Мой Громкий Блестящий Барабан

"...на флоте бабочек не ловят..."


В Кронштадтском Учебном Отряде
Трюмных Машинистов, где я начинал
служить срочную, нас, новобранцев, систематически водили строем под
барабан.
На строевых занятиях надо было высоко
поднимать носки грубых ботинок, которые
назывались "гады".
Матросы, служившие на кораблях
носили ботинки без шнурков, в
английском стиле, подобные им до сих пор можно
увидеть в иностранных
магазинах, я, например, сразу их там
признал.
Корабельные ботинки без шнурков
назывались "прогары". Матросы в
"прогарах" служили например на корабле Перекоп.
На флоте всё было странно, непривычно ко многому приходилось
привыкать. В морской одежде имелся
особый стиль и комфорт, так что было
приятно провести
ладонью по своему рукаву, а если
изловчиться, то и по спине, обтянутой
синей суконной голландкой. Я с интересом
разглядывал себя, нового: вниз по
туловищу, блестела кромка латунного
ремня и как детали коленвала
поступательно выныривали лоснящиеся
носы начищенных ботинок.
В строю царили зверские правила. Сбоку
колышащегося строя шёл старшина с
тройной лычкой и орал: "Выше носок,
б****ь, выше! Бей его, б****ь по ногам!"
Бить по ногам требовалось неловкого
матроса литовца Гедеминаса Гинтотовича
Ярушявичюса, который в строю
размахивал руками в обратной
последовательности и был похож на
огородное пугало.
Худой, стриженый Ярушявичюс вжимал
голову в плечи и зажмуривался, когда
старшина молотил его боксёрским
татуированным кулаком. Неловких
матросов обижали и били, или делали вид,
что ударят, чтобы напугать.
Кроме Ярушявичюса из литовцев был водитель техотдела Паулинас
Петкус, которого для удобства называли Павлином Пяткусом. Старшины "рассекали" по части в
банных тапочках на босу ногу и в
полосатых декольтированных майках,
чтобы было видно татуировку ДКБФ -
Дважды Краснознамённый Балтийский
Флот - с военно-морским флагом и розой
ветров. Они пропахли казённым "рубоном"
или, по другому, "хавчиком" с камбуза, где были
частыми гостями. Старшины придирались
к молодым, чтобы оскорбить и унизить.
Старшина Гнутов, детина с лицом
дегенерата, тщательно инспектировал
молодых матросов на предмет небритости.
У кого небритость выявлял, тут же перед строем выдёргивал
жидкие волоски слесарными пассатижами.
Такое полагалось терпеть, называлось -
мужественно выносить тяготы воинской
службы. Старшинами командовал мичман с
гаденьким подлым лицом, тонкими
табачными усами и именем, стёртым
сострадательной памятью. Во время подъема мичман стоял среди снующих между
двухярусных коек матросов, чтобы
поторапливать и бить тех кто замешкается в
солнечное сплетение, для чего надевал
чёрные облегающие перчатки.
Шинель мичмана была похожа на
длинный сюртук скрипача, а сам он был
похож на бессердечного подонка.
На флоте я получил письмо от любимой
девушки - она просила меня написать о
моих впечатлениях и ощущениях,
предполагая что ощущения должны быть,
как у скуластого солдата, едущего на
передовую защищать сверкающим штыком
Родину-Мать... солдат прислоняет тяжёлую
винтовку к плетёной стене траншеи и
пишет любимой девушке в васильковом
ситцевом платье, а в его зелёном
вещмешке лежит томик Бодлера...
Она писала мне, что вот сейчас едет на
занятия в университет через Дворцовый
мост, на волшебном, блистающем трамвае,
а по стеклу катятся мелкие дождевые
капли, похожие на чьи-то слёзы.
Я подумал, что слёзы, вероятно мои, потому
как уже пару раз всплакнул,
когда получил письмо от мамы с отцом, где
они сообщали, что не хватает им теперь
дома грохота моих динамиков за дверью.
На камбуз полагалось ходить строем, через
улицу Флотскую - выходить с территории части, под барабанные дроби, через одни ворота и тут же через ближайшие соседние ворота заходить в часть обратно.
Вообще, вполне можно было пройти
нормально, без грохота, через казарму, но нашему командиру, неуместно
благообразному капитану второго ранга
Колебердину, больше нравилось, когда пошумней.
 На флоте я столкнулся с
таинственными явлениями и законами
физики, о которых все здесь, кроме меня,
знали. В Отряде Трюмных Машинистов
мне приказали сделать странный по
содержанию плакат с призывом ИЗУЧАТЬ
ВОЕННОЕ ДЕЛО НАСТОЯЩИМ ОБРАЗОМ без
кистей, бумаги и красок. Не дали даже
подрамника. Я удивился и попросил
необходимые предметы, на что мне было
со смехом сказано, что "так, мол, любой
дурак сделает, если все инструменты дать,
иди и сам ищи что надо, где хочешь, но
чтобы всё было сделано за***сь". Оказалось
что по таким законам устроена вся
краснознамённая армия и
дважды краснознамённый
флот.
Из-за таких порядков в "учебке" ничего
нельзя было оставить без присмотра, всё пропадало. Эти
происшествия, действия обозначались
смачным глаголом, образованным от
грубого названия женского полового органа.
Такие события и слова были в порядке вещей. По
отношению к хорошим, полезным,
удобным предметам применялось
прилагательное, также образованное от
нецензурного названия женского полового
органа. Например новый "дипломат"
старшины Гнутова одобрительно
характеризовался именно таким словом.
Однажды, сентябрьским серым утром меня
вызвали к себе гаденький подлый мичман
и благообразный кап-два Колебердин. Они
велели мне с этого дня и далее играть
в камбузном строю на барабане.
Я возразил, что никогда не играл на
барабане, только пытался неудачно пищать в
пионерский горн, но
командиры объяснили, что этак любой
дурак сможет играть на барабане, если он
это умеет и что от меня тут ничего
особенного не требуется, бей и всё, главное чтобы ритм был поровнее.
Этим же утром красивый блестящий
барабан висел у моего живота, поверх
черной шинели. И клянусь, мне было приятно
греметь моим громким барабаном и
слышать, как плещут ему в такт, по
асфальту Флотской улицы, тяжёлые грубые
"гады" сотен трюмных машинистов.