Паранойя, гл. 8 Прогулка

8. Прогулка

Часа в четыре утра я вышел из офиса прогуляться, размять суставы и подышать свежим (по городским меркам) воздухом. Наш офис находился в районе Краснопресненской, и до набережной было рукой подать. Свернув в хорошо изученный за годы работы переулок – я часто прогуливался по ночам, я неспешно пошел в сторону реки. Во всех городах, где я был, больше всего мне нравились набережные. Я люблю стоять ночью, облокотившись на перила и глядеть вниз, на лениво проплывающие мимо тонны темной мутной воды, величавые баржи или ярко освещенные, гремящие музыкой и весельем прогулочные пароходы, на играющие в воде лунные блики, или на редкие автомобили на той стороне реки.
Тихие темные переулки мегаполиса, каменный лабиринт стен из кирпича и бетона, особый городской ветер, закручивающий вихри из осенней листвы, пыли и мелкого мусора, оазисы холодного света витрин и омуты гнетущего одиночества ночных магазинчиков и забегаловок. Островки непонятного непосвященному веселья и предвкушения очередного праздника возле модных клубов, стайки легкомысленно одетых девиц и их, всегда гордых и довольных собой кавалеров, дорогие машины и решительно-угрюмые квадратные лица охранников. Деревенская тишина спальных районов, нарушаемая лишь внезапным лаем собак, делящих с крысами власть в ночном городе,  шумом неизвестно с чего начавшейся потасовки возле ларьков с пивом и семечками, или демонстрацией своего мастерства и громкого выхлопа «стритрейсером», в очередной раз починившим свою наглухо тонированную «восьмерку» или «девятку» с шашечками на капоте или крыле. Покинутые, застывшие в безразличном ожидании утра ярко освещенные офисные здания делового центра, где по ночам идет своя странная и непонятная механическая жизнь лифтов и кондиционеров, видеокамер, компьютеров и сигнализаций, где охранники, проходя по пустым коридорам, чувствуют себя чужими, неуютно ежатся и втягивают голову в плечи.  Стройка, почти никогда не прекращающая свой размеренный лязг и грохот башенных кранов, кипящая очагами бьющего во все стороны света прожекторов, раздирающая тишину ревом двигателей грузовиков, гулом электрических моторов и матом рабочих. Шумные проспекты и ярко освещенные улицы, никогда не бывающие абсолютно пустыми, где по ночам на смену духоте пробок приходит пьянящий азарт джунглей, где по ночам царят свои законы охоты, где одетые в сине-серое, вооруженные радарами и полосатыми жезлами охотники, зорко следят за потоком ночных хищников и травоядных, вышедших на тропу к водопою, выхватывая и пробуя на зуб по одному.  Кладбищенское уныние и тишина темных и пустых скверов, мрачная угроза черных как нефть прудов и угрожающий шелест листвы в ночных парках, отчаянно пытающихся зализать каждый день разрастающиеся язвы мусорных куч и кострищ. В каждом районе, в каждом проявлении ночного мегаполиса можно найти свое, неповторимое очарование, пускай местами мрачноватое. И в каждом городе оно будет чуть-чуть другое, будто какие-то неповторимые ароматы, нотки или оттенки вплетаются в его ауру, делая каждый город по-настоящему уникальным и узнаваемым.
Я неторопливо брел по набережной, прислушиваясь к выделяющемуся из общего гулкого фона города плеску волн и эху собственных шагов. Я не думал о чем-то конкретно – просто дышал городом и глядел по сторонам. В какой-то момент, что-то насторожило меня, вырвало из плена очарования ночи. Я понял, что именно: эхо шагов. Я же на набережной, до ближайшей стены метров двадцать, вода далеко внизу – откуда эхо? Остановившись, обернулся. Никого. Передернув плечами, будто вдруг резко похолодало, пошел дальше. Шаг, шаг, еще один, следующий уже с эхом. Как будто, кто-то идет за мной. Я поежился и остановился. Шаг, шаг, тишина. Точно, кто-то идет. Снова оглянулся – никого. Мне стало очень неуютно, откуда-то из дремучих глубин инстинктов поднялся суеверный страх перед ночью и темнотой. Страх преследуемого в темноте зверя. Будто ночь больше не мое время, будто я не знаю и не люблю ее с детства. Захотелось бежать, как и любому преследуемому зверю. Бежать, бежать без оглядки, во всю прыть, потому что только в бегстве спасение от клыков хищника, от копий и винтовок охотников. На лбу и ладонях у меня выступила испарина, кожа между лопатками натянулась, будто туда мне уперлись холодным дулом ствола. Пересилив себя, я медленно сделал шаг. Еще один. Еще. Снова шаги за спиной, на этот раз ближе. Волна мурашек по спине и волосы на голове снова зашевелились. В который раз за последние дни – удивительно, что я еще не поседел. Резко обернулся, машинально готовясь к тому, что в горло мне вцепится странный и страшный зверь. Никого. Пустая набережная. Мимо пронеслась машина, я успел разглядеть водителя и симпатичную девицу на пассажирском сиденье. И снова никого. Крепко выматерившись сквозь зубы и подняв повыше воротник, я снова пошел вперед. Шаг, еще шаг. Оглянулся – никого. Наверное, все-таки, померещилось… Утерев холодную испарину со лба, пошел дальше. Шаг, еще шаг. Порыв ветра проник глубоко под распахнутое пальто и обжег ледяным холодом спину под влажной от пота рубашкой, заставив меня поежиться и снова передернуть плечами. Шаг, еще шаг. Только мои шаги, никого рядом. «Ну, точно, померещилось!» -- облегченно вздохнув, подумал я. А в следующую секунду, за спиной раздались шаги, уже не совпадающие с моими, перерастающие в топот, совсем-совсем рядом, так рядом, что затылком я чувствовал чье-то шумное дыхание. Не выдержав, я рванул вперед, как антилопа в прямом смысле слова, спасающая свою задницу от клыков гепарда. Сквозь шум своего дыхания и стучащей в висках крови, я отчетливо слышал за собой чей-то топот. Судя по звукам, меня догоняли. Было страшно, очень страшно, но во время бега страх стал более естественным – в общем-то, обычное дело: ты бежишь по набережной, а за тобой гонится желающий поживиться содержимым твоих карманов, например. Неприятно, но необычно, не так ли? Если подпустить его поближе, можно резко остановиться, и, развернувшись, выбросить вперед правую руку. Если он не успеет среагировать, силы удара, сложенной с силой его движения вперед вполне хватит, чтобы отправить в глубокий нокаут. Главное – все сделать вовремя. Топот шагов и четко различимое чужое пыхтение стали заметно ближе, уже метрах в четырех-пяти. Не замедляя бега, я резко оглянулся. Вот тогда мой страх утратил всякую естественность и перерос в настоящий, древний как человечество, всепоглощающий суеверный ужас. За моей спиной никого не было. Абсолютно никого. Но топот по-прежнему раздавался, все так же уверенно приближаясь. Я побежал так, как никогда в своей жизни не бегал, так, как можно бежать, только борясь не за ценность своих карманов, а за свою жизнь и рассудок. За свистом ветра, оглушительным шумом своего дыхания и гулкими, как барабаны ударами пульса, я не слышал больше ничего. Но я бежал, не снижая скорости, не останавливаясь и не оглядываясь до тех пор, пока впереди не показалось ярко-освещенное крыльцо здания моей конторы. Только тогда я снова оглянулся на пустую улицу за спиной, позволил себе замедлить бег и, пытаясь сдержать хриплое дыхание и бешено стучащее сердце, прислушался. Никаких шагов, никого за спиной. Я перешел на шаг, настороженно прислушиваясь, но голова гудела как колокол, перед глазами встала мутно-красная пелена. Задыхаясь, я остановился, прислонившись к стене. Больше бежать сил не было, я только старался держать открытыми глаза, чтобы хотя бы увидеть того, кто меня преследовал. Никого. Постепенно, через несколько минут, дыхание стало успокаиваться, кровь уже не стучала в виски так громко, в боку перестало колоть. На улице по-прежнему никого. Мысли, затуманенные до этого животным страхом добычи, спасающей бегством свою жизнь, стали более ясными, но все еще довольно сумбурными. Что это было? Померещилось? Кто и зачем меня преследовал? Почему я его не видел? Или все-таки, померещилось? Ни одного ответа. Отлипнув от стенки, насквозь мокрый от пота, ощущая себя раздавленной шинами собакой, спотыкаясь на заплетающихся ногах, я побрел к себе в офис.

С трудом досидев до конца моей рабочей ночи, чувствуя себя больным и усталым, я поехал домой. Сосредоточиться на работе я уже не мог, и остаток времени пытался понять, что же на этот раз произошло. Более или менее логичных объяснений я видел только два: либо мне померещилось, либо я подвергся нападению человека-невидимки. В первом случае, мой отчаянный бег означал, что у меня, все-таки, далеко не все в порядке с нервами. Прямо совсем-совсем не в порядке. Второй вариант, теоретически, конечно, можно было уложить в версию о дьявольском эксперименте. Но все же, факт преследования порождением фантазии Герберта Уэллса чересчур сильно навевал мысли об очень серьезных психических отклонениях. Уж лучше у меня пусть будет нервный срыв, чем шизофрения, или паранойя, или как это там еще называется.
«Ладно, предположим, все-таки, человек-невидимка…» -- думал я, медленно продвигаясь к дому в утреннем потоке транспорта. Рассудок подсказывает, что такое, в общем-то, невозможно. Или возможно? Когда-то люди не верили и в способность аппаратов тяжелее воздуха летать, врачи не видели необходимость мыть руки перед операцией и никто совершенно ничего не подозревал о квантовой физике. Человека делает видимым отражаемый телом и одеждой свет. Наверняка, с давних пор предпринимаются попытки избежать этого эффекта. Сделали же «стеллсы» -- самолеты, поглощающие радиоизлучение. А как-то мне попадалась статья о созданном, по-моему, корейскими или японскими учеными, плаще-накидке, транслирующим на лицевую часть изображение с камер на спине. То есть, фактически, имитирующим прозрачность. Конечно, технология чертовски сложная, дорогая и, как было сказано, не слишком эффективно и стабильно работающая. Но это официальная версия – а чего на самом деле могли добиться ученые в секретных военных лабораториях? В общем-то, наверное, весьма сильного эффекта прозрачности. Тем более, ночью, тем более на бегу, в паническом ужасе, разглядеть человека в такой накидке было бы непросто. Конечно, все это похоже на бред – ну кому я сдался, чтобы напускать на меня невидимок? Но, с другой стороны, лабораторная крыса, гоняющаяся за сыром и пытающаяся найти выход из лабиринта тоже может не верить, в то, что над ней проводится эксперимент. И это неверие только поддерживает чистоту опыта. Лабораторной крысе очень тяжело поверить в то, что все стенки лабиринта возведены непонятными существами в белых халатах, что все ее действия предусмотрены теорией эксперимента, а каждый шаг записывается и тщательно анализируется.
С другой стороны, безумцу очень тяжело поверить, в то, что непонятные вещи, происходящие с ним – лишь плод его больного мозга, что все это имеет под собой вполне логичное и естественное объяснение и что он просто очень и очень нездоров.
На самом деле, чтобы принять любую из этих версий, надо сделать ряд весьма зыбких допущений и закрыть на что-то глаза. Ни у одной из них нет ни четких доказательств, ни веских опровержений. Объективно, возможны обе, просто чей-то жестокий эксперимент кажется менее вероятным, чем мой бред.
В конечном итоге, все решается простым вопросом: верю или не верю? Как в детской игре. Верю ли я Володе Крайцеву, объяснившему странный телефонный звонок, верю ли я Витьке Короткову, утверждающему, что никогда не знал никакой Ольги, верю ли я, наконец, Ане, слыхом не слыхавшей ни о каком разводе? Или я верю себе, верю собственной памяти, верю доктору, заключившему, что у меня нет серьезных проблем с головой, верю своим глазам и ушам?
Я никому и ничему не верю просто так. Я верю доказательствам, логике и причинно-следственной связи. Я верю фактам, но я не верю в допущения и не собираюсь закрывать на что-то глаза, чтобы подогнать происходящее под объяснение. Если хотя бы один факт не вписывается в теорию, значит, она не верна. В теорию о безумии не вписываются диагноз доктора, мой, вроде бы здравый рассудок, и тот факт, что мои симптомы принадлежат слишком уж различным заболеваниям, если я правильно понимаю. Галлюцинации – это одно, ложная память – другое, ну а мания преследования – третье. Хотя, наверное, возможно совмещение, не знаю. Теория об эксперименте, вроде как, объясняет все. Она в принципе может объяснить абсолютно все, исчерпывающей фразой Стругацких «Эксперимент есть эксперимент», потому как подопытной крысе никогда не понять и не постичь замысел ученых. И в этом заключается ее главный недостаток – это очень опасная теория, она позволяет отбрасывать любые логические рассуждения и причинно-следственные связи, потому как, какая уж тут логика, когда над тобой ставят эксперимент?
Так, в невеселых размышлениях я добрался до дома. Выключив двигатель, откинулся на спинку сиденья, и устало закрыл глаза. Ну не могу я поверить! Ни в одну из версий. Ни в то, что я жертва эксперимента – ну ведь бред же это, бред насмотревшегося фильмов о «Большом Брате» параноика, ни в то, что я сошел с ума – ведь я знаю, точно знаю, что все это происходит на самом деле, что была Ольга, что мы развелись с Аней, что я покупал пиво в палатке рядом с домом, сколько бы меня не пытались убедить в обратном.
«Господи Всевышний, прошу тебя, помоги мне! – взмолился я в приступе глухого отчаяния от беспросветных вопросов: «Прошу тебя, Господи, скажи, что происходит? Подай мне какой-нибудь знак, или просто объясни все, но только, прошу тебя, Господи, без этих легких намеков и двусмысленных толкований, прямо и четко, так чтобы без сомнений и метаний, ну объясни дураку так, чтобы я понял! Прошу тебя, Господи, дай мне веру, просто хотя бы скажи, что я не схожу с ума, Господи! А с остальным я справлюсь…»
Я замер, прислушиваясь к чему-то то ли внутри меня, то ли снаружи. Несколько секунд я сидел, не открывая глаз, лелея жалость к себе непонятливому и своей ненормальной судьбе. Ничего не произошло, не раздалось голоса внутри моей головы, не пришел сам собой ответ, не появилась вера во что-то. По-прежнему, одни вопросы и ни одного ответа. Но, почему-то, мне стало легче.
Размяв ладонями лицо, я несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул. Ладно, если ни одна из двух версий не подходит – будем искать третью.