Ноктюрн с гирей

         «Varietas occurrit satietati» (лат.) – "Разнообразием предупреждается пресыщение"               
       ОТ АВТОРА   
   Попыткой использования в предлагаемом тексте частично табуированной лексики, как считает автор, права читателей не нарушены и унижение их достоинства не усматривается, однако словосочетание «дебилоид вселенского масштаба», характеризующее Генерального Конструктора Новых Начал, из предлагаемой редакционной версии изъято.               
        «Мы пьем из чаши бытия
       С закрытыми очами,
       Златые омочив края
       Своими же слезами…»
       В день первый Юбилея, когда на каждом суку Главного Сада трепыхались очервленные  полтинники, нам с Анатолием было скучно и ненавистно жить на тихом ходу. Ведь мы, не далее как позавчера, протрезвели, опохмелившись вразумением, на котором настаивали обалдвейн народные де-путанты, доводя его до Очередной Точки Кипения в кеглях с наклейкой «Кодекс априорной чести». И это при том, что нам с Анатолием отчасти удавалось разговляться скоромным с нашими паровозовожатыми, в топках партсобраний зажатыми; мне – до архангельского храпа, ему – до проникновенного заикания. Вот почему, в силу питерской традиции, сидеть на попе ровно не хотелось, т.к. молодость и ощущение безразмерности жизнелюбия превращали инстинкты во вполне рациональные мыслеформы: нам  требовались свежие и раскованные сучки дворового происхождения.
   Анатолий, в отличие от меня, являл собой юношу удачливого, оттого что носил камень за пазухой, однако, осваивая мелкое электричество в Новом Сибирском городище,  разрисовывал бумагу иноземными квадратиками, не дотрагиваясь при этом своими руками до их отчаянной силы. Мечтал он сделаться благородным начальником производящих людей, чтобы заботиться, пусть даже частным порядком, об их неимущем благе. Ведь, правда же, нематериальный груз всегда обогащает восходящего к совершенству духом. И вообще, трудно ли катить бездонную бочку обывательского мусора на того, кто идет в гору?
   Я же, как мутирующий питерской эмбрион, в тот период надеялся сконструировать автомат, который бы печатал цифры буквами, преобразуя их в десятые, сотые и тысячные значения Последствий Общественной Сборки Новых Начал. А еще я пытался расположить в темноте простые числа в порядке их убывания на тот свет. Оттого и оставался с этой азбучной цифирью на виду, повседневно погружаясь в творчество с головой, что не мешало моим отдаленным фантазиям пребывать на переднем крае науки. «Ложь!» – говорите Вы. Нет, ибо правильнее – положи, хотя лучше – клади и дуй к Бениной мамочке. Причем – в порядке возрастания моей социальной активности. И, вообще, Вам не кажется странным, почему моя ручка сейчас пишет, а ножка – нет? Так вот, это происходит потому,  что когда я бросаю камень в воду, он всегда попадает в центр круга, а если в воздух, то промахиваюсь.
       Короче, лирическое настроение (ложись, девка, большая и маленькая!), создаваемое поздней осенью, очаровывало своей трогательной простотой: тянуло на улицу, на поиски овеянных романтикой Юбилея sex-символов.
      Из трех шарахающихся вдоль от угла сучковатых барышень, снятых возле Детского Сада, отобрали двоих: Анатолий, ослепленный  роденовским личиком одной из них, внезапно вспыхнул вселенским пожаром частиц и междометий в восхитительном падеже, в то время как я пытался лишь лаконично заменить их иными лексическими обрезками:
– У-у, классная!
– Всем клевым солируешь?
– Нет, со школьницам только доску и мел…
       В другой девахе, что попроще, мне приглянулся очаровательный пупсик с врубелевскими глазками, в аккурат с полотна «Гамлет и Офелия». Стыдливо прикрытыми. В отличие от негееспособного пацана с правым бельмом. Третья же прошмандовка, почувствовав себя лишней, но не желавшей функционировать в качестве запасной, ощущая, как ей намыливают холку, небрежно собрав всю свою нравственную мощь, извернулась тирадой: «Жлобье петушиное! Покатили колеса от курчонка, а не то я вам яйца снесу!» Мгновенно ощутив оголодавшим нутром истекший срок пригодности говорящей, у которой, видимо, шило в мешке языку покоя не давало, я присоветовал ей оставаться с грязной шеей, после чего выбросить на словесный ринг рваное полотенце, не жевать зря варежку, отсечься с направления и чесать вдоль до угла  в темпе сальсы, что она благородно и осуществила. Оставшиеся девчонки согласились с программой проведения Лирического Юбилейного Мероприятия (Ирина и Лариса). С ними и отправились на Темную street в коммунальную квартиру приятеля, который числился моим бывшим еврейским одноклассником, Петром Исааковичем, сыном Иосифа С. В тот день все мы были его сыновьями, избранные Юбилейным Провидением прямым, но тайным голосованием.
       Жилплощадка эта, или как мы тогда ее назвали – кафедра, являла собой мертвый порожняк домашней фауны и помещалось в комнате неопределенной квадратуры, в одном из темных углов которой около двери спрятались грабли, что, однако, никак не мешало хозяйским тараканам переползать через разрывы обоев на треснувшей стене, где в небольшой нише, напротив, висела репродукция Казимира Малевича – «Черный квадрат», правда, вверх ногами. Поскольку отсутствующего сына И.С. к тому моменту в помещении не ожидалось, мы разобрались с девахами по жребию. Распили пару флаконов дешевого вермута. Который интеллигентно зажевали шоколадно-вафельными конфетами по прозвищу «Соевый Журавлик», ибо от хозяина в холодильнике оставалось только одно яйцо, лежали две проросшие картофелины, дребезжало блюдечко гороха, ошивался микроскопический окорок сиреневой форели, которая когда-то то ли рычала, то ли кудахтала, да кусман свеженезамороженного кролика, который, еще вчера ловил мышей. Друзья познаются в еде!
      Испытывая пристрастие к рассказкам, мы спонтанно затеяли воспоминания непроходящего детства. Все рассказки состояли из вводных слов, поэтому шибко понравились девам, согласившимся втайне со своими ролями вольнонаемных кадрючек, вследствие чего нас, в натуре, одарили (видимо, для посыпания прозы Юбилея!) дефицитными солонками, которые лежали на дне сумочки, завернутые в туалетную бумагу, попарно, у Ирины. Та, что из горного хрусталя от ацтеков, перешла в мое пользование, напарник же довольствовался изящно избитым венецианским стеклом с вкраплениями свинца.
       Я вытащил и предъявил всем здоровую спичку – досталась Ирина. Была она мужиковедьмой, в младенчестве лишенной девственности тупой стрелой мудаковатого Амура, без косы, одетая в облегающую кофту, которая указывала на отчаянное желание быть раздетой. Факт известный: манией величия страдают все излишне декольтированные субретки. Дышала неназойливо и кротко, была нежна роденовским лицом,  утомленным от стояния возле прилавка, грудью слаба, тощенога, но круглопопа от неумеренного поедания однообразной пищи. Поначалу она нервничала, усевшись на хозяйский топчан, напоминавший надгробие блокадному ребенку (до нас здесь побывал Лев Ланец), от чего попеременно переставляла свой роденовский подбородок с одной коленки на другую. Я же наблюдал за ее сухими губами с поперечными морщинками, которые следовали за моим взглядом, в то время как ее шея обогащала прилегающее к ней пространство сублиматом дешевых духов и нервного тела. Внезапно у нее под кофтой с закрытой стороны возобладал шорох, а в немигающих глазах начал торжественно вырисовываться какой-то виртуальный секрет. Создавалось ощущение, что он – этот секрет пикировал на ее же журавлиные ноги. Она несколько раз совершила круговые движения глазами и прошепелявила: «Ах, простите великодушно! Ну… ну, не уберегла я себя от невинности!»
       Анатолий не торопился, а я с «августа не выступал по курчонку» вследствие субъективно-объективных причин. Появились шансы захлебнуться сладостным призывом шепелявившей.
      От смури и зяби проистекающего вечера, сменившего на посту мутную грусть туманного праздника дня, сопротивляясь ветром в оконное стекло, ныла голая природа осени. Свет стоящего на крыше соседнего дома прожектора медленно перепрыгивал через сбившиеся в кучу возле подъезда автомобили. Приближающаяся ночь богатела своей безлунной торжественностью. На улице полыхало зарево беззаботного разгуляева в ознаменование анодированной годовщины Сборочного Процесса, аккуратно скопированного с безответственной действительности. Бережным шагом я нащупывал дорогу к манящему соитию, косвенно осязая скрытые типовым женским набором внутренней одежды мужиковедческие прелести.
       На общехозяйственном столе вперемежку со стаканами валялась наша одежда серых тонов, оставшаяся беспризорной после смешанного раздевания. Праздник на нас не обижался, ибо по периметру и в центре нашей Могучей и Великой Страны глубоко в койках и вне лежала настоящая всенародная массовка, а не какая-то враждебная буржуйская сила, благо любви все плоскости покорны. Уловив в себе едва ощутимое бряцанье мошонки Iисуса Христа, еврея по национальности (в те времена все были евреями), я разрешился нетерпением и полез к своей даме освобождать ее угнетенную советской идеологией сексуальную боеспособность, отчего как абрек по-свойски облапил Ирину. Заскорузлые мозоли моих губ, долго перекатывавшие погасшую «Беломорину», царапали нежность ее ворсистых щек, чтобы, поморщившись, сквозь отсутствующий лифчик нулевого размера, незатейливо укусить ее за сосок и вместе с нашими общими ногами медленно завалиться на топчан. Я начал прессовать ее своим телом, получающим пока еще мало чувственной пищи, до полного касания хозяйского пола. Будучи придавленной, субретка, разгнездившись на ложе, полностью расшитая, распахнула себя наизнанку ради полезности суммы получаемого ею удовольствия. Отчего вскоре уцепилась за мою левую половину задницы, а я – за ее правую округлость, чтобы иметь полное мужеское право испытывать себя в качестве источника возвратно-поступательных движений. Мой уд стремился педантично осваивать каждую пядь ее внутреннего порожнего пространства, делая его безубыточным. Для утоления похоти и в Ознаменование Зрелости  1/6 всемирной суши. Которая, кстати, была мне не по диаметру. С добавлением исходящего от нее шмека, как если бы сорбит развели в мочевине с целью орошения кукурузных полей.
       Чтобы сократить время между экспозициями, Ирина уткнулась лицом в сырую тряпицу, напоминающую топчану о своем существовании запахом боевых простыней. Все отчетливее я обонял партнершу во всех ее труднодоступных местах. «Чем тверже производственный инструмент, –  сравнивал я в своих представлениях собственный болт до и после ввода в действие – тем сила сопротивления трению мощнее, следовательно, ощутимее сладость совокупления». А поскольку никакой разницы между фрикцией и юрисдикцией в этой Точке Монотонной Сборки не различалось, а от августа, почитай, как полных два месяца прошло, то истерические судороги в виде оргазма, накатывающегося как паровоз братьев Черепановых, создавали ощущение, что кроме Закона Всемирного Тяготения в окружающем мире ничего не существует. Даже того самого Слова. Которое появилось прежде Первопричины Сборки. Так вот, Анатолий, почуяв по моему воздыханию приближающийся победный клич, прыгнул к двери, схватил с пола и по-братски возложил мне на спину 24-килограммовую гирю, которую в качестве сувенира держал в своей холобуде Петр Исаакович, ту самую, что постоянно играла в прятки с притаившимися в том же углу граблями. Я до предела сжал в правый кулак свои зубы. «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее…», – проплывали по вспотевшей подушке слова горячо любимого пейсателя Шолохова-Алейхема. Грабли методично  целовали чело Анатолия,  а Ирина кудахтала, отвечая на мои похрюкивания, причем, то ли в диссонанс, то ли, – а кто ее знает!, – от впервые полученного удовлетворения. И в самом деле, мой олеонавт, убоявшись полуторапудовой тяжести, щекоча и наделяя теплом, медленно орошал ее подвижные и накопительные телесные совокупности, оберегая их от перегрева. Как, впрочем, и от простуды. Локальная опасность заключалась в том, что, резко сгрузив с себя чугунный окорок с большой толстой ручкой,  я бы почувствовал уменьшение твердости не столько собственного пениса, сколько его намерений. С возросшим усилием вновь поцеловав Анатолия в лобешник, а затем чмокнув пару раз в рот, грабли неспеша принялись щекотать шершавые обои, инстинктивно устремляясь своим деревянным телом к родственному полу. Гиря же мерно покачивалась на моей хилой спине.
       Ожидаемый трабл обещал обернуться тем, что соседи, услышав грохот упавшего со спины избыточного веса, могли принять его за начало оружейного салюта в честь Завершения Очередного Этапа Сборочных Операций, и устроить мобилизацию своих внутренних резервов, типа: «Не создавайте, уважаемые, излишних акустических волн! И, вообще, валите отсюдова в канаву и заройтесь в ботву! А Петру, этой неумытой скотобазе, мы завтра из его же бороды свяжем варежку, а бабам вашим – ежовые рукавицы!»
       Ирина, высвободив из-под меня свое журавлиное копыто и интенсивно выдохнув остатки «Розового вермута» по цене 2-02 за 1 (одну) выпитую бутылку, протащила свою ступню сквозь дужку гири и, вывесив ее на щиколотке, начала неспешно отодвигать этот серьезный 24-килограммовый предмет в обозримую зону моей левой ладони. Мне же только и оставалось, что снять гирю с лежанки, да уложить ее, назойливую, на хозяйский паркет. Так все и произошло: покачавшись Ванькой-встанькой, гиря утвердилась на полу, указывая своим профилем на Анатолия, успевшего вернуться к Ларисе, пока еще неудовлетворительнице.
       А,  далее, по ходу описываемого мероприятия, когда на соседнем топчане (дед Анатолия до Исходной Точки Сборочного Процесса был в приятельских отношениях с Нестором Ивановичем Махно, которые продолжались вплоть до его кончины в 1934-м. А познакомились они в Орловской каторге, когда каждому вновь прибывшему политкаторжанину задавали один и тот же вопрос: «Жид?» А поскольку оба одновременно ответили: «Нет», но не смогли предъявить нательных крестов, то после битья постовыми и раздевания догола ключевыми обнаружилось, что они не только не обрезаны, но имели в наличии половые члены офигенных размеров, что делало их невозможными к использованию в процессах инициации женственности по мнению соискательниц, ее не получивших. Однако, помимо всего прочего, ими можно было забить здорового сторожевого пса. Что и было под одобрительное улюлюканье надзирателей исполнено. И, вправду сказать, мужской фаллический символ всегда функциональнее, нежели детский символический фаллос. Впоследствии, отец Анатолия по случаю осуществлял обязанности начальника Исправительно-Трудовой Колонии на Дальнем Востоке)  Анатолий беззвучно отметился с Ларисой, –  очень толстая и длинная спичка, –  и, когда мы навсегда проводили недавно придавленную куском металлической лепнины, но умиротворенную правильным лирическим истечением Юбилея Ирину до станции ближайшего метро, совершив при этом 7 минут пешеходной работы, то, оставшись втроем, мне пришлось заварить целый котел каши из одного рационального зерна, ответственного за Решения III Интернационала. Это означало, что требовалось действовать по метафизическому призыву своего прадеда, подполковника в отставке, Филадельфия Ниловича, Председателя Земской Управы Вышневолоцкого Уезда Тверской Губернии, которому в подзорную трубу времени захотелось увидеть, ну, типа последнего врубелевского видения Пророка Иезекиля, склоненные перед ним знамена Великого и Малого Отечества. Короче, я предложил расстрелять, нет, простите, расстелить на постели Петра Исааковича означенные ниже полотна, наблюдавшие за происходящим из другого угла кафедры. Дело в том, что утром Анатолий был вместе с отсутствующим сыном И.С. на Демонстрации Операций Сборки, где они по очереди вырывали друг у друга хоругви СССР и УССР с целью их последующей приватизации. (Хотя Анатолий утверждал иначе: «Я с сыном И.С. ходил на демонстрацию и именно там, вдвоем, мы гордо несли эти знамена!») На них, как на пролетарских плащяницах, нам, символизирующим тесное сожительство славянских народов, по-братски, удалось расПять Ларису, к тому же оказавшуюся жительницей Беларуси. В отличие от своей подруги Ирины, она была умеренно закруглена от подбородка до икроножных мышц, т.к., очевидно, проживала вне семейного размножения и беспредметно рассматривала одиозность бытия своими врубелевскими зелками, при этом скупо поедая родительский хлеб без выработки полезного труда.
       Пропустив Ларису сквозь наскоро созданную комиссию на предмет выявления классовой профпригодности, целью которой была перспективная оценка поставляемого ею чувственного блага, мы совместно осуществили подмывание под неглубокое декольте своего репродуктивного инструментария из единственного блюдца, стоя на карачках и не расплескав на кафедральный паркет ни капли казенной воды.
      Далее, чтобы замкнуть композиционную целесообразность Юбилея, неспешно одевшись, мы, семеня широкими шагами, ухайдакали в окрестность последней швартовки муляжа плавучего легендарного средства, принайтованного к забетонированному днищу Невки.
     Набережная Основателя, вздрагивая и упорно сваливаясь влево, отображала темные силы, которые злобно нагнетали воздух, отдавая предпочтение враждебным вихрям, заставляя вступать их в роковой бой с антагонистами, в то время как элегантные гопники гордо и смело поднимали знамя борьбы гомосятины с лучшими силами человечества за всеобщую халяву и освященный стакан воды. И в самом деле, на родине пурпурного Вацека Свенцицкого, которого уже множество лет не пугал вид эшафота, умирали с голодухи рабочие, падая с честью во имя идей раздельного трехразового питания в месяц, становясь тем самым светочем для миллионов вегетарианцев, ненавидящих атрибутику тирании, ибо вид залитых их кровью ненавистных тронов приближал торжественный час свободы, безоговорочную смерть супостатам и лобковым паразитам трудящихся масс с помощью бритвы «хара-кири».
    Со стороны Пеньковой улицы раздавались гипнотические распевы розового Эжена Потье, стоявшего на куске диабаза и клеймившего проклятьем элиту голодных рабов, дабы делегировать их на смертный бой для подрыва почвы под телефонными будками и выгребными ямами. Перейдя через мост Большого Сампсона и завершив Юбилейный Променад, мы вернулись на исходные боевые позиции без ощутимых потерь на марше.
   P.S. Пытливый читатель, может быть из ложной скромности, но задаст вопрос:
– А чтобы произошло, если бы у Анатолия под рукой оказалась 36-килограммовая гиря?
Отвечаю: – В этой ситуации возможны два варианта развития событий: наихудший и маловероятный. Выбираю промежуточный.
   Во-первых, я бы значительно раньше осознал, что Труженик Сборок и Разборок имеет право взглянуть на ближнего сверху вниз  для того, чтобы помочь ему встать на ноги.
   Во-вторых, совершенно неважно, какой вес гирь вы втаскиваете и кладете на вершину происходящих событий, ибо истинное удовольствие от сущего ожидает каждого  на спуске, главное – отыскать Точку Разборки Новаций. Возможно, я бы возлюбил ближнего так, чтобы он меня никогда бы не предал.
   И, в-третьих:  наше общество стремится к совершенству, которому нет предела. Как, впрочем, и в медицине. Поэтому, чтобы, как раньше, не раздеваясь догола на приеме у врача, всякий смог бы попросту показать свой язык!
               
                ***
       «…Когда же перед смертью с глаз
       Завязка упадет,
       И все, что обольщало нас,
       С завязкой исчезает;
       Тогда мы видим, что пуста
       Была златая чаша,
       Что в ней напиток был – мечта,
       И что она – не наша!»     (М.Ю. Лермонтов. «Чаша жизни»)

               ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ ВИКТОРА СТЕПАНОВИЧА ЧЕРНОМЫРДИНА
(9 апреля 1938 г. - 10 ноября 2010 г. Родился в с. Чёрный Отрог, Оренбургской области. Российский хозяйственный и государственный деятель, Председатель Правительства Российской Федерации 1992—1998).
   «… И с кого спросить, я Вас спрашиваю? Всю теорию коммунизма придумали два еврея. Я этих Маркса с Энгельсом имел… Эти призраки бродят где-то там, в Европе, а у нас почему-то останавливается. Хватит нам бродячих. Мы выполнили все пункты: от А до Б. Мы продолжаем то, что уже много наделали: до сих пор пытаемся доить тех, кто и так лежит. Эти – там, те – тут, а других до сих пор никто ни разу…  Когда трудно, мы всегда протянем то, что надо. Говорю безо всяких – спад экономики еще не полностью пошел на подъем. Когда моя страна в таком состоянии, я буду все делать, все говорить! Некоторые принципы, которые раньше были принципиальны, на самом деле были непринципиальны. Я знаю, что это поможет, я не буду это держать за спиной! Клинтона целый год долбали за его Монику. У нас таких - через одного и мы еще им поаплодируем. Сейчас много стало таких,  желающих все что-нибудь, да возбуждать. Все там у них возбуждается. Вдруг тоже проснулись. И возбудились. Пусть возбуждаются. Секс – это тоже форма возбуждения, хотя и движения есть. Но другое дело Конституция. Написано: нельзя к Монике ходить – не ходи! А пошел – отвечай, если не умеешь. Но мы доживем и простим. Я имею в виду Конституцию...»