Архипелаг бардак - глупопея социально-бытовых и по

Обращение к читателям:
 
В создании глупопеи нашей жизни – Архипелаг Бардак, может участвовать каждый, присылая сюжеты, рассказывая своими словами о случаях в своей или чужой жизни, наблюдения, просто интересные мысли о противоречиях и казусах уходящего времени, как советского, так и постсоветского периода. Речёвки, стихи, рисунки, фото или карикатуры по этой теме. АБ задуман мною, как бытопись уходящего времени – ЭХО УШЕДШЕЙ СТРАНЫ.
Я призываю, особенно молодёжь:  хватит попусту убивать время на лёгкие связи и тусовки ради пустой трепотни. Всё это специально пропагандируется «сильными мира сего», чтобы этой, так называемой поп-культурой, оторвать вас от борьбы за свои права и достойную жизнь, не мешать коррумпированным связям, довольствуясь примитивным досугом.
В данный момент АБ не хватает женского взгляда на это Беспутное время, поэтому можете по-своему написать, подражая или даже утрируя, такие треплеры из АБ, как Сексуальная измышленность; Эпилог, типа, как бы, той жизни; Отнюдь Неимоверно, Сплошная бытовуха; Женился и другие.
Пишите, и имя своё обрящете!
Не поддавайтесь суете сует, найдите время поразмыслить о жизни, которая затягивает бессмыслицей обмирщения, превращая нас в Жрало и  Испражняло - простейших.
У кого нет литературных, навыков пишите, как умеете, своими, даже ненормативной лексикой и нецензурными, словами.
Мысль нужна! а всё остальное - редактируется. 


         КУЗЪЁЛЬ


                АРХИПЕЛАГ БАРДАК


     глупопея  социально-бытовых  и  половых отношений в России по методу Декамерон

                *   *   *   *   *

Сигналы бедствия ни кто не принимает,
Когда правитель не дрова, а судьбы нам ломает…
Отбор в чиновники по подлости  по-брежневу у нас в ходу…
Все во взаимных интересах! только с правдой не в ладу

Мечта! Союз свободной жизни и труда.
Идём толпою битою дорогой в Никуда.

«Колыма у Солженицына в Архипелаге ГУЛАГ была полюсом лютости, в Архипелаге  Бардак полюсом подлости становится Москва. Это государство над государством, ставка хамской чиновничьей орды, собирающая с нас дань и натурой: молодых мужчин на войну, пахоту и криминал, девушек и молоденьких женщин в услужение и гаремы бардаков».

Нет, это не только моё мнение, не для красного словца привёл глас народа я для сравнения, У многих в провинции о Москве такая вот точка зрения. И, чтобы не было практикуемой сейчас обезлички, я эту цитату народную взял в кавычки. Что там не говори, а нынешние москвичи ещё при советской власти переродились в охлос, охлоп, став холопами начальников и богачей, «звезданутых» артистов и политических аферистов. Это пронырливый и уже не тороватый, а скорее вороватый демос третьего Рима, жаждущий лишь халявных зрелищ и хлеба…
Ох, чувствую, как меня начнут полоскать патриоты Москвы!
Но, увы, и, увы! И мы, провинциалы, в это Беспутное время тоже стали не тороваты. Единственно, многие из нас всё же не столь вороваты: кому за-падло нищих обирать, другому даже униженная честь и атрофированная реформами совесть такие подлости не дают совершать. Да и таланты из провинции москвичи гребут, не зря они всё, что за столицей Гребанией и зовут, хотя это они у нас всё подчистую гребут. Однако мечты, как и у чеховских героев. – В Москву! В Москву! В Москву! - до сих пор нам покоя не дают. Видно, поэтому не сумевшие пробраться туда местечковые кулики завистливые песенки и поют, восхваляя своё болото, да так, что порою просто уши вянут. Заявил мне однажды в интервью на день Журналистики главный карманный редактор Гряземского Вестника:
- Только провинция осталась родником чистой воды в тухлом болоте столичной журналистики.
Да, тухлее не скажешь, привыкли кулики к родному запаху, аллергия у них на освежители жизни. Но пока что – увы! сколько не добавляли в тухлую правоохранительную и чиновную водицу президентской родниковой живицы, она от этого мероприятия всё равно не очищается, наоборот, и это чистое стяжательской подлостью заражается или вовсе уничтожается. Как и губернаторы и главы администраций, «единые депутаны» и идеологические путаны. А прокуроры и судьи наши, санэпиднадзор и налоговая инспекция? А и врачи – палачи и учители, не только своих учеников, но и их родителей мучители. А, знаете, кто там, в союзах директоров и предпринимателей обретается? Все они начинали бардачную карьеру свою шестёрками в стоптанных башмаках, а теперь словно «депутаны в законе», разъезжают на иномарковых конях. И это, отнюдь, не - увы, и не - ах! Безнаказанность всеми руководит, но не совести страх, о чести и достоинстве у российских благораздетелей своё понимание, поэтому и живут они в режиме самооправдания. Так что и в это Беспутное время только кесарю кесарево достаётся, а народу и сала с сэмом теперь не хватает, а голодного, как вы знаете, беспутное общество уважительно не воспринимает. Сколько уже лет прошло после краха Перестройки, а ельцинская Свобода-92 года завела нас лишь в Беспутное время. Увы, и да! И с общечеловеческими ценностями нас несет совсем не туда, живём уж очень по-русски, мы, вытесняемые «новыми», эти русские. Ну, кто из советских интеллигентиков - диссидентиков мог такое предугадать, что в их сбывшейся мечте - Свободе-92 года, не о чем будет даже мечтать? А жить и вовсе не в прозе и почивать не в бозе.
В общем, приходится констатировать уныло: и страна у нас и народ совсем не тот, потому и живём задом наперёд. Уж очень часто мы оглядываемся, то на Восток, то на Европу, не от того ль и получается у нас всё через попу?


                СЕКСУАЛЬНАЯ ИЗМЫШЛЕННОСТЬ

Ну, да, Сексуальная измышленность чем-то сродни с Тюремной промышленностью. Только не подумайте, что я на Александра Исаича «кошу», отнюдь, лишь творчество его ворошу, и сам измышляю о том, что видел и знаю. Однако это моё откровение совсем не художественное исследование, это, скорее, психологическое преследование, мания неприличия в результате безличия без отличия уровня образования, степени знания, мере зажиточности или половой различности. А если проще, советский быт даже путинскими реформами всё ещё не изжит. И лишь русский секс равняет всех-с. Ведь чего только стоят производности наши от одного лишь слова в переводе с литературного – паять! Это, отнюдь, не только единственно банальное действо – сношать, такое многозначительное слово, не то, что другим народам, и нам русским до конца не понять. Тут бесполезно и лингвистам думать, приходиться измышлять. Ну, как это можно, и любименькую женщиночку, и врага своего – паять? А ещё круче, - на свой член сажать!
Ну что тут ещё можно сказать? Пора бестолковый словарь чукчи Кузъёля создавать. Помните, кажется, ещё в 1987 году ахнула на весь мир в телемосте с американцами советская бабёнка:
- В СССР секса нет!
Но я то захватил те времена, мама моя тоже совковая была, однако честно признавалась па-па. – Заел ты меня!
И сейчас всё такая же она - русская женщиночка! Право, славная девочка - бабёнка от приматного бытия ещё не жена, но уже разведёнка. А ведь всё вроде при ней есть. И ножки, ножки! И честь. И очаровательные стати! Только вот муж не всегда кстати. Он и сам это понимает и измышлено объясняет. – Член с ней!
Не потому ли лик её - царевна чародеем пленённая и теперь она только в эстрадных звёздунов влюблённая, того и гляди, сама в Богоматерь Мадонной выразится. А в кого ей ещё вырядиться, если муж «новым» так и не состоялся, и к другой не смотался - у неё на шее сидит. Вот она в этой типично русской измышленной сексуальности и торчит…
Так что же у нас было, и что сейчас есть? Вижу одно, по-прежнему среди нас дураков не счесть. Деды Победы наследства нам не оставили, отцы и вовсе побираться заставили, третье тысячелетие мы начинаем с грязного листа, - мы видим отражение своего конца, правда, ещё не до конца, всё ещё разыгрывая слепца. Но когда-то придётся и нам  прозреть, если не хочешь нумерованным бомжем в своей квартире или доме умереть.
А ведь народ  наш не туп и не глуп, не ленив и не развратен - народ русский не обратен! Но в теперешнем своём состоянии сам почему-то хочет пребывать. Образованщине профессиональной этого не понять. Русская жизнь - не аммэрикен филмз! Да и российское кино многим из нас не дано. И только Таньки наши не боятся грязи, тянут и нас в князи. Свободный секс без любви, удовольствия ради, не возвращение ли это наше в Эдем, пусть и не насовсем, а хотя бы на короткое время? Или это уже пришествие Содома и Гоморры?
Однако, тут, я думаю, уже не мечта, а скорей - аппетит. И даже не чувств - я просто тащусь! 

                ЭПИЛОГ, ТИПА, КАК БЫ ТОЙ ЖИЗНИ
                дочерям Даше и Лене посвящаю – прочитайте маме.

Всё бы ничего, но и Перестройку вдруг, - бац! и прихлопнули...
А все вокруг продавали и покупали, какую-то липу и туфту создавали, только мы ничего не понимали, совсем ещё не старые папонты перестройки, последние ударники комтруда, выгнанные совсем в никуда. Эхо Ушедшей Страны.
Мы и за работу ничего не получали, гайдаровские чубайсята оделили нас только ваучерами, чьим именем с тех пор мы и называем свой такой же бестолковый половой орган. А вот у женщин его почему-то прозвали – бюджет. Да-да, это для нас, мужиков, в этой стране кроме «сэма» ничего нет. Эх, знать бы, что ничего кроме ваучеров не дадут, мы бы Ему вместо танка дерьмовозку подогнали. Интересно, чтобы Он тогда нам с неё наобещал?
Оно и козе понятно, что каждому своё. Кесарю то кесарево и в дерьмократичной России осталось, а нам с тех пор в этой Свободе-92 года и сала всегда не хватает. Эту жизнь только жена-баба и понимает, и меня она с некоторых пор в рыночные отношения загоняет, не тонко намекает на совсем не толстые обстоятельства.
- Бегает по стадиону типа старичок-бодрячок, как бы. И за мной тоже. По нескольку раз за занятие измерять давление подходит. И разные типа разговоры заводит.
Не, Галька у меня баба с понятием. И сама вмажет, и меня на скаку остановит, на пятый этаж – аж! занесёт. Правда, сейчас я уже сам стою после МММ и Русского Дома Селенга памятником жеребцу Скобелева. Дескать, ничего мужик был, да малость застыл в бессрочном отпуске. Поэтому я теперь всё больше помалкиваю.
Но, на этот раз, жена молчание моё не одобрила, ширнула локтем в бочину, вылезая из постели, объяснила без как бы. – Предложение типа сделал, навещать его с процедурами, как бы…
Молчать было опасно, я дал совет. – Дети у нас уже взрослые. Устраивай свою жизнь без меня.
- Дурак! Столько лет прожили. Да и типа не поизносился пока. Я не новая, чтобы ещё не истрёпанную вещь выбрасывать. Только трудно стало теперь одной содержать жеребца стоялого. Пристегнуть надо в нашу семейную упряжку этого мерина старого.
Она смотрела на меня требовательно, но говорить на такую мутную тему не хотелось. Я лишь вздохнул, так и не выудив из мозгов ни одной мысли.
- Сам же говорил, немец хвастает, если его жену за сто марок, как бы...
- Ну, то немец.
- Хочешь сказать, ты типа русский?
- Как бы, - иногда и я употребляю её ходкие словечки.
Жена, явно, досадовала. - Ему типа соблюсти приличия надо. Навещать, только с тобой и без этих интеллигентских как бы.
Я флегматично сопел, не вылезая из постели.
Галька фыркнула зло. - Приходи через пару часов, договорись типа. Стесняюсь я как бы решать такие вопросы без тебя. Баба же я, типа...
Она торопилась на стадион, ещё одна минималка всё же.
Хлеб жена приносила, масло я  давно не добывал, как интеллигентик какой, не знал, что делать и как жить, кому силушку свою и профессию сбыть? Даже картошки-моркошки с дачи нам на ползимы лишь хватало, и Галька уже всем задолжала…
Ай! Да что теперь эти мысли сосать? Остаётся одно, - вспоминать. И вы, поди, не забыли, как мы в советское время плохо жили. В очередях стояли за всем! А теперь не за чем. Магазинные полки полны, только вот у многих из нас кошельки пусты. И женщину мы теперь ищем не как причину, а для жратвы, мало кто из нас без них прокормиться может. А воспоминания гложут...
Санька Фидель, по паспорту - Митрофанов, подвёл меня поздним вечером к молоденькой матери - одноночке, медсестре по профессии, и с ходу стал прикалывать медицинскими терминами.
- Галчонок! Перепихнину от торчка требуется. Подлечить этого зверя надо от половой недостаточности.
Фильма о нежном и ласковом звере эта блудливая пташка, видимо, не смотрела и отреагировала натурально, как на лицо не европейской наружности. - Зверя к ветеринару веди.
Он и отвёл меня в хрущёбу напротив, тоже к Гале на мордочку похуже. Женщиночкой та оказалась безотказной, однако, мы её застали врасплох, а «на корягу залетать» она не хотела, и мне пришлось маяться с нею всю ночь плейбойскими способами. Нам, мужикам, эти способы ещё дают какой-то кейф, а вот русской женщине, сомневаюсь я, чтобы заячий секс приносил удовольствие. Да и я, блин! Такой русский! Прямо, Витька-дурак. Если девчонка от меня кайф не ловит, не могу балдеть и я.
Короче, умчалась Галя-ветеринар волчицей в охоте с ранья и вскоре принесла сотню презервативов. Конечно же, столь дерзкая операция в поселке для одного завода, где я находился в командировке, не прошла незамеченной и с тех пор обрастает всё новыми и новыми подробностями…
Но, это ладно, будет потом. А теперь я уже сам лечил её от половой недостаточности.
Короче, женщине всегда хочется хорошим приобретением похвастать, на следующий вечер Галя вывела меня на показ, на день рождения к своей подруге Галчонку…
Тут только на свету мы окончательно и рассмотрели друг друга…
Конечно же, глаза у Галчонка оказались голубыми, а волосы белокурые…
Любовь вспыхнула со второго взгляда!
О, что тут с нами сотворилось!
Стеснительность с женщинами во мне напрочь отсутствует. Да и она была уже с днём рожденная, то бишь, торчёная...
- Совсем обалдели! - ахнула восхищенно соседка по коммуналке Валя, Санькина подружка, и затолкала нас в свою комнату, защелкнув замок с другой стороны. Мы только и слышали её лицемерное возмущение. – Во, гады! Смотались куда-то.
Меня будто в порно фильм занесло. И понесло до самого Загса. Хрупкотелая худышка оплела меня сладостно-сексуальной нирваной на несколько лет. Ну, разве мог я отказаться от такой причины?
Но, увы, коренной житель областного города квартиры я не имел. Я у матери был не один и, после службы в армии, меня в отчивомов  доме не прописали, и этот скоропалительный брак мой списали.
Короче, всё было, как у всех: коммуналка, тёща, свекруха…
И получился даже не брак нашей жизни, а полнейшая разруха.
Гениталиться в хрущёбе и с топ-моделью надоест, а дачный шалаш мы поздновато решили завесть. Только последний пыл свой растратили и окончательно личные отношения изгадили. Вскоре, пташка моя блудливая превратилась в козу бодливую, а я «новым» так и не состоялся...
Вот, скажете, растрепался...
Однако как не крути, а на деловое свидание надо идти. Баба же, она типа, как бы…
В общем, пришел я ко времени. Процедура, как бы, и по виду совсем не новый клиент-пациент уже сидели за пластмассовым столиком перед кафе Спорт у аляповатых ворот стадиона Вперед. Жабьекожее личико бодрячка не скрашивал и неподдельный Адидас, он игриво похихикивал, запивая свой трёп Миллером. Галька на этот раз и не кукарекала, хотя всегда петушистой была, клевала скромной курочкой что-то в фентипёрстовой обёртке и даже не квохтала.
- Генри Резник! - представился бодрячок, как бы вставая, и добавил с прононсом. - Офф!
Я скромно назвался Витей и сел без приглашения. Резник-офф тут же сообщил доверительно.
- А мы с твоей женой типа пьянствуем, как бы, - и засмеялся шаловливым мальчиком, видно, и ему понравились Галькины ходкие словечки.
Я равнодушно ответил. - На здоровье.
- Викки! - с ходу перевел он меня в плейбоя и предложил. - Отбросим условности. Так сказать, ближе к т-делу!
Тело, вообще-то, если захотеть, слышалось и делом. Однако, даже мою, лишь слегка интеллигентную женщиночку покоробила такая простота западных отношений. Она взбрыкнула всё ещё обалденными ножками и поднялась со стула.
- Схожу типа! В туалет, как бы.
Генри обеспокоил её уход. - Что с ней?
- Баба же. Стесняется, как бы.
Резник-офф вздохнул понятливо. - Ну да. Уж такая нынче се ля ви пошла.
Генри хохотнул. - Вот именно, пайки теперь не будет, - и стал выставлять угощение авансом.
Он и вкусы мои знает. К водке поставил и бутылку Балтики №9. Мне налил в склянь, себе чуть-чуть. Мы выпили за всё хорошее, он по-западному, в прихлёбку, я по-русски - махом, и пива много. Тут уж и у меня последняя извилина стала завихряться. Однако, смотрю, бодрячок наш что-то забалдел надолго. Переждав некоторое время, я уже сам разлил водку по стаканам и предложил.
- Пора и за что-то конкретное выпить.
Но он приложил лягушачью лапку к груди и стал описывать свой не любовный букет медицинскими терминами. Обоих пластмассовых «мерзавцев» я выпил один и снова хорошо запил пивом.
Генри предположил. - Ты, видимо, тятя в доме.
Но, увы! врать я не умею, поэтому признался флегматично. - Уже чужой дядя.
- Но мы с нею, как бы, всё обговорили!
- Её тело, не моё дело. Я уезжаю в длительную командировку.
Генри, аж, подскочил. - Соблюсти приличия - непременное условие! У меня дети видные  люди в Грязьме.
Я забавлялся, бодрячок так испереживался. Вот когда с него можно было слупить. Но, увы, так я не могу жить. Витька-дурак! А что? Глядишь, тоже, не хуже Бориски царём стану, если всю эту акину матату достану, тем более, в России только маньяки или дураки правителями становятся.
Но Резник-офф порассуждать мне не дал - запротестовал. - Ты ставишь меня в щекотливое положение!
Я отрезал. – Щекотать тебя будет она. Я этого делать не умею.
Он вдруг выхватил у меня из-под руки бутылку, я даже подумал - ударит. Но нет, сунул её в сумку и закинул ремень на плечо. - Он ещё водку мою жрёт.
Я протянул ему пиво, там ещё было. – Забери, это тоже твоё.
- Вылей!
Я и вылил, сунув бутылку в сумку горлышком вниз.
- За углом чебурашки принимают.
Воистину, старичок бодрым оказался, вскоре от него только описанный пивом след на асфальте остался.
Галька всё видела и уже шла, предосудительно улыбаясь. - Ой-ой-ой! Всё ещё влюблённый такой, как бы, типа Отелло какой…
- Никто не ревновал.
- Почему тогда не договорились?
Я лишь передернул плечами.
Улыбка сходила с её лица. - В цене, что ли, не сошлись?
- Как бы…
И тут она взорвалась, баба же, как бы. - Себя оценивай, дармоед!
- Галчонок! Ты что? – сразу вспомнил я её звёздное имя.
- Вот ты то – кто!
- Кто?
- А никто! Ни украсть, ни покараулить. Красивый, а не проститут и не сутенёр.
- Мне того, что у нас есть, хватает.
- А мне не хватает! Хватит мне красивого дармоеда содержать. Сегодня же чтобы и духу твоего дома не было. Сам не уйдёшь, посажу по первой же пьянке.
Я онемел, это уже было не как бы…

…Без меня Галька похорошела одеждой, а я, говорят, лицом. Теперь она всем доказывает, как хорошо жить бабе одной и добавляет громко, отворачиваясь от меня при случайных встречах.
- Столько лет прожили, торговать типа мною, как бы, вздумал.
Ну, что тут скажешь? И ничего не докажешь.
Но, увы, у неё, видимо, это уже эпилог, зато в моей новой жизни только начинается пролог…
Ай! Да ну-ка всё это типа и как бы. Вот гонорарчик бы получить за этот рассказ, как бы…
Ну, так поняли вы что-нибудь из моего как бы?

А на Западе до сих пор ахают. – Русские это – такие! Ага, с одной стороны мы добродушные, а с другой – злые, в западный рынок всё никак не войдём и тёмные дела Востока до сих пор не поймём. Не своруем, так соврём и до сих пор мечтою о райской жизни живём. Лишь у нас крутые, то есть грубые, алчные, порочные и злые «новыми» становятся и в грабеже старого никак не остановятся. Но опять же, сегодня он новый, а завтра, глядишь, уже труп. Выходит, ты, оставшийся в «русской старости», не так уж и глуп, хотя мало кого нынче горькие Лермонтовские строки  из «Думы» о нашем поколении за душу берут. Не белеем - звереем парусом одиноким в дерьмовом смраде демократических преобразований красно-бело-голубом…
Ну, о чём тут нас писателей спрашивать? Пора вас самих допрашивать. И писать не профессиональными словами, а то, о чём вы расскажете сами.


                ОТНЮДЬ НЕИМОВЕРНО
    (по сюжету Антона Гридина из Курска и Николая Шамкина из Вязьмы)

Глупопея наших отношений осенила меня в местах не столь отдалённых. Увы, и я, как умственно и физически не трудился, но в Свободу-92 года так и не врубился.  Таким же, как большинство нас русских стал и я, тем, о ком плачет лишь мать родная да тюрьма. Да  и да-да, этот реформенный бум и меня занёс совсем не туда… Однако ладно, хватит ля-ля. Итак! Следующий треплер погнал я.  Мы не гопстопники, но со смаком укладывались спать в большом, но тесном для сотни тел бараке на двух ярусные, скрипучие койки.
- О! О! О! - произнёс раздельно чуточку накачанный парень в черной майке, лежавший на койке поверх одеяла. - Переживает фрайерок! Ни за что посадили.
- Отнюдь! - вымолвил в ответ заключенный в новых белых кальсонах и нательной рубахе, неуклюже забиравшийся на второй ярус.
- Чего? - не понял иностранного для себя слова блатующий парень и, не дождавшись ответа, спросил. - За что срок намотали?
- За сопротивление страстям.
Расписанный наколками парень снова не догонял и проворчал. - На делового косишь?
- Какие могут быть дела в России? А нищих мне за падло обирать.
- Кончай гнать порожняки! Из чьей семьи?
- Увы, тятей в доме не утвердился, а пристебаем быть не согласился.
Расписной даже подскочил. - Ты чо, в натуре, за лоха меня держишь?
Новенький устраивался в постели, устало улыбаясь. - Слышь, братан, давай завтра почирикаем  чо-почём и как. С этапа. Везли селедкой в бочке. Устал - неимоверно!
Блатной ахнул по-крамаровски. – Во, даёт, в натуре! Отнюдь Неимоверно!
Рядом сдержанно и восхищенно засмеялись, их, оказывается, слушали и тут же заговорили.
- Фидель, это тебе не нам птюху черняшки на уши крошить. Мужик грамотный, без фени мозги зафефенит.
Новенького тут же окрестили и пригласили. - Слышь, Отнюдь Неимоверно? Ходи к нам. Чай попьём, ваучер помнём, скажем - мясо ели.
Но тот вежливо отказался. - Спасибо, мужики, в следующий раз.
Ему дали совет. - Ты это, Отнюдь Неимоверно, с правильными больно-то не связывайся. Нас, мужиков больше слушай.
Правильного Фиделя заело. - От вас, быков, разве чего путного услышишь?
- Мужик, он никогда глупостей не присоветует.
- У мужика и ум есть? - глумливо осведомился Фидель. - Это с каши, штоль?
- От скоромной пищи как раз мудростью и осеняет.
- У-у, быки! Скоромная, это и есть мясная пища. А с каши у вас и в голове каша. Потому-то вас, таких кашемудрых, начальство и наё, а собственная жена-баба  поё.
- Вы, больно умные. Но чтой-та хороших людей не блатными, а мужиками прозывают. Даже царя Петра  мужиком величали!
- Потому что пил и горбатился, как мужик. А царицу за него Алексашка Меньшиков ублажал.
Фидель растопырил веером пальцы и захихикал ехидненько. - Но у вас то нет шестерок. Ваши бабы не только лиц кавказской национальности - негритят уже рожают!
О! Что тут сотворилось от хохота! Особенно дико и визгливо смеялись ушаны, сынки-шестёрки приблатнённых. - Оно и правильно! Мужик, он и должен быть черным! Рог в землю упри, жрать захочешь - мычи.
Посрамленные мужики расползались по своим шконкам. Отнюдь Неимоверно всё ещё не засыпал, шлёпнул вдруг себя пальцами по вискам и вымолвил удручённо.
- А ведь истину братва глаголет. У нас каждый, от учителки до генерала себя хорошими бабами или мужиками считают. Этой, послушно брыкающейся скотинкой в стаде. Жрало и Испражняло - Простейшие.
Переждав шум, я заметил, подначивая на разговор интересного парня. – Мы стадничаем даже вдвоем в постели, круто утверждая свой статус кто.
- Выходит, только уголовники сейчас являются носителями чести и достоинства российского человека?
Ему тут же ответили. - А и путаны тоже несравнимо приятнее в обхождении, чем эти так называемые, приличные женщиночки.
- А ты мне заплати, аль хорошенько угости, и я тоже буду приятным, - раздался густой голос издалека.
- На самом деле, быки! - вскрикнул худой парень Антоша Трёп-трёп и сел в постели на верхнем ярусе коек. - Они даже проституток от ****ей не отличают.
- А чо тут отличать? Одной больше, другой меньше платят. И вся разница.
- Вот именно, как у мужиков. Один даёт удовольствие, а другой только дразнится.
- Эх, вы? ****ка развлекается, а проститутка с клиентом мается. Ну, что, есть разница?
- А всё равно, мы - мужики, даже порядочных баб по всячески ублажаем, одариваем, украшаем, одеваем, и сами для них же получше прикидик себе приобретаем.
Сказать было нечего. Но молчали не долго. Кто-то вымолвил интеллигентно.
- Ай! Всё это - суета сует. На эти вопросы ответов нет. Выпьешь до дна бутылочку вина и, к черту тоска, станет жизнь легка. И не нужна мне никакая ни модная одежда, ни блудливая женщиночка.
Антоша Трёп-трёп выпятил грудь оратором без трибуны, встав на колени в постели, и заговорил с апломбом.
– Читали и мы пьяный бред нищего Хайяма. Ты голым в мир пришёл… Но нам то, русским, надо одеваться. Климат не тот. Да и по-прежнему по одёжке встречают и, если прикид не впечатляет,  не по уму провожают. А женщине и вовсе надо и для постели одеваться.
- Это, зачем ещё? - перебил Антошу тот же досужий голос издалека.
- А чтобы теплее было даже в жаркое лето сношаться.
- Да я, любую бабу и зимой, так согрею!
- Чаем, что ли горячим? – тут уж засмеялись все.
Посыпались реплики и высказывания.
- Ай! Нашли о чём переживать, на Западе давно супружескую верность изжили.
- От себя родили, и никакой ревности.
- Не мешают друг другу жить.
- Да. Нам бы такого вкусить…
- Адюльтер, это сексуальная еда от другого повара!
- Или в гостях. А в гости не обязательно ходить с супругом.
- А и в командировке надо чем-то питаться. Голодать сексуально тоже вредно.
- И здесь у нас тоже другая сексуальная еда - сами себе повара.
- Ха-ха-ха! Дунька Кулакова всегда и везде накормит, и главное - на халявку.
- А и чукчи, я имею в виду северные народы, тоже жёнами издавна меняются. У них беременную девку в первую очередь замуж берут. Как в деревне, если для себя хотят корову или козу купить с приплодом, чтобы потом на случку не тратиться.
- Западноевропейцы и янки, вообще, от породистых самцов стараются потомство своё зародить. Сперму и яйцеклетки от нас закупают, детишек усыновляют. Красивых парней и девок за хорошие баксы в брак соблазняют.
- Да, только мы в Европе, как мусульмане, собаки на сексуальном сене.
Но тот бык издалека не был согласен. - И она нехай тоже трахается со своим пальчиком. От мальчика может СПИД подловить. Вот и получится, когда освободишься - не мешай жить. Ежели принято издавна, что бабу надо в узде держать, так и держи. Тем более – жена! Она должна отдавать себя только детям и мне.
- Это делают только козлы! И подобные им животные в человеческом облике, те, у которых признано многоженство.
- Ай, да и мы… Даст женщиночка за то, что понравился, и сразу - дешевка! Не даёт, всё равно - ****ь! Ну, как это можно понять такое половое равноправие? Что, только нам, мужикам, помимо жены, можно и других долбать?
- Да-а, а, на Западе жена, если даёт другому за хорошие деньги, муж этим даже хвастает.
- Всё наоборот у нас в России! Наша баба сама за хорошую палку литру поставит.
- А всё потому, что нет никогда денег у русского мужика.
- Всё это - банальная пьянка!
- А, может, политическая изнанка?
- Вот именна! В России все, кроме русских, хорошо живут. А потому, что многие из нас не поймут…
- Чего тут понимать, если правительство у нас оккупационное?
- На самом деле мы и в городе по-деревенски отупели?
- Да уж, не поумнели…
- Скорее всего, не повзрослели.
- У нас только черные и евреи умнеют и быстро деньгами взрослеют в этой купи-продажной системе.
- Дружные просто они.
- Да, они – нация, а мы - толпа бродячая.
- И нам русским пора объединиться.
- А уже объединились в подхалимное президенту Единство.
- В Свинство!
- Ага! Осталось только медвежью харю на свиное рыло поменять и на Америку насрать!
Я заметил. - Это на воле президенту надо бы сказать.
- Об чём базар? В Державе уже без Отечества живём. У себя воруем, значит, на свои пьём.
Но их одернули. - Кончай о политике базлать, о бабах договорились треплеры гнать.
Антон возвысил голос, прекращая галдёж. - Всё правильно! Уже не товарищи, но ещё не господа! Реальность банальна и, как примат, сексуальна. Золушке нужен принц, плейбою стерва со связями. И сразу же!  Молодость в заначке не берегут и на прокат не сдают. Сразу всё оптом продают. Потому что это скоропортящаяся ягодка или фрукт!
- Точняк! Банан и клубничка.
- Не надо! У нас, русских, это пупырчатый огурец и развесистая клюква.
- Да, ладно, уж. Только рассол хорош от них. И то лишь с похмелья.
- Вот именно! Баба русскому не для веселья.
Антоша потешился произведённым эффектом, потом снова заговорил:
- Вы должны знать! Семейные заботы и роды, а, особенно - дети, выматывают и ожесточают даже самых любящих супругов быстрее пьянства, сумы и тюрьмы. А блудливые стервы и стервецы до преклонных лет молоды и веселы! Вот он сексуальный ответ на извечный вопрос, что делать и как жить? Надо блудить!
Но его снова остановил густой голос того мужика. - Ай! Да кончайте дешёвый базар. Просто, дали мы своим бабам послабку, вот они и блудуют. А посмотри на мусульман, как они со своими женщинами обходятся! Даже наши бабы у них, моментом, шёлковыми становятся. И попы заставляют жён своих мужиков слушаться. Короче! За волосья хорошенько женку свою отдери и в церкву сведи. И больше об этом не манди!
Антоша упал  в постель. Мужику никто не ответил. Койки стали скрипеть тише…


                СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК.

Я только что уединился в своём рабочем закутке на Промзоне, однако писать мне не дали, снаружи закричали знакомые голоса. – Чукча Ленин у себя?
- Ага! Сидит в своём фанерном шалаше разлива клея.
Дверь распахнулась, вошёл Антоша Трёп-трёп и Шмакин. Будка была настолько мала, им пришлось стоять почти вплотную. Мы находились в огромном сарае со стенами из горбыля внахлест и сплошными окнами по верху. Было светло, апрель стучал в окно, но изо всех щелей дуло и нам было холодно. Какая уж тут душевная боль, и какая печаль? Просто – жаль. Сидит тут в основном одна пьянь. Лишь несколько человек в сарае, под названием цех Тары, колотили деревянные ящики, остальные выбивали чечётку на цементном полу. Гайдаровские чубайсята моментом советскую власть прихватизировали и про тюремное ведомство не забыли, мы стыли на голимой пайке без дополнительной отоварки. Всё оставалось, как в те достославные Аркадия Райкина времена, кирпич – бар, раствор – ёк, сижу – куру. Но в нашем случае в холоде не посидишь, поэтому мужики беспрерывно сапогами стучали, хором гоп со смыком исполняли, да бычки сшибали, регулярно чифир пили и помалешку с катушек сходили…
Антоша Трёп-трёп вильнул взглядом и обратился ко мне. – Это самое, Ильич, свадебный подарок надо завершить. Давай здесь докончим, в бараке стрёмно.
Я понял, о чём он говорил. – Не хватало мне перед выходом спалиться. Выйду после кичи на свободу персонажем японской танки. – Былинка, качающаяся на ветру. А всё же человек он был.
- Ильич, мы по-быстрому. Два уха осталось вставить, - заныл Антоша. – Понимай, через две недели женюсь.
- Да сколько их уже на твоей мататулине?
- Будет шесть.
Шмакин рассмеялся. – Кукурузный початок теперь бабам в кайф.
- И моей Оксанке много не покажется. Не девочкой взял, уже шире маминой, не юбка, конечно, у неё была.
- Сам говоришь, она у тебя страшненькая, кто, на такую полезет?
- После литры некрасивых женщин не бывает, а Оксанка, тем более, на ликероводочном заводе работает.
Мы рассмеялись,
Шмакин вскричал. – Кстати, анекдот вспомнил.
- Давай, гони.
- Приходит, значит,  мужик к врачу и говорит. – Не выдерживает жена это самое со мной, орёт во время сношения благим матом. Тот посмотрел на его член. – Нормальный вроде у тебя пенис, с чего ей кричать или у неё кис-киска, что мышиный глазок?
- Как бы ни так, - хмыкает мужик. – До свадьбы была уже шире маминой…
Врач некоторое думал, потом поинтересовался. - А как ты с ней половой акт совершаешь?
- Ну, как, как? Ввожу, значит, член, а потом туда руку сую…
- А руку-то зачем?
- А чем я дрочить буду?
Отсмеявшись, Антон признался. – А и я в Оксанкиной лётал, как воробей в сарае.
Невесту, сожительницу свою по воле, он, явно, не привечал, хотя регулярно от неё дачки получал. – Эх, блин! Сейчас бы Спид-инфо почитать. Пролистал в своё время пару номерков от скуки, вот и вся сексуальная наука.
Шмакин поднялся. – Ну, что, товарищ Чукча Ильич Ленин всё путём, начнём?
Я согласно кивнул головой. – Однако, миркичкин я наверно. Да, ладно, давайте.
И Шмакин, рисуясь, стал выкладывать на столик у широченного окна свой хирургический инструмент.: кованую из автомобильного клапана отвёртку и переломленные  вдоль бритвенные лезвия в пластмассовой баночке с йодным раствором. В ней же мокла и иголка с ниткой. Я уж чего вроде не повидал, но тут немного заторчал от оторопи. Антошу и вовсе подколачивало, трясущимися руками он выкладывал на стол из расстёгнутых брюк свой «этот самый», который большой и на конце красный, и, который, от частого употребления бывает заразный.
Пациент он же был и ассистентом, лепило – врач приказал ему. – Оттяни шкурку.
Антоша вытянул крайнюю плоть по столешнице и отвернул лицо, задышав тяжело. Шмакин приставил остриё отвертки к нежной кожице и резко ударил по рукоятке, пробив сразу две дырки. Гридин охнул, но устоял. Брызнула кровь из пробитой насквозь плоти. Лепило невозмутимо взял  кровоточивший член в руку и стал вырезать лезвием полости под кожицей. Потом закатал в каждую из них по шарику и быстро зашил. Операция была успешно завершена. Антоша с тихими стонами завернул член в кусок тряпки и осторожно поместил его в мотню штанов. Успел застегнуться и даже на звук открываемой двери отвернуться. Мы обернулись на скрип плохо смазанных петель и просто опешили. В узком проеме двери нарисовалась ехидная физиономия тщедушненького майора Акчурина, начальника оперативной части колонии, то есть – кума, мы и звали его между собой соответственно – Анатолий Падлович.
Он спросил, разыгрывая туповатость почёрпнутую из советского кино. – Это что вы тут делаете? А?
Кровавые брызги на столе и странный набор инструментов говорили сами за себя. Из-за плеча майора выглядывал начальник нашего отряда капитан Светлов, он предположил. - Собачью кровь, что ли, пьёте?
Кум хмыкнул на его наивность. – Собачку они и не потроша, вместе с шерстью зажуют, - он сразу определил – кто есть кто, приказал смотревшему на него с невинным видом Гридину. - А ну, снимай штаны, ушастый.
- Имейте совесть, начальник, - визгнул истерично Антон. – Через три недели женюсь.
- А уши зачем? – ядовито спросил кум. – Жена, ведь, не ****ь.
- Ага! Баба здоровуща, с зековской пайки не в протык  мне будет с ней без приправы.
Падлович вроде бы всё понимал, однако сказал. – Раз жена, значит, не положено.
- Баба она у меня злодолбучая, только давай и давай. Хоть милдруга нанимай, - пытался отделаться шутками Антон.
Но кум шуток не понимал. – Сказал, не положено, значит, не положено! Выкладывай свою ушастую мататулину на стол, - и ткнул пальцем в Шмакина. – Вырезай, лепило доморощенный!
Светлов спросил Антона. – За взлом мохнатых сейфов сидишь?
Гридин уныло отвечал, выкладывая свой многострадальный, уже не большой и  весь, до мошонки, красный. – Боксёр кухонный. За тёщу срок влепили и смягчающих обстоятельств не учли.
- А они были?
- Откусила тёща свой собственный язык.
Тут уж офицеры заржали от души. – О-хо-хо! Ну, что за дурацкая страна? Памятник ему надо ставить.
- А его, блин, посадили!
- За тёщин язык. Гы-ы…Как? Расскажи…
Даже майор Акчурин посочувствовал. – Да, представляю, что у тебя за жизнь с тёщей была, раз довёла тебя до откушения языка.
Антоша ахнул трагично. – Вот именно! Не жизнь это была, а разруха –


                СПЛОШНАЯ  БЫТОВУХА
                (по сюжету А. Гридина)

В тот роковой день похмелиться надо было, и Антон Гридин отдавался. Как последняя сука. Буквально и натурально. Жене!
Оксана скакала на нём всадницей без головы, в смысле, ничего не соображала – от кейфа торчала.
- Ой! Ой! Паразитик мой сладенький! Только за это и кормлю. Не выгоняю-у-у-у…
Приход у неё был своеобразный, но он на это давно уже отсмеялся. Старался, пока Оксана  не забилась, будто в эпилептическом припадке, закричала буйно помешанной.
- Антоша, соси! Соси сиськи! Кончаю! – и долгое, протяжное. – У-у-у…
Он послушно сгребал обеими руками по коровьи большое вымя и послушно сосал сразу оба соска. Оксана истекала и не только потом. Болезненно, с трудом, Антон вылезал из-под сочного распаренного мяса, когда она затихала, пережидал некоторое время, пока она отсмакует свои женские ощущения и легонько толкал  в бок, говорил на последнем пределе по давно отработанному сценарию. – Ну, что? Дело сделал – наливай!
Но и у них, баб, всё было, как у нас, мужиков – когда половой орган мягчел – сердце твердело.
– За вчерашнее ещё не расплатился.
Антоша выл заученную роль. – Ну, хватит кровь пить! Обещала же похмелить…
- Нормальных мужиков похмеляют. А этот. Этот. Козёл! Никогда при всех не приголубит, не обнимет, ни поцелует, слова ласкового не скажет, только выпить давай!
- Я же не тропиканец.
- Русский засранец!
- Сама ты…
- Ага! Твои трусы стираю.
Ну что на это было сказать? А интеллигентики всё ещё грязные носки мусолят. И уйду уже не действовало – уходил. Но вскоре вновь приходил блудным отцом, не то, что в дырявых, совсем без носок, к своим двадцати пяти процентам алиментов. Оксана грозилась  и тридцать три ему подогнать, тёща не разрешала второго гридёныша рожать.
Но Антон всё же сказал. – Курить я буду! А пить не брошу никогда. И, вообще, больше на такую страхобыдлищу не полезу.
Тугощёкая и толстомясая, Оксана цену себе знала, вылезала из постели неуклюжей бегемотихой, жалобно причитая. – Страдаю! Страдаю! Как мозахистка, от этого уже кайф получаю. А он. Он! Хотя бы чуточку пожалел. Совсем оборзел! Каждый день на рогах приходит и одну только песню заводит – выпить ему давай.
Антон через силу смеялся. – Рога от тебя получить моя несбыточная мечта, вот я лоб и шлифую, чтобы они прорезались побыстрее.
- Ты хоть помнишь, когда мне последний раз деньги давал?
- Я один, что ли, такой? Не платят если…
Оксана заворачивала свои необъятные телеса в цветастый халат, уходила из спальни, жалобно скуля. – Ладно, лежи, мучитель, сдохнешь ещё с бодуна, как Витька Мацуй.
- Ага! Береги. Где ещё найдёшь такого?
- Эт, какого? – взбрыкнулась было она.
- А такого, чтоб на такую стоял.
Простите уж меня, но таков русский быт. Только того, кто его не понимает, за умного и принимают. Оксана свой быт хорошо знала и правдиво отвечала.
- Дура – я! Дура, - и выходила из спальни оттоптанной курицей собирать зёрна для своего петуха.
Антон кривился в похмельной расслабухе. – Бытовуха! Ну, сплошная бытовуха! И ни чем не проймёшь этих совковых.
Здесь в квартире он был обладателем только двадцати пяти процентов алиментов. Вторая мать не дурой была, зарегистрировать брак с Оксаной не разрешила, и в квартире его не прописывала.
- Ага! Ежели, вдруг, чо и дели хату. Оксанку оформим, как мать-одиночку. За дитё чо ни чо, а платить будут. Мелочь конечно, а приятно.
Мысли Антона мрачнели. И надо ж было ему так по дешевке купиться?
К тому времени в красивых он уж навлюблялся, загастритничал от общежитейской жизни и готов был хоть с бабой Ягой жить, лишь бы в отдельной избушке, а куриных ножек тогда ещё не было. Подруга друга и подогнала ему чуву с хатой. Рандеву состоялось в парке культурного отдыха…
Подружка дружка своего сразу же заглумила, у того и на танцы денег не было.
- У-у! Горбоносцы страны не всходящего счастья! Для кого-то перестройка, а для нас баб всё стройка и стройка. Что на производстве, что в сексжизни за так мантулишь. Ну, не дуры ж?
Дружок тоже был «со с высшим» образованием и что-то пытался вякать.
- Ты то, конечно, не дура за офицера или инженера замуж выходить…
- А как на интеллигентную зарплатку семьёй жить? Твою мататулину доить, и тебя, козла, в рот ротиком с эротикой собственным молочком кормить? Ты что, хочешь одним этим самым своим, который и не такой уж большой, а только красный – прожить? В шалаше только ****овать рай. И браком меня не доставай. Замужем в тёрпеж только когда с чиновником или вором живёшь.
Подруга уводила друга, перед Антоном сама нарисовалась толстушка уходящего возраста. Фыркнула раскованно, сдув чёлку со лба.
- Антон, штоль?
- Ну, да. А ты – Оксана.
- Ну, вот, и сами познакомились, - вымолвила она довольно. – Не за что и бутылку ставить.
Антон уже вымолвил машинально интеллигентный прикол. – Очень приятно, - и ему стало неприятно, подумает ещё что алкаш.
Но Оксана, об этом не подумала, согласившись с ним. – Ну, да, сами и выпьем.
Он не нашелся что ответить.
А Оксана была любопытна, заинтересованно спросила. – Ты как со мной это самое хочешь?
- В смысле?
- Привязчивая больно. Потаскаюсь недельку с парнем, а потом, прямо, шекспировская трагедь на несколько месяцев.
- Я не Отелло.
- Да не гони! Я сама задушу, кого хошь.
Антон на что уж раскованный был, но тут стал как-то сковываться.
- Короче, давай типа так, - предложила она безапелляционно. – Ночь. Ну, пускай две-три, и – разбег. Ничего не было, как бы. Я потом не буду к тебе привязываться.
- Но я, наоборот, привязаться хочу.
- Ладно, не смеши пи-пи. Она и так смешная.
- Ну, почему?
- А некрасивая потому.
- Блистать не обязательно.
- Знаю, чего вам желательно.
Она подступила к нему ближе и взяла под руку. Антон немного растерялся и как-то дрогнул.
Оксана его успокоила. – Сказала  ж, ломаться не буду. Сама, в край, не люблю ломак.
Такого сверхзвукового сближения Гридин не ожидал. Со студенчества, да и теперь тоже, какой у инженера заработок? Любил по средствам, за что и прозван был любимцем статных дам. И, естественно, несколько поотстал от современной жизни. А теперь от этого попросту заторчал, смог только вымолвить давно заученную и до сих пор не ставшую избитой фразу.
- Некрасивых женщин не бывает.
- Ага! – согласилась она. -  Я прихватила бутылку.
Он будто споткнулся, хотя и стоял. Оксана доверительно положила свой ощутимый бюст  ему на грудь.
- И пиво тоже.
Антон перестал что-либо соображать. А она его уже обнимала, как своего.
- Нарисуешься со мной на дискотеке, потом в баре поторчим, а там уж как оно покатит…
Оксана расставляла все точки над «и», застеснялась кокетливо. – Ты не подумай! С пацанами я просто так. Мне трахаться без понятия. Девки засмеют, если ни с кем не таскаешься. А если хочешь тормознуться на мне, я согласная, только с тобой это время буду. И не думай, если не красивая, значит – бревно. Все сорок два удовольствия тебе сделаю.
Тут вообще у него с памятью что-то стало. Замелькали кусты, петляющая тропка между ними…
Остановились они на захламленном пятачке у высокого пенька, как стойка в баре, и отесанного под блудное ложе бревна. Приходить он стал в себя после стакана водки. Оксана налила себе поменьше и объяснила почему.
- Это я так, что б целоваться с тобой было не противно.
И зажевать было чем, хотя Перестройка уже кончалась и магазинные полки для «честного советского человека» были пусты, Оксана становилась бабой его мечты, на закуску была хорошая колбаса и сыр не колбасный. Он выпил ещё. И решил объясниться, интеллигент всё же, подумает ещё чего…
- Оксан, ты не думай, что я с тобой из-за водки или ещё там что. У меня серьёзные намерения.
- Да хватит тебе, как кобелю с сучкой в случке, хвостом вилять. Незачем уже рассуждать, всё перед тобой – наливай и пей. А чо надо я сниму сама.
Тут уж Антон поперхнулся водкой и едва не подавился колбасой. Поспешил всё это запить пивом, потом вымолвил оправдывающимся перед тётей нехорошим мальчиком.
- Надоела холостяцкая жизнь – жениться хочу.
Оксана вцепилась в него, обалдев…
Они, наконец, поцеловались. И так получилось всё естественно!
- Ой! А и мне тоже давно – уж замуж невтерпёж. Решила вот с тобой, красивым, поблудить и для себя родить.
От такой непосредственной готовности Антон стал быстро приходить в себя, изрёк значительно.
- Зачем же так? Ребёнку нужен отец.
- Ай! Толку с вас. Да ещё инженер к тому же.
Антона покоробило такое пренебрежение к своему статус-кто. Оксана это почувствовала, прижалась к нему ещё объемнее. – Да ладно, это я так. Мамка сказала – прокормим и инженера бюджетного. Как говорится, дырявый плетень, но усадьбу обозначает, плохой муж всё равно муж.
Антон едва не закомплексовал. Бутылка у него опорожнилась после третьего захода. И пива осталось на донышке. А Оксана продолжала себя представлять не кошкой в мешке.
- Я считаю так! Жена должна быть в постели ****ь. Дома – хозяйкой. На людях честной советской гражданкой.
Задрала подол юбки и стала стягивать трусы…
Однако замерла вдруг, и тупо уставилась в промежности. Жирное мясо молодой самки с трудом возбуждало, но Антон положил ладони на мощные ягодицы и легонько, изображая нежность, сжал, надо было отрабатывать угощение.
Но Оксана вдруг дернулась и раздраженно визгнула. – Блин! Прямо – закон подлости!
Антоша запаниковал было. – Что, что? Что я такого сделал?
- Да не ты. Это я – праздную!
Он не понимал. – Для того и уединились.
- Да не тот это праздник. День Красной армии у меня. Менструация!
Антон осмелел, тиснув её крепче. – А по другому разве нельзя?
- Ага! Снял шалаву на халяву, - ревнула она. – С первого раза и сразу по всякому. Запрезираешь потом.
- А с какого разу не запрезираю?
- Женись вначале.
- А женюсь – не запрезираю?
Она сунула обе ладони ему под брюки, пояс он уже расстегнул, умело замастурбировала.
- Я тебе ручкой. Ручкой дурь сгоню.
- Надоела уже эта примитивщина! – вскрикнул он капризно, развернул лицом к себе и стал давить на плечи, опуская.
Спросил со смыслом. – Как ты относишься к минету?
Она фыркнула в своей манере, сдув чёлку со лба, и только вздохнула протяжно, постеснявшись ответить.
- Для меня это высший кейф!
Она хныкнула. – Потом тебя всего оближу.
Антон продолжал давить. – Хорошо яичко к праздничку. А вдруг, в туалет отойду и перехватит меня там такая же, как ты не блистающая?
Коленки её стали подкашиваться. Оксана опускалась с жалобным ропотом. - Стыдно же. Ладно там сама легла иль на крайняк на себя затащила. А тут с первого разу и сразу – за щеку взяла!
- Оксаночка, - взвыл Антон в нетерпении.
Она полыхнула смятенно взглядом, будто кинувшись на амбразуру дота, ткнулась губами в член, стала облизывать его от мошонки до самого чувствительного конца. Антон застонал балдёжно от захлестнувшего всё существо наслаждения. – Не надо как  в кино. Не облизывай, Оксаночка, а соси. Соси. Соси.
Она послушно заглотнула член в рот, он застонал ещё протяжнее - хорошо было и с не красивой…
Но только года два она всего облизывала его. А, родив и дитя грудью откормив, Оксана быстро становилась ****ью для себя.
- Нормальная баба я! И по нормальному только от нормальной палки торчу.
Антон вновь простонал свою фразу-фикс. – Бытовуха. Ну, сплошная бытовуха! И ничем не проймёшь этих совковых…
Вообще-то с Оксанкой ещё можно было жить, если б не тёща. Во, блин! Советская власть вроде бы все пережитки искоренила. Только вот тёщу пригегемонить не смогла. И в новой России они, как евреи, не дают житья русскому человеку. И сейчас тёща впрягалась, послышался её грубый рёв.
- Ты глянь, глянь на этого сукатёра! Прямо, не нищеброд какой, а кавказского чурку из себя воображает.
Оксана отбрыкивалась от неё с шумом, дверь спальни с треском распахнулась. Она пятилась задом, балансируя подносом.
- Сутенёр, это который бабами торгует. А я сама его, проститута, пользую.
Оксана не обрела ещё всей мощи фамильных статей, краснорожая и толстая, похожая на неё бабища, вдавливала дочь в спальню.
- Эт в каком кине видели, чтоб баба мужику кофею в постелю подавала?
Оксана ещё пронзительнее завизжала. – Не вмешивайся в нашу жизнь! Не вмешивайся!
- Да он тебя, дуру такую, скоро во все дыхательны и пихательны будет драть. Сосать ещё заставит.
Оксана выставилась перед матерью. – А я и сосу! Сосу! Сосу!
- Как? – опешила та.
- А вот так! Так! Так! Так! – характерно зачмокала дочь губами. – Сосу! И с удовольствием.
Мать вскричала. – Да ты настоящей ****ью стала!
- Ты, зато, порядочной осталась. Видела, как  морковкой долбалась! А я только от живого и горяченького торчу! И так – ажно не могу! Морали ваши давно уже  всем по херу!
Оксана с ехидным злорадством стала передразнивать мать. – Перед мужиком я еще не раздевалась! Найдёт чо надо в темноте и под одеялом. Поэтому папка от тебя и ушёл. И нашел, которая раздевалась. На свету! И давала ему по всякому. И без одеяла.
Мать помрачнела, хрипнув. – Вот он и ушел, когда я на свету разделась.
Оксана засмеялась. – И откуда у тебя взялась такая смелость?
- А и тебя проститут твой, тоже, только за бутылку дерёт. И не смотрит на тебя, ежели свой причандал тебе же в рот суёт…
Оксана поднос не удержала, кофейные чашки и яичница разлетелись по комнате. Женщины застыли на мгновенье от неожиданности. Тут мать и увидела торчавшее из кармана халата дочери горлышко чекушки и, с неожиданной проворностью, выхватила её.
- Сучка! Ты и меня уже сосёшь!
Оксана с визгом кинулась на неё, вырывая бутылочку. Дочь оказалась ловчее, выдрала, было, чекушку из корявых по-мужски, узловатых рук. Мать особенно яростно ревнула и оттолкнула Оксану от себя. Но и бутылёк не удержала. Трюмо рассыпалось пахнувшими самогоном осколками!
Такого святотатства над алкоголем Антон вынести не мог. Врезал тёще от всей русской души! Однако застрял в тугих телесах. И второй удар она тоже не почувствовала. Зять зарылся в тёщином мясе…
Конечно же, руки бывшей советской работницы оказались сильнее инженерных, она так накостыляла ему! И не только по шее. Дочь с трудом отбила паразитика своего сладенького у рассвирепевшей матери…
Антон долго потирал намятые бока, понимая, что потерял последнее преимущество мужика  и окончательно собрался уходить. – Умоюсь только.
Пообещал невенчанной жене, выходя из спальни. – Долго теперь не увидишь меня…
В ванную заглянула тёща и рыкнула непререкаемым тятей в доме. – Я тебе понаглею, примак.
Антон и влепил ей с испугу граненый стакан с зубными щетками прямо в зубы!
С виду здоровая бабища упала на пол и даже не пискнула. Не подняли её и с помощью врача и повезли поднимать в больницу, а Антона сажать в тюрьму…
И хотя Оксана отчаянно вопила на суде, а тёща в унисон мычала. – Не разрушайте семью! Не разрушайте семью! Попугать только хотели, - Антону определили срок на всю катушку. Последствия были квалифицированы как более тяжкие – тёща откусила свой собственный язык.
Ну, блин! И почему она им не подавилась?
Впервые угроза Антона сбылась, Оксана давно уже не видит паразитика своего сладенького. И всё потому, что официально она не жена ему. Это только на Западе  к заключённым даже проституток допускают. А русский зек только от себя или петуха блудный кайф получает…

Видите, как в эту так называемую Свободу-92 года сильно измельчала у русского человека мечта. И не поймёшь где теперь нынче воля, а где тюрьма. Почти век у нас во всесоюзных ударных комсомольских стройках прошёл, но народ до новых понятий так и не дошёл. Поэтому теперь не только в лагере, - везде, не романтику, а жратву ищут, не живут, а в кулак свищут. Некоторые из профессиональщины со значением всё ещё по старинке говорят, дескать, все дороги ведут в третий Рим, подразумевая Москву. И не видят, что всё теперь у нас вертится через половые органы и кишку. Какая уж тут грусть, и какая печаль? Просто жаль пропитой и задолбанной жизни. А ведь когда-то  всем нам хотелось любить и быть полезным отчизне. Только теперь вот приходиться заниматься в основном лишь мечтательным онанизмом…
И структура общества, что в лагере, что на воле везде одинаково проста. Бык-народ и президент-хозяин, тот же уголовный пахан, да прослойка чиновная – шестёрки – блатомань. Бык пашет, что дают – жрёт, за счет его пахоты и покорного ожидания лучшей жизни весь этот воровской социум  и живёт. И жить ещё будет в этом Бардаке бесконечно долго, пока течёт наша протухающая река Волга…
Вот это и описываю вам я. Только политической болтовней треплеры свои не стану раскрашивать и профессиональной феней не приглаживать – расскажу всё, как оно есть, в натуре. И хотя натура – дура, а судьба – злодейка, трёп и копеечную жизнь обогащает, и, возможно, что-то в судьбе твоей поменяет. Как говаривал ещё в старину наш великий земляк, Лермонтов. – Всё веселее умереть! Поэтому я и решил свою лебединую песню вам в натуре и спеть.
Только не подумайте, что это уголовный фольклор. Скоро, с такой же безжалостностью, как поступают с народом в нашей стране, посажу я безвинных героев своих в Свободу-92 года. Да и что о постсоветской тюрьме писать? Это о сталинских лагерях можно было что-то интересное рассказать, благородным стоицизмом хотя бы читателя заинтриговать. Но не литература сейчас у нас, а  сплошной сексуальный трах или триллерный ужастик-страх! Поэтому теперь только детективный секс и политика для  Ивана и Марьи вкуснее духовной жратвы. И я вам в этом в своих треплерах  подыграю, но среди клубнички с развесистой клюквой кое-где измышленные мысли раскидаю, чтобы у тебя к возврату достоинства интерес возрос. И не ради меркантильных интересов в такой не крыловской форме пишу – я ищу. Да-да-да, правду – алмаз. Потому и приходиться грязь разгребать. И, кроме того, хочу, чтобы мои измышленные откровения в пику официозного мнения пошли тебе в прок. Вот что об этом в поэтической прозе Бедьян Честный тяжеловатой рифмой изрёк:
В прислугах пребывал всегда интеллигент,
партийный, торга совести услужливый агент…
Избранники народа ловко и проворно,
поддерживали в нас энтузиазм покорный.

Над нами долго лил Застоя нудный дождь,
пока не умер, кажется последний, выдуманный вождь.
Как милость отпущения греха,
свобода сверху к нам пришла.
Власть снизошла!
И правду мелочью в толпу швырнула,
затем и глазом не моргнула,
в бардачный беспредел нас загнала…
И мы, пропившие достоинство с Великой той войны,
бродяги стали, чёрт-те знает, чьей уже страны…
- Анатолий Павлович, ну ладно, - попросил кума Светлов, когда Антоша Трёп-трёп закончил свой рассказ. - Пускай сексуальные уши для тёщиной дочки осужденный Гридин сохранит.
Антоша облегчённо, было, вздохнул, но майор Акчурин был непреклонен, шлёпнул ладонью по столу.
- Не положено. Вырезай!
Антоша вновь заскулил, Светлов удручённо хмыкнул.
– Рэжь, доктор! В котором месте гнулся.
На этот раз операция была ещё более короткой. Шарики падали один за другим со звонким весёлым стуком под проливным красным дождём. Антон тихо выл, когда заправлял свой многострадальный член в штаны:
- Шерше ля фам, шерше ля фам. А срок достаётся только нам.
- Вы что, новую феню придумали? - поинтересовался кум.
- Так говорят французские полицейские.
- И о чём это они так говорят?
- Ищите женщину! А вы нас, мужиков, достаёте.
Акчурин всегда хотел всё знать, поэтому снова спросил. - А зачем это французские полицейские баб ищут?
Ему ответил капитан Светлов, удивляясь тупости главного оперативного сотрудника колонии.
- По версии комиссара Мэгре, женщина – основная причина преступлений.
Акчурин осклабился. – А здесь где найдёшь такую причину? – и вдруг засмеялся во всё горло. - Ха-ха-ха! Шерше ля петуха!
Отсмеявшись в одиночестве, строго глянул на Шмакина. – Теперь ты будешь у меня по оперативным сводкам Ляфамом. Причиной нарушения режима содержания. Собирай вещьдоки.
- Анатолий Павлович! Ну, какое здесь нарушение? - попытался заступиться капитан Светлов.
Но кум срезал. – Средней тяжести! Вполне по пять суток ШИЗО заработали.
Тот стушевался, кум приказал ему. – Возьми с них объяснительные, и чтобы через пару часов они были на моём столе.
Так Шмакин получил новое крещение, но оно ему видно не понравилось, он буркнул раздражённо.
- А мы писать разучились.
- Неграмотных будем учить грамотно в ШИЗО, - пообещал кум многозначительно и ушёл от нас с генеральской важностью.
Светлов спросил. - Ну, что, не будете писать объяснительные?
- А ничего мы не видели.
- Так и пишите. Вы только что вошли, а тут и мы с майором Акчуриным подошли.
Мы переглянулись, это был выход. И Ляфам стоически поддержал совет отрядника.
- Пишите, как гражданин начальник говорит. Зачем всем на киче париться? Отсижу за всех.
- За свадебный подарок.
Трёп-трёп пообещал с виноватым видом. - Уколю гревом при случае. На ларьке у меня ноль, но Оксанка регулярно подогревает.
Шмакин заулыбался. - Уже теплее будет в ШИЗО париться.
Мы долго ещё молчали под впечатлением мрачной перспективы. Светлов бодро спросил:
- Ну, что приуныли, господа осужденные?
Отрядник наш был новеньким в своей новой ипостаси вертухая. Я стал переводить нашу жизнь с фени на свободный язык как можно мягче.
- Тут и так приходиться голодать, а в штрафном изоляторе и вовсе день лётный, день не лётный. То есть на одной птюхе хлеба без баланды и каши в нелётный день живёшь.
Шмакин нагнал мраков. - И без того худые и бледные, оттуда мы приходим совсем светлыми.
- Былинка, качающаяся на ветру. А всё же человек он был…
Слушателей прибавилось, мы не заметили когда подошли двое контролёров. Крупнотелый сержант шагнул к открытой двери и козырнул офицеру.
- Здравия желаю, товарищ капитан.
И вдруг ахнул смешливо, увидев Шмакина, вскрикнул весело. – Поэт! – и вовсе захохотал.
Мы недоумённо переглянулись.
- Расскажу прикольный случай. Я же больше месяца пупкарём тюремным был…


                ОДИН  ДЕНЬ  ВЕРТУХАЯ
                (по сюжетам Н. Шамкина и Митрофана, оба из Вязьмы)


Утро. Вылезаю из автобуса, где меня давили со всех сторон, и иду по разбитой дороге с засыпанными шлаком из тюремной котельной колдобинами. В тот день я шел уже не стажером, а настоящим вертухаем. Вы думаете, тюрьма это просто так? Чечня - фигня! Попробуй контролером послужить. В Чечне боевики нас не жалели и мы, когда они нам попадались, больно-то не церемонились с ними. А тут. Зека бы его в нюх! Но, попробуй только - шементом со службы вылетишь. Мы их у ментов, как инкубаторских цыплят принимаем, каждый синяк фиксируем. А вы говорите - беспредел. Это еще вопрос для кого беспредел, а кому-то уже предел…
Короче, ладно. Вошел. Свернул налево. Все в сборе. Здороваемся и в строй. На этот раз развод прошел быстро без обычного разбора ЧП. Плановая проверка. Обход камер, хат по-нашему, проводим с опером-режимником. С нами и воспитатель Олег Никитич. Изымаем картинки эротического содержания, короче, все, что зеку не положено. И вот, входим в очередную хату. Осужденные встали перед нами в два ряда. Тесно. Толкаемся. И вдруг, воспит чего-то надыбал. И мы уже видим. Подследственный Шмакин какой-то не такой, рука  в кармане штанов и,  явно, балдеет…
Оперативник оперативно так руку в зековский карман сунул и хмыкнул злорадно. - Ага!
Шмакина аж передернуло и, видно, от балдежа, задрожал мелко-мелко и прикрыл томно глаза, тоже довольно вымолвил. - А-а, - но протяжно эдак и с кейфом.
Опера будто током шибануло! Отскакивает от Шмакина, как ошпаренный, выхватив горсть сметаны из кармана. Стряхнул на пол и машинально вытер ладонь о штаны, оставив сочный сопливый след. Тут же сдернул из хаты, как по тревоге, крикнув.
- Тащите этого члена на кичу! Пять суток!
Что тут сотворилось от хохота! Опомнились, трясемся в обнимку с зеками…
Короче, выволакиваем Шмакина в продол-коридор…
И тут вдруг сокамерники забузили. - Куда Поэта повели? Заведите обратно! Дрочить уже запрещают! Баб тогда давайте! Иначе все вскроемся!
Обзывают нас пупкарями, а пупки мощные только у опера и воспита. Нам такие пельмени с наших зарплат еще рано наедать. Короче, ломимся обратно и проводим шмон по полной программе. Дыма без огня не бывает. Тем более хата эта правильная, понтоваться не будут. Если грозятся вены вскрыть, значит, лезвие бритвенное, мойка, имеется. Все перерыли! Догола раздели. Каждому даже в очко заглянули. Нет, колюще-режущих - хоть тресни!
В общем, ладно, подавили бунт на корабле и опер остыл. Оставили Шмакина без последствий. Опер его только козлом обозвал. Прошел вместе с нами вдоль оставшихся непроверенными хат, лишь заглядывая в кормушки, и, наконец-то, ушел, отметив в акте, что всё хоккей. Мы почифирили в спокухе, байки потравили, тут и время подошло. Пора выводить на прогулку.  Выводим, значит, по очереди. Все, вроде, нормально идёт. И вдруг, с хаты дурной, один член не выходит.  Неположняк! Ломимся обратно. Лежит суслик остроносый под одеялом и кричит.
- Не подходи! Вскроюсь!
Да, жуй с тобой! Заламываем дугой, успел все же писануться, и галопом тащим в больничку.
А, фигня! Так, царапина просто глубокая. До вены не достал. Очко-то не железное, сработало, видать. Да и петухом оказался. Как раз накануне очко ему порвали. За изнасилование проститутки залетел. Ладно, там нормальную девку на каркалык без её на то согласия по-пьяне насадить. А тут, коза беспомощная. Правильно сделали, что самого в проститута перевели. В наше время и насиловать? Да бабье сейчас само на шею вешается. Нормальных-то мужиков, как в войну – нехватка. В общем, кинули его в одиночку. Прогулку закончили, вернули всех в камеры, тут и обед подошел, прием пищи по-нашему. И его нормально провели. Только петушок хавку свою с кормушки не забрал. Ну и ладно, оставили ее открытой. Пусть попонтуется. Ишь ты, писестрадатель, крутость хотел показать. Кого паять? Такое у нас не проханже уже. Инструкции, как таблицу умножения знаем. И исполнять заставляем. В общем, проводили шнырей, раздатчиков пищи и сами пошли прибухнуть после обеда по закону Архимеда. А я блин, опять молодой, заставили сытую вахту стоять на продоле, орден Мужества за Чечню тут за херню. Походил я, значит, малешко, а сытый живот сном морит. Присел на корточки перед открытой кормушкой одиночки, в которую педика поместили, и стал сканворд разгадывать. Тишина на продоле. Окликал несколько раз петуха. Ага! Забрал шлюмку-чашку с кашей и супом вместе. Поскребался некоторое время и затих вроде. И у меня сканворд из рук выпал, я тоже задремал…
И тут вдруг! Слышу, мягко, эдак, шлеп, прямо на газетный листок. Открываю глаза и просто фуею! Мать моя - женщина! Прямо передо мной отрезанный член лежит. И живой еще - кровоточит. Край алюминиевой миски, что ли, петух заточил и лишил себя теперь бесполезного для него статуса мужика? Вскакиваю - и к кормушке. Не пойму, что на шконке лежит. Бывают живые матрацы? Красные и с ногами…
Кричу. - Член у меня на продоле!
- Да как он там очутился?
- Из кормушки выкинули.
- Совсем что ли член этот заморенный? – пробурчал старшой из дежурки.
Никто даже не выглянул.
- В натуре! Х… - кричу снова, думаю, матом поймут лучше.
- Раз он такой доходной, закинь его в камеру обратно, - буркнул старшой.
Что я и сделал. Заглянул даже в кормушку. Матраса кровавого уже не видать, одеялом накрыт и только острый нос суслика этого торчит. Взгляд, как у Иисуса Христа - без креста. Испереживался взломщик мохнатых сейфов. А уже срок получил. Таким на зоне не светит, только от предков приветик. Глянул я на часы, пора меня менять. Поднял сменщика и сам прибухнул до ужина.
И следующий прием пищи провели нормально. Только опять петух не поднялся с койки, даже голову под одеяло спрятал. Не стали его трогать. Кто в шашки, кто в домино стали играть, а я сканворд доразгадывать. И вот, слышим скрип рассекателя, топот ног, пришла смена. Здороваемся, шутим. Делаем небольшой отходняк - кружка чифира по кругу - старшие пошли приемо-сдачу членов в хатах оформлять…
И вдруг Афанасич кричит. - Это что там за член отрезанный в хате на полу лежит?
Я, как раз, у двери стоял, отвечаю. - Сам же велел его туда забросить.
- Члена! Не ху… же! Извиняюсь за не уставное слово!
Я подошёл к ним, смотрю в кормушку тоже, а петух уже отходит, одеяло сползло и его будто в высь понесло. В общем, загнулся петушок, кровью истек. Не успели донести живым до больнички.
О! Что тут сотворилось! Все начальство сбежалось. Нас, контролёров, на алкоголь и наркоту стали проверять. К утру только домой заявился. Думаю все, отработал. Видите, у меня немного глаза в разбег, в Чечне бетеэром по башке шарахнуло. Жена, невеста ещё тогда, два года меня из госпиталя вытаскивала. И снова мужиком сделала. Не хотел я жениться, любимую инвалидством своим обременять, а она вдруг заявила, - буду рожать! И меня вместе с сыном возродила. А говорят, живём без любви и не счастливо. Но у меня не только любовь, ну а про счастье... А-а… Перебьёмся и без него. Плохо то - помногу работать не могу, дикие головные боли, только сторожем или в таких вот конторах ещё как-то терплю. И тут вдруг такое! То безработица в спину дышала, а тут уже заглядывала в глаза. Ну, думаю, куда  я теперь? Даже на службу не пошел. Пришли за мной сами. Обошлось, вроде. На этот раз мой орден Мужества пригодился. Дали всем по выговору, и старшого в должности понизили. А меня на зону перевели. И, ей богу, здесь лучше. Мужики тут с понятием, да и мы, как в армии, парами или тройками ходим, в спокухе проверки проводим…
Вы скажете, не слишком ли я мраков нагоняю? Отнюдь, мой читатель, никакой глумной  или заумной мысли я вам не толкаю. Это Беспутное время, жизнь последнего «честного советского человека», а теперь «простого россиянина», изображаю, даже крайнюю грубость речи смягчаю. Смягчаю и  мерзостность наших личностных отношений. Моральные устои не столько коммунисты, как мы сами в себе надломили, поэтому только мы, русские, и стали прилагательными к Союзу, а в ельцинской России и вовсе - оседлыми бомжами. Как тут горестно не хмыкнуть, - ну, что это приключилось с нами? И что у нас сейчас эпилог или пролог? Почему мы до сих пор не переступили этой сволочной жизни порог? 


                А БАРДАК НЕ ДОЗРЕВАЛ.

…поэтому плод познания так и не упал на голову ни одному профессионалу. Ивана ни кто не искушал, умные Людмилы за море со Змиями уплывали, лишь глупые Машки в соблазнах ни чего не понимали, импортными яблоками своих часто пьяных иванов питали. Потому и призвал Сатану на неформальную встречу в  райском саду право, славный наш Бог.
- Признавайся,  то, что в России творится, твой чёрный пиар.
Сатана показал на своё белое тело, он тоже, как и все в райском саду был гол, черный его костюм на курчавом меху висел на кусту.
- Не знай я твой чёрни дела. Мой тело тоже беля. Я не есть блейк, я уайт. Это у вас всё наоборот! Черний энд цветной моим миром не управляйт, только мусор за нами убирайт.
- А где же ваши права человека?
- А у тебя? Это как по-русски будет? Ага, так! Не рай, а пьяный бардак.
Право, славный наш Бог проворчал. – Запад есть Запад, Восток есть Восток. А мы, русские, другие.
- А может, дурные?
Бог протянул с тяжёлым вздохом. – Возможно это и так. Плоды на моем древе познания не успевают созревать, как их стервы прозападные еще зелепупками стали поедать и к вам на Запад уезжать. Не за что мне мудаков из пьяного бардака изгонять.
Сатана засмеялся. – Да, да, вместо нектара самогон мужьик пьёт. И не зря этот эликсир нерайска жизнь СеШеАшным именем – сэм  зовьёт. Наверное, поэтому и живёт без забот.
- Нет у меня уже мужика, переродился он в развитом социализме в мудака.
Сатана  довольно сносно в русском языке разбирался, поэтому воскликнул удивлённо.
- Но муда это только нижняя часть гениталья.
- Вот именно! У этого посткоммунистического выродка нет конца.
- Ах-ха-ха! Понимай я теперь, что есть русский палкос! Это муляж фаллос у мудака!
- Сами вы муляжи гуттаперчевые. Не сексуальничать надо с женщиной, а паять! Тогда только она фаллос ваш резиновый будет палкой называть.
- Но палкос грубей. От гутаперчиви секс нежнее.
Тут уж Бог хохотнул, ехидно поправляя. – Голубее.
Однако тут же ушёл от скользкой темы. – Ладно, об этом. Вот чего я не понимаю, весь доход у мудака чиновники забирают. На что они только пьют?
- О! Это и мне уму непростудимо. Как так можно делайт дело без капитало вложимо? Жизнь вам анекдотична и хаотична, у вас не бузинес, а криминал, даже ваш правозащитник только врагов России защищай. Милиционер – грабитель, депутан, как путан, чиновник – оккупант, у правительства ни один реформа не получайс, и образ капиталист - Воровайс.
Но Бог его перебил. – Капиталист у нас тоже должность, не долго снять и другого назначить.
Тут уж Сатана окончательно опупел, догнав смысл тайги русского рынка, и замолчал…
Они выпили ещё под пение райских птиц и голимую ангельскую пляску. Голыми были и они сами. Так принято в райском саду, не только нектар с ангелицами пили, но и кейф от них ловили…
Однако не хорошо даже божественныё секс разглядывать, поэтому не будем мы за ними подглядывать…
И вот после райской расслабки Сатана снова спросил.  -  Ти мне зачьем не говоришь секрет терпенья твой народ? И почему он назвал умний Клинтон – Блин, а Борис Дурной – Прав?
- Борис всему миру на ирландском аэродроме свой палкос показал. А Клинтон его лишь Монике. И то как-то криво в рот совал.
Сатана снова замер надолго, у него и рога как-то стали увядать, потом уже вымолвил, осенённый. – О! Надо это мой СеШеАшни наместник такой палкосни пиар знать.
- Кто много знает, того в райский сад не допускают, - отрезал наш, право, славный Боже. – А то, что у вас любимо, у нас пролетает мимо. Доумничаетесь, филиал Бардака у вас открою. 
Сатана поморщился. – Это ист хороший предложений, но на это мне особий мнений.
- Смотрите, перестанем ножки Буша жрать.
- Для кого вам бузинес открывайт, если ваш страна чиновник оккупировайт? Только старый работает, а молодой, как в Велика Отечественни войн, пьяни партизани.   
- Китайцев для работы ещё завезём.
- Скоро и вам Косово будет.
Бог засмеялся. – А мы их потом на развитие Северного Кавказа переведём. Вот тогда окончательно ваххабизм прижмём.
Неожиданно Сатана посоветовал. – Скажи новому наместнику своему, чтобы хоть что-нибудь для народа своего сделал хорошего ради доброй памяти о себе.    
- Мы не вы, - хмыкнул, право, славный наш Бог. –  Картавого и Усатого, Лысого и Бровеносца, Чекиста и Кучера-в-Коме, Мишку Меченого и Бориску Дуролома весь мир помнит. А ваши умные и обаятельные президенты в истории кто? Номера только. Их всех одним именем на купюрах Майклджексонами называют…
И тут, вдруг, всё опрокинулось, будто, в преисподнюю! Раздался такой мучительный, длинный и протяжный стон! Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. В рот, малина! Это уже не наваждение, из-под меня вылезает вся измятая и истрёпанная вдрызг, возможно, когда-то красивая бабёнка…
Ой! Да это, ни как, моя родина – Россия, а я совсем не лицо кавказской национальности и не чиновная морда. Тьфу, чёрт! выходит, сами мы насилуем свою Родину – мать! И при чём тут ваххабиты? Это вон он, толи врач, толи палач в белом халате идёт ко мне, подарка не дал ему, вот он и лечит меня дёшево и сердито…
- Не надо! Не надо! Всё! Просыпаюсь. Просыпаюсь…
Я вскочил весь в поту и стал дико озираться, постепенно приходя в себя. С койки через проход на меня смотрел Отнюдь Неимоверно. Он тихо спросил. - Досталось вам там в ШИЗО? Антоша тоже постанывает, только Ляфаму всё ни почём.
Я промолчал, через некоторое время Отнюдь Неимоверно сообщил. – У меня несколько сигарет есть, специально для вас с Антошей стрельнул.
Такое сообщение и на сонного Гридина подействовало, он приподнял голову и довольно протянул. – О-о!
О Ляфаме нечего и говорить. Втроём мы потихоньку прошли в туалет и с наслаждением закурили сигареты с фильтром. А я прочитал им очередной треплер


                ДЕПУТАТСКАЯ ПРОВЕРКА

Геннадий Замятин знал по себе, что прораба можно только с утра застать на объекте, поэтому поспешил к своему коллеге-однокурснику. Он прошел метров шестьсот мимо двух котлованов для фундаментов и строящихся сооружений, и вошёл в первый подъезд уже законченного девятиэтажного здания. Поднялся на второй этаж и толкнул дверь с табличкой прорабская. В единственной комнате проходило собрание. Вернее, только начиналось. Худощавый прораб его возраста в новой спецовочной куртке на белой рубашке с галстуком сердито смотрел на тихо переговаривающихся рабочих. Рядом с ним сидела на стуле молодая женщина в строгом тёмном платье. Мужики рядом с открытой дверью тихо переговаривались.
- Митька, что это твоя овца вдруг припёрлась?
- Да поучил малешко.
- Тут башка с бодуна разламывается и с ранья разборки.
- Видать, не грамотно учил, если пришла жаловаться.
- Она сама учительница, зануда такая!
Прораб постучал торцом шариковой ручки по столу. – Тише, товарищи. Тише! Приступаем   к незапланированному бригадному собранию.
Гул голосов стал стихать.
- Я собрал вас, товарищи. Прямо скажу, не по хорошему делу, товарищи. Есть оказывается в нашем коллективе такие товарищи, что позорят честь рабочего человека.
Он помолчал, рабочие слушали, не глядя на него.
- Это небезызвестный нам Дмитрий Прохоров. По заявлению жены он постоянно почти каждый вечер приходит с работы домой пьяным и устраивает скандалы. Тут налицо бытовое пьянство. И кого? Члена общества трезвости и передового коллектива борющегося за звание коллектив коммунистического труда!
Женщина нервно заговорила. – Это не бытовое пьянство. Дома мы водку не держим. Напивается он на работе. Только в выходные отдыхаем от его пьянок.
Прораб возмутился. – Ну, это вы, гражданочка, зря. С этим у нас строго. Не только я и бригадир ведёт постоянный контроль, профсоюзный и партийный комитеты проводят совместные рейды.
- А вы гляньте, какой у всех вид? Ваши рабочие сейчас думают только об одном, как бы похмелиться.
Здоровенный молодой мужик с выдающимися, как у обезьяны, челюстями вскочил с лавки и хрипло выкрикнул. - Ты чо, дура образованная, мелешь?
- Да ты вчера ещё до пяти на рогах приполз. Что говорил? Шабашки у вас каждый день. И не пить нельзя, непьющих стукачами считают.
- Да ты что? Друга я вчера после работы встретил.
Гридин уже нервно ломал пальцы. – Ну, Прохоров. Ну, Прохоров.
- Сука! – взвыл тот жалобно. – Из глухой деревни вытащил, думал, не испорченная городской жизнью. А она шементом городскее городских стала…
- А не я тебя из тюрьмы вытащила? Ты бы без меня опять туда с «химии» возвратом ушёл.
- Да ты, шалава, до меня масло напополам с маргарином жрала. В штопаных трусах и колготках ходила.
Прораб рыкнул. – Прохоров! Замолчи! Сядь!
Тот послушно сел, преданно смотрел в глаза прораба. – Аверьяныч! Врёт она! Не говорил я такого.
- Да он не только о своих ежедневных пьянках на халяву хвастает, о всех шлюхах, что поимел, рассказывает.
Рабочие возмущённо загудели. – Болтун, находка для шпиона. Гнать надо с бригады трепло этого. Шабашки у нас каждый день! Ну, гад! Всё выложил. И что было, и чего нет.
- Прекращай базар! – заорал прораб. – Тихо! Сказал.
Рабочие команду исполнили, прораб заговорил значительно.
- Итак, факт злейшего нарушения норм социалистического общежития налицо. Это пятно и на коллективе. Бытовое пьянство члена бригады является таким же нарушением трудовой дисциплины, за которое коллектив лишается до пятидесяти процентов премии.
- У-у… А-а, - загудели возмущённо бригадники.
- И я теперь со своей стороны, как шоферов, проверять вас по утрам буду. И однозначно! С запахом – пошёл в отдел кадров. А как вы знаете, по новому положению кодекса закона о труде за пьянство на рабочем месте администрация  может уволить работника без согласования с профсоюзным комитетом.
- Антон Аверьяныч! Ну, что теперь психовать? Мы-то тут причём? С него спрашивай. Накажи! Тринадцатой зарплаты его лиши.
- Естественно! Это само собой, Прохоров индивидуально ответит за свой проступок.
Сделав паузу, прораб спросил провинившегося с подвохом. – Прохоров! Когда у тебя отпуск?
- В августе.
- Теперь пойдёшь в ноябре или декабре. А очередь на квартиру?
- Седьмой.
- Будешь теперь семнадцатым. И при следующем распределении талонов на товары повышенного спроса тебе ни чего не достанется.
Лицо женщины покрывалось пятнами, она нервно заёрзала на стуле. А тут и вовсе подскочила и выхватила из-под руки прораба листок бумаги. Тот и не препятствовал.
- Ладно! Я ничего не писала. Сами дома в семейном кругу разберёмся.
- Ну, вот, давно бы так, - вздохнул прораб с облегчением. – А то, чуть что и сразу всё на работу сваливаете. С пьянством мы боремся! И строго.
Женщина уходила. – Ничего я такого не говорила. Извините. До свидания!
И только за ней захлопнулась наружная дверь, все облегчённо вздохнули и засмеялись. Но прораб грохнул кулаком по столу.
- Становись на проверку. В стакан дышать будете.
Мужики завыли. – Аверьяныч! Ты этого шалобола проверяй, самый жадный на водку.
- А ты, Прохоров, пиши заявление о переводе в другую бригаду. Нам такие болтуны не нужны.
Митька вскочил с лавки и подбежал к прорабу. – Аверьяныч! Всё! Осознал. Круто исправляюсь.
- Здесь не исправительно-трудовой лагерь, иди туда, там будешь исправляться.
- Да ладно, Аверьяныч, мы его сами повоспитаем чуток, будет, как шелковый.
- Ну, уж, нет, - упирался Гридин. – Кто-то будет перевоспитываться, а кто-то в стакан дышать. Не только утром, но и после обеда.
- У-у… О-о, - взвыли рабочие. – Да мы этого шалобола за яйца повесим.
- Вот и принимайте решение. Гнать или прощать!
- Аверьяныч! Да ты сам его избаловал. Он и нам уже рты затыкает. Дескать, с прорабом кентуется, из одного стакана пьёт.
- Каков наглец! – уперся злым оком прораб в растерянный взгляд Прохорова. – Это уже не школьная дружба, а наглая эксплуатация моего имени. Митька! Однозначно, ты мой бывший однокашник, но истина дороже! Вон, из нашего коллектива!
- Антон Аверьяныч! – слёзно заголосил Прохоров. – Да не говорил я такое! А если говорил, не в том смысле. Дисциплину поддерживал и ваш авторитет. Да кто за мной в работе угонится? И после работы всегда остаюсь, когда надо.
И прораб стал осаживать, видя неподдельное со слезами раскаянье провинившегося рабочего. – Короче, ладно! Вам работать. Вот и решайте, как с ним поступить, - и вышел из комнаты, удивился, увидев друга. - Гена, вы восстаёте как Фениксы. Может, и Андрей жив?
- Я тоже так чувствую, - ответил Замятин уверенно.
Прораб отступил от него, проговорил удручённо. – И я, как и ты тогда при Андропове, покритиковал начальство и теперь меня тоже жуют.
- А ты то с чего таким вдруг наивным стал, когда коммунисты что-то полезное для народа делали?
- Увы, и да, романтический дурман несёт нас совсем не туда. Боюь, посадят, как и тебя и тоже ни за что. Читал, уже начались расправы над поверившими в Перестройку.
- Ты за правду не кричи, ты за правду посиди, - с мрачной усмешкой вымолвил Замятин.
- Знаю, прораба посадить, что два пальца обоссать.
- Ну и что ты намерен делать?
Но коллега не унывал. – Гулять, так гулять, сидеть, так сидеть! Какая песня без баяна, какой же русский без тюрьмы?
Тут из кухни вышел крупнотелый толстяк с неухоженной поповской бородой и приятно удивился.
- Гена, вы, оказывается друзья с прорабом. О бедном депутате замолви хоть слово. Поставили мне унитаз, а он плохо смывает, дефект там какой-то неустранимый, слесарь сказал, и вот, уже месяц никак не заменят.
- Ну, нет сейчас у меня ничего, - взвыл Антон Гридин. – Этот дом фасониной укомплектовать не можем. Ну, дам я вам, Юрий Федорович, маде ин говно наше, вас это удовлетворит? Нет пока унитазов импортных.
Геннадий посоветовал. – Юра! А ты ему стольник дай, сразу импортный найдёт.
Антон Гридин возмущённо вскрикнул. – Генка, когда я с друзей брал?
- Юр Фёдрч кушать любит и помногу, и от дивана он не привык далеко отлучаться, так что, испражняльник ему жизненно необходим.
- Я работаю побольше вас, - обиженно забурчал толстяк. - Кроме школы, курсы английского языка в Доме Культуры веду, хожу на курсы журналистов. А депутатские проверки? Встречи и приём избирателей…
Гена воскликнул удивлённо. -  Юрка! Отец твой теперь директор домостроительного комбината, а ты ходишь, побираешься
- Я ему уже не родной несколько лет, только фамилию его ношу. В общем, сделал мне однокомнатную квартиру и сказал, чтобы свалил я от него. У него другая семья.
Юра замолчал, рабочие выходили из прорабской. Прохоров метался между ними.
– Мужики! Мужики. Ну, скажите, мужики.
За спиной его ворчали. – А нечего говорить. Развели этих активистов жополистов.
- Мужики, ну ладно. Чего не наговоришь по-бухалову? Так и быть, литру поставлю. Щас, шементом, в шинок и слётаю.
- Принеси в начале. А то тоже, как и друг твой, прораб, такой же трёп-трёп стал.
Не трог Аверьяныча! – тут же рыкнул Прохоров
- Да он сам кого хошь тронет. Иль спецом орёшь, чтоб преданность твою услышал?
Замятин рассмеялся, ткнув Гридина в бок. – Антоша Трёп-трёп! Ха-ха-ха! Метко в тебя попали! Мужик, он всегда в корень зрит.
Прораба, аж, передёрнуло, он выскочил в подъезд и заорал матом.
- Я вас, вашу мать ети! Ни на минуту нельзя вожжи отпустить. Пра слово, не народ, а скотинка брыкливая! Только кнута понимаете, от пряника начинаете борзеть. Девять уже, а они всё никак не раскачаются. Давно вас не учил? Всё! С девяти рабочее время ставлю. По часу должны будете.
Затопали грубые башмаки, захлопали двери, и вскоре всё стихло, Гридин вернулся в прорабку.
Чебыкин буркнул, глянув на Замятина. – Ну, что не знакомишь со своим другом прорабом?
И тот дурашливо представил. – Любимец статных дам, рыбак, охотник и трепло. Однако честный советский человек, в натуре! Потому что женат на совковой дуре. Мой сокурсник  и не закадычный, а по настоящему преданный друг – Антоша Трёп-трёп, по паспорту – Гридин.
- Совсем опарафинил. Спасибо, хотя бы, за преданного друга.
- Антон! Жизнь смешна, не драматизируй слова.
Замятин рассмеялся и обнял его. – Антоша, ты – единственный друг у меня! Самый надёжный. Ты один навещал меня когда я пластом валялся едва ли не в коме.
Чебыкин смотрел на них с нескрываемой завистью, и тяжело вздохнул, когда друзья расцепились.
Гридин глянул на просителя и пообещал. – Займу раковину у другого прораба. После обеда может и привезу. Только придётся вам подождать меня.
Чебыкин неожиданно предложил. – Гена! Идём со мной на депутатскую проверку Машзавода. Мои коллеги по комиссии, один в деревню к матери, а другой на рыбалку смотались, а проверка комплексная, хотя бы вдвоём подойти надо. Помощником депутата тебя представлю.
Но тот хмыкнул. – Этой мути мне только не хватало.
- С крыльца не успеем сойти, подбежит нестареющий мальчик. В «греческий зал» отведёт и с собой ещё пакетик сунет.
- Депутаны вы, однако, - хмыкнул Гена, но поинтересовался. – И что там будет в пакетике?
- Коньячок армянский, винцо марочное и закусон дефицитный. Идём, чего тебе? Кишку потешим и бухнём на-халяву.
- Гена, на самом деле, - поддержал и Гридин. – И кстати коньячок будет. Там я с соседкой твоей по даче контакт вроде наладил, она всегда на выходные приезжает. Только вы коньячок не жрите, хочу её угостить, а взамен я водки достану, есть у меня блат в нескольких магазинах.
- Ладно, уговорили, - согласился Замятин, и они стали собираться.
Антон привёз их к заводу на КАМАЗе-самосвале и покатил дальше…
Проходная была пуста. Чебыкин на ходу расстегнул чёрную кожаную папку и выложил перед пожилым вахтером лист бумаги с тисненой заставкой – Городской совет народных депутатов. Дед дрогнул, в недрах охранного ведомства что-то брякнуло, Юрий Фёдорович поморщился.
- А вот на ноги всех поднимать не обязательно.
- Вас сопроводить надо.
- Мы не высокопоставленные гости, а око народа.
- Проходите. Проходите.
Они вышли на широкое крыльцо. Слева ухоженный сквер с галереей портретов героев пятилетки, торцами напротив и вправо шёл ряд цехов. Было солнечно и чисто.
- А уютненько, и не подумаешь, что завод.
- Это витрина, а внутри – жуть! Особенно в литейке. Там только немые в основном и работают. Этот завод, трофей Великой той войны и уже давно рассыпается.
Они на самом деле не успели сойти с крыльца, сзади послышалось тяжелоё дыхание, перед ними замер нестареющий мальчик лет сорока в строгом костюме  при галстуке. Элегантный гид едва ли не вилял задницей
- Юрий Фёдорович! Вы, прямо, как Штирлиц, проникаете везде неуловимым разведчиком.
- А вы, как Мюллер, скрываете секреты своего ведомства!
Они пожали друг другу руки. Сопровождающий деланно всплеснул руками.
- Какие могут быть секреты? Нам нечего скрывать от народных депутатов. Рады будем, если выявите какие-то просчёты и упущения. Со стороны всегда виднее.
Чебыкин кисловато улыбался в своей манере. – Смотрю, Аполлон Герасимыч, на портретной галерее вашей уж который год знакомые всё лица. Когда последний раз обновляли?
- Удерживаем достигнутое.
Аполлон Герасимович предупредительно сделал паузу и Чебыкин представил Замятина
- Это помощник депутата, Геннадий Гаврилович Замятин.
Они обменялись рукопожатиями, гид спросил. – Что на этот раз вас интересует?
- Как всегда больной вопрос – охрана труда и работа с молодёжью. Соцкультбыт и сопутствующее с ним  - бытовое пьянство и хулиганство в ваших общежитиях.
Аполлон ловко заступил им дорогу, заставив остановиться.
- Но это больной вопрос всех ведущих предприятий города.
- Значит, можно от него уйти?
- Я не это хотел сказать, Юрий Фёдорович! Конечно, надо реагировать на критику. Исправлять недостатки. Но не надо идти на поводу этих, выскочивших на мутной волне перестройки Мы не Москва и не Кавказ, маклевать нечем. Пьянство, к сожалению – да! Извечно, больной вопрос матушки России.
Чебыкин хмыкнул. – Кроме всего, поступил сигнал о зажиме критики.
- Клевета! Чистой воды демагогия! Этих… Выскочивших на волне перестройки.
- Аполлон Герасимыч, что вы так волнуетесь? Разберемся, выслушаем обе стороны. С письмами трудящихся надо работать пока они не дошли до Москвы.
- Но не так же на ходу? Вы что, всё ещё не находились по заводу? Проблемы прежние. Оборудование изношено, хронически не хватает сырья и комплектующих, запасных деталей… А план - давай! Да ещё встречные планы заставляют принимать. Этот завод вывезен по репарации из побеждённой Германии и, просто чудо, что ещё не рассыпался.
Он так и не уступал им дорогу, Чебыкин хотел, было, отстранить его, Аполлон предложил.
- Давайте обсудим это в спокойной обстановке. Заодно и позавтракаем. Ланч, так сказать, по-американски – второй завтрак.
Чебыкин  не стал больше «пылить», протянул ему папку и вымолвил. - Понимаем, что всё это - жопа. Древние ещё сказали, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Для укрепления дисциплины прежде надо мужика научить культурно пить. Однако, культура и мужик… Это, согласитесь, что-то из области… Сам даже не знаю из области чего. Не очевидное, но невероятное.
Юр Фёдрч сам резко оборвал себя. - Ладно, не будем делать умное выражение при глупой игре. Короче, сами и отобразите депутатскую проверку.
Аполлон с радостью схватил папку. – Это мы мигом. Пока кушаете, всё будет готово.
- Да нет, тут спешка ни к чему. Комплексная проверка, к вам откомандировано трое депутатов. Недельку мы у вас, как бы, полазаем. И критика чтоб была. И недостатки отобразите. Объективная проверка чтобы была.
- Бу, сделано! – уже хамовато хмыкнул Аполлон, загарцевав на одном месте. - Идите! Идите! Я уже распорядился, сам чуть позже подойду, - и побежал вприпрыжку к проходной.
Чебыкин довольно засмеялся. – Ну вот, теперь можно и потешить кишку.
Гена хмыкнул. – Кучеряво живёте, господа депутаны трудящихся.
- Ну, кончай ты обзываться двусмысленными словами.
- А если вы на самом деле такие двусмысленные.
- Депутатский день у нас не каждый день. И только на сессиях отоваривают дешёвым дефицитом. А собирают нас не так уж и часто. Да и там тоже надо в очереди постоять и тоже блат иметь, чтобы хорошую вещь отхватить.
Они вернулись в проходную, но Юра повёл его не к вертушке, а в сторону. Прошли коротким коридором и вошли в солидно отделанный вестибюль с вешалкой. Разделись и прошли в уютный, весь в зелени зал с десятком разгороженных декоративными стенками из картин и вьющихся растений столиков. Миловидная женщина уже поджидала их и указала на сервированный столик. Они сели и взяли меню. Гена едва сдержал возглас удивления. Тут была даже стерляжья уха! И все блюда по таким мизерным ценам! Им же и вовсе бесплатно…
Это и был «греческий зал» для начальства при рабочей столовой завода ещё от весёлых времён Аркадия Райкина…

- Почему тебя и Лениным, и Чукчей зовут? – спросил меня Отнюдь Неимоверно, когда я закончил читать треплер
- У испанцев несколько имён сразу. А мне что, нельзя?
- Да нет, я серьёзно. Сочетание какое-то странное. Чукча Ленин.
- Вообще-то, бабушка у меня коми. Из Коми АССР бывшей, где столица – Сыктывкар. Жил я до двенадцати лет на далёком диком севере и  не знал, что такое враньё и измена. И до того с северянами сжился, чукчей в натуре стал. А Лениным меня уже здесь в России за ядовитый язык прозвали.
Я сделал паузу, Шмакин воспользовался ею, чтобы ещё точнее охарактеризовать меня.
- Однако Чукча Ильич вполне заслужил эту роковую кликуху - Ленин. «Срочную» служил в устье Лены, и жена у него вторая - Лена. До того и младшую дочь он тоже этим именем назвал.
Тут Поэт и вовсе захохотал. - Главное же, и подсел за Ленина.
Антоша Трёп-трёп, на что уж хамило, ахнул смешливо и уставился на меня как на гамадрила.
- Как это за Ленина? Национал - большевик, что ли?
- Скорее национал - меньшевик я.
Антоша согнал улыбку с лица, поняв, что хохмы не предвидится.
- Меньшевики были законопослушные. Национализмом и революционностью не грешили, эволюционное развитие предлагали.
- Поэтому в сталинских лагерях суками и стали.
- За что конкретно подсел? Пятьдесят восьмую ещё при Хрущёве отменили.
Шмакин встал в позу. - И, хотя, я - поэт, расскажу я вам в прозе глупейший сонет...
Я поморщился. - Только давай без дальняка, воспеватель говна, мы и так, как бы, в туалете социальном находимся.
И  Шмакин погнал, в натуре! Но натура, как вы знаете, дура. Очевидности на миллион, а воображаемости - ноль. Пришлось рассказывать мне самому, от его имени, но своими словами - похмельный сонет тупой маяты после пьяно-угарной дурной суеты.

                Г Д Е    Л Е Н И Н?
                (по сюжетам Н. Шамкина и В. Незнамова)

- Шмакин! Ленин где? - бесновался передо мною Гряземский вожак коммунистов Василев-Чехуновский.
- Ленин где? Где Ленин? – топал ногами взбешенный зюгановец.
Я не врубался и от такого рёва едва не отключался. Вчера мы с Ильичём закончили отделку приёмной горкома КПРФ, ну и того, типа авансом под зарплату отметили завершение работ. Чердак не то – что, бо-бо, как чернобыльский реактор раскалывался. И сушняк, ко всему, с дури. Как мы там, у цыган очутились и травкой догнались? Убей, не помню! А Ильича я и вовсе поднять не смог, сам вот за расчетом приплёлся. А тут, вишь, какая канитель?
Василев-Чехуновский вдруг захлебнулся слюной и нагнулся к плевательнице, я воспользовался айн моментом.
- Виктор Николаич! А что вам Ленин? Я за него.
Тут уж зюгановец совсем взбеленился. - Он за него! - и поперхнулся водой прямо в графин.
Всё в этом кабинете было как в те ещё не далёкие времена: флаг звездасто-серпастый, как всё ещё не заменённый мой советский паспорт, портреты вождей мирового пролетарьята! Да будь эта жизнь проклята! Раньше не доводилось нам просителями перед работодателем стоять, ментам приходилось нас на работу загонять. А говорили что работа не волк. Попробуй теперь её догнать да ещё Иван-царевичем оседлать, чтобы хотя бы до второй получки доскакать.
- Шмакин, чего молчишь? Где Ленин? - вздрогнул я снова от крика вожака Гряземских коммунистов.
Я признаться побаивался, шёл слух, что гряземские депутаны на должность главы городской администрации Василева-Чехуновского предложили. А это уже шишка на ровном месте, как бы не споткнуться пребольно. Я стал объясняться с чрезмерно виноватым видом.
- Виктор Николаич! С окончанием мы вчера, это самое, малешко. Ну, и того. Только я кое-как поднялся. Будто у вас запои не случаются.
- Зачем мне вы? Я о Ленине спрашиваю. О Ленине! А не о вашей пьянке. Ленин где?
- Отлёживается.
- Я тебе отлежусь! На место его поставить надо.
Так это же - ништяк, выползла из спекшихся мозгов здравая мысля. Ежели Ильич ему нужен, значит, ещё шабашка предполагается.
Я встрепенулся. - А что, другая работа намечается?
- Без Ленина её никогда у вас не будет, - вскрикнул он сердито. 
И повторил раздельно и с выражением. - Ни какой работы без Ленина! У вас, рабочих. Никогда не будет! А вот эксплуатация! Уже есть!  – и, как на митинге, даже имитировал удар кулаком по воображаемому врагу.
- Товарищ Василев-Чехуновский! Вы способности Ленина немного преувеличиваете.
Вожак Греземских  коммунистов неожиданно застыл, пуча  на меня глаза. Я, однако, не показывал растерянности, хотя сюжет развивался не по отработанному сценарию. Наши начальники и вожаки сами думать не могут, шестёрка может только чёткие команды исполнять, а тут… Тут уж он не знал, что сказать. И был пример налицо, союз нерушимый – того женским половым органом гавкнулся… Культурно выражаясь, приказал долго жить. И у вас, поди, такие же типажи в разных там полит и общественных комитетах и чиновных отделах сидят, руководят, так сказать, промыванием мозгов и остапбендеровским отъёмом денег у населения.
Наконец, закодированный зюгановец снялся с тормозов, оборвав мои мысли.
- Я? Я и преувеличиваю? – ахнул он с театральным эффектом. - Да ты? Ты понимаешь, о ком говоришь?
Даже указательный перст к потолку поднял.
- А кому, как не нам Ильича не знать, тем более, не понять? И вы, чай, тоже нетрезвым в качке оставались, пока не закодировались.
Тут он, ваатще-е… Заревел быком испанским на арене.
- Они Ленина знают и понимают! И за бутылку самогона пропивают! Всё, Шмакин! Не принесёте мне его к вечеру – посажу-у-у-у!
Тут только я с тормозов снялся и поспешил улизнуть. Мужик он, хотя и не видный, но совсем не паханый, а я сэмом давно запаханный, не отмахнусь, если ударит. В приёмной я тормознулся и, просто так уже зная что - почём и как, оглянулся. Пьедестальная тумба, задрапированная красным стягом, сиротливо торчала без бронзового бюста вождя мирового пролетарьята.
Ну и отчудили мы, ребята! За Ленина, значит, дурью у цыган догнались!
Чего тут не ясно? Коммунизм тоже опиум для народа.
А Василев-Чехуновский всё кричал, но уже на глухой ноте. - Ну, ничего! Ничего святого у них нет! Своего вождя! В цвет-мет! За бутылку самогонки сдали!
И он тоже нас сдал. В милицию. Потом был суд. И получили мы с Чукчей Лениным за бронзовый бюст вождя мирового пролетарьята, кроме анаши, ещё по полтора года тюрьмы. Хорошо, что бюст, как определил суд, художественной ценности не имел, хотя Василев-Чехуновский его чуть ли не за скульптуру эпохи Развитого социализма представлял, дескать, его чуть ли не сам Ркацетели изваял.
В общем, нас посадили на перевоспитание, а несгибаемый капэрээфовец сам неожиданно изогнулся, порвал с коммунистами, став главою районной администрации. Свою партейку или союз какой-то, типа, Честных людей России создал, и в своей приёмной вместо Ленина на тот же пьедестал, задрапированный теперь российским стягом, свой бюст поставил. Правда, из гипса. Это чтоб на его персону алкаши там всякие не посягали.
Но не долго неприкасаемым он оставался - тоже проворовался. Сейчас и о нём плачет, но не мать родная, её он давно бросил, а только тюрьма… Хотя, нет… Тюрьма его, видимо, не дождётся. Так убедительно, по собачьи, с жалобой на притеснения по политическим мотивам в зубах, на коленях он перед Энским губернатором стоял!  Даже в московской газете пропечатали. А потом вдруг пропал, обещав сжечь себя  на Красной площади Кремля.
Но, мне кажется, обещанного Василевым-Чехуновским суицидного пожара мы не дождёмся никогда. Чего-чего, он не оригинал, а профессионал,  дипломы о высшем образовании на двух факультетах не защищал, а покупал. Так что с башкою у него всё в порядке. Это верняк, не на нарах, а на Канарах Василев-Чехуновский сейчас парится.
Вы скажете, это сказки? Увы, пока ещё нет. Не садятся в тюрьму они. Лишь условные срока получают своровавшие миллионы. Это мы, простодыро-законопослушные граждане свободной России у российского правосудия для выжимки лимоны. Мало того, что только с нищих правительство налоги собирает, но ещё и срока за разбогатевших на взятках и воровстве отсиживать заставляет…

В общем, все эти демократические реформы улучшили жизнь только москвичам, но не нам, провинциалам. И сколько мы денег в пирамиды и ГКО не сеяли, нас ещё большими дураками сделали. Пока мы митинговали и на обещания депутанов уповали, нас окончательно разыграли. Богатый становится богаче, а народ только на 1% в год из-за планки  бедности восстаёт. За сто лет, однако, совсем встанет и эту планку перешагнёт, если ещё какая-нибудь кратия эту дерьмократию не сожрёт.
Ну, что тут ещё сказать? Вот я и решил бытопись уходящего времени написать. Да, да. О вашем солнечном граде я пишу – Энзе или Энграде, Энске или Нязьме, прозванном русскими беженцами и проезжими - Грязьмой. Он такой же неуютный и грязный и жить в нём простому россиянину попросту безобразно. Всё у нас одинаково типовое, красивым и чистым российский город бывает только местами и там, где не живём мы с вами. Как и российские депутаны, чиновники или менты, лишь снаружи имеют лоск, а по натуре это на нашей бедности живущая вошь, разносчики нищенской заразы. Давить бы их надо было ещё при развале СССР сразу! Но вы, всё ещё халяву собираете, снова-опять на должности это ворьё выбираете...
Толи ещё будет, ой-ёй-ёй,  - предрекла нам шальная императрица советской эстрады ещё задолго до перестройки.
Но мы ей тогда не поверили. Глупые, верили, что чувство собственности всего лишь разврат. Ан! Состоялся захват. Мы не только всё потеряли, «тормозами» стали, и теперь в ужасе взываем к мужеству следующие за нами поколения. Не марксизм-ленинизм надо было в своё время изучать, тогда  не пришлось бы  сексуальную революцию последними из европейцев совершать. Но всё по-другому в России у нас. В процессе  революции этой мы о любви забыли и, получили - член в рот! Не минет, а криминальный переворот! Беспутное время. И развиваемся мы теперь наподобие маоистского скачка – от кулаков рэкетира – качка и вымогательств чиновника и мента.
А вы что, господин президент тире или теперь премьер министр, разве этого не знали? Ах, да, у вас же в команде все - профессионалы. Не создаёте, а западные штамповки конвейерным способом выдаёте. Даже чекисты сейчас не хотят сыскарями быть. Общественность стыдят, призывая самим коррупцию искоренять. Конкретно, Энский губернатор ещё, будучи главным чекистом области, создал общественный антикоррупционный комитет, и до сих пор всё у них там тет-а-тет. Даже, где этот комитет мы не знаем и уже на справедливость не уповаем. Ладно бы только «новые» и ваххабиты со бандиты от проверок документов и зачисток страдают, нас, простодырых, до сих пор инфляцией, новыми налогами и испорченными продуктами травят и террактами убивают. А, ведь, тогда, в советские времена, у нас пусть и призрачная, но цель всё-таки была. Да-да, всё бы было хорошо тогда, если б не послушная генсекам партия, как и сейчас подхалимная президенту Единства самовосхваляющая трепотня. И определение этого времени определилось, как и должно быть в России (всё ведь у нас наоборот), не возвратом, а развратом достоинства « беспутное времячко» это народ зовёт…
Однако стоп! Кажется, опять ухожу от темы я. Й-ех! Миркичкин однако я! вечно путаюсь не с теми темами я…
Хочется злобно и матом ругаться
на самобичующий русский протест.
С депутанскими мордами вдрызг разодраться,
выпнуть их всех с насиженных мест…
Но быт наш унылый генетическим сплином
Тянет неотвратимо, то в дурь, то в вино…
Скандалы дичайшие в перечне длинном…
Наше русское. – А! Всё равно.



                ИМЕТЬ ИЛИ НЕ ИМЕТЬ
                совсем не по Хемингуэю - и не Гарри Морган, а Иваныч.

С гайдаровских времён я без работы. Работа иногда бывает, но за неё не всегда платят. Работал я и вахтовым методом на стройках Москвы, но заплатили нам всем лишь за одну вахту, три других отработали мы бесплатно, пока не поняли, что нас нагло обманывают. И суд был, но та фирма обанкротилась, теперь её бывшие сотрудники работают под другой вывеской. Ездил я, как говориться, и своим ходом на шабашку. Всё тоже, а то и хуже. Перед окончанием работ, вылавливает нас вдруг милиция и, намяв бока, отправляет в родные места.  Последний раз и вовсе избили и выгнали нас нанятые заказчиком мордовороты.  После этого жена меня на такие заработки уже не пускала. Занялись мы челночным бизнесом и, знаете, пошло вроде. На квартиру деньжата начали копить и зажили, было с надеждой... Если б не «чёрный вторник» августа 98 года. Правильно мне бабушка Дарья говорила. - Кина нам не догнать. Не жили счастливо, нечего и начинать.
Сейчас жена дремлет на нашей французской кровати из двух сдвинутых узких коек. Это она недавно её соорудила, и мы рады. Что там ребро железное, это не бес.  Приятно постоянно чувствовать в объятиях единственное, что осталось твоим и не уходить после «этого» на другую постель. Мы с нею русские, выгнанные в Россию. Она ею стала, наверное, полюбила меня, не перестала любить с гайдаровских времён. Пошла армянской Эленой за своим данным ей богом и судьбой Иванычем - нецаревичем. Она инвалид второй группы, тем, в основном и живём мы, с гайдаровских времён. Тьфу, чёрт! Сдалось мне это - «с гайдаровских времён». 
Однако, лицо моё выглядит по возрасту, и со мной очень коротко разговаривают при приёме на работу. - Сказал-жа! Старше сорока не направлять. 
Это он не мне - в трубку.
- Но почему? Я здоров.
- Бюллетень я ещё за них не платил, - это он опять  в трубку, с гайдаровских времен...
Теперь Лена сама ездит на заработки. На днях привезли её в нашу больницу, гряземскую негру с плантаций богатого города Москвы. Добрый хозяин-земляк не бросил, привёз её в наше гетто. Москва только для москвичей, нас там даже не лечат, грабят лишь и калечат, и платят за работу в три - четыре раза меньше.  Из больницы жена через пару дней ушла, чтобы вместе встретить Рождество Христово, в надежде и на наше. И на самом деле, отлежалась, восстала. И снова собирается ехать туда мыть посуду в кафе при дороге, чтобы к своей - нашей мизерной пенсии подработать ещё две-три. А москвичи стонут, как можно жить на 5 тысяч рублей в месяц? Мы умеем  сносно жить и на две тысячи вдвоём, хотя цены у нас для средне статистичного россиянина не очень-то разнятся со столичными. Лена притихла и хорошо так дремлет, обласканная с утра.  Но, - чу! Шум за окном. О! Никак Олесь появился. Потрёпанный Москвичок останавливается напротив нашего огромного во всю комнатёнку окна. Давненько наш белорусский партнёр, теперь уже бывший, не появлялся. С чёрного августа, когда прикрыли для челноков границу с единственной братской республикой, убирая небогатых конкурентов всем этим «новым». Парень немного суеверен и пожимает мне руку, только переступив порог. Лена с радостными восклицаниями вылезает из-под кучи одеял. В нашей комнате с окном, не уступающим по площади полу зимой всегда холодно, а летом через чур тепло.  Олесь невесело успокаивает меня. -  Иваныч! С последней партии сливочного масла мне ничего не надо. Инфляция и у тебя его, наверно, съела, - он тяжко, совсем не по-юношески вздохнул. - Границу с Белоруссией закрыли, чтобы продукты не вывозили. Да и у вас каждая область тоже ставит кордоны. Уж, не в преддверии ли вы кавказского ига? Опять начинаете дробиться на удельные области. Уже поговаривают о Сибирской республике и Казацкой автономии, о Казанском ханстве и Башкортостане. Даже в Туве русских бьют. 
Я не стал развивать эту тему, как-то становится всё равно, чиновничье ли это иго, толи ещё чьё, уныло сообщал ему о наших делах.  - Масло мы придерживали некоторое время, позже стали торговать. А сертификаты - то уже просрочены. Ну и попались. Короче, картина Репина -  проплыли! За неуплату штрафа ко всему ещё и лишили торговой лицензии.
- Дал бы инспектору.
- На бутылку они не берут. У нас и до «черного вторника» какие были деньги? Пенсия Лены только. На хлеб и соль даже не хватает. Хорошо, хоть,  вода бесплатная из колодца. И воздух на улицах ещё не прихватизировали.
Олесь проговорил извечный сакраментальный вопрос. - Что делать? И как дальше жить?
- Кто виноват, мы знаем, - вымолвила Лена с едва скрытой иронией, накрывая на стол. – А вот как жить…
- У кого бы спросить?
И тут меня осенило. - Пора и мне писать Архипелаг Бардак.
На этот раз жена меня поддержала. - С гайдаровских времён...

Так вот, после чёрного вторника 98-го и зародился у меня замысел всероссийского бардака. С тех пор я, собственно, и стал писать. Вернее, учиться писать, таково было моё неуёмное желание. Даже года три, чуть побольше, пробегал журналистом, пока малоденежное моё писательство не надоело жене. И вся любовь. Она развелась со мной. Логичная развязка, я же русский, редко у кого из нас любовь-сказка с хорошим концом. Вот тут-то от противоречивости чувств, что ли, я стал куда-то улетать и этот бред под названием Архипелаг Бардак писать.


                ЧУКЧИ С НАМИ!

То небеса, то обшарпанный стол в крохотной солженицынской комнате у грохочущей железной дороги и всем неудовлетворённая жена…
Тут и вовсе меня закрутило и дальше понесло, какой там – напрочь крышу снесло, свергнутым демоном с небес прямо вниз полетел. И не на землю, а на дно пропасти в яму, которую мы сами себе копаем…
Ой! И на самом деле, где это я витаю духом бесплотным? Ещё не тундра, но уже не тайга. Бредёт толпа к редко лесистому холму из чахлых подростковых по росту сосёнок и, ещё каких то, игольчатых деревёнок. Люди медленно заполняют  сухую поляну на почти плоской вершине…
Ба! Да это, никак, русские? Бабы тянут мужиков, многие и вовсе сидят у них не шее…
А разные там горные шакалы наших баб пренебрежительно называют – ****ки. Да что с них падальщиков русских помоек взять? Русская баба не *****, а настоящая вер*****! Это не только точнее, но и гораздо умнее. Наша баба не хуже верблюда может переносить самые тяжкие лишения, и это не только моё мнение. Да, да. Только вот детвора воспитывается уже не по-нашему, шакалятами нерусскими везде шныряют. И безобразия по-взрослому творят. Но отупевшие от поисков пути с тяжёлым грузом на шее мамы этого не замечают. Абы прокормить, а вырастит, сам будет по-своему, как оно покатит, жить.
Между тем выбравшиеся на поляну люди устраивают привал. На самой вершине уже споро сооружают эстрадный помост. Вид с холма открывается чудесный, голубая, мечтательная даль. Горят вдали белые вершины сопок и изумрудная зелень склонов.
В толпе довольно переговариваются. – А чо, мудаки! Вот туда придём, ото всех этих зверо-насекомых уйдём, тогда может по-нашему и заживём!
Большинство чего-то ждёт, будто манны небесной, поглядывая на небо. Но мало кто молится. Небо закрыто низкими свинцовыми тучами.
- Не, сюда не долетят, - уныло переговариваются в ожидании зрелища без хлеба люди. – Не туда опять Бористоправ нас завёл.
- А нам не долго и на Запад повернуть.
- А чо? Через Чукотку моментом Аляску пройдём. Эврика! Встречай нас, Аммэрика! Через неё и до Запада дойдём.
Но – чу! Слышится монотонный гул невидимых за тучами самолётов, люди довольно переглядываются. - Куда они от нас денутся.
- Ага! Русские идут!
Тут вскинулась баба в очках, очень толстая и хамоватая, как кобра злая и языкатая, эта, известная всем  правоненавистница России. Засолженичничала с апломбом, дескать, тоже честна и умна, и любовь к ней всенародна. Не говорила, жирным пророком в юбке учила:
- Русские - хамы. Русским надо идти  на Запад только с поднятыми руками.
Но её никто не слушал, как и поднявшегося на пень, и зажевавшего собственные сопли, подслеповатого и по виду совсем гниловатого интеллигентика перхатого с орденом отмороженного отла на груди.
Им крикнули. – Не нравится, не хера с нами идти. А уж если пошли, тогда не бурчи, - и все от них отошли, хотя те продолжали шипеть и брюзжать в пустоту.
С неба уже плавно и торжественно опускаются серебристые парашюты. Могут же американцы, не хуже наших депутанов, превозносить себя.  На контейнерах горят светящиеся надписи.
– Хамонейтральная помощь! Дерьмо рафинированное! Маде ин для русских!
Однако бродячая и вроде бы ни кем не управляемая толпа очень дисциплинированна. Разве только внутри диковата, по-зверски, как ваххабитские боевики, меж собой дерутся. Контейнеры принимают спокойно, без помех, мордовороты в форме и оформляют всё по форме. Только дети шныряют вокруг, и те поучают ребят:
- Не ешьте много рафинированного дерьма. Дерьмократами станете!
Выдают выстроившимся людям в очереди по пайке, а сами тащат себе контейнерами без утайки.
Наконец, тусовка прекращается, все получили каждый не своё и, довольно урча, прячут пакеты кто куда, едят исподтишка. К этому времени и помост зрелищный построен. Главная стройка. Как тогда! По-ударному сделали. Заплясали путаны и депутаны. Аферисты и коммунисты. Сосал-дерьмократы  и  элдеперделовцы с бляблоками вместе с дурдомом Вся Россия.
- Глянь! Глянь! Во, депутаны раздухарились. Никак, выборы скоро.
- Чего-чего, а выступать в это время они умеют.
- Ага! Станцевать мы не станцуем, но оттоптать, уж, оттоптём! Хай знают, как с мудаками связываться!
Депутаны с путанами на сцене зрелище с таким усердием показывают!  Даже Бористоправ старый пляшет руками. Толстобрюхий  мужик в кепке и с загипсованной ногой с путанами канкан наяривает. И кепки не снял, этот точно – гегемон олигархский, и рожей, натуральный хам.
- А смотри, Пудель на всех только тихо лает и совсем не кусает.
- Зато вон ражий Воровайс то и дело веером электрическим микрофон отключает.
- Это он, видно, со злости, что не дают окончательно доглодать бюджетные кости.
У сцены такая вонища от дерьмовой пищи, которую обжорно депутаны распределяют. Даже шибко культурные мудаки, которых учителями и врачами ещё по старому кличут, от помоста не отступают, рты на халявное разевают. Но тут прекращается бардачный канкан. В ораторскую позу становится Он Сам. Рожа уже на кукиш похожа. Глаза закрыты зелёными долларовыми очками. Yes! И дразнится деревянным языком – рублём, вызывает на сцену ражего Воровайса и тщедушненького пионер-министра с бегающими глазками и вёрткими манерами профессионала, за ними на всякий пожарный случай солидно вышагивает учёный пожарник в генеральском мундире.
- Извиняйте, лохнулся я с этим пионер-министром, - выговаривает Он. – Всего-ничего и руководил, а деревянные рубли совсем бумажными сотворил!
И уже рычит. – Вы меня знаете. Я сказал! Тундру пройдём, там счастье найдём, дальше не надо будет идти. На льдинах к Северному полюсу поплывём! С Воровайсом!
- Урау! РАУ и ЙЭС! – завизжали угодливо.
Даже самый депутанистый депутан Его поддержал, заэлдепердел в микрофон. – Наша фрикция самая бескомпромиссная фикция. Призываем оказать поддержку новому правительству Воровайса! Мы и здесь Аферные зоны откроем. Программу Безрождения любимого мною великого и многострадального русского мудака до конца доведём. И дальше уже на Южный полюс пойдём. В Южном океане муда будем мыть и Америку по-чёрному костерить.
Но другие депутаны по фене вдруг заматерились, видно очень они на ражего Воровайса озлобились. - Не надо нам такого проныр - министра. Долой! Мы против! Против! Против!
- Хай с вами! – согласился Он сразу. – Тогда утруждайте генерала пожарного! Кандидата наук получил. Он научно определил, что при советской власти политорганы с пожарами справлялась. Это теперь у нас КПРФ – зюгадинский импотентный блеф, члены у него только старые остались.
Больше говорить Он не стал, как всегда, очень быстро устал. И его как куклу за кулисы поволокли, а элдеперделовские жирики вскоре всех депутанов в дебаты о пожарном кандидате увели. И довели до избрания, без упоминания, что только что за Воровайса элдепердели. Вот такие-то жирики всегда будут при деле…
Но тут что-то оборвалось, как лента в старом кино… Месяцы замелькали… Ага, вот остановились. Всё та же сцена Бористоправ уже на Бровеносца последних лет похож, говорит разве немного лучше.
- И генерал пожарный не загасил пожар ваххабистский. Что делать? Где найти путного генерала-министра?
Депутаны на этот раз дружно закричали. – Беспутного нам надо. Беспутного! Беспутного! Хватит уже путничать, пора беспутничать.
Тут и вышел скромненько из тёмных кулис скромненький человек и скромно предложил:
- А если его замочить?
Бористоправ возмутился. – Как это можно? Мы дерьмократичная страна…
- Вы не так меня поняли. Не премьер-министра. Пожары такие надо в сортирах мочить. В горах их не достать…
- А что? – взревел Бористоправ в интонации Архимедовской Эврики. – Хорошая мысль! Вот и давай, её и приватизируй. Хватит искусственным спутником семьи быть, пора дивиденды приносить.
Депутаны молчали, выдвинутого Им Самим кандидата они мало знали, тот всегда старался оставаться в тени. Света, что ли боялся? Хотя и считался кронпринцем семьи. Но куда деваться? Хоть Он и стар, однако мог так разогнаться! Пришлось поворчать и всё же проголосовать…
А меня что-то такое гложет. Я высоко в своей непонятной ипостаси витаю, далеко вижу и многое, что ещё неизвестно, предвижу. И вдруг! Из-за леса, из-за гор вылезает – ой-ей-ей! Что-то пёстрое и мохнатое. Вдобавок, ещё и рогатое! Стадо ли, стая? Да кто может на нас с Севера лезть? Зверонасекомые прут с Юга или Востока. А это что ещё за напасть? Неужели окончательно нам придётся пропасть?
Первыми забеспокоились депутаны. Быстренько врубились и куда-то смылись. Народ стал мордоворотов, было, поднимать. Да что толку? Их самих можно было паять. Дерьма рафинированного в усмерть ужрались и ни как не просыпались. Пришлось опять стакан гранёный по кругу пускать и народное ополчение собирать. Вооружились ёлками-палками и залегли, снимая стресс глумливыми гадалками.
- Да кто на нас из тундры может лезть?
- Чукчи, что ли, тоже расплодились?
А шум бешеной гонки мохнатого и рогатого стада, усиливаясь, нарастал. Уже различались и вросшие в спины северных коней такие же мохнатые всадники.
- Точняк! Чукчи на оленях прут. И что-то про нас орут.
- Ага! И про чукчу и про руса.
- Кричат - не боюся!
- Опять драться придётся. На юге отморозки ельцинской свободы, а эти, наверное, отогревки.
- Блин! Шли от реформ, шли, а они и до Полярного круга раньше нас дошли.
- Да когда же кончится она, эта реформенная война?
- Шаман их мать! И чукчи ни как тоже очеченели!
- Они здесь, наверно, окоченели.
- Только мы одни в своей халявной свободе замлели.
Тут и я стал различать клич боевой. Несущиеся на оленях всадники скандировали приветственно:
- Чукча – руса не боюся! Чукча – руса, мы не труса!
Ополченцы радостно заревели. – Чукчи с нами! Чукчи с нами!
Но брататься народные ополченцы явно не успевали. Депутаны раньше сумели оценить ситуацию и быстренько возглавили депутацию. Баба сисястая и хлеб – соль тут же появились и навстречу нежданного союзника устремились. На сцену высыпал квартет мартышкин, осёл козёл и кто-то там ещё, стали втирать в мозги нам глупым мишкам фальшивые мелодии свои. Появились новые аферисты, с толпою смешались, раздавая маскарадные костюмы. Не жизнь – карнавал! Мы стали в свой подлинный облик обращаться, взмывали под самые облака двуглавыми орлами…
Вот что значит – чукчи с нами!
Славься отечество наше прекрасное!..

И я тоже, дурень, закричал. – Чукчи с нами! Чукчи с нами! - подскочил от безумной радости. - Ура!
И тут передо мной из постели поднялась… чукча!
Голая! Тело парит от холода. Вокруг шкуры валяются. Сон уходил…
Да, тьфу ты, зараза! Это же жена моя без макияжа.
А тело парит от холода, так вы сами знаете, как у нас зимой топят. Все шубы и одеяла собрали, а всё равно тепла нам и в переплетении тел не хватало.
- Что это ты там о чукчах кричишь?
Я молчу некоторое время. Приснится же такое! Потом говорю просто так, чтобы отвязаться.
- Оленятины у них навалом.
- Да, - мечтательно вздыхает жена. – Для полноты счастья мяска бы нам не помешало.
Говорю ей с дальним прицелом. – Жучку уже трудно содержать. Сами только щи и кашу едим. А отвязать её – соседи сожрут.
Но мысль мою подспудную жена отвергает. – Я тебя лучше отвяжу. Жучка хоть лает. А ты уже и в постели не гавкаешь.
Я бурчу сердито. – Чтобы лаять, мужику надо хоть иногда мясо хавать.
- Только жрать и можешь.
Я вылез из постели и сел на край кровати, вздохнул нарочито. – Ну, что ж, приготовлю омлет Народный.
- Эт, что ещё за омлет такой? – заинтересованно спросила жена.
- Соберите крошки бюджетного пирога и взбейте их собственными соплями, затем вылейте на раскалённую бессильной злобой сковородку нищенской жизни и приправьте слезами жены.
- Дурак! – оценила мой рецепт супружница.
- И запьём это коктейлем Дар Президента.
- Самогон с одеколоном штоль?
Я хмыкнул:
- В кипящую митинговую бурю в стакане засыпьте 11% инфляции с очередной индексацией. Президентские обещания по вкусу.
- Только о жратве да выпивке и думаешь.
Пришлось замолчать. Ну что ей сказать? Возраст под пятьдесят. Теперь жена – тятя в доме, а таким как мы уготовано место в приюте или дурдоме, на работу нас в этом возрасте только сторожами или вахтёрами берут.
В общем, торгуй-воруй или в работе прозябай, но на милость президента или имущих не уповай - пайка тебе только как выйдешь на пенсию будет.

- А ты, Гена, как залетел? – спросил Антоша Трёп-трёп Отнюдь Неимоверно.
- Да почти так же, как и ты.
Я спросил. – Правда, об этом здесь не принято спрашивать. Но мы же не профессиональные уголовники, может, расскажешь подробнее?
Он хмыкнул. - Сказал же….


                ЗА СОПРОТИВЛЕНИЕ ЕЁ СТРАСТЯМ

После очередного приступа эпилепсии Замятин очутился у жены, с которой не жил, но до сих пор не был разведён. Ей прислали повестку, чтобы она забрала его из больницы.  Рае уже во второй раз пришлось забирать блудного мужа из психушки. В тот раз он от неё, как колобок, ушёл, сейчас же она до дому его всё-таки довезла…
Несколько дней Геннадий с туповатым равнодушием воспринимал близость с Раей. Повреждённый позвонок всё ещё довольно сильно беспокоил, но он старался не показывать это, хотя с трудом ворочал плечами, руки плоховато слушались его. Не он, а его, жена с алчной похотью пользовала, дорвалась, видно, до мужика…
Тот день у Раи был выходным, они были одни, как раз у школьников начались первые предзимние каникулы, и Рая отправила сына в деревню. Она только что приняла ванну и зашла к нему голой с махровым полотенцем через плечо.
Заявила вдруг. - Пора определять твой статус-кто.
- Да уйду я опять, как потеплеет, можешь подавать на развод, чтобы не вызывали тебя ко мне после каждого обострения болезни.
К удивлению, это её сильно обозлило, она резко выговорила. – Если не хочешь быть мужем, значит ты снятый мною до весны проститут.
Отбросила полотенце и села над ним на корточки, подставив лохматый лобок к лицу. – Я тебе сосала, а ты мне нет. Тоже хочу почувствовать, что такое минет!
Он попросту опешил от неожиданности и упёрся ладонью в лобок, ошалело смотрел на неё.
Но желание уже закорёжило её. - Соси, давай! – вскричала Рая сердито и придвинула лоно вплотную к его лицу.
Баба она была здоровая, сил у Геннадия не хватало, руки плохо слушались, от усилий остро кололо между лопаток и она легко сломала его сопротивление, влепив раскрытое влагалище прямо ему в губы. Но он лишь фыркал, отплёвываясь, и вертел головой, пытаясь увернуться от мазающей лицо влажной плоти.
Это её окончательно взбесило, она тряхнула его за плечи, зарычав голодной волчицей вне себя от нетерпения. – Соси! Или опущу, как суку лагерную…
И он подчинился, глотая горькие слёзы, чувствуя себя насилуемой женщиной…
Рая почти сразу же удовлетворилась, не от оргазма, конечно, а от самого действа. Отстранилась и хотела уже насесть на него сверху влагалищем, но член у него оставался вялым. Она глянула на мужа, на нём не было лица, Гена молча плакал с закрытыми глазами…
И тут её неожиданно проняло, она вдруг зарыдала в голос и стала осыпать его поцелуями.
– Гена! Геночка! Ну что ты такой? Я же. Я же. Но я ведь тебе сосала. И ты хоть иногда манюньку мою поцелуй, а то будто ты чистенький, а я поганая…   
Скользнула лицом к паху и стала ласкать вялый член губами…
Возбудила таки в нём желание и удовлетворила минетом…
Геннадий успокаивался, однако не отзывался на ласки и не смотрел на неё.
- Ну, хватит, что ли, дуться.
- Да ладно, всё нормально.
Она вылезла из постели, ласково потрепав его за гениталии. – Ну что тебе ещё надо? Ведь, всё – всё для него делаю.
- Дай мне немного освоиться в новой роли.
- Какой ещё роли?
Уточнять он не стал, Рая порывисто чмокнула его в губы и упрямо вымолвила. – Всё равно ты мне тоже будешь делать настоящий минет.
- А как ты считаешь настоящий?
- Что бы и я от твоих губок тоже торчала…
Геннадий лишь вздохнул тяжело, когда она, наконец, вышла…
После сближения с юной красавицей эта жиреющая самка, пусть и с миловидным лицом, была ему   просто невыносима. Чувство было удручающим от сложившейся ситуации, мало того, что податься в зиму было некуда, он ещё и слабосильный инвалид, и в любой момент Рая может его унизить. Бояться её и соизмерять свои отношения с нею, всегда чувствовать свою зависимость от неё, ощущать такое было для него унизительно, на снисходительность этой жирующей самки рассчитывать не приходилось. А ведь когда-то и он принял её за Золушку, деревенскую Золушку. Однако в городе Рая быстро стала городскее городских, тем более, мать её была кладовщицей, а продавцы и кладовщики, да снабженцы в советские времена были довольно богатыми людьми…
Рая заглянула в спальню, оборвав его унылые мысли. – Чего-нибудь вкусненького хочется, схожу-ка я на базар. Пировать будем сегодня.
- Что за повод?
- Мы же с тобой окончательно сошлись!
Он ничего не ответил, только с напряжением прислушивался к её сборам. И когда Рая ушла, тут же вскочил с постели, быстро, словно в панике, одевшись, ушёл из дома, поехал на свою дачу. Но она оказалась разграбленной, стёкла в окнах побиты, даже дверные полотна унесли и разобрали часть выложенной из кирпича печи. Ничего не оставалось, как опять возвращаться к жене. И тут он вспомнил о Поле Гоген, телефон остался в памяти, зайдя в сторожку, позвонил. Ответила ему, кажется, мать.
- На даче. На даче теперь Поленька всё время пропадает, убежала от мирской суеты. Заряжается, так сказать, здоровьем. Сейчас это ей особенно нужно.
Он удивился такому ответу, но уточнять не стал, что с Полей случилось, поехал к ней. Этот дачный посёлок был, явно, богаче, настоящие виллы самодовольно торчали среди и без того не бедненьких домов. Увидел Полю он издалека, сзади к ней прижимался спортивного вида красавец мужчина, ласково поглаживая выпиравший из-под широкого пальто живот. Лица обоих были до того умилённые - кадр из тропиканки! Геннадия заклинило на некоторое время. Он едва поборол приступ эпилепсии и поспешил уйти. Вот тебе и русский сюжет! И в Бардаке у некоторых концовка бывает счастливая. Погода стояла мерзопакостная, автобусов приходилось ждать подолгу, добрался до Раиного дома он, когда уже стемнело, окончательно продрогнув. Окна светились, дверь веранды была не заперта, Замятин прошёл в дом не замеченным и поспешил пройти в свою комнату. Надо было хорошенько прогреться в ванной. Гена разделся и, накинув банный халат на голое тело, попытался так же незаметно пройти в санузел. Дверь кабинета, Рая называла эту комнату библиотекой, была приоткрыта. Каково было его удивление! За письменным столом сидел его бывший однокашник Юрка Чебыкин. Окладистая поповская борода хорошо гармонировала с объёмным пузом, он выглядел довольно импозантно. Красивым видением появилась Рая в ярком сарафане, даже подвязана была платком в виде кокошника.
- А я вот Юр Фёдрча привела. Завтра надо будет за Гавриком ехать, пусть побудет с тобой.
Геннадий хмыкнул. - Ну и хорошо. Ну и ладно, - и направился в ванную, его всё ещё немного познабливало.
Отрегулировав душ, он встал под горячую воду, угрюмые мысли продолжали угнетать его.
Неожиданно в дверь торкнулась Рая. – Чего ты там притих?
Он открыл задвижку, и она вошла. Кривила губы в неловкой, одновременно строптивой и смущённой улыбке, держа в руке фужер с Мартини. Всё было в её доме по последнему писку западной моды. И ужимки она перехватила с женщин из голливудских фильмов с их стандартным набором фраз и обязательно минетной улыбкой. В этом смысле она здорово пообтесалась, только при более тесном общении проявлялась её непроходимая бабья глупость и необразованность. Сын рос хамом, не крутого отца десятилетний мальчишка презирал откровенно, несмотря на одёргивания матери, поэтому Рая и отправила его на каникулы в деревню к родственникам. Гена взял у Раи фужер и сразу всё выпил, поставил бокал на стиральную машину, сел на деревянную решётку на ванне, смотрел мимо неё отстранённо.
- Замятин! О чём всё думаешь?
- Ладно, раздевайся уж…
И Рая стала красиво обнажаться. Краем глаза он всё же наблюдал за стриптизом. Тяжелеющее тело вызывало безобразные, вот именно, сексуальные, как у животных чувства. Однако хотелось её. Да, хотелось. Но по- звериному. Отодрать с насилием, как маньяк.  Всадить, чтобы она захлебнулась от боли! И терзать, терзать до крови…
Рая фыркнула, явно волнуясь. – Сделал правильные выводы?
Он промолчал, отключая душ, отодвинув решетку, сел в ванну, прикрыл глаза. Рае пришлось сломать невостребованный стриптиз. Она полезла на него, как и несколько часов назад лоном вперед. Гена непроизвольно вздохнул.
Но теперь Рая чувствовала большую неловкость, хныкнула вдруг. - Ну, прости меня, Ген! А? Геночка, притворись, хотя бы, что любишь.
Гена невольно зажмурился, отмякая. Он начинал привыкать, что ли, или понимать это своё домашнее животное в человеческом образе, тем более, такое преданное, правда, не очень послушное. Он обнял её и поцеловал. Да так! Она это почувствовала и пустила растроганную слезу, прижимаясь плотным телом к нему. Скользнула вниз и взяла в рот член, смачно обсасывая. Заласкала, пока он не содрогнулся от особенно чувствительного оргазма.
Дав ему отдохнуть, оторвала голову от паха, сказала с придыханием. - Геночка! А теперь сделай и мне, чтобы я так же заторчала…
Он промолчал, оглаживая, грубовато тискал пышные ягодицы и грудь, именно так ей нравилось.
- Мне не этого надо. Ласки хочется не банальной. Необязательной…
Эту фразу она, явно, позаимствовала из какого-то фильма, Геннадий усмехнулся, немного забавляясь, куснул легонько грудь, сказал устало.
- Не нахальничай только.
- Геночка! Да я, тогда… Хотела я… Утвердиться, как бы.
Он хмыкнул. – Помешались вы на этом минете.
- Сам-то балдеешь от него…
Рая  снова попросила униженно и манерно. – Геночка! Ну, сделай мне поцелуй нежности.
- Прямо в промежности, -  хмыкнул он с угрюминкой.
Кошечка, толи собачка, похотливой и упрямой была в своих желаниях. А что ей оставалось в жизни с таким примитивным сознанием? Не всяк человек, хотя и животное высшее. Добившись сытости, тянет на игры и развлечения, насытившись этим, хочется еще чего-нибудь такого – эдакого покруче.
- Ну, какой ты, Гена? Минет, это возвышающий любовь поцелуй.
Он глянул в её мятущиеся глаза и понял, это ей нужно было как ритуал.
Снова тяжело вздохнул и велел ей покорно. - Пересядь на решётку.
Рая поспешно на неё взгромоздилась, задрав полные ноги, развела их в коленках, продолжая ныть. – Прошу лишь прикосновения губ нежного. Убеждения, что не брезгуешь мною.
Она вовсе заговорила хнычущим голосом, выпрашивая утверждающего её действа. И некуда было деться. Да и хотелось её утвердить, как-то жить с ней по-человечески. Дети особенно беспокоили  его. Гена развёл пальцами увядшие, уже посеревшие складки промежностей, обнажив маслянисто - лоснящуюся плоть и поласкал пальцем. Потом склонился и поцеловал с острым  засосом торчавший миниатюрный членик. Раю сразу же заюсило, она тяжело задышала и положила ладони ему на затылок.
- Геночка! – теряла контроль она над собой и почти закричала. – И язычок туда запусти.
Его немного покоробило, вспыхнувшей догадкой, что знает она уже кое-что. Снисходительность к домашней зверушке стала уходить, им овладевало неприятное чувство обманутого мужа. Геннадий застыл непроизвольно и, хотя, не отрывал губ от влагалища, но уже не мог делать сосательные движения. Его, как бы заклинило. Брезгливое чувство захлёстывало сознание. И хотя только он был виноват в её сексуальных опытах, он не только бросил, но и унижал её всегда, однако, ревность захлёстывала штормовой волной...
Рая задышала ещё нетерпеливее и тряхнула его. – Ну, что ты опять? Интеллигентных мужиков и офицеров от женской писи за уши не оторвёшь. Вкус спермы совсем, почти, не противный. И наш сок – вкус  миндаля с горчинкой…
Лучше бы она этого не говорила, от отхожего места окончательно затошнило. А в ней всё сильнее закипело раздражение. Поняв, что проболталась, и муж понял, что минета она уже от других вкушала, Рая не стала больше притворяться. Не могла она быть домашней зверушкой. Да и какая русская женщина ею может стать? В жизни она мужчина и только в постели притворяется женщиной и не всегда эту роль выдерживает. Рая грубо схватила его за уши и сильно дёрнула в промежности, словно пыталась засунуть его с головой туда. Зубы Геннадия невольно свело судорогой злости. Дикий вопль потряс стены ванной! Вбив ляжками его в самое дно, Рая вылетела вон с дверным треском!
Шлёпанье ног и вой вскоре стих, удаляясь. Геннадий сплюнул окровавленный кусочек плоти и прильнул к крану, прополаскивая рот. В дверях появилась унылая физиономия Чебыкина.
- Ты, что это, Зяма, глумишь? – назвал он его школьным прозвищем.
– Любовь у нас такая.
- Это, какая ещё?
- А такая. Детей учим хорошему, а самих тянет на не хорошее.
Однако Юр Фёдрч такую заумь не догонял. – Рая, кажется, голой на улицу выбежала.
- Куда она побежит? На веранде лестница на мансарду.
Юр Фёдрч с туповатым удивлением смотрел на него. Гена вылез из ванной, не вытираясь, накинул махровый халат и вышел в коридор. Прошёл сразу в гостиную, стол был готов к трапезе. Он сразу налил водки по большим фужерам и тут же выпил.
- Такая лошадиная доза, - вымолвил Юр Фёдрч неодобрительно, но тоже выпил всё, предварительно осенив бокал крестным знамением, стал методично жевать, не садясь, тяжело переваливался с ноги на ногу у края стола прямо у двери.
- Не, ну ты, вообще. Выгонит ведь теперь.
Видно поэтому он и не садился, хотя очень не любил, не только ходить, но и стоять.
- Возьми на квартиру, пока я дачу отремонтирую.
Юр Фёдрч перестал жевать и как-то уж очень уныло затянул. – Гена, ну ты же знаешь, я профессионал. Работать приходиться так много, тебе этого не понять, поэтому я такой не общежитейский человек. Да и комната у меня одна и  забита, даже раскладушку негде поставить.
Замятин хмыкнул, скорее удовлетворённо, чем недовольно, налил ещё водки, он предвидел подобную реакцию на свою просьбу. Такой и замерзающего не пустит в дом, чтобы не потревожить свой даже неуютный уют. Отношение Геннадия к нему было двоякое, не мечтательный и ленивый, претенциозный до невозможности, Юра дружил  только со своими слушателями. Он не терпел возражений, поэтому Гена очень редко ходил к нему, это сегодня Рая свела их. Он то видел его голым, как мальчик, не знающий притворства, из сказки. Это был голый король идиотов, не взрослеющий вундеркиндер провинциальной глуши. Молодые годы ушли у него на заучивание Заумь Бесиё и попытки писать на эту тему. Но фантазия в нём напрочь отсутствовала. Жизненного опыта – ноль, ученики только, да виды из окна. Даже в армии он служил в обслуге. А тут как-то, такой же вещатель из попов, отец Гавриил заявил, что фантасты будут гореть в геенне огненной, и Юр Фёдрч вдруг ревностным верующим стал и уже без крестного знамения рюмку не пригублял, ко всему, и все книги на эту тему продал. Не сжёг, однако, а продал! Не греха он боялся, сам уже убеждался в своей бесталанности, и уже иным способом старался свой раскрученный имидж сохранить.
- Ты что не закусываешь после такой дозы?
- Это ты жрать горазд, - хмыкнул Замятин с усмешкой.
- Потребность такая
- А может другая?
– Хочу, если…
- Так обычно говорят сексуально созревающие подростки. Ну, а ты созреваешь в обжорстве.
- Не, ну что ты меня загружаешь?
Гена ткнул его в живот, засмеявшись. – Перегрузка тебе не грозит.
Спросил после некоторого молчания. – Ты что, так после Вали  ни с кем и не сошёлся?
Юр Фёдрч буркнул с досадой и самокритично, – пузо мешает.
Они выпили ещё, потом ещё, всё так же, молча. Геннадий удивлялся флегматичности бывшего однокашника. Думал ли тот вообще о чём-то без заданной темы?
Внезапно в дверях комнаты появился милиционер и сходу врезал «демократизатором» Юр Фёдрча по спине. – Допились, орёлики!
Юра лишь отмахнулся инстинктивно, но длань какая! Пацан в форме вылетел в прихожую, сбив другого. Оба милиционера свались на пол.
И вдруг! Из кучи-малы раздался внезапный выстрел! Особенно громкий и жуткий в небольшом помещении. Пуля почему-то не попала в огромного Чебыкина, вскочившего со стула Замятина будто шарахнули по бедру кувалдой, он отлетел к батарее отопления. Юр Фёдрч тоже сползал спиной по стене, теряя сознание от ещё более жуткого крика.
Сержант кричал поднимавшемуся малышку в форме. - Стреляй! Стреляй ещё раз. Стреляй!
Милиционер с трудом поднимал обеими руками миниатюрное оружие.
Сержант с рёвом кинулся к нему. – Вверх! Вверх, мудашвили! Предупредительный, как бы.
Снова грохнул выстрел!  Противно провизжала пуля, рикошетом разбив стекло серванта. Взрывом взлетела посуда и всё стихло…
Сержант, щеря лицо в зверином оскале, подступил к сидевшему на полу огромному куску расплывшегося мяса с бородатым лицом.
- Вякнешь, что не было предупредительного, зашибу!
Но Юра уже ни чего не соображал. И Геннадий улетал, корчась в приступе эпилепсии…

Рассказчик минутку помолчал и как бы прокомментировал:
- В Бардаке быть по бардачному жить…
- Бардак у нас после Сталина образовался.
- Брежневский Бардак всё же был на много человечнее…
- Да не-е, настоящий Бардак Горбачёв открыл.
- Он хотя бы его танками давил и сапёрными лопатками бил. Создатель российского Бардака – Ельцин. С этим и вошёл в историю первый президент России. Путин теперь его отмывает.
- Да, скотиной был всегда народ, но при советах нас кормили и содержали хотя бы.
- Коммуняки ж тупые, что такое сверх прибыль не понимали! Плутократам не нужно столько скота и, в первую очередь, больного и старого. Поэтому и травят невыплатами зарплат, пособий и пенсий, - выпалил Антоша Трёп-трёп.
Я фыркнул язвительно. – Какая проницательность!
- А что не так?
Тут уж заговорили все наперебой:
- Вот именно, что всё это так. Только забыли, что свободу завоёвывают. А подачки только нищие берут.
- Во-во! Поэтому нас и ю-ют!
- Но мы крепчаем.
- Да-а… Вот мы и увидели, о чём в советское время в школе читали, как о безвозвратно ушедшем времени – звериное лицо капитализма!
- Увы! Всё повторилося опять и почему-то только для нас… 
- И нищими мы стали с колыбели из-за покорности отцов и продолжаем жить поздним их умом…
Но, порассуждать нам не дали. – Законопослушными надо быть!
Это заявил неожиданно для нас капитан, стоявший в дверях туалета, мы некоторое время ошарашено молчали. Это был наш новый начальник отряда гражданин капитан Светлов. Тон его был не угрожающим, я ответил в пику.
- Отнюдь, надо, как чечены, свой статус-кто определить!
- А Солженицын уже определил! – буркнул Отнюдь Неимоверно.
Шмакин спросил. – Это, если ты видишь, что тебя не любят, посмотри, правильно ли ты живёшь?
- Только этим уже ни кого не проймёшь. По... нам чужоё мнение! Продолжаем жить без сравнения.
- А с кем нам себя сравнивать? Что русский может перенять от своего ближнего зарубежья? Только возврат в мусульманский фанатизм или прибалтийский нацизм.
- Да, Восток – дело тёмное.
- Запад и вовсе – подлое.
Отрядник возразил упёрто. – Ну не скажите, наоборот, нам надо брать пример с них. Или не видите, какие они сплочённые! А как отстаивают свои национальные интересы. И молодёжь у них какая протестно – активная.
-  И у нас появились национал-большевики, скинхеды, да и РНЕ – сущие фашисты…
- Это уголовщина, - возразил капитан. – Основная часть молодёжи весь свой досуг проводят в барах, дискотеках и всевозможных тусовках.
- Нас тошнит от политики уже на генетическом уровне.
 Светлов неожиданно сделал мне жест рукой, приглашая в свой кабинет. Я вышел за ним в коридор – прихожую с несколькими дверями с табличками: Красный уголок, Начальник отряда, каптёрка, сушилка. Дверь его кабинета была раскрыта, он прошёл к письменному столу и тут же обернулся, протягивая мне несколько скреплённых канцелярской скрепкой исписанных листов.
- Тут мой сосед пытался написать рассказ, но, в конце концов, отказался. Возьмите, может, у вас что получится?
Нам было как-то с непривычки запросто беседовать с офицером да ещё после отбоя. Все расходились, поспешил ретироваться и я. Капитан Светлов ничего не сказал, лишь прикрыл дверь своего кабинета. Мы прошли к своим спальным местам и по очереди забрались на вторые яруса шконок. Закрашенная синькой лампочка висела буквально в полуметре надо мной, я стал читать рукопись, рассказ тут же складывался у меня в голове.
- Интересно? – прошептал Отнюдь Неимоверно, он лежал рядом со мной, наши койки были сдвинуты вместе. – Читай вслух. Мне тоже не спится.
Я посмотрел на него и отложил исписанные листы.
- У меня уже сложился треплер. Переведу, так сказать, на литературный язык эти зарисовки и наблюдения.


                ОТОРВАЛИСЬ
                (сюжет Олега Замятина из Липецка и Наташи А. из Москвы)

                чтобы звёздочкой вспыхнуть, спичке надо зажечься.

- Олешка! – удивился я, встретив соседского сына со свежезашитой губой. – На бровях уже брейк крутишь? На гвоздь в полу что ли напоролся?
- Да, не, Ильич, на этот раз до скачек типа не дошло, на пилюлилину нарвался, - ответил он флегматично в манере «тормоза», в Москве таких медузами зовут.
- Как типа? Губа уделана без типа.
- Да приехал тут к нам с Васькой пассажир как бы. Ну, это, типа, не друг ещё, а по пути как бы, в Москве с ним тусовались. Короче, встретили мы его типа, то да сё, полялякали как бы. Ну и пошли наш солнечный город ему при луне показывать. Днём то на него что смотреть? Памятник разрухи на рыночной помойке, не зря же Грязьмой прозвали. Завернули, короче, на Пятак. А там день отмечался как бы. Ну, типа, без наркотиков что ли? Все пьют – жрут, нам с Васьком на предкины деньги их не догнать, хотя мы с ним совсем не малышки уже. В общем, на пиво наскребли и - голяк. Лёхе типа на хвоста сажаемся, неудобняк, конечно, получается. Да что уж там? Это они в Москве на пять тысяч в месяц прожить не могут, нам в Гребани и две тысчёнки в радость! Тут Светка к нам типа подваливает, крутая, блин, стала в седьмом классе, кричит нам. - Крутыми стали, пиво пьёте. Харе воздух на мочу переводить, давайте лучше сэму кирнём.
А Лёха фентипёрстовый такой, москвич, как бы, лепень малиновый под итальяно, щерится ей по голубому. - Самогон – пойло для троглодита.
- Тогда давай, типа перешевырнёмся, знаю где дури нарыть.
Ну, блин, удивила, типа. Подмигиваю Лёхе, он всегда носит с собой соду от изжоги. - Осталось у нас кажется на полдороги. Он тут же врубился и вытаскивает пакетик. Протянул Светке. - Что там типа на всех делить, одному только ништяк оторваться можно. Нюхни! Я предостерёг. - Только секи, продирает до пяток. Светка с ходу фыркнула в себя белую пыльцу! Зачихала, дёргаясь, как в падучей, засморкалась… Мы даже отскочили. Полетело от неё из всех дыхательных и испражнятельных… Ну, думаем, вырубиться сейчас. Но, блин, устояла чукчонка. Спрашиваем, типа, ну, как? - Ништяк, - кричит. - Покатил кайф! Отрываюсь! Глаза и впрямь забалдели. И мы тоже, типа, ах у дуба, ах у ели! По вашему, как бы оторопели. Короче, прикол не состоялся, она стала благодарить нас. - Ну, чо, мальчишки, у кого проблема в штанишках? Хи-и. А то отойдём! Танцуй, пока молодой! Нам с Васьком она давно уже надоела. Да и что там у чукчонки? Грудь, ребристая доска в два соска, и больше ни чего нет, один только минет, да зубки ещё островаты. И Лёха не прельстился гряземской Эммануэль. Свалили, короче. Кого там на Пятаке паять? И какой может быть с чукчонкой секс в подъезде или кустах? Обыкновенный трах! Да и они, попробовали про это в натуре и уже, как бы, не дуры. Предложили мы Лёхе сэма кирнуть и в ДК к стервам нырнуть. В общем, взяли у бабки пузырь, тут только и оттопырились нормально. Лишь когда вмажешь, крутость и прорезается. И чукчонка за стерву покатит. Тут уж Лёха пожалел, что от местной Эммануэль отказался…
Я воспользовался паузой. – Олег, до армии у тебя такие хорошенькие девочки были. А теперь всё какие-то чукчонки да стервы.
- Чукчонка, это уже не девчонка, но глупая ещё, как бы. А стервами, это мы как бы авансом тех, кому уж замуж невтерпёж зовём, замужем они все стервами становятся.
Олег болезненно морщился, поджимая губы. Я поддел насмешливо.
- Стерва тебе такой страстный поцелуй сделала?
- Да, не… И в ДК такие же придурки собираются. Ходят косяками туда – сюда. Мы немного потоптались и типа в туалет пошли. Васёк впереди топал, ну и как бы задел кого-то. Разворачивается вдруг перед ним крендель такой и сразу – хлесть прямо в пятак! Васька  с копыт, конечно. Все шарахнулись в разные стороны. И крендель этот пропал. Мы Васька сразу подхватили и в толпу, чтобы менты не забрали. Они только битых и подбирают. Васёк скоро очухался и спрашивает нас, запомнили рожу того кренделя? Короче, пошли искать его. Подваливаем к одному, то ли тот а, может, и нет. Пру на него буром. Ты за что корефана моего ударил? Тот вроде не такой вроде крутой, но борзой. Щерится нагло, я типа сегодня ещё ни кого не бил. И вырывается. - Погодите, крышу свою приведу. Кричу, типа, - с тобой базарю! Да куда там? Тут ещё Васёк ему слегка врезал, он и вырвался окончательно. Кричим знакомым кентам, типа, держите этого придурка. И те зацепили… Но не того. А тут косяк навстречу. Пока пробились к ним, они уже отвачкали пацана. Пробегал мимо шнурок, они его и зацепили. Ну, чо ж теперь, извинились типа, перепутали если. Снова пошли Васькиного обидчика искать. Пацаны с Васьком, вообще, завелись, у кого-то сэм был, ещё догнались. Задирают всех подряд и почём зря. Кричу им, - уймитесь, придурки! Нарвёмся. Да куда там, все бухие - крутые. Снова на кого-то наехали. Но опять оказался не тот. По-бухалову говорить им что-то – порожняк! Тут позвал меня пассажир один косячок дошмалить. Перешевырнулись мы с ним на толчке, прямо в кабинке, побазарили типа немного. Выхожу - кентов ни где нет…Нашёл у зеркал в фойе. Уже спокойные, бока и мусала потирают, нарвались таки на крутых. Славно отбуцкали. Ваську опять больше всех досталось. Морда вообще стала серо-буро-козлятная. И глаза слепленные, как у китайца. И Лёха-москвич перед зеркалом торчит, пиджак под итальяно напополам разорван. Ноет, типа. – Месяца не носил. Пахан штуку за него отвалил. Увидит – убьёт! Воет по бабьи. – У, Гребания. Круто вы тут отрываетесь! так можно и на совсем. У нас в Москве только взрывают, а у вас, вообще, - зарывают. Качу-ка я ночным луноходом домой.
Короче, рвём когти, обещали, если не слиняем, окончательно зарыть. Выходим, а в кустах, за памятником Ленину, тот крендель со стервой обжимается! А! Разбираться не стали. Попинали по быстрому, душу как бы отвели, и погнали, пока нас не догнали – кто куда…
В общем, Лёху я и Васька потерял, с другим уже пацаном ещё на чекарик сэма сообразили. Оттопырились – вообще! Идём домой, мы рядом живём, гоним, что на ум придёт. Круто так! Двух бугаёв встретили с чукчонками. Так. Слегка им по шеям типа накостыляли. Чо их бить? Бугаи – это школьники еще. И дальше пошли. Памятник Марксу уже прошли. И тут, с той стороны улицы  с десяток бугаёв кричат нам. - А ну ходи сюда!
Пацан, что со мной был, немного качался и стал возбухать. Что вы, типа нам предъявляете? Те и попёрли дуром, обступили нас. Кто - что? Звездануло мне по мозгам! Только мелькнул кулак с кастетом перед глазами. Тут уж я совсем оторвался…
Очнулся, лежу на асфальте. Сколько лежал, без понта, вокруг ни кого, ни чего. И боли совсем не чувствую, только в голове гудит как бы. Перед глазами обёртка Сникерса и бычок такой жирный. Но и курить не хотелось. Тут вдруг гул в голове прекращается, хлопнули дверцей машины. Передо мной появились ноги в форменных брюках. Пощупали пульс у ключицы и говорят, - вроде живой. И я так же подумал, стал подниматься. Передо мной нарисовались два мента и воронок с распахнутой дверцей в кузове. Приглашают, как бы, залезай. Я им типа сам дойду.
Заржали вообще. - Глянь, прямо, как в Америке, и у нас законопослушные граждане появились. Гы-ы. Сам до вытрезвителя дойдёт.
Я было опять им типа сам дойду. Спрашивают эдак ехидненько, может помочь? Тут уж я сам в машину нырнул, знаю, как менты помогают воспитком яловым. Закрыли они меня, а машина не заводится. Захлопали капотом, заматерились. К бабам собрались, а тут с этим шнурком возись, и бензин кончается, а кого в это время раскулачишь, машин нет. Но другой упирается, преступники не ловятся, хотя бы по вытрезвителю план выполнить. Долго базарили, пока машина не завелась. И тут вдруг дверь воронка открывается. Пошёл нах! Я махнул из машины, радостный, попёр напрямки, а то уже думал, что отработал. Только что грузчиком устроился. Совсем, было, расстроился, выгонят снова за вытрезвитель. Свернул уже на свою улицу, смотрю, на крыльце Эдельвейса тот пацан сидит. Рожа хуже, чем у Васька, отделали его бугаи, как бог черепаху. И в носках одних. Козлы эти кроссы с него сняли. Это у меня китайские говнодавы, а у него ништяковые были. Короче, тащусь я от его вида, а он на меня пялится. И говорит, типа, Алик, губа у тебя верхняя - напополам, как у зайца. Не зашить, плейбоем в натуре станешь. Так и потопали вдвоём в Скорую помощь. Тут и боль навалилась. Торчу… А и там в больнице такие же глупые разборки. Страховки нет, хирург деньги требует, что я за так, типа, работать буду?
Кричу. - Ты клятву Гиппократа давал!
А он у меня спрашивает. - А ты - Бахусу?
- Отрывался, - говорю.
Он, мудак, не врубается. – Куда?
- Отсюда! Куда вы нас выродили, не спросив.
Тут уж я удивился. - Значит, не надо было вас рожать?
- Смотря кому, - буркнул Олег, зажимая губу.
Ответ не нуждался в комментариях. У меня вырвалось:
- Что из армии, что из тюрьмы возвращаетесь вы какими-то оторванными.
- А-а. Пацанами были, жвачку жевали по очереди и было всё в кайф. Сейчас уже не то. На хороший балдёж денег нет, а с дури только дуреешь. Я уже забыл, когда хорошую водку пил, всё сэмом травлюсь и дурью отрываюсь.
- Только в этом и счастье?
Олег улыбался невесело. – Ну, о счастье ты, Иваныч, типа загнул. Оно и новым русским не даётся. Радости хоть немного хватануть. Но, увы, не от новых рождаемся, потому и отрываемся…

Тут и у меня вырезался антисюжет не для «оторванных»


                ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ

Лейтенант упрямым мальчишкой уклонялся от ласк простолицей девушки в светлом форменном платье.
- Вовчик, неужели тебе будет хуже со мной, чем в Доме Инвалидов?
Но юноша в офицерской рубашке и спортивных штанах отворачивался от неё и поджимал губы, пряча их от поцелуев, упрямо отталкивал её обрубками рук без кистей. За собой горничная не следила, ещё два офицера находившиеся в комнате неловко отводили глаза от её оголённых бедёр. У старшего лейтенанта была подвёрнута штанина у самого колена, капитан был болезненно худ и сед в тридцать лет, перед ними он выглядел дядей.
Девушка едва сдерживала слёзы не в силах растормошить лейтенанта, голос её звенел от напряжения.
- Вовка, нормальный ты парень. Я с тобой только счастье познала. Ну а это… Не будешь ты мне обузой.
Но лейтенант ещё сильнее оттолкнул её и она отодвинулась, прилегла на койке.
Её поддержал капитан. – Володя, мы остаёмся людьми.
- Мы лишь эхо чеченской войны!
- Красивое и любимое, - хлюпнула носом горничная.
- Ни какое. Эхнуло орденом «За Мужество» и ни кто теперь не вспомнит. Как и афганов и остальных. Даже пенсию уже третий месяц не платят.
- Всем пенсию задерживают.
Девушка снова стала его тормошить ещё истеричнее, пытаясь унять свои чувства. Но он оставался каменным и она опять притихла, прикорнув к нему.
- Зоя, глянь на стол. Как сервировочка? Можем мы без женщин обходиться? – попытался отвлечь её капитан.
Но ответил старлей, такой же мрачный, как и лейтенант. – Сан Саныч, тебе уже как женщине комплимент нужен?
- При чём тут женщины, если мы без женщин?
- Вот именно, обойдёмся Дунькой Кулаковой.
- Вадим, ты не в казарме!
Зоя внезапно рыднула и порывисто бросилась на грудь Володи. – А ты и мастурбацией себя потешить не сможешь…
- Даже не смогу застрелиться или повеситься.
- Вовчик, я обоих вас заберу! Потом и Вадиму девчонку найду.
Володя задёргался. – Отстань! Отстань! Это всё бабья блажь. Натрахаешься всласть, а потом пошел на…
Зоя упрямо цеплялась за него. – Да не знала я ни чего хорошего до тебя. Не знала и не узнаю больше…
Она зарыдала. – Вова, ты бог для меня. Бог! Полюбила я…
- Делов-то куча, полюбишь другого. Это у вас быстро получается. Двадцати нет, а сколько уже таких богов у тебя перебывало?
- Из жалости я, из жалости…
- Пора пожалеть другого.
Зоя визгнула! Это был жестокий удар. Тонко взвыв, она выскочила из трёхкоечного тесного номера. Это был санаторий для выздоравливающих, реабилитационный центр инвалидов войны первой группы. Но их реабилитация закончилась, по этому поводу они и организовали застолье.
Сан Саныч вымолвил тихо. – Зря вы, ребята, так распускаетесь. Как не задолбал нас Запад своей попа-культурой, приматом животных интересов, женщины наши всё же не растеряли своей душевности и готовности к подвигу праведной жизни.
Володя хмыкнул. – Ага, плохо стало, надо помощи просить. Только кто сейчас нам её беспомощным окажет? Честные в это подлое время себя едва прокормить могут.
- А Зоя? Что тебе ещё надо? – воскликнул капитан.
- Да играет она… Роль какую-то… Пока ещё окончательно не обабилась. Тоже хочет подвиг, как бы, совершить.
- Баба, что кошка, - едко хмыкнул Вадим. – Признаёт только дом, уютный и сытный. А кто там хозяин, ей до лампочки! Вот и вся загадочность женской натуры.
- Вижу, нахватались вы уличной премудрости. Однако, что там ни говори, а женщины наши поистине героические. Всегда были такими и есть.
- А у них тоже, как и у нас, воинов. Порыв! Атака! Геройства взрыв! А после - бяка…
Сан Саныч проговорил глухо. – Вадим, написал я всё же твоей жене…
Тот, аж, взревел. – Здорового из дома гнала! Защитник Отечества! Солдатские сухпайки воровал и со старшиной ротным маклевал, чтобы прокормить немногочисленную челядь свою из двух человек. Котлеты и печенье в столовке не ел, прятал, как вор и домой приносил. И жена, блин! Во сошлись! Офицер и учителка, самые презренные люди России!
- Белов! Ты боевой офицер, а не истеричка!
- Уже не офицер. И жена, да какая она учительница? Тоже бабой стала. А самка видит что львиное, а что – шакалиное. Отсюда и уважение. Даже сын сопливый снисходительно ко мне относился.
- А может ты сам чего-то…
- Вали, говорит, к своей потаскухе родине, защищай её продажную честь. А я лучше с арой с базара на время сойдусь, сына, хотя бы, твоего прокормлю.
- А может, сам себя не так вёл?
- Всё верно, Сан Саныч, лизал бы жопу начальству, за меня другой бы подставлял грудь под пули.
Капитан лишь крякнул и стал разливать водку по большим гранёным стаканам. Потом снова вымолвил раздумчиво.
- Пример твой, Вадим, не характерен. Он типичен только для этих временных лет.
- Вот мы и стали негодными типами для этой страны.
- Эхо чеченской войны.
- Не путайте родину с правительством.
- Сколько живу, вижу одно, да и отец говорил, эта страна для правительства и её пристебаев. А народ, как был рабом, в крепостной зависимости, так и остался даже в этой ельцинской свободе в кавычках.
Но капитан упёрто говорил о своём. – А я скажу. Да и все это видят. Офицеры и учителя самая мужественная… Нет, не так говорю. Самая преданная народу…
- Проданная.
Но на реплики Вадима Сан Саныч не реагировал. - Я не партляляй и не журнальстивый корреспондент, однако отмечу высоким слогом школу и армию. Это конечно не кладезь мудрости, но и не мрак, не грязь чем поливают нас так называемые средства массовой информации…
Теперь Володя вставил, хмыкнув. – Четвёртая власть. А власти все заодно.
Сан Саныч сбился, воскликнул, уже не выдерживая рассудительного тона. -  Школу и армию проходят только достойные люди. И хотя с армией у нас сейчас творится что-то невообразимое, младших офицеров сокращают, зато генералы и штабники плодятся как саранча. Они и пожирают наш боевой ресурс. Как и отделы Образования у школы – учебный.
- Я точнее скажу, мародёры нынче у власти.
Они ждали терпеливо, когда старший выпьет первым, Володе было неудобно держать култышками стакан в руке, и Сан Саныч поднял свой, чокнулся со всеми, тоже сел, стол был придвинут к койке лейтенанта, тихо провозгласил тост.
- Да будут предстоящие изменения в нашей жизни к лучшему.
Они выпили и некоторое время молчали, закусывая, Вадим кормил Володю с вилки. Закусив, капитан снова заговорил.
- Не хочу сказать, что мы самые лучшие в этой стране, однако, эта мразь, что нами правит, поняли, что только учитель и офицер даже в крайней нищете не пойдёт на предательство. Этим и пользуются.
Но товарищи речь его не прочувствовали, Вадим хмыкнул. - В тайге дикого рынка хорошо живётся только зверям диким, а мы, русские, скот прирученный.
Сан Саныч замолчал и снова наполнил стаканы, смотрел некоторое время отстранённо и снова заговорил. – А напоследок я скажу…
Осёкся, было, увидев, что товарищи его коротко переглянулись, и неожиданно вымолвил.
- Шерше ля фам!
Они подняли на него удивлённые взгляды.
- Да-да. Ищите женщину! Но не как причину, а для себя.
- И как это нам таким несоискательным искать женщину да ещё не как причину, если у нас пока что только причинное место нормально функционирует?
- В нашем положении, конечно, трудно искать, но не надо хотя бы отталкивать от себя.
- Это точно, не целованная к нам не толкнётся, бабёнка, если какая потрепанная, - ввернул Володя с мрачным злорадством.
- Нет, Володя, хорошее делают только хорошие люди. А их всё же большинство даже в это подлое беспутное время.
На этот раз молодые промолчали.
- Есть всё же в наших православных женщинах некое духовное лидерство, первопроходство на запутанных тропах неустроенного бытия. Без них мы плутаем, спиваемся, попросту – пропадаем.
- Нам это в Доме Инвалидов не грозит, упадёшь, поднимут. И с голоду не умрём, хотя и сыты редко когда будем.
- Вадим! Так не долго и опуститься.
Но тот мрачно хмыкнул. – А некуда подниматься и бугорка не видать, кругом стяжательства и подлости долина ровныя…
Неожиданно в дверь постучали, они закричали, чуть ли не хором. – Входите! Входите!
И в комнату вошла женщина, усталая, немного не уверенная в себе, с тяжелыми сумками в обеих руках, милая и симпатичная, но строптиво смотрела на поднимавшегося со стула Вадима.
Сказала вдруг грубо. - Допрыгался?
- Отпрыгался, - он тяжело плюхнулся на стул.
Вошедшая поставила тяжёлые сумки и застыла в растерянности, некрасиво кривя лицо в плаче, крупные слёзы срывались с её щёк прямо на пол.
Сан Саныч легонько толкнул Володю, и тот вскочил с койки как вспугнутый. Они молча вышли из комнаты. Жена подшагнула к Вадиму ближе.
- Я его сразу выгнала, как получила письмо от твоего друга.
Но муж молчал.
- И мужик вроде ничего попался, не пьёт и хозяйственный такой… А всё равно не то.
Но Вадим не отвечал. Она вскрикнула уже не сдерживая плач.
- Хватит уже, достаточно накуролесили. Или что, не простишь? Это вам только можно…
Вадим взял её за руки. – Погоди, дай опомниться.
Она присела перед ним на корточки, он зарылся лицом в красиво уложенную причёску. Проговорил глухо. – Шерше ля фам… Шерше ля фам…
- Ищешь всё?
- Нашёл, Леночка. Нашёл.
Они, наконец, поцеловались.
 
                ЖЕНИЛСЯ

И опять почти что подражание, у Солженицына Арест, а у меня – Женился. Схоже и антипохоже. А кто шибко грамотный, не морщи на лице кожу, лучше подобное прогони тоже. И не думай, что избита уже эта тема, мы и в счастливом браке, зачастую, живём не с теми. Извини, мой читатель, что обращаюсь к тебе запросто на -  ты. Но если эти треплеры читаешь, значит, закадычным другом или хорошей подругой скоро мне станешь. Ты и сам или сама свои чувства повороши, на сексуальную измышленность в другом ракурсе посмотри, и об этом ещё что-нибудь расскажи. Как сможешь, как знаешь, тут и матерные слова не помешают. Главное, чтобы мысль была, а остальное отредактируется.
Итак, начну я очередной треплер пожалуй так…

До брака, как и под следствием, тоже хочется в счастливый конец неизбежного срока верить. Если ты честен, от тюремного, как и от брачного срока, тебе не уйти. Это каждый русский с фатальной неизбежностью должен пройти. Эх, и, увы! Так и остались мы эхом ушедшей страны. В браке по-прежнему мы как совки к светлому будущему стремимся, а потом ни как не поймем, куда же идём? Почему семья наша для нас такой же советской властью стала, в которой жизнь нашу с рождения начальство предрешало, счастьем манила, а потом об обещанном забыла. Помнишь, наверное, как тебя душевные назидатели – родители твои, пилили?
– Женись да женись! Ну, кто ты без бабы?
Сестру незамужнюю и вовсе ругали – пустоцвет. Дескать, без семьи у нас никакой жизни нет.
И на самом деле, женился, это как бы в другой ауре очутился. И через некоторое время до того изменился, не то, что друзья, сам себя не узнаёшь и ничего в новых отношениях не поймёшь. В клетке уютной орлом молодым поневоле живёшь. И через эту сексуальную измышленность у нас проходит почти каждый россиянин, но что это такое, так до свадьбы и не представляет. Тут, видимо, срабатывает измышленная мысля. Поймёт же она, наконец-то, меня. И собак дрессируют. Курица, конечно, не петух. А вдруг? Человеком всё же окажется. Да и факаться с нею мне нравится…
Однако через некоторое время мы снова вздыхаем - увы! Пробегали и мы без ума, только так, для понта, по короткой улице юности, даже не заглянув за парадные фасады семейных домов. Да и своя семья нам школьным классом представлялась. Так вот наша юношеская измышленность не востребованной и оказалась. Тут бы отцу что-нибудь подсказать, но он разучился уже о чём-то другом помышлять, может дневники только проверять и на работу ходить. А ещё пить. А о сексе вообще ничего не знает, всё еще мамке палки кидает. И с «чукчонкой»  « про это» не поэкспериментируешь в натуре. Какой уж там секс в подъезде или кустах? Обыкновенный трах. Да и стерва разве будет делать тебе минет, если когда надо, дома горячей воды нет? Поэтому с этим не будем ни к кому приставать, это новое состояние надо самим измышлять, хотя и пример не с кого взять. На Востоке жён воруют или покупают, на Западе с ними брачный договор заключают. Нас же, русских, в брак загоняют или попросту – охмуряют.
И поначалу это кажется нам как бы всё равно. Не как считали древние, дескать, всё словно одно, женщины, война и вино. Вино нам в пищу дано, и война у нас всегда, а женщины все красивы, хотя об этом ни кого из нас, мужей, не спросили, сразу после медового месяца про водку забыли. А без этого уже пропадает спокойствие, секс и измышленное удовольствие. Только тогда и начинаешь понимать - брак от религии, в нём надо страдать!
А какие вопросы приходиться решать! Куда там самому проклятому из них – быть иль не пить? Это только «новых» спрашивают. А нас допрашивают. Где был? И попробуй сказать, что пиво пил. Наши жены даже не маме, а только рекламе верят и всегда проверят.
Вот так и очутился я…

\                ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ СЕМЬИ.

А что, в лучшем положении находишься ты?..
Короче, женился я традиционно. Отблудили с желанной Светланою мы положенный срок по дворам и подъездам, ну и, типа, залетела она, но «на корягу лезть» опасалась, беременность, как бы, первая была. Да и мне пьяные друзья в край надоели, холостяцкая жизнь незаметным СПИДом здоровье ела. А такое, типа, у нас всегда, хотя я и коренной горожанин, но квартиры своей, как бы, не имел. Двухкомнатная у нас была, но пока я срочную служил, сестра подросла, выскочила замуж и придурка своего домой привела. Вскоре и родила. В общем, стал типа квартирантом в отчем доме я и, конечно, Светлане не сопротивлялся. Сыграли и мы свадебку с потугами как у всех, и в медовый месяц как бы вкусили сладенького…
А дальше? Какой уж там в браке секс? Надо тянуться до всех: квартиру, мебель, ей – натураль шубёнку, себе хотя бы подержанную машинёнку...
Но, отнюдь, у тёщи жили и вскоре стало так неимоверно. Она – тятя в доме! Тестя, убей, не помню. Какой-то пудель всё урчал на меня. И эта блин! Вторая мать типа для меня, меня всегда доставала. Даже в нашей изолированной комнате постоянно тикали тёщины каблуки. Ну, как тут с ума не сойти? Через пару месяцев я уже сам по-собачьи скулил. Просил, котом Леопольдом, - давайте жить дружно. Да разве дадут слово сказать? Ай! Да кому это нужно? Не жили счастливо, нечего и начинать! Кино всё равно нам не догнать. Поневоле тут варежку захлопнешь и на диван. Уставишься в цветной экран. А и там всё одно – то, чего нам «не новым» не дано. Короче, к супружеской постели от этой канители – выжатый лимон. А ей обязательно на ночь давай. Пох! что не в настроении или устал. Поднимает такой хай! А-а! Только себе удовольствие можешь справлять, а то, что я тоже хочу, тебе попаять! лишь бы свою дурь согнать…
Зато утром, как моржовый клык, стоит у меня настроение. А у неё - нехотение!  Отвернётся к стенке, подставив попень, это чтоб я по-лебедям не бегал, и шипит раздражённой гусыней.
- Быстрей давай, пока ванная не занята.
Какой уж тут типа секс? Пилишь, до мыла – аж!  Вот такая она наша сексапильная женщиночка.
Так и не кончишь, чертыхнёшься в сердцах. – Да епаял я такие дрова!
- Это когда? – ощерится стерва, ехидная змея. – Что-то не припомню давно уж такого я. Не ты, жизнь с тобой меня задолбала…
Вот и поживи в семье без скандала.
А ведь чем только в брак не манила? Обещала только для меня типа Эммануэлью стать, и проблемы мужские должным образом воспринимать. Однако да. Какое-то время всё это, конечно, было, а родив, запилила. – Не гигиенично всё это «про это» и не хорошо! Подумаешь, прямо, плейбой! Да обыкновенный заяц. Палки нормальной бросить не можете, вот и напридумывали разную там эввротику в женские ротики совать…
Так вот троечку лет и прожили, с помощью предков кое-какие проблемы типа решили. Кое до кого как бы дотянули, и «на юга» оттопыриться мотанули. Отзавидовали там свой заслуженный отпуск и покатили обратно…
В купе нас было четверо, мичман и молодой, типа дилера, ещё. Морячок ехал с казачьего юга, мы пили домашнюю Изабеллу и, естественно, часто ходили в туалет, поэтому упор делали на ночь. Да и без моей желанной Светланы даже в потёмках становилось светлее. Зато виртуальные жены моих весёлых попутчиков были не только умны и обаятельны, но и обалденно очаровательны – ножки у них росли прямо из подмышек. Моя же супруга столь душевной назидательницей оказалась, ну, совсем нечего было вспомнить за три года совместно прожитой супружеской жизни. Приходилось очень напрягать виртуальную память свою…
Итак, значит, ночь. Колёса приятно так типа – та-та-та. Жена на верхней полке сопит. Красота! Изабелла измышленность нашу бодрит, кто о чем говорит – слушаешь только себя, и то иногда, забывая, что только что гнал, а я, тем более, отпуск свой типа догонял. На этот раз я пошёл в туалет один, а потом в тамбур – покурить. А там – интересная ситуация! Дама без собачки как бы скучала, и тоже типа одна. По неискоренимой холостяцкой привычке я с ходу предложил ей закурить. И курортная странница с томной ленцой снизошла.
- Ладно, давай! Коль нет у тебя ничего более существенного.
Изабелла во мне возмутилась. – У меня и нет ничего более существенного?
- Хи… Покажи.
- Прямо здесь?
- А никого нет. Пошли в туалет.
Первой она и шмыгнула в дверь. Я за нею, с ходу закидывая ей на спину полы просторного халата.
Дамочка резво скакнула через собственные трусы и смешливо разрешила. – Входи!
Я с вожделением вонзился в распаренное мясо…
Мы ещё не проехали юга, даже ночью духотища была, да и Изабелла тоже палила и спалила меня раньше времени. Я балдёжно поплыл в истекающей соком истомы плоти…
Ну, думаю, как только откайфовал полученное удовольствие, сейчас, как Светка, начнёт. А! Только для себя…
Но эта наоборот вдруг участливо приласкала меня и дала совет, делая особенно восхитительный и захватывающий всё существо смачный минет. – Тебе надо срочно лечиться у хороших ****ей – жены портят мужей безнадёжно.
Таких обалденных ласк я даже в первые дни ещё не от жены не получал и за последнее время от семейных отношений совсем заскучал. По-лебедям сейчас смертельно опасно ходить, а на любимую женщиночку где мне «не новому» денег добыть, если жена на другой же день после получки все твои заначки выгребает? Вот из-за чего русский мужик дичает, без меры пьёт и никак в рыночные ворота не пройдёт. Короче, такого кейфа я ещё не знал! Как примат до сих пор баб только типа долбал. А эта, всё, что хотел, знала и полностью мне отдавала – я задыхался от нежности в её промежностях! И такой распрекрасной она мне без водки с одной лишь сухой Изабеллы показалась! О! Что тут со мною сталось! В эйфории ошеломительно-острого кейфа решил я отблагодарить её и потихоньку направился в купе, чтобы вытащить  из чемодана подарочный коньяк. Однако, желанная моя не спала и тут же накинулась на меня.
- Где был?
- Курил.
Тут же последовала команда. -  Хватит, бродить! Ложись!
Но я же не пёс на сене, успел шепнуть морячку, и тот, взбрыкнув по жеребячьи, ускакал с банкой вина. Туда! Но я уже не завидовал тогда. Впервые в браке уснул невинным младенцем. Упоительные ласки возвращались ко мне и во сне. Теперь было что вспомнить! Черноморским отдыхом я насладился в поезде…
Проснулся я от тишины на рассвете. В купе не было и моей желанной. Я тоже решил хлебнуть утренней свежести и вышел в тамбур. Душевная моя назидательница была уже там и тут же внушила мне строго. – Ты прекращай мне пить!
- Высадишь, что ли? – фыркнул строптиво я и соскочил на перрон.
А зря! Чуть в стороне весёлые мои попутчики прощались с чрезмерно пьяной теплотой со старой и потрёпанной мегерой. Меня затошнило, отнюдь, не с похмелья. Воистину! Некрасивых женщин не бывает! Просто во мне уже не осталось и сухой Изабеллы. Уйти я не успел, шалава на-халяву узнала  меня, да так своеобразно. На самом деле! В сорок пять баба ягадкая становится опять.
- О! Секс-перехватчик, блин, типа нарисовался. Оттопырился за сигаретку по евроразврату, и ещё с них за меня, поди, банку вина слупил? Поделился бы, козёл сосунский.
Светлану из тамбура словно ветром сдуло. Поезд трогался, с весёлым смехом влезли в вагон и балдёжные попутчики мои. Поняв моё состояние, они пообещали принять удар на себя и ушли. Довольно долго пережидал я гнев своей душевной назидательницы, а когда вошёл в купе, Светлана нервно перекладывала вещи по чемоданам.
Я спросил шутливо. – А ты кудой?
- Домой! Но не с тобой!

Однако не со мной выдержала она не долго. Подобрала родиной-матерью раненого беспробудным пьянством защитника семейного очага, снова в меня поверила, когда на СПИД проверила, и стала опять безотказной гусыней со мною спать…
О чём тут мечтать? Разве только как машину потрёпанную сменить, да пивка или сэма попить. А жить? Всё как бы повторяется опять. Не жили счастливо, нечего и начинать. И любовницу по-прежнему не на что искать, только так, случайно на халявку иногда секса на стороне слупишь, а в основном на порнуху по видику, когда все уснут, глаза и лупишь…

А у нас продолжалась тюремная маета. Подъём, зарядка, туалет, строем на завтрак, потом парадный марш по периметру жилой зоны и развод на работу. И только после ужина было время своё и то, если не нарвался на внеочередной наряд. Контролёры – прапора и нас, как солдат воспитывали в основном только по ночам самой изощрённой половой жизнью. Да-да, натуральным минетом, вылизыванием полов в туалетах, асфальтированных дорожек на улице и многочисленных комнат и кабинетов. Чиновной прислуги и здесь предостаточно, даже с тюремной пайки можно сытно кормиться. Однако половые упражнения за нарушения режима содержания в прок нам не шли, мы, по-прежнему, после отбоя чифирили, треплеры «за жизнь» травили и неприкаянными «луноходами» по бараку бродили…
И вот, как всегда, неожиданно хлопнула входная дверь. Застигнутые в умывальнике мы опасливо насторожились, Антоша Трёп-трёп прошептал:
- Опять придётся половой жизнью заниматься.
Однако нет, раздался знакомый нам голос. – Подними без шума Чукчу Ленина и Антошу Трёп-трёп. С нежданной свиданки иду, гревом уколю.
С радостным возгласом Антоша кинулся к двери, столкнувшись с входившим коренастым заключённым с биркой на груди куртки – Замятин Г.Г. – З отряд.
- Гена! С кем свиданка была?
- Воспит мой суворовский нашёл таки меня…
Отнюдь Неимоверно прошёл к широкому подоконнику и вывернул сумку.
- Хавайте, пока шакальё не набежало.
Какие уж тут расспросы? Жратва в российской тюрьме так и осталась фетишем троглодита. Мы молча уминали сало, масло с белым хлебом и колбасу, которые здесь не мастёвому зеку только снятся, и слушали рассказ Отнюдь Неимоверно.

                СПАРТАК

Счастье нашло Геннадия Замятина и в лагере. Его неожиданно навестил, добившись краткосрочного свидания, суворовский воспитатель майор Арцишевский. Увязалась с ним на свидание с осужденным и его дочь Вера. Недавно она освободилась из мест заключения досрочно, они собиралась уезжать в Израиль, но из-за её ещё не законченной судимости возникли проблемы. И, хотя сидела Вера на малолетке, баба она была уже с понятием, поэтому и оделась соответственно.
- Крайне легкомысленно, -  неодобрительно заметил отец
На что дочь фыркнула. - Мне лучше знать, что зеку нужно
Даже май в России не всегда весна и, пока они ловили такси, Вера сильно озябла. Войдя в тесный аквариум комнаты свидания, она без стеснения стала массировать ноги, скинув лёгкую летнюю курточку. Перехватила напряженный взгляд худого и красивого парня, словно архангел на православных иконах, и замерла. Так неожиданно ёкнуло сердце! Взгляд ощущался родным и взволновал её до дрожи в коленках…
Свидания Артём добился по блату в неурочное время. Кабинки были пусты, и контролёр ушел от них. Вера расстегнула своё платье-халат снизу повыше, а сверху пониже, обнажив всё, что можно было видеть сексуально голодному парню при отце. А ноги её и грудь были хороши, полны и стройны, и туги в меру. Однако этот красивый Гена не хотел на неё смотреть, обмениваясь незначительными фразами со своим бывшим военным учителем, лишь странно метался взглядом. И па-па снова таким ваньком себя показал, хотя и был евреем по национальности... Затопорщил усы и неожиданно потребовал дочь уйти. Гена даже  прикрыл глаза, переживая конфликт, глянул на неё затосковавшим взглядом…
У Веры ещё сильнее ёкнуло сердечко. Эти глаза напротив так её вдруг взволновали! И она поняла - это её судьба! И возмутилась на требование отца.
- Па-па! Ему через стекло и конфетки не дашь. Пускай потешится хотя бы эротикой.
И па-па, крутой спецназовец, только что вышедший в отставку, стал теряться, как мальчишка. Да и говорить ему было не о чем с, так и не ставшим кадровым офицером, бывшим воспитанником суворовского училища.
Вера попросила настойчиво. - Папа, уйди. Какой ты, право? Ему будет приятнее со мной. Он сейчас, как бы, на войне, позволь ему выпить фронтовую чарку виртуального хмеля.
Первый раз отец её понял и, попрощавшись, ушел, буркнув смущённо. – Пойду, может, договорюсь с контролёрами передать тебе продукты.
Тут уж Вера без ложного стеснения стала показывать зеку «сеанс». Совсем расстегнула платье и сдернула трусики и лифчик с тугих грудей. И сама обмерла. Ах! Эти глаза напротив! Мерцающие и завораживающие внутренним светом. Где она уже их видела? Такие родные - до трепета!
И она вдруг очень, понимаете, очень захотела его!
Но их разделяло стекло…
С ней что-то непонятное происходило, сознание как бы дремало, и всё воспринималось словно во сне. Но тело уже узнавало, словно уже бывало в его объятиях. Да-да, узнавало! И снова хотело только его. Лоно затрепетало меж  пышных и огромных по сравнению с хрупкими плечиками бедер. И тяжелые груди оттягивали бюст. Было, как-то, боязно за тонкую гибкую талию. И как только держала весь этот сочный эротический смак хрупкая, гибкая спинка нежненькой, утонченно сочнотелой женщиночки? Такая стройная и изящная, с тучным противовесом бёдер и тугими полушариями грудей…
Гена невольно потянулся в желании поласкать эти прелести…
Но! Наткнулся на стекло.
И отпрянул, покраснел густо и опустил глаза.
Желание путало мысли и у неё. Вера уже плыла на волне чувственного желания…
- А-а-а, - застонала она, уходя в виртуальное соитие с ним.
Вскрикнула, широко распахивая перед ним руки, и стала прижиматься к стеклу сочной грудью.
- Гена! Падай и ты в виртуальную реальность.
Но он лишь мерцал фанатичным взглядом репинского народовольца и не обнажался. А она хотела. Так хотела увидеть его! Того, которого нежно ласкала и когда-то так сладостно ощущала в себе. Холила, как маленького ребёночка, обцеловывая его всего…
Она зашептала об этом, страстно прижимаясь к нему через стекло.
- Разденься, Гена! Я хочу видеть его. Разденься! Покажи и ты всё – всё – всё...
Вера отодвинула телефон и вскочила коленями на столик перед стеклом. Вывернула курчавившееся светло каштановым волосом лоно, раскрыв розовый ротик влагалища. И он, уже ничего не соображая, скинул свои серые безобразные штаны, спустив их на сапоги вместе с темно синими трусами. Она замерла, боясь ошибиться и, увидев большой и изогнутый некрутой дугой член, сразу же узнала его и вскрикнула, прижимаясь к нему губами, совсем не чувствуя стеклянной преграды.
- Спартак! Мой Спартак!
И головка тут же взорвалась в нетерпении, выплеснув белые брызги страсти на стекло! И её плоть тоже потекла в блаженстве от полученного виртуального удовлетворения…
А он долго ещё трепыхал мотыльком на стекле, стремившимся вылететь на свободу.
- Спартак! Спартак! Мой Спартак, - шептала она в упоении. - А я уже отчаялась отыскать тебя. Меня ведь тоже вскоре посадили. Только что откинулась по половинке.
Гена дрогнул, - Валерия! Ты сидела!
Он медленно сполз со стекла, и стал почему-то одеваться. – За что ты села?
- Старшеклассник братишку моего хотел педиком сделать, я его и уделала. Да так, инвалидом на всю жизнь остался. За это мне и влепили пять лет.
Но он опять не смотрел на неё, всё ещё оставаясь скованным. Валерия растерялась. Почему он не захотел узнать её? Это он был тогда длинноволос и бородат, и звали его Тузиком, потом уже он стал Спартаком, а она Валерией. Она то сама за эти годы почти не изменилась.
Валерия пролепетала окончательно теряясь. - Спартак! Ты уже не любишь меня?
Он как-то странно отшатнулся от стекла и вздохнул, по-прежнему пряча глаза.
- Почему ты молчишь?
- Не пара я тебе, Валерия! Я инвалид и  уже вторая судимость. К тому же эпилепсия у меня.
- Спартак! Я люблю тебя! А остальное - ерунда.
Он бессильно припал к стеклу, распахнув руки во всю ширь. Они снова слились на стекле в виртуальном соитии…
И тут Замятин вспомнил свой бред наяву, уносясь в не далёкие ещё воспоминания…

- Возьми меня! Возьми меня! Возьми меня! - визжала беснующаяся перед эстрадой толпа, почти заглушая музыку и голос пышнотелой, совсем голой молоденькой певички. Неуклюже вихляли обнажёнными телесами среди совсем юной молодежи и заматерелые мужики и женщины в масках, эти как бы стеснялись и уводили  девушек или парней в кусты на крутом косогоре. Много девчонок  танцевало совершенно голыми, призывно размахивая светлыми трусиками, как капитулянтскими флажками.
- Возьми меня! Возьми меня!
Тузик, аккуратно лохматый, с подстриженной бородой ритмично дергался за ионикой. Прикрыл глаза, запрокинув лицо к светлеющему небу, витая в образах создаваемой им афганской одиссеи советских воинов-интернационалистов. Белая ночь незаметно переходила в день, невидимое ещё солнце начинало окрашивать небо розовыми красками зари. Белокурый гитарист с тёмными горящими глазами мусульманского фанатика, в апогее общего транса, упал на колени у самого края помоста и, перегнувшись в спине, выставил огромный муляж пениса, стал быстро-быстро мастурбировать, пуская белые брызги в беснующуюся перед ним группу голых девиц. Дискотека на природе превращалась в бордель, дикарские сексуальные игрища. Голые тела уже белели, совокупляясь, в кустарнике на насыпях артиллерийского капонира Великой той войны. Несколько пар извивались в соитии прямо на площадке на виду у всех. Внуки защитников родины справляли развратную оргию на земле густо политой кровью дедов. Площадка перед эстрадой, окруженная квадратным валом, постепенно пустела, стихала и музыка. Оба гитариста и ударник  отключались от перенапряжения, и уже вяло били по своим инструментам, засыпая прямо на сцене. Только совсем юная, но уже по-женски крупнозадая  певичка  все еще помахивала снятыми белыми трусиками, извиваясь в такт музыки, ионика рыдала чувственно-эротическими звуками. Тузик играл для себя. Это был конец порнофильма в натуре, поп-концерт для зарождающейся новой буржуазии
- Тузик! Куда уехал? - вывела его из транса певичка.
Но он лишь коротко глянул на нее, и снова прикрыл глаза, не прекращая игры. Космическая мелодия органически вплеталась в разгорающиеся сполохи зари. Тузик словно впитывал небесную чистоту, как бы очищаясь от земной грязи. Но девчонка не отставала, и он оборвал музыку, хмуро глянув на нее.
- Приехал! Чего надо?
- Факнуться! - фыркнула она нахально.
Он грубо отверг ее желание. - Анальное отверстие и у женщин меня не привлекает. А минет я позволяю делать только себе и ниже женских грудей губами не опускаюсь.
- Я тебе свою девственность отдаю.
- Побереги её для цеховика или богатого мамая, как планировала, - хмыкнул он с издёвкой.
- Это Шалам хочет за меня баксы хорошие слупить. Но я не жадная. Первым у меня должен быть настоящий мужчина.
- Ты его здесь не найдёшь.
- Уже нашла. Это ты!
- Я не хиппи и не панк и с женщинами общаюсь по-мужски.
- Вот я и хочу мужчину.
Он сердито оттолкнул её. Откинув брезентовый полог изображавший задник сцены,  вышел на редко лесистую и бугристую полянку и зашагал тропкой по широкому и неглубокому логу к своему искрящемуся на солнце стеклянному  теремку - шалашу с разрисованными наличниками окон и дверей.
Девчонка обхватила его за талию. - Тузик, сделай меня женщиной.
Но он снова оттолкнул ее.
- Хочу, если…
- Отстань. Не привык я к таким натуральным отношениям, тем более с несовершеннолетними девчонками.
- Акселерация и эмансипация. Не будь занудой.
- Детям своим будешь показывать свою эмансипированность. Поделишься опытом, как сохранить девственность, занимаясь развратом.
-  Тузик, ты устарел. Секс, это такой же активный отдых, приятные физические упражнения.
Он опять отмахнулся от нее. - Для меня соитие с женщиной отнюдь не физические упражнения.
- Ты что, не врубаешься? Первым будешь у меня.
Она завертела бёдрами, изображая танец живота, и Тузик невольно засмотрелся на сочный оковалок плоти, вылезавший из промежностей к тугому животу, крупные груди мелко вибрировали сочной нежной мякотью.
- Я - целочка! А это главное для мужчины.
Но он снова раздраженно оттолкнул ее. - Девственность это не только наличие пресловутой плевы. Чистота помыслов, очарование неискушенной души. Ты хоть знаешь, что это такое?
- Хочу, если, - проговорила она с детской угрюмостью.
И это его тронуло. Видимо девочка лишь играла  женщину легкого поведения и игра эта ей уже наскучила. Но он снова выговорил ей тоном строго дяди:
- Зная о твоей жизни с волосатыми ублюдками, мало кто из мужчин захочет стать твоим мужем.
- А я тебе в жены не навязываюсь. Понимаешь?  Хочу! Хочу я-а-а… Чурбак ты бесчувственный!
Тузик встретил её насупленный взгляд и  вспомнил первое знакомство с нею,  улыбнулся печально. Девушка потупилась и порозовела…
…Привёл её Шалам, он у них был типа администратора. – Принимай пополнение, Жопа и пляшет и поёт.
- Жопа?
- Ну, да. Иль не видишь какая у неё аппетитная «женя»?
Тузик поднялся из-за пенька, за которым писал. Рослая, милонеловкая, широкозадая девушка лет четырнадцати уже раздетая, с голой грудью в одних только плавках, как и большинство обитавших здесь девушек, сочными формами явно на танцовщицу не тянула. Тузик узнал её, только не помнил имя, он показал им Солнышко в натуре с хиппи во время наркотического балдежа. Да и не принято было в их среде упоминать мирское имя. Уходя в странствия, хиппи и панки, как монахи, отрубали своё прошлое и принимали другое имя. Однако напомнил.
- Год назад тебя затошнило от вида жизни хиппарей.
- Хочу, если - фыркнула девица развязно. – Да и панки не хиппи. Решила поблудить с настоящими волосатыми ублюдками.
- Жопа! - одёрнул её Шалам. - Побереги  целку для мамая - писестрадателя или цеховика. За хорошие баксы  можешь девственность свою продать.
Шалам сбросил рюкзак у стеклянного терема и, шумно вздохнув, присел, предостерёг и Тузика. – Смотри, не ломани ей целяк. В очко можешь или за щеку давать, только она требует, чтобы и ей самой делали минет.
Тузик с удивлением уставился на рисующуюся девчонку, та снова фыркнула, кокетливо показав ему язык,  вильнула впечатляющей попкой.
- Может, на самом деле, запудрит мозги какому-нибудь цеховику, раскрутим его на спонсорство.
- Да, не трону я её, что тут не на ком дурь согнать? - отмахнулся Тузик.
Девочка сердито посмотрела на него. Шалам стал прощаться.
- Ну, я пошёл. Придурков наших надо предупредить. Договорился, несколько автомобильных аккумуляторов для освещения мне дают. Завтра и привезу. Успеем к ночи установить классную цветомузыку, а не эту примитивную подсветку.
Шалам неожиданно спросил. – Ты что, так всё и один? В семью, хотя бы, вступил.
Тузик на это лишь пожал плечами и не отвечал и тот, немного потоптавшись, ушёл.
Тузик глянул на устраивавшую лежбище выпуклозадую рослую девицу критически, вообще-то, бёдра у неё были не широки. Как говорится - попка, как орех, так и просилась на грех. Он спросил с издёвкой: 
- Танцовщицей ты сама себя считаешь?
- До школы ещё в балетную студию начала ходить. Года два назад из-за веса и роста забраковали, но продолжаю заниматься в неперспективной группе и пою даже. У нас большой многоплановый ансамбль.
- Смотрю, у тебя многогранный талант. А ещё что умеешь делать?
- Рисовать и драться. Я дзюдоистка.
Оскалилась угрожающе. - Смотри, полегче со мной, собачонок.
- Да нужна ты мне…
- Как будто ты мне нужен.
Вильнула задком. -  Попросишь помацать эти прелести и за деньги не дам.
- Жопу и рот волосатым ублюдкам подставляй, они даже кичатся мерзостью своей жизни, - отрезал Тузик и девчонка отвернулась от него, продолжая устраивать своё лежбище.
Тузик предостерёг её с ноткой презрения. - Учти, венерическими болезнями и через рот, и через задний проход можно заразиться.
Жопа угрожающе вымолвила. - Нарываешься на пилюлину, собачонок.
Пришлось замолчать. Он сел за свой письменный пенёк и стал снова писать.
Жопа на следующий день перешла, было, к панкам, вернулась через пару дней, снова устроилась рядом с Тузиком…
Они уже подошли к своей полянке. Раскрашенный цветными, прозрачными красками довольно высокий шалаш из полиэтиленовой плёнки имел сходство с теремком. Он стоял под старой раскидистой липой, пахло здесь упоительно. Рядом на кольях был натянут голубой брезентовый тент с расстеленным десантным спальным мешком. Тузик, встал на колени и откинул полог своего шалаша, Жопа полезла за ним.
- Уходи на своё место, - цикнул он на неё.
- Я что, дворовая собачка? В конуре на улице живу.
Забравшись внутрь, он накрылся с головой одеялом и снова повторил. - Не лезь ко мне.
Жопа проворчала, укладываясь рядом. - Ой, недотрога, какой.
Тузик снова закричал. – Я больной и к тому же устал! Спать хочу!
- Всё, всё! Молчу.
Придвинулась к нему вплотную, прижавшись к  спине, и Тузик не оттолкнул её…

Проснулся Тузик после полудня. День был солнечным, но здесь жары не чувствовалось, были открыты верхние полога, и поэтому воздух был свеж и прохладен. Единственно, припекало от жаркого тела девчонки…
Но нет! Это была уже женщина, постель, что ли, её преобразила? Или желание? Она лежала голой на боку, обхватив его суховатые бёдра, и так мило выпятила свой сочный задок. Ему захотелось ощутить эту прелесть. Но дотянуться до пышных ягодиц он не мог, не потревожив ее. И Тузик замер, оберегая её сон, невольно прислушиваясь к вялому говору за стенами шалаша. Рядом с его стеклянным теремом  расположилась новая семья заторможенных ребят - хиппи. Большая поляна метрах в ста от них была заполнена палатками, навесами и шалашами. Пляж вдалеке кишел голыми телами. Эти же лежали вповалку, ленясь хотя бы немного обустроиться. Так же и жили голыми, не только телами, но и примитивными чувствами, лениво лаская герл, или позволяли ласкать себя. Местные, прослышав о хиппи, стали наведываться сюда, как в дешёвый бордель. Герлы любили всех и за кусок сала или ведро картошки, а с вайном-вином или анашой гость и вовсе становился хозяином. Кто понаглее и вовсе пользовался сексуальными услугами на-халяву. У хиппи напрочь отсутствовала способность к сопротивлению, ими помыкали все, превращая в своих шестёрок. Тузик с неохотой участвовал в концертах, да и ансамбль уже распадался, вернее, спивался, сходил с катушек от употребления наркоты. Пенсии ему только на весьма скромную жизнь хватало, хотелось немного заработать, а подавали им не плохо. Поэтому приходилось общаться с панками, волосатыми ублюдками, как они себя сами называли и старались жить в такой же грубой до мерзости примитивщине. И имена у них были подстать: Ссака, Падла, Говно, Менструация, Глист, Червяк, Свинок и тому подобное. С ними он не жил, устроив себе шалаш в стороне ото всех. Жопа уже больше недели как перешла к нему, видимо досыта наевшись дерьма. Но общались они крайне мало. Тузик или писал или тренировался, разрабатывая повреждённый позвоночник, но к физическому труду ещё не был способен. Да и не было работы. Рабочему за труд почти не платили, страна перешла на талоны. Часы перестройки продолжали шумно тикать только уже вхолостую, не двигая время перемен. Заводы и фабрики стояли не только из-за нехватки сырья, свой «ширпотрёп» советским людям был не нужен. В социализм с человеческим лицом уже не верили даже дети, особенно так называемые национальные меньшинства. И если русские парнишки всё ещё хотели стать лётчиками, космонавтами или военными, желания смуглых детишек были конкретными. Буду складчиком! Или магазинщиком. А то и сразу - цеховиком. Русские мальчишки не были ещё так шустры, зато девочки опережали их по восприятию западных ценностей и, буквально, рвались в артистки, топ-модели и проститутки. Друг его, Эдик Керопян удручённо писал из Армении, что ликвидацией последствий землетрясения занимались только русские, и скоро собирался насовсем приехать в Россию. Местные армяне по-прежнему уезжали на шабашку в Россию и работали в зоне землетрясения лишь шоферами, «малярщиками или складчиками» да в столовых и снабжении, нагло обворовывая строителей. Даже для штукатурных работ приходилось привозить русских женщин. Среди армян не было и нормальных инженеров, в построенные ими дома людей загоняли, чуть ли не силой. Зато квартиры в домах построенных русскими прорабами заселяли по блату. И Чернобыль не испугал русского мужика, от желающих участвовать в ликвидации последствий радиации не было отбою. Советские люди распевали глумливые песенки, издеваясь над собой. - Потопили пароход, посадили самолёт… Не сломает русский член и чернобыльский рентген. Не смотря ни на что, у «честного советского человека» до сих пор не мерк свет в конце туннеля, он продолжал лишь делать вид, что перестраивается под руководством компартии. Чего – чего, русский мужик, что чукча, не дурак! Всё знает. И помнит, что всегда родная партия только обманывала его, создавая ещё более ошеломительный бардак и в без того бардачной стране.
- Вышел я, значит, выносить мусорное ведро, - отвлёк Тузика от размышлений нервный возглас.
Чтобы быть услышанным, глистоподобный бледненький мальчик визгнул громче. Он, видимо, только что был принят в семью, и угощал «вайном из шопа» новых товарищей.
- Тут на меня, типа и нашло. Вдарило, как бы, по мозгам! Учись, учись и учись и будешь с большущим горбом! Я имею в виду, типа, идеологической опухолью в мозгах.
- Это точно! От  работы будешь горбатым, а от учёбы шизанатым.
- Бросил я, значит, помойное ведро и, пожелав себе попутного хайра в спину, пошёл, в чём был, за солнцем, к свободной любви и полнейшей свободе.
- По-Горькому, типа, гонишь.
- Чехов давно устарел.
Даже фантазии им не хватало, этот треплер, телегу - историю ухода в странствия, все гнали с небольшими вариациями. И уходили из дому, не забыв прихватить у родителей деньги, документы и экипироваться соответственно. У каждого на груди висел вышитый бисером кисет - ксивник и просверленный камешек, куриный глаз, куртка, кроссы и обделанная бахромой торба из брезента или мешковины.
- Возьми меня, - тихо пропела вдруг Жопа и огладила его бедра. - Возьми меня, Тузик. Возьми…
Он хмыкнул язвительно. – А как же твоя целка?
- Ты думаешь, я из-за денег или там ещё, типа, под какой интерес девственность свою берегла? Женщиной хотела стать в брачную ночь, принца ждала. В школе меня за это Золушкой прозвали.
Она уже не спала. Засопела громче, но глаз не открывала. И Тузик не стал противиться её желанию, да и своему тоже. Обнял и мягко перевернул послушное тело на спину. Ноги ее машинально согнулись в коленях и разошлись, принимая удобную позу для соития. Бедра отрывались от ложа навстречу, мелко дрожа, нежный пирожок плоти открывался розовой щелью, и его хотелось вкусить. Впервые ему страстно захотелось эту нежно – розовую мякоть плода  пососать. И он не стал противиться этому, прильнул к сочной мякоти губами, ощущая странно терпковатый пьянящий привкус женского сока любви. Но она застонала досадливо и потянула его за плечи на себя.
- Возьми меня, по настоящему.
Он глянул в её глаза и понял, это нужно было природе её естества. Неожиданно вспомнил, как сам в юности мучительно сгонял дурь онанизмом и трепетно мечтал о настоящем соитии. И его вдруг захлестнуло такое чувство нежности к ней! Он стал ласкать её с упоением. Но и эта нежность ей была не нужна, самочка загоралась естественным желанием. Дёрнула вдруг с неожиданной силой его за бёдра, вонзив в себя. Вскрикнула, как от полученной раны – большой член не прошёл внутрь, так тесно было влагалище, помягчев от боли, он лишь скользнул по раскрытой щели. Она надолго застыла  от сильнейшего неудовлетворения, намертво зажав его ногами, простонала.
- И ты такой же, как эти волосатые ублюдки. Куй есть, но мыхкый – махкый. Только лизаться и щупаться можете.
Полыхнула коротко, обалделым взглядом, и снова зажмурилась, мягко обволакивая его всем телом, снова простонала не в удовлетворении. – Ну что ты? Не можешь по-настоящему, что ли?
- Оставайся Золушкой, я не твой принц.
- Принцы сейчас как раз на проститутках и женятся!
- Большой он у меня для тебя. Это не первый раз такое у меня. Мало кто из молоденьких девчонок подходит мне по размеру. И врачи отмечают, что с каждым новым поколением гениталии уменьшаются.
Она развалилась перед ним, отстранившись на подушку и унизительно захныкала, как попрошайка, не слушая о чём он говорил. - Хочу если! Туда! Только туда! И чтоб сильно и больно! Тузик! Ну, сделай, сделай меня женщиной.
- Ты и с этой пресловутой девственной плевой давно уже пробждённая женщина, - хмыкнул он сердито.
Однако чуть полноватый живот и пухлый, крупный чисто выбритый оковалок плоти с туго сжатой щелочкой манили Тузика, как удав кролика, и его плоть едва не взрывалась от внутреннего отвердения.
Он прохрипел, едва сдерживая взрывающуюся страсть. – Давай пока будем любиться, как ты прежде это делала, чтобы не забеременеть без предохранения.
Жопа хныкнула. – Не в кайф мне минет! Я только раз у Сезама в рот взяла, меня тут же вырвало.
И тогда Тузик припал на неё сверху сам уже не в силах противиться естественному стремлению – овладеть ею по настоящему. Вонзился с маху!  Они оба вскрикнули от неожиданной режущей боли и застыли в страстно болезненном, как взрыв, удовлетворении. Она зажала его намертво ногами и, кажется, потеряла сознание или ушла в транс…
Очнувшись, Жопа проговорила угрюмо. –Но ты не проник туда...
Тузик молчал, у него головка члена нестерпимо горела,  Жопа снова с опасливой дрожью стала подставляться под него и, поняв, что у него не стоит, взяла в ладошку.
- И тебе больно?
- С такой попой и вдруг пися, как мышиный глазок, а плева, что броня...
Она засмеялась, ощущая в ладони возбухающий и твердеющий ствол. – Палка! Настоящая палка.
И вдруг спросила. - Сколько тебе лет?
- Тридцать один.
- А мне пятнадцать скоро будет.
- Ни чего хорошего не получится у нас... 
- Тузик! Мы рождены друг для друга! Всё равно мне так хорошо с тобой!
Он лишь вздохнул. Подобную эйфорию он испытывал не однажды. Но любовь зла, со временем чувства притупляются, а от неустройства жизни возлюбленные часто превращаются в козлуху и козла.
- Ты такой мужчинистый, а имя у тебя какое-то щенячье, прервала она его размышления.
- Жопа лучше?
- Вера Арцишевская меня звать.
Он удивлённо посмотрел на неё. Она это заметила.
- Что такое?
Но он отвёл взгляд. - Вера это такая же мечта.
- А Валерия, если?
Тузик хмыкнул. - Тогда я буду Спартаком.
Фраза получилась мрачноватой, она обняла его и заглянула в глаза.
- Только без трагического конца.
- Это уж как получится…
- А тебя как звать?
- Сказал же, Спартак.
- Почему ты скрываешь от меня своё подлинное имя?
- Ты лишь мечта.
- А вдруг я полюбила тебя?
- Вот когда будет не вдруг…
Валерия вдруг затормошила его - Спартак, нам смазка нужна. Крем какой-нибудь или вазелин. У меня нет ничего.
Она сильнее толкнула его. – Пойдём в зону отдыха. Познакомилась я с продавшичкой молоденькой, она иногда оттопыривается с панками, и травку и водку им достаёт.
Он воскликнул, поднимаясь. – Хорошо, пойдём. Вообще-то и мне хочется оставить память тебе о себе.
- Зачем только память?
- Скоро расставаться.
- Почему?
- В школу тебе пора.
- Да, - вздохнула она. – Мамкины нотации слушать…
Погрустневшие, они оделись и направились через большую поляну к одноэтажным павильончикам, стоявшим перед пляжем. Это место, видимо, уже приносило доход и его обустраивали, верхом на пони и в экипажах катали детишек. Был будний день и ещё не вечер, народу мало, однако две девицы, в откровенно открытых платьях, уже вышли на охоту, шли впереди них, как и они к кафе. Чуть дальше у автострады высились жилые здания покрупнее, отсюда начинались городские кварталы. Сентябрь ещё не наступил, но природа отцветала, начиная полыхать багряным золотом листвы. Спартак уже смотрел на всё это прощальным взглядом. Не любовь, а какая-то покровительственная дружба с этим милым и непосредственным созданием затягивала его. И связь эту хотелось закрепить. Ох, как хотелось! Но жизнь равнодушна и жестока, и лишь иногда снисходительна, как кокотка, одаривает лишь коротким мгновением радости. Валерия болтала, не обращая ни на что внимания. Он слушал её в пол уха, зацепившись взглядом на парочке фланирующих проституток, и, когда снова ответил  невпопад, она раздражённо ткнула его кулачком в бок.
- Спартак! Куда опять улетел?
- Я уже не летаю.
- Ты слушаешь меня или нет?
- Слушаю.
- Талант, это трава на асфальте, - снова стала рассуждать она, заглядывая ему в глаза.
- Это приспособленец знает, где пустить корни. А таких как мы, топчут все, кому не лень.
- Ты и в себе талант отыскала? - хмыкнул он, поддразнивая её.
- Я имею успех, как певица и танцовщица.
- Да-да. Успех у тебя обнажённый. В натуре!
- Сам говорил, и рисую я неплохо.
- Слишком много у тебя талантов.
- Я и по дзюдо в сборной города.
Он перебил её с нарочитым восхищением. - И в чемпионки метишь?
Валерия насупилась и отшагнула в сторону, стала собирать полевые цветы и интересные кустики травы. А Спартака навязчиво, что-то привлекало в миниатюрной фигурке одной из девиц. Играла музыка, певица взывала трагично разбитным голосом.
- Мэри! Где стихи там и проза! Мэри! Где шипы, там и розы!
Он шлёпнул Валерию по широкой мясистой попке. - Лера! Аптека рядом с магазином, а потом зайдёшь к своей подружке. Водки, если не выпросишь, бери коньяк и пару сухого вина. А я пива возьму, шашлыков и рыбки сушёной. Попробую травки достать. Лучше всех снимает боль наркота.
Валерия побежала к шоссе, вертя с милой неуклюжестью выпуклым задом.
- И шампанского возьму, - прокричала она ему, нахально смеясь. – Пусть и сучья у нас будет, но свадьба. Первая блудная ночь.
Спартак медленно шагал, наблюдая за нахально обольстительными движениями впереди идущих женщиночек. Зрение у него слабело, он не мог разглядеть что-то знакомое в миниатюрно-изящной фигурке невысокой девицы. А певица продолжала долбить по нервам.
- О Мэри, Мэри! Это первые потери. Мэри, хватит плакать, Мэри.
- Скучаэм, дэвички? - окликнули проституток из-за длинного стола под навесом пивной.
- Гуляем, - звучный девичий голос был ошеломительно знаком.
Спартака качнуло, он шёл напрямик среди молодых посадок, и вцепился в ствол берёзки.
- Жема, не связывайся с этими черножопиками. Все они скоты и извращенцы.
- Зато платят хорошо. И они бывают нормальные. Это как поставишь себя.
- Нам приходиться ложиться. Мало желающих трахаться стояком.
- А ну, тебя, Лялька, скажешь тоже…
- Мэри! Мэри никому теперь не верит, Мэри…
Малышка внезапно обернулась, скользнув рассеянным взглядом по фигуре лохматого бородача. Передёрнула голыми плечами и отвернулась. Но парень, как жену чужую обнимавший березку, чем-то привлёк её внимание, и она снова оглянулась, посмотрела более внимательно на него и фыркнула:
- С ранья уже нализался.
Спартак справился с волнением и шагнул к ней. - Анжела! Не узнаёшь меня?
- Чекист! - ахнула та и замерла в напряжении.
И подруга её обернулась. Точно! Белокурая Бестия, мать сына Андрея. Он остановился перед ними и произнёс с горькой улыбкой.
- Всё повторяется опять.
- А ты хотел, чтобы я на стройке горбатилась? - ответила Анжела.
- Я понимаю, трудно одной содержать ребёнка. Но не таким же способом.
Анжела отвела взгляд, напускное нахальство сходило с её лица. - Да нет, я - одна. Ребёнка я тоже, как и Лялька, сдала.
- Мэри! Где стихи там и проза! Мэри! Где шипы там и розы!
Это пели как бы для него, он спросил, голос у него тут же осел. - Как сдали?
- В детдом
- Моя мать умерла, - ответила её подруга Лялька. – А бабушка Андрея ещё раньше.
- Где сейчас наши дети?
Ответила Анжела. – Откуда нам знать? Их усыновили.
Спартака странно повело, выгибая, и стало скручивать, Анжела схватила его, но не могла удержать. - Гена, Гена. Что с тобой?
- Мэри, Мэри, ни кому теперь не верит Мэри…
Он только успел прохрипеть. - Ладно, нас с Андреем, вы и собственных детей бросили, - вцепился в Дюймовочку – Анжелу. - А я за тебя на подвиг пошёл...
Сознание улетало, Спартак упал, забившись в приступе эпилепсии…
… Геннадий первым вернулся из виртуальной реальности, выдохнул мрачно. - Валерия! Я просто не верю в своё счастье.
- Теперь верь. Поверь, - заворковала она, целуя его через стекло, вжималась плотью, ощущая его, снова уплывая в нирвану блаженного упоения возврата любовного обожания. – Спартак. Сыночек у нас. Спартаком назвала, только отчество папино и Арцишевским записала. Я же не знала ни подлинного имени твоего, ни фамилии.
- Ты родила, - радость блеснула в его глазах.
- Это судьба. В тюрьме только узнала, что беременна, девки посоветовали ребёнка оставить. С ребёнком на зоне легче биться.
Как он хотел прижать её к себе! Но зеку и этого было не дано. В гадючник террариум посадили его, словно для демонстрации. Она почувствовала, каково ему, и отстранилась. Посмотрела близко-близко в глаза.
- Спартак! Это бог нас соединил, испытав прежде. Ни с кем мне не хочется любиться кроме тебя. Это судьба. И хватит её испытывать. Теперь я не поеду в Израиль.
Замятин встрепенулся. – Валера! Не отказывайся от эмиграции. Давай, не медля, брак зарегистрируем, потом и я приеду к тебе уже как к жене.
- Ты покинешь Россию? – удивилась она.
- Да! – ответил он твёрдо. - В России нормально живут только воры и пресмыкающиеся. Жрало и Испражняло - простейшие! 
Они снова распластались на стекле в виртуальной ласке…
Отдышавшись после полученного удовлетворения, Гена вымолвил. – А  я, было, поверил в прекращение Золушки и любви.
- Возвращение.  Возвращение Золушки! И не к принцу, а суженому своему. В это надо верить.
Он порывисто прильнул к ней через стекло. - Валерия! Я поверил в своё счастье. Поверил!

Ещё в середине рассказа Замятина мы разомлели от его грева, однако чувства наши не задремали, Антоша Трёп-трёп ахнул.  - Гена! Неужели евреем станешь?
- В России нормально живут только подхалимы, воры, бандиты и троглодиты. Жрало и Испражняло – простейшие.
Сказано было с такой безысходностью! Мы долго, очень долго молчали. Сами не знали, куда нам деваться в этой свободе-92 года. Однако было уже поздновато и сытый желудок тянул ко сну, мы молча разошлись по своим койкам.
А жизнь наша лагерная пока не менялась, как и Беспутное время России не прекращалось. И если в тюрьме можно на досрочное освобождение было уповать, на воле Ельцин и эту последнюю надежду сумел отобрать. Говорили, что зеки даже сытнее некоторых россиян жили. Ай, да, ну-ка всё это к чёртям! Что ж теперь обокакаться, если жизнь не даётся нам? И мне последнее время что-то совсем не писалось – время отсидки приближалось, мысли метались, но тут, снова – опять прервались, раздались долгожданные голоса.
- Обед! Обед! Обед!
Наконец-то, а то уже желудок прилипает к спине. Завтрак в тюрьме только завтраком называется, пролетая через желудок незамеченным. Ко мне заглянул Санька Фидель, за его спиной маячила подмигивающая физиономия Гридина, дескать, соглашайся.
- Задержитесь с Антоном, клей надо срочно приготовить. Машину с картоном уже шмонают в отстойнике. Пришёл срочный заказ на сотню тысяч картонных коробок. Обед мы вам сюда принесём. С добавкой!
Это меня устраивало вполне, я не возражал, и Фидель побежал к воротам, куда уже уходили последние работники тарного цеха. А мы с Антошей стали готовить клей. Я включил клееварку и засыпал сухой клей в большую металлическую бочку с самодельным нагревателем, Гридин пошёл за водой. Готового клея было на треть, я стал перемешивать оставшееся месиво…
Вскоре заурчал мотор автомобиля. Гридин уже подошел с вёдрами воды и закричал водителю.
- Давай! Давай, ближе подъезжай.
Он занёс воду, я сразу вылил в бак одно ведро, снова стал помешивать. Антон принимал машину. - Смелее давай. Ещё ближе. Ещё.
Самосвал урчал рядом. Гридин командовал, надо было вывалить картон у формовочного верстака у торца моего фанерного шалаша разлива клея.
- Левее возьми. Да не дёргайся так. Будку не зацепи.
Смесь была густовата, я взял ведро одной рукой и стал лить понемногу, одновременно помешивая черенком от лопаты…
Внезапно раздался сильный треск, будку сильно тряхнуло. В глазах полыхнули молнии. И всё отрубило беспамятством…

Я ничего не чувствовал. В ад, что ли попал? В сумраке затхлого склепа с заторможенной медлительностью колыхались перед моими глазами измождённые фигуры мертвецов с землистыми лицами. Склеп был низкий, но большой. Я невольно дрогнул. Почему койки? Зековские шконки с лежавшими на них полутрупами. Один, совершенно голый, возился с лобастым чёртом в грязном белом халате. Другой, посвежее видом, стоял в дверях. Я чертыхнулся про себя, да это тюремная больничка. Из-под медицинского халата врача торчали ноги в форменных брюках. А на койке боролся с больным белоголовый санитар из зеков. Больной всё же обладал кое-какой силой, оттолкнув санитара, встал с постели. Закашлялся вдруг, выплёскивая из лёгких брызги мокрот, и зарычал от боли. Но на ногах устоял. Откашлявшись, полетел медленно воздушным шариком, натыкаясь на койки, к выходу из палаты.
- Замятин, ты куда? Ложись!
Они вновь стали бороться, но больной был мокрый от обильного пота и санитар не удержал скользкое тело.
- Я здесь умираю, - прохрипел одышливо больной и ещё сильнее толкнул санитара.
Врач отступил от двери и Замятин выплыл в коридор, вздохнул полной грудью. Я тоже пошёл за ним, хотя и у меня немного кружилась голова. Но Геннадий уже ложился на пустующую койку в коридоре, кутаясь в тёмное солдатское одеяло.
- Да, да, - сказал врач санитару. - Пускай здесь лежит. В коридоре всё же посвежее.
Он вздохнул с облегчением, радостно улыбаясь. - Ну, вот. Кризис, кажется, миновал.
Замятин уже засыпал, меня он узнал в полудрёме и улыбнулся. – О, ништяк, Чукча Ленин! С тобой будет не так скучно выздоравливать.
Поправив одеяло, я пошёл в туалет.

Через день Геннадий совсем стал приходить в себя и вот что он мне рассказал…
Он сразу подал заявление на регистрацию брака с Валерией. И тут началась такая канитель! С них недвусмысленно требовали взятку и хорошую, столько денег ни у Валерии, ни у отца, конечно же, не было. Однако, любимому своему, Валерия сюрприз преподнесла…
В белесом промозглом мареве под светом прожекторов из двух железных коробов автозаков вываливались неуклюжие фигуры заключенных и мчались сквозь строй гогочущей солдатни к распахнутым воротам промзоны, где контролёры выстраивали их в шеренги по пять человек.
- Четвёртая шеренга, пошёл! Пятая - пошёл! Шестая! Ёп вашу мать, пидеры мокрожопые! Володяй! Врежь крайнему воспитка! Он у тебя кованый.
Солдаты хвастливо бахвалились. - Тром уже вмазаль, под самый пердильник.
- И я козлу такой воспиток дал! Бля буду, слышал, как яйца хрустнули.
За воротами заключённые сразу же расходились в разные стороны, расползались по огромному зданию долгостроя ещё с советских времен и палили костры для сугрева. Бытовки были, но только для блатных. Мужиков - быков запускали погреться по очереди только на десять минут в час. Геннадий Замятин свернул к отдельно стоявшему вагончику-прорабке и, взойдя на гремучее железное крылечко, толкнул дверь. Прораб уже был на месте, он поздоровался с ним за руку и сразу навис над ярко пылавшим спиралью козлом - обогревателем обложенным кирпичом. Не смог сдержаться и мелко задрожал от озноба. Ещё не сорокалетний мужчина с широкой лысиной потянулся к нему и пощупал лоб.
- Гена! Ты опять весь горишь. Я же сказал, что ни кого вместо тебя не возьму в помощники. Почему не ложишься в больницу?
- Вечером в больничке только дежурный врач, даст аспирину, приходи завтра на приём. А утром температуры нет. Пошёл на работу!
- Так недолго и воспаленье лёгких подхватить.
Геннадий хмыкнул по Омару Хайяму. - Но пьёшь ты, иль не пьёшь, она в свой час придёт…
Чайник уже парился на кирпичном углу обогревателя, Гена налил в стакан чёрной дымящейся жидкости и стал пить, обжигаясь, огненную влагу. Прораб протянул ему несколько карамелек.
- И подкормить тебя не могу.
Некоторое время они сидели молча. Вскоре загремело крылечко, затопали сапоги, в прорабку ввалились два рослых, мордатых бригадира. По ним нельзя было сказать, что они отбывают срок. Только бирки с фамилиями и нашивки на телогрейках указывали на их социальный статус.
- Ну, как Иваныч оно ничего? Или опять ничего?
- Три машины бетона, вот и делите их между собой.
Замятин пересел за свой стол и выложил большую амбарную книгу, прораб напомнил.
- Не забудьте об электропрогреве.
- Да мы этот бетон жопами согреем. И лопат не надо, ложками перетаскаем.
Один возмутился. – И капиталисты, как и коммунисты, дают материалы по крохам, чтобы не платить. А когда надо будет работать, кинут просроченной жратвы да по пачухе чая. Давай! Замятин одёрнул. - Хватит ля-ля. Расписывайтесь в получении задания.
Подойдя вплотную к нему, бригадир рассмотрел его полыхающее лицо и воскликнул. - Чекист! Да ты, ни как тубик хочешь подцепить.
- Шалам, отстань. Следи за своим здоровьем. Расписывайся, давай!
- Тебе на этой должности можно так кучеряво жить! А ты всё обиженников защищаешь.
Прораб нервно воскликнул. - Сегодня его не трогайте. Ни каких отметок, ни каких разбивок. Документацию надо готовить.
- Ему стакан водки с нашитыми бортами надо вмазать. Да прибухнуть в тепле минуток шестьсот.
- Чекист! Не те времена. Это тогда, при коммунистах были, которые за правду сидели, а сейчас только косят под них. Все тут волки, а кто не может им стать - шакалит.
- Какие волки? Волки друг друга не едят, а мы жрём всех подряд. За людоедство опять статью восстановили.
Замятин выговорил недовольно. - Шалам! Своим ушанам толкай азы уголовщины.
- Азы уголовщины мы еще в школе прошли. Ладно, мы, и депутаны в госдуме во всю по-фене шпарят, не умом, а тоже кулаком свою правоту доказывают. Ты на перемене в школе не бывал? Там и у урки мастёвого от мата детского уши вянут.
Он замолчал, расписываясь в журнале выдачи рабочих заданий, и снова заговорил.
- Думали, при демократии будет равноправие. Как бы не так! Дали равные возможности мужику! И сразу такая беспредельщина, ладно б там, на работе, на улицах началась. Не видел разве по телику? Спрашивают мордатого убийцу, а безобидного старика, зачем застрелил!? Рожа его мне не понравилась. Нельзя содержать скот без пастуха. Всё потравит, вытопчет, всё пожрёт, поломает, вдребезги разнесёт. К этому в России всё и идёт.
Прораб его поддержал. - Да, Шалимов. В этом ты прав. Ночью город, словно в оккупации находится. Да и днём, попробуй крутому поперёк слово сказать, пришибёт прямо при всех, а милиционер отвернётся.
Он обратился к Замятину. - Ты, Гена, на мужика не уповай. И нет разницы, здесь он находится или там на воле. Там он  всё пропивал, а здесь окончательно за доппаёк последние остатки совести продал.
- Вадим Иваныч! Вы наш человек, - воскликнул Шалимов.
- Так я уже сколько с вами работаю? А до пятьдесят третьего года, мальцом ещё дошкольного возраста за деда своего срок досиживал. Помню, тогда тоже после смерти Усатого решили послабку дать, да вскоре опять пришлось уголовный кодекс ужесточать. Мы там, в месте ссылки, до пятьдесят восьмого года жили, приехали было в Россию, а на нас всё равно, как на врагов народа смотрят. Недобитки сталинские! Вернувшись через несколько месяцев, мы своё бывшее спецпоселение уже не узнали. Вместо зеков комсомольцы-добровольцы работали. До этого мы не знали что такое запоры, а тут воровство пошло, подлянки разные, грабежи, убийства…
Но разговор пришлось оборвать. Раздался по-особому тяжёлый топот ног. Зеки по-звериному почуяли охотников, встали к стенке, вытягиваясь. Вошли старший лейтенант и прапорщик.
Офицер обратился к прорабу. - Градов! Опять твои сторожа купились. Каждый день грев отметаем.
- Ой! Чепе лагерного масштаба, заключённые белый хлеб и сало едят.
- Сегодня жратва, а завтра их на водку и колёса потянет. Не стоял ещё под ножами?
- Иваныча никто не тронет.
Прапорщик покосился на Шалимова. - Твой ушан тебе грев тащил.
- Признался?
- Ты у меня поглумишь, - неожиданно разозлился офицер.
- Спать теперь по ночам не будете, зеки салом губы помазали.
- Пять суток! - рявкнул старлей. - Без вывода на работу!
- Григорий! Ты за что это его? - возмутился Вадим Иваныч. - Разве можно так офицеру вести себя с подчинёнными?
- За пререкания с начальствующим составом.
Шалимов снова хмыкнул. – Вот именно, какие они офицеры? Начальствующий состав. Отбор по-подлости в руководители по-брежневу у нас в ходу…
- Ну, ты у меня на этот раз пятью сутками не отделаешься.
Прораб вскочил, стал теснить офицера к двери. - Вы что мне тут разнарядку мешаете проводить?
- Дисциплина, тоже производственный вопрос.
- Мне о дисциплине не говори. За своими пупкарями следи. Вот они как раз и носят водку и колёса блатным.
- Я пишу рапорт на твоих сторожей.
- А ты сам посторожил бы здесь ночку. Попробуй, не запусти на объект родственников или друзей заключённых. Пришибут и фамилии не спросят. В таком случае, свою охрану оставляйте и на ночь.
- Телефон на это есть, пускай сторож вызывает милицию.
- Ой, милиция. Гришка, не смеши пи-пи, она и так смешная. Иди, давай, а Шалимова тебе не удастся на кичу засадить, я к Хозяину пойду.
Но офицер нашёл к чему придраться. - А что они у тебя сидят?
- Опять только три машины бетона дали.
- На таком большом объекте и работы не найдёшь?
Старший лейтенант повернулся к Шалимову. - Короче! Не понял, Склифосовский? Лопаты в руки и вперёд! Чтобы к съёму дорожки на объекте были как в городском парке.
- А какие они там? Я уже лет пять в городской парк не ходил.
- Я покажу, - зловещё пообещал офицер.
- Гришка! Ты что опять до мужиков доёпси? - снова вскрикнул прораб недовольно.
- Пусть все дорожки расчистят от снега. И чтобы не тропки были, а аллеи.
Контролёры пошли прочь, ворча. - Производственники, вашу мать! Распустил вас Хозяин.
Прораб накинулся на Шалимова. - А ты что, как пацан, языком треплешь? Не трог говно, не воняет.
- Иваныч! Аллергия у меня на ментов.
- А не наоборот? По-моему, тебя очень привлекает поганый ментовский запах.
Все засмеялись. Делать бригадирам в прорабке было нечего и они ушли. Вернее, прораб их поторопил, наказав, чтобы до обеда они и носа в прорабку не совали. Геннадий удивился этому, перехватив его взгляд, Вадим Иваныч заулыбался.
- Сейчас кто-нибудь из контролёров приведёт сотрудницу производственно-технического отдела нашего СМУ. Только не удивляйся. Это твоя возлюбленная.
Замятина едва не хватил удар. Оказывается, история их любви весьма растрогала прораба, он организовал им встречу на объекте, оформив Валерии пропуск, как куратору этого объекта. Ладно бы один раз, она приходила ещё и ещё...
Влюблённые ласкались в прорабке прямо на длинном столе для заседаний. Валерия совершенно голой лежала под ним умиротворенная полученным удовлетворением, и Гена уже уходил в экстаз, азартно забившись на ней. Неожиданно перед нею предстали похотливые рожи контролёров, толпившиеся у двери. У них были ключи от всех помещений, а открывать бесшумно замки они умели, как заправские воры.
- Вот они голубки! Трепыхаются, - подошел прямо к столу тот грубый старлей Гриша.
- Ништяково бараются! - захихикали и два прапора.
Валерия вскрикнула. - Уйдите! Я оденусь.
Но тот грубо дёрнул её за ногу. - Я вас обоих сейчас уйду!
Приказал глумливо. - Ошмонайте вначале их одежду, - фыркнул, издеваясь. - Не торопясь.
И вовсе захохотал. - Посмотрим стриптиз на-халявку.
Геннадий вскочил и, не рассуждая, врезал по наглой роже вертухая. Тот отлетел к толпившимся у дверей контролёрам. Заламывать зека они не стали, подхватив начальника, пустили Замятину в лицо густую струю «черёмухи» - он тут же забился на полу от удушья. Контролёры схватили ничего не соображавшего заключенного и, не одев его, голым потащили к КПП рабочей зоны. Закинули в кузов Воронка, забросив туда и одежду. Была ранняя весна, Замятин сильно замёрз, и когда пришёл в себя  с трудом смог одеться. И в ШИЗО его поместили в самую холодную одиночную камеру. Буквально, на следующий день, в бредовом состоянии его пришлось на носилках доставить в тюремную больницу. Это и спасло Замятина от нового срока - раскрутки  за оказание сопротивления. Перед помещением в ШИЗО его в больнице не освидетельствовали. Врач, дежуривший в тот день, не стал подписывать результаты медосмотра задним числом. Ко всему, Замятина, как инвалида второй группы запрещено было наказывать штрафным изолятором. Дело закрутилось в обратную сторону уже против ретивого опера…
Замятин быстро шёл на поправку, чтобы замять скандал ему было твёрдо обещано досрочное освобождение. Но он не радовался. За связь с заключённым условно-досрочно освободившуюся Валерию вероятно снова отправили на зону.
Немного скрасил наши дни в тюремной больничке Антоша Трёп-трёп. Ему тоже достался тюремный сюрприз от невесты, ставшей женой. Сообщил он нам, когда его поместили в палату после операции по удалению загнившей крайней плоти. Но больше ни чего не говорил, молчал, отлёживаясь на кровати. А с Гридиным случился такой вот казус. Крайняя плоть у него загнила, но к врачу он не обращался, боясь, что придётся отложить регистрацию брака. Терпел, применяя доступные средства, йод, зелёнку и перекись водорода. И вот бракосочетание благополучно завершилось, они наконец-то остались одни в комнате тюремной гостиницы. Но, блин, как и тогда, в первое их свидание, Оксана праздновала день Красной армии.
- Поласкаю губками своего холёсенького, - засюсюкала она умильно, раздевая его.
Но спустив штаны замерла брезгливо морщась от запаха и вида гниющей плоти.
- Говно у пидерасов месишь, – вскричала она. – И не подмываешься. Пошёл вон – поганец!
Она сильно толкнула его и так удачно, Антоша вылетел в дверь. Объяснить ни чего не успел, стал возиться со штанами, все двери в коридор открылись. Оксана продолжала кричать, прибежали контролёры и тут же увели Антона в ШИЗО. На следующий день только разобрались, но Оксана уже покинула тюремную больницу без объяснений причины скандала.
- Во, дура! Ну и дурища, - стонал Антоша. – Точно, наверное, на развод подала, бомжевать мне придётся.
Срок освобождения и у него подходил, но, как видите, безрадостный. И Замятин оставался мрачен, даже угрюм, я старался хоть как-то растормошить обоих, но безрезультатно.
- Хватит переживать. Гена, ты всё же нашёл свою Золушку. А сроки ваши когда-то закончатся. Надейся и жди, счастье ждёт тебя впереди. И тебе Антон тоже не стоит зациклеваться на этой грубой бабище.
Замятин проговорил с натугой. - Увы, проза жизни ни как не стыкуется с поэтикой любви. Жизнь очень часто ломает мечты, секс и у российских золушек становится лишь заменителем любви…

Однако и вот, пьяный я или наоборот, подошёл и наш…

                ИСХОД

Уже одетые в висевшую, как на вешалках, свою одежду, томились мы на асфальтированной площадке локалки перед дверями КПП. Выводили нас в свободу по одному, как на расстрел.
- Здесь даже  небо в клеточку, свобода взаперти. Кого паять? Куда идти? - твердил отрывисто молодой парнишка, словно в бреду, собирая матерные слова в осмысленные мысли.
Сейчас на воле было всегда прекрасное лето. Тут же по-прежнему стыла мерзкая осенняя сырость. Осень ждала многих из нас и в знойное лето свободы, одиноких и бездомных. При Солженицыне было проще, коммунисты всем позволяли «брать», конечно же, согласно должности, даже пролетарию понемногу. Однако теперь образ простого россиянина очень изменился, сейчас ему не дают воровать и не пролетарием, а социально не защищённым слоем его стали звать… Освобождавшиеся несдержанно гудели, молодежь визгливо вскрикивала, становилось шумно.  Мы с Поэтом и Гридиным стояли чуть в стороне. Санька Фидель с длинным тёмным плащом через плечо и в шляпе под Челентано ходил по кругу, напевая жестокий романс уголовной русской жизни.
- Лежу на нарах, как король на именинах и пайку чёрного надеюсь получить. Апрель стучит в окно, а сердцу всё равно - я никого уж не сумею полюбить…
Одно дело интеллигентно прочувствовать этот мотив, другое - испытать на собственной шкуре.
Я  сердито рыкнул. - Фидель, не сыпь нам соль на раны, у нас уже ничего не болит. Пацанам будешь эту душещипательную вермишель на уши вешать под гитару.
Тот визгнул истерично. – Чукча Ленин! Ну что ты всё время на меня наезжаешь?
- Пусть и апрель, но я уже не лежу на нарах. Хочу такой же срок оттянуться на Канарах.
Ещё один «артист», невысокий и полный не по-зековски, играл роль делового. Он был в черной летней зековской куртке со срезанной биркой. На таких же черных штанах были прошиты стрелки, грубые рабочие ботинки с ушитыми носками и подрезанными каблуками сияли чёрным золотом. Он часто щерился, показывая рандолевую фиксу в левом углу рта.
И вот снова распахнулась дверь, динамик вымолвил. - Митрофанов!
Фидель картинно поднял руку и ушел, как гладиатор на смертный бой.
«Артист» тоже картинно выставился. - Свобода! Нас примет радостно у входа.
- И братья хрен чего дадут! - хмыкнул кто-то ядовито.
- Таких она только и принимает, с не по-зековски толстыми харями.
Я спросил с издёвкой. - Вер*****! Перед кем хочешь себя крутым зеком показать?
- Сфоткаться хочу на память. Меня кореша встречают.
Антоша Трёп-трёп хмыкнул. - Яшка! Глянь на себя со стороны. Кем может быть зек с такой откормленной харей? Баландёром или стукачом.
- Ха-ха-ха...
Тот нырнул в толпу мужиков, недовольно буркнув. - Святославом меня звать.
- Если шнобель не святославный убрать.
Динамик снова вымолвил. - Вербицкий!
И артистичный Яшка метнулся в дверь.
Тут же раздался рёв контролёра. – А тебя Святослав Рихтер буду щупать, как хорошенькую ****ь. Или сразу выкладывай шарабашки.
- Бля буду, не брал, начальник!
- А я ****ью не буду! Снимай штаны! Шмонать по полной программе буду. 
Дверь закрылась, голосов стало не слышно, мужики загудели веселее…
Гридин вымолвил. - Пускай Троцкий и такой и сякой, но один лозунг его я и душой и сердцем воспринимаю. Без наций и войн! Тогда, может, и заживём без необъявленных войн.
- Ты становишься националистом.
- А ты, как Задорнов, эстрадным артистом! Стриптизируешь голый сюжет, как будто в нашей жизни ничего более существенного нет. Не глупопею, а бытопись уходящего времени надо создавать.
- Бытопись подразумевает хронологию. А какая может быть в Бардаке логика? Совсем тут другие лозунги.
- Ну-ну, провозгласи.
Нас слушали, кто-то ответил с издёвкой. - Жизнь не соси, а сразу откуси то, что перед тобой есть.
Тут уж и другие стали впрягаться в наш разговор. - День - но мой! Танцуй, - пока молодой!
- Мы только секс и политику жевали, и снова-опять времена Остапа Бендера проморгали, без нас даже помойки поделили, оставив нам  лишь ваучеры и пустые пирамиды от МММ.
Молодой парень и вовсе закричал. - Всем! Всем! Всем! Хрен вам банк! Продадим и кукиш!
- А что ещё на деревянные купишь?
- Зато миллионерами стали.
- Только вот равными возможностями нас так достали, что мы сами свои деньги воровайсам - мавроди отдали.
- Мавроди не лопух, он бабочек ловил, не мух.
Однако тут вызвали Замятина и, подняв всем руку на прощанье, он ушел в дверь свободы с нерадостным лицом, мне показалось даже с сожалением, будто сжился с неволей…
Меня толкнули, поэтому я и очнулся. Наконец-то позвали и меня. Я коротко глянул на не товарищей и шагнул в открывшуюся дверь, попав в короткий узкий коридор с массивной дверью. Загудел мотор механизма открывания, лязгнул запор винтовочным затвором, дверь медленно отошла. Я с трудом распахнул тяжёлоё полотно и очутился в таком же коридоре с широким застеклённым окном в стене. Офицер стоявший у окна отрывисто вымолвил:
- Сильнее захлопни.
Ещё двое контролёров выглядывали из боковой двери, где на выбор шмонали освобождавшихся. Я с силой потянул дверь на себя, она снова лязгнула винтовочным затвором. Контролёры отвернулись от меня, я подошёл к окну под бдительное око сержанта срочной службы за стеклом. Сержант сверил цепким взглядом мою физиономию с документом и сунул в прорезь пакет с листом бланка.
- Проверь по описи и подпиши.
Я подмахнул бумагу, не глядя, и сунул пакет в карман плаща.
Офицер коротко вымолвил. - Свободен!
Снова загудел электромотор. Дверь клацнула винтовочным затвором. Тут только в груди щемануло. Следующая дверь была обыкновенной, дощатой, и лучилась яркими солнечными зайчиками. Ломая захмелевшие чувства, я толкнул её от себя и вышагнул наружу. Но оступился на крохотном крылечке, узкой приступке и вылетел на тротуар, столкнувшись с прохожим.
Наконец и меня выпнули в Свободу-92 года.
Молодой мужчина поддержал меня и понятливо улыбнулся, определив мой «статус-кто», хотя я был одет довольно прилично даже с кейсом в руке.
- Поздравляю!
- Пока ещё не с чем.
- Да, - согласился он. - Работы нет. А если есть, не платят, - и пошёл дальше.
В небольшой толпе у штабного крыльца я не увидел ни одного знакомого лица. А нет, Замятин метрах в пятидесяти от меня глядел на небо, видимо разглядывая торжественно красивые кучевые облака.
Статная девушка в легкой летней куртке и длинной серой юбке, стоявшая на обочине у легковой машины вдруг глухо вскрикнула и стремительно пошла к нему. Замерла перед ним и некоторое время не могла ни чего выговорить, потом оглянулась беспомощно, махнув рукой стоявшему у такси мальчику лет трёх.
- Спартак! Ну, что ты? Иди с папой знакомиться.
И он пошёл к ним, такой маленький и неловкий. Геннадий застыл, взяв Валерию за руки. Сын для него, пожалуй, было уже слишком большим впечатлением, как, собственно, и неожиданное появление возлюбленной, которую, как предполагал он, отправили возвратом на зону.
- Гена, Геночка. Я это, я - Золушка твоя!
- Лера! Боюсь, что ты лишь мечта. И та не моя. Не схожу ль я с ума?
- Да я это. Я. И сыночек твой. Кассационную жалобу удовлетворили и отменили возврат на зону. Свободные мы теперь. Оба! Свободные! Через месяц обещали и тебе оформить документы. Мы сразу же на другой день свадьбы нашей всей семьёй улетаем в Израиль.
Геннадия вдруг странно повело. Он упал так неожиданно! Валерия едва успела подхватить круто изогнувшееся тело, забившееся в приступе эпилепсии. Без истерики она склонилась к нему, умело придерживая голову, позвала лишь.
- Папа! Ну что ты? Помоги.
Их обступили люди, закричали, было. - Скорую! Вызовите Скорую.
Но она отказалась. - Не надо. Не надо. Это эпилепсия. Сами справимся.
К ним подбежал рослый мужчина, они подняли вялое тело больного и занесли его в машину. Я не успел опомниться, такси стремительно уходило, злорадно мигая красными габаритными огоньками…
И тут мне так захотелось, чтобы он не уезжал в Израиль!
Хотя, нет, пускай уезжают. В России почти всегда хорошее не хорошим заканчивается…
Невольно я вспомнил мисс Шарп Теккерея, сравнивая себя с нею. Я выходил в тайгу русского рынка, эту ярмарку бесправия, ни кому не нужным, выбросив навязанный нам ещё коммунистами словарь морального кодекса. Оставалось только воскликнуть кощунственный для России лозунг.
- Да здравствует Дудаев!
А! О чём это я? Всё равно это не подвигнет тебя, первого свободного потомка послушного совка, защищать самого себя. Родители наши – пропившие достоинство с Великой той войны, бродяги стали чёрт-те знает, чьей уже страны. И мы до сих пор не можем дать чёткого определёния этой огромной стране, в которой живём. Тут и козе было понятно – меня, как и репинского каторжанина, дома не ждали…
И тут вдруг и меня как цунами захлестнула мечта! Ну, блин! Ко мне шла,  радостно сияя обольстительно минетной улыбкой, голубоглазая стройная блондинка. Неужели и мне такое дано, хотя бы на короткометражный сеанс русского кино?
Однако стоп! Несбыточной мечты мне ещё не хватало! Нет, нет, лучше выйти из этого потенциального скандала. На самом деле, зачем мне это? Лучше я вместо себя подставлю Поэта. Как раз в это время Шмакин выходил из КПП, не споткнулся  даже, с широчайшей нахальной улыбкой рисующегося братка катил ко мне. Но, увидав рядом со мной красивенькую женщиночку, круто осадил.
- Ништяк, Чукча Ленин, я покатил дальше. Вижу, тебе сейчас не до меня, встретимся опосля. 
А обольстительная женщиночка уже ко мне подошла…
Однако, хватит! Я решительно эту сцену отвергаю. Аннулирую вымечтанное спонтанно! Попросту в себя убегаю...
Итак. Новый кадр. Начали! Мотор!

… Стою за столиком-стойкой у ларька Бистро просто так. Что делать в рыночной свободе не знаю, пивко дешевое попиваю, по сторонам оглядываюсь и на ляфам исподтишка заглядываюсь. Однако нет у меня для них материальной причины, с ельцинским лимоном, что выдали мне, доступны лишь мечты. И что ещё хуже, я даже без жилья, только дачный скворечник и тот не мой, а Замятина. Так что живу я там буквально и натурально на птичьих правах. В общем, равнодушно встречает свобода меня. Всем до лампочки я. Одно хорошо, что лето не зима. К киоску подошла красиво загорелая  женщиночка.
- Й-ех! – вырвалось у меня. – К этому б пивку, да ту копчёную блондинку!
Женщиночка с немного помятым лицом глянула в мои мятущиеся глаза и совершенно раскованно ко мне подошла, я сразу понял, о недоступном она уже не мечтала, попросту – брала.
- И что мы имеем? – спросила она меня без обиняков, сделав пальцами характерный жест обозначающий деньги, потерла большой и указательный пальцы.
- Лимон только, - раскололся я, как перед крутым следователем. – Только что откинулся.
Она как-то устало с некоторой хрипотцой рассмеялась. –  А и я ещё не забыла зону. Пахан умер пока я на зоне была, мамка моя тут же в разнос пошла, молодого мужичка себе завела. Короче, места мне в отчем доме не стало, хотя она меня и не выгоняла. Я спецом сюда, к тюрьме, пришла. Клеймёная сроком. Понимаю. Только с таким же, как я, всё будет у меня. В натуре! Я же не дура. Что – почём и как знаю и без аханья пилюлины от жизни воспринимаю. У тебя лимон, а у меня – ага! Бюджет. Если не заалкашничашь, а будешь по нормальному пасти меня…
Она сделала паузу и докончила весьма конкретно не цензурными словами.
Во мне сработал инстинкт интеллигента. – Нет, нет. Уволь от этого меня.
Она с ходу согласилась. – Ай! Ладно. На пару недель твоего лимона хватит, пожалуй, если на водяру не будем тратиться.
- Без вина как-то не то.
- С сэмом будет самое то, - отрезала она.
Я понял её цену и предложил уверенно. – Ладно, ля-ля, жильё у меня есть тут в посёлке за железнодорожной линией домик. Пойдём туда?
- Уж не в Весёловку ли ты поведёшь меня?
- Ну, да. Друг за границу уехал и отдал мне домик с садом и огородом по дарственной. Вот только налог надо заплатить…
Я стал трезветь от этой проблемы. Хм! А стоит ли снова с такой вот, в натуре, натуральной мечты начинать? Надо бы вначале жизнь свою обустраивать.
Но она даже и подумать не дала. – Пойдем что-нибудь из жратвы в магазине возьмём, а сэм там, в посёлке найдём. Я там бываю и у кого хорошая самогонка знаю.
- Тогда пошли.
- Погоди. Пару резинок надо взять для безопасного секса.
- Бери сразу с десяток.
- Зачем? Трудно, что ли, водой сполоснуть?
Я был шокирован, и она это увидела. Приобняла, вдруг, меня, вымолвив:
- Извини! А вернее, потерпи. Дурь зековская ещё не прошла. Я стану хорошей, если ты по серьёзному будешь со мной жить.
Она нырнула с головой в оконце ларька. – Эй ты, хозяйка чужого товара, пару резинок с прибамбасами мне дай.
- С какими ещё прибамбасами? – не поняла её юная продавщичка. – Есть только со вкусом лимона и мяты.
- Гандоны мне надо с шарами или усами. Да ты чо, овца, не долбалась такими что ли никогда?
- Так бы и сказала, я думала жвачку тебе надо.
- Сама ты соска жевательная…
- Ой! А ты-то. Не знай только чего и кому ещё не жевала.
- Я-то кому захочу, тому кайф и подгоню. А вот ты только тому, кто тебя купит…
Послышался шлепок товара о прилавок и возмущённый голосок. – Забирай и иди! А то крышу позову. Не посмотрят что баба, наломают бока.
- Ха-ха-ха!
Я дёрнулся, было, от рефлекса прошлого воспитания, но так и не смог уйти – хочу если!
Да и она уже под руку меня брала…
В общем, как сюжет не крути, а женщину нам не обойти.