Православная писательница

Примечание: данный рассказ не издевается над Православием и Православной Церковью, а в некотором роде высмеивает попсовое, мистическое отношение к вере. Также, поскольку автор никогда не общался с редакторами журналов, он представил в данных сценах фантастическое допущение.

Православная писательница Мария Перепелкина мило, даже слащаво улыбнулась и приоткрыла дверь в кабинет редактора еженедельного журнала «Патриот». Довольно-таки простой журнальчик, миленький, и такие случаи там! Про немцев! Марусе этот выпуск нравился, там иногда бывали потрясающие и умилительные реалистические истории из первых рук, то есть из уст очевидцев. Про гражданскую войну.
Говоря по-простому, красота одна, а способов ее похоронить – тысячи. Писательница воспользовалась самым безотказным: она не стала ни краситься, как это делают объятые страстью блуда девушки в неправославных семьях, не стала ни одевать на себя шалаш, как поступают татары-мусульмане, она надела черный платочек, подвязав его на манер монахини, заполонила себя в  мешковатую одежду гнусного коричневого цвета и сгорбилась. На самом деле, может быть, если бы случился такой казус, и Машу бы случайно сфотографировали, а после сего вырезали из платочка лицо в какой-нибудь компьютерной программе и наклеили отдельно – она была бы симпатична, но ее мордочку и тогда бы не покинуло богомольное и вечно умильное выражение профессиональной паломницы.
- А, это вы, - помрачнел поднявший голову от тоненькой стопки листочков редактор, Эдгар Алексеевич. – Заходите, милости прошу-с. Присаживайтесь…
Вообще, неплохой человек, стоящий. Марусе это издательство порекомендовала бабушка из церкви – ее сынок – в общем, мирской человек, со страстями – как-то опубликовал там свой рассказ. Бабушка, конечно, зело сокрушалась, что рассказ был тоже мирской, но, говорит, ничего, глядишь – напечатают, нехристи. Кабинетик тоже у редактора ничего, с цветами какими-то на окошке. Ах, как красив созданный Богом мир! Как совершенен! Господи, красота-то какая!
Перепелкина, не разгибая согнутой в смирении, послушании, сокрушении о грехах и припадке флагеллантства спины, подошла к столу и присела на краешек табурета. Положила ручку с колечком «Спаси и Сохрани» на Святыньку на груди – земельку с могилки какого-то благодатного старца…грех-то какой, не помнить…
- Вы – Мария Перепелкина? – полувопросительно заметил Эдгар Алексеевич.
Маша скромно кивнула и убрала пальчики со Святыньки – как бы редактора не пробрал блудный помысел.
Но тому, казалось бы, было не до этого – он снял очки и скривил круглую физиономию, размышляя.
- Прочитал я ваши рассказы, Мария Семеновна, - протяжно начал он, - но, как бы сказать… хорошо! Славно, очень хорошее начало, славный дебют. Истинно православное творчество!
Маруся улыбнулась.
- Но…не формат! – ледяным и спертым голосом закончил тот и слету нацепил на нос очки.
- Не годится? – ахнула та.
- Нет.
- Но почему?
- Видите ли, наш журнал специализируется на реалистических произведениях. А у вас все как-то эдак выходит…вот посмотрите, - редактор принялся рыться в стопочке бумаги у него под рукой, - вот тут у вас, в рассказе «Зимние Ландыши» - цитирую: « жуткий фашист с перерезанным жутким шрамом лицом жутко навалился штыком пистолета на защитника отечества. А де-то – буква «г» в рукописи пропущена…
- Это специально, для создания атмосферы!
-… его жена бедствовала в землянке и молилась Богу Всемогущему и каялась в тяжких своих грехах, баюкая младенца своего… Тут должна быть точка. Извините, но это…эссе не удовлетворяет.
- Кого?
- Формату. Или вот, пожалуйста, отрывок, который не может…сейчас найду. Вот: « …тогда он припал к Иконе Божией Матери Дарительница Хлебов и долго плакал перед Святыней…отвел дочь в воскресную школу, чтобы та с младенчества знала о Господе и Его Святых…хвала Богу…Ты веришь в Бога? Вот почему теперь твои глаза так светлы и чисты, а лицо так добро и приветливо…а я ухожу в монастырь замаливать…лежащий в яслях маленький Христос…его Святая Матерь, Пречистая Присно Дева Мария…нет, извините, Мария Семеновна, это не может годиться.
- А по-моему – славно. И Богоугодно…
- Нет, простите, - засуетился редактор. – Извините, я позволю себе маленькое замечание. Минусы вашей прозы в следующем: она чрезмерно слащава. Если вы описываете человека, то обязательно он сначала не ладит с женой или вовсе разведен с диким скандалом, бьет сыновей, пьянствует и вообще морально разлагается, а потом – бац, фашисты или еще какая напасть, и он бежит к знакомому батюшке, тот по-отечески укоряет и увещевает его, и он становится активным производственником, талантливым общественником…то есть всем  встречным и поперечным говорит, что он Верующий, что он ездит в паломнические поездки и вообще работает уборщицей в храме. Потому что это Богоугодно. Его жизнь сразу преображается, он мирится с женой, венчается, стяжает особую благодать, отдает сына в семинарию, тот повинуется воле батюшки, сам уходит в монастырь с благословения благодатного и благочестивого старца из глуши, лучше, конечно, из Дивеево, и его душу берет к себе Господь. И это – цветут ландыши или там подсолнухи. Зимой. Вы, значит, думаете, что это реалистическая история?
- Конечно! Все это и правда реальная история!
- Фашист со штыковым пистолетом в девяностых годах и подсолнухи в России зимой – тоже реальная? – довольно кисло осклабился Эдгар Алексеевич.
- Неисповедимы пути Господни…
- Извините, - вспотел тот, размашистым жестом поправляя галстук. – Не формат. Попробуйте исправить.
- Не напечатаете? – ахнула православная писательница.
- Пока – нет. Попробуйте исправить.
- Как? Каким образом?
- Поменьше слащавости и православия. И все будет хорошо.
- Но православие – все наша жизнь! Она и есть оно! Все им пропитано…реальные Таинства…молитвы, пост…Радио Радонеж.
- Боюсь, не все читатели разделяют вашу точку зрения.
- А должны разделять все!
- Прошу вас, просто исправьте, если хотите, и все… - запыхтел редактор. – Пожалуйста, я вам верну все рукописи, хотя у нас это никогда не было принято.
- Но у меня благословение протоиерея. Потом еще архимандрита и епископа – Правящего Архиерея, - Маруся вынула из рукава последний козырь. Ах, карты же – богохульство…крести-пики…Господи, помилуй, согрешила…помыслом…
Эдгар Алексеевич страдальчески закатил глаза и поглядел на часы.
- Прошу прощения, Мария Семеновна, у меня еще дела…если бы вы изволили…по великой милости…
- Нехристь и атеист, - просто и понятно сказала она кротким голосом, поднимаясь и с фирменным укором истинно православного человека глядя на Эдгара Алексеевича.
- До свидания. Всего хорошего.
- Каким судом судите, таким и вас…нехристей…сволота, Господи прости…

Маша Перепелкина вышла из кабинета, прислонилась к стенке лицом и горько, с яркой безутешностью, зарыдала, вытирая красные глазки краями черного платочка и подолом. Господи, да как так вышло? Ее же сам батюшка благословил…тот старец, с могилки которого…на юродство…а, нет. На юродство она пыталась благословиться, да не вышло. Благословили на подвиг писательства. Православного…хотя…одно и то же…нет.
Ой, что ж делать-то, Господи…
Маша сладко улыбнулась и отерла ладошкой слезы.  Она вспомнила наставления бабушки. Та говорила, что если эти жиды из «Патриота» не возьмут, то есть одно издательство, где всегда берут хорошую литературу. Всегда, безотказно, еще и благодарят. Маша, конечно, проявила идио…то есть юродство, отдав свои православные и человеколюбивые шедевры сюда,  но она ж тогда не знала…но сейчас точно все получится.
Издательство вроде бы называлось «Православный Рассказ». Перепелкина решительно сгребла в топку перемешанные листки сероватой бумаги, исписанные крупным и косым, как забор, православным почерком, и направилась на выход.

Другой редактор, которого, как выяснилось, звали Моисей Исакич, приветствовал ее радушно и по-христиански нежно, так, как будто она была ему сестрой.
- Дорогая Магия Семеновна, таки, вы решили опубликовать у нас свои пгоизведения? – нежно щурясь на свет и потирая рыжую шевелюру, спросил он.
Маруся добродушно расцвела на ласковое лицо редактора. Конечно, этот милый человек вовсе не мог быть похожим на тех жидов из «Патриота», которые в семнадцатом году…самодержавие свергли…русский последний православный царь…масоны, одним словом, сионисты. Жертвоприношение. А этот – чистейший русский, да это и по акценту было ясно.
- Да, вот, позвольте.
- Ага, ага, давайте, я посмотгю. Извольте!
Редактор принял в свои мозолистые руки рукопись, бросил на нее косой взгляд. И покрылся серией улыбок различной силы и скепсиса.
- Замечательно, - пустил слезу он. – Превосходно! Мне нравится. Извините за любопытство, это единственный экземпляр рукописи? Больше нету? В электронном варианте или в печатном? Или просто дубликата, копии?
- Нет, - застенчиво ответила Маша. – Больше нет, единственную вам отдаю.
- Великолепно! – заорал Моисей Исакич, вскакивая, опрокидывая стул, и быстрым шагом выходя из-за стола. – Позвольте пожать вам гуку! Ггандиозно? Ведь это настоящие пгавославные гассказы? Богоугодные? И вы имеете благословение?
- Да, - потупила очи Перепелкина.
- О! Так вы таки вегите в Бога? Отлично. Я принимаю у вас все. И даже выплачу вам гоногаг, немедленно!
Редактор сладостно пошарил в кармане пиджака и вынул несколько мятых бумажек.
- Вот, пожалуйста.
Православная писательница еще раз кивнула и взяла деньги. Нищим отдам, решила она. На всякое благое дело быстрое поспешение…или как там. Или в храмовую кружку. Это будет богоугодно. Или – загулять! В паломническую поездку на благодатный источник! Или в Иерусалим копить? Господи помилуй!
- Идите, идите, дорогая! – увещевал ее редактор, влажно поблескивая глазами. – Идите и пишите дальше! Все, что напишете, несите нам! Мы все примем! Главное – несите оригиналы! Только оригиналы! Прощайте!
Он с чувством пожал руку Марусе и даже на радостях всплакнул. Слегка. Маруся ушла счастливой, благочестиво скрестив руки на груди и прихрамывая.
Моисей Исакич потрогал знак Зодиака на груди, висящий рядом с крестиком, цыкнул языком, неприятно осклабился и медленно сел. Взял в руки бумагу с сочинениями Перепелкиной. Лениво пролистал. Грустно почесал медную бороду.
- Православные писатели…рассказы, - без акцента пробурчал он себе под нос, доставая из ящичка большую ажурную пепельницу в виде черепа, украшенного звездой Давида. – Фашисты, понимаешь, спасение…Господь изменил мою жизнь…воскресная школа. Нет, нельзя. Нельзя такое допускать в мир. Я, конечно, сам еврей, но в Бога-то верую. А таким его представлять нельзя…ох, нельзя…слащавым дурачком, вечно улыбающимся в седые усы и относящимся к людям как к малолетним олигофренам. Я бы на его месте обиделся.
Редактор постучал ладонями по одежде, выудил коробку спичек. Аккуратно свернул пачку листов вчетверо, положил в пепельницу и с удовольствием поджег.
За окном темнело. Моисей Исакич полусонно глядел на веселый, задорный огонь, задумчиво пожиравший рассказы.
- Вот это действительно богоугодное дело, - бормотал он. – На такое и денег не жалко. Хорошо еще, что они с компьютерами не знакомы. Думают, что все это от лукавого. А ну как начнут печатать? В электронном, то есть, варианте? Это же придется просить у них посылать все, что надо, по электронной почте, смотреть адрес, засылать вирусы или трояны? А ну как печатать научатся? Что тогда будет?
Да Бог с ними, с православными писателями. Хотя пора бы им поумнеть, да писать научиться. То есть, буквы рисовать. Да и Бога полюбить, или хотя бы зауважать. Одними розовыми вертепами и жуткими немцами сыт не будешь.