Папочка

          Отстраненные друг от друга, погруженные каждая в свои невеселые мысли, Наташка и мать сидели у постели умирающего отца. Горе, обрушившееся на их семью, не сделало их ближе. Наташка – папина дочка с самого рождения думала даже, пытаясь проглотить ком в горле, и пугаясь своих мыслей: «Ну почему не она»…Отец, милый, родной, веселый папка, любивший без памяти свою дочушку, доню, Наташку, трудно умирал от рака.  Он уже месяц, как не вставал с постели, превратившись в ужасный желтоватый  скелет, обтянутый кожей. Два раза в день приходила медсестра и вводила ему наркотик, после которого измученный взгляд становился отрешенным, стеклянным, безразличным ко всему окружающему. Мать, потерявшая за этот последний год весь свой шарм и беззаботность, проявляла чудеса героизма. Вначале она, несмотря на то, что врачи отказались от лечения и операции, с энтузиазмом начала собирать народные рецепты, все время поила отца какими-то отварами, делала обертывания, добывала самые немыслимые снадобья и мази. Отец принимал все безропотно, но ему становилось все хуже, и надежда таяла, как стало постепенно таять его тело. Теперь вот, почти месяц мать, надрываясь, таскала его на себе в туалет, варила жиденькие кашки и упорно продолжала  делать лечебные отвары.
             Наташка, потерянная и заброшенная жила эти дни словно  закутанная плотным слоем ваты – звуки доносились глухо, будто издалека. Девочка вдруг осознала, что смерть будет избавлением отцу, и что никогда уже не будет больше прежней жизни, не будет прогулок с отцом, не будет праздников. Никто не заглянет уже утром к ней в комнату с веселым возгласом: «Хватит спать, соня! Мы сегодня в парк идем! Живо собирайся!» Наташка вспоминала, как часто сильные теплые руки отца брали ее за голову, и большие пальцы ласково пробегались по бровям. Серые с лукавинкой глаза лучились при этом такой нежностью, что девочка чувствовала неохватную любовь ко всему миру, и на вершине этой любви стоял ее любимый папочка, большой и сильный, способный решить любые проблемы, баловавший от души и ее и маму…
             Смириться с тем, что отец уходил навсегда,  не хватало сил, душило непримиримое отчаяние, хотелось протестовать, кричать дико, в голос. Мать закаменела, на дочь совсем не обращала внимания, отводила душу с сестрой и подругами. Наташка, как могла, переживала свое горе сама, превратившись в огромное, окровавленное, постоянно ноющее сердце, но, тем не менее, никого, даже близких друзей, в это сердце не допускающая.
            Мать тяжело поднялась: «Посиди с ним… медсестра сказала, что скоро… я пойду в магазин схожу».
            Наташа смотрела на тяжко поднимающуюся грудь отца. Говорить он почти не мог уже, совсем не ел, но вдруг его взгляд, ставший последнее время совсем  чужим и злым, позвал ее. Наклонившись, девочка с трудом разобрала в мычании:  «Молочка согрей!» Опрометью бросившись выполнять его просьбу, Наташка согрела молока и, осторожно посадив отца на кровати, поднесла к его губам ложку. Отец сделал глоток, и молоко вылилось через ноздри… Наташка, сквозь пелену слез вдруг увидела, что его ступни посинели, заледенели, и эта синюшность стала медленно подниматься выше, как будто из его тела постепенно выходила последняя жизнь. Уложив его, девочка,  осознав все величие момента,  считала вздохи, осторожно касаясь мокрыми от горя мыслями его отходящей из замученного тела души. Последний вздох – грудь опустилась и больше не поднялась. «Папочка! Родной!», - Наташка закрыла отцу глаза, изо всех сил стараясь не нарушать тишину рыданиями. Но мать, уронившая у порога сумки, не разувшись, бросилась к мужу и завыла, заорала ненормально, обхватив его ноги, закричала, забилась, словно большая раненая птица, первобытным каким-то воплем-причитанием, перевернула Наташкино и без того ноющее окровавленное сердце так, что девочку захлестнуло неприятие, захотелось вытолкать  мать, закрыть ей рот, запретить  находиться рядом, как будто права на отца были только у нее одной…
         ...Папина дочка... Все яркие и незабываемые моменты детства и счастья неразрывно были связаны с отцом.
           Сколько Наташка себя помнила, отец всегда брал ее на демонстрацию. В те далекие времена, когда народ два раза в год демонстрировал свое единство партии и правительству, добровольно-принудительные меры этого праздника были маленькой девочке неведомы, а праздник был настоящим и начинался с того, что 1 мая и 7 ноября Наташку будили ни свет ни заря,  ставили на подоконник и велели ждать барабанщиков. Из окна видно было, как проходит репетиция барабанщиков – девушки в коротких юбочках и высоких шапках шли стройным рядом, отбивая барабанную дробь. «Папа! Барабанщики прошли!»,- кричала Наташка, и они с отцом спешно одевались и бежали к месту сбора заводской колонны. Мама оставалась дома готовить стол, потому что после демонстрации родственники и друзья заходили к ним, отметить праздник. А Наташка словно окуналась в другой мир, девочке страшно нравилось, как «мужики» с размаху хлопали друг друга правыми ладонями – здоровались, иногда сняв перчатку, иногда, когда вдруг оказывалось сразу много подошедших, прямо в перчатках. Шутили, балагурили, радовались, иногда тут же принимая «по маленькой». Наташка стояла, задрав голову, радуясь вместе с ними со всеми и с отцом, который становился немножко другим, чем был дома, раскованнее и свободнее, словно все эти люди знали какой-то его секрет, и он был рад этому.
           Потом отец спрашивал Наташку несколько раз: «До куда пойдем?» И она упрямо отвечала – «До конца!» Это означало на определенном отрезке пути попасть в оцепление, из которого уже невозможно выбраться и  идти до самых трибун, где надо было громко, со всей дури, кричать «УРА!». Это очень далеко и назад потом невозможно уехать, потому что уехать хотят все и автобусов не хватает. Но Наташке нравился один волшебный миг в этом праздненстве, и ради него она готова была шагать километры и не жаловаться. Тем более, что часть пути она ехала на отцовской шее. И они шли «до конца» в пестрой, веселой, шумной колонне заводчан с гармошкой, песнями, плясками, прибаутками, узнаванием знакомых и неподдельной радостью. В один момент демонстрация сворачивала на улицу Ленина и спускалась по горке. Тут отец брал Наташку на шею, и девочка замирала в восторге: огромная масса людей, с флагами и разноцветными шариками лилась единым необозримым потоком. Наташка испытывала невероятные чувства счастья единения с этим потоком. Это был самый замечательный миг праздника! Все остальное – длинный путь, стертые ноги, усталость, можно было вытерпеть ради этих мгновений единства и ощущения силы и защиты от слияния людского  потока в нескончаемую пеструю реку!
           Еще, в канун любого праздника, отец всегда водил Наташку смотреть огоньки, когда  город украшался иллюминацией. Они выходили поздно, когда стемнеет, садились в автобус и ехали по улицам, с восторгом разглядывая сияющий город. Особенно красиво было в новый год или в мае, если проливался дождь, и мокрый асфальт отражал огоньки, делая все кругом еще наряднее. Через много лет,  праздничная иллюминация будет казаться до смешного бледной по сравнению с  повседневностью нового века, но никогда уже не будет того  счастья, которое отражалось в серых глазах отца, когда он смотрел на восторженную Наташку, прилипшую к темному окну автобуса.
          Счастье! Счастье, это когда, мчась на карусели в парке, видеть отца сверху, из-под крон берез парка, махать ему ногами и руками, так, что потерять сандалию! Счастье просто идти с ним по Набережной, по желтому осеннему ковру и молчать по взрослому важно и таинственно. Счастье, когда он, задумав что-то, улыбался хитро и давал подсказки, чтобы можно было разгадать. Счастье – это ехать поздно из гостей и притвориться спящей, чтобы он нес на руках, жалея разбудить. Счастье – таскать у него изюминки из батона, который мать давала ему на завтрак. Счастье, когда он учил плавать, поддерживая сначала рукой, потом ладошкой, а потом -  только  одним пальцем. Счастье, когда он потратил несколько месяцев, разыскивая на день рождения куклу непременно с карими глазами. Счастье – сосновый волшебный запах  на Новый год и ритуал «ставить елку». Безбрежным синим счастьем было море, потому что можно было показать отцу, что не пропали даром уроки плаванья …
          Как много, оказывается, было счастья, рядом с отцом. Такого счастья, которое и не осознаешь сразу, а только потом. Потом, когда уже все поздно, и отец удалился за неведомую линию, откуда больше никогда не вернется, сколько ни жди.
          Пройдут годы, и эти осознанные крупинки счастья Наташка будет хранить самым бережным образом, как волшебный нектар воспоминаний, до краев наполнивший душу, чтобы не расплескать ни единой капли драгоценной памяти.
          Папочка!!!