Силафон

Просто одно из воспоминаний. Причём, ранних воспоминаний детства.
  Мне было три с половиной года. Игрушечный зелёный "силафон" с блестящими металлическими планками, скреплёнными толстой леской.
Мне его оставил Дед Мороз под ёлкой. Меня он не дождался -- много других детей ждали подарки.
  Я пришёл из садика, а силафон уже лежал под ёлкой. В этот день у нас в садике был утренник и я был медведем. Игра была такая: все дети были зайчиками и прыгали под музыку по полянке, а я выскакивал и зайчики разбегались и прятались. Но куда прятаться? Ёлка стояла в центре зала а вокруг на стульях сидели родители. Зайчики бежали к своим мамам и папам. Правда, пап было мало. Папы всегда заняты и работают. И моего папы не было.
Я выскакивал и шёл косолапой походкой, как медведь. А еще пытался басить и говорил "мууууууууу". Почему "Муууу"? -- Мычат коровы, а я был медведем. Но мне так сказали и я мычал. Зато я был в главной роли. Зайчиков было много и все похожи друг на друга, а я был медведем. У меня была маска в виде медвежьей головы, одевавшейся, как шапка сверху и под подбородком застёгивалась как будёновка.
Наверное утренник затянулся и Дед Мороз не мог меня долго ждать дома. Настоящий Дед Мороз, а не переодетая в него воспитательница у нас на утреннике.
Правда, мама сказала, чтобы я поцеловал папу, а папа -- чтобы я поцеловал маму. Я был маленький, но не глупый. Если подарок оставил Дед Мороз, то за что я целовал маму и папу? Пришлось придумывать, за что.
А на столе уже стояла куча еды: Селёдка с луком под постным маслом, картошка -- пюре, красная икра, крабы, котлеты, винегрет и оливье, водка, вино, шампанское... А шампанское -- это не вино...
  Но самое главное, что на столе было Ситро. За этот колючий напиток я был готов есть и пюре и котлеты. И даже с хлебом.
Но до того, как пришли гости, я играл на силафоне. Это было просто завораживающе. Каждая планка имела свой звук. Не то что там, всякие свистки и дудочки... а много разных звуков. И звук сначала был сильным, а потом медленно угасал.
Я ударял по одной планке пластмассовой палочкой с шариком на конце и слушал, как тает звук. Потом ударял по другой планке и звук был другой. И звуков было МНОГО. Это была какая-то магия. (Правда, я не знал тогда этого слова.)
Силафон у меня забрали, когда пришли все гости и сели за стол.
Говорили по очереди тосты и пили. Я со всеми чёкался бокалом с Ситром. Мама не давала мне много пить и заталкивала картошкой и котлетами. А в оливье был майонез и я не хотел оливье. Из-за майонеза я не хотел и язык. Горошек был тоже выпачкан майонезом. Я хотел горошек, но без майонеза... И язык тоже хотел. На языке были такие интересные пупырышки... ну прямо, как в Ситре. Хотя, в Ситре были скорее, колючки, чем пупырышки. Но я обожал этот колющий сладкий вкус. И обожал две грушки на этикетке.
Потом я читал стихи стоя на стуле, а все слушали. Никто не смел что-то есть или ковырять еду в тарелке, или наливать вино, как это делали когда говорил тосты кто-то из взрослых. Никто не перебивал меня шутками, как перебивали тосты.
Я читал стихи и все молча и внимательно смотрели на меня.
  Все гости были моими родственниками. И все меня любили. И все хлопали и говорили, что я вырасту большим человеком. Наконец, мама решила, что пытать меня котлетами уже достаточно и... бабушка позвала меня в другую комнату(!). Я уже знал, что это значит. Бабушка дала мне коробку конфет "Птиче малако". А я верил в то, что эти конфеты делают из птичего малака. Вот, берут птиче малако и как-то заталкивают в шыкаладные квадратные формочки. Потом это малако там высыхает и получаются такие канфеты. И малако это дают птицы, нарисованные на коробке.
  Я обносил коробкой всех гостей и жадно следил, чтобы никто не взял две. Только своему двоюродному брату Сашке я позволял взять даже три конфеты. На остаток конфет в коробке больше никто не претендовал. Я ел их сам. И запивал Ситром.
А потом папа сел за пианино. И я вспомнил про силафон. Папа был рад, что у меня теперь есть свой музыкальный инструмент и я не помогаю ему, как обычно, играть на пианино, стуча либо одним пальцем, либо всей пятернёй по клавишам субконтроктавы. (Правда, я не знал тогда этого слова.)
  А гости хвалии меня и говорили, что я буду музыкантом, как папа. А еще говорили, чтобы я отдохнул. А я не устал.
  А бабушка смеялась и говорила папе: "Слава Богу, что ты не подарил ему барабан." А я сказал, что силафон мне подарил не папа, а Дед Мороз! А гости опять смеялись и говорили, что Дед Мороз -- молодец.
А потом по телевизору начались мультики. Я взял со стола бокал с Ситром и сел на пол перед телевизором. Мама не сразу всё поняла, а когда поняла, было поздно -- я выпил целый бокал с её шампанским. Какая это дрянь! Но тоже колючая, как Ситро.
Очень скоро я захотел спать. Мама забрала у меня из кровати силафон. Пообещала, что завтра я получу его снова. Я уже предвкушал следующий день. Надеялся, что возьму силафон в садик и все дети будут просить меня поиграть. А я буду делиться и за это дети мне будут давать конфеты и яблоки.
  Но на другой день садик не работал -- первое января, всё-таки.
Меня одели в шубу, в которой я не мог двигаться, подпоясали обрезанным солдатским ремнём, перевязали воротник колючим шарфом и вынесли на улицу. На улице ждал папа с санками. Меня посадили в санки на одеяла и я поехал в городской центральный парк "Чикалова". (имени героя Советского Союза лётчика испытателя Чкалова. Но я еще этого не знал.)
  В центре парка стояла огромная, с двухэтажный дом, ёлка. На ёлке были шары величиной с мою голову и много лампочек. Это были лампы, как у меня дома, но покрашенные в разные цвета. Под ёлкой стояло десять Дедов Морозов и десять Снегурочек. С ними разрешали фотографироваться. Папа поговорил с одним фотографом и меня посадили на колени одного Деда Мороза. От него пахло, как от дедушки, вином. Снегурочка выбросила сигарету, надела варежку и стала рядом с нами. Нас сфотографировали.
Было много всяких больших кукол и тётеньки в когда-то белых фартуках поверх телогреек, в валенках возле деревянных ящиков на колёсах, из которых появлялись длинные зажаристые пирожки с картошкой и оборачивались в ленточную бумагу для кассовых аппаратов. (Но я этого еще не знал. Про бумагу.)
  А дома, пока я был в парке, пришёл гномик и забрал мой силафон. Поиски результатов не принесли. И я опять играл с заводными мишкой, зайчиком, белочкой и лягушкой. Мишка и белочка ели шишки, зайчик стучал на барабане, а лягушка была железная и прыгала.

  Я нашёл силафн в конце лета в мамином платяном шкафу. Гномик спрятал его под ворохом белья, куда я решил зарыться играя с дедушкой в прятки. Мне сразу надоело играть в прятки и я начал стучать по силафону карандашами из дедушкиного стола. ( палочек я не нашёл)
  А потом папа меня забрал из дома и мы поехали к маме в больницу. Там, через окно первого этажа я увидел маму. А у мамы на руках был маленький, спелёнутый, сморщеный и красный ребёнок. Он мне не понравился. Но тётя-доктор сказала, что это мой братик и спросила, нравится-ли он мне. А я сказал -- "Ага".
  А бабушка принесла маме огромный букет хризантем и много сумок с пирожками и всякими вкусностями. И, пока мама с папой целовались через окно, я съел два... нет, три... нет, четыре пирожка с вишней, которые бабушка принесла маме.
Имя брату дал я.
Меня спросили, "как назовём братика?" и я сказал -- "Дениской".
Диничка рос, а мама его не стригла. Она мечтала, что второй ребёнок будет девочкой. Она повязывала ему бантики и игралась с ним дома. Такие игры опасны -- чревато нехорошими психическими отклонениями у ребёнка... Но ни я ни мама тогда этого не знали.

  Диську интересовали только игрушечные паровозики. И ксилофон лежал в ящике с другими игрушками. А я уже совсем вырос. Я уже ходил в первый класс.

  Как ксилофон пережил три переезда на другие квартиры и выброс всего ящика со старыми игрушками, я не знаю. Наверное, я берёг его, как реальный музыкальный инструмент и дорогую память из детства. Перекладывал из ящиков на полки шкафа, а потом и на самый верх, чтобы никто не достал.

  В школе у меня был друг -- Славка. Мы сидели с ним за одной партой. Чего только между нами не происходило... Мы и дрались и мирились и проводили целые вечера у подъезда его дома, тысячи раз прощаясь и начиная новую интересную тему для обсуждения. А потом... школа закончилась.
  И я и Славка женились на бывших однокласницах. Когда у меня родилась дочь, у Славки тоже родилась дочь.  Мы дружили семьями и часто встречались. Наши дочки делились игрушками. Но ксилофон, перешедший к моей Машке, та никак не хотела отдавать.
Сколько раз маленькая Славкина Мая просила мою Машку подарить ей эту игрушку... "Нет" - и всё.
  А потом, через несколько лет, я получил-таки вызов в Германию. А Славка уже год, как умер. Гала, его жена, осталась с двумя дочками. И за полгода до моего отъезда в Германию заболела Мая -- старшая дочка. Ей уже было шесть лет. И моя Машка подарила ей ксилофон. Всё была готова отдать, чтобы подружка не так страдала. Лейкимия в такой форме не излечима. (Но Маша об этом не знала.)
  Умерла Мая в Тихвинском моностыре, куда её увезла мать подальше от сочувствующих родственников и поближе к Богу.
  Я помогал на похоронах, нёс маленький гробик... Когда копачи попросили помочь закопать и дали мне в руки лопату, я не смог... А Славкин гроб с телом закапывал...
Славкина могила была тут же. (дочь похоронили рядом с отцом).

  Когда чемоданы были собраны и билеты на автобус лежали в кармане куртки, я поехал на могилу друга.
  Был сентябрь месяц, но солнце жгло еще по летнему.
Я принёс с собой водки в пластиковой бутылке из под Спрайта и пластиковый стаканчик.
Славка был не очень большим любителем выпить. Но, иногда, пил со мной.
Я убрал сухие цветы с могил и... увидел возле детского памятничка... мой ксилофон. Вернее, уже не мой.
  Ксилофон был уже не зелёный. Он выцвел под солнцем. И, даже, нержавеющие планки тронула эта коричнево-рыжая корка.

  Я пил на могиле друга и его дочери. Я прощался с ними. А еще я прощался с теплом детских воспоминаний. Теперь я могу только помнить саму эту историю. Но почти ничего уже при этом не чувствую. Они ТАМ вместе и, возможно, Славка помнит меня, а его дочь -- мою Машку.