Рабочий преисподней

Заласканы, затасканы,
охаены, обласканы
плоды  греха, казавшиеся  сказкой  нам.
И  вот –– соединение
Мечты  с  плодом  растения
Даёт  невероятный  урожай  греха.
Погодные  условия,
Обличья  и  сословия
Ему  не  повредят  наверняка!
…Ах, согрешил  неплохо  ты,
И  не  большие  хлопоты
Создать  себе  хозяйственный  уют.
Ведь  ротозеи  там  и  тут
Глазеют, ходят  и  снуют,
Созреют – в  наши  руки  попадут!
Александр Градский, трек к фильму «Узник замка Иф»    

   Не  нужно  забывать, что  начал  знаменитый  романист  не  с  истории, а  с  драматургии, и  как  раз  эти  новшества  для  нас  особенно  интересны. И  новшеств  хватает. Впервые  мелодрама  на  сцене, причём  все  та  же  история  мадам  де  Монсоро, только  здесь  Диана  знает  о  готовящемся  убийстве  Бюсси, но  позволяет  мужу  уничтожить  возлюбленного  в  момент  их  соития, а  также  Генрих де Гиз, стращающий  неверную  жену  инсценировкой  казни, которую  он  вроде  бы  собственноручно  вершит (заставил  выпить  бульон, заявив, что  это  яд, потом  сказал  правду), а  после  зверски  расправляющийся  с  соперником. Драма  «Генрих III  и  его  двор», грандиозный  успех. Любопытные  сюжеты, не  так  ли? Феминистки  могут  возмущаться  на  законных  основаниях. Но  я  не  феминистка, у  меня  другой  вопрос:  насколько  честен  мужчина, убивающий  соперника  не  в  честном  бою, на  поединке, а  с  толпой  вооружённых  до  зубов  сообщников, это  раз, и  не  иначе, как  в  тот  момент, когда  мужчина  занят  сексом, это  два? Извините, как  же  нормальная  мужская  солидарность, это  три? Помнится, справедливо  разъярённый  Гамлет  не  решился  убить  Клавдия, убийцу  своего  отца, а  вовсе  не  соперника  в  любви, когда  тот  стоял  на  молитве – поступок  христианина. Положим, Шарль де Монсоро  дикий  язычник, варвар, по  недоразумению  называющийся  христианином, но  никакой  ЧЕЛОВЕК  не  додумается  до  такого  поступка. Однако  Дюма  эта  гнусность  не  смущает, а  напротив, приводит  в  восторг:  такого  ещё  никто  не  изображал, возьмём  успех  эпатажем! Да  уж, воспевать  пороки  как-то  было  раньше  не  принято, Дюма  же  хватает  знамя  бесовских  деклараций  из  рук  де Сада  и  работает  с  неутомимой  энергией. Успех  пьесы  смонтирован  также  на  удачной  манипуляции  людьми, не  подозревающих  о  том, что  их  разводят, выражаясь  современным  сленгом. Поясняю. У  герцога  Орлеанского  в  тот  день  назначен  званый  обед, начало  премьеры  чуть  задержано, весь  бомонд  аристократии  тупо  идёт  на  спектакль, не  подозревая  ничего  плохого, но  польщённый  тем, что  премьера  даётся  в  их  честь, как  продолжение  банкета. Расслабленные  высокие  гости, акцентирую, после  банкета, с  затуманенными  мозгами, автоматически аплодируют  «новинке», интересно  же, захватывает (драйв  аналогичен  игорному  азарту, та  ещё  бесовская  муть). Остальные  зрители, видя  эту  реакцию, наивно  полагают, что  пьеса  и  впрямь  великолепна, и  тоже  бесятся. Успех,  сообщает  Андре  Моруа, бешеный. Дело  де Сада  в  надёжных  руках:  вдалбливать  в  умы  уверенность, что  МОЖНО  ТАК  ПОСТУПАТЬ. Пьеса  запрещена  к  постановке  королём  Карлом X, он  углядел  корреляцию  с  нынешним  положением  дел, такой  предлог  заявлен  монархом, что  называется, для  простоты. Но  герцог  Орлеанский, не  желая  терять  репутацию  покровителя  богемы, добивается  снятия  запрета, не  то  этот  шебутной  павлин  подымет  крик, что  вдова  доблестного  генерала  Дюма, его  мать, при  смерти, а  ему  не  на  что  её  содержать. Тоже  приём  из  арсенала  вражьей  конторы:  сильные, помогите  слабенькому, ведь  он  такой  очаровашка! Прокатывает, это  вы  знаете  без  меня. Позвольте  мелкую  демонстрацию:

Как-то  раз  после  обеда  в  обществе  его  спросили:
––Ну, как  прошёл  обед, Дюма?
–– Чёрт  побери, –– ответил  он, –– если  б  там  не  было  меня, я  бы  страшно  скучал.
   Молодой  самоучка, чьё  невежество  во  многих  вопросах  было  просто  неправдоподобным, испытывал  благоговение  перед  Нодье, знавшим  всё  на  свете  «и  ещё  целую  кучу  вещей  сверх  того». Нодье  делал  всё, что  мог, чтобы  облагородить  вкус  Дюма, и  даже  пытался, правда, безуспешно, излечить  его  от  хвастовства. С  тех  пор, как  «Генрих III»  начал  приносить  ему  доход, Дюма  стал  носить  пёстрые  жилеты  и  обвешиваться  всевозможными  драгоценностями, брелоками, кольцами, цепочками…
–– Все  вы, негры, одинаковы, –– ласково  говорил  ему  Нодье. –– Все  вы  любите  стеклянные  бусы  и  погремушки…
Молодой  человек  нисколько  не  обижался, когда  ему  напоминали  о  его  происхождении –– ведь  он  гордился  им… он  ощущал  потребность  постоянно  доказывать  самому  себе, что  стоит  не  меньше, а  то  и  больше, чем  другие. Вот  почему  у  него  временами  появлялся  заносчивый  тон, вот  откуда  у  него  склонность  сочувствовать  любому  бунту  против  общества.
Андре Моруа  «Три  Дюма»

  Скажите  теперь, что  здесь  такого  приятного? Моруа  человек  насквозь  светский, и  проглядывающий  за  этими  повадками  бесовский  лик  ему  совсем  не  виден. Зато   нам  теперь  вполне  понятны  мотивы  Дианы-незнакомки, отвергнувшей  хамоватого  невежу, нацепившего  на  себя  клоунский  наряд, при  этом  возомнившего  о  себе  невесть  что. Встречают  по  одёжке…

   Дальше  хуже, и  намного.
«Хранить  верность  одной  женщине? Это  всегда  казалось  ему  нелепым» (там  же).
 Для  православного  человека  это  более  чем  естественное  поведение. Да  и  европейцы  хоть  и  блудили  всегда, но  знали, что  такое  поведение  нехорошее, несмотря  на  все  якобы  обстоятельства  и  мотивы, которые  приводятся  в  качестве  оправданий. Дюма  ставит  задачу  разрушить  это  досадное  препятствие  на  пути  шествия  инфернальной  деструкции, и, увешав  порок  сластями  и  блёстками, сделать  его  нормой  поведения. Итак,
«Антони, бунтарь  по  натуре, незаконнорожденный, не  может  жениться  на  любимой  им  Адели, потому  что  нет  ни  семьи, ни  положения  в  обществе, ни  профессии, ни  состояния. Молодую  девушку  выдали  замуж  за  полковника – барона  Д'Эрве».
 Абсолютно  нормальный  и  логичный  поступок, между  солидным   генералом  и  бомжом  с  неустойчивой  психикой  не  выбирают.
«В  один  прекрасный  день  Антони  вновь  появляется:  он  останавливает  лошадей, понесших  карету  Адели. Антони  ранен; его  приносят  в  дом  Адели. Они  признаются  во  взаимной  любви»
(а  вот  здесь  позвольте  усомниться:  у  него  либидо  бурлит  на  пару  с  потребностью  самоутверждения, у  неё  просто  последствия  стресса  да  детское  ностальжи  по  привычным  игрушкам),
«но  Адель, раба  общественной  морали, пытается  сопротивляться».
 Она  просто  честный  человек, вот  и  всё.
«Страстью, жалобами  на  несправедливость  света  Антони   доводит  её  до  того, что  она  готова  пасть».
(а  этот  манипулятивный  приём  в  современном  просторечии  веско  называется  «давить  на  гнилуху», особый  род  вымогательства, когда  партнёра  следует  заставить  чувствовать  себя  виноватым)
«Тогда  она, как  порядочная  женщина, решает  бежать  к  мужу, который  находится  в  Страсбургском  гарнизоне».
(а  у  кого  же  ещё  искать  защиты  от  странной  напасти, как  не  у  своего  супруга?)
«Антони  хитростью  завлекает  Адель  в  ловушку»
(настоящий  влюблённый  не  причинит  вреда  объекту  любви!)
«и  проводит  с  ней  ночь  любви»
(точнее, секса,  так  как  Моруа  француз  и  часто  из  «скромности»  путает  эти  в  корне  различные  понятия)
«в  гостинице  Иттенхейм. Свет  осуждает  её».
(а  как  же  иначе, если  променяла  честного  добряка, уважаемого  человека  на  безродного  нищего  проходимца, ещё  и  с  подленькими  замашками  негодяя – дай  мне, раз  хочу, а  остальное  меня  не  волнует!) «Полковник  спешит  в  Париж  из  своего  гарнизона  и  застаёт  преступных  любовников  врасплох».
(а  что  плохого  в  этом  поступке? Он  что, не  имеет  права  хотя  бы  получить  объяснения, почему  его  имя  смешано  с  грязью? Согласитесь, если  уж  так  хотелось  развлечься, могли  же  хотя  бы  сделать  так, чтоб  связь  не  получила  огласку, из  уважения  к  человеку, чьё  имя  Адель  носит  и  за  чей  счёт  живёт? Или  не  хотели? Тогда  это  уже  двойная  подлость)
АДЕЛЬ. Я  слышу  шаги  на  лестнице!.. Звонок!.. Это  он! Беги, беги!
АНТОНИ. Нет, я  не  хочу  бежать! Ты  говорила  мне, что  не  боишься  смерти?
АДЕЛЬ. Нет, нет… О, сжалься  надо  мной –– убей  меня!
АНТОНИ. Ты  жаждешь  смерти –– смерти, которая  спасёт  твою  репутацию  и  репутацию  твоей  дочери?
АДЕЛЬ. На  коленях  молю  тебя  об  этом.
ГОЛОС (за  сценой). Откройте!..  Откройте!.. Взломайте  дверь!
АНТОНИ. И  в  последний  миг  ты  не  проклянёшь  своего  убийцу?
АДЕЛЬ. Я  благословлю  его… Но  поспеши! Ведь  дверь…
АНТОНИ. Не  бойся. Смерть  опередит  его… Но  подумай  только:  смерть…
АДЕЛЬ. Я  хочу  её, жажду  её, молю  о  ней. (кидаясь  к  нему  в  объятья) Я  иду  ей  навстречу.
АНТОНИ. Так  умри  же. (закалывает  её  кинжалом)
АДЕЛЬ.(падая  в  кресло) Ах...
Дверь  в  глубине  сцены  распахивается. Полковник  Д'Эрве  врывается  в  комнату.
ПОЛКОВНИК  Д'ЭРВЕ. Негодяй! Что  я  вижу!.. Адель!.. Мёртвая!
АНТОНИ. Да, мёртвая… Она  сопротивлялась  мне. И  я  убил  её.
Он  бросает  кинжал  к  ногам  полковника  Д'Эрве.
ЗАНАВЕС
Пьеса  была  ловко  сделана. Через  все  пять  актов  действие  с  похвальной  экономией  средств  неслось  к  развязке, ради  которой, собственно, и  было  написано  всё  остальное…
Андре Моруа  «Три  Дюма»

Вам  не  стало  жутко? Самое  страшное  ещё  впереди. Сейчас  я  покажу  вам  мысли  героев, спрятанные  за  этими  словами. Глядите.

АДЕЛЬ. Я  слышу  шаги  на  лестнице!.. Звонок!.. Это  он! Беги, беги!
«Ах, что  же  делать? Ну, будь  что  будет…»
АНТОНИ. Нет, я  не  хочу  бежать! Ты  говорила  мне, что  не  боишься  смерти? «Я  ещё  не  сделал  самого  главного, самого  вкусного…»
АДЕЛЬ. Нет, нет… О, сжалься  надо  мной –– убей  меня! «Если  ты  можешь  мне  помочь, то  помоги!»
АНТОНИ. Ты  жаждешь  смерти –– смерти, которая  спасёт  твою  репутацию  и  репутацию  твоей  дочери? «Я  сперва  должен  снять  с  себя  ответственность, дабы  преступницей  оказалась  ты.»
АДЕЛЬ. На  коленях  молю  тебя  об  этом. «Обещал  помочь, так  делай!»
ГОЛОС (за  сценой). Откройте!.. «что  за  несчастье, мне  не  соврали!» Откройте!.. «пусть  это  окажется  неправдой! Или  пусть  хотя  бы  она  мне  соврёт!» Взломайте  дверь! «Ох, у  меня  дурное  предчувствие, оттуда  пахнет  смертью!»
АНТОНИ. И  в  последний  миг  ты  не  проклянёшь  своего  убийцу? «Так, приступаем  к  выполнению  ритуала…»
АДЕЛЬ. Я  благословлю  его… Но  поспеши! Ведь  дверь…»Почему  он  тянет, когда  помощь  так  необходима?»
АНТОНИ. Не  бойся. Смерть  опередит  его… Но  подумай  только:  смерть… «Вот  я  сейчас  славно позабавлюсь!»
АДЕЛЬ. Я  хочу  её, жажду  её, молю  о  ней. «Может  быть, это  правда  выход? Ах, как  я  запуталась»! (кидаясь  к  нему  в  объятья) Я  иду  ей  навстречу. «Должен  же  быть  выход, пощадите, не  наказывайте  меня…»
АНТОНИ. Так  умри  же. (закалывает  её  кинжалом) «Вкусно!»
АДЕЛЬ.(падая  в  кресло) Ах... «кажется, наказывать  не  будут.»
Дверь  в  глубине  сцены  распахивается. Полковник  Д'Эрве  врывается  в  комнату.
ПОЛКОВНИК  Д'ЭРВЕ. «Может, успею…» Негодяй! «Что  за  наглец, имея  такую  фору, и  не  убежать!» Что  я  вижу! «Я  истосковался  по  жене, издёргался, зная, что  она  в  опасности, где  же  она?!» .. Адель!.. «Что  это  с  ней? Неужели  поздно?» Мёртвая! «Это  неправда, это  нечестно, почему, за  что  её  так!?!» 
АНТОНИ. Да, мёртвая…»Весело, правда, ха-ха!» Она  сопротивлялась  мне. «Надо  выглядеть  героем, хи-хи! Ты  уже  ничего  не  поправишь, несчастный  любящий  болван.» И  я  убил  её. «А  мне  ничего  за  это  не  будет. Присяжные  поверят  мне, якобы  несчастному  влюблённому, на  худой  конец  прикинусь  сумасшедшим, годик  в  санатории – и  свободен. А  тебя  ещё  испачкаю, назову  тираном, буду  всем  врать, как  ты  жену  гонял, мне-то  поверят, пожалеют, ха-ха!»
Он  бросает  кинжал  к  ногам  полковника  Д'Эрве. «Мне-то  в  аду  дом  родной, а  вот  Адель  помучается  по  полному  кругу. Триумф!»

Но  одураченная  публика  ничего  этого  не  видит  и  не  понимает, сочувствуя  отнюдь  не  полковнику  и  его  осиротевшей  дочери, и  вовсе  её  не  заботят  настоящие  причины  гибели  Адели. Дело  сделано – разрушена  сама  святость  семьи. Если  хочется, можно  бросить  всех, предать, и  заниматься  лишь  своими  прихотями  сколько  угодно, нимало  не  заботясь  ни  о  цене  веселья, ни  о  том, кто  и  как, чем  будет  платить  по  твоим  счетам, потом  же, когда  карнавал  закончен – главное, увильнуть  от  расплаты, переложить  ответственность  на  чужие  плечи. Вот  эту  идею  с  успехом  Дюма  и  протаскивает. Публика  же, занятая  анализом  корреляций  между  образом  Адели  и  её  реальным  прототипом, Мелани  Вальдор, здравствующей  и  страдающей  лишь  из-за  появления  новых  пассий  автора  «Антони», не  замечает, как  деформируется  её  сознание. 

Бальзак  сможет  позволить  себе  больший  цинизм. Диана де Мофриньез, княгиня  де Кадиньян, пройдёт  безнаказанно  через  тот  костёр  страсти, на  котором  заживо  сгорела  Адель  Д'Эрве.
там  же

Да, Бальзак  циничен, как  видеокамера, да  и  пишет  он, скажем  честно, мыльные  оперы, по  принципу  «пипл  схавает». Разумеется, хождения  по  трупам  с  целью  достижения  своих  амбиций, измены  и  предательства  есть  неотъемлемая  часть  существования  мира, лежащего  во  зле. Но  наши  революционеры  литературы  объявляют  как  раз  такие  подлые  поступки, сиречь  зло, нормой, необратимо  калеча  людские  души. Причём  в  столь  массовом  порядке, что  бесовская  контора  не  нарадуется. Если  романы  де  Сада  оставляли  ощущение  некой  неверояти, то  такая  продукция  не  вызывает  шока  и  потребляется  спокойно, медленно, но  верно  разъедая  души  поколений. Причём  чем  больше  времени  проходит, тем  вернее  действует  этот  яд:  это  же  классика, её  надо  читать! И  подражать  героям, ведь  если  эти  симпатяги  позволяли  себе  такие  поступки, и  автор  их  не  осуждает, а  нахваливает, то  почему  бы  и  мне  не  вести  себя  аналогично? Можно  ведь… Например, у  Анны  Карениной  виноваты  все  и  вся, только  не  она  сама, даже  мысли  не  допускает, что  где-то  была  не  права. А  чьё  воспитание? Уже  романов  начиталась. Эпохи  романтизма. О  них  чуть  позже.

   После  «Антони»  следует  отметить  и  «Нельскую  башню», хотя  Дюма  выступает  лишь  в  качестве  отладчика  готового  сюжета. Дело  как  раз  в  тех  темах, которые  он  затрагивает. Сам  сюжет  криминальной  мелодрамы  есть  грамотный  экшн, и  только. Исторической  достоверностью, реалиями  времени  и  не  пахнет:  главная  злодейка, королева  Франции  Маргарита  Бургундская, в  указанном  1293  году, когда  в  пьесе  у  неё  уже  незаконнорожденный  ребёнок, была  трёх  лет  от  роду; а  все  злодеяния  и  преступления, которые  она  совершает  по  тексту, выдуманы  с  начала  и  до  конца, ведь  о  реальной  королеве  известно  лишь  то, что  она  со  своими  золовками  была  обвинена  в  супружеской  измене. И  всё! Но  у  наших  драматургов  задача  не  в  правдивости  изложения  родной  истории. Цель:  вдолбить  публике, что  аристократия  априори  есть  самые  омерзительные  преступники  и  отмороженные  мерзавцы. Пусть  зрители  полагают, что  они  имеют  право  быть  судьями  и  палачами  королей! Чего  стоит  обожаемый  самим  Дюма  монолог:

БУРИДАН. Неужели  вам  не  приходила  в  голову  мысль, к  какому  сословию  принадлежат  эти  женщины?… Неужели  вы  не  заметили, что  это  знатные  дамы?… Доводилось  ли  вам  когда-нибудь  в  своих  гарнизонных  похождениях  видеть  такие  белые  ручки, такие  надменные  улыбки? Обратили  ли  вы  внимание  на  эти  пышные  наряды, на  эти  нежные  голоса, на  эти  лицемерные  взгляды? О, конечно, это  знатные  дамы! По  их  приказанию  нас  разыскала  ночью  старуха, прикрывающая  лицо  платком, медовыми  словами  она  заманила  сюда. О, это, несомненно, знатные  дамы! Едва  мы  вошли  в  роскошно  обставленную  комнату, тёплую  и  благоуханную  редкими  ароматами, как  они  кинулись  нам  на  шею, ласкали  нас, отдались  нам  без  промедлений. Да, да, они  бросились  к  нам  в  объятия, к  нам, хотя  они  нас  видели  в  первый  раз  и  мы  промокли  под  дождём. Можно  ли  после  этого  сомневаться, что  это  знатные  дамы!… За  столом… они  предавались  любви  и  опьянению  пылко  и  самозабвенно, они  богохульствовали, вели  странные  речи, уста  их  изрыгали  гнусные  ругательства; они  потеряли  всякий  стыд, потеряли  человеческий  облик, забыли  о  земле, забыли  о  небе. Да, это  знатные  дамы, поверьте  мне, очень  знатные  дамы!…

Видите, как  настойчиво  вдалбливается  испорченность  аристократии? Это  отточенный  приём  бесовской  конторы, цель  которого – посеять  хаос  и  вседозволенность, чтоб  спровоцировать  новую  Жакерию:  «Уничтожить  всех  знатных  людей  без  разбора, вместе  с  детьми!». Я  очень  далека  от  того, чтобы  утверждать, что  аристократия  сплошь  состоит  из  достойнейших  людей  своего  времени, все  люди  грешники, и  Бог  судья  каждому, но…  Бог, а  не  самозванец-сатанист! Примечательно, что  аналогичные  действия  числятся  также  за  «зеркалом  русской  революции»:

…делал  всё, что  мог…  называл  их  царя  самым  отвратительным  существом, бессовестным  убийцей, полоумным  гусарским  офицером, про  Николая  же  II  я  знаю, что  это  самый  обыкновенный, стоящий  ниже  среднего  уровня, грубо  суеверный  и  непросвещённый  человек, и  потому  полагаю, что  все  усилия  людей, желающих  улучшить  общественную  жизнь, должны  быть  направлены  на  освобождение  себя  от  правительства.
Л. Н. Толстой  Полное  собрание  сочинений  «Юбилейное»  в  90  томах  М.-Л., 1934  г., т.37, с. 291.

  Как  известно, Л. Н. Толстой  не  учился  в  классической  русской  гимназии, не  заканчивал  университетов (сравните  с  булгаковским  Шариковым)  и  решил  в  55  лет  пополнить  свои  знания, беря  уроки  у  раввина-законоучителя (любопытный  выбор, не  так  ли?). Графиня  Софья  Андреевна  Толстая  пишет  сестре:  «Лёвочка  учится  по-еврейски  читать, и  меня  это  очень  огорчает; тратит  силы  на  пустяки. От  этого  труда  и  здоровье, и  дух  стали  хуже, и  меня  это  ещё  более  мучит, а  скрыть  своего  недовольства  я  не  могу». Пройдя  курс  обучения  у  «своего  друга, еврейского  раввина  Минора» (Л. Н. Толстой, ПСС «Юбилейное» в  90  томах, М-Л., 1934 г., т. 63, с. 147), он  в  1884  году  заканчивает  трактат  «В  чём  моя  вера?». То  есть, его, Лёвушки, личная, вот  ведь  амбиций  воз! Итак, «Бог – это  сердце  моё, это  моя  совесть, моя  вера  в  себя, – и  я  буду  лишь  этому  гласу  внимать». Гордыня  без  берегов, право! Ну, и  довнимался:  «Ночью  слышал  ГОЛОС, требующий  обличений  заблуждений  мира. Нынешней  ночью  ГОЛОС  говорил  мне, что  настало  время  обличить  зло  мира… Нельзя  медлить  и  откладывать. Нечего  бояться, нечего  обдумывать, как  и  что  сказать», – из  записной  книжки  писателя, 25  мая  1889  года. Вестимо, что  за  голоса  ночами  разговаривают… Им-то  Толстой  и  вторит  дальше:  «То, что  я  отвергаю  непонятную  троицу  и  кощунственную  историю  о  боге, родившемся  от  девы, искупляющем  род  человеческий, то  это  совершенно  справедливо». В  1881  году  тупо  по  своей  цели  и  мерзко  по  исполнению  убит  Царь-Освободитель. Толстой  пишет  его  сыну  письмо  с  просьбой  наградить  убийц  деньгами  и  отправить  в  Америку. "Лучшие, высоконравственные, самоотверженные, добрые  люди, каковы  были  Перовская, Осинский, Лизогуб», – это  звучит  как  издевательство. 20  апреля  1889  же  года  он  пишет  в  своём  дневнике:  «Созревает  в  мире  новое  миросозерцание  и  движение, и  как  будто  от  меня  требуется  участие – провозглашение  его. Точно  я  только  для  этого  нарочно  сделан  тем, что  я  есмь  с  моей  репутацией, – сделан  колоколом». Лев  Львович, сын  анекдотического  графа («Пахать  подано, барин!»), в  своей  книге  «Правда  о  моём  отце»  говорит:  «Никто  не  сделал  более  разрушительной  работы  ни  в  одной  стране, чем  Толстой… Не  было  никого  во  всей  нации, кто  не  чувствовал  бы  себя  виновником  перед  суровым  судом  великого  писателя. Последствия  этого  влияния  были  прежде  всего  достойны  сожаления, а  кроме  того  и  неудачны. Во  время  войны  русское  правительство, несмотря  на  все  усилия, не  могло  рассчитывать  на  необходимое  содействие  и  поддержку  со  стороны  общества… Отрицание  государства  и  его  авторитета, отрицание  закона  и  Церкви, войны, собственности, семьи, – отрицание  всего  перед  началом  простого  "христианского»  идеала; что  могло  произойти, когда  эта  отрава  проникла  насквозь  в  мозги  русского  мужика  и  полуинтеллигента  и  прочих  русских  элементов… К  сожалению, моральное  влияние  Толстого было  гораздо  слабее, чем  влияние  политическое  и  социальное».

   Александр  Дюма  ведёт  аналогичную  деятельность, особенно  это  заметно  в  гостях  у  Гарибальди, в  частности. Французскому  консулу  в  Ливорно  он  заявил, что  хотел  бы  изгнать  из  Неаполя  не  только  Бурбонов, но  и  нового  короля  Виктора-Иммануила, которого  как  раз  хитрец  Гарибальди  и  посадил  на  трон.

––В  драме, –– сказал  Дюма  консулу, –– когда  какой-нибудь  персонаж  уже  полностью  использован, когда  его  роль  исчерпана, закончена, от  него  ловко  избавляются –– его  уничтожают. Как  раз  это  мы  и  собираемся  сделать…
–– Но  когда  вы  прогоните  пьемонтцев, кто  же  сядет  на  их  место?
–– Мы, дорогой  мой, мы!
–– Кто  это  мы?
–– Гарибальди…
–– Но  что  вы  сделаете  с  Италией?
–– Мы, дорогой  мой, организуем  в  Италии  федеративную  республику.

Теперь  взгляните, как  полно  проговаривается  наш  сатанист. МЫ  СЯДЕМ. А  ИМЯ  НАМ –– ЛЕГИОН. Но  сразу  сбрасываем  ответственность, кивая  на  Гарибальди, хотя  говорил  только  что  ВМЕСТО  НЕГО. Не  забывайте  также, что  КОГДА  ПОЛНОСТЬЮ  ИСПОЛЬЗОВАН, ОТ  НЕГО  ИЗБАВЛЯЮТСЯ, УНИЧТОЖАЮТ. А  это  уже  известная  плата  черепками. Республика  же, сиречь  демократия – есть  отсутствие  ответственности  у  всех  за  всё, ведь  «народ  решил». А  значит, «закон  дышло», диктатура  олигархии, гибель  духовных  ценностей  под  прессом  денег, вырождение, деградация  и  хаос. Цель  работы  чёрной  конторы – уничтожай, разрушай, сровняй всё  с  прахом. Прошу  обратить  внимание  на  фамильярнейшее  обращение  к  консулу, должностному  лицу, это  неспроста. Дюма  не  настолько  деревенщина  или  простота, чтобы  не  понимать, что  это  хамство. Он  хамит  рефлекторно, уповая  на  то, что  ему, великому, всё  можно. Даже  походя  унижать  человеческое  достоинство, а  что  такого? Так,
Я  слышал, –– вспоминает  доктор  Меньер, –– как  Александр  Дюма  рассказывает  о  Ватерлоо  генералам, которые  были  в  сражении. Он  говорил  без  умолку, объяснял, где  и  как  стояли  войска, и  повторял  сказанные  там  героические  слова. Одному  из  генералов, удалось, наконец, перебить  его:
–– Но  всё  это  не  так, дорогой  мой, ведь  мы  были  там, мы…
–– Значит, мой  генерал, вы  там  решительно  ничего  не  видели.

Неплохо, да? В  тогдашнем  воспитанном  обществе  скандала  не  произошло. Произди  бы  такое  где-нибудь  сегодня  на  встрече  ветеранов  «горячих  точек», не  поручусь  я  за  целость  многих  костей  сказавшего, и  лишь  порадуюсь, когда  они  сломаются. Нельзя  позволять  собой  манипулировать, даже  сели  эта  манипуляция  сводится  к  амикошонству  зазнавшегося  «добряка». Лисичка  в  басне  тоже  просилась  ночевать  на  порожек. И  вот  чем  это  заканчивается.

Великий  Александр  заключил  Гарибальди  в  объятья, всячески  вы  ражая  свою  любовь  к  нему, затем  вместе  с  ним  вошёл  во  дворец, громко  разглагольствуя  и  смеясь, словно  он  хотел  наполнить  здание  раскатами  своего  голоса  и  смеха. (вспоминает  один  из  соратников  Гарибальди).
   Объявили, что  завтрак  подан. Александр  Дюма  был  в  сопровождении  щуплой  гризетки, одетой  в  мужское  платье, вернее – в  костюм  адмирала. Эта  гризетка – сплошные  гримасы  и  ужимки, настоящая  жеманница, без  всякого  стеснения  уселась  по  правую  руку  генерала, как  будто  иначе  и  быть  не  могло.
–– За  кого  принимает  нас  этот  знаменитый  писатель? –– спрашиваю  я  своих  соседей  по  столу. –– Правда, поэтам  дозволяются  некоторые  вольности, но  то, что  разрешил  себе  Дюма, не  может  быть  дозволено  ни  людьми, не  богами.
   Великий  Александр  ел, как  поэт, и  оказался  столь  речистым, что  никому  не  удалось  рта  раскрыть. Следует  сказать, что  говорил  он  не  хуже, чем  писал, и  слушал  его, затаив  дыхание.

А  теперь  переведём  на  понятный  сленг. Уважения  к  Гарибальди  на  деле  Дюма  не  испытывал, иначе  бы  не  базлал  на  весь  дворец, будто  он  тут  один  царь  и  бог  в  одном  лице, а  все  ему  обязаны. Усадив  рядом  с  ним, хозяином  дома,  скажем, как  есть, ****ь, он  явно  провоцировал  скандал  за  столом. Оскорбление  адмиральской  форме  есть  оскорбление  всем  военным, а  заодно  и  всем  настоящим  мужчинам. А  вот  гипноз  своих  речей  медовых  он  применил  уже  тогда, когда  дело  шло  к  тому, чтобы  поставить  его  на  место, правда, и  тогда  цель  была  бы  достигнута – он  поссорил  бы  генерала  с  его  верной  командой. А  цели  он  достиг, ему  было  позволено  захватить  всё  внимание. Насколько  правдиво  то, что  он  мог  говорить, свидетельствуют  доктор  Меньер, и, очевидно, это  у  Дюма  система, он  везде  и  всегда  так  себя  ведёт. Знаете, ЧТО  это? Да  просто  ВАМПИР, питается  эмоциями, вниманием, энергией  людей, при  этом  внешне  импозантен  и  даже  обаятелен. И  только-то.
   Теперь  о  том, какой  Дюма  «добряк». У  того  же  Моруа  читаем.

«Дюма  казалось  вполне  естественным  то  и  дело  менять  любовниц, но  при  этом  он  искренне  желал, чтобы  брошенные  им  женщины  были  счастливы.»
Он  что, весь  женский  род  к  ****ям  приравнивает, да? То  есть, по  его  логике, потрахались, как  собаки  в  подворотне, и  всё, разбежались?!
«Когда  его  непостоянство  приводило  их  в  отчаяние, он  старался  задобрить  их  подарками.»
А, значит, не  ****и, лучше, все  женщины, значит, проститутки! Люди, нам  всем  отказано  в  духовных  потребностях, и  кем, писателем, инженером  человеческих  душ!
«Сын  Катрины  Лабе  (это  знаменитый  Дюма-сын, -моё прим)  на  всю  жизнь  запомнил  день, когда  отец, которому  его  плач  мешал  работать, схватил  его  и  бросил  со  всего  размаха  на  постель.»
Да  уж, такое  не  забудешь! Думаю, излишне  говорить, что  ребёнок  мог, не  вмешайся  воля  Божия, погибнуть? Папашу, видимо, это  не  волновало.
«Перепуганная  мать  устроила  Дюма  сцену.»
Точнее, объяснила  ему  последствия  таких  действий. А  вы  бы  как  вели  себя  на  её  месте?
«На  следующий  день  Дюма  явился  с  покаянным  видом  и  принёс  в  знак  примирения

  вы  небось  думаете, бриллиант, платье  там  или  билеты  в  театр, которых  не  достать?
дыню.

И  всё. Жратва, значит, у  Дюма  есть  высшая  ценность. Повадки  явно  не  людские, скорее, обезьяньи. Дальше  хуже.

«Отец  очень  старался  завоевать  любовь  сына,
(наверное, дынями!)
Но  ребёнок, естественно, предпочитал  ту, которая  воспитала  его. Катрина  Лабе  была  женщиной  «простой, прямой, честной, работящей, преданной  и  порядочной  в  своих  побуждениях». И  несомненно, что  именно  от  брабантской  белошвейки  Дюма-сын  унаследовал  здравый  смысл  и  здоровую  мораль, которые  будут  уравновешивать  в  его  характере  буйное  воображение, пылкость  и  тщеславие, доставшиеся  ему  от  предков  по  отцовской  линии.»

Развращённых  и  пресыщенных  роскошью  времён  Короля-Солнце  аристократов, негритянки  из  колонии  и  мулата-отца  с  неуравновешенной  психикой. Наплачешься  с  таким  наследством.
«Позже  он  с  нежностью  будет  описывать  их  скромную, безукоризненно  чистую  квартирку  и  мастерскую, где  мать  распределяла  между  работницами  изделия, скроенные  её  руками.»
Чем  плохо, я  не  понимаю. Не  побираются, не  бомжуют, не  голодают…
«Подстрекаемый  Белль  Кресальмер,»
это  такая  актриса, которая  жила  с  ним  ради  ролей, для  еврейки  всё  это  нормально 
«которая  обвиняла  Катрину  в  вульгарности,»
таки  специалистка, с  больной  головы  да  на  здоровую!
«невежестве  и  утверждала, что  та  недостойна  воспитывать  сына  Дюма,»

ну  да, она  же  лучше  знает, вековая  спесь  «богоизбранных»
«отец  потребовал, чтобы  ему  отдали  ребёнка… Отец  имел  право  первенства.»
Согласно  тогдашним  законам, были  там  закавыки.
«Тщетно  Катрина  Лабе  пыталась  бороться, то  пряча  любимого  сына  под  кроватью, то  заставляя  его  выскакивать  в  окно. В  конце  концов  «суд  отдал  полицейскому  комиссару  забрать  у  матери  семилетнего  Александра  и  поместить  его  в  пансион».
Каково? Вот  она, мораль  мадам  Демонтович-Коллонтай  в  действии:  у  нас  есть  коммуны! И  теория  стакана  воды.
«В  сорок  два  года  Дюма-сын  признаётся  своему  другу, что  он  «так  и  никогда  не  простил  отца».
А  вы  бы  простили? Ведь  далее  Моруа  пишет, что  в  этом  пансионе  добрый  папа, мечтающий  о  любви  сына, побывать  не  удосужился, просто  директора  он  знал  по  театру (а  вдруг  директор  какой  монстр, коими  кишела  тогдашняя  литература, да  и  жизнь? Нет, его  приятель  есть  человек  хороший, ведь  его  приятель, философия  маразматичной  совковой  старухи  на  лавочке, потерявшей  к  концу  жизни  адекватность. Или  бесовская  приязнь  к  себе  подобным?). О  директоре, правда, ничего  не  сказано, но  подробно  пишется  о  чудовищных  издевательствах  сверстников, которые  поистине  с  дьявольской  изобретательностью  глумились  над  тихим  мальчиком, незаконнорожденный  ведь. Все  эти  кошмары  нимало  не  заботили  доброго  папу, купавшегося  в  лаврах  прославленного  драматурга  и  победным  галопом  скачущего  по  постелям  актрис  и  гризеток. Теперь  он  занят  грандиозной  темой:  дать  бал.  И  действительно  делает, остроумно, творчески, незабываемо, великолепно  и  сказочно  красиво. Собран  весь  цвет  богемы  в  грандиозном  карнавале, море  высокопоставленных  гостей, два  оркестра, комнаты  расписаны  самыми  прославленными  художниками  того  времени, сюжетами  на  произведения  приглашённых  писателей, отличная  кухня  по  рецептам  хозяина. Веселились, танцевали  и  бесились  до  утра, отпраздновали  на  славу. Это  здорово, с  любой  стороны. Но  дело  в  том, что  карнавал  не  бывает  вечным  по  объективным  причинам, физическая  усталость, знаете  ли, неизбежное  похмелье  и  прочие  прелести, да  и  работать  когда-то  надо. А  желающие  вечного  карнавала  либо  убогие  паразиты, либо… снова  бесы, они  не  устают.

  Примечательно, что  даже  принцесса  Матильда, двоюродная  сестра  Наполеона III, откровенно  заявляла, что  «всегда  приглашала  его  к  себе  только  как  скомороха». Герцог  Орлеанский  и  герцог  Монпансье  были, конечно, более  деликатны, но  Моруа  их  не  цитирует. Такое  же  отношение  было  к  нему  и  в  России. Самое  забавное, что  русские  никогда  не  смотрели  на  Францию, как  на  некий  образец  культуры, как  бы  не  старались  трещать  об  этом  современные  герцены  и  белинские. Читатели  знают  происхождение  слова  «бистро». Если  им  доводилось  внимательно  читать  французские  романы, особенно  авантюрные  или   амурные, должны  они  заметить  и  полумистический  ужас  французов  при  произнесении  слов  Царь, Царь де Рюсс… Откройте  ту  же  мадам  Бенцони, где  русские  офицеры  ведут  себя  так, как  в  известном  анекдоте  «отдыхал  дикарём», так-то  уважали  они  эту  европейскую  провинцию, чай, не  Вена, не  Прага, даже  не  Берлин, так, Париж  какой-то, чердак-бардак. И  Моруа  свидетельствует:
«Русская  аристократия  представляла  тогда  в  Париже  нечто  вроде  тайного  посольства  красоты.»
(ехидствую, а  как  же  хвалёная  красота  француженок, где  патриотизм?) «Молодые  женщины –– Мария  Калергис, её  родственница  графиня  Лидия  Нессельроде, их  подруга  Надежда  Нарышкина –– собирали  в  своих  салонах  государственных  деятелей, писателей  и  артистов.»
Ну  должен  же  кто-то  барынь  развлекать, верно? Не  цыган  же  с  улицы  звать. Кстати, у  Лидии  свёкор  министр  иностранных  дел, муж  перспективный  дипломат, отец  и  вовсе  генерал-губернатор  Москвы, так  что  и  скоморохи  нужны  маститые, уж  наверняка  чего  интересного  сболтнут.
«В  России  царь, мужья, семьи  обязывали  соблюдать  определённую  осторожность. В  Париже  они  вели  себя, словно  сорвались  с  цепи.»
А  чего  холопов  стесняться? Когда  Лидия  безжалостно  разгрохала  сердце  Дюма-сына, он  тоскливо  завывал  всю  оставшуюся  жизнь, поклявшись  себе, что  возьмёт  реванш  у  этих  «проклятых  славянок», совершенно  холопская  злость.
«…Мог  ли  Александр  сомневаться, что  встретил  истинную  любовь?» Очень  смешно, нищий  писака  полагает, что  богатая  боярыня  снизошла  до  безвестного  богемного  чудика, воспевающего  куртизанку, да  ещё  так, словно  некий  недоделанный  неумеха  плачется, что  не  может  её  купить. Лидия  просто  решила  глянуть, что  за  дурачок, может, чего  умеет, позабавит  девицу-красавицу.
«Всю  жизнь  ему  будут  нравиться  жестокие  кокетки  и  никогда – искренне  любящие  женщины, на  чувства  которых  он  мог  бы  положиться.»
Ха, да  у  парня  явно  мазохистический  комплекс, это  не  лечится. Уж  не  под  мухой  ли  его  делал  папа? Как  выдал  он  желаемое  за  действительное  при  создании  «Дамы  с  камелиями», так  мстит  он  и  дальше, то  заставляя  образ  Лидии  умереть  от  любви  в  разлуке (у  русских  найдутся  дела  посерьёзней, чем сантименты  разводить), то  приказывая  обманутым  мужьям  пристреливать  неверных  жён, то  сын  белошвейки  убивает  неверную  супругу  собственноручно  после  ночи  любви, в  общем, здесь  у  него  полная  аналогия  с  папой  и  его  недоступной  Дианой. Скукота, скажем  по-русски. «Реванш»  у  парня  просто  смешон:  красотка  Нарышкина  княгиня, это  факт, но  это  дочь  статского  советника  Надежда  Кнорринг, немка  из  Прибалтики, с  явными  замашками  деревенщины, каковой  и  была  на  деле. Муж  был  уже  немолод, девочка  «жила  в  глуши»  и  не  любила  общество, но  либидо  брало  своё, да  и  Лидия  удачно  подвернулась  со  своими  вояжами  в  Париж, и, бежав  из  Москвы, взбалмошная  Надин  прихватывает  с  собой  свою  крошку-дочурку  и  все  фамильные  драгоценности (колоритный  поступок, прямо  Манон  Леско). Как  гласит  современный  анекдот, «можно  вывести  девушку  из  деревни, но  невозможно  вывести  деревню  из  девушки», и  вот  создалась  пара:  сочинитель  и  ценительница. Мальвина  и  Пьеро. Наш  гениальный  драматург, пьесы  которого  проваливаются  одна  за  другой, имеет  репутацию  безжалостного  моралиста, ненавидящего  адюльтер, куртизанок  и  распутников, демонстрирует  крайнее  презрение  к  богачам-аристократам, но  не  брезгует  жить  с  Нарышкиной  (на  её  деньги  с  поместий)  на  красивой  вилле  в  английском  георгианском  стиле, которую  купила  Наденьке  мама. В  русском  языке  это  называется  ****ство, очень  жаль, но  давайте  будем  объективными. Развязка  этой  истории  более  чем  мрачна – выросшая  дочь  пеняла  маменьке, что  та  похоронила  её  во  Франции, когда  она  могла  блистать  при  дворе  Романовых. Надя  Нарышкина  к  концу  жизни  оказалась  неизлечимо  больной  психически, а  припадки  меланхолии  с  суицидальным  уклоном  у  неё  шли  аж  с  40  лет, на  Руси  это  называется  «порченый  товар»; к  своим  63  Дюма-сын  стал  жить  с  20-тилетней  юницей, что  только  во  внучки  ему  и  годилась. После  смерти  Надин  он  женится  и  на  ней, правда, без  наследников.

  «Как  скомороха»  держали  Дюма-отца  и  русские. В  1839  году  исполнилось  10  лет, как  его  пьесы  имели  успех  в  Петербурге, на  диковину  шли  смотреть  все  подряд, и  знать  тоже. Гоголь, правда, плевался, и  не  он  один. Говорили, и  правильно, что  налицо  стремление  разрушить  не  только  семейный  институт, но  и  христианскую  мораль  в  целом. Художник  Орас  Вернэ  проехал  по  России, понравился  всем  и  был  жалован  орденом  Станислава  второй  степени. Дюма  тоже  захотелось, он  обожал  регалии. Он  решает  послать  нашему  императору  рукопись  одной  из  своих  пьес, «Алхимик». Министру  графу  Уварову  подчинённые  посоветовали  похлопотать, так  как  французы  катили  бочку  на  Россию  из-за  провокаций  в  Польше, отрыжка  революционная. Мол, шлёпнуть  орден  на  грудь  этому  балагуру, пусть  хвалит  перед  публикой  за  щедрость. Министр  был  не  против, в  докладной  Царю  он  советует  3-ю  степень  ордена. Однако  мастодонт  карнавала  подписывается:  «Александр  Дюма, кавалер  бельгийского  ордена  Льва, ордена  Почётного  легиона  и  ордена  Изабеллы  Католической», я  же  говорю, хамит  рефлекторно.

На  полях  докладной  император  Николай  написал  карандашом:  «Довольно  будет  перстня  с  вензелем».
Моруа

Заслуженная  оценка. Дюма  мелко  мстит, задним  числом  переписывая  посвящение  к  пьесе  на  свою  очередную  пассию  Иду  Ферье, весьма  посредственную, если  не  сказать  больше, актрису, и  некрасивую  женщину,  и  ещё  публикуя  в  «Ревю  де  Пари»  своего  «Учителя  фехтования», панегирик  декабристам  в  виде  мелодрамы. Ну, моська, ведь  она  сильна, да? Император  Николай  Павлович  просто  был  столь  великодушен, что  даже  декабристов  помиловал, будь  на  его  месте  его  бледный  подражатель  в  20-м  веке, он  бы  лишь  нахмурил  свои  грузинские  брови, и  Дюма  во  Франции  скоропостижно  бы  скончался  в  результате  пьяной  драки  или  несчастного  случая. Ида  Ферье, к  слову, не  только  женила  на  себе  бесстыдного  ветреника, но  и  заставила  по  неизбежному  расставанию  вернуть  ей  растраченное  приданое  и  долги, но  дочь  осталась  без  приданого  с  мотом-отцом  и  ненавидящим  её  сводным  старшим  братом, так  как  итальянский  вельможа, взявший  под  своё  крыло  мать, по  закону  был  никем  для  её  дочери, вот  такой  локомотив  зла  наш  Дюма-отец. Затеяв  в  1848  году  строчить  свои  мемуары, он  забыл  написать  о  матери  сына, а  о  вдохновившей  его  на  успех  «Антони»  Мелани  Вальдор, любившей  его  до  конца  жизни, упоминает  вскользь, как  о  недоразумении, и  даже  издевается  над  «положительной»  заботливой  Крельсамер, строча  откровенные  пошлости  на  её  счёт. Иду  же, что  спасла  его  своим  приданым  от  серьёзных  затруднений, он  просто  ненавидит, как  она  посмела  требовать  своё  назад? Закономерный  вопрос:  Дюма  женщин  любит  или  выпивает? Есть  ли  в  его  отношениях  с  ними  это  чувство, или  он  с  ним  не  знаком? Риторические  вопросы, я  полагаю.

   Интересен  также  конец  жизни  «старого  сатира». Последняя  его  пассия – аферистка  из  Луизианы, актриса  и  цирковая  наездница, оставившая  последовательно  музыканта, боксёра  и  импресарио, вышедшая  замуж  за  Джеймса  П. Бэркли, дабы  узаконить  ребёнка, и  бросившая  их  через  два  дня  после  брачной  церемонии. Достаточно  ****ская  биография, не  так  ли? Это  ещё  не  весь  список. Статистка, танцовщица, натурщица  у  скульпторов, статьи  в  газету  «Цинциннати  израэлит», лекции  об  Эдгаре  По, знакомства  с  Бретом  Гартом, Марком  Твеном, Уолтом  Уитменом, грустные  стихи  об  увлечениях, наконец, парижская  сцена. Вам  всё понятно? Еврейка, пытавшаяся  бравировать  «испанским»  происхождением, одного  из  своих  отпрысков, не  дожившего  до  года, желала  сделать  крестником  Жорж  Санд, но  перепутала  имена  с  её  номинальным  мужем. Сочиняя  разные  неверояти  про  свои  американские   приключения, не  забывала  потрясать  на  публике  письмами  Чарльза  Диккенса  и  Данте-Габриэля  Россетти. Опозорив  Дюма-отца  откровенной  фотосессией  на  всю  страну, укатила  в  Австрию  играть  в  театре. Вам  это  ничего  не  напоминает? Современный  «звёздный»  карнавал. Через  год  блестящая  прожигательница  жизни  скончалась, словно  ленивая  Мари  Дюплесси («Дама  с  камелиями»), от  затяжной  болячки, и  проводили  её  на  кладбище  только  коллеги-актёры. Тогда  Дюма  закрылся  один  в  комнате  и  стал  читать  свои  книги. Сыну  взбрело  в  голову  помирить  родителей  и  поселить  их  вместе. Бывшая  белошвейка  заявила:  «Опоздали  на  сорок  лет».

   Последней  книгой  Дюма  была  «Кулинарная  Энциклопедия», заказанная  будущим  Анатолем  Франсом, он  не  смог  её  закончить. Известия  о  первых  поражениях  в  Франко-Прусской  войне  хлопнули  нищего  трепача  так, что  вызвали  инсульт, и  он  повис  тяжёлой  тушей  на  руках  сына. До  Нового  1870  года  он  не  дожил. Пожаловался  как-то, что  видел  во  сне  себя  на  вершине  горы, где  каждый  камень  был  его  книгой, и  вдруг  гора  рассыпалась, как  песчаная  дюна. Верное  пророчество!

   Итак, несчастный  мулат-богатырь  с  неустойчивой  психикой, постоянно  живший  под  риском  уничтожения (особенно  отравление  в  тюрьме, уничтожившее его  геркулесово  здоровье); бешеный  сатанист, блудливый  ****ун; мизантроп-женоненавистник, его  сын, который, правда, уже  просто  безбожник, и  дальше  только  дочери, причём  дочери  несчастные  в  жизни, последняя  из  которых  становится  ревностной  католичкой… Любой  средний  эрудит, знакомый  с   азами  эзотерики, скажет:  род  вырождается  стремительно. Окружающие  их  современники  умирают  от  рака, маразма, инсульта, медленно, мучительно, загнивая  заживо… Неудивительно, если  их  дедушки  топили  родину  в  крови  Революции, сами  внуки  клятвопреступников  и  предателей. За  то  ли  сгорала  Жанна, чтоб  через  триста   лет  в  полный  рост  стала  гильотина, а  ещё  через  сто  Франция, «возлюбленная  дочь  Церкви», предала  церковь  анафеме… «Весёлое»  наследство  20  века  продолжило  эту  работу:  оружие  массового  поражения, мировая  война, затянувшаяся  на  полвека (я  не  отделяю  первую  мировую  от  второй, негде), локальные  войны  и  терроризм, торжество  атеизма, шабаш  душевнобольных, экологические  катастрофы – браво  Просветителям, браво! Это  их  торжество  Разума  мы  наблюдаем  сейчас.
Господа  демократы  минувшего  века,
Нам  бы  очень  хотелось  вас  всех  воскресить,
Чтобы  вы  поглядели  на  наши  успехи,
Ну, а  мы  вас  сумели  б  отблагодарить.
Мы  бы  каждый  кто  чем  выражал  благодарность:
Молотилкой –– колхозник, рабочий –– ключом,
Враг  народа –– киркою, протезом –– афганец,
Ну, а  я  б  кой-кому  засветил  кирпичом…

Господа-демократы, поспешите  воскреснуть,
Выходите  на  суд  одураченных  масс:
Пусть  ответят  за  всё  Чернышевский  и  Герцен,
И  мечтатель  Белинский, и  мудрец  Карла  Маркс;
Пусть  ответят  и  те, кто  пришли  вслед  за  вами
Вышибать  из  народа  и  радость  и  грусть,
И  свободных  славян  обратили  рабами,
И  в  тюрьму  превратили  Великую  Русь!
Игорь  Тальков

Эти  демократы, Игорь  Васильевич, аплодировали  пьесам  Дюма  и  зачитывались  его  романами, а  также  проявляли  стабильный  интерес  к  «творчеству»  «освободителя»  де Сада. В  то  же  время  у  Дюма-отца  был  антипод, и  стоило  бы  обратить  на  него  внимание  как  раз  в  этом  качестве.

   Итак, Дюма-отец  был  сыном  мулата, другой  знаменитый  писатель  был  сыном  мулатки. Дюма  обожали  толпы  женщин  и  снисходительно  приближали  к  себе  сильные  мира  сего. Полная  аналогия. Оба  писателя  заслуженно  считаются  создателями  новых  жанров  в  литературе. Однако  отличие  состоит  в  том, что  Дюма –– революционер, другое  знаменитое  светило  света – убеждённый  консерватор  и  монархист, на  самом-то  деле. И  вместо  сатанизма  популяризует  вечные  ценности, семью, верность  Родине  и  семье, срамит  бретёрские  эскапады  «мушкетёров», высмеивает  дуэли  и  адюльтеры, хотя, конечно, сам  грешит  и  тем  и  другим. Попробуйте  угадать, кто  это.