Рыжий дед

                отрывок из романа "ЦИТАЛА. Украденный посох"

Роман с стиле фантастического детектива. Первые критики назвали роман уже не столько фантастическим, сколько сюрреалистическим....

            Х                Х               

На военном аэродроме в Потсдаме, Восточная Германия, 13 октября 1982 года стоял туман. Всем туманам туман. Теплую немецкую землю три часа поливал ледяной вечерний дождь. Группа офицеров и солдат, грузивших ящики, ящики, ящики; уставшая до изнеможения, была построена здесь же на взлетном  поле. Машину  с блестящим от дождя тентом и тяжело хлопающей задней бортовой частью, подогнали почти вплотную к людям. «По машинам!» - команда прозвучала из глубины строя, в туманной массе которого были не видны ни лица, ни звания. Промокшие насквозь офицеры и солдаты быстро, как в правильном мультфильме, загрузились на борт ГАЗ-66. Кто-то из старших офицеров дал внутри фургона ещё одну команду: «Офицеры – у края!». И плотно прикрыл тент.
Никто кроме него не увидел,  как по ту сторону пелены остановилась машина с выключенными фарами, из которой выгрузилось двенадцать человек с экипировкой похожей на альпинистскую. Без построения, безшумно, как тени, все двенадцать, спрыгивая из машины, сразу бежали мимо трапа ИЛ-18 к багажной дверце… ГАЗ тронулся и уже никто не увидел, как двенадцатый вышел обратно.  Это был особист – полковник, который покинул самолет не раньше, чем пожал реки всей группе. Одиннадцать человек улетали туда, откуда можно было не вернуться. Никому и никогда.
            
…Бывший старшина артиллерии Станислав Пигаш ждал пенсии и последних наград перед пенсией после двадцати лет сверхсрочной службы. Десять из них прослужил старшиной, а потом появилось звание прапорщик, и он стал прапорщиком …
Приписан он был вообще-то к артиллерийскому полку, расквартированному под Магдебургом, но служил там в  спортроте. Если разобраться, то в армии Пигаш остался из-за того, что в родной поселок не хотел возвращаться даже в страшном сне. Когда-то была это ямщицкая казачья станция в степи. Потом стала станцией железнодорожной с названием Рудный Клад.  Но с кладом, наверное, что-то не заладилось, и  станция теперь встречала теперь лишь слепые поезда, которые шли в город Светлый и полупустыми возвращались обратно. Город находился в каких-нибудь 20 километрах восточнее и дразнил своей сказочной жизнью, в которую попасть было очень непросто, а сейчас, после Германии, не особенно-то и хотелось.
Там, на границе казахстанских степей и южного Урала без него - умерла мать, без него вышла замуж сестра и потерялась на просторах генофонда СССР с новой дурацкой фамилией. По двум письмам после замужества её Пигаш так и не успел правильно запомнить новую сестрину фамилию… Казалабринец?.. Косалавренец?… Козла нашла и пипец!
А отца Пигаш  даже и не помнил – погиб батя где-то под Варшавой в Великую Отечественную. 

Сидящие в самолете восемь солдат, прапорщик и два офицера думают, что они летят в Афганистан, а на самом деле по маршруту Потсдам – Гратиешты (Румыния) – Ангола… Четверо из десяти – воспитанники Славы Пигаша. Они были кандидатами и мастерами по борьбе, боксу, стрельбе и гимнастике ещё до армии. Благодаря Пигашу стали мастерами стрельбы, лежа на спине, борьбы со связанными руками, бокса с метанием всего, что способно втыкаться. Пигаш – не рукопашник. Он – самородок. Он – чокнутая оренбургская шпана, выросшая в воина, способного драться в любом положении и даже застрелиться, раскусив капсуль патрона прямо у себя в пасти.
Так не бывает, но девять своих приемов из каждых десяти Пигаш изобрел сам. Мозги у него так устроены. Когда он вычитал, что члены японской мафии якудза перекусывают себе язык и захлебываются венозным потоком из-под языка – этакая «самурайская смерть», Слава Пигаш сразу сказал: фигня. Человека можно перевернуть вверх ногами, заморозить ему язык уколом парамедола или заткнуть венозные свищи какими-нибудь тампаксами. «У меня бы перекусывали столько, сколько хотели… Если есть у контролера хотя бы 20-30 секунд, то любого с откушенным языком можно спасти…». Старшина долго химичил с братьями из дивизионного медсанбата, создал несколько моделей ротовой полости и пихал в эти металлические и резиновые морды патроны от пистолета Макарова и 7.62 от Калашникова. Патроны взрывались исправно, но разносили не то, что надо – щеки, челюсти и лишь иногда сам условный череп. «Иногда» Славу не устраивало. Нужна была стопроцентная гарантия. Как правильно застрелиться, Пигаш увидел во сне. Утром он запихал себе в рот патрон без пули, и, конечно, вытряхнул порох…  Угол был правильный. Клацнул зубами Пигаш тоже правильно. Не мог говорить больше недели. По ожогу языка и гортани понял, что пуля улетела бы туда, куда надо – в гланды. Эксперимент он повторял ещё дважды. Обстоятельный мужик Слава Пигаш.

Четыре воспитанника, которые летели сейчас вместе с ним в самолете, умели то, что и он. И даже патрон поставить правильно к гландам, пожалуй,  смогли бы. Убийцы, садисты и головорезы – эти определения к ребятам не подходили, но Пигаш немного грустил,  что уже дня через два смогут подойти. Убийцами и садистами не всегда становятся по желанию или по слабости. Иногда это просто работа.  И ещё потому, что ребят слишком хорошо учили, так что шансов у их противников умереть с достоинством не больше, чем у курицы.    

Сергей Берко, Альберт Гагава, Иван Рой-Сермежко, попросту Рой, и Сергей  Куликов… У каждого были свои таланты. Эх, не тех мы чемпионов чествуем… Отслужат, уйдут на гражданку и через три года останется от нынешней, высшей формы психической и физической подготовки одно воспоминание…
Самолет гудел на высоте почти десять тысяч метров, но сидящим казалось, что и внутри и за бортом никак не закончится дождь. От одежды пахло сыростью, а команды расслабиться, расстегнуться так и не поступило. Пигаш спал с открытыми глазами, уставившись на крючок за плечами Гагавы.

                Х                Х                Х

Задача «ангольской группы» была непростой, и казалась бы фантастической, если бы  другие службы не пахали неделями, чтобы все подготовить. Дело в том, что в УНИТа застрял  местный генерал, который давно должен был выйти на связь, но всё не выходил. Он мог быть уже казнен своими, но оставалась надежда, что они еще не решили, что с ним делать.  Похитить генерала решено было, имитировав его пленение спецслужбами Кубы. Вторая задача – в ходе операции требовалось освободить действительно плененного заместителя командира «Веги», одного из подразделений кубинских коммандос. Такая вот запутанная ситуация. Но слишком многое зависело на всем юге Африки от местоположения этих людей. Особист, наверное, смог бы много рассказать, но делать этого было нельзя, да и не факт, что его самого не ввели в заблуждение. Задачу он вообще разъяснил только руководителю группы – майору Висельникову, а уж тот монотонно, как диктор аэропорта, проинформировал бойцов уже после взлета. Пигашу особых пояснений не требовались. Он был в Анголе уже дважды, но никогда не требовалось погружаться так далеко. База УНИТА, которую его группе надо было вскрывать, находилась в районе Нгебе-Ву, а это почти 600 километров от побережья.  Но все сидевшие в «мокром» самолете были свежи, как быки перед корридой, и Африка представлялась им местом поэкзотичнее, чем афганские пандшерские ландшафты.
Падали они в люк и любовались красотами звездного неба в четвертом часу утра. В шесть часов в условленном месте из одиннадцати собралось десять. Один упал в африканский континент навсегда. Что с ним случилось, не известно по сей день.


… Военный пенсионер Пигаш Станислав Егорович одиннадцать лет спустя (а точнее – одиннадцать лет и шесть месяцев) солнечным апрельским деньком 1994 года стоял на автотрассе Москва – Егорьевск у стеллажа-прилавка с разложенной на нем «Гжелью» и изображал из себя торговца. Он на самом деле часто тут появлялся, как сборщик «общака» от люберецких, но сегодня надо было изображать торговца. Позади Пигаша, в двадцати шагах и чуть правее, за азербайджанским мангалом и шашлычными пристройками, в будочке от дождя сидел «пацан» с АКС, гранатой и набором «йод, бинты и баяны», ну, то есть шприцы. Через дорогу, в узкий переулок с поворотом на гаражи, должны подъехать через полтора часа «Москвич-Пикап» и микроавтобус. Там тоже будут люберецкие – люди Пигаша – и, как можно предположить, пацаны и с другой, передающей, стороны. Передавалось оружие. Партия была средней тяжести. Восемьдесят два ствола, в основном – автоматы.
Не в первый раз. Оружие покупали порой и в более рискованных условиях. Здесь же осложнений быть не должно.
Осложнения приехали на пятнадцать минут раньше нужных машин. Это был фиолетовый подержанный «Форд», из которого вышли двое мужчин, один сорока, другой пятидесяти лет. Второе «осложнение» - это приехавший за две минуты до «Форда» военный фургон. Встала эта гробина очень неудобно. Пигаш поругался с водителем-мальчишкой, который по неуми перегородил подъезды к прилавкам (но главное – закрыл видимость и Пигашу и пацану- стрелку из прикрытия). Рассмотреть и «расшифровать» эту фуру было делом нехитрым. Обычная мобильная ремонтно-техническая мастерская. Водила МРТМ и старший лейтенант были «реальными», то есть не подставными куклами какой-нибудь милицейской или гэбэшной операции. Они сами сняли напряжение, растворив задние двери кунга, где валялись  битые фляги и канистры. Сдавали как лом цветного металла что ли? Похоже, что именно так – подрабатывали, растаскивая армейское имущество.
У стеллажа с чашками гжели и прочей стекляшкой встали те двое мужчин, вышедших из «Форда». Пигаш погладил бороду и уже почти разинул рот, чтоб сыграть роль старого мастерового, понимающего гжель и сокрушающегося о закрытых и разоренных древних промыслах, как вдруг мужик, что был помоложе, стоящий в трех-четырех шагах от другого, переместился к пятидесятилетнему грузному своему напарнику, толкнул его в грудь, и тот от не слабенького, видимо, толчка откачнулся прямо на стеллаж. А потом – ба-бах! – со стеллажа на ноги этому толстому упала ваза. Вообще-то фуфло – эта ваза, ценности не представляет, но ёханый ба-бай! Весь стеллаж-прилавок заиграл, пошел винтом, а потом и вовсе завалился на один конец, выгнулся всей своей конструкцией и, словно катапульта выстрелил гжельской чашечкой в лобовое стекло «Жигулей» стоящих поодаль. И та-акая канитель началась!… Ну, очень не вовремя. Очень.
Потом, конечно, понятно стало, что, оказывается, с верхотуры эта ваза сама завалилась, но этим все не закончилось. Вояки, сдавая назад,  долбанули «Форд», раскрошив ему фару.
Слава ситуацию разгребал быстро. За йодом и фурацелином  забежал в будочку, коротко бросил пацану-стрелку: «Этого, серого, держи на мушке. Профессионал. Особое внимание». И побежал латать ногу тому, который сидел на обочине.
Толчок в грудь… Перемещение по линии всей массы тела…Больше трех метров. Удар. Сдерживание. Выход из-под…вазы. Пигаш давно такого не видел. Что в грохоте посуды, в ругани и суете не заметили другие, заметил он, бывший инструктор спортроты, а  затем спецгруппы ГРУ. Человек в сером вытащил своего товарища таким действием, которое в стране могут повторить человек триста, не больше… Это был элемент из «маятника». Пигаш шёл к сидевшему на обочине и ещё раз на глаз оценил, что произошло. Да, перемещение более, чем на три метра, вправо-назад. И как переместился! И как ударил! Толкнул, а потом уже падающего товарища успел придержать за ворот. Нет, не ошибся Пигаш. Не показалось… «Бля, неужели «эти», по оружию, на хвост сели?! Тогда крындец – от них не уйдешь…»
Но всё закончилось быстро. Дед Пигаш, продолжая играть свою роль, чуть не начистил морду старшему лейтенанту из МРТМ. Мужички из «Форда» как-то слишком быстро засобирались. Человек-маятник слишком быстро и пристально огляделся вокруг, явно не желая привлекать  к себе внимания. Пигаш поймал и это его действие. «Может, они от поставщиков оружия? Проехали тут с пронюхом и на-ка, на неприятности попали?» - пытался оценить ситуацию Пигаш, стоя у прилавков с битой гжелью. Но роль разоренного аварией местного дедка он доиграл достойно – требовал деньги, орал матом, - Это не его день! Счас ещё метеорит, б.., на голову е…ся! - дал свой телефон для уплаты должка, потребовал телефон у этого «серого маятника».
 
                Х                Х                Х

…Огороженная валом прозрачной сухой колючки, кустов, видимо, рубленных и поставленных «на попа», база УНИТа оказалась совсем не хижиной. Её подпиралаи четыре вала крупных камней, над которыми, вбитый в утес, как осиное гнездо, висел наблюдательный «мешок» из камней, лиан и глины. Было бы наивно предполагать, что это единственный наблюдательный пункт с той стороны. Часть строений самой базы было тоже из камня, обмазанного глиной, часть деревянной, где «цокольные этажи» были, кажется, местной модой – наполовину здания были врыты в землю, как классические блиндажи.
Сутки группа изучала режим базы. Потом вторые… Не везло. За сорок восемь часов ни одной конной, пешей или мото фигуры, которая бы покинула базу, или, наоборот, навестила её. Внутри самой базы движение было вялым, но сосчитать кое-что удалось. Судя по флягам и котлам, жратву готовили на 30 – 40 человек (по оптимистическому варианту), возможно, даже меньше. Это была «радость». В инструктаже предполагалось, что группа столкнется с  подразделением до восьмидесяти-ста человек.
Ночью делали проход. Залысина на участке от кромки джунглей до сухих валов и колючей проволоки была, конечно, минирована. Подготовив проход и площадку для опорных прыжков, стали дожидаться дня. Атаковать решили в обед, так как именно в это время была возможность при максимуме освещенности накрыть плотным огнем  максимум народу. Получилось.
Два снайпера группы контролировали прорыв восьми человек внутрь базы. Выглядело все так. Вперед, на опорную площадку, выполз Пигаш. Ему предстояло стоять раком, потому что с его спины прыгали первые двое. Прыгали прямо на сушняк с растянутыми плащпалатками, накрывая колючки, обеспечивая самим же себе быстрое освобождение от всего лишнего, что могло зацепиться. Прямо в прыжке они бросали по две гранаты… Дальше была задача быстро высвободиться и надымить и нашуметь в разных секторах базы – швыряя гранаты…Это первые 20-30 секунд. Предполагалось,  именно в это время завалить столовую. Ну, столовая, положим, громко сказано - просто широкий полуокоп со скамейками и навесом из жердей и сухих листьев, похожих на пальмовые. Там в земельном холоде держали, видимо, провизию, ели и, кажется, даже молились и мылись эти черные солдаты Африки.
Не ожидая результата «работы» первых двоих, следом за ними прыгали два следующих бойца – это были оба офицера группы – прыгая со спины Пигаша, накладывали на сушняк и колючку ещё одну линию тряпья – четыре секунды на первое, шесть секунд – на второе, по три секунды на разбег каждому, две секунды на объективные и субъективные случайности… Развернувшись по отношению друг к друг к другу на девяносто градусов, офицеры должны были прикрыть бросок следующей волны, где шли ещё трое и здесь начиналось уже самое сложное и опасное. К этому моменту база должна была уже «очнуться» и начать сопротивление… Запрыгнули двое из трёх. Пигаш, оставаясь снаружи периметра, видел, как третий получил две пули сразу и повис на обратной стороне колючки. Через несколько секунд ещё одна пуля попала висящему бойцу в голову…

… Но задача была выполнена.
Они несли по джунглям убитого товарища, ещё одного раненного в ногу и кубинца, который находился в бессознательном состоянии. Его обуяла какая-то болезнь, по внешним признакам похожая на малярию, но, видно, что-то там было ещё. Кубинец был серый и сухой, как пепел, что совсем не характерно для малярии – серыми были губы и веки, будто его валяли в пепле или искусственно сушили на каком-нибудь вертеле… Генерала не нашли. Либо его здесь не было вовсе, либо он валялся среди мертвецов с изуродованными лицами, оставшимися на базе. Расследованию, кто там есть кто, обстоятельства не благоприятствовали. Группа шла по джунглям в тот сектор, который был оговорен инструкцией, кололи  раненного и больного антибиотиками… Строго говоря, был и третий раненый – один из офицеров. Но порванная осколком мякоть мышц на спине ранением не считалась.
Первый раз передохнули после трех с половиной часов перехода. Ели орехи из сухого пайка, сушеный лук и таблетированный мед, твердый, как карамельки. Вода была только в лианах. Пить из открытого источника запрещалось, а после «медовых карамелек» очень хотелось. Да и после боя особенно хочется пить. Но нарушить инструкцию не рискнули. 
Удивляли своей выносливостью и силой рук Гагава и Рой. Большую часть времени убитого бойца нес Иван. Не понятно, что он там пережил, сколько негритосов завалил, но в глазах его была угрюмая сосредоточенность и даже исступленность. Он вытирал грязь с лица убитого товарища…  Пигаш помнил этого парня по спортроте, но тот был не его воспитанником. Измайлов. Даргинец. Точнее – обрусевший даргинец. Он, кажется, родом был с брянщины. У него мама – хохлушка, а папа даргинец. Борцом-вольником был этот Измайлов…  Ваня вытирал грязь с лица убитого. Из санпакета вытащил и навтыкал в дырку на голове Измайлова ваты и бинтов. Измайлов уже был не похож на себя – пуля вышла под ухом, крови ушло много, ввалились глазницы, и вытянулся нос…  Он сейчас был особенно похож на горца…

     … Задача была выполнена. Выполнена ли? Генерала не нашли. Базу УНИТа разгромили, кубинца вытащили, но генерала не нашли. Пропавший без вести при высадке, один «двухсотый» при взятии базы. И ещё не известно – донесут ли они кубинца живым… Офицеры были мрачны. Майор Висельников, руководитель группы, вообще все время молчал. Раненый капитан «по фамилии «Капитан»» морщился, иногда тяжело вздыхал, наверно, от накапливающейся боли и зуда в спине, но именно он поднимал ребят с привалов. Первый из них: пятнадцать минут отдыха и подъём. «Две минуты на стяжку». Стяжка – это подгон всего расстёгнутого и расслабленного, но стяжкой у ребят называли еще и мобилизацию воли. У каждого был свой ключ-пароль к резервам психики. Через полтора часа после первого привала – второй. На этот раз уже через десять минут капитан «Капитан» сухо произнёс: «Встали. Две минуты на стяжку». Измайлов окоченел. Среди пряной духоты и жары, среди запахов диких цветов, гниющего дерева, испарений и багряно красного заката тело убитого будто игнорировало законы физики этого мира, будто находилось сейчас в морозильнике. Мертвые не потеют везде – и в Арктике, и в тропиках.
Через несколько часов послышался рокот вертолетов. Их было два. Шум слышали, но вертолеты сквозь кроны и переплетения джунглей не увидели. Даже если это были борта, отправленные за ними, назад они ушли пустыми.  Найти группу теперь не мог  уже никто. Во всяком случае – в ближайшие сорок восемь часов. Но их «одноразовой группе» и сорок восемь часов уже было не надо – только 16-18… Не останавливаясь, покорять ночной азимут, по свету выйти на условленную точку и два утра подряд (о большем думать не хотелось) в 11.05 и 11.20 под углом 30 градусов давать ракету в направлении, указанном для поисковиков… Там их найдут бойцы генерала Итаба-Гла Врахте, этого временного союзника-коммерсанта, генерала-торговца, «человека мира», которому пох его родина, собственные бойцы и уж тем более эти спецназовцы из неизвестной ему армии. Всё, кроме денег - он их получит, если всё пройдет хорошо.
Каждый в группе понимал, что уже завтра появится шанс быть подобранными, тогда послезавтра их вывезут к реке  Лимпопо. После этого максимум через 72 часа они окажутся в прохладном  карантине того же Потсдама или где-нибудь под Серпуховым, будут кушать манную кашу со сгущенкой и смотреть «Ну, погоди!». О долгих разборках и груде бумаг для особого отдела сейчас думать было не можно. НЕ МОЖНО. Голова блокировала все эти глупости и «мелочи»…
Инструктор, самый «старый» боец группы Станислав Пигаш по глазам, по коротким фразам своих ребят уже давал им первые характеристики: бой и перегрузки, кажется, легче всего перенес Гагава, хуже всего – Куликов. Суетился Сергей, будто не верил, что всё позади. Гагава ишачил, что в бою, что сейчас на переходе, будто на тренировке. Для него не было границы, как и для другого Сергея – Берко, между той частью операции, где надо было убивать и той, где надо было просто продираться сквозь дебри черного густого леса. У Гагавы, может, под его Сухуми или Самтредия такие же буераки, но откуда у Берко, подмосковного парня эдакий хваткий навык? И все-таки не каждый день в тебя стреляют…
Иван Рой чем-то «грузился» и пока было непонятно – то ли смертью Измайлова, то ли своим маленьким подвигом. Он – единственный, кому  можно было по-настоящему гордиться, остальные просто сработали, как надо. Были несколько секунд, когда там, на базе, из столовой-ямы, из-под трупов, застрочил пулемет и заставил всех лечь. Унитовцы получили шанс перегруппироваться. Снайперы и Пигаш достать пулеметчика не могли, не тот угол обстрела и тогда Рой пошел прямо на ствол, на всполохи пламени. Шел, конечно, как учили – как волшебник… Наверно, пулеметчик успел сойти с ума, пока Ваня не оторвал ему голову. И умер негритос, наверно, изумленным – на пулемет шел «призрак», в доли секунды появляющийся то слева, то справа… Вот он в  четырё шагах слева, а в следующую секунду в двух справа, затем еще шаг вправо  и… Пробит щепкой кадык, выбиты глаза, и хрустнул позвоночник у основания черепа. «Маятник» в УНИТа не изучали…
В пятом часу утра, когда начал слабеть капитан «Капитан» привал было решено сделать на полчаса с двадцатиминутным сном. По растянувшейся метров на сто группе передали команду: « Первый на месте, остальные к Рою» (он шел с Измайловым на плечах ровно в середине цепочки).  Пигаш, который шел последним, тоже остановился. Для него команда, как бы само собой означала – двадцать шагов с маршрута вправо. И только стали расстегивать ремни, когда произошло Это…

Из крон, из шатрового купола джунглей, из звездного неба, из тьмы небес в тьму земли падала Тьма!.. Огонь был синим и тихим. Крикнуть успел, кажется, только Капитан. Из тех, кто был в центре, огонь открыл только Рой и, вроде бы, успел подняться в атаку Гагава… Его руку нашли  потом с зажатым в ней кинжалом. Пигаш помнил писк в ушах. Он не был даже уверен в том, что писк появился в момент разгрома группы – он, кажется, появился до удара Тьмы, исходя отовсюду. Пигаш сдирал его с головы, с груди  и, кровавя, ковырял пальцами уши. Опасность была отсюда – с этих крон, из этого сектора неба. И тогда Пигаш понял, что ковыряться в ушах недостаточно. Когда ему почудились взгляд и дыхание справа вверху, он выпустил туда короткую очередь. Автомат заклинило. Левой рукой старшина вырвал кинжал, правой достал пистолет   и ещё – стрелял, стрелял, стрелял и замер… Писк не ушел, но он, словно сползал, как сползает грязь или паутина под густым душем.
… Майор Висельников был забит в землю, как гвоздик. По самые плечи. А череп его развален строго пополам, будто его пилили ювелирным сверхтонким лобзиком. Гагавы, Берко и ещё двоих бойцов не было видно вовсе. Исчез труп Измайлова. Капитан лежал лицом в землю, и тело его  было переломано, будто он упал с тридцатого этажа или вообще – с самолета. Ещё один из найденных мертвых бойцов лежал сложенный пополам, как не улеглась бы и семилетняя гуттаперчивая девочка. Головы у него не было. Когда его разогнули, картина была вообще…  От глотки до мочевого пузыря было выдрано все – с ровной линией по обеим сторонам «постриженных» ребер. Солдата разделали, как тараньку под пиво.
 Никто и никогда потом не мог восстановить Время – сколько это длилось? Не меньше пятнадцати минут, но никак не больше часа. Но иногда трое выживших сомневались, что все продолжалось дольше минуты. Сколько времени приходили в себя, избавлялись от писка в себе и когда вообще стали хоть что-то сопоставлять – это восстановили только по рассвету. В середине октября в широтах Анголы и южного Мали он наступает в пять часов сорок минут утра. В джунгли свет просачивается к половине седьмого…
В эпицентре схватки живых было двое – Иван Рой и кубинец, находившийся все так же в бессознанке. Живым был Куликов – тот, что шел первым и по инструкции так же, как Пигаш, сделал двадцать шагов, но только не вправо, а влево. Четверо… Живых было четверо, если считать кубинца, который не вспомнит вообще ничего, ни «до», ни «после». Рой не приходил в себя. Он окоченело смотрел вперед  широко открытыми глазами, зрачки реагировали на свет фонарика, но мышцы не расслаблялись, и он был похож на эпилептика, застрявшего в фазе острой судороги. Куликов дрожал, как осиновый лист и плакал. Не навзрыд, он плакал не так, как обычно представляется плач – он скорее судорожно рычал. И его колотило, колотило… Потряхивало, и не слабенько, самого Пигаша. Первые фразы произнес, кажется, Куликов:
- Я ж попал. Два раза попал! Видел!
Но старшину Пигаша в первые минуты не интересовало ничего, кроме Роя и кубинца. Пигаш действовал, как ему казалось в тот момент, правильно – вколол парамедол и сунул под нос Ивану нашатырь. Но, спустя время, при погружениях в гипноз, при разборках «полёта» в отделе экспертизы особого отдела, Пигаш и Рой однозначно признали, что именно эти действия не дали Ивану детально вспомнить всё, что он видел в бою, и то, что увидел, уйдя в неизвестный коридор погони. Коридор тогда называли «коридором», понятие было общим, ещё даже приблизительно не дифференцировали типы и направления Цитала. Парамедол спутал видение и реальность, галлюцинации и тонкое видение мира. Но все это станет ясно лишь после.
Руку Гагавы принес Куликов вместе с окаменевшими соляными ветками папоротника и «каменными» же  цветами. Что удивительно – ножки у корня цветов были живыми, а верх соляным и хрупким, как корочка бизе-пирожного. Сверху на них посыпалась белая пыль, и они поняли, что это тоже соль. Солью было все – платаны, лианы, гигантские секвойи и деревья с цветами, похожими на нашу милую русскую сирень. От легкого  ветерка над джунглями они осыпались, и словно начиналась пурга, и кровавое пятно у тела разорванного солдата (больше крови нигде не было) зеленело, удивляя дикой цветовой гаммой.
Рой молчал. Только по движениям глаз и рук было понятно, что у него на «автопилоте» работает ключ-пароль. Он искал кубинца – увидел – расслабился… Первое, что произнес: «Измайлова вытряхнули из тела и приклеили к листу». Тогда казалось, что рядовой Рой бредит...

Из дневников И. Рой-Сермежко . «В подсознание загоняется не только асоциальное. Большое заблуждение полагать, что подсознание - это угрюмый лабиринт, заселенный нами же созданными чудовищами. Там есть и святые, и светлые персонажи, которые не подводятся под общий знаменатель предписанной добродетели. Опять-таки, у кого как - внутри у одних только страхи, у других рай, упрятанный как от себя, так и от не-себя. Хуже, когда разные ипостаси перемешиваются. Тогда чудовища там начинают насиловать ангелов, а святые упражняться в изощренном сквернословии.
Хотя, опять-таки, всё это индивидуально. Звуки, запахи, осязательные реакции не в отдельности друг от друга, а как элементы целого, создают ощущение полноты и завершенности-совершенности себя. А еще бывает, что  всё опрокидывается, и ты обнаруживаешь целые миры на разных этажах своего сознания. И вдруг понимаешь, что миры шире сознания, и этажи способны жить отдельно от тебя остального…».

                Х                Х                Х

… Деньги за битую гжель вернули на следующий день. Приехал этот серый с каким-то парнем в очках, выложил деньги, извинился ещё раз. А Пигаш снова отметил – «ну, конечно, слишком правильный и слишком незаметный. Слишком!». И все бы на этом. И жил себе ещё целых четырнадцать лет старик Пигаш. Разгребал  дела люберецких бандитов, собирал «общак». К концу 90-х «стариков» пересажали и перестреляли, осталось мало «буйных». Молодые и «средние» держали и содержали Пигаша, как свою «налоговую совесть». Он ходил по пацанским бригадам и напоминал о том, что надо делиться, что тех, кто «на зоне», надо «подогревать» и помнить о матерях тех, кто полег в «тяжелых боях за светлое будущее». Цинизма Пигашу было не занимать – школа была хорошая – и армейская, и ветеранская, и житейская. Светлое будущее было в основном у тех, кто прорвался в буржуи на кровавых деньгах и по трупам друзей. Философия справедливости у нас всегда особая, но Пигаш вообще считал слово «справедливость» дурацким словом, за которым нет ничего. И даже ветра там нет…  «Если бы Бог был справедлив, то Земля отвечая «за базар» давно должна была стать пустыней. А за беспредел, возможно, стоило бы и Землю в порошок распылить. На кольца какие-нибудь…». Ещё в молодости Пигаш приказал себе забыть про справедливость. В армии про слово не вспоминал, потому что там этим словом и не пользовались. В психушке и в особом отделе  после той, третьей своей спецоперации, после того Нгебе-Ву и Лимпопо, справедливым был только брелок на ключах санитара – Череп. И Пигаш иногда молился на этот Череп и разговаривал с ним во сне.

Пигаш запомнил «серого», побившего ему гжель, и «серый» запомнил Пигаша. И прошло четырнадцать лет, за которые «Форд» превратился было в «Киа», а потом в другой «Форд» - черный, как сапог пехотинца. Наверно, «серый» (а звали его Вадим Виленович Сурненко) ездил куда-то к родственникам, или у него в этом районе Подмосковья была дача. Они смогли познакомиться, когда Вадим останавливался время от времени  у торговых рядов, покупал козье молоко у какой-то бабуси. Пигаш крикнул как-то, дурачась: «Осторожно, народ! Сейчас этот Серый что-нибудь уронит!». И приглашал попить пивка. Но Вадим Виленович только улыбался в ответ, махал рукой: «В другой раз, дед… Как-нибудь в другой раз…»
Пигаш резко ослаб сразу после своего юбилея в июне 2005 года. Ему исполнилось шестьдесят пять, когда подломило поясницу, будто сорвал что-то. Поникли плечи и появилась легкая дрожь в руках. У рыжего, нет, теперь уже у пепельно-седого деда на трассе у Люберецкой окраины ещё хватало чувства юмора посмеяться над собой. И глотка его была все той же – старшинской, орать и материться он мог по-прежнему, но от влияния на местную шпану не осталось почти никакого следа. Наверное, в первую очередь, потому что Пигашу самому надоела вся эта канитель. Как военному пенсионеру ему прибавили пенсию, жить стало веселей. Да тут ещё и награда его догнала – надо же, помнят! Не за ту операцию в Анголе, и не за предыдущую там же, и не за Сейшелы августа 79-го года, а так – за общие заслуги надо понимать… Но всё-таки не просто медальку какую-нибудь юбилейную вручили Пигашу, а орден «За заслуги перед Отечеством».
Тайно надеялся он, что где-нибудь там, на вручении, ему удастся что-то узнать или услышать про Ваню Роя или про Сергея Куликова. Нет…Канули ребята в неизвестность. В последний раз он видел спину Роя, уходящего с сопровождением из карантина. И всё, даже не попрощались. Вот уж скоро четверть века прошло… А Куликова  видел в последний раз спящим, пьяным в усмерть с запиской на армейской тумбочке «Разбудить через 48 часов!». Непонятно было от какого времени отсчитать эти сорок восемь часов – писал, видно, в сумасшедшем состоянии… Исчез Куликов со своей кровати , точнее вместе с кроватью, к вечеру следующего дня. Когда Пигаш зашел к нему в бокс, там было подметено, вымыто и даже от оконных рам пахло свежей краской…

.