Человек на луне

Нет никого ярче Магистра, никого, кто причинял бы боль так искусно, так изящно. Моя гордыня, видимо, тоже была велика, а моя слепота была раскрашена такими изумительными красками, что теперь эта изящная боль дарована мне навсегда. Если найдутся слушатели, я расскажу как все произошло. Но пускай вас не вводит в заблуждение, что речь моя последовательна и ясна. Я сумасшедший, и не стоит слишком долго вглядываться в узоры, которые я нарисую перед вами.

Я был пилотом-испытателем, и водил хрупкие и быстрые машины, которые время от времени предоставляла мне армия. Я всегда ощущал себя чуть ли не частью этих машин, я мог за пол-часа разобраться с самым заковыристым управлением и летать так, как будто всю жизнь водил эту машину. Иногда, выбираясь из кабины после особо утомительных залетов, я ловил себя на чувстве, будто потерял тело, будто вне машины я лишь никому не нужный обрубок. Я мечтал, что когда я выйду на пенсию, мне подарят одну, пусть самую неуклюжую, неоправдавшую себя машину, и я буду летать в ней на озеро к своему будущему замку. Оставив разум и приличия на берегу я буду плавать в них нагишом, пока не смоет запах города, а затем возвращаться домой, и проводить - сам! - техосмотр. А еще сидеть на холме и глядеть на плывущие облака. Я наверное кажусь вам несерьезным, но мечта - все мечты оказываются дурацкими, если их внимательно проанализировать.

Меня предупредили, что нынешняя миссия будет особой. Еще не вполне забыв мрачный сон этой ночи, я прошел в брифинговый зал и занял свое привычное место. Майор-инструктор представил мне и техническому персоналу специального гостя, торжественно назвав его магистром биологии и философии Жаком деГойлем. Тощий человек с бесцветными глазами, в больших очках и нижней челюстью, магистр деГойль произвел на меня удручающее впечатление. Миссия - полет на Луну, посадка в Море Спокойствия и сбор образцов - майор скупо выдавал информацию, что-то тревожило его. Затем вступил магистр. Перед стартом, для проверки нового противоперегрузочного средства, я пройду ряд медицинских процедур, Помимо датчиков, которыми я, как оказалось, буду обвешан, я должен в процессе полета сообщать о своих субьективных ощущениях. Я резко возразил, что в полете все мое внимание будет отдано управлению и у меня не будет времени прислушиваться к этой ерунде. Магистр сообщил, что недостатка в добровольцах нет, и в случае моего отказа, я буду отстранен от всех полетов на неопределенный срок. Начавшуюся перепалку оборвал майор, заявив, что во-первых, по его сведениям, у магистра нет таких полномочий, а во-вторых, сам полет пройдет на автопилоте и у меня будет достаточно времени, как он выразился, "чесать яйца". В итоге я, конечно же, согласился.

Знал бы я тогда, какие у Магистра полномочия! Это он тогда стоял на холме, изукрашеный светящимися узорами, держа в руках копье и свиток, читая стихи на непонятном языке. Это его ли незрячие глаза горели отблеском далекой грозы, когда в воздухе пахло железом и мертвецами. Нет, то был всего лишь сон.

С датчиками магистра деГойля я познакомился еще до тренировок на симуляторе. "Медицинские процедуры" оказались настоящим живодерством, в меня втыкали с десяток игл и накачивали всякой дрянью, от которой ныли кости и набухали вены. Меня подвешивали на центрифуге и часами вращали, пропуская сквозь мышцы полтысячи вольт. На вопросы - а какого, собственно, хера - ДеГойль сухо отвечал, что это не моего ума дело, и что если все пройдет успешно принесу огромную пользу человечеству, впрочем, как и если не пройдет. В том, как он говорил о человечестве, явственно звучала насмешка, и когда дело наконец дошло до тренировок, я уже не верил в предстоящий опыт, и подумывал отказаться от полета.

После нескольких игр с симулятором, я начал замечать некоторые изменения. Вначале беспокоящие - внимание как будто бы сузилось, было тяжело следить больше чем за одним прибором, временами я задумывался о посторонних вещах в самые неподходящие моменты. ДеГойль со свойственным ему надменным тяжелым юмором, сказал, что бы я наслаждался этим состоянием, и что скоро эти, как он сказал, "улыбки будды", станут для меня привычным состоянием . Позже пришли хорошие изменения. Я перестал чувствовать перегрузки, на особо крутых поворотах симулятора я будто погружался в мягкую вату. Психика неуловимо менялась, и мне казалось, что я прячусь глубже внутри своего тела, которое становилось своеобразным доспехом. Только перед стартом деГойль поведал мне, что эти процедуры пробудили в моем организме новую защитную реакцию на практически любой тип раздражителя, будь то стресс или физическое повреждение.

Он не сказал мне главного. Он стоял на холме, а у подножья собиралась великая армия. Вдали полыхали огни, и громада замка, со всеми шпилями, бастионами, зубчатыми стенами все явственней проступала из сумерек. И угрюмый барабанный бой сливался с пронзительными звуками волынок, и войско ревело в предвкушении грабежа, насилия и смерти.

Устраиваясь в кресле и прислушиваясь к бесстрастному голосу обратного отсчета, я невольно думал о своем одиночестве. Наверное только благодаря ему я мог летать на несуразных, ненадежных машинах, не задумываясь о будущем. Нет, я боялся смерти, так, как боится ее одинокий эгоист, и как любому эгоисту, смерть ставила мне непонятную планку, как будто настанет день когда все успокоится и жизнь пойдет по нормальному руслу. И когда заревел двигатель, и уже привычная "вата" заложила уши, я даже радовался, что это наступит не скоро.

Когда машина вышла в космос меня догнали два сообщения - от майора и от магистра. Первый неумело желал мне удачи. Жак деГойль, "несмотря на безмерность вложеных в меня средств", желал мне - "быстрой смерти в случае критической неполадки". На миг мне показалось, что в нем проскользнуло что-то человеческое, но уже следующим предложением он уведомил меня о том, что с момента старта прошло пятнадцать минут, а он еще не получил подробного отчета о моем самочувствии. Я ругнулся было в ответ, но сообразил, что со мной действительно что-то происходит. Я находился в "вате" и проваливался в нее все глубже. В глазах темнело, сердце стучало невпопад, и мне было тяжело двигаться. Когда я закончил пересказывать все это деГойлю, у меня начались галлюцинации.

ДеГойль тоже был в рубке. Я не понимал, как не заметил его раньше. Он стоял за моей спиной, давил мне на кресло и хрипло дышал - у него не было кислородной маски. Я не мог повернуться и посмотреть на него, поэтому все что я думал об этих играх я сказал деГойлю в экране. Тот засмеялся в ответ, одновременно с экрана и сзади, затем закашлялся и прохрипел: "Я стою на холме и держу в руке нить вязи времен. Я могу заплетать и расплетать ее по своему усмотрению." Я не успел отреагировать на этот бред потому, что деГойль с экрана сообщил, что на меня скоро должен подействовать наркотик, который он ввел мне, что бы я не сошел с ума во время полета. Я с неприязнью подумал, что эти три дня будут черезвычайно интересными.

Но они прошли быстро. Вероятно реакция "ваты" на непреходящую угрозу вакуума за бортом оказалась сильнее, чем ожидал магистр, потому что временами я на несколько часов терял сознание, а сквозь надменность деГойля на экране просвечивало беспокойство. Приходя в себя я слушал бред моего личного деГойля за спиной и глядел на показания приборов, будучи не в состоянии шевельнуть и пальцем. А потом машина начала тормозить, бешено заверещали приборы и все пошло кувырком.

Я падал на поверхность холма. В разрывы грозовых туч я видел поле битвы, тысячи трупов и десятки тысяч раненых, искалеченых железом и стихией. Они бродили среди мертвых и дико выли, глядя вверх, они подбирали с земли головы соратников и врагов, и грозили мне, кидали ими в меня, а потом падали, тоже умирая. Я видел замок, древнюю каменную громаду, горящую изнутри, чьи стены дрожали под ударами осадных орудий. Я видел деГойля - он стоял на холме, как всегда, его тело в узорах пылало нестерпимым светом и он смеялся, будто впитывая боль и страх, царящие вокруг. И он видел меня и радовался, что и моя боль скоро станет доступна ему. А затем машина врезалась в Луну и все стихло.

Очнувшись, я обрадовался, что убил деГойля, когда свалился ему на голову на космическом корабле. Потом до меня дошла вся несуразность этой мысли и этого чувства... затем, превзойдя обессиливающую мягкость "ваты", я дотянулся и запустил передатчик. А затем я понял что произошло и завыл. Я задыхался, я замерзал, я выдирал из панелей переплетения проводов и судорожно наматывал их на себя, чтобы согреться. А деГойль стоял снаружи, на белом холме, и смеялся, надменно и оскорбительно, радуясь вечности, которая предстоит нам вдвоем...


***

- Вы хотите сказать, что он выжил? Снимки показывают, что корабль разбился вдребезги. Даже если его не раздавило при падении, и он каким-то чудом он успел надеть скафандр, там кислорода всего на час! Что за "противоперегрузочные средства" вы испытывали на нем? Почему он еще жив?
- Не надо эмоций. Да, я ошибся, но это великолепная ошибка. Сколько возможностей она открывает всему человечеству. Бессмертие. Незачем сейчас предавать это дело огласке. Надо продумать последствия.
- Хорошо. Но вы слушайте, слушайте как он хрипит и воет, пусть эта боль и этот страх напоминают вам и всем подобным, что вы еще не боги.
- Боль и страх. Хорошие слова. Я бы добавил еще и лень, для полноты набора. A эта симфония - магистр указал на передачик - она окрыляет.