Дикие тюльпаны. Главы 37, 38 Вареники. Кувшин

Не лукавя перед совестью, хочется признаться, что обижалась Галя на учительницу напрасно. Самая большая обида, как выяснилось, через тридцать лет, вообще, была беспочвенной. Почему-то ученице казалось, что Мария Илларионовна её недолюбливает, но ведь и Галя не пылала беспредельной любовью к первой учительнице. Не надо забывать, что наивное полудикое сердце благоговело перед Надеждой Марковной, а Мариларионе доставались нередкие взгляды из-под нахмуренных бровей. И ткровенная демонстрация, доказывающая всему свету, что Чиликиди – не подлиза!

 Девочка упорно не встречала, появлявшуюся перед занятиями Марию Илларионовну, чтобы взять из её рук балетку и отнести в класс. Однажды, когда ещё одноклассницы-подлизы не пришли, а Марилариона шла по двору, сверля недогадливую Галю зовущим взглядом, мол, иди сюда. А та, чувствуя, что вот сейчас ей против воли придётся стать «подлизой», продолжала стоять на месте.


Видя, настырность своей подопечной, и не понимая, почему она себя так ведёт, учительнице пришлось приказать, как рядовому, командир: «Иди, возьми балетку и отнеси в класс!». Гале ничего не оставалось, как выполнить приказ. Вероятней всего, что брата наставления: не поднимай руку, не ябедничай, не подлизывайся, определённо сказывались на поведении необстрелянного воробья, каковым она являлась.


Мария Илларионовна частенько приглашала обойдённую любовью ученицу к себе домой. Исключительно по школьным делам, разговоры с ней Галя вести на отвлечённые темы стеснялась. Но Мариларионе было довольного того, что девочка просто была с ушами. Женщина разговаривала, а неразговорчивая Галя молча слушала и сама про себя удивлялась. Ну, например, хвалилась первая учительница, письмами, что писала ей бывшая ученица Сорока Полина. Самое интересное, что Мария Илларионовна ей отвечала, а Галя искренне недоумевала – ну о чём можно писать учителю? Это ж не подруга.


Как-то Марилариона призналась, что любит детей только до третьего класса. А вот в четвёртом, когда подрастают, делаются более хитрыми, могут и обмануть, короче теряли детскую непосредственность, а вместе с ней и любовь учительницы. И Галя про себя подсчитывала, что пока ещё Марилариона их любит. Но буквально через год, когда учащиеся перейдут в четвёртый класс, добрые чувства первой учительницы испарятся. И они все станут нелюбимыми учениками. Тихий ужас.

 А другой раз словоохотливая Мария Илларионовна рассказала, как папа её, дед Шаповал, писал письма с фронта. Очень просил маму, бабку Шаповалку, не пускать Марусю работать в поле. Чтоб обязательно при первой возможности отправила дочку учиться, что Наталья Григорьевна и сделала.


Такая отцовская забота, должно быть, была очень приятна. Потому, что совершенно взрослая дочь стариков Шаповаловых, улыбаясь, смотрела куда-то поверх Галиной головы, видать, полностью уходила в незабываемые воспоминания молодости. Галя также была в курсе, как Марилариону направили по окончании учёбы в Кормосовхоз работать. Когда она добралась до забытого Богом селения, то первых кого увидела, это были Кирстивские девочки, что играли в песочке. Они-то и показали вновь прибывшей учительнице, где находится школа. И уже после того, как молодая Мария Илларионовна устроилась на новом месте, перебрались в совхоз и её родные.


Жила Марилариона не в хате, а в доме, когда Галя приходила, учительница усаживала её за стол и давала задание что-нибудь переписать. Почерк у неё был неплохой, жила она рядом ,хотя и Верка Давыдова жила не дальше.  Мария Илларионовна предпочитала доверяться Чиликиди, оно и понятно: Галя же хорошо училась, только оценивались знания слишком строго.

Сами посудите, дети закончили третий класс, перешли в четвёртый. Учительница зачитывает отметки, а пионеры сами заносят заработанные балы в дневник. Сердце третьеклассницы чуть не выпрыгнуло на парту... Галя переходила в следующий класс – отличницей! Наконец-то сбылась её давняя мечта, быть отличницей не только в четвертях, но и по окончанию года.


Вечером, когда мать пришла со школьного собрания, Галя уже спала. Довольная примерным поведением и хорошей учёбой дочери, Мари Трофимовна, не обращая внимания на сон, подошла и стала целовать умненькую, пусть и вредненькую свою Гальку. Конечно, разбудила её.

 Выплеснув волну родительского умиления, сообщила, что Мария Илларионовна передумала и решила вместо слабой пятёрки по русскому языку, поставить твёрдую четвёрку! Сонная девочка завыла как от боли – зачем она это сделала? На оценке не видно, какая она, на чёрта ей нужна эта твёрдая четвёрка, она хочет пусть слабую, но «Пять». Пробыв отличницей всего несколько часов, ровно от последнего урока до собрания, Галя опять, как от взмаха волшебной палочки, превратилась из отличницы в хорошистку.

И как вы думаете, много любви прибавилось к Марии Илларионовне? Утром не хотелось открывать глаза, чтоб проживать наступивший день. Счастливого Вовку Шаповалова, что тоже закончил учебный год отлично и теперь мотался по улице, никакого желания видеть не было. Ему-то русский не исправили, ишь как радуется пятёркам. А, завидев обидчицу, что вышагивала переулком, она вообще пряталась в хату, чтоб не здороваться. Чтоб простить такой удар, нужно было выждать время.


Пришла как-то Галя по очередному наказу учительницы, та её усадила как всегда за стол, пиши, мол, а сама занялась делами домашними. Старший сын Сашка враг номер один с улицы Зелённой, притихший лазил из комнаты в комнату, не обращая на пришедшую внимания.

Прижух злодей, а на улице пройти не даёт, наберёт полные руки грудочек, это земля засохшая, по-местному гамаями называется. Гамай бывает большой и мелкий, так вот Сашка собирал маленькие гамайчики, как пульки. Если такая «пуля» попадала в цель, то было очень больно! В лицо, конечно, метить, юный стрелок не смел, вероятность попасть в глаз немалая. Поэтому главной безопасной мишенью служили голые ноги. Чувство, когда в тебя пуляют, на вид вроде совершенно безобидные малюсенькие гамайчики, непередаваемо неприятное, это ожидание боли, не всяк выдерживал. Дети обычно прятались по дворам от таких атак.

 Но иногда, когда терпение лопалось, да, в конце-то концов, ноги же не казённые! Да не такой уж этот Сашка герой. Надо только, не обращая внимания на летящие на тебя камешки, побежать быстро, даже, если он попадёт, не обращать внимания и на боль, поймать гада. Рукопашной Галя не боялась, ближний бой – излюбленная разновидность драки. Доведённая наглостью сына учительницы до точки кипения, девочка бесстрашно мчалась навстречу свистящим гамаям, вот он вреднючий пацан, почти что в её руках! Но калитка бабушки и дедушки, что жили по соседству с Галей, неизменно выручала нечестного Сашку.

 Умный – прятаться во двор. Едва воительница разгонится, а беглец уже за забором радуется, что обставил её. Но то улица, а здесь, дома, никаких признаков вражды, лишь молчаливое безразличие. Зачем пришла, что пишет, Сашке нет до этого дела. Да и Гале он триста лет не нужен, глянула раз, да и забыла, что есть такой.


У Мариларионы хорошо, ученице нравится, не так бедно, как у них. Больше похоже на городскую обстановку. Шифоньер трёхстворчатый с зеркалом, есть даже диван, Галя тоже мечтала о шифоньере и о диване! Дома стояли одни железные кровати и комод старый и ободранный. Ящики здоровенные, только всё барахло сложишь, потом что-нибудь начнёшь искать, и опять никакого порядка в этом комоде нет. Неудобный, громоздкий, одним словом, уродина.

 Шифоньер другое дело – всё разложено по полочкам, всё бельё видно, вот тебе простыни, а вот наволочки, а вот полотенца, красота. Промежду прочим, отмечая про себя все выгоды и удобства чужого шифоньера, ученица старательно выводила строчки данного задания. Ещё немного и она покинет добротный дом и вернётся в свою хату нисколечко не добротную, вдобавок лишённую того блеска, порядка и приличной мебели, что видит ученица у своей наставницы.

Но Мария Илларионовна, прежде чем отпустить маленькую труженицу, ведёт её уже за другой стол, кухонный, где под толстым слоем желтенькой сметаны, паруют горячие вареники! Любила, не любила первая учительница Галю, но жалеть, определённо, жалела и при случае старалась покормить. Вареники – это очень вкусно, но ученица считает, что много кушать у чужих людей это что-то сверх нахальства. Стеснительный человек не позволит себе, грубо говоря, обжираться в гостях.

 Когда Галю угощали вкусным и обильным кушаньем, она всегда только сожалела, что эта самая тарелка не стоит у неё дома, где бы она смела всё с аппетитом и без тени смущения!


Сашка сидел тут же и уминал за обе щеки, и только меньший Мишка почему-то хныкал и капризничал, воротил дурак морду от вареников. Ничего себе! Галя его не понимала, чего он тут выстёбывается? С утра мать ему налепила вареников, наварила, подала, а ему не нравится. Ишь разбалованный гад!


Скромно подцепив на вилочку, и ещё скромней умакнув вареничек в сметанку, девочка тихонечко жевала тесто с творогом, ни на минуту не отвлекаясь от главной мысли – нельзя чавкать. Оставив добрую половину порции не тронутой, прошептав невнятно «спасибо, я больше не хочу», Галя пошла до дому.


Она всё никак не могла успокоиться по поводу Мишкиного поведения. А чтобы он делал, если бы жил в Галиной хате, где мамка с утра не вареники лепит, а бежит школу топить. А на следующий день, когда подменяет её тёть Маруся Козлова, она летит в амбулаторию, где работала на полставки за 15 рублей, наводить стерильную чистоту. И так бесконечно, до самого лета.


 А то бы, наверняка, и делал, что Галя с Витькой делают. Сами жарят себе картошку, караулят, когда заквохчет курица, дабы схватить тёплое яйцо и бросить на сковородку. Сахар часто едят с хлебом. Чтобы сильно не надоедал, раз можно на кусок посыпать, а сверху покапать водой, другой раз сахар – на блюдце, опять поливаешь водой и, пожалуйста, умокай хлебом, как мёд!


 Смалец хорошо выручал. «Самое основное – это жиры!» говорила Мари Трофимовна, без мяса прожить можно, считала мать семейства, без смальца – нет. Галя намазывала кусок хлеба свиным жиром, посыпала его сахаром и довольная шла на улицу. Если успеешь крикнуть: «Сорок один, ем один!» никто приставать не будет, железное правило улицы не нарушалось. Но если дети первые заорали: «Сорок восемь – половину просим!», то кусок приходилось разламывать на мелкие кусочки, смотря, сколько ртов жаждало отведать эту экзотику – смалец с сахаром.


Сейчас дети с кусками на улицу не ходят, но в Галино время простой ломоть чёрного хлеба почему-то на свежем воздухе, посреди улицы, казался бесподобно вкусным. Намазывались куски и маргарином, и вареньем, у кого что было, чем больше кусок, тем престижней.


 Однажды Нинка Будякова, порезала буханку хлеба не традиционно – поперёк, а вдоль и, навалив сверху гору варенья, вышла за калитку. Её встретил рёв детского восторга! Ну, Нинка и даёт! Вот это кусок! Гы-гы! И в рот не поместится! Находчивость подруги изумила Галю, она, как и все тюкала и удивлялась, и было как-то обидно, что это не Галя придумала.


ЖЕЛТЫЙ КУВШИН


Приходит как-то летним утром, ну утро не утро, а двенадцати часов ещё не было, Лёлька к Гале. Её прямо от калитки встречает образцовый порядок, наведённый подружкой. Двор подметён, полы вымыты, все тряпки в хате тщательно позатыканы по углам. Витька с матерью долго искать потом будут какую-нибудь вещь после Галиной уборки. Не даром же говорится, кто рано встаёт, тому Бог даёт – теперь можно играть весь день!

Лёлечка посмотрела, похвалила подругу за такую оперативность и глубоко вздохнула. У них дома не убрано, Нинка противная ничего не желает делать, а она что ж должна одна, что ли прибираться? Галя, как человек отзывчивый, мгновенно предложила, мол, пойдём к вам и уберём вместе, ну её эту Нинку. Они и вдвоём управятся! Лёлька невероятно обрадованная повела преданную подружку через дорогу.


Старшая сестра на вошедших едва взглянула, ей было не до того, она как-то донельзя внимательно рассматривала свое отражение в зеркале шифоньера. Ничего удивительного, Галя и сама любила перед зеркалом крутиться, но сейчас не до этого.

 До невозможности деловая соседка каждой вещи, каждому горшку знала место. Это сюда, а это туда, а вот этот кувшин с молоком нужно поставить в кухонный стол, зачем ему стоять на виду? Лёлька со всеми новшествами соглашалась, уборку Галя делала по-своему. Первостепенной задачей для юной горничной было стремление, как можно больше черепков убрать с глаз.

 На нешуточную возню, что устроили подружки на кухне, высунула нос из зала Нинка, оценив обстановку, она немедля напомнила кто тут главный.  Фигурный кувшин из желтого стекла в следующую минуту опять стоял на столешнице! И пошло и поехало: и это не тронь, и это поставь на место. Ну, в общем, Нинка всем своим нетактичным поведением, достаточно убедительно, дала Гале понять, что со своим уставом лезть в чужой монастырь не следует! Иди, мол, и распоряжайся в своей хате, чисто у тебя, и хорошо, а я, может, беспорядок обожаю?

Галя – девочка понятливая, Нинкину стратегию раскусила в два счёта, лишний раз повторять не пришлось. Лёлькина лучшая подружка надула губы и вышла на веранду. «Я так не могу!» - отрезала она меньшей сестре. Лелька в свою очередь, прекрасно понимая, как уязвлено самолюбие непростой по характеру Галки, накинулась на бездельницу, мол, сама не убираешь и нам не даёшь! Спасибо надо сказать, что человек пришёл помогать...


Нинка, видя, что её действо произвело нужный эффект, опять вернулась к зеркалу. Она любовалась на достоинства своих черт и, выискивала на лице недостатки в виде прыщика. Лёлька ей явно мешала. Старшая оглянулась на младшую, и, смерив её уничтожающим взглядом, бросив очередную незаслуженную колкость сподвижникам чистоты, вновь обратила полный загадки взор к зеркалу. Свет мой зеркальце, скажи, Галька Чиликиди не красивее меня?


Для Гали же Лёлькино заступничество не играло роли, ну какая из неё защитница, её саму надо защищать. Она вернулась домой с вполне обоснованным чувством обиды – ну, и гадина же эта Нинка! Галя и сама мастер в души какать, но и средняя из сестёр язва ещё та.


Желтый кувшин из далёкого детства – это что-то вроде визитной карточки соседской кухни. Он всегда стоял сверху на столе и практически всё время наполненный молоком. Особенно пеклись женщины, чтоб обязательно ёмкость не пустовала на ночь, глядя, потому, что Иван Григорьевич, как говорила Мари Трофимовна, жить не мог без молока. Его часто мучила изжога, которую нейтрализовать было можно при помощи сладкого молока.


 Если так случалось проснуться ночью, и выглянуть в окно на Будякивский дом, и если сквозь темень пробивался свет из тесной кухни, то Галя думала о том, что, наверное, дядька Ванька, мучаясь изжогой, встал и пьёт сейчас молоко. Которое никогда не забудет налить в кувшин бабуня, шоб дытыны пыла.


Три девочки, три разных характера, две сестры, а третья вообще другой нации, с малых лет росшие вместе, лично от бабуньки получили следующие характеристики. «Галя и Ниночка – цэ осы, укусят, и мэду ны дадуть, – поясняла Андреевна, – а Леличка – цэ пчёлка хоть и укусэ, зато мэду дасть».


 Галя от такого разоблачения стеснительно опускала голову, и прятала то ли улыбку, то ли ухмылку, тоже бабуня придумала. Что оса вредней по статусу было ясно, как Божий день, и такое сравнение было весьма малоприятным.


Короче бабуня открыто вещала вокруг, что Галя и Нинка – плохие, а Лёлька – хорошая. Если сказать откровенно, то кусались больно и осы и пчёлы, но почему-то ос опасались больше. Права была бабуня, Лёлька добрей всех. Не зря у неё были толстенькие губки, которые взрослые призвали зачем-то вергунами, а у Нинки и, особенно у Гали, губы были намного тоньше, что служило неоспоримым доказательством, тяжёлого характера.