Паранойя, гл. 14 Попытка к бегству

14. Попытка к бегству

Минут через пять, я вышел из туалета, одетый в его джинсы, рубашку и ботинки. Одежда была мне мала, ботинки жали, но это было лучше, чем пижама. Подойдя к окну, я выглянул наружу: белое заснеженное поле и темная полоска леса метрах в двухстах-трехстах. Снег продолжал идти. Решетки на окне разрушили мои надежды выбраться этим путем. Ярко освещенный прожекторами снег перечеркивали три огромные тени. Они менялись, потому что, то, что их отбрасывало, двигалось. Я вздрогнул, сообразив, что именно это было – кресты на крыше.
В комнате врачей действительно никого не оказалось. Я пошарил по столам и шкафам, надеясь найти какое-нибудь оружие, но нашел только черный пиджак из тонкой кожи. Подумав, надел его под халат – если удастся выбраться, он мне пригодится. За неимением лучшего, в качестве оружия прихватил маленький табуретик на металлических ножках. Он был достаточно тяжелый и достаточно удобный, для того чтобы ударить не ожидающего подвоха человека. Может быть днем, мне удалось бы выбраться отсюда незамеченным, но всех ночных дежурных охрана, наверняка, знает в лицо.
Около двери я прислушался. С той стороны доносились звуки работающего телевизора – реклама какого-то чистящего средства. Прикинув про себя свои возможные действия, я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, успокаивая нервы и дрожь в руках. Получилось слабо, но другого выхода не было – никто не поможет мне отсюда выбраться, кроме меня самого. Держа наготове табурет, я открыл дверь, стараясь сделать это одновременно и осторожно, и не вызывая подозрений. К моему разочарованию, пост охраны оказался не рядом с дверью, а метрах в пяти дальше. Собственно, не пост даже – просто в кресле перед телевизором сидел крепкий молодой человек в черной форме. Он удивленно уставился на меня, пытаясь сообразить, кто я и что здесь делаю. Не давая ему опомниться, я пошел вперед, подняв вверх табурет и быстро тараторя:
-- Привет! Ты посмотри, что случилось – ножка отломалась! Нет, ну ты прикинь, сидеть же вообще невозможно, блин! Что делать, у тебя нет клея, случайно? Или, может быть дрель и пара саморезов, я бы вмиг починил, вот посмотри, здесь и здесь просверлить…
Охранник удивленно перевел взгляд с моего лица на табурет, до него начало медленно доходить. Я подошел почти вплотную, когда его лицо озарилось догадкой, он потянулся к дубинке на поясе, но я успел размахнуться и резко опустить табурет ему на голову. Со стоном он рухнул обратно на диван.
Убедившись, что охранник придет в себя нескоро, забрав взамен табурета его дубинку, я почти бегом пустился по коридору, и нырнул в правую дверь.
Пост сестры оказался высоким деревянным барьером, заканчивающимся на уровне груди, вроде барной стойки. Только выше начинался прозрачный пластик, такой же, как я видел на дверях раньше, не имеющий ничего общего с барами. За ним на стуле сидела стройная рыжеволосая девушка и читала книжку. Я подошел ближе, и она вскинула голову. Ее красиво изогнутые брови удивленно поползли вверх, серо-зеленые глаза распахнулись.
-- Костя? – спросила она, -- Что ты здесь делаешь?
Секунду я смотрел на нее, не веря самому себе, а потом меня захлестнула волна радости и небывалого восторга.
-- Ольга?! Ольга! – закричал я, кинувшись к «стойке».
Она чуть вздрогнула, и неуверенно улыбнулась:
-- Ну, конечно, это я! Ты зачем вышел из палаты? По ночам надо спать, я же говорила тебе!
-- Ольга, Олечка, милая, о чем ты? – не  понял я, все еще ничего не соображая от радости встречи, -- что ты здесь делаешь, что происходит?
Нахмурившись, и задумчиво покусывая губку, она спросила:
-- А ты не помнишь? Как ты вышел из палаты? И зачем?
-- Из какой палаты?! – воскликнул я, -- Я сбежал из живодерни там внизу. Санитары-алкоголики и медсестра-нимфоманка хотели сделать мне лоботомию.
Ольга нахмурилась еще сильнее, в ее голосе зазвучала тревога:
-- Там ничего нет, Костя. Нет никакой живодерни внизу, о чем ты?
-- Есть! Там, внизу, за красной дверью! – продолжал настаивать я.
Помолчав, и внимательно меня разглядывая, она, наконец, ответила:
-- Нет, Костя. Тебе… показалось. Ты не совсем здоров, вот тебе и мерещится всякая жуть.
Что-то было не так… До меня наконец-то начало доходить. Страшная догадка застучалась в двери моего мозга, но я не хотел в нее верить, не хотел слушать и слышать. И все же, вопросы один за другим вспыхивали в голове, сами собой, складываясь в правильный ответ на все происходящее. Совсем не то озарение, что я действительно хотел бы почувствовать, совсем не тот ответ, что я хотел найти. С громким лязгом кусочки огромной мозаики задвигались навстречу друг другу, складываясь в понятную, но очень страшную картину. Что она здесь делает? Что я здесь делаю? О какой палате она говорит? Ответ напрашивался сам собой, сколько ни старайся не замечать его. Неужели, я действительно просто один из пациентов, она – медсестра в этой больнице, а все остальное – лишь плод воображения моего больного мозга, галлюцинации? Ноги стали ватными, сердце стукнуло как-то неправильно, и в груди резко и очень неприятно закололо.
-- Оля, скажи… Я… Я псих, да? – слабым голосом спросил я.
-- Ну, Костя! Зачем ты так… Ты просто нездоров. Но ты поправишься, обязательно поправишься! – сказала она, неловко улыбнувшись. Так говорят с маленькими детьми. С умалишенными. С безнадежно больными. Со мной.
Она встала и вышла из-за барьера через дверь за ее спиной. Обойдя пост, быстрым шагом подошла ко мне. Все это время я стоял, опираясь на стойку, и старался не упасть. Ноги едва держали. Во рту стоял горький привкус разбитых вконец надежд и потерянной веры. Если все что было до этого – неправда, если я сумасшедший, не способный отличить собственные фантазии от яви… Не было Арчи, не было Ани, не было встречи с Ольгой, не было работы аналитиком, ничего не было… Ничего. «Вы всегда были здесь…» -- вспомнил я. Значит, я неизлечим… Зачем тогда вообще жить? Глаза заволокло пеленой, по щеке скатилась слеза.
Ольга подошла вплотную, и положила руку мне на плечо. От нее пахло духами. Теми, которые я помнил.
-- Пойдем, Костя. Я отведу тебя в палату. Ты ляжешь в постель, я дам тебе таблетки. Я посижу с тобой, пока ты не уснешь, хорошо? – ласково проговорила она.
Я встряхнул головой, шмыгнув носом.
-- Ну пойдем же! – Ольга погладила меня по щеке, -- ты очень устал.
-- Нет, -- прошептал я. Я не знал больше ничего, ни что происходит, ни во что верить, ни что делать. Я окончательно потерялся, и больше всего мне сейчас хотелось отвернуться к стенке, натянуть одеяло на голову и отключиться. А потом проснуться, и чтобы ничего этого не было, чтобы рядом была Ольга, но не было никаких больниц, санитаров, чтобы я не был сумасшедшим, или чтобы я хотя бы не знал об этом. Некоторые вещи лучше не знать. Узнав их, ты теряешь всякую надежду, всякое желание бороться или искать, или вообще что-то делать. Потому что, что ты можешь сделать, если не в состоянии отличить явь от галлюцинаций? Узнавая такие вещи, ты теряешь себя, и вот тебя уже нет, есть только еще один из пациентов психбольницы, пускающий слюни и придумывающий сам себе разные истории про своих собак, жен, любовниц, работу и все то, чего у него никогда не было. И никогда не будет, потому что, когда так все плохо, шансов на излечение уже нет. Выздоровление – это борьба, а для того чтобы бороться, надо быть кем-то. Лучше бы я остался в Москве, ну, вернее, остался в Москве в своих галлюцинациях, лучше бы я закрыл на все глаза и поехал в воображаемый отпуск, лучше бы я был сейчас на своей воображаемой работе. Лучше бы я остался в живодерне внизу. Лучше бы, я умер.
С трудом передвигая непослушными ногами, я отошел на шаг. Мягко улыбаясь, и ступая за мной, Ольга продолжала уговаривать:
-- Ну что ты, как маленький! Ты же знаешь, что надо вернуться обратно. Пойдем!
-- Нет, Оль. Я не могу! Я не вернусь. – прошептал я, удивляясь самому себе. Что я не могу? Меня вообще нет, нет никакого Кости, не было никакой прошлой жизни. «Я всегда здесь был».
В голове загудело, в груди снова резко закололо, на этот раз, сильнее. С отстраненным безразличием, почти с радостью я ощутил, что сердце забилось не в такт. Еще несколько неправильных сокращений, острая боль в груди, от которой перехватывает дыхание, встающая в последний раз красная пелена перед глазами, а потом тишина и долгожданный покой – разрыв миокарда, или инфаркт, или как это еще называется. Смерти все равно, нормальный ты, или сумасшедший. Смерть даже у психов настоящая. После смерти не бывает больных. Это прекрасно.
По лицу Ольги пробежала судорога какой-то внутренней муки, улыбка стала грустной:
-- Ну почему ты не хочешь?
Устало помотав головой, едва шевеля немеющими губами, я прошептал:
-- Я не не хочу, Оль. Я не могу.
Она прикоснулась ладонью к моей щеке, нежно погладила. В уголках ее глаз стояли слезы. Я хотел ей сказать, что все в порядке, что так гораздо лучше, что наконец-то все станет правильным. Я хотел ей сказать, что я люблю ее, но губы уже не слушались. Вообще тело не слушалось, ноги подкосились, и я медленно сполз на пол. Мне хотелось посмотреть на нее еще раз, но глаза уже ничего не видели.
Я почувствовал, что Ольга обняла обеими ладонями мое лицо. Ее прикосновение сейчас казалось единственным настоящим в моей жизни. От ее ладоней в тело вливалось тепло, и что-то еще. Какая-то последняя надежда, или вера, или еще что – что-то такое, что не позволяло прямо сейчас умереть. Я изо всех сил распахнул глаза, пытаясь прогнать темную пелену и разглядеть ее лицо. Ее зеленые глаза были совсем-совсем близко. Едва-едва мне удалось сложить губы в некое подобие улыбки.
-- Ты упрямый… -- ласково проговорила она. Потом, прижавшись губами к моему уху, она прошептала:
-- Верь себе, Костя. Никому больше, только себе. Просто верь. И… прости меня.
Я не очень понимал, о чем она говорит, но, собрав последние силы, волю, и то, что влилось в меня через Ольгины ладони, я едва слышно выдохнул:
-- Спасибо тебе… за то, что ты была настоящей.
Ольга всхлипнула. Это было последнее, что я смог сказать, последнее, что я смог услышать, и последнее, что я запомнил. А потом я окончательно провалился в темную бездну.