Паранойя, гл. 12 Красноярск

12. Красноярск

Мне повезло – я достал билеты на сегодняшний рейс. Или это тоже часть… Часть того, что происходит? Не важно. У меня была всего пара часов, чтобы собрать самое необходимое и добраться до аэропорта. Я вернулся в ставший совсем пустым и чужим дом, и бегло осмотрел квартиру. Разумеется, не осталось никаких следов Арчи, никаких следов Ани. Ни ошейника с поводком, ни миски, ни собачьего корма, ни Аниной одежды, ни косметики, ничего. Даже никаких фотографий на компьютере. С мрачной улыбкой кивнув подтверждениям собственных ожиданий, я быстро кинул в сумку пару смен белья, ванные принадлежности, пару рубашек, зарядку для мобильника, документы и какую-то мелочь из того, что может понадобиться. Все мое барахло уместилось в легкую сумку через плечо. Окинув прощальным взглядом свое, снова ставшее холостяцким, жилище, я закрыл дверь и пошел вниз на улицу.
Только в забитой под завязку пассажирами и багажом маршрутке до Шереметьево, мне пришло в голову, что хорошо бы позвонить на работу и сообщить о своем отъезде. Впрочем, мысль это была не такая уж и сильная, из разряда «было бы неплохо сделать». Набрал номер офиса. По идее, мне должна была ответить Катя – наш бессменный секретарь, но вместо нее снова незнакомый женский голос:
-- Магазин цифровой техники «Квазар», Настя. Добрый день, чем могу помочь?
Не став отвечать, я нажал «отбой», убрал телефон в карман и безразлично пожал плечами – Настя мне помочь ни чем не могла. Но, по крайней мере, одной проблемой меньше. Не придется врать, объясняя свой внезапный отъезд.
«-- Я потерял работу!
-- Что, уволили?
-- Нет, говорю же, я ее просто потерял!» -- мрачно ухмыльнувшись, подумал я. Мной овладело спокойное безразличие камикадзе. Самолет заряжен тротилом «под самое не балуй», парашют, как поется в песне, «оставлен дома на траве аэродрома», и все что осталось – постараться попасть в цель как можно точнее. Стало на удивление спокойно и легко, происходящее уже не казалось таким страшным и диким. Ну, эксперимент – так эксперимент, значит, попробуем разыскать горе-экспериментаторов и надавать по шапкам. Сбой в Матрице – так сбой, перезагрузим и всего делов. И с масонами что-нибудь придумаем, и с инопланетянами. Черт с ними  со всеми, какая разница? Откинувшись на спинку сиденья, и прислонившись головой к стеклу, я стал глядеть в окно, ни о чем особенно не думая. Бабье лето, похоже, заканчивалось – снаружи начал накрапывать мелкий дождик. Капли лениво скользили по стеклу, складываясь причудливым узором в ручейки и озерца.
В голове крутились непонятные обрывки не то воспоминаний, не то прочитанных книг и просмотренных фильмов, какие-то сценки, фразы, фотографии… Вспомнились вдруг Стругацкие и, то ли У-Янус, то ли А-Янус, живущий в противоположном направлении времени. А что, может так же и у меня? В какой-то момент все пошло в обратную сторону, и вот я уже остался без Ани, в то время, когда мы еще не познакомились, без Арчи… Хотя нет, как-то странно, не сходится: с Аней мы познакомились уже после того, как появился Арчи. Хотя, может быть, при обратном течении времени причинно-следственная связь нарушается… В конце-концов, время – эта тема, при разговоре на которую путаются даже куда более продвинутые в этом вопросе люди, нежели я. Но все же, как-то слишком уж это фантастически выглядит. Это в НИИЧАВО такая версия могла прокатить, но в реальном мире…
Я открыл глаза, и посмотрел сквозь мокрое от разошедшегося дождя стекло на реальный мир: автомобили, толкающиеся в пробках, сигналящие друг другу и показывающие не слишком добрые жесты водители, прикрывающие головы папками, пакетами и другими подручными предметами пешеходы, яркие вывески магазинов, банков и прочая городская атрибутика – глядя на это определенно сложно было поверить в теорию об обратном ходе времени. Мир за окном выглядел очень обычным, очень скучным и предсказуемым. «Может это и есть причина?» -- шепнул мне мой Альтер Эго – «твоему мозгу надоела скука, и он придумал себе развлечение».
-- Угу. Паранойю… -- пробормотал я, и, откинувшись на спинку неудобного сиденья, снова закрыл глаза. Версию собственного сумасшествия я уже рассматривал, и отклонил. Если все упирается в вопрос веры, лучше буду верить во что-нибудь другое. Сам не заметив того, я задремал.

-- В конечном итоге, чудо является таковым только до тех пор, пока ты в него веришь. Как только ты подвергаешь его сомнению, приходят попытки все объяснить понятными и привычными явлениями, с ними – различные версии и теории, логические объяснения, научные изыскания, анализ, и прочее. И чудо растворяется в ошибочных предположениях, попытках уязвленной гордыни Человека с большой буквы постичь и объяснить то, что он не может постичь в принципе. В силу того, что природа явления гораздо масштабнее его узкого мировоззрения. – говорила Ольга.
Она сидела в мягком кресле, прикрыв глаза, изредка затягиваясь сигаретой. Голос ее был негромкий, спокойный – она не старалась что-то объяснить, или передать, или, тем более, убедить в чем-то. Она просто говорила то, что в данный момент думала, и такие разговоры с ней я любил больше всего, независимо от того, был я согласен или нет.
-- Вспомни, этот апостол… Андрей, кажется, он не зря начал тонуть, как только усомнился в том, что идет по воде. Если бы братья Райт хоть на миг подумали «черт, да ведь это же невозможно!» -- черта с два бы они полетели.
-- Да, но ведь, аппараты тяжелее воздуха вполне способны летать, это вовсе не идет вразрез с наукой. – вставил я.
-- Правильно, но это потом стало так! В то время для всех это было чудом. Потом виденье мира расширилось, умные люди придумали объяснения, и, вуаля, мы летаем на самолетах!
Я в восхищении покачал головой: Ольга могла очень убедительно донести абсолютно нелогичную мысль. Подмену понятий она использовала с чисто женской легкостью и изяществом. И все же, меня на этом не возьмешь.
-- Ну а как быть с космическими полетами? Жюль Верн писал об этом задолго до полета Гагарина.
-- Правильно. Иногда, кругозор и научный подход идут впереди. Тогда, это называют не чудом, а научно-техническим прорывом. – Ольга открыла свои потрясающего цвета глаза, и задумчиво посмотрела на меня: -- Но иногда, чтобы сделать что-то, или увидеть, надо верить. Не искать научные объяснения, не раздумывать «а возможно ли, а получится ли?», не придумывать псевдо-логические версии, не пытаться анализировать и докапываться до сути – надо просто верить. Верить и делать свое дело.
Она замолчала, продолжая внимательно смотреть мне в глаза…

-- Друг, Шереметьево-1, ты выходишь?
Не сразу я сообразил, где я и что здесь делаю. Подхватив свою сумку, и пробормотав «спасибо», выпрыгнул из маршрутки. Не помню точно, был ли у нас с Ольгой подобный диалог, но ее лицо, ее колдовские глаза стояли перед моим взглядом очень четко, а в ушах еще звучал ее мягкий бархатистый голос. «Надо просто верить…»

Аэропорты… Они все разные, но все чем-то похожие. В каждом из них есть все: встречи и разлуки, любовь, ревность, ненависть, кражи, страх, восторг, ожидания, надежды, тревоги, смерти, рождения, черное, белое, светлое и темное, хорошее и плохое.
Здесь ты можешь быть любым: черным, белым, странным, обычным, высоким, низким, модным или неопрятным – аэропорт примет тебя любым. Для аэропортов все равны. Они только перевалочный пункт, перекресток миров. Аэропорты – узлы переплетения судеб самых разных людей, точки смешения языков и обычаев, срезы накладывающихся и пересекающихся друг с другом стран и народов.
Я люблю аэропорты, люблю их вечную суету, не затихающее ни днем, ни ночью движение, бурлящую и кипящую жизнь. В аэропортах можно встретить или увидеть кого и что угодно. Аэропорты – это некая квинтэссенция жизни, собранные воедино наиболее острые и разрозненные ее части. Внимательного наблюдателя аэропорты могут научить очень многому…

Регистрацию я прошел без происшествий. Короткий и не слишком пристальный досмотр, полчаса в зале ожидания, и вот она посадка. Предъявив билет, вместе с разношерстной, но чем-то неуловимо похожей толпой пассажиров, я погрузился в автобус. По-прежнему шел дождь, и всю дорогу до самолета, я смотрел сквозь капли на стекле на серое и немного унылое здание терминала, будто прощаясь с ним навсегда. У меня было странное ощущение, будто во сне, когда ты еще веришь в то, что все что ты видишь и чувствуешь – реально, но уже подозреваешь, что где-то, все-таки, тебя обманули. Только где?

 Многие люди боятся летать на самолетах. Я никогда не мог понять почему. Нарастающий гул турбин, переходящий в рев, ускоряющийся гремящий разбег по взлетной полосе, мягкая лапа инерции, вдавливающая тебя в спинку кресла, и сладостный миг отрыва от казавшегося еще секунду назад неизбежного серого бетона. Не веря самому себе, собственным глазам и ощущениям, ты вдруг понимаешь, что уже летишь, а все твои заботы, проблемы, неурядицы и тревоги остались там, на земле. Вокруг тебя только бескрайнее небо, под тобой убегающая вдаль земля, стремительно уменьшающиеся ангары, домики, ленточки дорог. Все, ты уже не на земле, ты недоступен для звонков, ты оставил позади все обиды, долги и вопросы, попрощался с теми, кто тебе близок, махнул рукой на тех, на кого тебе наплевать. Ближайшие несколько часов от тебя уже ничего не зависит – ты летишь вместе с сотнями тонн метала, пластика, медных проводов, вместе с такими же, как и ты бросившими вызов притяжению, людьми. Разобьется ли твой самолет, сядет ли мягко – на все воля Судьбы и умение экипажа. А ты можешь расслабиться и просто наслаждаться полетом, небом, гулом турбин и первозданной беззаботностью небожителя.
Как всегда, после взлета, пришло умиротворение и спокойствие. Полет для меня – это нечто святое, это время, когда не стоит думать ни о каких проблемах, не стоит пытаться решать загадки или искать ответы. Я до максимума откинул спинку кресла, прислонился головой к дребезжащему фюзеляжу, и, закрыв глаза и отгородившись наушниками от шумно поглощающих успокоительное соседей, задремал, растворяясь в музыке.

Я стоял на опушке леса, на узкой тропинке, выныривающей из-за сосен. Крупные хлопья снега скапливались на волосах, на ресницах, залетали за воротник, но я не замечал их, как не замечал холодного ветра. Прямо передо мной, всего в паре сотен метров была больница им. Святого Луки. Вернее, начинался огораживающий ее забор. Снова заворожено, как в первый раз я смотрел на кресты, вращающиеся над ее крышей. Кто-то по-прежнему угрожающе сверлил взглядом спину, по-прежнему я чувствовал исходящую от них и от стен больницы угрозу. Но на этот раз страха не было – он превратился в легкий холодок в груди, в замирание сердца как перед прыжком с парашютом. Я чувствовал, что те за моей спиной подходили ближе. Но все было правильно…

Кто-то легонько прикоснулся к моему плечу, и я открыл глаза, поворачивая голову. Стюардесса, дежурно-вежливо улыбаясь, что-то мне говорила, но я не слышал ни слова. Сообразив, что у меня в ушах все еще наушники плеера, я выключил звук.
-- Что, простите?
-- Мы уже приземлились.
-- А… спасибо – растерянно проговорил я, оглядываясь. Действительно, самолет, судя по ощущениям, уже твердо стоял на земле, а пассажиры, как всегда, создали очередь в ожидании, пока подгонят трап и откроют двери. Я устало потер лицо ладонями, разгоняя кровь. В который раз пообещал себе, что когда-нибудь высплюсь. Когда все закончится.
От сухого кондиционированного воздуха и ни на что не похожего запаха самолета, в носу щипало и дышалось тяжело. Чтобы как-то занять время, пока очередь у выхода рассосется, я стал вглядываться в окно. Не сразу в темноте проступили очертания здания терминала, других самолетов и ползающих по бетонному полю, словно муравьи, вспомогательных машин. Здесь тоже было темно, и шел крупный снег. Похожий на пепел…

Зная, насколько различаются обычно цены внутри и снаружи аэропорта, игнорируя настойчивые предложения таксистов, я вышел на улицу. Мягкий ковер снега укрывал асфальт, засыпал машины, людей. Подчиняясь шутнику-ветру, он, почему-то, всегда норовил упасть на лицо, в какую бы сторону ты не шел. Подняв повыше воротник и натянув перчатки – слава богу, догадался взять, я направился к стоянке, по опыту зная, что недостатка в таксистах там тоже не будет, но обойдется это куда дешевле.
Между двумя припаркованными «волгами» стояла группка мужичков, притоптывающих на месте, чтобы не замерзнуть и обсуждающих что-то связанное с не то замерзанием, не то пересыханием поплавковой камеры. Когда я подошел ближе, они замолчали и с алчностью уставились на меня.
-- Вечер добрый. До Спортивной сколько?
Они переглянулись, потом один из них, отшвырнув окурок сигареты в сторону, и залихватски подкрутив усы, выдал:
-- Полторы!
 Мысленно присвистнув, я покачал головой:
-- До свидания. Я не турист.
Какое-то время, мы молча разглядывали друг друга. Пожав плечами, я развернулся, чтобы уйти, но тут он спросил:
-- Ладно, сколько?
-- Триста, и то только потому, что идет снег.
-- Пятьсот! – немедленно ответил он.
-- Четыреста. -- начиная улыбаться, предложил я.
Пожевав усами, и тоскливо поглядев на пассажиров, разбредающихся по машинам встречающих и реденькой цепочкой топающих к автобусной остановке, он махнул рукой и согласился:
-- Ладно, поехали, что с вами, местными, делать.
Довольный маленькой победой, я прошел за ним к старенькой «волге». Внутри, против моих ожиданий было чисто, довольно уютно, и, главное, тепло. Крикнув что-то неразборчивое товарищам, водитель уселся, хлопнул дверью и завел мотор. Мы тронулись.

Снег сыпал все сильнее. Дорога превратилась в сплошное белое месиво, машины передвигались очень медленно и осторожно, будто на ощупь. «Волги», составляющие видимое большинство, входили в повороты величаво, как крейсеры, с красивыми заносами кормы. Стеклоочистители в неравном бою уступали стихии, и водитель, склонившись над рулевым колесом, напряженно вглядывался вперед, ругаясь сквозь зубы время от времени. Я думал о том, как объяснить матери свой внезапный приезд так, чтобы не волновать ее лишний раз.
-- Ничего себе! – воскликнул водитель.
-- Что такое? – не понял я. Тот показал пальцем куда-то вправо, и я машинально повернул голову. Слишком поздно я почувствовал подвох, начал оглядываться, но успел только увидеть боковым взглядом синюю вспышку и услышать электрический треск, а потом кожу около шеи обожгло, тело стало ватным, в глазах потемнело, и я отключился.