но трактат можно заменить очередной компиляцией классических произведений. Никто даже не заметит примитивности повторов и глупости пустословия. Своим друзьям он напишет и подарит нечто иное, глубокое, краткое, заставляющее волноваться, восхищенно восклицать и глубоко задумываться.
От дальнейших мечтаний философа удержало чувство голода. Он срочно потянулся к остывшей еде и начал быстро есть. Вкус вина после еды оказался просто восхитительным. Ян Фуцзы быстро выпил три чашки, схватил кисточку и срочно написал пару строчек очередного стихотворения. На большее его не хватило. Недавнее чувство разочарования, бессилия и обиды за неудачный день вернулось к нему. Четвертую чашку вина он пил уже машинально.
Прошло три стражи времени. Вышедшая в садик по нужде, служанка обнаружила Ян Фуцзы уже спящим в нелепой позе на скамейке, вернулась в дом за одеялом и прикрыла его. Философ спал беспокойно и шептал что-то на непонятном языке.
* * *
Ночь, холодная, горная ночь. Камни, между которыми даже в середине лета с трудом пробивается невысокая трава, покрыты тонким слоем снега. Он стоит посередине этой безжизненной пустыни, и чувство холода мешается с еще более сильным чувством одиночества. Страх, пронизывающий страх. Приказание учителя жестоко и обсуждению не подлежит. Иди, накорми горных духов соками жизни своего тела, избавься от своей духовной плоти, и обретешь свободу. Кто он? Ян Фуцзы? Нет, его зовут другим именем. Впрочем и имя своё он почти забыл. Учитель зовет его коротко – младший. Потом вспомню, сейчас надо призывать духов.
Новая ночь. Он уже забыл, какая по счету. Крики, полные имен духов, силы, призыва и усталости. Эхо из ближайшей лощины. Холод. Неприятное ощущение в голодном желудке и снег, блестящий под лунным светом. Страха уже нет. Есть только напряженное ожидание. И духи гор, много духов. Они ощущаются в каждом взмахе крыла случайно залетевшей птицы, в незаметной пробежке мыши по снегу от норки до норки, в пронизывающем насквозь порыве ветра и даже в звуке биения собственного сердца. Да, чувство слуха его настолько обострилось, слух словно начал проходить сквозь тело. Иногда ему кажется, что он слышит свое сердце, слышит пульсацию крови в артериях, движение воздуха в легких и даже рождение гнева в печени. Духи кружатся вокруг него непрерывным хороводом, проходят сквозь него и летят дальше. Учитель сказал, что это очень хороший знак, предвещающий рождение новых сил и чудесных способностей.
Непонятно, какая ночь. Буран, зачем он пошел в буран? Учитель предупреждал. Он выскочил, добежал до большого камня на плоскогорье, укрылся за ним от ветра и начал звать духов. Через полчаса он побрел усталый назад, ничего не ощущая и почти не видя. Очаг, скорее к очагу и выпить горячей воды.
Звезды, бурана нет. В свете очага он видит свои покрытые коростой руки. Рядом стоит таз с водой. Он наклоняется и видит в мерцающей воде изможденное лицо. Кажется он догадывается, кому это лицо принадлежит. Надо идти в ночь, но прежнее упорство покинуло его, вместо этого назревает какое-то непонятное чувство.
Еще ночи, еще холод, еще поиски неизвестно чего. Развязка видится как бы со стороны.
* * *
- Учитель, я должен покинуть тебя!
- Ты твердо решил?
- Я просто разочаровался в тебе. Твоё учение – вздор. Я слышал ветер, я ощутил все стихии. Твои духи просто не существуют.
Лицо старика, сидящего напротив него, неожиданно полно счастья:
- Ты самый первый. Ты постиг, наконец, учение.
- Какое учение? Я отрекаюсь от твоего учения.
- Нет. Ты первый. Самый лучший. Предыдущий умер от истощения. А еще трое сошли с ума. Ты первый, кто смог преодолеть тупоумие веры. Ты постиг первую, но самую важную ступень мудрости.
- Какую мудрость я постиг?
- Ты постиг силу заблуждений мирового сознания и слабость человека перед суевериями, хранящимися в этом мировом сознании, рабство перед насилием чужого авторитета. Ты понял силу обмана близкого человека и опасность доверия. Ты выстоял.
- Старик, ты врешь. Ради познания такой простой идеи не надо терпеть жуткие муки. Достаточно простого слова.
- О нет, сами знания без преодоления ничего не значат. Теперь я три месяца буду учить тебя только знаниям, не подвергая испытаниям. Но вторую ступень ты пройдешь самостоятельно.
- Какую ступень?
- Ступень свободы. Ты пойдешь в мир делится своими знаниями.
* * *
Всё как прежде, но ощущения сна сменились. Кажется, прошло несколько лет, но ничего в горной хижине не изменилось. Только лицо Учителя выглядит чуть постаревшим. Голос его хрипловат и слаб:
- Как отнеслись люди к твоим знаниям, сынок?
- Никак, Учитель. Они слушали, внешне соглашались, но продолжали заниматься своими делами.
- Неужели никто не попытался понять тебя?
- Некоторые пытались, но…
- Не стесняйся, говори смелее. Не бойся произнести вслух великую истину.
- Да, некоторые пытались. Но они срочно пытались использовать знания, чтобы манипулировать другими людьми и, смешно сказать, они пытались поставить себя выше меня.
- Надеюсь, им не удалось внушить тебе ощущения их превосходства над тобой?
- Если вы не внушили мне веры против моей воли, то кто они? Убожества. Но они были очень агрессивны, а часть и того хуже, они начинали бояться меня, когда ощущали невозможность победы. Они были очень плохими людьми, Учитель.
- Они и до этого были плохими, но иллюзия знания без преодоления себя сделала их еще хуже. Это ты их сделал такими, но не горюй, они это заслужили.
- И это истина?
- Это вторая ступень познания. Если трех лет среди людей тебе оказалось недостаточно, иди снова в мир и закали свою волю. Не бойся, что кто-нибудь от ощущения иллюзии обрести великие возможности без испытания на независимость станет дурным и начнет совершать ошибки. Поверь мне, он и раньше был не лучше.
- Спасибо, Учитель.
- Тебе спасибо. Один хороший ученик лучше ста прилежных убожеств. Ты близок к третьей величайшей ступени просвещения.
* * *
Страшный сон Ян Фуцзы продолжался. Он дергался от воображаемого холода гор, испытывал боль в усталых подошвах ног, голод в желудке и непонятную открытость миру, возникшую вследствие ощущения собственной незащищенности, приносимой человеку нищетой и неприкаянностью бытия. Всё это было тем более удивительно, что перед сном философ сытно поел, служанка давно накрыла его теплым одеялом, а финансовое положение философа, успехи и стабильность положения при дворе давно вызывали восхищение соседей и массы мелких чиновников. И вот, наконец, наступает странная развязка. Кажется, он снова пришел к Учителю, и Учитель принимает его как равного себе:
- На этот раз ты сам сформулируешь себе свою третью ступень посвящения.
- Не знаю, как и начать. Я многое узнал, но то были простые знания, не требующие особого преодоления. Но одна мысль очень тесно связана с идеей жестокого испытания, которым вы подвергли меня.
- Не стесняйся.
- Мне кажется, сила, которую приходилось преодолевать, это страх мирового сознания перед познанием себя. Этот страх управляет человечеством, и он удобен большинству. У движимых этим страхом возникает желание и возможность мучить других людей, ставить себя выше остальных и блаженствовать среди чужих страданий. Этот страх сливает в единое целое добродетель и эгоизм, насилие и великие идеалы. Способность сказать нет страху ничего не дает обладателю, она только незримо помогает другим совершать нормальные поступки. Страх способен обогащаться знаниями, заменять одни суеверия на другие, еще более страшные, заставлять ложь менять обличия. Но сила преодоления – единственная сила, которая способна накапливаться незримо в этом океане страха и не усиливать его. В ней – единственный шанс преодоления страха через много столетий.
- А люди, что ты думаешь о людях?
- Не надо ждать благодарности от одержимых страхом. Они делят проявления страха на пороки и добродетели. Многие упиваются своей святостью. Они всегда будут считать себя умнее меня, сильнее меня, а на самом деле просто претендовать на более крупный кусок в жизни. А избранные из них будут писать философские трактаты и полагать, что такие как я обязаны переплюнуть их своим пустословием. Люди даже не понимают, как они незримо связана мыслями друг с другом. Многие ученые, философы и поэты даже не производят собственные мысли и изначально на это не способны. Они просто компилируют чужие мысли, подавляя других людей, и выдают чужое за собственное. Я их даже не осуждаю, далеко не все они понимают, что делают. Хотя не испытывать благодарность к миру людей за те знания, которые они тебе дают, и всё приписывать собственному уму глупо и подло.
* * *
Ян Фуцзы задергался среди сна и подсознательно ощутил желание срочно проснуться. Бежать, бежать из этого мира холодных гор, бежать от дурных снов, непонятных разговоров и ненужных испытаний. Во сне он унесся за 10 000 ли, туда, где должно быть царство совершенство, тепло, персиковые сады, страстные женщины, довольные крестьяне, и над всем этим миром должен править мудрый император. А попал он в царство холода и варварства.
Ух, проснулся, наконец. Солнце встало, тепло и уют. Карпы играют в воде. Легкий ветерок доносит приятные запахи из кухни. Как повезло! Ведь бывают сны, способные обездвижить человека на долгие годы. Ян Фуцзы читал о подобных историях. Вот крестьянин Ван из уезда под Сианью двадцать лет назад заснул, а проснулся только через семь лет. Представить только! Ян Фуцзы мог проспать юбилей матери императора, остаться без награды за ученый труд, а вместо жизни в прекрасной стране на прекрасной должности блуждать во сне среди снегов и нищих варваров. Как хороша жизнь! Положительно, эту жизнь надо уметь ценить. Зачем ему потрясать воображение друзей, будоражить их чувства, если это не удается сделать легко и с удовольствием. Нет, трактат будет написан позже. Сейчас пора готовиться к юбилею.
Ян Фуцзы зашел в дом. Маленький светильник на его рабочем столе продолжал чуть гореть. Видимо, служанка вчера позабыла её потушить. Ян Фуцзы обрадовался и даже решил не корить её за зря сожженное масло. Он взял черновик, вновь прочитал знакомую фразу, чуть усмехнулся и поднес к огоньку. Бумага загорелась. Ян Фуцзы чуть не вскрикнул от удовольствия. В какой-то момент в язычке огня ему почудилось видение холодного плоскогорья и напряженное выражение лица неведомого ученика, идущего сквозь него. Рука философа срочно повернула листок бумаги. Огонь разгорелся.
Ученая компиляция под торжественным и несколько претенциозным названием «Всё совершенномудрое во Вселенной славит величие Сына Неба и его родителей», поданная почтительным Ян Фуцзы через две недели после неприятного сна, удостоилась высочайшего одобрения и щедрых даров автору от Сына Неба. Счастье Ян Фуцзы невозможно было описать в самом объемном, ученом трактате.
Белый туман
Как-то в одном тибетском селении я повстречал старичка, почитавшегося местными жителями за святого, хотя ничего святого в убого одетом старичке не было видно. Принято к таким ходить за советом. Лично я в восточные хитрости не слишком верю, предпочитаю туризм и глазеть на всякие достопримечательности. Но я и пошел в поисках мудрости. Старичок принимал у себя в комнатушке, давал советы, лечил и кормился скромной платой за услуги. Он усадил на старенькую табуретку, пощупал пульс, улыбнулся и сказал:
«Зачем вам поиски Будды? Лучше я расскажу вам одну историю. Жил-был мальчик, бедные родители не могли его прокормить и пристроили в монастырь. Практически большинство монахов так начинает у нас свой путь. Жизнь мальчика была тяжелой – голод, молитвы, работа. Особенно досаждали ему его соседи по келье – такие же мальчишки-послушники, только более сильные и агрессивные. От их вечных насмешек и подзатыльников мальчик дергался, страдал, и в его сердце зрела мечта – сбежать из монастыря, стать великим магом и святым, вернуться и отомстить обидчикам. В восемнадцать лет он смог уйти из монастыря и найти достойного учителя. Три года он работал за похлебку и рваные лохмотья, потом ушел и нашел еще более достойного учителя. У этого учителя была великая сила и огромная библиотека святых книг. Через пять лет он перечитал все книги, ушел жить в другое ущелье и построил собственную келью. Келью он, как и его учителя сделал среди гор и снегов, а жил подаянием, приносимым из селения ниже по ущелью. Казалось, почти не было миров, куда он не проникал своим сознанием во время медитации. Казалось, не осталось книг, которые он не читал. И с телом уже взрослого мужчины начали происходить чудеса. Он мог часами сидеть в снегу, не чувствуя холода, а снег вокруг него таял. Медитируя, он мог ощутить себя пустотой, лишенной тела, пролететь по всем ущельям вокруг, заглянуть в каждый дом в долине и поразить посетителей своей осведомленностью. Он даже научился творить мелкие чудеса, и количество посетителей начало расти. Но отшельник еще не был доволен, он не ощущал пока в себе сил вернуться в старый монастырь, поразить и уничтожить обидчиков. На девятый год самостоятельной жизни произошло чудо. Медитируя, отшельник начал приближаться к чему-то плотному и непонятному. Перед его сознанием возник Белый туман, плотный, всё поглощающий и немного пугающий. Три месяца отшельник приближался к Белому туману, соприкасался с ним, но боялся войти. Однажды он решился. Белый туман оказался нестрашным. Отшельник двигался сквозь туман, ничего не видя и не замечая длины пути. Неожиданно его понесло вверх, и вместо тумана его душа оказалась высоко над горами между солнцем и снежными вершинами. Далеко к югу виднелась Индия, а на севере за краем гор, как показалось отшельнику, он даже разглядел полоску монгольских степей. Совсем внизу словно маленькая точка виднелся вход в его келью, и совсем игрушечным выглядело родное ущелье с ручьем, крошечным селением, скалами, стадами домашних животный и пастбищами, подступавшими к полосе вечных снегов. И наступило чудо – между его парящей в небе душой и далекой землей вместо облаков, ветров и стай птиц понеслось клочьями тумана его прошлое. Он вспомнил всё – мальчишек-обидчиков, годы послушания в монастыре, учителей, мудрые книги, холод, голод, упорный труд и непрерывные поиски. Неожиданно он понял, что ему глубоко безразличен старый монастырь, тупые мальчишки, выросшие во взрослых монахов, старые обиды и даже мечты о близком величии монаха-отшельника. Он ощутил небывалую легкость и свободу и полетел назад сквозь Белый туман безо всякого страха и волнения.
На следующий день монах покинул келью, спустился к вечеру в селение, на деньги, имевшиеся у него от подаяния жителей, купил водки, снял на ночь женщину, а утром пошел своей дорогой, куда вела душа».
Старик закончил рассказ. Я сидел недоумевая.
«Неужели в этом есть мудрость Будды?» - спросил я.
«Мудрость Будды во всем», - ответил старик. – «Её нет только в нелепых рассказах подуревшего от старости человека. Сложи руки у груди, закрой глаза и подумай о Будде».
Я сложил руки, но подумать о Будде не успел. Перед глазами возник Белый туман, тело оторвалось от табуретки, я понесся неизвестно куда. Когда я очнулся, старик уже достал деревянные пиалки и разливал в них местную водку. Туман исчез.
«Этот туман достался мне от отца. Он перестал быть монахом, но кое-какие способности сохранил», - объяснил старик.
«Сколько я вам должен?», - спросил я.
«Водка стоит пять юаней. Можете дать больше по своему усмотрению»
Видимо я дал более, чем достаточно. Старик хлопнул в ладоши, и из соседней комнаты немедленно принесли закуску. На прощание старик порекомендовал не слишком увлекаться хитроумными вещами, а в трудную минуту вспоминать моё путешествие сквозь Белый туман.
Где-то через неделю я попробовал заказать в харчевне ту же водку и закуски. Вкус у них оказался отвратительным. Ох, уж этот мудрый, нищий Восток! Чего только не придумает для придания вкуса еде и водке. Впрочем, и о женщинах восточных я не самого высокого мнения, и о восточной мистике – сплошной туман. Но воспоминания о Белом тумане действуют самым непонятным образом, вроде и вспоминать нечего, а задумываешься… Потом кажется, будто здесь жизнь как в тумане, а сверху туман прозрачен, мир как на ладони, и путешествие вверх сродни путешествию в завтра.
Женская логика
Известный китайский философ Суй Жуй сидел и размышлял о бездонном. О безграничном Суй Жуй уже много размышлял и еще больше творил, став автором семи томов гениальных произведений. Теперь он только решил уточнить ход своих мыслей, сосредоточившись исключительно на частном аспекте безграничного – на бездонности. Неожиданно ход его гениальных мыслей спутался. Шум соседей за окном стал нестерпимо резким и громким. Суй Жуй нехотя оторвался от тонких и величественных рассуждений и решительно хлопнул в ладоши. Старый слуга Дунь Цай вошел в кабинет философа и почтительно склонился.
«Старый Цай, что за шум?» - Суй Жуй был краток. Только недовольный изгиб бровей показал его нетерпение.
«О благороднейший и почтеннейший господин, у соседа Ван Си потерялась коза. Вся семья отправилась на поиски. Сейчас часть искавших сбилась с ног, вернулась домой и спорит о поисках потерявшейся козы».
Суй Жуй взглянул на слугу с презрением:
«Такая мелочь и столько шума». Затем он сделал паузу и добавил: «В моем доме больше слуг, чем родственников у этого козлодоя. Пошли человек пять. Пусть найдут эту козу, а соседей попроси не шуметь».
Дунь Цай привычно согнулся чуть ли не пополам в знак уважения и вышел. Суй Жуй рассеянно смотрел по сторонам, слушая шум соседей, затем шум прекратился, видимо, Дунь Цай передал соседям просьбу философа и выслал слуг на поиски козы. Суй Жуй еще раз взглянул на потолок и предался мыслям о бездонном. Увы, мысли о потерявшейся козе соседей мешали философу работать. Часа через два он снова вызвал Дунь Цая и спросил о поисках. Слуга был вынужден ответить, что козу пока не нашли, а слуги еще не вернулись. Суй Жуй приказал послать еще пять слуг и снова попытался сосредоточиться. Ничего не лезло в голову. Вплоть до обеда философ размышлял, но не смог записать и одной толковой мысли. После обеда Суй Жуй возобновил размышления и почти сочинил гениальную фразу, когда ещё больший шум соседей окончательно вывел его из себя. Философ не выдержал и хлопнул в ладоши трижды. Старый Дунь Цай влетел в кабинет взволнованным жаворонком, мигом превратился в послушный знак вопроса и замер, чуть не касаясь головой собственных колен.
«Что за шум? Я уже послал десять слуг. Неужели не могли найти одну козу? Неужели между поисками быстроногого скакуна, пробегающего 10 000 ли, и ленивой козой нет разницы?»
Дунь Цай упал на колени и запинающимся голосом попробовал объяснить:
«О господин! Коза не могла уйти далеко, но она пошла по дороге на запад в город Цяньчжоу, а там по дороге столько различных ответвлений, что никаких слуг не хватит на поиски. Всё селение сбилось с ног в поисках козы. Люди с трудом возвращаются назад. Половина искавших потерялась. Их жены волнуются, надеются, что мужья хотя бы успеют вернуться домой засветло и не будут ночевать под открытым небом. Где коза, никому не ведомо».
Суй Жуй выслушал слугу, задумался и начал причитать: «Горе мне, горе мне, как я раньше не подумал?»
Слуга Дунь Цай заволновался, но выдержал почтительную паузу и, наконец, спросил: «О чем вы, благороднейший господин? Я немедленно прикажу слугам вернуться или искать козу хоть три дня, но найти её!»
Суй Жуй посмотрел на слугу и промолвил: «Конечно, я горюю не о жалкой козе соседей. Я думаю о своих величайших трудах. В них так много разветвлений мыслей, столько возможностей, что простой ум невольно начнет путаться в них и не найдет самых простых вещей, которые больше подходят его примитивному умишку, чем гениальное разнообразие, открывающиеся в моих произведениях. Ну, а прямой путь к моим главным идеям примитивному умишке совсем не под силу!»
«О высокомудрый!», - ноги слуги Дунь Цая сами подогнулись от глубины его мышления, и он бухнулся на колени.
Жена философа Гу Сюеянь в это время стояла за дверью, слушала высокомудрые суждения мужа и невольно воскликнула: «Ах!» Философ услышал, нахмурился и попросил жену войти.
Гу Сюеянь выдержала почтительную паузу и заметила:
«Я, разумеется, не слишком мудра в философии, но немножко понимаю логику коз. Им абсолютно наплевать на пути человеческого ума и действия человека, прокладывающего различные дороги. Они бредут напрямик, смотря, где трава гуще. Зачем ловить козу, плутая по готовым дорогам? Лучше забыть про дороги и шире открыть глаза!»
Суй Жуй выслушал замечание жены и погрузился в еще более глубокие раздумья. Через некоторое время он открыл глаза и воскликнул:
«Совсем горе. Я строю свою философию, давая людям самые различные пути мысли. Большинство людей пойдет по готовым дорогам. По зеленой траве своим путем мимо моих совершенных дорог пойдут только козы, козлы, да гении. Как же отличить козлов от гениев, если следы их в начале пути будут столь схожи?»
«По длине пути», - ответила Гу Сюеянь. – «Козу, наверняка, найдут не сегодня, так завтра. Гения придется искать куда дольше!»
Прозрение Бхарира
Раджа Бхарир с детства ощущал себя могучим воином и великим брахманом. Не было ему равных в схватках с юношами и зрелыми воинами, не было ему равных среди молодежи, допущенной до бесед с мудрецами. Но однажды он встретил гадалку Маритху, и та нагадала ему путь Великого Просвещенного. В девятнадцать лет Бхарир покинул отцовский дворец и стал искать свой путь к истине. Народ отвернулся от Бхарира, и он пошел странствовать по разным царствам, искать себе пропитание подаянием и беседовать с мудрыми людьми. По дороге он медитировал и беседовал с отшельниками, а в каждом городе заходил к ученым и в библиотеки, где читал самые древние манускрипты и философские трактаты.
Повинуясь карме, он действительно стал ученым, магом и великим медитатором, а в середине жизни создал своё учение о непротивлению злу насилием, вреде мяса, злословья и способности видеть добро через каждую злую мелочь жизни. После сорока популярность Бхарира стала неожиданно расти, к нему приходили за советом, он советовал, и людям помогало, к нему приходили лечиться, он прикасался, и болезнь проходила. Но что-то в душе Бхарира подсказывало ему, что он какой-то ненастоящий мудрец. Он не ощущал истинной мудрости в своих словах и деяниях. Сказал или благословил, как нажал какой-то ключик в душе слушающего, а сам думал, что он просто повторяет весьма неглубокие мысли, пришедшие давным-давно ему в голову, когда он шел из дворца и мечтал стать очень умным, духовным и уникальным.
В семьдесят лет он устал жить, и, повинуясь его воле, на него напал и съел тигр. Тигр был стар, и Бхарир хотел продлить его мучения жизни, чтобы он потом возродился в мудрого и сильного слона. Душа Бхарира воспарила к небесам, и по дороге наверх он вдруг увидел душу умершей гадалки Маритхи и обратился к ней:
- Маритха, я не понимаю смысл твоего гадания. Я столько лет стремился стать мудрецом, и ни как не могу понять разумность этого шага. Мудрецом я стал только в понимании окружающих, а сам ощущаю себе не более знающим, чем в юности.
Душа Маритхи заколебалась:
- Бхарир, ещё когда мы не встретились, моя мать гадала и нагадала, что, если ты не станешь мудрецом, ты станешь великим раджой и покоришь мечом и огнем царство Нага. Вся моя семья оттуда родом, одна мысль о раззорении моей страны пугала меня, и я соврала во время гадания.
Бхарир услышал и рассмеялся:
- Царство Нага, жалкая область посреди болот за сто дней пути от моего царства. Воевать ради него смешно. Вокруг масса куда более прекрасных царств. Более того, если бы я захватил бы все царства вокруг, царство Нага покорилось бы мне без войны. Его трусливые мужчины подчиняются без промедления.
Душа Маритхи совсем пришла в смущение:
- Вот и я потом часто думала, зачем тебе могло понадобиться убогое царство Нага? Все великие раджи проходили мимо него со смехом и презрением.
Душа Бхарира задумалась и в тот же миг поняла закон кармы и нелепость учения, которое он оставил после себя на земле.
Камень-спотыкун
Происхождение этого камня уходит в глубь языческой Руси. По преданию, первый камень заметил богатырь Вольга, нагнулся и с дороги отбросил. Огромный был камень. До сих пор он лежит в неизвестном валдайском лесу, а забредшие туда туристы иногда залезают на него и отдыхают. Был камень-спотыкун, а стал огромным валуном. Существовал ещё один камень-спотыкун, за ним попытался спрятаться Соловей-разбойник, когда Илья Муромец встряхнул дуб специалиста антихудожественного свиста. Упал Соловей-разбойник, но не помог ему камень. Илья его объехал, а самого Соловья-разбойника схватил, избил до полусмерти, связал и в Киев уволок. Остался лежать камень-спотыкун сбоку от Муромской дороги. Проезду добрых людей не мешает, а споткнуться об него может только богатырь. Теперь в это предание верится с трудом – перевелись былые богатыри на Руси. Некому теперь о такой большой камень споткнуться, разве что всем телом удариться. Самая таинственная история камней-спотыкунов связана с волхвом Мстиславом Кленка. Жил он где-то в верховьях Москва-реки и с людьми мало общался. Лес, в котором он жил, Мстислав усеял камнями-спотыкунами. Маленькие то были камни, совсем не богатырские. Если человек шел в гости к Мстиславу Кленка с нехорошими намерениями или не был люб хозяину, то начинал он спотыкаться. Один раз споткнулся – предупреждение, пора назад возвращаться. Второй раз споткнулся – начинались дела дивные, человек бродил по кругу, спотыкался о деревья и возвращался на прежнее место. Если второе предупреждение не действовало, незваный гость собирался с волей и находил путь вперед, то тут ждал его третий камень. Это означало, что Мстислав Кленка дальше препятствовать гостю не будет. Он уже собрал ценные вещи и отошел в сторону. Самые наглые доходили до жилища волхва, праздновали победу, но Кленку не находили. Где он был в это время, никто не знает. Али совсем рядом за деревом стоял или далеко отошел. Мог волхв от обиды покинуть свой лес на много дней. Но, когда незваный гость уходил, неизменно возвращался к родной хижине. Если же человек люб был Мстиславу Кленка, то доходил прямиком до его жилища и никаких камней-спотыкунов не замечал. Из-за этого среди кривичей, да вятичей долгое время случались языческие споры – существуют ли камни-спотыкуны в природе, как они выглядят и какие последствия бывают после столкновений с ними.
Много лет жил Мстислав Кленка в родном лесу, обучал молодых волхвов, и уходили от него молодые волхвы, унося знание о камнях-спотыкунах и массе других непонятных ныне премудростей. Поэтому чудесные предания о чудесных камнях ныне не только с именем Мстислава Кленка связывают. Тут-то узнали люди, что камни-спотыкуны бывают видимые и невидимые, лесные и полевые, речные и морские, медленно движущиеся и неподвижные, но спотыкунами они становятся только после непонятного ритуала в самом начале новолуния. Многое узнали, а ещё больше оказалось скрыто, особенно, какие неприятности ждали споткнувшегося о третий камень и его потомков. Волхвы были людьми скрытными и серьезные тайны берегли свято. В те времена пришли на Русь христиане и начали на Кленку охоту. Знали христиане методы верные – загонная облава, сожжение в срубах, пытки и убийства мечами. Никакого страха перед Кленкой они не испытывали – какой смысл бояться человека, предпочитавшего уйти от незваных гостей, а не убивать их. Многие споткнулись, но все устояли и дошли до жилища волхва. Как он ушел, никто не знает, но назад не вернулся и не сумел бы – воздвигли христиане на месте его жилища сперва часовню, затем храм, а позднее даже монастырь возвели. Жили они хорошо, только спотыкались часто. Вот тогда люди окончательно уверились, что камни-спотыкуны бывают видимые и невидимые. Видимые камни даже стали приспосабливать для дел разных. Клали вместе с другими камнями при строительстве печей, стен зданий и оград. Самые ловкие клали камень на меже, чтобы соседи не заходили, а христиане даже на могилы. Причем сами не ведали, что творили. Говорят, несколько видимых камней-спотыкунов в 1812 году положили в основание редута Раевского на Бородинском поле. Сперва французы долго о редут спотыкались, потом русские и французы, когда друг у друга редут пытались отбить, а закончилась Бородинская битва оттого, что и солдаты, и военноначальники перестали понимать происходившее с ними. Именно так, битва закончилась от всеобщей растерянности. И, говорят, Наполеон с того дня до самого последнего дня бегства из России оставался в состоянии недоумения.
Особое распространение получили камни-спотыкуны после начала монголо-татарского ига. Многих тайных волхвов увели в рабство в Поволжье, Казахстан и Монголию. Бежали они из этих мест во все стороны и везде после себя камни-спотыкуны оставляли. Это они делали, чтобы их местные жители случайно не обнаружили и обратно в рабство не обратили. Так появились загадочные невидимые камни на Дону и Урале, в Крыму и в Сибири. Вплоть до Сахалина и Камчатки бежали волхвы. Да, что Сахалин! Говорят, экспедиция Беринга споткнулась на ровном месте. Причем судно с русским капитаном без проблем вернулось в Петропавловск-Камчатский, а Беринг не смог, умер во время зимовки, и команда его перегрызлась, пока домой возвращалась. В иные столетия камни-спотыкуны наводили такой страх, что святой монах Иннокентий Углический в 16 веке написал трактат «Против камней-спотыкунов». В трактате написано следующее: «Вера в камни-спотыкуны есть вера языческая и идет от дьявола. Над истинным христианином камни-спотыкуны власти не имели и иметь не будут. Иисусом Христом нам заповедован единственно верный и светлый путь – путь в рай после смерти и путь в рай на земле после второго пришествия единственного Бога нашего Иисуса Христа. Поэтому христианин всегда неуклонно идет вперед, а, когда спотыкается, то не предается греху уныния, а только сильнее молится. Не предупреждение это, а козни нечистой силы. Если от случайного камня с кем какая беда случается, то это не беда, а испытание Божье, данное нам для проверки прочности веры. Если же после столкновения с языческим камнем верующий гибнет с именем Христовым на устах, то это признак благой. Вознесут такого верующего ангелы на небе, и примут его сам Христос, да пресвятая Богородица. Русский же народ труслив и неблагодарен есть. Надо вероотступников бить кнутами и батогами, казнить немилосердно и непрерывно заставлять идти вперед по указанному им нашим Богом пути. Так спасем его душу, которая важней спасения жизни маловерного и жестковыйного народа, да и сами от Бога хвалу заслужим». Говорят, у самого Ивана Грозного от чтения трактата слезы на глаза навернулись и послал он Иннокентию шубу парчовую, золотом шитую со своего плеча. Ту самую, которую через пару лет у святого монаха отнял опричник Всеволод Галицкий, а самого монаха забил до смерти за попытку сопротивления. Позднее, казнив опричников совсем за другие грехи, Иван Грозный взял её обратно в казну. И досталась она Борису Годунову.
Постепенно в борьбе с камнями-спотыкунами нащупала власть метод верный – чем самим вперед идти, надо впереди побольше народа пустить. Действительно, народ стал спотыкаться регулярно и привычно. Многие пострадали, стали роптать и сочинять басни про дураков и дороги. Однако, скоро обнаружили, что власть спотыкается на свои камни, а народ на свои. «Страшно далеки мы от народа», - негодовали декабристы. В Петербургском и Московском университетах попытались провести научные исследования камней-спотыкунов и страшно расстроились. Ни одного приличного материала не было найдено. Крестьяне приносили свои камни, дворяне свои, купцы – третьи. На проверку все камни оказывались обычными и безобидными. Более тщательная академическая проверка камней только подтвердила теорию Ломоносова об изобилии российских недр полезными ископаемыми. Единственное, о что споткнулась наука, трудности в исследовании причин медленной их добычи. К работе подключились писатели и историки. Оказалось, что единственным достоверным источником остался трактат Иннокентия Угличского, все остальное было настолько богопротивно, что пришлось срочно записать в языческие суеверия. Особенно вознегодовал Достоевский и написал роман Бесы. Более интересен был подход физиолога Павлова. Он объяснял предание о камнях-спотыкунах особенностями условных и безусловных рефлексов русского народа и возмущался нехваткой средств на опыты по измерению слюноотделения у крестьян и мастеровых в момент спотыкания. Большевики формально тему закрыли.. По их новой вере получалось, что для марксиста камни-спотыкуны не существуют, поскольку Бога нет, а есть Маркс. Что касается старых традиций, то их надо переиначивать и заново творить на благо пролетариата. «Нам, пролетариям, никакие суеверия прошлого не страшны», - вещал Ленин на заводе Михельсона в 1918 году. – «Пусть буржуазия спотыкается об учение Карла Маркса. Мы идем правильным путем к светлому будущему мировой диктатуры. Ура, товарищи!» Однако тот же Ленин вместе с Троцким и Сталиным позднее выделили значительные средства на тайные исследования камней-спотыкунов под патронажем ЧК. Их искали вплоть до Тибета. Крупным энтузиастом этого дела был товарищ Андропов. Однако материализм исследователей давал о себе знать. Как говорилось в секретном докладе академика Вильниченко «камни-спотыкуны не существуют, потому что у нас любой генсек может развалить страну и не споткнуться». Именно этот доклад незадолго перед смертью Андропов передал Горбачеву, а тот послал копию в Оксфорд и получил краткий совет верить тайным докладам и не верить суевериям. Именно так поступил Горбачев. Существование камней-спотыкунов отрицается до сих пор. Недавнее интервью Павловского лучшее тому подтверждение. Он буквально светился оптимизмом во время ответов, а на вопрос корреспондента Дейли Мейл о загадочных камнях сказал бодро: «Какие камни? С 2000 года мы уже не спотыкаемся, а просто летим. Более того, лучшие люди давно оторвались от земли и работают в офисах, а в офисах случайных камней не бывает». В подтверждении своих слов Павловский сослался на директора ФСБ господина Бортникова.
Лично мне против слов Павловского возразить нечего. Смущают только поверья о камнях-спотыкунах, записанные известным этнографом Афанасьевым в 19-ом веке. Суть поверий в том, что переделать и победить прошлое невозможно, как невозможно вымолить у Мстислава Кленка и других волхвов прощения за прошлые преследования или доказать камню свою порядочность. Не камень идет к человеку, а человек к камню, и своей верой во всесилие делает камень для себя невидимым. Камень же только поворачивается к человеку так, как он того заслуживает.
Мудрость махараджи
Великий Махараджа всех махараджей, Брахман всех брахманов, Воин всех воинов и прочая, прочая, прочая, короче, раджа небольшого княжества на юге Индии решил испытать своих подданных и попросил описать свои качества.
Целый день министры и полководцы изощрялись в лести. Раджа узнал, что он самый мудрый, самый сильный, самый храбрый, самый проницательный. От министра ирригации он узнал, что воды рек жаждут ему служить. От министра финансов узнал, что подданные просто пляшут от радости, когда приходит пора платить подати. Даже когда брахманы начали уверять раджу, что Боги давно приняли его в качестве учителя и наставника, раджа не удивился и не изменил выражения лица. Под вечер раджа с благосклонной улыбкой распустил двор на отдых и удалился в свой гарем. Пройдя через комнаты гарема, он переоделся, юркнул в потайную дверь, вышел за стены дворца, с кем-то встретился и вернулся обратно.
На следующее утро он принял визиря с докладом о маленьком отряде англичан, перешедшим границу княжества и наступающим на столицу. Лицо визиря было решительно, доклад полон патриотических комментариев.
- Меня очень волнует состояние нашего войска, - сказал раджа, - как бы чего не вышло!
- Почему? – воскликнул визирь. – Наши воины-львы рвутся в бой и уничтожат врага!
- Львы ли они? – задумчиво покачал своей головой раджа. – Вчера я узнал о себе много хорошего и подумал, что, раз лучше меня нет никого в княжестве, то наши войска не столь хороши, как они о себе говорят. Хотя мудрецы учат нас, что нехорошо судить о людях и мире по себе. А ты как думаешь, мой друг?
- Что вы?! Солнце всех солнц, правитель всех правителей, мудрецы так говорят о простых смертных, а истинный махараджа это мерило Вселенной! – воскликнул визирь. – Не сомневайтесь в нас, я сам готов повести войско вместе с первым полководцем и бросить трупы врага к вашим ногам.
- Спасибо, мой верный слуга, ты развеял мои сомнения, - ответил раджа, - выступай и дай бой.
Визирь вышел к войску, раджа постоял у окна и посмотрел на шествие слонов, конницы и пехоты, подумал и вызвал летописца. Летописец записал с некоторыми добавлениями пересказ разговора раджи с визирем и стал ждать продолжения. Раджа улыбнулся.
- Раз ты хочешь продолжения, то придется тебе остаться во дворце под стражей дня три. Вся штука в том, что ни визирь, ни первый полководец, ни министры не знают, что их посланцы к англичанам с предложениями об измене перехвачены и казнены. Войско с визирем пусть идет в бой, а ты сегодня и завтра будешь записывать мои слова о раскрытии измены среди министров против меня, визиря, первого полководца и государства. Сообщения о казнях предателей достигнут ушей визиря и полководца раньше, чем войско вступит в бой. Это подымет боевой дух воинов.
- О ужас, - воскликнул летописец, - если визирь и первый полководец предатели, то казни министров ничего не решат.
- Не волнуйся, мой друг, - решительно сказал махараджа, - англичане уже знают мои условия сдачи. Это разгром банды предателей, именуемой моим войском. Пусть выбирают между мной как легитимным подчиненным и визирем, который вместе с министрами давно надоел всей стране. Впрочем, англичанам, наверно, важнее возможность пограбить после победы и вознаграждение из моей казны. – Лицо раджи вдруг стало резким и волевым – Если не услышу о победе англичан, вывезу всю казну к соседям. Англичане это знают и не осмелятся не победить.
- Море крови, море крови, - заволновался летописец. – Неужели вам не жалко подданных?
- Да, море крови предателей и трусов, - кивнул раджа и спокойно продолжил, - история нашего княжества кончается не завтра. За это в ответе я и ты. Дав врагу бой, мы получим героическое прошлое, а, когда англичане устанут руководить таким народом как наш и предпочтут уйти, как делали все наши враги в прошлом, это великое, героическое прошлое откроет нам путь в ничуть не менее великое и героическое будущее. Короче, изложи мой замысел для потомков на бумаге как нечто уже само собой случившееся и останешься в живых. Но сперва ты мне напишешь речь в честь прибытия победителей.
Ян Чжу и его братец Ян Бу
Ян Чжу работал философом-моралистом и имел неплохой доход со своих трудов. Чиновники и народ уважали Ян Чжу, ученики приходили со всех сторон и платили за обучение. Зато его братец Ян Бу оказался неспособным хоть как-то усвоить плоды просвещения. Днем он торговал на рынке тапочками, а после работы вел непристойный, разгульный образ жизни. Он напивался вдрызг, шастал к проституткам, играл до утра в мацзян. Водку Дун Бу пил дешевую, закусывал солеными овощами, достойными разве что стола простолюдина. Проститутки были примитивными и необразованными. Ни одна не умела толком подать чай или прочитать хоть один стих Ли Бо перед сексом. Парнеры по игре в мацзян работали с Дун Бо на рынке и кроме мацзяна признавали из развлечений только петушиные бои.
Соседи Ян Бу на его вечную привычку возвращаться домой пьяным и горланить песни среди ночи. Однажды они так насели на Ян Бу, что он не выдержал и объяснился:
- Если б я не пил и не гулял, то я был бы просто бедным лавочником в полном соответствии с учением моего братца. Кто бы тогда у него учился бы добродетели и много платил бы за обучение? Если бы я вдобавок мучил бы себя иероглификой и древними трактатами, стал бы просто пародией на добродетель. Да и сам брат лишился бы стимула шарахаться от меня и скрываться от общения за письменным столом и работой. . Сейчас же он видит, что получать мало, как я и не выпивать, а бесплатно читать морали просто глупо. Чем больше он работает, тем больше цену себе набивает на радость нашим родителям. Вот и обречен я пить, гулять, веселиться, выглядеть полным дураком и теперь даже не знаю, то ли я жертва его учености, то ли он награда мне за моё чувство долга.
Развал России
Проснулся я от непонятного шума, надел тапки и поперся на кухню. Дверь в прихожей оказалась открытой, а на кухне расположилось трое здоровенных мужиков. Они пили чай и закусывали едой из моего холодильника.
- Что вы, сдурели?
- Заткнись, парень, - ответил мне старший, - мы боремся с развалом России. Нам нужны ресурсы.
Тут-то я заметил, что большая часть продуктов уже подготовлена к выносу. Припасенная к празднику бутылка, консервы, крупы и даже чайный сервиз нелепо торчали из сумок..
- Вон из дома! – рявкнул я, но тут меня тряхнули, прижали к стене и объяснили важность борьбы с развалом России.
Пока объясняли, раздался звонок, а затем в квартиру вошли две женщины с баулами и начали перекладывать к себе моё постельное бельё.
- Пылесос не забудьте прихватить, - крикнул старший.
- И свитер, - ответила одна из женщин, - у моего мужа как раз такой размер.
- Грабят! Помогите! Полиция! – заорал я.
- Не замай патриоток, - сказали мне и снова шмякнули о стену.
И точно, скоро появился участковый, вежливо поздоровался с незваными пришельцами, а меня стал назидательно укорять:
- Времена нынче сложные. Нужна мобилизация всех ресурсов нации. Зажрался народ наш. Не понимает сложности момента…
Пока он так говорил, в дверях появились двое таджиков. Один из них робко протянул бумагу участковому:
- Начальник, нам ЖЭК выделил жилплощадь, а спать негде.
- Вот азиаты несмышленые, - хмыкнул участковый, разглядывая бумагу, - берите его кровать и тащите.
- Старая кровать-то, - пробурчали азиаты.
- А что вы хотите? Бороться с развалом России и спать на новеньких кроватях? – вознегодовал участковый, - сперва поживите здесь как мы. Мы тоже не с хором начинали. Скромнее надо быть, а то у вас проблемы с пропиской будут.
-
Азиаты заткнулись и тихо унесли из дома кровать, обеденный стол, два стула и табуретку.
Потом какой-то ботан утащил мой компьютер, а половину книг оставил и долго укорял меня, что книги надо беречь, поэтому старые, с перелистанными страницами для борьбы с развалом России не годятся. Вернулись женщины, их интересовал стиральный порошок, а за стиральной машиной они пообещали прислать мужчин. Уходя, они сунули мне какие-то агитационные материалы и посоветовали прочитать. Я оглянулся, ища место, где можно присесть и прочесть агитки, но сесть было некуда.
Эх, вся наша жизнь – борьба, подумалось мне, и я попытался проснуться. Пора было привыкать к новой жизни, к новым людям, к новом перспективам. Проснуться удалось только с четвертой попытки. Подозрительно оглядываясь, я побрел на кухню варить кофе. Дверь пока оставалась запертой. Утро было как утро, несколько хмурое, но политически правильное.
Борьба с пробками
Ванька Малышев возвращался домой на трамвае. Трамвай бодро проехал полпути до остановки и застрял в пробке. Пассажиры равнодушно смотрели на крыши иномарок. Скука! Ванька подумал, что порядочные люди должны возвращаться домой только в иномарках. Сиденья мягкие, кондиционер работает, курить разрешено, никто не мешает достать из бардачка еду и поужинать. В трамвае ужинать неудобно. Правда, есть проблемы со чтением за рулем, но что за дрянь читают в современном трамвае?! Лучше быть сидящим дураком, но с иномаркой, чем стоять в трамвае как в оплоте культуры. Время летело, дышать от гари на улице становилось всё труднее. Город жаждал дождей, а дождей не было. Пассажиры роптали. Машины гудели. Голова кружилась.
Неожиданно в салоне трамвая из динамика раздался голос вагоновожатой:
«Пассажиры, вы за свободу и выбор или за пробки?»
«Свобода и выбор!», - с трудом выдохнуло несколько человек рядом с Малышевым.
«Не слышу!», - повторил женский голос.
«Свободу и выбор!», - начали скандировать пассажиры сперва неуверенно, а затем всё решительнее и дружнее.
«Хорошо, товарищи», - сказала вагоновожатая. – «Сделаем выбор – летим или дальше будем стоять в пробке. Погода сегодня неплохая, видимость пока хорошая. Через час будет поздно. Дым от машин сгустится. ГАИ над ближайшей крышей остановит, прикажет садиться, а сесть некуда, везде пробки».
«Летим», - закричали пассажиры. – «Летим, пока не поздно».
«Хорошо», - бодро ответил женский голос. – «Летим, пристегните ремни, кто может. Остальные могут затянуть ремни потуже. Вам не привыкать».
Трамвая зазвенел, покачнулся и плавно пошел вверх. Сперва он набирал высоту осторожно, Ванька даже не заметил, трамвай ли поднимается, или крыши машин стали потихоньку опускаться, затем трамвай поднялся метра на три, чуть-чуть сдал вбок и медленно полетел вперед. С места, где стоял Малышев, стали видны окна и интерьеры квартир соседнего дома. В ближайшем окне на подоконнике лежала кошка и уныло разглядывала трамвай. Трамвай взял ещё выше, но аккуратно. Уши чуть-чуть стало закладывать, но именно чуть-чуть, как в скоростном лифте. Из окна подуло более чистым воздухом. Летим! Летим! Ещё немного, и пассажиры оказались выше крыш многоэтажек. Открылся прекрасный вид над вечерним городом. Пространство над Москвой удивило свободой и безлюдностью. Внизу гарь, пробки, а здесь пустота, только в стороне куда-то на окраину торопливо летел одинокий Икарус. Ваня смотрел и искал глазами крышу родного дома. Но крыши новостроек были слишком похожи, Ваня растерялся и не заметил. Через пять минут полета трамвай оказался над разворотным кругом у конечной остановки и начал снижаться. Посадка прошла удачно. Пассажиры немедленно разделились на две партии. Одна радостно выскочила из трамвая, другая приготовилась ехать обратно к своим остановкам. Ванька подошел к кабине вагоновожатой: «Извините, а моя остановка?» «В режиме полета она не предусмотрена», - буркнула женщина и занялась своими делами.
Обозленный Ванька Малышев вышел из трамвая, глубоко вздохнул и полетел к себе. Лететь в одиночку было куда труднее, портфель с бумагами тянул куда-то вбок, от напряжения Ванька потел и пот стекал на глаза. Только природная внимательность помогла Малышеву увернуться от летящего навстречу поезда метро и плавно пойти на посадку к родному подъезду.
Эпоха большой нелюбви (по Макаревичу)
Малышев проснулся от кошмара. Ему приснилось, что он стал экстрасенсом. В принципе, каждый имеет право стать экстрасенсом или объявить себя экстрасенсом. Последнее даже удобнее и доходнее. А во сне каждый может мнить себя хоть Наполеоном, хоть Путиным. Причину кошмара Малышев никак не мог уловить. Он потянулся и посмотрел в окно. Прекрасное воскресенье, прекрасная погода. Ванька сел на кровать, почесал затылок и подумал, что ничего необычного вокруг нет. Бывает, присниться этакое... Весь в задумчивости, Малышев пошел бриться, взглянул в зеркало и вздрогнул - лицо прежнее, а чувство, будто он стал экстрасенсом вернулось с прежней силой. Малышев чуть не выронил безопасную бритву от растерянности. Ему показалось, будто в своих глазах он увидел нечто незримое, лезущее прямо в его душу. Как такое могло случиться, что он сам собственными глазами полез себе в душу и увидел нечто незримое, Малышев не понял. - Ладно, чего стоишь? Брейся, дурак, всё равно ничего не скажу, - услышал Ванька внутренний голос и послушно стал бриться. Снова успокоился Малышев только за завтраком.
После завтрака предстояла прогулка, естественно, по магазинам. Полагалось закупиться на рабочую неделю. Прямо у подъезда Малышев почти столкнулся девушкой лет. В глазах её Малышев увидел дискотеку, самодовольные лица парней, пиво и ещё что-то, подозрительно смахивающее на порнуху. - Как она что-то видит вокруг? Похожее, она ничего не видит! - почему-то подумал Малышев и на всякий случай сделал шаг в сторону, пропуская её мимо себя. Дальше начался полный кошмар. В глазах встречного мужчины Малышев увидел целый конфликт с какой-то женщиной, не закрывшей ему наряд на ремонтные работы, якобы, просто из вредности, мол, и так много заработал в этом месяце. Далее последовала сцена выяснения отношений с домашними. У следующего мужчины в глазах Ванька увидел небольшой кухонный столик и чуть не сблевал. Путинка с Очаковским вызвала невольные спазмы в желудке. И снова возникло ощущение, будто встречные не видят друг друга из-за всяких картинок в глазах и расходятся мимо случайно. Вот, сейчас им повезло, а в следующий раз не повезет. С особым страхом Малышев переходил дорогу к Седьмому континенту. Он и раньше опасался шальных автомобилистов. А теперь выждал особо большого просвета между машинами и судорожно перебежал дорогу, пытаясь случайно не увидеть глаза водителей.
В магазине было особенно тяжело. Продавщица его не видела. В её глазах был грязный кишлак и обозленность на родных, которым она высылала деньги и ещё какая-та азиатская морда, видимо, любовник. Любовник был нищий, жадный и не хотел тратиться на съём отдельной квартиры. И квартиру, и продавщицу он хотел иметь только напополам с братом. Каждый человек ничего не видел, кроме того, что видел у них в глазах Малышев. Продукты покупатели брали чисто машинально, правда, кое-кто иногда замечал товары на полках, но Малышев быстро сообразил, что это вызвано чувством голода. Полюбовавшись на очередной кишлак и очередного любовника в глазах кассирши, Малышев поплелся домой. Войдя в ванную, он снова посмотрел на зеркало, пытаясь вычитать, когда он перестанет быть экстрасенсом и услышал прежний голос - дурак, все-равно не скажу.
Тоскующий Малышев включил телевизор. В телевизоре возникло лицо Макаревича, он раскланивался аплодирующей публике и не замечал её. Потом оркестрик заиграл и Макаревич бодро запел: "Не надо прогибаться под изменчивый мир, однажды мир прогнется под нас..." В глазах у Макаревича Малышев увидел отличные интерьеры квартиры, пляжи, плавание с аквалангом, кредитку Мастер кард, выяснение отношений с продюссером, молоденьких, грудастых девиц и массу полезных связей. В какой-то момент Малышев увидел Медведева, ео протянутую руку и физически ощутил, как подобострастно и инстинктивно согнулась шея Макаревича. Малышев выключил телевизор, вспомнил, что завтра ему идти на работу и смотреть в глаза сослуживцам и начальству. От ужаса Малышеву захотелось взять больничный, но тот же внутренний голос сказал - и не пытайся, ты слишком здоров. - Да, здоров, - невольно ответил Малышев и понял, что начал заговариваться.
Братство
Корни этого братства восходят к глубокой древности – временам фараонов, загадочной харапской культуре в Индии и зиккуратам шумеров. Уже тогда принадлежность к этому братству считалась делом опасным и сверхъестественным. Люди искали членов этого братства в надежде узнать их образ мысли, особенности телосложения, способы организации и размножения. Речь идет о самом загадочном и таинственном братстве в истории человечества – Белом Братстве, Братстве Любителей Творить Добро Исподтишка (БЛТДИ). Всевозможные слухи и подозрения складывались в легенды, обрастали подробностями и научными фактами. Говорят о существовании некой главной ставки членов БЛТДИ высоко в тибетских горах. Место получило кодовое название Шамбала. Не одна экспедиция отправлялась на поиски среди снегов и скал, блуждала и возвращалась ни с чем. Отдельные счастливцы добирались таки до загадочного места, но вернувшихся было еще меньше. Коварные члены Братства занимались перевоспитанием попавших в их руки искателей приключений, проводили над несчастными опыты в области генной инженерии и процесс освобождения затягивался на долгие годы.
Члены Братства обладают потрясающими способностями и возможностями влияния. Речь идет о непонятной породе людей, некоем ответвлении на древе эволюции человечества. Говорят о способности членов Братства поддерживать между собой телепатическую связь на недоступной спецслужбам мира волне, гипнотически навязывать людям иной взгляд на мир и побуждать совершать нелепые действия. Они, якобы, бродят неопознанные и корректируют ход истории. Спецслужбы нервничают, организуют утечку информации о своей постоянной готовности отразить происки членов Братства и держать ситуацию под контролем, но предъявить реальные доказательства успехов не могут. Тайную проверку на принадлежность к Братству после истории с Кеннеди проходит большинство политиков. Этого президента по ошибке заподозрили в тайных связях с БЛТДИ и, на всякий случай, убрали. Увы, вместо связей с Братством обнаружили тайную связь с Мэрелин Монро и вполне разрешенные связи с представителями иностранных держав и собственной администрации. По слухам, убийцы глубоко раскаиваются в своей роковой подозрительности, но дело сделано.
Не дали результаты посмертные вскрытия тел. Еще в 4 веке до Н.Э. некий иранский маг смущал верующих полетами над Иерусалимом, и был сбит усилием воли бдительного раввина. Ученый совет медиков города исследовал тело десять дней, но так и не дал положительного заключения по поводу принадлежности тела к представителям Братства. Какие отличительные признаки надо иметь в виду, сталкиваясь с членами БЛТДИ, глубокая тайна. В Библиотеке Ватикана на этот счет имеется ученый трактат на арамейском языке, вывезенный Флавием из разрушенного Иерусалима после окончания Иудейской войны. Говорят, сам Игнатий Лойола изучал его тщательнейшим образом, но составить детальную инструкцию по поимке членов Братства не сумел. В результате трактат засекретили до лучших времен.
Между тем, если признать реальность существования БЛТДИ, то надо признать в свете достижений современной науки и реальность опасности, нависшей над человечеством. Особый вид людей находится в конкурентном существовании с обычным видом Homo Sapiens. Это инстинктивно чувствовали мудрецы древности, это же блестяще доказал Чарльз Дарвин в книге «Происхождение видов и эволюция». Законы естественного отбора одинаково имеют власть над всеми живущими на Земле. Одно утешает – практически все обнаруживаемые представители Белых Братств оказываются примитивными имитаторами. Это подтверждают и научные опыты, неопровержимо доказывающие успешное скрещивание членов самозванных Белых Братств с обычными представителями рода Homo Sapiens, а также их движимым и недвижимым имуществом. Видимо, численность истинных представителей БЛТДИ пока не велика, а с учетом роста нормального народонаселения в наши дни, надо признать – угроза быстрого вытеснения рода человеческого сильно преувеличена. Еще много столетий человечество будет успешно развиваться. И ни одно Братство не сможет остановить привычный ход эволюции.
Станиславский
Станиславский очень любил театр и мечтал о том прекрасном времени, когда каждый человек станет актером. Ради приближения этого прекрасного момента он даже унижался, превращаясь из режиссера в обычного зрителя, но быстро спохватывался и кричал привычное «не верю!» Идея Станиславского оказался очень заразительной. Сам Мейерхольд попытался расширить число актеров за счет зрителей. Естественно, зрителям была уготована роль массовки без права пройти пробы и занять места ведущих актеров. Как объяснял этот парадокс Мейерхольд, перевод зрителя в разряд массовки хорош, но в качестве полноценного актера зритель не нужен – на профессиональном актере и так пробы ставить некуда. Впрочем, постепенно он изжил это чванство. В его лучших спектаклях профессиональные актеры начинали играть роль зрителей, а массовке предоставлялась право на иллюзию игры в главных актеров. Ещё успешнее традицию Станиславского стал развивать Маяковский. В его трактовке даже маузер становился актером. Пьесы Маяковского настолько потрясли Станиславского, что при виде маузера он терял дар речи и не мог произнести привычное «не верю!» Театр развивался, актер становился всё массовитее и боевитее. Даже сам товарищ Сталин, как человек во многом консервативный, не выдерживал и замечал «хорошо играете, товарищи, но при правильном восприятии, кто-то должен сидеть на специально отведенных местах!» Творческое замечание товарища Сталина было учтено. Революционные пьесы стали предусматривать возможность посидеть как для актеров на сцене, так и для рядовых зрителей.
К концу жизни Станиславский начал разочаровываться в театре и его массовости. «Понимаете», - говорил он, почесывая затылок. – «Когда каждый становится актером, уследить за всеми невозможно. В итоге, каждый актер сперва пытается стать режиссером для себя, а потом норовит стать режиссером для окружающих». Это печальное обстоятельство особенно проявилось в 37-ом году, когда роль доносчика стала исключительно популярна, и никто не понимал, кто выступал в роли режиссера, кто – актера, а кто – обязанного сидеть зрителя. Блаженствовал только Сталин. Ему всенародно было присуждено высокое звание Режиссера Всех Режиссеров. Зрители его приветствовали стоя и боялись присесть, а он скромно раскланивался, делая вид, будто он всего-навсего ведущий актер большого, общего театра. Станиславский громко аплодировал, кричал вместе со всеми «верю, верю!», но не понимал, что происходит. Искусство явно зашло в тупик. И тупик этот мог быть преодолен только через жесткое разграничение места в театре актера и режиссера. Увы, в борьбе за своё место каждый режиссер стал ещё актером. Станиславский так и писал в своих мемуарах – казалось, став ещё актером, режиссер понимает лучше актерскую массу. На самом деле грань между актером и режиссером стирается, и постановки спектаклей приобретают всё более любительский характер. Ещё хуже, когда каждый актер начинает воображать себя режиссером. Все думают, будто друг друга понимают. На самом деле понимают участники спектакля друг друга только как актер актера. В этой чехарде теряется адекватное восприятие самого главного спектакля – реальной жизни. Боюсь, даже зритель уже не может понять этот гигантский спектакль, поскольку зритель в зале давно превратился просто в участника массовки. Далее, как истинный сталинист, Станиславский добавляет – какие бы не были после Сталина другие режиссеры, они явно потеряют чувство сцены. Скорее всего, они будут добрее к актерам, поскольку сами побывали в их шкуре, но это будет их единственным, хотя и очень важным достоинством.
Иногда Станиславский вспоминал свою молодость и краткое общение с известным режиссером и эмигрантом из Советской России Михаилом Чеховым. Михаил Чехов, племянник известного писателя Антона Павловича Чехова, довольно скептически относился к режиссерам и актерам. В общении со Станиславским он прямо говорил о необходимости зрителя, свободного от необходимости быть актером не только в зрительном зале, но и в реальной жизни. «Видите ли, коллега», - заявил он однажды в 1910 году Станиславскому. – «Качество театра зависит от качества пьесы. Оценивать же качество пьесы должен свободный от театральных условностей зритель. Когда жизнь превращается в театр, она умирает от неправильных слов и жестов». Молодой Станиславский тогда очень удивился такому подходу, а присутствовавший при беседе Мейерхольд просто взорвался от негодования. «Мы, молодые режиссеры, способны творить самые яркие пьесы. Пусть даже вымрут все профессиональные писатели и сценаристы, мир этого не заметит! Радость возможности стать актером победит способность зрителя к тупой критике и непрофессиональному восприятию нашего творчества!» - громко крикнул Мейерхольд и чуть не набросился с кулаками на Михаила Чехова. «Тогда вы кончите тем, что мир превратится в скопление театров одного актера, где все будут задыхаться от нехватки зрителей и собственной бездарности», - попробовал возразить Чехов, но получил от Мейерхольда в ухо и ушел, не попрощавшись. Станиславский потом вспоминал этот эпизод жизни – да, пьеса важна для театра, но, позволив писателю стать выше режиссера и воспринимать только мнение профанов, мы невольно пойдем выше правды жизни и театральной субординации. Как режиссер, я не могу найти способа преодолеть это противоречие. Театр по сути обречен всегда пытаться решить свои проблемы за счет создания нового зрителя. Увы, он уже создан, и я не понимаю, в какого очередного нового зрителя этот продукт следует лепить дальше. Хулители скажут, что кризис театра является только отражением кризиса жизни. Однако молодая, социалистическая жизнь цветет и опровергает подобное мнение. Согласился бы я с Чеховым хотя бы относительно пьес, но Мейерхольд прав. Писатели пишут всё хуже и хуже, и режиссерам приходится всё за них переделывать.
Умер Станиславский в полной растерянности. Зато школа Станиславского до сих пор никаких сомнений в собственной правоте не испытывает.
Великая балерина
Великая балерина Роза Мялкина и по сей день на устах всех знающих историю советского балета. Феноменально, восхитительно, виртуозно, неподражаемо – нет тех эпитетов, которые нельзя применить к ней во времена блеска её славы. Сам Григорович ценил её и даже побаивался последствий её славы. Всё-таки начинающая балерина это прежде всего достояние театра, а балерина во блеске славы в те времена уже становилась достоянием партии и правительства. Теперь балерины тоже становятся достоянием, но куда более приватным и поэтому более скандальным. Наверно, поэтому российский балет никак не может достичь советского уровня. К счастью для Розы Мялкиной лучшие её годы пришлись на советский период, поэтому она могла сочетать любовь начальства с любовью народа. А нынешние как-то растерялись.
Конечно, все мы помним Розу Мялкину за её феноменальную гибкость, подвижность, координацию и энергию. Никто не мог и по сей день не может с такой скоростью махать руками, изображая крылья лебедя, и одновременно попадать в такт музыке. Сама Роза Мялкина только недавно в мемуарах открыла свой секрет мастерства. Оказывается, она умела попадать в такт сразу в несколько целей. Сказывалось умение на уровне подсознания уловить и попасть одновременно в такт музыке и в такт дыхания зрительного зала, в такт дирижеру и режиссеру, в такт партнеру и в так журналистам. Поэтому рецензии на неё всегда были одновременно тактичные и восторженные. Восхождение Мялкиной из кардебалета в солистки началось с Жизели, когда она успешно попала не только в такт музыки, но и в такт настроению самого Леонида Ильича Брежнева. Леонид Ильич чуть не прослезился от умиления и попал в такт настроению остальным членам Политбюро, сидевшим рядом с ним. После этого не дать Мялкиной заглавные роли стало просто невозможно. Говорят сам великий Нуриев, глядя на выступления Мялкиной, горевал и приговаривал – она может, а мне нельзя? В итоге Нуриев заразился диссидентством и сбежал из страны. Вылечил его только успех в Париже, да и то не сразу.
Желающих овладеть секретом Мялкина было много. Великая Максимова любила стоять за кулисами, пока Роза исполняла свои сольные роли и задавалась вопросом – для кого она танцует? Как только получила ответ, началось её восхождение и соперничество с Мялкиной. Таков балет как искусство – индивидуальность начинается с подражательности. Отсюда пошла знаменитая фраза критиков относительно массы деятелей искусств и культуры – такая-то и такая-то звезда весьма индивидуальна в своем подражании звездам прошлого. Но эта фраза по сей день остается тайной для широких масс любителей искусства из-за мелкого скандала. Критик Багрянский решил один раз её употребить относительно творчества Глазунова. Рассерженный Глазунов отправился жаловаться в ЦК КПСС в отдел по культуре. Багрянского не уволили, но фразу стали произносить втихомолочку и только среди своих. А зря! Ведь этой фразой не только можно описать многое в балете. Вся наша попса от Киркорова и Пугачевой до группы На-На именно индивидуальна в своей подражательности. Что уж говорить о великом творчестве Шилова, Никоса Сафронова или Церетели, о современных поэтах и писателях, о наших славных композиторах, мастерах игры на пианино и балалайках! Везде метод Розы Мялкиной находит своё применение, если, конечно, уровень мастерства позволяет.
Сама Роза Мялкина честно признается, что мастерство балерины во многом зависит от искусства режиссеров, композиторов, работников сцены и даже работников буфета. Недаром она всю жизнь сидела на диете и боролась за соответствующие её амплуа роли. Как-то раз она в усмерть переругалась с Григоровичем, отказываясь танцевать в партии крановщицы в балете Перекроем Енисей! Оказывается, она в этой роли не могла попасть в такт никому, хотя балет считался современным и актуальным. В итоге Григоровичу пришлось отказаться от постановки. Балет попробовали сыграть в Мариинке, но только убедились в правоте Мялкиной. Вот тут Роза Мялкина произнесла свою гениальную фразу, которая стала лозунгов всех режиссеров театров, балетных трупп и даже пиармейкеров. Она сказала – сперва напишите произведение, попадающее нам в такт, а уж мы сами разберемся, зачем и как это нужно зрителю.
Действительно, по этому принципу по сей день работает всё российское искусство. Произведения пишутся под режиссеров и актеров, а они уже решают, как и какому зрителю нужно попасть в такт. К сожалению, годы берут своё, Роза Мялкина давно не выступает, а имя её теперь известно только любителям истории балета. Что-то не то происходит с искусством. Всё меньше появляется звезд, способных к индивидуальности в своей подражательности великим именам прошлого. Да и зритель дышит как-то неровно. Спонсоры на свой лад, галерка иначе. Время имеет иное дыхание и иной ритм. Даже мудрые фразы теперь перестали пользоваться прежним успехом. Вон, и Григорович попытался после перестройки промямлить, мол, вечное отнюдь не обязано попадать в такт современности. Переиначил Мялкину на свой лад, а никто его фразу не подхватил и не обессмертил. Ну, что ж, будем ждать иных времен, способных подарить нам новые таланты.
Потомки динозавров
Когда-то по Земле ходили динозавры. Были они огромными, гордыми и важными. Они были настолько огромными, что потом палеонтологи начали их рисовать покрытыми толстым слоем кожи и роговыми пластинами как броней. Значительные были зверюги, зубов полная пасть. Человек их мог заинтересовать скорее как источник пищи, чем как повелитель природы. Поэтому сперва считалось, что они были холоднокровными – холодное сердце, холодные мышцы, холодные уши и холодные зубы. Дожить до наших дней они не сумели, зато костей от них осталось столько, что хватило на мало-мальски каждый уважающий себя музей, запасники палеонтологов и частные коллекции. Кости тоже у них были огромные, окаменевшие, ждавшие часа возрождения. Сохранились целые кладбища динозавров. Неизвестно, верили ли они в приход Мессии, но они потом возродились.
Возрождение динозавров произошло неожиданно. Динозавры возродились в фильмах ужасов, торговых брендах, программах компьютерной анимации, карнавальных костюмах и даже в виде мягкой игрушки. Если бы человечество умело думать, оно бы удивилось бы эффекту возрождения и собственной мессианской роли. Всё-таки пример эволюции и возрождения слишком занимательный и немножко подрывает религиозные надежды на возрождение после смерти – был живой динозавр, а стал торговым брендом и морду оскалил.
Возрождение динозавров заставило ученых много думать и пересмотреть свои взгляды. Оказалось, что многие динозавры отнюдь не были жесткими на ощупь, а пушистыми как мягкая игрушка. Белыми и пушистыми стали не все – нужна же и динозаврам индивидуальность. Потом выяснилось, что кровь динозавров и сердца были теплее, чем предполагалось. Самых прогрессивных записали в теплокровные – теплое сердце, теплые мышцы, теплые уши и теплая, зубастая пасть. Куда деться от новизны? Допустив факт эволюции в природе, мы вынуждены допустить факт эволюции в науке, то есть в той отрасли человеческой деятельности, которая эту эволюцию объясняет.
Человечество было очень довольно открытием динозавров, но затаило на них обиду и пытается мысленно терзать их вопросом – зачем они вымерли? Вопрос несколько несуразный – вымерли динозавры, чтобы расчистить жилплощадь для предков человека. С этакой простотой вдовы и дети покойника могут спрашивать, зачем покойник внешне выглядел здоровым, но концы отдал. Ясно дело, чтобы родные и близкие могли переписать на себя его движимое и недвижимое имущество и налоговыми органами поделились. Тупиковой ветвью развития оказались вымершие динозавры. То есть, развивались, а тут появились предки млекопитающих и загнали динозавров в тупик. Оказалось, что яйца класть не модно, а быть большими нерационально.
Предками млекопитающих были отсталые твари, мелкие и мерзкие твари из породы рептилий, которые даже с признаками амфибий долго не могли распрощаться. Ютились они по задворкам эволюции и злобу копили. За это их прозвали теродонтами. Прогрессивной у них была пасть – большие кости челюстей и звериные зубы. Только пасть им позволила выжить в эпоху господства динозавров. В остальном они не торопились развиваться и тихо дожидались своего часа. Развиваться всё-таки пришлось – хвосты поубавить, шерстью обзавестись, и, конечно, обзавелись они горячими сердцами. Хорошие были сердца – четырех камерные, совсем, как у товарища Дзержинского. Заодно выяснилось, что звериная пасть неплохо уживается с большими по тем временам мозгами. Тогда это было в новинку, теперь мы уже привыкли и не обращаем внимания. Пошли млекопитающие в наступление и вывели динозавров как класс. То же понятно – животные делятся как в школе на классы, развиваются как классы и исчезают как классы.
Для нас не совсем понятно, как динозавры просмотрели угрозу со стороны примитивных зверьков. Возможно, потому что мыслями оторвались от почвы и думали о романтике. Именно от динозавров произошли все птицы. Конечно, не все, самые крупные динозавры могли парить только в мечтах. Более мелкие воспарили наяву. Тут пригодилось отсутствие специализированной, звериной пасти. Пасть динозавров легко превратилась в клюв, а шерсть в перья. Правда, со временем пришлось даже летающим динозаврам ужаться в размерах. Самые крупные летающие ящеры были во много раз тяжелее самых крупных птиц. Не птицы, а натуральные драконы. Их потом человек возродил в виде страшилок и соперников победоносных рыцарей. Это чисто человеческое свойство – сперва хотеть что-то возрождать, чтобы потом успешно уничтожать. Реальные предки птиц принялись порхать между деревьев и превратились в современных птиц от неприятных ворон до сладкозвучных соловьев. У некоторых птиц даже развилась тоска по старому образу жизни. Так появились страусы. Страус бегает по пустыни, а в минуту раздумий часто сует голову в песок – мол, и вас, и вашу эволюцию в упор видеть не желаю. Ну, и что? Зато мы его видим – истинный вырожденец и повадки вырожденческие. Правда бегает быстро и лягает изящно и решительно. Люди даже полюбили птиц – они летают и жить не мешают. То ли дело наши предки по прямой линии от крокодилов до волков. С ними разминуться куда сложнее.
Эволюция же продолжается. Будущее человечества неопределенно. Пасти и зубы деградируют, объем мозга не увеличивается. Возможно, оно вымрет под давлением чего-то более прогрессивного. Возродиться в более красивой форме, чем динозавры. В будущем 3Д фильмы-ужасов станут чем-то совсем обыденным. Возможно, 3Д будут использовать исключительно для наклеек брендов, в которые новые, более прогрессивные существа станут тыкать пальцами и говорить – се, человек. Программы для анимации станут веселее и совершеннее, возможно, человек даже станет в новых фильмах имитировать умственную деятельность. Остатки же человечества измельчают и станут более приятными для новой, совершенной формы жизни. Будем надеяться, ведь человек тоже мечтает летать.
Иероглифы
Генри Киссенджер сидел напротив Мао и с деланным видом потягивал Маотай. Вкус водки Маотай ему не слишком нравился. Безумно крепкий напиток с безумно неприятным запахом. Если бы не вопросы этикета, Киссенджер срочно запивал бы каждый глоток минеральной водой. Нельзя, полагалось подлаживаться под хозяина. На столике стояла китайская закуска и самая разная выпивка. Киссенджер делал вид, будто не замечает бутылки виски и даже вилка, положенная рядом с закуской радушными китайцами, его не интересует. Старенький Мао пил наравне с гостем. Руки его дрожали. Вид усталый. Голос слегка спотыкался. Говорили о пустяках. Киссенджер спросил, не соотносится ли как-либо название водки с именем Великого Кормчего. Мао Цзэдун улыбнулся и тихо сказал, что теперь, когда вся страна знает его любовь к водке Маотай, его имя и название водки связаны на века. Выпили ещё. Киссенджер ждал, когда Мао, наконец, захмелеет. Мао смотрел на Киссенджера и думал, когда будет удобнее притвориться захмелевшим. Перепить Мао было сложно. Голова у Киссенджера уже слегка кружилась. Борясь со слабостью, американский дипломат начал более интенсивно закусывать. Лицо Мао было дружески безучастным. Киссенджер пытался понять собеседника, а понять его было бессмысленно. Мао Цзэдун внутренне усмехался и вспоминал более молодые годы. Да, тогда народ был крепче. Молотов, Каганович, Берия… Мао вспомнил, как при встрече со Сталиным, он выпил две бутылки водки, вся китайская делегация и советское политбюро уже спала в обнимку за столом, а старенький Сталин встал из-за стола подошел к нему и обнял – пускай они отдыхают, а мы пойдем ко мне в кабинет и поговорим. Душевно получилось. Мао Цзэдун потянулся за новой порцией китайской водки, уловил растерянный взгляд Киссенджера, выпил и притворился захмелевшим. Киссенджер тоже выпил, подавил икоту, взглянул на Мао и выдержал паузу.
- Председатель Мао, - спросил он как бы невзначай. – Я у себя дома читал ваши произведения и изучал вашу страну, историю её становления под вашим руководством. Действительно ли, как вы написали, китайский народ подобен чистому листку бумаги, на котором можно написать самые красивые слова?
- Иероглифы, - ответил Мао. – Наш народ не очень образован, поэтому впитывает всё новое очень легко, воспитывается правильно, быстро развивается. Раньше на нем «писали» иероглифы конфуцианского чинопочитания, в этом причина нашей вековой отсталости. Мы заменили их на новое, революционное учение и стремительно пошли вперед. Мы и сейчас можем написать на народе как на чистом листке бумаги любые иероглифы.
- Говорят, китайская иероглифика сродни искусству, - с восхищенном видом продолжил Киссенджер, - даже самое простое содержание может стать предметом всеобщего обожания, если написать красиво.
- Конечно, - сказал Мао и указал налить Киссенджеру ещё маотая, - Всё зависит от мастерства пишущего. Раньше писали «почитай старших, уважай традиции», теперь мы пишем «борьба за диктатуру пролетариата». В правильных руках иные слова становятся истинным произведением искусства.
Новый глоток водки заставил лицо Киссенджера чуток скривиться. М да, такую гадость могут придумать только мазохисты. Хотя, больше миллиарда мазохистов это даже неплохо. Зря американская дипломатия столь негативно восприняла победу Мао Цзэдуна. КНР – страна больших возможностей при тонком подходе. Мао выпил свою порцию сосредоточенно. Показать гостю своё удовольствие от спиртного он счел немного бестактным и неумным. Чуточку закусив, он снова придал своему лицу выражение пьяной расслабленности и постарался беспомощно улыбнуться.
Киссенджер сделал вид, будто не поверил Мао Цзэдуну:
- Неужели даже такие слова, как педофилия или гомосексуализм можно сделать с помощью иероглифов предметом высокого искусства?
- Что угодно! – ответил Мао.
- А такие сложные понятия, как Западные либеральные ценности или Американский образ жизни?
- Ещё проще. Из семи-десяти иероглифов надпись намного красивее, чем из двух-трёх. Мы в своих лозунгах часто используем до 20-30 иероглифов, и получается восхитительно. Иногда можно усилить иероглифы картинкой, иногда лучше обойтись без картинки.
- Чудеса, - реакция Киссенджера стало впервые за всю встречу искренней. – Надо мне побольше уделять внимания китайским, революционным традициям.
- Что ж! – четко провозгласил тост Мао, - за китайские, революционные традиции!
Оба выпили, и Киссенджер икнул. Дальнейшая беседа становилась всё более бессодержательной. Мао Цзэдун притворился окончательно охмелевшим, и встречу пришлось закончить. Киссенджера повезли в отель передохнуть перед посадкой в самолет. По протоколу Мао Цзэдуну не полагалось его провожать. В отеле Киссенджер продолжал думать о Китае как стране небывалых возможностей.
Проводив гостя, Мао Цзэдун приказал ещё налить водки, дать ручку и бумагу. Наконец-то, он получил возможность нормально выпить и отдохнуть от встречи. Три лянчика маотая быстро подбодрили Мао, он задумался и написал красивое стихотворение о снеге в парке Ихэюань. Окружившие его члены политбюро прочли стихотворение и стали восхищаться. Жена Цзян Цин даже захлопала от восхищения, выскочила из зала, принесла особую папку и приготовилась сберечь стихотворение на радость всему Китаю и любителям китайской поэзии. Мао Цзэдун выдержал паузу, и ему срочно налили ещё водки.
- Хэ, прекрасные иероглифы, жаль, мои руки дрожат и не стать мне совершенным каллиграфом. Тихо, - Мао не хотел выслушивать слова утешения, - Странные эти люди, иностранцы. Они не понимают, что происходит при переводе на китайский язык. На немецком языке Маркс умнее меня. На китайском ему меня не затмить. Мы можем смело писать любые иероглифы. Чем больше наш народ станет читать и писать иероглифы, тем более китайским он станет при любом содержании. Киссинджер ничего не понял, после меня останутся иероглифы и стихи, после него только буквы и никаких стихов. Выпью-ка я ещё и вздремну.
Поддубный и сила ци
Борец Поддубный приехал в Японии и вызвал ажиотаж, всем хотелось узнать, какой дурью маются европейцы, незнающие ни каратэ, ни дзюдо, ни джиу-джитсу. Посмотрели они на показательное выступление Поддубного и решили устроить матч между Поддубным и своим Великим мастером джиу-джитсу. Великий мастер пришел, посмотрел на Поддубного и сказал: "Против моей силы ци его гора простых мышц не выдержит".
Бой получился странный. Великий мастер стал ходить вокруг Поддубного, наконец, не выдержал и попытался ногой ударить. Поддубный схватил ногу, дернул и бой пришлось прекратить. От рывка Поддубного у Великого мастера нога оказалась вывихнутой в бедре.
После боя Поддубный пришел навестить Великого мастера. Тот удивленно спросил: Ты не заметил моей силы ци или сознательно схватился за лодыжку, зная, что при ударе сила ци идет через ступню? Поддубный удивленно моргнул: Зачем мне замечать твою некую силу, если она мне только мешает? Великий мастер не отставал: Ну, ты же почувствовал, как направил свою силу ци в пальцы рук при захвате? Поддубный вздохнул: Я думал, что ты борец, а ты гипнотизер. Они вечно норовят силу чужого воображения за свою выдать. Если я поверю тебе, то перестану верить в себя и проиграю.
Великий мастер обидился на оскорбительное отношение Запада к великой культуре Востока, собрал всю силу ци и перестал замечать Поддубного. Ученики Великого мастера и прочие японцы вдруг увидели, как Поддубный в их глазах превращается в нечто незначительное и исчезает. Один Поддубный ничего толком не заметил, но надел свой котелок и из непонятной самому себе вежливости ушел не попрощавшись.
Читая китайские сказки в виде пособия от Ильи Франка
(пародия для китаистов 1-2 года обучения)
Философ Янчжу сидел и читал книгу, а его брат перекрашивал кошек в собак и собак в кошек. Очень успешно у него получалось. Брат Янчжу как раз готовился к поступлению в ведомство Суркова на должность перекрашивателя демократов в сталинистов и сталинистов в демократов. Наконец, братец не выдержал и позвал Ян Чжу: " Ну, как, можешь отличить?"
Ян Чжу посмотрел и сказал: "Ну, это работа для слепца", - и велел позвать слепца с другого конца улицы. Слепец пришел и начал гладить домашних животных. Каждый раз он очень удачно отличал собаку от кошки. Брат Янчжу не выдержал: "Этак не годится. Я не для слепцов крашу животных, а для народа и ведомства Суркова".
Ян Чжу усмехнулся: "Братец, не ты ли сам говорил, что наш народ слепец? Вот я тебе и показываю, что перекрасить можно кого угодно, но при близком контакте и ласке всё выплывет наружу. Лучше тебе воспользоваться услугами телевидения. На экране всё едино, особенно, если отключить звук".
Брат Ян Чжу воспользовался советом великого философа и стал телеведущим, но при взятии интервью всё время норовил то руку пожать, то как бы случайно к чужому костюму прикоснуться.
Он не хотел портить твой рекорд
Буддийский монах сидел и просил милостыню на дороге, когда к нему подошел грабитель.
- Разве это жизнь? - спросил он. - Сидишь в лохмотьях и ничего не делаешь. И чего ты только добился?
Монах поднял глаза и скромно ответил - Пока я добился немного. Три года учился в монастыре, теперь уже 10 лет скитаюсь, но никто меня не обижает и даже не пытается отнять моё жалкое подаяние.
Грабитель задумался, решил было отнять у монаха пару медяков, а потом решил для себя - ну, его, жалкого, не буду ему рекорд портить. Пошел по дороге и довольно скоро встретил купчика с толстым кошельком, достал нож и отнял деньги. Всё бы ничего, но какая-то группа парней шла мимо, схватила палки и погналась за ним. Грабитель бежит и не знает куда скрыться. Вдруг кто-то махнул ему рукой, грабитель подбежал и увидел лаз в небольшую пещеру, а там знакомый монах сидит.
- Тихо, только не шуми, - говорит грабитель.
- Это ты не шуми, а мне пора медитировать. Кстати, это у тебя сотое ограбление, мне не хотелось портить твой рекорд.
Грабитель слегка обалдел, перевел дух и сказад:
- Слышь, чувак, если у тебя такое тонкое восприятие мира, может, лучше тебе постоять на стрёме, а о мире и разных приятностях медитировать буду я?
Доподлинная история Нарцисса
В детстве Нарцисс был вполне нормальным мальчиком. Он бегал, играл с соседскими мальчиками, слушался папу с мамой и не причинял особых хлопот. Скажут – сделает. - Эй, Нарцисс, отгони коз на пастбище. - Нарцисс шел и отгонял. – Эй, Нарцисс, слушай учителя и не ерзай. – Нарцисс сидел тихо и старательно слушал. Помогал полоть свеклу. Таскал хворост из леса. Играл в мяч с соседскими мальчишками. Успевал в школе кое-как, перебивался с тройки на четверку, но пороть его толком было не за что. Хватало в школе двоечников, любитель тайком от родителей план покурить, подраться, вина выпить или с пожилыми педофилами связаться. Развивался он спокойно и гармонично. Единственно, чем он выделялся, это спокойной, безмятежной красотой. Соседки вздыхали и говорили – Красивый мальчик! А Нарцисс посмотрит на них и идет дальше, словно это его не волнует. Соседки видели его спокойное лицо, стеснялись и старались вздыхать тихо.
Сперва никто не верил, что Нарцисса комплименты не волновали. Кивали на правильное, родительское воспитание. Ведь чужое мнение, что зеркало. Что в нем отражается, то человек и видит в себе. А в те далекие времена в Элладе чужих мнений хватало с избытком, зато зеркала стоили дорого и считались дефицитом. Если есть деньги, можно было купить себе зеркало и составить о себе объективное мнение. Нет денег, полагайся на чужой взгляд и чужие комментарии к чужому взгляду. Семья Нарцисса считалась не слишком богатой, чтобы игнорировать чужие мнения и комментарии. Соседи и соседки судачили о Нарциссе и не понимали, то ли он безмятежный от природы, то ли прикидывается. То ли родительский взгляд заменял ему зеркало, то ли ему просто было лень лишний раз на себя со стороны посмотреть.
Все ждали от Нарцисса проявлений эмоций, забывая, что Нарцисс прежде всего был посредственностью. Случай совершенно уникальный в истории Древней Греции, поскольку посредственностей в те времена практически не было. Каждый хоть чем-то выделялся и выставлял свои достоинства напоказ. Один метал ежедневно диск, другой копьё, третий гонял на колеснице, четвертый философствовал, короче, жизнь била ключом. Негативные личности тоже не были посредственностями. Кто-то выделялся количеством выкуренной анаши, кто-то напоказ пил неразбавленное вино и даже шутил над окружающими, мол, какой прок в том, чтобы разбавить вино до крепости пива, если можно просто налакаться пивом. Нехорошие мальчики выделялись своими любовными связями с педофилами, педофилы связями с мальчиками, гетеры хвастались своей нимфоманией, воры воровством, а примитивный поджигатель Герострат даже сумел сыскать всемирную славу. Все хоть в чем-то выделялись и все нуждались в чужом мнении, чтобы хоть как-то выделиться.
Классный руководитель Нарцисса, строгий ментор Сабрий, однажды не выдержал и оставил ученика после уроков, чтобы поговорить по душам.
- Слушай, - сказал Сабрий. – В наше время нам без национального, греческого эксгибиционизма жить невозможно. Посмотри на окружающие народы, все хотят выделиться. Кавказцы вечно друг перед другом лезгинку танцуют, себя демонстрируют. Евреи свою исключительность сделали основой веры. Римляне хвастаются порядками и утверждают, будто только у них нет проблем с дураками и дорогами. Скифы хвастаются способностью много выпить и конными скачками. Мы, греки, тоже не отстаем, себя почитаем культурными, а остальных варварами. У нас каждый стремится хоть чем-нибудь, да похвастать, не оценками в школе, так спортом или успехами у женщин. Ну, ты хоть чем-то постарайся выделиться. Сразу изменится самооценка, появится стимул бороться за право дальше хвастаться.
Нарцисс задумался с усердием на лице, обычным у недалеких троечников, задумчиво поднял на Сабрия красивые глаза и тихо спросил – Зачем?
Сабрий не понял – Зачем? Чтобы быть как все! Стать нормальным гражданином нашего общества. Мы, греки, можем похвастаться перед всем миром нашей демократией, свободами, правами граждан, культурой, спортом, ремеслами, винами, рыбными блюдами, войнами, спартанскими строгостями и коринфским разгулом…
Сабрий хотел продолжить дальше, но посмотрел на красивое лицо мальчика и осекся. Красивый пацан, был бы педофилом, увлекся бы, а сейчас непонятно, зачем он должен распинаться, объясняя такие очевидные вещи. Он же учитель, зарплата скромная, на жизнь не хватает, а у мальчика есть родители. Сабрий сделал паузу и буркнул:
- В любом случае надо учитывать чужое мнение. Когда ты хвастаешься, ты меняешь взгляд людей на себя и получаешь право думать о себе хорошо.
Плечи Нарцисса удивленно поднялись:
- Зачем мне чужое мнение, пока у меня нет собственного? Когда вы нас бьете линейкой, вы приговариваете – право на собственное мнение надо заслужить. Но у меня-то нет собственного мнения.
Учитель вздохнул, почувствовал, что ему давно пора домой. В желудке пусто, а жена ждет с обедом.
- Иди, - сказал он и строго добавил, - постарайся исправиться и больше слушать старших.
Нарцисс взял сумку с учебниками и поплелся домой. Мысль о том, что ему надо слушать старших и одновременно хвастаться по любому поводу, показалась ему столь сложной, что он её быстро выкинул из головы и лицо его приобрело прежнее, спокойное выражение.
Вот так безмятежно мальчик Нарцисс дожил до пубертного возраста и стал превращаться в красивого юношу. Отец с матерью стали спорить, решая вопрос о будущем Нарцисса. Оценки в школе не позволяли мечтать о карьере философа, успехи в спорте были слишком незначительными для карьеры великого воина, зато в любое ремесленное училище его с радостью приняли бы. Пока отец с матерью спорили, женщины заметили красоту Нарцисса и стали с ним заигрывать. Нарцисс тихо и безмятежно стал своеобразным секс-символом Греции. Эффект очень странный, поскольку тогда ещё не изобрели фотографию, газеты, кино, телевидение и эротические журналы. Оставалось только верить своим глазам или полагаться на чужое мнение.
Чужое мнение в Греции часто было необъективным, но в Греции существовал особый культ красоты. Современные требования, вроде 90-60-90 для девушек, сущий пустячок в сравнении с греческими стандартами. Принцип золотого сечения диктовал всё от отношения ширины плеч к ширине талии до длины рук, ног, ступней, толщины запястья, формы ладони и, конечно, требовался греческий профиль. В Греции, этой стране мульти-культи, где полисы могли позволить себе любые нравы от сибаритской изнеженности до спартанского воспитания, от афинского торгашества до фиванской склонности к деревенщине, только культ красоты был строг и четок. Блат, деньги, любовь богов, патриотизм, демократия и тирания могли всё, кроме права произвольно вписать человека в ряды красавцев или исключить из рядов красавцев, как делают нынче со звездами в США или иных цивилизованных странах по случаю неправильного интервью или, упаси Господь, по случаю отказа от контракта тем или иным модельным ведомством.
Приговор был окончательный, Нарциссу даже не дали посмотреть на себя в зеркало и обжаловать приговор. От славы и предложений некуда было деться. Общество фиванских гомосексуалистов присвоило ему звание богоподобного любовника, общество афинских пенсионерок наняло режиссера и предложило Нарциссу заглавную роль в пьесе Эдип-любовник. Общество страстных женщин Лесбоса единогласно проголосовало за принятие Нарцисса в почетные члены. Нарцисса звали в Спарту и Сибарис, некий Архимед придумал особый винт, основанный на пропорциях тела Нарцисса, и говорил, что рычаг, выражающий длину ступни Нарцисса к длине его тела, при соответствующей точке опоры перевернет мир. Платон в своем труде об идеальном государстве заселил вымышленный идеальный полис идеальными копиями Нарцисса. Нарцисс попробовал читать труд Платона и не смог ничего понять. Затем он открыл ученый труд Эвклида «Геометрия Вселенной и пропорции» Нарцисса, прочел пару страниц и понял, что ему с его почти троечным аттестатом книгу не одолеть.
Насчет остальных проблем выразился отец Нарцисса Эмпидокл: - Ишь, похабники, шел бы ты лучше в горшечники или маляры, всё толку будет больше, чем из постели в постель прыгать. – Сам Эмпидокл был трудолюбивым сапожником и отнюдь не мечтал оказаться в тени славы сына. Мать Нарцисса была из простых крестьян и выразилась столь же четко: - Я до встречи с твоим отцом была честной давалкой и много не брала. С какой кстати тебе надо из дома ехать в богатые Афины или Сибарис и торговать собой? – Столь скромное замечание жены вызвало большие эмоции у мужа: - Кто бы тебе много дал, Тесса? – Эмпидокл ляпнул и пожалел. Потом целый час он и Нарцисс выслушивали рассуждения о погубленной молодости и тяготах жизни за простым сапожником.
Будь Нарцисс немножко старше и умнее, он бы понял элементарный родительский эгоизм и зависть. Действительно, часто родители отнюдь не против временного успеха детей в поездках, спекуляциях или на панели, но гарантированный успех страшит. Кто-то боится, что сын или дочка покинут родительский дом навсегда, кто-то боится стать безнадежно старыми и глупыми на фоне друзей и подруг преуспевших детей. Самые изощренные родители даже подвигают детей к карьере философов, поскольку в Древней Греции философам мало платили и они были вынуждены часто жить в бочках как Диоген или соглашаться на роль вечных приживалок у состоятельных учеников. Увы, троечник Нарцисс сложные вещи не понимал и в тонкостях родительской психологии не разбирался.
Ещё меньше Нарцисс понимал женскую логику – термин лукавый, вроде организованного хаоса или научной фантастики. От любовниц отбоя не было и каждая норовила его спасти. Спасали от всего подряд – от неумения проникнуть в женскую душу до неумения делать карьеру. Секс становился кратким способом спасения от непрерывного, образовательного процесса, а бегство домой более надежным способом.
И тут Нарцисс сделал открытие – если после очередного женского урока пойти не домой, а к пруду и смотреть на воду, то он успокаивался. Трудно сказать, что больше влияло на Нарцисса – вид собственного отражения в пруду, вид водной глади или вид дна с камнями, водорослями и маленькими рыбками. Со стороны определить занятие Нарцисса было ещё сложнее, чуть измени направление взгляда и увидишь в воде нечто иное. Тем не менее, все решили, что Нарцисс смотрел исключительно на своё отражение и получал от этого удовольствие. Занятие Нарцисса явно попахивало претензиями на самовлюбленность и самодостаточность. Уроду самолюбование простили бы, но Нарцисс был слишком красив для подобных претензий. Какой-то хитрый грек пустил слух, что Нарцисс, глядя на своё отражение, занимается мастурбацией. Народ сбегался исподтишка посмотреть на бесплатное зрелище и тратил массу времени. Зрелище было действительно странным – Нарцисс стоял и смотрел в воду и ничего не делал. Причем он словно не замечал зрителей. Некоторые не выдерживали и начинали орать : «Ну, дрочи, наконец!» Нарцисс стоял и никак не реагировал. Сабрий разок пришел, посмотрел на бывшего ученика и только презрительно пожал плечами – ну, да, Нарцисс как у классной доски с невыученным уроком! А что вы хотите от троечника?!
Народная и женская любовь стали плавно перерастать в народное негодование. Нарцисс не выдержал испытания славой и возможностями. Самый мягкий эпитет – бездельник! Мы тут вкалываем, а он на себя любуется! Были и более жесткие выражения – хам, идиот, самовлюбленный болван. И, конечно, имя Нарцисс стало нарицательным и весьма неприятным для женщин. Либеральная общественность решила принять меры. В дом Нарцисса стали приходить письма с официальным извещением о лишении его званий почетного члена общества гомосексуалистов, почетной лесбиянки, номинанта на лучшую роль актера в пьесе Эдип-любовник. Затем посыпались письма от скульпторов с отказом увековечить его фигуру, гневные письма от союза художников Эллады, союза композиторов и даже от союза гробовщиков, дескать, пропорции Нарцисса теперь не будут предлагаться в качестве идеальных для заказчиков гробов. Геометры и математики поддались общей панике и даже поставили под сомнение принципы золотого сечения, поскольку, как они утверждали, эти принципы порождают не гармонию, а нарциссизм.
Среди женщин стало модно отказать Нарциссу в сексе, особенно, в тех случаях, когда он об этом не просил. Даже образовалось особое общество отказниц, внутри которого немедленно вспыхнули раздоры между бывшими любовницами Нарцисса и активистками, которые Нарцисса в глаза не видели. Греция стала сходить с ума, а Нарцисс продолжал любоваться на себя в воду и ничего не хотел замечать. Ведь вода успокаивает.
Безумие на земле вызвало отклик наверху. Сказались особенности многобожия. Зевсу недаром в своё время предлагали реформировать религию, стать единственным Богом, а остальных богов низвести до ранга святых подчиненных. Когда ты один, легче не обращать внимание на земные дела. Когда богов много, больше контактов с простыми смертными, разные боги создают на Олимпе разное общественное мнение, поневоле надо реагировать. Гера решила позаимствовать опыт Зевса, обернулась лебедкой, проплыла мимо Нарцисса, но никакого сексуального возбуждения у Нарцисса не обнаружила. Афродита прикинулась купальщицей и несколько раз вынырнула перед носом Нарцисса. Реакция была явно не той. У-у-у, уже осень, холодно, не замерзли? – сказал Нарцисс настолько естественно, что Афродите расхотелось с ним заигрывать. Богиня охоты Диана битый час бегала с оленями по другую сторону пруда, но Нарцисс гнаться за ней не стал. Мужчина, потерявший охотничий инстинкт при виде женщин, это уже компромат. Доклад Дианы взбудоражил Богов. Такому не место прислуживать Богам на Олимпе, но и не место в Аиде – молод ещё, слишком красив. Оставалось только во что-нибудь превратить Нарцисса и покончить со всеобщим негодованием древних греков.
Образ цветка был найден методом проб и ошибок. Как ни старались Боги, сходу Нарцисс не смог превратиться ни в камень, ни в птицу, ни в животное. Получилось нечто среднее, далеко не выдающееся. Ни страстная роза, ни яркий тюльпан, ни скромная незабудка, ни ползучий вьюнок, только маленький цветок, стройный и весьма пропорциональный. Растет по весне и увядает, не дождавшись лета. И ещё нарциссы любят влажную почву. В сухом климате Греции это признак близости воды. Греки обрадовались и успокоились. Они принялись разводить нарциссы и рассказывать о цветке поучительную историю.
О Нарциссе сожалели только отец с матерью. Они сошлись во мнение, что Нарциссу лучше всего было стать сапожником как отец и не выпендриваться. Ещё сожалел учитель Сабрий. Он качал головой и повторял – надо же! Мальчик доказал, что он не такой как все. Что-то я в нем проглядел.
Квартира Кафки
Говорят, у Кафки была дешевая, обшарпанная, затхлая квартира. Трудно было найти нечто менее вдохновляющее для писателя во всей Праге. Из крана текла холодная вода. На кухне дуло. Из окна разглядеть нечто достопримечательное было невозможно. Зато она была дешевая и привычная. Пока Кафка писал, квартира не менялась. Её непонятные особенности Кафка стал обнаруживать постепенно, в перерывах между работой над рассказами. Сперва оказалось, что в квартире невозможно навести порядок. Казалось, ещё вчера прибрался, а наутро в квартире привычный бардак. Затем выяснилось, что квартира сопротивляется перестановкам мебели. Причем сопротивляется исподтишка, пока хозяин не видит. Письменный стол не желал стоять у окна и ночью, втихомолку возвращался на прежнее место. Кафка не выдержал и поставил постель на место передвинутого стола. Ничего не получилось. Постель вместе с Кафкой ночью переехала обратно, освободив место сбежавшему от окна столу. Книжный шкаф откровенно издевался над писателем. Одни книги он принимал, другие отторгал и, наконец, утихомирился, согласившись принять определенную подборку книг. После этого любые добавленные в него книги стали исчезать, а сданные в макулатуру возвращаться на место. Кафка впал в полную прострацию и в таком состоянии мог только писать, но не читал ничего нового, кроме своих вещей, а чужие вещи только перечитывал согласно неказистому вкусу старого книжного шкафа.
Конечно, каждый человек иногда пытается сопротивляться насилию квартир. Женщинам это удается хорошо. Они умеют переставлять мебель и украшать квартиру. Если квартира слишком упирается, они меняют квартиры вместе с мужчинами. Обычно от такой угрозы квартира моментально сдается, и перемены проходят довольно легко. С мужчинами тяжелее. Их способность бороться с местом обиталища слишком зависит от женщин. Кафке и женщины не помогли – они стали загадочным образом исчезать, а мебель и все предметы возвращаться на свои места. Даже пыль возвращалась. Оставалось только сбежать куда-то к новым горизонтам. И тут квартира показала свой характер. Кафка пытался ночевать вне дома, а просыпался в старой квартире. Однажды он даже заснул в парке. Проснулся в квартире, всё на своих местах, а из окна вид на парк. Кафка обрадовался, пошел ставить чайник, за это время квартира вернулась, вид в окне стал прежнем, и Кафка от огорчения даже не почувствовал вкус чая.
Кафка подался в бега. Он переехал в Берлин, а проснулся в своей квартире. Квартира словно издевалась над ним. Кафка решил поехать в Сибирь, но вместо купе был вынужден спать в своей квартире и любоваться на столь однообразные пейзажи, что даже взгрустнул о доме. К его счастью, Транссиб оказался недостроенным, и Кафка поехал в Петербург, который толком не увидел из привычного окна. Квартира сопровождала его на пути в Америку. Капитан судна ругался и грозился выкинуть квартиру за борт, но это оказалось невозможным. Квартира словно приклеилась к палубе и не желала сдвинуться с места. В Нью-Йорке квартиру попытались задержать таможенники, но всё равно Кафка лёг спать в номере отеля на Манхэттене, а проснулся в своей квартире. Делегацию нью-йоркских литераторов, пришедших спасать Кафку, квартира не стала слушать и не пустила дальше порога. Кафка в это время прилип к письменному столу и не мог стронуться с места. Сплав на плоту по Амазонке превратился в зрелище, надолго запомнившееся индейским племенам. Представьте себе плот, на плоту убогая квартира, из неё время от времени выскакивает нервный человек, а уплыть не может – вокруг крокодилы и пираньи. Индейцы попытались взять квартиру на буксир и дотащить до местного городка, но в ста метрах от пристани квартира вместе с хозяином исчезла. Как рассказывал Кафка, она перелетела обратно в Прагу, создав неприятный для науки прецедент телепортации. Только один раз она поддалась на уговоры и переехала с Кафкой в Германию, чтобы оставить его до конца жизни прозябать в привычном бардаке.
После смерти Кафки квартиру решили забыть, как непонятный и смущающий умы людей феномен. Для музея Кафки решили подобрать иную квартиру. Надеялись, что она последует за ним в могилу, но просчитались. Квартиру несколько раз замечали астрономы и путали с НЛО. Кто-то сообщал, будто видел квартиру на Летучем Голландце. Кто-то в Антарктиде. Во время Второй мировой свидетели наблюдали, как квартира вальяжно гуляла по Праге и исчезала, стесняясь большого количества народа, прибегавшего посмотреть на непонятное явление. Есть ещё много мест на земле, где квартиру видели, а самые храбрые наблюдатели даже подходили и пытались заглянуть в окно. Самого Кафку при этом никто не видел. Кто-то утверждал, что квартира была пустая, кто-то говорил, что окна квартиры были плотно завешены. В окно и дверь пытались стучать, но никто не отзывался. Целый коллектив британских ученых пытался объяснить необъяснимое и пришел к выводу, что Кафки не было, за Кафку писала квартира. Критики отмахиваются от этого утверждения, называя ученых профанами, которые сами ничего литературного за свою жизнь ничего не написали. Ученые обвиняют критиков тоже в неспособности написать хоть что-то литературное и понять, как квартира может писать за человека. В прошлом году был торжественно поставлен научный эксперимент – в официальной квартире Кафки на неделю закрыли известного писателя Зюйберга с запасами бумаги и продуктов питания. Зюйберг подошел к эксперименту очень серьезно, но за целую неделю не смог создать ничего литературного. Когда его, побелевшего от усталости, выносили санитары, квартира даже не шелохнулась. Тайна квартиры Кафки до сих пор осталась неразгаданной.
Дороги, которые за вас выбирают
Семен Борисовский-Загулянский достал из кармана записную книжку и набрал код. Зуммер пожужжал и сменился на бип-бип. Семен потянул дверь на себя и вошел. Поднимаясь на 7 этаж, Семен взглянул в зеркало, принял привычный бодрый вид – народный поэт, как никак, - чуть поправил галстук и попытался собраться с мыслями. Мыслей в голове не было, точнее, не было даже намека на готовность как-то отреагировать на будущего собеседника. Семен растерянно вышел из лифта, встал около нужной двери, посмотрел на звонок и задумался. Дверь открылась без звонка. На пороге стоял темнокожий, высокий индус в тюрбане.
«Проходите», - сказал индус и, видя растерянность гостя, добавил. – «Хватит пытаться думать. Здесь думать полагается мне». – Голос индуса звучал по-московски чисто, без малейшего акцента.
Всего лишь месяца два назад жизнь «народного» поэта Борисовского-Загулянского была творчески-безмятежная. Встречи с друзьями и девушками дарили ему приливы вдохновения. Очарование и легкая нахрапистость притягивали окружающих. Реплики сами срывались с языка. Голова была полна планов. Родители здоровы. Кризис? Это в стране кризис, в душе у Борисовского-Загулянского был уверенный подъем и полная стабильность. И четырех месяцев не прошло с начала этого года, а у Борисовского-Загулянского был уже полный набор стишат минут на десять непрерывного выступления. При желании эти десять минут можно было растянуть в двадцать. С учетом старого, «золотого» запаса хватило бы для самой изысканной публики.
Формально, Борисовский-Загулянский работал в издательстве, куда его устроили по блату, реально он жил за счет корпоративов, свадеб и встреч Нового Года. Иначе быть поэтом в наше время невыгодно – издательства платят копейки, встречи с массовым читателям редки и не слишком выгодны. И потом, не мог и не хотел Борисовский-Загулянский особо нравится читателю в виде классического поэта. Классический поэт, в принципе, мало кому мог нравится. Выйдет «классик» на сцену и начнет занудно читать белые стихи. Пока до середины дойдет, читатель уже начало забудет. Иначе нельзя – в рифму много не напишешь. С серьезными чувствами проблема – нет их у поэтов, нет их у читателей. Борисовский-Загулянский предпочитал короткий, юмористический жанр. Самое лучшее у него длилось максимум четыре строчки. Самое надежное – одну строчку. Сказал, сделал паузу, дал всем рассмеяться, принял веселый вид и произнес ещё строчку. Содержание в основном касалось смешных ситуаций и секса. Достойный клиент проблем больших не любит и страдать не собирается. У него всё в шоколаде, и поэт на время выступления должен быть в шоколаде. Ещё Борисов-Загулянский приноровился весело отвечать на реплики. Когда ты на сцене, а клиент пьёт и закусывает, самые неожиданные реплики можно услышать. Природная быстрота ума позволяла Борисову-Загулянскому выкручиваться из неожиданных ситуаций, срывать аплодисменты и становиться всё популярнее и популярнее.
Два месяца назад произошло нечто страшное. 8 апреля 2009 года у Борисовского-Загулянского исчезло чувство юмора прямо на подъезде к свадьбе. То-то делов было – прийти, занять публику минут на двадцать, получить свою тысячу баксов, выпить немного с приглашенными и уехать. Вёл машину, повернул к ресторану и чувство юмора кончилось. Борисовский-Загулянский читал свои произведения, автоматически отвечал на реплики, а драйва не было. Он улыбался, судорожно вспоминал старые приемы и импровизации, публика аплодировала, а по спине катился холодный пот. За столом Семёна хватило только на два анекдота и три старые шутки. Пришлось сослаться на здоровье родителей и срочно уехать. Чувство юмора исчезло в неизвестном направлении. Уже месяц Борисов-Загулянский не мог написать ни строчки, с жутким напряжением поучаствовал на случайной презентации и понял – встречу Нового года он не выдержит. Да, что Новый год – ему даже два корпоратива за три дня многовато будет. Растерянный поэт съездил в Хорватию. Не помогло. Сходил к врачу – не помогло. Сунулся к цыганке Лоле, весьма популярной в богеме, - не помогло. Лола несла какую-то чушь, а в голове у Борисовского-Загулянского была одна мысль – дура. Нынешний адресок Семёну дали по большому блату.
Индус пригласил Семена разуться и войти в комнату. Семен проследовал за хозяином и осмотрелся – обычная однокомнатная, московская квартира, скромная мебель, видимо, индус её снимал и поленился потратиться на восточный антураж. В середине комнаты стоял простенький стол, прикрытый клеёнкой, и четыре стула с потрепанной обивкой.
«Здравствуйте, господин Санджив», - сказал Семен, вспомнив имя в записной книжке.
«Ладно, вам, Сёма. Садитесь и доставайте деньги», - ответил Санджив, отодвинул стул сам и сел первым.
Семен достал деньги и попытался объяснить свою заботу.
«Помолчите, вы уже сказали достаточно», - сказал Санджив и принялся пересчитывать деньги. Семен с удивлением заметил, что движения губ Санджива не совпадают с произнесенными им словами.
«Не волнуйтесь, Сёма. Не очень важно, как мы с вами общаемся. Главное – количество денег совпадает с прейскурантом моих услуг», - голос Санджива отбивал всякое желание спорить. Пересчитав деньги, Санджив вытянул руку в сторону и положил их на тумбочку рядом с большим, стеклянным шаром на подставке. – «Ну, не пишется вам и не шуткуется. Вы не первый и не последний».
«Это же моя жизнь!», - возмутился Борисовский-Загулянский. – «Я – народный поэт. Мне сейчас тридцать два года, вся жизнь впереди. Жениться пора, детей растить, алименты за внебрачную дочь платить, родителей содержать».
«Вы – не первый и не последний», - ещё раз повторил Санджив. – «Большинство поэтов сталкиваются с подобными проблемами. Некоторые даже не выдерживают и погибают. Но мы же это не хотим». – Мягкий, естественный голос Санджива невольно отбивал желание спорить и волноваться, хотя сами слова были жесткими и способными вывести из себя любого человека. – «Ваш великий поэт Пушкин погиб из-за неспособности продолжать писать в стиле «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты». Погибнуть же из-за неспособности писать строчки в духе «Как быстро кончилась кушетка!» нелепо. Мы ещё поживем и порадуемся жизни. Сперва только узнаем, что стало с вашим даром и вернется ли он».
Санджив снова повернулся в сторону тумбочки, взял стеклянный шар и поставил перед Борисовским-Загулянским: «Смотрите!»
Семен посмотрел и ничего не увидел.
«Всё правильно», - подбодрил Санджив, - «видеть буду я, ваше дело только смотреть».
Семен смотрел минуты две и вдруг захотел перевести взгляд в сторону. Санджив позволил ему передохнуть и снова заставил смотреть. Так повторялось несколько раз. Через десять минут индус прекратил опыт с шаром и убрал его обратно на тумбочку.
«Да, сочувствую», - сказал он. – «Профессиональное вдохновение у вас исчезло навсегда. Будете писать в год по чайной ложке, а главное – вы потеряли очарование, позволяющее заставлять окружающих восхищаться вашей посредственностью. Придется вам переквалифицироваться в артиста, тренироваться улыбаться и делать жесты, помнить реплики наизусть. Ничего, вспомните былое время. На старом багаже ещё годика три будете выступать, правда, гонорары уменьшатся. Пора становиться менеджером или мелким бизнесменом. Связей у вас хватает».
«Что?» - возмутился Семен. – «Мне в бизнесе ничего, кроме долевого участия в кафе не светит. Сейчас не время перестройки и быстрых доходов».
«Ничего, и долевое участие в кафе прокормит. Лично я советы по бизнесу не даю. Моральная этика не позволяет – за несколько тысяч баксов помогать другим заработать миллионы. Для таких задач существуют шарлатаны. Осмотритесь, сами подумайте. Главное – ничего не пишите, кроме юмора. Пусть будет мало и бездарно. Если попытаетесь заставить себя писать, всё пойдет наперекосяк», - Санджив сделал паузу. – «Вот здесь я вынужден настаивать. Некоторые поэты, вроде вас, могут забыться и попытаться написать что-то действительно серьезное и поэтическое. Вам опасно переквалифицироваться. Держитесь изо всех сил. Лучше подготовьтесь к новогоднему ажиотажу на старом багаже».
Санджив встал из-за стола, давая понять, что встреча окончена. Семен поплелся к выходу. Ему было жалко потерянных денег и времени. Даже непонятное несовпадение русских слов и движений губ Санджива его больше не волновало.
Совету индийца Борисовский-Загулянский всё-таки внял. Он стал тщательно репетировать как бы случайные реплики, отрабатывать мимику перед зеркалом и даже ездил советоваться к знакомым актерам. Следующий корпоратив прошел намного удачнее. Пот лил по спине Семена, но по крайней мере возникла уверенность, что зрители не будут слишком раздосадованы и его по-прежнему будут приглашать на разные увеселения. Через месяц произошел нервный срыв. На Семена навалилось желание писать серьезные стихи. Его дергало и крутило как наркомана. Он взял ручку, лист бумаги, и свершилось чудо. Всё написанное им выглядело талантливым и необычайно красивым. Борисовский-Загулянский впал в творческий загул – он сочинял стихи то медленно, то быстро, то застревал на целый день над строчкой, преодолевал ощущение беспомощности и снова писал. За два месяца работу Семен даже осунулся, приобрел блеск в глазах, стал нервным и вдохновенным. Иногда он прекращал писать стихи от усталости и ездил читать их своим знакомым. Друзья удивлялись, хвалили и восхищались.
К сентябрю произошло непонятное – друзья перестали хвалить Борисовского-Загулянского и стали намекать, что юмористические стихи у него лучше. Он даже заметил сожаление у них в глазах, когда пытался настаивать и продолжал читать свои произведения. Серьезные знакомые из издательств проявили к новым стихам равнодушие. Пару стихотворений взяли в журналы, но сделали вид, будто делают это только из уважения к «народному» поэту. Выступление на одной из презентаций просто испугало Семена. Он почувствовал нелепое отвращение к публике. Родные, приятные, дружеские лица бизнесменов показались ему тупыми, жадными и мелочными, почему-то вспомнилось, что многие из них начинали свою карьеру бандитами, но тогда они хоть выглядели более открытыми жизни и способными понимать окружающих. Теперь же Семену показалось, что они ничего не понимают ни в юморе, ни в поэзии, да и он никогда не был поэтом, просто пацаном, делающим вид, будто сбацать четыре строчки столь же сложно и гениально, как написать хорошее стихотворение. Да, с таким отношением к клиентам долго не протянешь. Почуют – все связи растеряешь, денег лишишься, а из бизнеса выкинут. Получится обычный поэт-неудачник. Придя домой, Семен закурил косячок, затем другой и довел себя до глюков. Глюки получились противные, а посреди глюков возникало недовольное лицо индуса, произносившего одну фразу – вам опасно переквалифицироваться.
Следующей встречи пришлось дожидаться. Индиец посоветовал ему по телефону хорошенько подумать и прийти к концу недели. Всё это время полагалось не пить, не курить травку и воздерживаться от стихоплетства. Последнее оказалось самым трудным. Семену пришлось собрать все ручки и карандаши и спрятать их на антресоли. В субботу в 10 утра точно в назначенное время он стоял у подъезда.
В этот раз процедура с шаром длилась куда короче. Санджив недовольно посмотрел на шар и ругнулся на непонятном языке. Затем он заговорил по-русски:
«Вы хоть представляете, откуда у людей берутся талант, способность к успеху, общению с другими людьми и удача в сделках?»
«Личные способности, труд, природный дар», - растерялся Семен.
«Да, если бы человек был только игрушкой внешних сил, мне не было бы смысла с вами беседовать и давать советы. Ещё есть идеи?».
«Космос», - иронично сказал Семен.
«Ох, уж этот космос», - рассмеялся Санджив, - «Абсолют относится ко всем людям одинаково беспристрастно и объективно. Удачи и срывы судьбы начинаются на гораздо более низком уровне. Например, на вас влияют друзья и родители. Они, как я вижу, пока вы не занялись серьезной поэзией, не хотели менять отношение к вам. Вы их вполне устраивали».
«Ну, духи и звезды», - Семен задумался.
«Бросьте, на людей прежде всего влияют другие люди. Каждый человек внутренне связан с другими, ему неизвестными людьми. Эти люди вполне конкретны. Перемены в их судьбах влияют на нас. Я, например, связан с одним из аскетов, живущих в Гималаях. Конечно, он не единственный, с кем я связан, да и он связан не только со мной. Он через меня невольно наблюдает мир в процессе медитации, а я через него приобретают способность увидеть нечто сверхъестественное для обычного человека. Поэтому я в некоторые дела не вмешиваюсь, чтобы не возмутить представления аскета о нравственности, а он помогает мне путешествовать и зарабатывать на жизнь, чтобы я не стал вести жизнь большинства обывателей, и он мог наблюдать мир в разных ситуациях. Понятно?»
«С кем я связан?», - улыбнулся Семен.
«Много с кем. Человек пятнадцать наберется. Важнее, что ваше очарование шло от Митькой Спирина, живущего в Орле, не буду называть адрес. Он вас года на три моложе. Когда вам было двадцать, а ему семнадцать, вы за счет его оптимизма получили возможность нравиться окружающим и делать деньги на ваших строчках и четверостишиях. В ответ вы его наградили бессмысленной верой в будущее и привычку подсознательно путать ваши перспективы на успех с собственными надеждами. На десять лет его хватило, а этой весной его знакомая девушка вышла замуж мужика с внедорожником, подозрительно напоминающим ваш. Вдобавок, его сократили из-за кризиса. Сейчас перебивается случайными заработками, много пьет и растерял все надежды. Возможно, Спирин найдет в себе силы завязать, но оптимизм к нему точно не вернется. Короче, занимайтесь бизнесом и не дергайте парня попусту».
«Как же понимать то, что случилось со мной после?» - спросил Борисовский-Загулянский.
«Это Сергей Маврошкин шалит. Вы об этом жулике слышали. Общество ГуГуГу, финансовая пирамида и прочие мерзости. Он сейчас пытается стать великим писателем, невольно заставляет всех создавать образы, а потом подсознательно видит отражение ваших стихов и перевирает в нечто бездарное», - Санджив сделал жест, показывая, что Сергей Маврошкин безнадежен.
«Может, мне стоит попытаться…», - робко протянул Борисовский-Загулянский. – «Стихи-то хорошие».
«Куда там!», - возразил Санджив. – «Они с Митькой Спириным связаны, а ваше общество всех Митек Спириных интуитивно ненавидит и за людей не считает. Вам просто не дадут ходу, перестанут принимать за своего, и станете вы беспомощным неудачником. Потом, когда общество смягчиться, выяснится, что вы далеко не единственный из непризнанных. В итоге, вас признают только после вашей смерти одним из относительно неплохих поэтом, запишут в общий список жертв общества, одержимого гламуром, и успокоятся. Если не хотите подумать о родителях, подумайте хоть о будущей невесте, которую встретите в будущем году, если сумеете заработать на Новогодних вечеринках. Без трех квартир, доли в кафе и внедорожника вы ей просто не нужны. Вы сейчас просто разрушаете свою жизнь ради Сергея Маврошкина –бездаря и неспособного на малейшую благодарность человека».
«Как же литература, собственное видение, неужели Митька Спирин за меня должен стать поэтом?»
«Успокойтесь. Спирын поэтом не будет. Вот вам листок с адресами в Интернете. Почитайте, сравните и поймете, что вам даже место во втором десятке не грозит. Если вы не будете писать стихи, Митька Спирин только завяжет с пьянством, найдет работу, станет жить вместе с бывшей одноклассницей и перестанет надеяться на лучшее. В любом случае, он уже пытался вернуть себе оптимизм две недели назад и по пьяни сломал ногу. Именно в этот день вы особо остро ощутили, что что-то не так и стали склоняться к повторному визиту ко мне», - решительность Санджива выбивала почву из под ног, но одновременно с растерянностью к Семену возвращалось спокойствие. Напоследок, он всё-таки сделал ещё одну попытку посопротивляться:
«Неужели все люди безнадежно связаны друг с другом?» - спросил он.
«Куда безнадежнее, чем вам кажется. Сейчас в Саратове живет на пенсии Андрей Максимович Антонов. Хам, эгоист и очень уверен в себе. Если бы не его уверенность и себялюбие, одна весьма заметная фигура в этой стране не имела бы фарт и не заняла бы своего высокого положения государстве. Вы понимаете, о ком я говорю?»
Семен посмотрел в глаза Санджив и вздрогнул от поразившего его чувства прозрения:
«Понимаю. Неужели сам?»
«Так вот, у этого Андрея Максимовича в 2010 году любимого внука убьют чеченцы, и фарт у гражданина кончится. А уж в 2012, когда Андрей Максимович окончательно поймет, что от российского правосудия ничего хорошего ждать нечего, в стране такое начнется... Короче, избавляйтесь вы от своей идиотской фамилии Борисовский-Загулянский, становитесь Борисовским и живите себе счастливо».
Пошатываясь, Семен вышел из подъезда Санджива. Он посмотрел на роскошное сентябрьское небо, чуть желтеющую листву деревьев между многоэтажек, вздохнул и пошел к внедорожнику. Желание писать стихи окончательно исчезло.
Культурная скала
Жила-была скала. Ничем особенным она не выделялась. Стояла себе в отдалении и взирала на местность. Сказать, что скала наблюдала мир свысока, не совсем правильно. Мир перед её глазами выглядел сжатым более крупными скалами. Ручей внизу нес всякую чушь. На соснах в долине сплетничали белки. Иногда проходили люди с озабоченным видом. Менялись сезоны. И не было у окружающих скал никаких особых стремлений. Пережили очередное землетрясение, и ладно. Доживем до нового без забот и хлопот. Очень скучная позиция, напоминающая вековую мечту русских пережить от революции до революции и от перестройки до перестройки без активного участия в социальных преобразований.
У скалы была мечта. Таилась она где-то глубоко в камне и никак не могла выйти наружу. Мечтала скала приобщиться к культуре и тем внутренне возвыситься. Возвыситься реально она не могла, другие скалы мешали, со всех сторон стискивали. Скала иногда негодовала на соседей, хотя жизнь распорядилась справедливо. Возвышается самый достойный, то есть получивший более удобную позицию. Живи и возвышайся, если очередное землетрясение не помешает.
Потихоньку мечта о культуре внутри скалы стала расти. И вышла наружу. Вы сами понимаете, пока мечта не вышла наружу, ничего в вашей жизни не измениться, чтобы вы не делали. Уловить же момент выхода мечты наружу невозможно. Кажется, ничего не изменилось, но нечто невидимое вокруг вас стало изменяться. Со скалой вот какие изменения произошли – почуяли мечту люди.
Люди – существа особые, на чужую мечту у них нюх тайный развит, как учуют чужую мечту, срочно подойдут и поинтересуются, что за мечта такая, может твою мечту стоит к рукам прибрать. Начали люди к скале подходить. Один подойдет, что-то сделает, затем другой потянется. Потихоньку всю скалу изрисовали, душу излили. Картинки были своеобразные, но не слишком высокохудожественные – мамонты разные, олени, люди с луками, чумы. Потихоньку от петроглифов к письменности перешли: Вася + Зоя = любовь, здесь был Павел, ребята, кто мои носки с****ил? Стихи появились:
Кто здесь прошел,
Я вас люблю.
Ложи на камень
По рублю.
Хорошие стихи, в рифму, видимо от всего сердца были написаны. Впрочем, и белыми стихами баловались, и классику цитировали. Некоторые физики и математики формулы написали. Хорошо формулы с высоты смотрелись, ни дать не взять, с левой стороны пособие для абитуриентов, с правой стороны предисловие к кандидатской диссертации. Местные археологи заволновались: нельзя, чтобы новое скрывало под собой старое. Археологи – особая профессия. Чтобы открыть старое, они берут и раскидывают лопатой всё накопившееся над старым новое и в отвал кидают. За это им платят деньги и позволяют выпускать книжки с картинками и рисунками. Поддержали археологов журналисты. Они тоже написали статьи с картинками и призвали объявить скалу заповедником старого и непонятного. Местная администрация заволновалась и объявила тендер на обустройство туристического маршрута.
Скала же продолжала спокойно впитывать мировую культуру и потихоньку воспринимать её содержание. Сами понимаете, какие у скалы объемы, много туда влезет. А мечта скалы продолжала потихоньку выходить наружу и улетучиваться. Мечта исчезала незаметно, как и полагается всякой мечте. Казалось, ещё вчера полон мечтаний, а сегодня мечты нет, и надо напрягаться, вспоминать мечту, точнее, загонять её внутрь памяти, а она не лезет, хоть тресни.
Так и получилось. Пока подрядчики факсы слали, и инвесторы с местной администрацией коньяк пили и пальцы растопыривали, произошло землетрясение. Фасад скалы аккуратно обвалился вместе со всей писаной и рисованной культурой и историей. Стоит теперь скала чистенькая и ещё более незначительная, чем было раньше. Только в самом центре скалы маленький значок сохранился, но никто не поймет, нарисовал ли значок проезжий турист или трещины в скале значок образует. Значок обозначает букву «я». Вот и все то ли остатки, то ли последствия мечты от приобщения к мировой культуре. Что хотела сказать этим скала, людям неведомо.
Чемоданчик президентов
Все мы слышали про ядерный чемоданчик президентов, позволяющий начать ядерную войну из любой точки земного шара простым нажатием кнопки. Поехал президент к теще на блины, переел, открыл с горя чемоданчик, нажал кнопку, и всё - ядерная война, конец света, спастись невозможно. Говорят, именно по этой причине даже тещи внимательны к президентам ядерных стран, а уж обслуга в засекреченных ресторанах, которые укрыты от посторонних взглядов в разных государственных учреждениях и дачах, дважды внимательна. Между тем, техника развивается, и на смену ядерным чемоданчикам всё больше приходят финансовые чемоданчики. Первоначальные системы были весьма громоздки и могли управляться только большим коллективом специалистов. Кто-то жал кнопку воздействия на агентов влияния, кто-то управлял фондовыми слухами и работой аналитиков, особая группа обеспечивала точечное финансовое воздействие по офшорам и чуть ли не целые институты гарантировали взрывное падение цен ГКО и курса валют. Теперь наступила эпоха компьютеризации, позволившая преуспеть в создании сложных, координирующих программ и миниатюризации оборудования. Как проговорился Билл Гейтс на одном из селекторных совещаний в 1995 году - мы и кухарку научим вести тотальную войну на поражение. Эта фраза вызвала позднее полное замешательство в ФСБ, поскольку осталось неясным, кто скрывается под псевдонимом "кухарка" - президент или секретарь национальной безопасности. Только недавно выяснили, что президент Обама именно планировался в качестве пресловутой кухарки.
Сам по себе финансовый чемоданчик современной конструкции представляет из себя электронное устройство, оснащенное джойстиком. Им действительно может управлять даже кухарка. Со стороны может показаться, будто владеющий джойстиком полностью владеет ситуацией, показываемой на экране компьютера, встроенного в чемоданчик. Нет ничего более нелепого - чемоданчик оснащен системой фулпруф, то есть не позволяет обрушить курс акций противника без предварительной активации либеральной общественности и средств массовой информации, блокировки офшорных счетов и разрушения деривативов. Программа сама выбирает оптимальные движения финансовых средств - банки Карибского бассейна, Гибралтар, Гонконг, Швейцарию. По мере совершенствования росло быстродействие программ чемоданчика. Как показали последние учения, точечное воздействие на олигархов, проживающих в Париже или Лондоне уже через 10 минут вызывает у российских генералов и политиков неодолимое желание безоговорочной капитуляции. Ракетные войска и ПРО Российской Федерации нейтрализуется через 15 минут после движения джойстика. Это очень большой успех, поскольку подлетное время баллистических ракет из штата Монтана приблизительно в два раза дольше. Гражданские объекты поражаются ещё быстрее. Например, мнение господ Алексеевой и Ковалева меняется в нужную сторону за три минуты, Немцова и Каспарова за 3,5 минут, Чубайса и Аликперова за 4 минуты и 51 секунду. Что касается мнений президента и премьера РФ, то здесь данные засекречены, известно только, что требуемое время дольше реакции Сергея Ковалева, но короче реакции генералов Ракетных войск Стратегического назначения.
Появление нового вида оружия не прошло незамеченным. Вслед за американцами аналогичными чемоданчиками обзавелись англичане и израильтяне. Надо отдать местным инженерам должное - многое в чемоданчиках основано на собственном ноу-хау. Например, английский чемоданчик работает намного тише, как ролс-ройс, но отличается высокой разрушительной силой. Израильский чемоданчик при эксплуатации постоянно сопровождается шумовыми эффектами, но, судя по событиям на Ближнем Востоке, дает сбои в ряде регионов, прежде всего в Иране. Началась нешуточная гонка вооружения. Чемоданчики непрерывно совершенствуются, а боевое испытание работы отдельных механизмов скрывается от широкой общественности под видом борьбы с международным терроризмом. К гонке вооружений недавно присоединились китайцы. Это событие повергло в шок население США не меньше первого ядерного испытания в покойном СССР. Чемоданчик позволяет мгновенно использовать облигации казначейства США в качестве оружия массового поражения. От международной общественности скрывается ещё более важный аспект китайского супероружия. Оно, не удивляйтесь, направлено не только вовне, но и вовнутрь КНР. Одно движение джойстика в руках Ху Цзиньтао способно обрушить рынок недвижимости в КНР так, что местный потребитель ничего не потеряет. Он только получит возможность купить квартиры по сниженным ценам, зато вся работа администрации президента Обама и гигантские вооруженные силы США окажутся парализованы и неспособны к наступательным действия.
В России попытались преодолеть отставание в вооружениях, но пока работы идут безуспешно. Как сообщили мне по секрету специалисты, мешает фактор Кудрина и Абрамовича. Но, даже, если удастся преодолеть эти факторы, успеха не будет, поскольку в России таких факторов не на один кабинет министров хватит. О неудачах в работе джойстика говорится мало. Ещё бы! Последние крупные испытания закончились катастрофой на Саяно-Шушенской ГЭС. Говорят, у российского варианта джойстика большие проблемы со смазкой. Это классическая отговорка - кивать на нехватку смазки. Истинная причина - программное обеспечение, качество софта и железа. Если проще, у машины не хватает мозгов и наблюдается полный провал в работе системы фулпруф. Сказывается проблема типичного российского чванства - нам система фулпруф не нужна, поскольку у нас наверху везде очень умные, будем экономить. Теперь, чтобы попытаться внедрить систему фулпруф, надо перекомпоновать всё, но фактор Кудрина мешает провести необходимое финансирование.
Угроза распространения чемоданчиков пока мало заметна в ходе всемирной борьбы с китайским чемоданчиком. Известно, что схожим чемоданчиком обзавелся Евросоюз, но пустить его в ход на полную мощность мешает борьба местных президентов и премьеров за право подергать джойстик. Серьезные работы тайно ведутся в Индии и Бразилии. У остальных стран пока не хватает денег на обзаведение столь дорогостоящим оружием. Но и этого достаточно. В сочетание с ядерными и обычными вооружениями подобное оружие способно трижды уничтожить всё население земного шара, заразить ядерными и неядерными отходами весь мировой океан, сделать существование мировой цивилизации невозможным, а жизнь народов даже без начала ядерной войны просто невыносимой. Вот к чему привели компьютерные мечтания Билла Гейтса, Сороса и Бзежинского! На подходе ещё более эффективные виды вооружений. Последний вариант чемоданчика позволяет его включать даже без ведома президента и членов правительства. Причем, прикрываются эти опасные, милитаристские исследования развитием системы фулпруф. В новой системе джойстик, чемоданчик и президент оказываются сами по себе. У кого джойстик, тот одновременно рулит и президентом, и чемоданчиком. Караул!
Змея
Однажды Создатель долго смотрел на бесформенный хаос. Хаосу становилось всё неудобней и неудобней под пристальным взглядом Создателя. Он начал дергаться. Взгляд Создателя стал еще строже, строги стали и его слова, на которые хаос раньше не обращал внимания.. Хаос попытался бежать, но бежать было некуда. Маленькие элементы хаоса сбивались в кучки, образовывали нити и пустоту между ними. Нити сплетались между собой, пытаясь заслонится от непонятного взгляда, и колебались в пустоте. Затем нити спутались в клубок, напоминающий клубок змей. Создатель посмотрел на превращение хаоса совсем строго. Нити увидели себя со стороны и попытались образовать нечто единое, способное колебаться в такт взгляда Создателя. «Змея, опять Змея», - сказал Создатель, - «Эй, Змея, ты хоть знаешь, что надо делать?» Вопрос Создателя был чисто риторическим. Змеям в пустоте делать абсолютно нечего. Тело Змеи только несколько раз свернулось и развернулось, образовав в Космосе огромные буквы «ЭЙ, ЗМЕЯ, ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО НАДО ДЕЛАТЬ?» Создатель рассмеялся и отвел свой взгляд. Он думал, возможно, было лучше попытаться сделать из Хаоса Женщину. Любопытная идея, но не слишком гуманная. Женщинам в пустоте делать нечего. Бедному Создателю придется за ней вечно присматривать. Чем такие вещи кончаются, Создатель знал по прошлому опыту. Лучше пусть будет Змея, большая, висящая в пустоте и неспособная никому причинить вред. «Скука», - сказал Создатель, и Змея послушно образовала слово «СКУКА». «Такая жизнь», - буркнул Создатель и ехидно посмотрел на гигантские буквы «ЖИЗНЬ». Затем он зевнул. Зевнула и Змея, раскрыв свою пасть с огромными зубами и капелькой яда между ними. Она попыталась образовать слово «ЗЕВОК», но Создатель ничего не сказал. Он даже поленился объяснить ей простые вещи, которые полагается объяснять Создателю – смысл жизни, основы мироустройства, законы физики, химии, математики. Змея обиделась на пренебрежения и попыталась укусить Создателя. Увы, двигаться в пустоте невозможно. Змея дернулась несколько раз и огляделась. Вокруг была одна пустота. Змея попыталась укусить пустоту. Не удалось. И тогда Змея увидела свой хвост…
«Да, правильно я сделал, что создал Змею, а не Женщину», - похвалил сам себя Создатель. Змея попыталась дернуться в такт его словам, но рот её был занят. Какие-то судорожные движения прошли по её телу, а правильных букв не получилось. В теле Змеи начались сложные процессы эволюции.
Новости большого спорта
Недавно главный тренер команды ватерполистов «Наши мокрицы» Павел Свиньин поменял весь состав и заменил дорогих российских игроков на ватерполистов из Таджикистана. С ним побеседовал наш корреспондент Сергей Гусев. Представляю вашему вниманию интервью. Надеюсь, ценным опытом главного тренера «Наших мокриц» заинтересуются все остальные ведущие клубы.
Гусев. – Легко ли вам удалось набрать команду?
Свиньин. – Никаких проблем. Позвонили в пару кишлаков. Сделали отбор. На очереди ещё несколько тысяч кандидатов.
Г. – То есть, нет проблем с комплектованием?
С. – Абсолютно. Можем поделиться с конкурентами (Смеется). Главное – мы решили вопрос финансов. Раньше с трудом набирали один состав, теперь есть дубль, дубль для дубля, короче, пять составов.
Г. – Тренировочный процесс не пострадал?
С. – Только выиграл. Игроки готовы тренироваться хоть ночью. Мы так с дублем поступили – ночью тренируются, днем спят.
Г. – А жилплощадь для игроков?
С. – Нет вопросов. Выдали коврики. Готовы спать прямо в раздевалке посменно.
Г. – С дисциплиной не в порядке?
С. – Смеётесь? Раньше ужасно – нельзя наорать, пригрозить увольнением, ткнуть кулаком. Потом придется извиняться, или, что ещё хуже, игрок уволится. Теперь просто скажешь старшему, он сам разберется, или вызовет милицию проверить прописку. Некоторые даже спят в плавках и шапочках, чтобы явиться по первому зову и в бассейн броситься.
Г. – Как игроки питаются?
С. – Я в эти дела не вмешиваюсь. Отпускаю по вечерам игроков в город на промысел. Что добудут, то и едят. Они же ребята сообразительные, в душевой костер разведут, чай вскипятят, плов с собачачиной сготовят и сыты.
Г. – Неужели клубу приходится тратиться на мясную пищу?
С. – Нет, не надо. Главное, у старшего запасной ключ от двери.
Г. – Милиция вам не досаждает?
С. – Смеетесь. Только жильцы из соседних домов. Но и те поутихли. Хорошо стало. Пройдитесь по району – никто не облает, никакая шавка не укусит. Кстати, девушки домой стали вовремя приходить. Тишь, да благодать.
Г. – Давайте перейдем от быта к игре. Произошли ли серьезные изменения в тактике?
С. – Да, она стала более командной. Раньше как было? Поставишь вратаря в нападение, а он упрямится, дескать, не его профиль. Теперь любой игрок готов играть на любом месте. Защитник в нападении, вратарь в центре, а уж от желающих сидеть на скамейке запасных совсем отбоя нет. Более того, мы способны численно задавить противника. Например, вместо одного правого крайнего выставить десять. К сожалению, нам иногда мешают судьи, но мы уже подали протест в Федерацию. Будем бороться.
Г. – Давайте честно, есть ли совсем особое преимущество в замене отечественных ватерполистов на таджикский?
С. – Ещё бы. Вот, раньше, если игрок утонет, придется платить страховку, разбираться, по судам затаскают. А сейчас проблем нет. Игроки играют без официального контракта с клубом. Никаких выплат и никаких компенсаций родственникам утопленников.
Г. – Раньше многие тонули?
С. – Раньше не тонули, зато теперь проблем нет. Я даже специальную тактику придумал. В критический момент выпускаю нужного игрока. Пока он тонет, пока его вытаскивают, откачивают и в больницу везут, я успеваю внести коррективы в игру и даже, но это между нами, полностью сменить состав на скамейке. Они же все на одно лицо и все записаны под одними именами и фамилиями.
Г. – Вы настоящий стратег. Зрителям ваша игра нравится?
С. – Ещё бы! Ведь мы поменяли зрителей. Раньше зритель нам слишком дорого обходился – реклама, счет в матче, результативность в атаке. Теперь шепни бригадиру, он земляков приведет, все аплодируют, все на нашей стороне. Шум и страсти такие, что судьи перестали ошибаться не в нашу сторону. Приятно при активном, доброжелательном зале работать. Истинные любители спорта.
Г. – Короче, сплошной позитив. Ну, хотя бы по секрету, скажите о проблемах.
С. – Не для печати?
Г. – Только между нами.
С. – Меня могут уволить из клуба. Говорят, в Таджикистане тренеры водного поло очень дешевы. За одну мою зарплату готовы работать сразу десять человек. Ходит слухи, что спонсор сейчас канаты закупает. Боюсь, через месяц мне придется искать другое место работы.
Г. – А это зачем?
С. – Ну как же! Десять тренеров руководят игрой, десять помощников с помощью канатов их страхуют, чтобы в воду не упали. У наших конкурентов уже был неприятный случай во время товарищеской встречи. Нет, нет, в официальных матчах подобные проколы недопустимы.
Г. – Я вам тоже по секрету скажу. Следующее интервью я у вас брать не буду. Вместо меня наймут десять таджикских корреспондентов. Как сказал мне главный редактор, у каждого 500 слов словарного запаса. На десятерых получается словарный запас в 5 000 слов, а больше нашему брату знать не нужно. Спасибо за интервью, будем искать работу вместе.
Прозрение учителя
Учитель хотел перейти реку. Он долго смотрел на неё и подумал, что перед ним равнина. Учитель встал и медленно пошел через реку аки посуху. За ним последовали его ученики. Дойдя до противоположного берега, учитель вспомнил, что равнина была рекой. Он повернулся в сторону реки и идущих учеников, сосредоточился, узрел истину и воскликнул: «Неужели моя равнина оказалась только рекой!» «Буль – буль – буль», - ответили идущие следом.
Золотая рыбка
Происхождение Золотой рыбки, исполняющей три желания рыболовов, способных отказаться от сытной ухи во имя чего-то более существенного, современными ихтиологами не выяснено. Хитрая рыба делает невозможным доказать её существование нормальными научными методами. Во-первых, она любит производить впечатление болтливого существа, способного к членораздельной, человеческой речи. Здесь кроется ловушка. Теоретически Золотая рыбка не имеет возможности изучить многочисленные языки народов Земли. Сказывается ограниченный круг общения в подводном мире. Возможно только общение телепатическое. Золотая рыбка открывает рот, имитируя способность к речи. Подтвердить данный факт или опровергнуть научно невозможно. Магнитофоны, способные записывать мысли телепатов пока не созданы. Неспособность создать необходимую аппаратуру даже вынудила ученых признать телепатию лженаукой. Отсюда один шаг до объявления Золотой рыбки самозванкой, морочащей головы невинным рыбакам многообещающими заявлениями. Лично мне так и хочется на данном основании отказать Золотой рыбке в праве на существование, несмотря на многочисленные народные сказания и свидетельства очевидцев, но научный подход побуждает к дальнейшему анализу. Во-вторых, Золотая рыбка выдвигает требования, явно недопустимые с научной точки зрения. После исполнения трёх желаний её следует отпустить обратно в воду, лишив науку возможности исследовать новый вид рыбы согласно всем научным требованиям (методом вивисекции и хранения результатов исследования в спиртовом растворе). Причем обмануть рыбу, обладающую даром телепатии, привычным человеческим способом – наврав с три короба – оказывается невозможно. Если она выполняет три желания, она исчезает из нашего поля зрения, оставляя только плоды своих трудов – деньги в швейцарском банке, движимое и недвижимое имущество и смазливых девиц от 18 до 25 лет, воспылавших страстью к обладателю благ мира сухопутного. Дальнейшее исследование становится невозможным. Налоговая полиция оттесняет ученых-ихтиологов от выяснения источника происхождения денег и имущества. Девицы объясняют страсть всеми причинами, кроме как телепатическим воздействием Золотой рыбки. А последнюю приходится безрезультатно искать по всем окрестным водоемам. Более интересные желания по непонятной науке причине не приходят в голову даже ихтиологам. Редкие счастливцы, выловившие личную Золотую рыбку, срочно бросают научную стезю, пересаживаются с табуреток научных институтов в кресла директоров корпораций и даже отрицают сам факт удачной ловли. Велика сила телепатии у скромной обитательницы подводного царства.
На данном месте большинство исследователей эффекта Золотой рыбки кончило бы рассуждать и бросилось бы в ближайшей магазин за сетью и удочками. Но я, как человек, ленящийся оторваться от компьютера и истратить свои кровные на рыболовные снасти, продолжу логические рассуждения. Неизвестный науке объект, именуемый «Золотая рыбка», обладает явно избыточными возможностями. Поэтому выполнять чужие желания ей, по нашим понятиям, нет смысла. Проще не попасться на крючок или заставить отпустить обратно в воду бесплатно. Наверно, так оно происходит в природе. Ловят обычных рыб. Остаются на воле Золотые рыбки. Попасться в сети Золотая рыбка способна только по собственной воле. Например, чтобы посмеяться над стариком со старухой и оставить обоих у разбитого корыта. Или прикинуться щукой и посмеяться над бедным Емелей. Бедняга так ошалел от волшебных возможностей и богатства, что решил жениться на царской дочке. Более глупого решения трудно представить. Достаточно вспомнить похождения принцессы Монако (как её?) Каролины. Про дочек олигархов и говорить нечего. Представьте себя в роли мужа некой Ксении Собчак, вечно забывающей надеть трусики, спеша на встречу с фотокорреспондентами. Наша Золотая рыбка, прикинувшись зубатой щукой, в ответ на подобные желания только глупо вертит щучьими глазами и изрекает: «Будет сделано!» Тут и сказке конец, и Емеле наказание за лень и неразборчивость в связях.
Дальнейшее поведение Золотой рыбки ясно. Старик со старухой и Емеля с принцессой начнут изучать влияние роковых русских вопросов «Что делать?» и «Кто виноват?» на личную жизнь. Водевиль столкновения страстей и мнений превратится в большой, юмористический сериал. За кадром остается беззвучный хохот Золотой рыбки в подводном царстве. Ваша жена пользуется старой стиральной машиной? Ах, вы неженаты и мечтаете встретить принцессу? Точнее, женаты, но мечтаете встретить принцессу с сияющей золотом стиральной машиной? Ох уж эти тонкости. Мой вам совет – переходите на рыбные консервы.
Цветочек аленький
Рассказ-быль
Ветеранам разведки посвящается
Каким я был глупым! Ух, дитя Советского Союза по полной программе! Законченное дитятко по полной университетской программе. Я был настолько примитивен, что полнокровные КГБэшники брезговали вербовать меня в стукачи, а либералы гнушались взять меня в своё молодое дело и приобщить к радостям свободного рынка. Тем, кто еще не жил в начале 90-х или ещё не созрел до больших дел, напоминаю, что в те прекрасные, сумасшедшие, оптимистичные, полные очередей в упор, юные годы Российской Федерации, – приобщение к рынку означало многократное увеличение зарплаты, блестящие перспективы и жизнь, полную самых острых ощущений. Что касается острых ощущений до самой глубины сердца, то мы были готовы к ним с раннего детства. Помните прекрасную, рабоче-крестьянскую песню:
Стоим на страже всегда, всегда,
Но, если скажет страна труда,
Прицелом точным, врага в упор,
Дальневосточная, даешь отпор.
Краснознаменная, смелее в бой.
М да, забыл продолжение. Всё-таки в начале было «товарищ Блюхер, даешь отпор». Здесь я боюсь промахнуться. Мало ли что мне взбредет в голову! Я по поводу непереводимости старых выражений только могу вспомнить анекдотик про Чапаева:
«Василий Иванович, Синий *** приехал!»
«Петька, сколько раз тебе говорить, что фамилия Блюхер не переводится!»
Так и здесь, в годах моей молодости было нечто непереводимое, но общедоступное, заманчивое, как кинозвезда без бюстгальтера и обманчивое, как нелицензионный софт, упрямо отказывающийся инсталлироваться после уверенного подтверждения «согласен на все условия договора».
Короче, после долгого, мирного, трудолюбивого бытия без китайского языка отправляюсь я на заработки с целью пообщаться с китайцами, вспомнить язык и немного заработать. Слава Богу, страна труда от меня стрельбы не требовала, да и песня относилась к временам борьбы с самураями на КВЖД. Предложенное место в ресторане «Цветочек аленький» было самое грошовое. Мне его порекомендовала одна полу китаянка, полу еврейка, и я, перебирая куцые рубли зарплаты, долго гадал, какая часть её натуры поддалась русификации или национальной предприимчивости и предложила мне это место по принципу «на тебе боже, что нам негоже».
Представьте себе совместное предприятие. С одной стороны родные, российские торгаши. С другой стороны – китайцы. И все как на подбор метисы – помесь социализма с капитализмом. Честное слово, если от каждой идеологии брать самое лучшее, то я заменил бы смешение рас на смешение культурных достижений человечества в приказном порядке. В конце концов духовное должно быть выше физического, подобно тому как Шекспир несравненно выше кинематографического описания любви Ромео и Джульеты с показом половых органов, свисающих зрителю с экрана в зал. Нормальные были ребята, грех жаловаться. Никаких столкновений материальных интересов. Все эти проблемы брала на себя российская сторона, предлагая мне гроши, как и полагается работникам сферы обслуживания имени себя. Так называли истинно социалистических работников сферы обслуживания с подачи работника сферы юмористического обслуживания, господина Жванецкого. Он знал, что говорил, поскольку зарабатывал деньги по схожей схеме.
Прекрасное было время, время совместных предприятий и совместных тостов. Как всё легко переводилось, как легко пилось и как легко понималось. Это сейчас люди сидят, роняют куцые фразы, и приходится домысливать за каждым, придумывать шутке конец, а серьезной фразе начало в полном согласии со страницами юмора в интернете. Раньше народ был проще и тосты понятнее: «Чтоб нам разбогатеть по полной программе», «Побольше денег в карманы, поменьше налоговой», «Расторговаться, обогнать соседей», и, конечно, доверительно «Больше бабок для обеих сторон», «Разбогатеть без проблем», «Ван, ты меня уважаешь? За деньги пьем до дна». Ван уважал и пил, опасливо поглядывая по сторонам, ожидая подхода официанта с новой бутылкой. Я, как переводчик, почтительно пригибал голову и тело – вот, те, бля, засады с бутылками за моей спиной нет, прибегут только через пару тостов, мамой клянусь! Сейчас смешно говорить, но у меня в те прекрасные времена появились признаки производственного травматизма на спиртное. Поднимая рюмку, я торопливо совал в неё язык, имитируя желание хлопнуть разом, и затем с видом удовлетворенного хронического алкоголика ставил недопитую рюмку на стол, пытаясь ненароком прикрыть её бокалом воды или тарелкой супа. После этого начиналась странная реакция в организме. В голове возникало волевое напряжение, концентрация внимания и странная трезвость. Причем трезвел я прямо пропорционально количеству выпитого сторонами переговоров. С каждой минутой их речь становилась всё более несуразной, приходилось срочно додумывать, изобретать шутки, нюансы и прочие признаки интеллекта на свой лад. Тогда люди жили без интернета и принимали экспромты на ура. С меня хватило одной попытки переводить дословно. Я был немедленно уличен в незнании языка и полном отсутствии интеллекта.
Но то была работа с большой буквы, а были и серые будни, когда я сидел в офисе, переводя документы, расписывая карточки с содержимым блюд или помогая согласовать цифры бухгалтерского учета. Рядом со мной сидели два китайца – директор СП Чжан Сяолинь и бухгалтер Янь Бин. Чжан Сяолинь считался по китайским стандартам красавцем и поэтому мнил себя очень умным. Он ждал открытия ресторана и буквально предвкушал обилие знакомств с китайскими предпринимателями, сулящими ему деньги и почет в эмигрантской среде. Янь Бин на роль красавца не тянул и видел своё будущее в России в более спокойных тонах. Особых дел у китайцев не было, основная работа сводилась к дублированию российских документов, в чем я им помогал, и составлению соответствующих учетных записей. Ещё была бригада китайских поваров, разговаривающих между собой на странной смеси государственного языка с местным диалектом, отчего я приходил в полное недоумение. Общался я с ними преимущественно за обедом и во время перевода всевозможных инструктажей по технике безопасности во время работы с огнем, правилами гигиены, работе со складом и так далее.
Чжан Сяолинь любил во время отдыха пить чай и произносить большие речи, очень полезные для пополнения моего словарного запаса. Тем более, он часто делал перерывы, поглядывая в стороны иллюстрированного календаря на стене с Еленой Яковлевой во весь рост. Видимо, для пополнения знаний русского языка он часто заставлял произносить меня её имя и повторял вслед за мной «Елена Яковлева». На меня эта телка с картинки особенного впечатления не производила. Видимо, было какое-то предчувствие, что при реальной встрече она прореагировала бы на меня иначе, чем на быстро разбогатевшего китайца, каким видел себя Чжан Сяолинь в ближайшем будущем. Ян Бинь, скорее всего, был столь же пессимистичен как я, произносил более короткие речи, а имя Елены Яковлевой воспроизводил редко и с большими ошибками.
Третьим по значимости был заместитель директора. Назовем его примитивным именем Ван Дадун. Странный человек без особых обязанностей, выделяющийся на общем фоне. Есть нечто непонятное и загадочное в нравах Востока. Ван Дадун был единственным интеллигентным человеком во всей китайской компании, и он выделялся. Не было в нем чего-то демократического, заставляющего в России путать интеллигента с токарем или директора фирмы с бригадиром вышибал. Странная мягкость, воспринимаемая в нашем обществе за нездоровую мягкотелость и безволие, привычка думать, слыша речь собеседника, тонкое чувство юмора и ум, более соответствующий аспиранту или м.н.с. со степенью. Нет, я умом и сердцем понимал естественность ситуации – заместитель директора умнее собственного директора. Это по-нашему, по российски, но наши заместители умеют тактично маскировать наличие мозгов в голове в присутствии начальства и без него, более того, начальство о них помнит, нагружает работой, вызывает на ковер. Здесь же человек ничего не делал, ограничиваясь чем-то напоминающим партполитработу в Армии. Компания экономила на строительных рабочих, повара день-деньской красили, клеили, прибивали, вешали китайские украшения и брали повышенные обязательства сдать ресторан в строй на пару недель раньше срока или отремонтировать лестницу в главный зал на три дня быстрее запланированного. Ван Дадун всех потихоньку подбадривал, вел задушевные беседы в минуты перекура, объяснял как и куда можно проехать по Москве.
Дух легкого гешефта уже перестал пьянить китайских поваров. Я появился месяца через два после начала работ. Все привезенные шмотки были распроданы, народ жил на зарплату и, пользуясь чехардой перестроечный цен, в единственный выходной рыскал по московским универмагам в поисках подходящих товаров для перепродажи в Китае. Многие заводы продолжали сбывать продукцию по фиксированным социалистическим ценам, и китайцы упорно закупали очень дешевые электробритвы, другую бытовую технику и, смешно сказать, кеды, термосы, фонарики и полотенца. Дело в том, что в 50-е годы кедами, термосами, фонариками и полотенцами славился китайский экспорт. Особенно славилось качество. Даже в 70-е годы старшее поколение продолжало со вздохами печали поминать уже изношенные китайские кеды и вытираться после бани, казалось, вечными, китайскими, махровыми полотенцами. Ван Дадун лет десять назад изучал русский, успешно забыл язык, но отдельные слова помнил и пролагал по карте групповые марш-броски поваров в ГУМ, универмаг Москва, ЦУМ, Петровский пассаж и другие места отдыха и вдохновения. Его слушали с огромным вниманием, задавали уточняющие вопросы, и глаза слушателей светились как у студентов, норовящих поймать каждое слово лекции уважаемого профессора. Со временем я пришел к выводу, что китайская культура все несколько тысяч лет развития потратила очень целенаправленно. Она сформировала идеального покупателя, любящего часами сравнивать цены, разбираться в качестве товара, не путаться в богатой номенклатуре изделий и готового при каждом удобном случае делиться добытыми сведениями с друзьями и близкими. Как торговцы китайцы несколько уступают покупателям. Но и здесь они отличаются упорством, любовью поторговаться, дотошностью и весьма полезной в торговле жадностью. Единственно с чем у китайцев плохо – с понятием времени. Они почти не учитывают стоимость времени своего и чужого во время заключения сделки. Их привычка торговаться часто воспринимается европейцами как попытка заставить контрагента потерять на рубль личное время рад скидки в гривенник. Сейчас нравы потихоньку меняются и больше соответствуют темпу жизни, но тогда особенности менталитета бросались в глаза немедленно.
Удивительно, но со мной Ван Дадун предпочитал говорить о балете, книгах, художниках, истории и не рвался сопровождать подчиненных в их захватывающих квестах по магазинам. Он предоставлял им полную инициативу и, по китайским понятиям, был абсолютно прав. Китайцы - индивидуалисты по натуре, объединенные неспособностью к адекватному общению с представителями других наций. Со стороны они кажутся едиными, а на самом деле их формы объединения вызваны дискомфортом от невозможности нормального общения с представителями других народов и избыточной самооценкой. Причем, очень важно, ощущение дискомфорта и презрения к окружающим ощущается ими раньше, чем представители других наций успевают это почувствовать. Борясь с душевным дискомфортом и самоутверждаясь, представители успешной породы китайцев, начинают манипулировать остальными раньше, чем последние заметят, что между ними и успешными навечно легла черта, которую бесполезно и опасно пытаться преодолеть. Короче, успешные стремятся давить и выманивать на себя одновременно, а неуспешные пытаются разобраться в ситуации, делают лишние шаги вперед и оказываются в ловушке. Ван Дадун с его интеллектом мог ставить ловушки другим с особым успехом, но проявлял удивительную безобидность и какую-то страсть к недеянию и невмешательству, знакомую востоковедам по учениям даосов и буддистов.
При всей нашей дружбе, виделся я с Ван Дадуном редко. Еще реже видел я его жену с дочкой. Жена – Ин Сяолань – была явно подстать мужу. Учительница английского языка, любительница литературы и музеев, заботливая мамаша, волнующаяся об успехах девятилетней дочери в игре на пианино, она напоминала наседку, пытающейся получше обустроить скромное семейное гнездышко на период заграничной работы мужа. Дочка, Ван Сюянь, была нормальным, веселым ребенком, чуть полноватым, с живыми глазами. При всем внешнем уважении к взрослым, любила проявлять инициативу, зная, что нагоняй от папы с мамой редко будет слишком строгим и сведется в основном к вежливым, воспитательным беседам.
Представители русской стороны СП были типичными торгашами социалистической формации. Они были умны, цепки и составляли своеобразное братство. Каждый сидел на своем месте и от него кормился. Каждый был материально ответственным лицом. Каждый боялся подставы соседа. Но закалки им было не занимать. Великий принцип торговли «а ты не зевай» заставлял внимательно следить за речью собеседника, проверять счета, бороться за учет и контроль и помнить о собственной выгоде. Они дружили, потому что знали цену друг другу, способность дать сдачи в нужный момент, сгладить конфликт или пойти на скандал. Отношения внутри русского коллектива были жесткими и не менее иерархическими, чем среди китайцев. Директор торгового комплекса, в подчинении которого находился ресторан, Степан Евгеньевич Хазин, маленький человек с жесткими чертами лица, производил впечатление божка, решившего сменить место в храме на кресло директора. Он почти не вмешивался в дела русского директора китайского ресторана «Цветочек аленький» Татьяны Григорьевны Цыпиной. Хазин занимался исключительно общим руководством и оптовой торговлей с китайцами. Татьяна Григорьевна уважали Степана Евгеньевича и стремилась лишний раз не беспокоить. При одной необходимости упомянуть высокое имя её лицо приобретало сразу умное и дисциплинированное выражение, а локти рук инстинктивно чуть прижимались к туловищу. У Хазина имелась пара заместителей – Ващенко и Завашин. Чем они занимались, мне было неведомо. Впрочем, в то время Великих перемен директора и заместители трудились особенно много. Появилась возможность наварить от оптовых торговых операций больше, чем от самого крутого отката барменов, шеф-поваров, завскладами и прочей мелкой птицы. Начальство горело на работе, а подчиненные приобретали качества жароустойчивости.
Судя по их лексикону, представители торговли являются самыми работящими людьми планеты. Слово «работа» слетала с их языка чаще, чем слово «температура» с языка ведущей Прогноза погоды на телевидении. Надо поставить одну свиную тушу на кухню – будем работать. Требуется просмотреть пару документов – будем работать. Сделали предложение, готовый ответ давать не хочется – будем работать над рассмотрением вопроса. Пора дать звонок на автобазу и заказать машину – проработаем. Остальные граждане СССР в то время не работали, они занимались другими делами. Рабочие выполняли план и делали разные вещи, ученые что-то исследовали, врачи лечили, инженера проектировали, строители строили, преподаватели преподавали, работали исключительно работники торговли и, разумеется, сам первый Президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев. Его любовь к слову «работать» явно заставляла меня думать, что в Краснодаре он большую часть времени проводил с торгашами и подпольными цеховиками, буквально впитал в себя особенности их лексикона, и, черт возьми, ему это нравилось.
Мне по должности не полагалось много общаться с начальством СП, я не работал, я переводил. Переводить приходилось в первую очередь для директора Татьяны Цыпиной и старшего бухгалтера Татьяны Оглоблиной. Китайцы не долго мудрствовали с их именами и быстро разделили на Да Таня и Сяо Таня - Таню Большую и Таню Маленькую. Разделили по должности, а не размерам. Обе женщины были дородными, высокими, но сличать на глаз рост и объем в талии невежливо. Старший бухгалтер не может быть больше директора, даже надев туфли на очень высоких каблуках.
Обедал я с китайцами. Моё поведение выглядело не очень патриотично, скорее формой странной болезни духа и желудка. Китайцы предлагали питаться вместе, но русский персонал китайскую пищу переваривал плохо. Что касается меня, то я шустро прикинул степень привлекательности русских сотрудниц, наличие мужей, детей, срочно вспомнил, что после работы никто не едет в одном со мной направлении, и решил питаться с китайцами. Обед был важной частью этикета. Китайская дирекция показывала свою демократичность, питаясь из одного котла с поварами. Присутствие переводчика дополняло общность дирекции с народом поваров, ведомых шеф-поваром с колпаком на голове и неизменной улыбкой на лице. Шеф-повар умел улыбаться. Иногда казалось, что достаточно снять с него колпак и выбрить на затылке волосы, как там, на макушке, обнаружится еще одна улыбка про запас, на случай непредвиденных обстоятельств. Ели китайцы хорошо, опровергая досужие басни о куцем аппетите раскосых народов, довольно разнообразно, но без избыточных изысков. Получалось странное смешение ресторанного и домашнего стиля питания. Часть продуктов шеф-повар откладывал на ужин и завтрак в общежитие. Китайцы спешили с работы, держа в руках сумки с продуктами, и очень напоминали российских несунов. Большая Таня нервничала, требовала ввести общероссийскую традицию платить за продукты полцены в кассу ресторана и подозревала поваров в продаже части продуктов соседям по общежитию. Чжан Сяолинь стоически отмалчивался или переводил разговор на другую тему. Возникал вопрос формального межнационального недопонимания, и, как водится в подобных случаях, русской стороне полагается уступать. Большая Таня соглашалась поговорить об иных вопросах, но было ощущение недоговоренности. Когда директор уходила из нашего кабинета в свой, а Чжан Сяолинь, как ни в чем не бывало, начинал просматривать документы или глазел на календарь с Еленой Яковлевой, я начинал думать, что обе стороны отлично понимали друг друга. Чжан Сяолинь считал сущим пустяком сумки с неучтенными продуктами в сравнении с возможностями Большой Тани урвать кусок побольше, а Татьяна предпочитала вести свою игру.
С каждым днем работа отлаживалась. Всего через месяц я вздохнул свободнее. Документация на все ресторанные блюда была расписана по карточкам. Работа бухгалтерии наладилась. Янь Бин и Маленькая Таня понимали друг друга быстрее. Количество вопросов по документам уменьшилось. Часто после чая я учил китайский язык для себя – пословицы, различные, иногда не слишком пристойные выражения и просто писал иероглифы. В один из таких моментов произошло весьма примечательное событие, которому я не сумел придать должное значение. К нам пожаловал сам Лешка Брагин. Честно говоря, он не хотел опускаться до лицезрения нас, но вид знакомой двери, в которой раньше сидела Хазина и уступила большой кабинет ради китайских гостей, привлек его. Я сидел за словарем и услышал решительный стук в дверь, открыл и напрягся. В дверях стоял плотный мужчина лет тридцати, темноволосый, энергичный, с резким лицом. Не знаю на что он рассчитывал, наверно на большой, персидский ковер, брошенный ему под ноги в честь визита, но, увидев незнакомого человека, он растерялся и разозлился одновременно. «А…», - протянул Лешка Брагин и начал тянуть следующее слово уже с возмущением: «Где…?» Я стоял в дверях, загораживая ему проход и подчеркнуто вежливо спросил: «Простите, а вы кто будете?» Лешка Брагин ошалел от такой наглости, дернулся, явно желая смести меня прочь с дороги, но почувствовал опасность. Действительно, я был выше его на голову, бросил тренироваться сравнительно недавно и дал бы сдачи не задумываясь. Лешку Брагина затрясло той истерикой, которая присуща психованным школьным хулиганам, теряющим остатки разума от ощущения неспособности раздавить противника. «Да я, да…» - рот Лешки открывался, руки дрожали, казалось, он начал чуть задыхаться от невозможности пустить их в ход. Неясно, что произошло бы через несколько секунд, но вряд ли что-либо хорошее для Лешки. Таких Брагиных я уже успел навидаться, и знал, что психопатов надо бить беспощадно, другого способа сделать их вменяемыми не существует. Почуял моё настроение Лешка мгновенно. Дрожь начала передаваться в тело, лицо исказило страдание от невозможности полезть в драку, сперва запугав меня своей злобой. И тут появилась спасительная помощь. Большая Таня выскочила из кабинета, срочно обняла его и повела к себе успокаивать. Приблизительно так в нашей школе психованных хулиганов спасала завуч от трепки старшеклассников. Логика завуч была понятна. Получит местный псих в репу, изобьет потом с пяток первоклассников для отдыха души, и окажется её родная школа на дурном счету. Я недоумевал, откуда взялся этот псих, но Большая Таня ничего не сказала о своем госте. Помогла Маленькая Таня. Она объяснила, что Лешка Брагин раньше был заместителем Хазина, а потом перешел работать в другую торговую организацию. Видно, были у него какие-то планы, связанные с нашем комплексом и с рестораном «Цветочек аленький».
Последующие события заставили совсем забыть о Лешке. Для начала произошел «бунт» ГКЧП. Как описать по-своему примечательные дни, внесенные в учебники истории? С августа 1991-го я навидался разных примечательных дней в истории России. Примечательные дни приходили и оставляли у меня ощущение двоякое. Как правило, наваливала тоска, возникало чувство присутствия при одном из двух видов шоу – шоу звериное и кровавое и шоу тупое, составленное провинциальным режиссером для малообразованных зеков из местной колонии. Иногда эти чувства сливались, как в случае с шоу «Степашин и Барсуков ловят отряд Радуева в селе Первомайском». И, конечно, мы помним кровавое шоу октября 1993 года, начавшееся как шоу тупое – «Ельцин борется за демократию посредством отключения воды и электричества в Здании Парламента». Утром 19-го августа у меня возникло чувство беспомощности. Меня, как и миллионы соотечественников, насильно затащили на тупое до абсолютной бездарности шоу, приправив его непрерывным показом балета «Лебединое озеро». Это «Лебединое озеро» я, в силу родительских забот, прежде видел на сцене Большого театра три раза, и еще непонятное количество раз по телевидению. В ресторан я не поехал, а смотрел телевизор, ходил по улицам Москвы, пытался понять хоть что-то по лицам прохожих. Если отвлечься от митингов на Старой площади и вспомнить лица большинства москвичей, прохожих, торопливо спешащих по делам, немногочисленных посетителей в кафе и ресторанах, безмолвных пассажиров в метро и автобусах, то хочется воскликнуть: «До чего одинокими становятся миллионы русских людей в минуты национальных потрясений!» Все, не страдавшие душой за Ельцина и Руцкого, Чубайса и Хасбулатова и остальных, уже абсолютно забытых всеми, кроме своих близких и кассиров в различных банках мира, героев борьбы с кровавым коммунизмом, были в те дни опустошены. Мой телефон молчал, я позвонил нескольким друзьям, обменялся несколькими фразами и быстро повесил трубку. Никто ничего не знал, не хотел знать и не строил никаких планов. На Садовом кольце и на Старой площади в те дни было веселее, на многих лицах был виден горячечный румянец. В те годы выбор в знаменитых магазинах «Березка» разнообразием не отличался. Куда разнообразнее выглядел дефицитный товар из загашников московских торгашей. Судя по одежде, больше половины протестовавших принадлежали к семьям торговцев и коммунистической элиты российского общества. Коммунисты успели опередить народ даже в деле борьбы с коммунизмом. В толпе ходили слухи о героическом Ельцине, готовом застрелиться, но не сдаться врагу, отчаянных Руцком, Чубайсе и других революционерах, способных затмить Александра Матросова и Че Гевара смелостью, пламенностью и еще тысячами разных достоинств. Старую площадь и Кремль разделяли буквально считанные кварталы ничейной земли. В кварталах жили люди, ходил транспорт, работали магазины, но кварталы были ничейными, по крайней мере, так они воспринимались мной, никому ненужными в непонятной схватке, и никто из противоположных лагерей не хотел преодолеть эти кварталы и подойти к территории противника. И еще была большая земля, населенная миллионами людей тогда единого государства, от Москвы до дач ЦК КПСС в Фаросе, и там загорал на солнышке и купался в море Президент Горбачев. И никому из обоих лагерей не хотелось преодолеть хотя бы мысленно это пространство и просто послать такого Президента куда подальше.
Наконец, словно Бог из машины, явился Горбачев из своего курортного далёко и объяснил, кого он поддерживает. Я снова вышел на работу и, как не странно, никто это как бы не заметил. Только Ващенко мимоходом спросил: «Ты защищал Дом Советов?» Я кивнул, он спокойно кивнул в ответ, как будто ничего не произошло. На стороне ГКЧП я оказаться не мог, а прочие мелочи их не интересовали. Несколько следующих дней я размышлял над реакцией Ващенко и прочих работников «Цветочка аленького». Вывод был несколько парадоксален. Они не были глупы или аполитичны. Сознательно или бессознательно в них жила великая мудрость торгашей – не думать, что тебе делают хорошо или плохо ради тебя. Победил Ельцин, и шансы разбогатеть на торговле увеличились, но Ельцин работал на себя, а чужие возможности оказались просто побочным эффектом работы. Нет единого клана буржуазии, управляющей страной и поддерживающей своё правительство во имя классовых интересов. Есть верхушка инициаторов или самых богатых банкиров страны. Остальные имитируют дружбу, враждуют, спасаются и пытаются уберечь себя и состояние от конкурентов. Испытывать благодарность к инициаторам или народу за спасение от ГКЧП им так же смешно, как благодарить небо за дождь, а звёзды за ветер .
С неделю я ходил, осмысливая здоровый эгоцентризм начальства и мучаясь собственной неполноценностью – тягой к интеллигентской сострадательностью и чувством ответственности за людей, желающих отвечать исключительно за себя. Конечно, я искал здоровое начало не только в начальстве. Интеллигентская дума о простых людях озаботила меня. Я стал более положительно относиться ко всеобщей замкнутости народа в дни имитации переворота, к молчанию друзей и их кратким ответам по телефону, мрачным лицам на улицах, и возбужденный энтузиазм защитников Дома Советов начинал вызывать улыбку. Что они получат? Введут медаль «За защиту Белого Дома», хорошую медаль из латуни с профилем Ельцина. Максимум награды за медаль – отмена наказания в 15 суток за мелкое хулиганство. Достойные люди копят ордена, позволяющие безнаказанно воровать. Если взять нашу традицию амнистии по значимости орденов, то самым неуязвимым гражданином СССР был Брежнев. Его иконостас тянул на амнистию после нескольких убийств и пары расстрельных статей за воровство в особо крупных размерах. Впрочем, рядовые защитники и медали не получили.
Через неделю Ващенко и Завашин, сияя бодрой наглостью, пришли ко мне и потребовали отвести к поварам с целью профилактического наведения страха. Радостные от сознания собственной силы и полные энергии, они ворвались в зал ресторана. Китайцы завершали мелкие отделочные работы. Ващенко и Завашин придирались ко всему, грозили, ругали, строили суровые рожи. Китайцы недоумевали. По совету Ван Дадуна, которому я объяснил причины бестолкового гнева, вторую половину разноса я имитировал перевод, а на деле с китайцами говорил о погоде, еде, семьях на родине и прочих пустяках. Оставив «запуганных» китайцев осмыслять степень крутости руководство, Ващенко и Завашин отправились искать новых развлечений. Стращать китайцев не имело смысла. Собственное китайское начальство обладало куда более весомыми рычагами воздействия. Я поплелся обратно в директорскую и предался еще более бесперспективным интеллигентским размышлениям. Страх и задавленность, по Ващенко и Завашину, были жизненно необходимы всем подчиненным. Первый вывод очевиден – наводя внешне бессмысленный, немотивированный ужас, начальство лишает подчиненных сил конкурировать с собой, дезориентирует, отбивает способность прочувствовать собственные интересы. А затем начались раздумья откровенно декадентские и диссидентские философского порядка. Не порождает ли подобное насилие тягу к неуместной сострадательности, беспорядочной доброте и готовности помочь эгоистичным людям, отнюдь не достойным сострадания? В конце концов я вспомнил, как торговцы на рынках, жульничая, продолжают уверять в своей правоте покупателя, давить своей наглостью, даже когда покупатель уже уходит прочь, и шансов заставить его сделать глупую покупку не осталось. И тут я по своей молодости создал скромную теорию о подсознательном бескорыстие всех подонков друг для друга.
Суть теории проста. Каждый эгоист на уровне активного начала думает исключительно о себе хорошем. Но, в полном соответствии с теорией Фрейда, его сознательное начало управляется подсознательным. И там, в глубине подсознания, подобное проявляет бескорыстие к подобному. Скажем, практического толка от наведения страха на китайцев нет, зато на новом месте работы, хоть в России, хоть в Китае, духовным близнецам Ващенко и Завашина будет легче наводить страх и манипулировать. Уйдет покупатель от жулика на рынке чуть подавленным. Жулику навара нет, зато новому жулику будет чуток легче впарить покупателю дрянной товарец. Подонки подсознательно стремятся прогнать человека по кругу как необъезженную лошадь, пока психику не переломают. За осознанным эгоизмом царит подсознательное единство духа и тяга к взаимопомощи. Преуспевшие и не очень защитники Дома Советов прошли нашу школу подавления. Не меньше давили рядовых сторонников ГКЧП. Большую часть народа хватило только на сидение дома, и надежды, что хуже не будет. Теория выглядела привлекательно и пугающей одновременно. Дрянь обязана была восторжествовать вне зависимости от победы того или иного политического лагеря.
Предавался глобальным скорбям я недолго. Ресторан заработал и стал обслуживать посетителей. Чжан Сяолинь переменился. Каждого китайца он встречал с почтительным поклоном, на время общения он ловко втягивал живот внутрь и выглядел значительно худее обычного. Он улыбался, смеялся, брал двумя руками каждую визитную карточку. Несколько раз я оказывался рядом и вслушивался в диалог. Чжан Сяолинь буквально выпытывал у посетителей названия фирм, имена директора и заместителей. Каждое имя вызывало вспышку эмоций, подобную обретению случайно найденного брата после долгих лет разлуки. Мечта о великом посредничестве и быстром богатстве будоражила его. Ян Бинь мыслил более конкретно. И еще бы ему не мыслить, если директор всех отпихивал локтями от почетных китайских гостей. Ресторан засасывал и надоедал одновременно. Какие-то мелочи подсказывали необходимость ухода. То Ващенко начнет объяснять, что между переводчиком и полотером нет принципиальной разницы. То Завашин возжаждет видеть меня по субботам, несмотря на прямое упоминание о недостаточности зарплаты. То Чжан Сяолинь потащит на диалог с посетителем о работе ресторана.
Один диалог запомнился мне на всю жизнь. Не слишком интеллигентный мужчина под сорок отвечал обстоятельно и предельно честно. Ему походило всё, даже цены снижать не следовало. Свою идею он сформулировал, задумчиво глядя мне в глаза.
«Вы знаете», - сказал он. – «Сейчас здесь вполне комфортно. Опустить цены – набежит всякая шваль пролетарская. Порядочные люди сбегут от такого соседства».
Я перевел. Чжан Сяолинь задумался, кивнул в знак согласия и искренне пожал руку в благодарность за интервью. Я вспомнил свою зарплату, Ващенко и подумал, что я и есть эта шваль пролетарская, которой не место в подобном ресторане. К декабрю надо было увольняться. Чувство языка от ежедневного общения крепло. Еще чуток практики, и пора было попытаться выбираться из положения вечной швали. Увы, не все в жизни удается планировать. Китайская дотошность и предприимчивость вызвали целую цепь неожиданных событий.
Для начала Чжан Сяолинь решил слегка отомстить Большой Тане за придирки к расходу продуктов. Прекрасным октябрьским днем он попросил её зайти к себе в кабинет. Ян Бинь уже приготовил свой блокнотик с записями. Чжан Сяолинь попросил Большую Таню присесть. Только зная его, можно было догадаться, как намеренно индифферентно вел себя китайский директор. Большая Таня, ожидая пустяковую просьбу, села на стул в готовности покинуть его буквально через минуту. Чжан Сяолинь кивнул Ян Биню, и тот заговорил равнодушным голосом:
«Вы знаете, меня волнует проблема работы бара. Согласно отчету, касса бара составила два дня назад 700 рублей за весь день работы».
«Наверно», - ответила Большая Таня, - «бармен сдает кассу непосредственно кассирше. Хотите, я подниму документы?»
«Не надо», - сказал Ян Бинь. – «Я уже сделал себе рабочую копию чека».
Большая Таня кивнула. По договоренности, китайская сторона отвечала за кухню, а русская за спиртные напитки, чай и кофе из бара. Прибыль считалась совместной и делилась пополам.
«Я верю, что кассирша честно приняла деньги. Вопросов к кассе нет», - продолжил Чжан Сяолинь. – «Но в этот день мой друг Гу Фуян с друзьями отдыхал в ресторане в компании Леши Брагина. Они пили и ели на довольно большую сумму. Одних спиртных напитков они заказали на две тысячи рублей. Более того, в ресторане в тот день было много других посетителей. Они тоже заказывали спиртное в баре. Гу Фуян лично дал мне счет. Хотите, я его вам покажу?»
Поверить, что бармен мог безнаказанно присвоить себе более четырёх пятых выручки, мог только полный идиот. Названная цифра минимальна, реально воровство должно было превышать девять десятых доходов бара. Бармен подчинялся непосредственно только Большой Тане. Она словно застыла. Секунд пятнадцать она молчала. Меня раздирало любопытство, что сделает Большая Таня? Решит уволить бармена, начнет спорить, требовать проверки, извиняться? Как я был не прав.
Через пятнадцать секунд её лицо исказила гримаса слез, отчаянья и боли. Началась идеальная женская истерика, способная потрясти и вызвать эмоции даже у трупа в морозильной камере.
«В чем вы меня подозреваете? Как вы могли? Я всю жизнь отдаю работе».
Ещё через несколько секунд слезы должны были хлынуть в директорскую. Почти физически я ощутил, как поток слез хлынет на пол, нам придется спасаться на столах и звонить спасателям. Чжан Сяолинь был потрясен не меньше меня. Он срочно бросился утешать Большую Таню, говорить, что к ней претензий не имеет, и вообще лучше пока на эту тему не говорить. Большая Таня немедленно сдержала успевшие выступить слезы. Спокойно оглядела нас, утерлась платочком, поднялась и ушла в свой кабинет. Тут я понял, что она меня уволит при первой возможности. Переводчик, видевший такую истерику начальства, начальству больше не нужен. Китайцы равнодушно переглянулись и снова принялись за свои подсчеты. Я им помогал, а сам думал о потрясающих артистических возможностях Большой Тани. Порядочный человек никогда не сможет страдать с такой убедительностью. Затем вспомнилась крылатая фраза артисток: женщина-артистка больше, чем женщина, мужчина-артист меньше, чем мужчина. Чуть в стороне от меня висел календарь с Еленой Яковлевой. Я перевел взгляд с календаря на Чжан Сяолиня и обратно и постарался сдержать смех.
Несколько последующих дней работы не принесли больших изменений. Об инциденте обе стороны словно забыли, и даже я не испытывал ни малейших придирок с русской стороны. Великодушие Большой Тани потрясало. Я думал о загадочной душе русской, торговой женщины, способной сделать карьеру в жестком, мужском окружении, пользоваться уважением и авторитетом, а она, загадочная женская, русская душа, величественно проплывала мимо, не доставляя мне ни малейших неудобств. Значительно более понятные китайские души мысленно продолжали плавно дрейфовать в сторону больших бабок и совершенно неожиданно решились на поступок. Всё-таки скрытный они народ, часть работы они провернули через китайскую переводчицу Хазина тайком от меня. Не знаю, что они ей обещали, но догадываюсь.
Наша Маленькая Таня была родом из Риги. Жила бы она там припеваючи до провозглашения независимости, но любовь её хранила. Любовь, как судьба, кого-то хранит, кого-то подводит. Маленькую Таню любовь не подвела. Она благополучно успела выйти замуж за москвича чуть ли не в год прихода Горбачева к власти, осела, родила ребенка и смотрела на судьбу русских на своей малой родины из прекрасного, московского далека. Чжан Сяолинь и Ян Бинь мечтали открыть свой ресторан, вырваться из-под власти СП, разбогатеть, осесть и смотреть уже на свою родину пусть из маленького, не самого престижного, пусть даже рижского далеко. И случилось чудо. Маленькая Таня согласилась помочь и дала адрес своей подруги. Китайцы предложили мне сопровождать их, даже не озаботившись по доброй китайской традиции предложением денег, и я согласился. Честное слово, даже сейчас не жалею себя за бескорыстность. Она вознаградилась совершенно непонятным образом.
Отъезд назначили на вечер в пятницу. У китайцев накопилось достаточно отгулов. Единственно, пришлось чуть раньше уйти с работы. Чемодан, вокзал и Рига. Прибыли мы утром. Над вокзалом как всегда витала грязная дымка. Автобусы и трамваи продолжали ходить. Прохожие выглядели буднично и чуть понуро. Жизнь народа толком не успела измениться. Банки раздобреть на экспорте латвийской меди, цинка и благородных металлов. Правительство ещё не погрязло в скандалах. В страну пока не хлынул поток иномарок, а старые иномарки – жигули, волги, запорожцы, москвичи – еще не успели развалиться. Осень, серое, прибалтийское небо и спокойствие. Население поленилось проявить ко мне патриотизм и послать в другую сторону. Сели мы на нужный номер трамвая и поехали далеко на окраину. Когда приехали, почувствовал я себя почти как дома – до центра ехать и ехать, вокруг типовые многоэтажки, асфальт, самодельные гаражи и чахлые деревца. Сразу чувствовалось, что этот район строили для русских.
Дверь открыла любезная хозяйка – Анна Семеновна, крупногабаритная еврейка лет тридцати пяти с очень милой, как теперь принято говорить, сексуальной улыбкой. Наш потенциальный партнер и помощник должен был приехать к вечеру. Несколько часов мы говорили в основном о жизни. Анна Семеновна была чуточку растеряна от подаренной сверху независимости. В её растерянности не было ничего московского. В Москве, Петербурге и многих других городах России евреи жили в обстановке непрерывных, виртуальных погромов. Приблизительно раз в полгода, не посовещавшись с русским населением, а, действительно, зачем спрашивать русских, когда политически грамотным евреям виднее, в еврейской общине распространялись самые точные сведения о дате очередного, жуткого погрома в самый мельчайших подробностях. Фигурировали многомиллионные массы антисемитов, закупивших топоры и ножи для резки арбузов, составивших по фамильные списки всех евреев, адреса квартир и дач и даже списки друзей евреев, куда следует вломиться, если соответствующий Рабинович с семейством дома не окажется. Евреи очень дергались, в назначенную дату избегали появляться на улице и подходить к телефону. Особую жуткость всей атмосфере придавала таинственность русских, нагло отрицавших какие-либо сведения о многомиллионных массах антисемитов. Из этого следовало, что друзья оказались липовыми с топорами за пазухами. Слухи подтверждались страстными статьями в ряде изданий, готовых грудью прикрыть соплеменников, но грудь у большинства журналистов была хилая, интеллигентская, а орды антисемитов бесчисленны. После очередного, виртуального погрома пачками распространялись рекомендации для потенциальных эмигрантов в Израиль и услужливые списочки предлагаемых профессий. На самых почетных местах стояли профессии уборщика мусора на стройке для мужчин и массажистки в массажном салоне для молоденьких женщин. Множество евреев растерянно изучало списки и вымученно выдавливало из себя заученную наизусть политически грамотную фразу: «Ну, в Израиле каждый труд почетен».
Анну Семеновну волновали более серьезные проблемы. Всю жизнь она прожила и, не будем скрывать, привыкла жить жизнью оккупантов маленькой и культурной Латвии. Говорила она по-русски, друзья были русскими, бывший муж пил как русский, школа, институт – всё было не как у нормальных, латвийских людей. Теперь приходилось срочно приспосабливаться, а приспосабливаться не хотелось. Наивность у Анны Семеновны была чисто российская. Она успела обставить квартиру, накупить кое-какие китайские шмотки во время тур поездки в Харбин и надеялась прожить со своей дочерью-школьницей за счет этих запасов. Ох, не догадывалась Анна Семеновна, как взвинтят умные латыши квартплату, чтобы жизнь в типовых квартирах медом не казалась. А что? Идея кормиться за счет оккупантов очень даже европейская. Нельзя же подобные идеи давать на откуп исключительно азиатам. Китайцы с любопытством разглядывали квартиру, ели, задавали вопросы и ожидали прихода важного гостя. Они тоже были наивными и не подозревали о его высоком статусе, лучше всего передаваемой расхожей фразой «широко известная личность в узких, торговых кругах».
Почетный гость заявился к вечеру. Его звали Люсьен. Имя не настоящее, но очень ему нравившееся. Люсьен был высоким, пока стройным мужчиной около сорока, с типичными еврейскими чертами лица, мягкими повадками и умными глазами. По сравнению с Хазиным он выглядел мыслителем неизвестной специализации. Люсьен переговорил с китайцами об их идеи открыть в Риге ресторанчик, потенциальных возможностях и связях внутри Китае. Китайцы не блефовали. Возможности набрать команду поваров у них имелись. Люсьен внешне остался доволен и вышел. Когда китайцы уже ложились спать, он пришел вновь и ограничился с ними общей беседой, и потом всю ночь мы с Люсьеном разговаривали.
Люсьен действительно оказался мыслителем, правда, по торговой части. Умно, интеллигентно, с тихим вдохновением он учил меня системе «три ноля». Сейчас бы я ему посоветовал издать книгу с этой системой, прославиться, читать лекции за большие деньги в крупнейших университетах России, работать консультантом правительства Российской Федерации, а затем отправиться в тур по Америке. Но Люсьен был начисто лишен типично русского стремления к паблисити, рвущегося из кухни на большой простор мелких изданий. Вкратце суть системы «три ноля» сводилась к искусству кинуть хозяина бизнеса по полной программе – ноль контроля над поставками, ноль контроля над производством, ноль контроля над сбытом. После целой программы мероприятий владельцу бизнеса остается только продать дело под угрозой банкротства или просто бежать от налоговой полиции. Система была гениальна, без явных нарушений закона, тиха и вкрадчива как сам Люсьен, универсальна и требовала дотошной, кропотливой работы. Я слушал, восхищался, пил дешевый чай и лег спать под утро.
Утром мы отправились в отель смотреть место для ресторана. Нас приняла директор отеля, мы с ней обстоятельно беседовали, затем еще прошлись по улицам и посмотрели пару кафешек, намеченных Люсьеном под аренду, но отель, безусловно, выглядел перспективнее. Естественно, Люсьен и китайцы не стали опускаться до осмотра исторических мест Риги. Поболтав, мы расстались, заехали к Анне Семеновне, взяли чемоданы и поспешили на вокзал. Утром в понедельник мы пришли на работу как положено. А через день начальство СП влепило Чжан Сяолиню и Ян Биню по строгому выговору за самовольную поездку в Ригу. Еще через пару недель я был уволен из ресторана «Цветочек Аленький». На моё место поступил очень толковый парень, настолько толковый, что через десять дней он сбежал и устроился в более хорошем месте. Еще через шесть месяцев в ресторане сменилось шесть переводчиков. Китайцы звонили мне, жаловались на чехарду и плохое знание языка переводчиками. Начальство уже не заикалось о необходимости работать без выходных. Двух дней в неделю было достаточно. Но моя кандидатура их абсолютно не устраивала. Я не горевал. Хватало другой работы. С китайцами я поддерживал дружбу, встречался, но кое о чем умалчивал.
На работу меня взять не могли. Русской стороне ресторана было неприятно иметь дело с работником, видевших их в слишком разных ситуациях. Молчал я заодно о причинах неудачи с поездкой в Ригу. Дело полностью заглохло. Люсьен вдохновенно потратил на меня драгоценное время по понятной причине. Чжан Сяолинь ничего ему не обещал за содействие. Люсьена пренебрежение обидело. Чжан Сяолинь, простодушно полагая, что Люсьен, подобно Большой Тане себя не обидит, сам хотел сделать «три ноля» Люсьену и мне. Люсьен мне тоже ничего не обещал, столь же простодушно надеясь на мою неспособность обратить внимание на забавный пустячок. Я же в силу собственной глупости поленился выработать гениальный план сотрудничества любителей «трех нолей», испугавшись возможности стать первой жертвой коммерческой сметки каждого из них. Туп я для серьезной работы. Способным людям у нас ставит точку в конце карьеры киллер с глушителем, а неспособным ставят точку в начале карьеры потенциальные партнеры. Хоть роман пиши «Фантазии переводчика или прерванный полет над горячими блюдами».
Через год после начала работы ресторан «Цветочек аленький» успешно разорился. Чжан Сяолиню пришлось вернуться на родину и стать снова директором китайского ресторана в Китае, кем он и был раньше. Елена Яковлева так и не узнала о потенциальных возможностях, упущенных из-за нежелания китайских коммерсантов помочь быстро разбогатеть любезному соотечественнику. Сам процесс кончины СП мне рассказали дважды. Сперва Ван Дадун, затем Ян Бинь. Оба устроились в Москве на новых местах вполне успешно.
«Цветочек аленький» процветал после моего ухода почти до Нового Года. Он нравился посетителям, а один из них даже начал ходить в ресторан каждый вечер. Через пару недель он пришел в дирекцию и представил детальный отчет о проделанной работе. В отчете фигурировали цифры о средней выручке за день. Посетитель скромно назвался представителем мафии и попросил 10% от всей выручки. Эта цифра вызвала у Большой Тани бурную реакцию. Она показалась избыточно завышенной, а сама идея добровольных пожертвований не совсем совместимой с правилами торговли. В её правоте я немножечко сомневаюсь по сей день. Из увиденного за мою скромную жизнь именно отсутствие добровольных пожертвований выглядит неестественным в сфере нашей успешно растущей торговли. Хазин решил обратиться в милицию. Идея борьбы с мафией вдохновила милицию, но она могла вестись исключительно на платной, рыночной основе. Как и полагается, милиция выставила счет, в два раза превышающий требования «представителя мафии». Требование, безусловно, умеренное по цене и соответствует общероссийским традициям. Я был во многих районах России, и везде торговцы сообщали, что официальная оплата услуг милиции тютелька в тютельку превосходит требования мафии в два раза. Хазин и Большая Таня попытались торговаться, требуя себе различные скидки и преференции. Они даже пустились в дешевую демагогию, говоря о законности, свободе предпринимательства и важности поддержки российско-китайского сотрудничества. На это им ответили, что в рамках программы поощрения отечественного производителя плата за безопасность едина для всех, независимо от национальности, пола, религии и задушевности голоса. Более того, милиция боится за жизни работников правопорядка и членов их семей. Идея бесплатного риска антигуманна и аморальна. Крыть было нечем. Пришлось платить представителю мафии по более гуманным для ресторана расценкам. В стране бушевала инфляция, доходы населения падали, количество посетителей убавилось, и ресторан пришлось закрыть. Конечно, интересы «мафии» сильно пострадали, зато рынок и принципы хозрасчета восторжествовали.
Выслушав историю, я рассмеялся. Горевать о гибели «Цветочка аленького» не хотелось. Интуиция подсказывала, что большинство работников закрытого ресторана отлично устроились. Пострадал только Чжан Сяолинь, но он изначально не был способен сделать карьеру в России. Наши, русские работники, наверняка, устроились в разных местах. Самые неудачники жили не хуже, чем при социализме. Учитывая, как они жили при социализме, грустить не следовало.
Еще прошло некоторое время. Я дружил с Ван Дадуном, мы обменивались взаимными визитами. Ван Дадун уже переехал из общежития, жил в одной квартире с китайскими сотрудниками фирмы, а возглавлял фирму Лёшка Брагин. Лёшка разбогател быстро и неожиданно, снял офис в Китай-городе, купил мерседес, жил, растопырив пальцы и, по слухам, превзошел даже Хазина. Лёшка занимался крупным оптом, и везению его не было видно конца и края. Совершенно неожиданно Ван Дадун пригласил меня на фирму купить кроссовки. Стоили они сем долларов за пару – цена отнюдь не большая даже на опте в то время. Сама фирма очень напоминала типичную китайскую фирму, только помещение было по тем временам очень хорошим. Большая квартира была разбита на офисные помещения. Одну комнату занимал лично Брагин. В остальных сидели китайцы и одна русская секретарша на телефоне. Никто из китайцев толком русский язык не знал. С секретаршей на простеньком английском общалась жена Ван Дадуна. Нормальный английский секретарша понимала с трудом. Как и полагается в азиатском офисе от обилия работы сотрудники не страдали. Работали спокойно, часто обменивались шуточками, но сидели честно от сих до сих.
В небольшой комнате, отведенной под кладовку, стояли ряды коробок с кроссовками. Они, как сказал Ван Дадун, расходились плохо. Покупатель считал, что замша плохо чистится. Товароведы не желали рекомендовать товар своим боссам. Я спокойно отобрал две пары – одну для себя и одну для мамы. Повернулся к двери и собрался выйти в офис к китайцам. Дверь отворилась. На пороге стоял Лешка Брагин. Увидев меня, он вздрогнул и побагровел:
«Ты зачем здесь?…»
«Кроссовки покупаю».
«Здесь не место посторонним».
«Хорошо, ухожу».
Выскочил Ван Дадун и на ломаном русском объяснил, что я пришел к нему. Брагин ругнулся и ушел. Заплатив за кроссовки, я покинул фирму. Ван Дадун попросил меня не обращать на Брагина внимание. Через неделю я обедал в семье Ван Дадуна, и хозяин дома с супругой, смеясь рассказывали мне, как Брагин до конца рабочего дня ругался, требовал не допускать посторонних на фирму, обвинял меня в стремлении стащить потихоньку кроссовки, а китайцев в тайном вредительстве. Даже отоспавшись с утра пораньше Брагин продолжил ругаться и успокоился к вечеру. «Он слишком странный», - мягко сказал Ван Дадун, заедая рассказ салатом из огурцов с горчичным порошком, которым в России традиционно парят ноги при простуде. Вкус у салата был странным как характер Брагина.
Смешки смешками, но через пару месяцев Ван Дадун покинул фирму Брагина. Сама же фирма потихоньку захирела. Уже через месяц после ухода Ван Дадуна Брагин съехал из Китай-города и снял дешевый офис на окраине Москвы. О дальнейшей работе его фирмы никаких торжественных и завистливых слухов до меня не доходило. Зато кроссовки оказались великолепными. Я их носил три года, потом два года донашивал на даче, собирал грибы, копал огород, носил воду. Мама ходила в кроссовках аж восемь лет и иногда просила достать что-нибудь похожее. Замша отлично чистилась и мылась. Увы, наши товароведы отвергли подобные изделия. Обычные кроссовки разваливались и рвались точно по расписанию.
Прошло два-три года. Ван Дадун хорошо зарабатывал на новом месте, ездил в командировки по России и странам СНГ. Семья уже жила в отдельной квартире. Дочка ходила в школу и училась музыке. Жена отлично справлялась с ролью московской домохозяйки. Наконец, он собрался в Китай. Провожала его группа мужчин из посольства на отличной иномарке. Вещей было коробок восемь – панно для дочери, швейная машинка супруги, кухонный комбайн, английские книги, детская спортивная стенка и еще целый список. Количество сумок не поддавалось подсчетам. Как всё это влезло в машину посольства и еще в машину левака, пойманного на соседней улице, я сейчас понимаю плохо. Впереди Ван Дадуна ждала Родина и загранкомандировки в иные страны.
Только еще через два года я до конца разобрался во взаимоотношениях в «Аленьком цветочке» и тайне успеха Лешки Брагина. Ян Бинь приехал из Китая поторговать в России. Он обожал жить в России, хотя мог устроиться через друзей в США, ФРГ или поработать в Латинской Америке для разнообразия. «Ты знаешь, Леша», - говорил он мне иногда после нескольких рюмок водки. – «Есть у меня друзья в США. Там хорошо зарабатывают в долларах, но там 90% китайцев живут беднее американцев. Здесь, в России в точности до наоборот. Мне не нравится чувствовать себя бедным на общем фоне. Поверь мне, климат и формальный престиж не самое главное».
Пьем мы в очередной раз водку, разговариваем об общих знакомых, и Ян Бинь бросает несколько фраз про Ван Дадуна. Так мол и так, Ван Дадун – офицер китайской разведки, всю жизнь ездит по заграницам, в основном, в Азию. До трудоустройстве во внешней разведке учил русский язык в Пекинском университете. Русский язык Ван Дадуну оказался не нужен, и он его забыл. Но связи внутри группы студентов остались. Большинство выпуска пошло в разведку. Поэтому по блату его устроили в Россию. Тут-то я понял причину быстрого возвышения Брагина, профессию провожавших и причину изумительного качества кроссовок. Причина называется – ошибка резидента. Разведка старалась обеспечить качество товара, но не учла психологию наших торгашей. Не знаю, могло ли это закончится провалом разведсети Китайской Народной Республики. Товароведческие знания работников ФСБ мне неизвестны. Сегодня такие ошибки маловероятны. Дотошность китайцев мне хорошо известна. Склад ума наших торгашей, наверняка, изучен, психологические портреты составлены, рекомендации по общению с ними изданы малым тиражом, засекречены и преподаются в элитных разведшколах. Иногда я вспоминаю «Цветочек аленький» и думаю, что все мы в этой жизни очень понятны со стороны. Настолько понятны, что, встретив большинство из прежних сослуживцев, я, скорее всего, пройду мимо, слегка закрыв рот ладонью. Неприлично зевать в общественном месте. К счастью такая встреча маловероятна. Как справедливо заметил Андрей Макаревич, «звезды не ездят в метро». Это относится даже к Елене Яковлевой, хотя её не заметить мне совсем просто.
Тук-тук
Я сижу в твоём сердце и скучаю. Это вечное тук-тук, тук-тук немного занимает меня, но я не могу успокоиться. Когда я успокаиваюсь, тук-тук проникает в меня, и я ничего не воспринимаю. Кажется, я превращаюсь в непрерывное тук-тук, тук-тук, тук-тук. Мысли и чувства кончаются, никуда не хочется идти и ничего не возможно увидеть. Мне хочется протестовать, влюбиться, наконец, в нечто, способное увидеть во мне больше, чем ежедневное тук-тук, тук-тук, тук-тук. Тогда звуки начинают меняться на таки-так, таки-так, таки-так. Звучит резко и жизнеутвердительно, но мне неудобно. Я ни на чем не настаиваю, а тут непонятная аритмия таки-так, таки-так, таки-так… Поэтому при первой возможности я улетаю. Иногда я улетаю далеко-далеко в дальние страны, где цветы красивы как девушки, а девушки слышат меня, а не вечное тук-тук. Мне хорошо там. Горы, море, солнце, и я чувствую, как, увидев меня, мне спешат навстречу. Звук тук-тук сменяется на таки-так, а затем и этот звук исчезает, остается только ощущение вечернего заката, разговора, легкой радости и ожидания чудесного. Иногда я улетаю совсем близко, сижу затаившись, слушаю обрывки разговоров или смотрю на ближайший парк. По нему спешат случайные прохожие, гуляют парочки, сбиваются в кучки пенсионеры. Я почти ни с кем не говорю. Зачем говорить с людьми, от которых вечно слышишь одно и тоже – тук-тук, тук-тук, тук-тук? Но и в парке прекрасно, и даже у дышащей гарью поддержанных автомобилей проезжей дороге.
Иногда я мечтаю улететь навсегда, куда-то, где нет вечного тук-тук, где всегда светло, и тоска всегда оканчивается любовью. Но непрерывный звук тук-тук становится особенно пронзительным и жалостливым. И я возвращаюсь к неспособному улететь вслед за мной. Тук-тук.
Раджа и Йог
Великий Раджа Кашпур Второй гордо сидел на спине любимого слона и смотрел на народ, почтительно приветствовавший божественного владыку. Вслед за царем на слонах и колесницах ехали разодетые вельможи и охрана. Раджа направлялся в свой загородный дворец на очередную охоту. Мыслями он уже был далеко вне стен города и почти не замечал поклоны толпы и большие цветы, брошенные под ноги его слона. Неожиданно какой-то человек выскочил на дорогу и лег перед слоном. Слон инстинктивно остановился. Раджа чуть кивнул погонщику слона. Последовала короткая команда, слон наступил на лежащего человека и пошел дальше. «Слава великодушному Радже», - взревела толпа, полагая, что незнакомец решил покончить жизнь самоубийством, и Раджа даровал ему право на почетную смерть. Слон чуть прошел вперед, Раджа Кашпур оглянулся и нахмурил брови. Лежащий в пыли дороги человек ещё был жив. Более того, он встал, сделал шаг и аккуратно лег под ноги следующего за Раджой слона.
Кашпур Второй выдержал паузу, пока следующий слон нехотя прошел по лежащему человеку, и поднял руку. Процессия встала. Через минуту к Радже подвели нарушителя. Он был грязен, худ, но держался уверенно.
«Ты хотел покончить жизнь самоубийством?» - спросил Кашпур Второй.
«Нет, повелитель, я – йог и хотел только доказать возможность выдержать вес слона», - ответил незнакомец.
«Ты знаешь, что мой слон – символ счастья и власти?»
«Конечно, повелитель. Более достойного слона нет во всей Вселенной. Я выдержал его вес со счастливой улыбкой», - с поклоном сказал незнакомец.
«Ты знаешь, что я – самый добрый и щедрый владыка во Вселенной?» - голос Раджи стал особенно торжественен.
«О, да, никто не может сравниться с вами по доброте и щедрости», - незнакомец поклонился ещё раз и припал к земле.
«Да увидит народ мою доброту», - сказал Кашпур Второй и достал драгоценный меч. – «Отрубите йогу голову самым лучшим мечом во Вселенной и сожгите его труп на костре из сандалового дерева. Пусть народ ликует».
Ошарашенного йога быстро отвели к обочине и обезглавили под крики толпы. Через несколько минут процессия возобновила путь.
«Видишь, какой глупый йог? Он мне дал понять, будто мог выдержать мою власть со счастливой улыбкой», - обратился Кашпур Второй к сидевшей рядом супруге. – «За такое преступление он был только обезглавлен. Воистину, нет царя милостивее меня!»
«Воистину, нет царя милостивее», - радостно согласилась красавица-жена, - «Но мой мелкий ум до конца не понимает твою высокую мысль».
«О, красавица, логика власти проста», - Раджа почувствовал себя особенно велеречивым и мудрым. – «Народ обязан подчиняться мне со счастливой улыбкой и славить меня ежедневно, но он обязан быть лживым каждой своей улыбкой и каждым вымученным славословием. Этот йог выдержал вес слона с настоящей улыбкой. Он оскорбил власть самим фактом своего удовольствия. Воистину, он достоин смерти».
Жена царя несколько задумалась и спросила: «А вдруг и он лгал? Вдруг ему было ужасно больно под ногой слона?»
«Может быть», - усмехнулся Раджа, - «но народ этого не видел, и народ такие тонкости не поймет. Раджа обязан быть понятным народу».
Оба замолчали. Жена сидела и думала о необходимости быть особенно ласковой со своим мужем и постараться не впасть в опалу. А Кашпур Второй гордо озирал окрестности и размышлял о святом долге Раджи быть одинаково ровным в отношении со всеми – с народом, всякими йогами, воинами, министрами, женами и слугами. Едущая сзади свита сияла от счастья.
Раджа и новый костюм
Раджа собирался в гости к английскому губернатору. Слуги один за другим подавали разные предметы туалета и восхищенно вздыхали: «Как вы неотразимы», «Сколько королевского достоинства», «Вы потрясете всех своим видом», «Ни один раджа или англичанин с вами не сравниться».
Раджа, наконец, одел европейский костюм до конца, посмотрел в зеркало и снова спросил:
«Ну, как?»
«Мы не смеем даже выразить своё восхищение», - хором ответили слуги.
«Ну, как?», - раджа резко повысил голос.
«Не отличить от инженера Джилспая!» - благоговейно пронеслось в комнате. Затем слуги что-то сообразили и со страхом замолчали.
Раджа захохотал:
«Ничего, вот через сто с лишним лет в России, как мне предсказал великий мудрец и провидец Шекхар, некие новые русские будут носить костюмчики не хуже, чем у принца Уэлльского. Но как они мне будут завидовать!»
Раджа задумчиво посмотрел в окно в сад, где резвились священные, голозадые макаки, и поправил галстук. Шекхар был просветленным человеком, но очень необразованным. Сколько он не медитировал в тени баньяна, но так и не разобрался в теории Нового Средневековья. Да и вера его в переселение душ несколько противоречила научным представлениям конца 19-го века.
Немецкий ученый и индийский мудрец
Немецкий востоковед Отто фон Лихтен долгое время изучал Восток в Гёттингене, затем в Париже и, наконец, отправился в путешествие. Недалеко от Агры в Индии он встретил великого индийского мудреца Кришнавышларама. Мудрец сидел обнаженным в тени раскидистого дерева пипал и медитировал на голодный желудок. Мимо спешили крестьяне на утренний базар, весело смеялись, погоняли волов, тянущих повозки со снедью, обменивались новостями или просто несли груз на себе и старались не уронить поклажу на землю.
Отто фон Лихтен подошел к мудрецу и вежливо представился. Мудрец хотел рассердиться, но, увидев европейца, сменил гнев на милость и представился в ответ. Отто фон Лихтен ужасно возрадовался неожиданной встрече. В то время слава Кришнавышларама гремела от Бомбея до Калькуты и от Дели до салонов парижских экстрасенсов. Сама госпожа Блаватская беседовала с ним и от его имени расписала в самых живых и непонятных красках историю грядущего.
«Чем вы сейчас занимаетесь, уважаемый учитель?» - спросил Отто фон Лихтен и достал блокнот для записей.
«Созерцаю мысли в их рождении, движении и трансформации», - ответил мудрец и сделал странное движение ртом и языком, будто хотел языком коснуться своего горла изнутри.
«Ну, и как? Что вы наблюдаете?» - продолжал упорствовать фон Лихтен.
«Непередаваемо. Какая масса красок, тонкость изгибов линий мысли, полет от человека в пространство и снова к человеку!», - от восторга Кришнавышларама перешел с простонародного языка хиндустани на божественный санскрит. Тем не менее Отто фон Лихтен сумел его понять.
«Каково содержание наблюдаемых вами мыслей, о великий Учитель?» - спросил Отто фон Лихтен.
Мудрец задумался, выдержал паузу и величественно сказал:
«Если проникнуть вглубь мысли, то её невозможно созерцать. Останется пустой разговор крестьян, спешащих на базар, или непонятный английский язык офицеров, гоняющих сипаев по плацу недалеко от Агры. Стоит ли разрушать красоту, прерывать свободный полет мыслей, их причудливое взаимодействие, меняющиеся формы и тонкую ауру мечты вокруг них ради знакомства с их содержанием? Моё предназначение – познание духовного пространства и мира, невидимого простыми недоучками».
Отто фон Лихтен посмотрел на мудреца. Странная мысль пришла ему в голову. Ему захотелось сказать: «Я думал, что ты мудрец, а ты просто эстет», - но он промолчал.
Мудрец же Кришнавышларама неожиданно воскликнул:
«Какая необычно яркая мысль появилась у вас над головой. Она – почти совершенство. Однако, зачем в ней присутствует несколько темно-багровых полосок? Они явно портят изящество мысли!»
Отто фон Лихтен хотел ответить, но тут его одолело ощущение, что их разговор иллюзорен. Они понимает друг друга без слов, обмениваясь фразами с помощью телепатии. «Ну, ты – эстет!» - ещё раз подумал Отто фон Лихтен. Кришнавышларама взглянул на него и, казалось, хотел что-то ответить на простонародном хиндустани, но сдержался и стал медитировать, показывая всем видом отсутствие желания продолжать общение.
Отто фон Лихтен вежливо поднял шляпу и попрощался на максимально изысканном немецком. Он хотел порадовать мудреца необычной в этих местах мыслеформой. Мудрец молчал, и прощание Отто фон Линдена выглядело со стороны избыточно нарочитым.
Бог как генный инженер
День первый – сотворил еду в виде одноклеточных существ. Получился очень питательный раствор из аминокислот, клетчатки и витаминов.
День второй – сотворил еду в виде растений. Салат из морской капусты полон йода. Говорят, помогает от разных болезней.
День третий – перешел к деликатесам. Устрицы, рапуны, другие моллюски. Задумался над вопросами кулинарии. Нужны лимонный сок, растительное масло, специи.
День четвертый – рыбные блюда – осетрина, шашлык из акулы, семга на гриле. В растительном мире удача - корейский папоротник, грибные блюда, от некоторых грибов в голове возникают приятные глюки… Похоже, лягушки удались на славу. Лапки просто объедение.
День пятый – крокодилье мясо, жаркое из динозавра, бульон из археоптерикса. В растительном мире явный прогресс. Кунжут, лиана с плодами черного перца. Салаты из свежих овощей. Осваиваю зерновые. Пора подумать о млекопитающих.
День шестой – тушеная оленина, куриные котлеты, рагу из баранины, говядина в черносливе. Свежее молоко, сливки, творог, разные виды сыра. Фрукты и производные на любой вкус. Персики, груши, манго. Яблочный сидр. Вино. Клюквенная и вишневая наливки. Ракия. Кажется, дегустация прошла очень успешно. Голова кружиться…Отдохнуть бы…
День седьмой – недоглядел. Произошел генетический сбой. Один из видов пищи стал есть себе подобных и рассуждать о смысле генной инженерии. Прислушался: «И сотворил Бог еду по образу и подобию своему. И увидел Бог, что это хорошо». При этом всё время меня поминают : дай ещё! Дай ещё! Сегодня жрут себе подобных в полусыром виде, завтра будут жрать со специями, послезавтра с прибавочным продуктом, пенсионными фондами, движимым и недвижимым имуществом, сексуальными услугами и даже философскими трактатами. Ух, прихлопнул бы этот вид пищи за догадливость со всеми его белками и витаминами.
День восьмой – боюсь появляться в зоне производства пищи без защитного экрана. Сожрут, гады. Лучше напишу научный отчет: «В начале были гены и гены были словом…». Нет, сперва напишу правила безопасности. Пункт первый: при необходимости залить водой и держать продукты эксперимента под толстым слоем воды до полного прекращения Богоискательства.
Бог дизайна
Художник Марк Горский сейчас известен только специалистам. Раньше это имя гремело по всей Москве и заставляло трепыхаться сердца западных коллекционеров. Частные выставки работ художника происходили регулярно и собирали много народу. О стиле Марка Горского трудно сказать нечто определенное. Он пробовал себя во многих направлениях живописи и неизменно достигал успеха. Классика, модерн, импрессионизм и сюрреализм – Горский писал как умел, а зритель спорил, недоумевал, восхищался и покупал. У его работ была одна странная особенность. Сами по себе картины Горского выглядели, мягко скажем, непритязательно или слишком вычурно. Но стоило художнику встать рядом с вами или просто пройтись за вашей спиной, как картины оживали, с ваших губ срывалось «гениально!», вы начинали видеть их глубокий смысл, игра красок становилась яркой, в голове возникали самые неожиданные сравнения, а потом до вас доходило главное – как бы ни старались, каким бы вы талантом ни обладали, сколько бы идей ни роилось в вашем подсознании, всё равно вы не смогли бы в картину вложить сотой доли того, что удалось Марку Горскому. Я словно сейчас его вижу – вальяжный и полный достоинства, он стоит и курит у дверей выставочного зала, с чуть заметным наклоном головы выслушивает слова поклонников и, особенно, молоденьких поклонниц, затем просит подождать, заходит внутрь и вразвалку проходит за спинами недоумевающих зрителей и злорадных критиков. Всё – этого достаточно! Теперь публика будет больше часа издавать восхищенные вздохи, критики напишут хвалебные статьи, а половина работ будет продана, вторая половина обещана несчастным покупателям, которые пришли на выставку без нужного количества денег. Выставки Горского поэтому длились очень недолго – трех дней хватало на полную распродажу и получения заказов на год вперед.
Марк Семенович был очень разборчив в покупателях. Его короткая прогулка за спинами зрителей воспринималась всеми по-разному. Кому-то восторга хватало на всю жизнь. Кому-то на год или два. Особо стойкие начинали плеваться и ругать Горского сразу по приезду домой. С каждым годом число стойких убывало. Марк Семенович научился их вычислять, словно случайно останавливаться рядом и небрежно тыкать в деталь картины: «Ну, как вам это?» Эффект восхищения становился глубоким. Стойкий перед искусством Горского зритель преображался в его поклонника месяца на два-три, а потом просто стыдился взять свои слова обратно и объяснять знакомым, что его восхищение картинами Горского исчезло как нелепое наваждение. Самые стойкие критики предпочитали вообще его картины не видеть или разглядывать только фотографии и репродукции. Все знали – на выставке встречи с Горским не избежать, а потом станет мучительно стыдно за ту грязь, которую критик вылил на Горского до посещения выставки. Картины же свои Марк Горский продавал только тем, кто становился его поклонником на всю жизнь.
Если, прочитав начало этой истории, вы решите, будто Марк Горский халтурил, вы глубоко ошибетесь. Большинство замыслов своих произведений художник вынашивал достаточно долго, писал ещё дольше, уделял огромное внимание деталям и смыслу, обладал отличной техникой и с годами даже накапливал раздражение на зрителей, неспособных понять и принять его, пока он не пройдется за их спинами или не встанет рядом. Ещё большее раздражение на Горского копили завистники из МОСХа. Сергей Копейкин дошел до того, что тайно пробрался на выставку Марка Горского, пока тот отошел выпить кофе, запомнил картину, сфотографировал, а потом сделал идеальную копию. На следующий день, пока Горский снова отлучился, копию повесили рядом, и никто не мог отличить копию от оригинала. Копейкин торжествовал, но тут появился Марк Горский, подлинник воссиял всеми красками, а копия поблекла и стала вызывать отвращение. Несчастный Копейкин был освистан публикой и позорно бежал с копией подмышкой. Конечно, не эта история провоцировала протест членов МОСХа, а любовь Горского к современному искусству. Его появление на чужих выставках всегда вызывало однозначную реакцию у зрителей, критики потом не могли не вставить в репортажи неприятную фразу – может, работы написаны неплохо, но до уровня Горского не дотягивают. Большинство художник слезно умоляло Горского не приходить на их выставки, а Глазунов и Церетели даже шпионили за Горским и выставляли свои работы на публику, когда Горский был в отъезде. Марк Семенович очень переживал и посещал чужие выставки по особому приглашению после закрытия, причем, оставить на лицезрение Горским проданные работы считалось очень плохой приметой. Секрет Горского безуспешно пытались разгадать. Однажды на его выставку пришла сама Джуна, долго глядела, делала пасы руками и вдруг заявила, что причина в изобилии космоса. Горский только гордо усмехнулся. С того дня Джуна стала художницей. Однако в её работах было слишком много космоса и слишком мало искусства. Объяснить феномен Горского или воспроизвести его Джуна не сумела, хотя Марк Семенович, как человек глубоко порядочный, всячески воздерживался от посещения её выставок.
Жизнь художника круто изменилась после перестройки. Он стал выезжать с выставками за границу и предпочитал продавать картины в Америке. К этому времени художник несколько усовершенствовал схему продаж произведений. Горский написал несколько великолепных автопортретов. Разные автопортреты способствовали пониманию разных картин, принадлежавших его кисти. Теперь художник мог спокойно вывесить автопортрет в зале рядом с подборкой картин и уйти по делам. Главное – не перепутать, один автопортрет помогал восхищаться творениями в духе классики, другой – сюрреалистичными картинами и т.д. Жизнь стала легче и бесконфликтнее, а выставки длились неделями и месяцами. Количество богатых покупателей и восторженных критиков увеличилось. Жаль, что это происходило в Америке, наши нувориши тогда ещё не доросли до вкладывания больших денег в искусство. К этому же времени относятся попытки многочисленных художников создать портрет Горского. Портреты получились неудачные, точнее сам Марк Семенович выглядел на них хорошо, но на популярности остальных работ портретистов это никак не отразилось. Самого же Горского в России уже начали забывать. Единственный, кто преуспел, оказался Антон Седовский. Он сумел создать бюст Горского. Видимо, Антон вложил в произведение что-то личное. Когда он выставил бюст на выставке в Щукинском училище, он не просто вызвал одобрение. Зрители срочно стали искать что-то в содержании всех работ выставки, а что искали – никто не понял.
Почти неделю бюст находился на выставке, пока студентов Щукинского училища не осенило – Седовский создал Бога Дизайна. Достаточно было положить на ночь у бюстика Горского работы по дизайну, как их срочно выделяла комиссия из общего списка и, как правило, одобряла. Ажиотаж начался страшный. Антон сперва брал за ночь у бюстика ящик пива, потом ящик коньяка, а потом просто перешел на деньги. Алчность Седовского возросла настолько, что дизайнеры даже пытались жаловаться лично Горскому. Ничего не помогло. Горский в это время жил в Америке и не собирался возвращаться. Потом, говорят, бюст украли. Последним, кто успел с толком распорядиться бюстом Горского был Тёма Лебедев. Он под видом дизайнерского проекта оставил на ночь целую подборку собственных подписей. Разумное решение – подпись заряжает всю работу, а дальше комиссия утверждает подпись, думая, что утверждает работу.
Сам Горский так и не вернулся в Россию. Как он и предсказывал, после его смерти все его работы потеряли привлекательность для зрителя. Не думаю, что это его волновало. Горский неоднократно говорил, что поиск славы после смерти равнозначен попытке взять деньги в могилу. Его жена, ныне вдова, была женщиной энергичной. Зульфия Ахатовна Горская от этих слов всякий раз вставала на дыбы и кричала: «Ты хоть о детях подумай!» Горский нервно пожимал плечами и после таких истерик норовил отдохнуть пару дней от семьи с очередной поклонницей. Сейчас его картины никого не интересуют, а коллекционеры стыдятся их выставлять на публике.
Феномен бюста, однако, остался. Антон Седовский вложил в работу нечто личное и искусству непостижимое. Через некоторое время по Москве поползли слухи, будто Бог Дизайна хранится в дебрях Москвы за хребтом Воробьёвых гор. Достаточно найти улицу, дом, подъезд и посидеть у подъезда с дизайнерской работой подмышкой, как любая комиссия её примет. Многие работники рекламы ездили по югу Москвы, пользовались услугами экстрасенсов и искали заветный подъезд. Ересь наделала много шуму. Сам дьякон Кураев не выдержал, объехал эти места и всюду кропил святой водой. Говорят, помогло, экстрасенсы стали терять чутьё, и интенсивность поисков ослабела.
Действительно ли бюст Бога Дизайна был украден у Антона Седовский, или он сам распустил эти слухи после наезда рэкетиров, трудно сказать. Антон сейчас живет в Париже, недавно купил квартиру в Милане, путешествует по Европе с непонятным ящичком, встречается с весьма известными людьми и от встречи с бывшими соотечественниками уклоняется. Я попытался выяснить особенности таланта Антона Седовский у самых лучших художественных критиков Москвы. В ответ они только пожимали плечами – да, вроде придраться не к чему, но ничего особенного в нем нет и быть не может. Когда я проявлял настойчивость, мне зло бросали – ну, не Церетели!
Кирпич
Жил да был кирпич. Его сделали из глины, обожгли в печи и отправили на склад, где залежавшиеся от проблем сбыта кирпичи обучили его простой, кирпичной мудрости. Они говорили о пользе страданий в печи, закаляющей характер и волю, о братстве красных и белых кирпичей, о различии в правах – красные кирпичи имеют право высовываться из стены в одном месте, а белые в другом, о важности служения общему делу, о различиях в нагрузке на нижележащие и вышележащие кирпичи. Кирпича даже посвятили в мистические тайны, подслушанные у масонов во время строительства средневековых храмов. Естественно, в кирпичной обработке. Мир, оказывается, начинается с кирпича, а кончается крышей. Иногда кирпичи спорили с мешками цемента – кто для чего предназначен, цементный раствор существует ради кирпичей, или кирпичи существуют ради цементного раствора. Споры, как правило, выигрывали кирпичи. Цемент без воды схватывать кирпичи не может. Без схватки в споре шансов у цементной пыли никаких не было.
Долго лежал на складе кирпич, пока его не погрузили вместе с другими кирпичами и не повезли в известном только водителю направлении. Привезли кирпичи к здания, где велись ремонтные работы. Рабочие распределили кирпичи по мере надобности, а наш кирпич попал на крышу. Кирпич обрадовался, стал смотреть по сторонам и проникся любопытством. Он посмотрел на небо, солнце, другие крыши и неожиданно испугался. На соседних крышах кирпичей не было. Захотелось кирпичу стать поближе к коллективу, и пополз он к края крыши в поисках друзей по кирпичному братству. Подполз он к самому краю крыши, увидел кирпичи в стенах соседних зданий, да так обрадовался, что поскользнулся и шлепнулся вниз.
О многом успел подумать кирпич, летя вниз. О том, что кирпичи умеют летать. О
таинственном незнание братьями чудесных способностей кирпичей. О необходимости выжить и поведать о чуде всему кирпичному народу. О своей краткой, но славной жизни – сквозь горнило печи прошел и не треснул. О великих планах, бренности мира и ещё о многом другом. Но больше всего о несправедливости судьбы, ведущей его к безвременной смерти на асфальте. Смерти не получилось. Судьба промахнулась. Упал кирпич на случайного прохожего и остался цел. Срочно сбежались люди, позвонили по мобильникам куда надо и давай горевать. Не повезло, дескать, человеку. В ненужное время в ненужном месте оказался. Ещё они много ругали строителей – главных помощников кирпичей в выполнении ими своей миссии – и грозились судом, а кирпичу ноль сочувствия. Пнули ногой в сторону газона, обматерили, даже в руки взять побрезговали.
Лежал кирпич на газоне день за днем, размышлял о смысле своего чудесного спасения и мечтал попасть в братство кирпичей. Мыл его дождь, мочились на него пробегавшие собаки, грело солнце, скакали вокруг воробьи и вороны. Но однажды пришел человек брать по дешевке кирпичи у строителей, поднял его и вместе с другими кирпичами повез к себе на строительство дачи. Положили кирпич в основу фундамента, возвели над ним стены, а сверху сделали крышу. Хорошо получилось. Сбылось всё, о чем говорили друзья по кирпичному братству на складе. Теперь наш кирпич скреплен раствором, живет общей жизнью и разговаривает с остальными о смысле судьбы и рока. Волнуются остальные кирпичи, переживают и спорят. Где истина? Кирпич для человека или человек для кирпича? Нужно ли кирпичам развивать в себе способность к полету? Спорят кирпичи, сомневаются и к единому мнению прийти не могут. К одному выводу пришли – каждому своё. Крепкому кирпичу полет с высоты в метр не повредит, хрупкому вообще лучше не высовываться. Что касается больших расстояний, то тут дальность зависит от места падения. Теперь они новой проблемой озадачены. Проблема вселенская и взаимоотношения кирпичей с человеком прямо вытекают из предыдущих умозаключений. Случайно ли человек оказался на месте падения кирпича. Одни кирпичи уверовали в божий промысел, другие предпочли остаться скептиками и ограничиться верой в закон случайных чисел. Благо, закон случайных чисел уравнивает человека и кирпич. Еретики появились – мелкая секта кирпичей, верящая в способность кирпича гипнотизировать людей и привлекать их в место своего падения.
Дом стоит, и хозяин о жизни стен не догадывается. Он поклеил на стены красивые обои, за которыми споры кирпичей не слышны, и имеет свои представления о прочности стен. Соседи завидуют – дом-то большой, над всеми остальными домами в поселке возвышается. Они проходят мимо и говорят: «Во, живет мужик! Две машины, дача в три этажа! Сколько денег он в кирпичи вбухал!» Иногда от вида кирпичей им хочется подняться в воздух и улететь в далекие края. Большинство завистников, всё-таки, не взлетают и никогда не взлетят. Ведь мало кто может быть уверен в точке приземления.
Как я попал в хищные лапы альтернативных историков
© Copyright: Алексей Богословский, 2009
Свидетельство о публикации №209070600805
Свидетельство о публикации №209070600805
Рецензии
Проблеме - тысячи лет.
Сколько человек вмещает моноксил, т.е. челн-однодревка? надо полагать, не больше десятка, и то, ежели дерево вековое.
Но в выкупе Константинополя русам указано - по гривне (не помню точно, почем) на каждого из 50 гребцов моноксила.
Т.е. 4/5 выкупа хапнули византийские чиновники, даже не постеснявшись исказить историю приписками в летописи. Удивительно, что при таких чинушах город простоял еще несколько веков. С Третьим Римом сегодня творится то же самое...
За любым искажением - чья-то корысть.
Читать Вас интересно.
Я - дилетант, но все же полную чушь пороть не хотелось бы.
Можно обращаться к Вам, как к специалисту по истории Руси? :о)
Интересуюсь происхождением самоназвания Русов (не происхождением народа - для этого сегодня надо генетиком быть, не происхождением языка - он мог меняться).
Владимир Репин 07.07.2009 01:28 • Заявить о нарушении
Сколько человек вмещает моноксил, т.е. челн-однодревка? надо полагать, не больше десятка, и то, ежели дерево вековое.
Но в выкупе Константинополя русам указано - по гривне (не помню точно, почем) на каждого из 50 гребцов моноксила.
Т.е. 4/5 выкупа хапнули византийские чиновники, даже не постеснявшись исказить историю приписками в летописи. Удивительно, что при таких чинушах город простоял еще несколько веков. С Третьим Римом сегодня творится то же самое...
За любым искажением - чья-то корысть.
Читать Вас интересно.
Я - дилетант, но все же полную чушь пороть не хотелось бы.
Можно обращаться к Вам, как к специалисту по истории Руси? :о)
Интересуюсь происхождением самоназвания Русов (не происхождением народа - для этого сегодня надо генетиком быть, не происхождением языка - он мог меняться).
Владимир Репин 07.07.2009 01:28 • Заявить о нарушении
Сейчас я бы побоялся дать точный ответ. Например, рус-рос, орос-урус, а Рузский район в Подмосковье куда девать? Или речку Руза? Ясно только, что самоназвание не имело политического подтекста.
Алексей Богословский 07.07.2009 01:58 Заявить о нарушении
Алексей Богословский 07.07.2009 01:58 Заявить о нарушении
Если будет время - посмотрите http://www.proza.ru/cgi-bin/login/page.pl
Это - своего рода дайджест остальных материалов этой рубрики. Кое-что уже нуждается в доработке, но основа, я думаю, верна.
Владимир Репин 07.07.2009 14:44 Заявить о нарушении
Это - своего рода дайджест остальных материалов этой рубрики. Кое-что уже нуждается в доработке, но основа, я думаю, верна.
Владимир Репин 07.07.2009 14:44 Заявить о нарушении
Проверьте, пожалуйста, вашу ссылку, я по ней выскочил в свой "кабинет".
Алексей Богословский 07.07.2009 17:07 Заявить о нарушении
Алексей Богословский 07.07.2009 17:07 Заявить о нарушении
http://www.proza.ru/2009/04/14/726
Извините! :о)
Владимир Репин 07.07.2009 19:17 Заявить о нарушении
Извините! :о)
Владимир Репин 07.07.2009 19:17 Заявить о нарушении