книга 2 - Восемьдесят седьмой год

 
                КУЗЪЁЛЬ

                ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ГОД.

-1-
- Гранатовый цвет. Гранатовый цвет на дороге. Мы уходим в рассвет. Мы уходим в рассвет по тревоге, - едва слышно доносились слова солдатской песни сквозь лязг и грохот железа несущейся по бетонной дороге бронеколонны…
Читавший вслух по тетради замолчал и на некоторое время задумался. Он сидел в солнечном заливчике среди южной буйной растительности на ворохе прошлогодней травы. В просвете между кустами виден был большой водоём с пляжными постройками. Но ещё не сезон, несколько рабочих разгребали там зимнее запустение. Бородатый, болезненного вида юноша вздохнул и стал читать:
- Но, на этот раз, их подняли не в рассвет, в пышущий зноем не утренний свет. В чёрные горы! Мрачно рассуждал, подражая прочитанному, в ставшей глумливой советской прессе, старший лейтенант Ерванд Керопян. Он тоже примостился на броне рядом с солдатами и, вцепившись в скобу, подрёмывал на ветерке. В отличии от своих дедов, воинов Великой той войны, афганы, как себя называли солдаты, воевавшие здесь, пели совсем другие песни. Керопян в такие минуты всё чаще и чаще размышлял о творившемся бардаке не только здесь, но и там, на родной земле. Он конечно не политолог, но уже чувствовал, чем афганский исход отразится на его стране. Не только чувствовал, видел. Видел изнутри, без коммунистических прикрас. Они выносили эту спрятанную здесь войну в свою страну. Война войнам рознь., здесь была религиозная, с её безжалостным фанатизмом, и мы её выносили на своих плечах. Да! И в военной науке есть такой термин – ворваться в  стан врага на его плечах.
Уже полыхнули мракобесием Фергана и Сумгаит, воевали в Карабахе, бузили абхазы и казахи. А главное, солдату-славянину, русскому, украинцу или белорусу по национальности, небезопасно стало выходить за ворота гарнизона в своих братских республиках. И дикие расправы над ними, оставались безнаказанными. Русскоязычное население начинало исход из мусульманских республик Советского Союза…
Читавший неожиданно замолк и стал настороженно озираться. Девушка в плавках и завязанной на животе распахнутой клетчатой рубашке устало тащила по траве отделанную бахромой торбу из мешковины и, кажется, проходила мимо. Измождённый юноша медленно отвернулся и снова стал читать вслух, но уже тише.
- Гранатовый цвет. Гранатовый цвет на дороге. Мы уходим в рассвет. Мы уходим в рассвет по тревоге.
Песня становилась слышнее, бронеколонна быстро гасила скорость, снова наваливалась жара, солдаты зашевелились.
- Сказали, не будем больше высовываться. А тут прём, как угорелые, не изобразив даже ложный маршрут.
- Говорят нам много, - завязывался разговор.
- В восьмидесятом мы уже должны были жить при коммунизме.
- И Мишка обещает к двухтысячному году всех квартирами или своими домами обеспечить.
- Не, но ведь можно жилья хотя бы настроить.
- Как и коммунизм построить в отдельно взятой семье.
- Коммунисты уже живут при коммунизме.
- Мамка пишет, в Застое часами стояли в очередях, а теперь - сутками. Вот-те, блин, и демократия!
- Ага! Демократия нужна нам, как воздух. Никак не надышимся горбачёвским трёпом о демократизации общества.
- И не нажрёмся, и не напьёмся. Поэтому в магазинах шаром покати.
- Не застой был у нас при Броневеносце, а застолье. Вот сейчас, точно, застой. Мужики уже тараканью морилку стали пить. Три пшика на кружку пива и - кайф!
Худенький солдат продекламировал. - Застольные герои стали мы. Нам перестройка видится лишь обустройством быта. Мы рыскаем в тайге очередей, выискивая чёрный ход блатного сбыта.
- И газеты почитать, тут у нас во всю идёт процесс примирения. А духи уже и днем лупят из безоткаток по военным городкам. Носу не дают высунуть.
Худенький пацан в форме, приподнялся и выкрикнул, чтобы быть услышанным.
- Раньше журналисты врали классно, а теперь гласно!
Но такая акина матата его товарищей не привлекла. Темно русый сержант, такой же могутный, как и офицер, осадил комсорга роты.
- Назаров, вечно ты впрягаешься не по делу! Придержи свои ораторские перлы для комсомольского собрания, - и обратился к командиру. - Товарищ старший лейтенант! На самом деле, куда идём?
- Пленных тигров освобождать.
- Это что еще за масть такая?
- Вот вы-то точно, не в масть!
Комсорг снова «впрягся» в разговор, вымолвив значительно, дескать, знает больше всех.
- Да дезертиры наши. Особисты за ними уже который год гоняются.
- Назаров! Вот ти  точна! Станэшь дэзертыр. А тэ ребята, хер в рот! своя родина нэ продаёт! - неожиданно вспылил, заакцентировав, обычно уравновешенный командир.
Солдаты примолкли на некоторое время. Их саперный бронетранспортёр по указанию регулировщика, встал поперёк дороги…
Появившаяся в этом уединённом месте девушка, видимо, обеспокоила инвалида. Читающий снова замолчал и стал настороженно озираться. Демократизация общества быстро пополнила, в общем-то, не очень многочисленные толпы советских бичей совсем молодыми бродягами, которых стали звать на западный манер хиппи, панками, а кого постарше - бомжами. Грабили и днём, не гнушаясь отбирать мелочь на мороженое даже у детей. Но бродяжка, кажется, забрела сюда одна и сейчас стояла в раздумье, видимо, собираясь остановиться в этом хорошо прогретом осенним солнцем и защищённом от ветра густым кустарником тёплом заливчике. Вздохнув, обросший волосом парень снова склонился над тетрадью, стал читать ещё тише, понизив голос: 
- Бронеколонна разворачивалась, уходя по просёлочной дороге в горы. Перед ними образовалась небольшая автомобильная пробка. Но смотреть им было неинтересно. Ни одного женского лица, только несколько бесформенных фигур в паранджах сидели в несуразных пассажирских люльках на кабинах «борбухаек», длинных автобусах со снятыми крышами. Пассажирский салон предназначался для клади и был забит ею доверху. Только в стоявшем рядом разбитом Джипе без кузова сидела накрытая тонким покрывалом рослая молодая женщина. Кто-то из солдат тоскливо запел:
- Ну, разве здесь закончишь к лету, когда тут все за них, - и вест, и ист.
И я спросил у комполка, зачем мне это? А он мне, ты же воин - интернационалист.
- Заканчиваем, ужо, - баснул глумливо сержант. - Пришли по просьбе, уходим восвояси.
- Похоже на предательство.
- А если друг оказался вдруг?
- В натуре! Не война, а базар. Купи-продай, одним словом.
- Мишка Меченый наверно с Афганистана берёт эту новую модель социализма.
Кто-то и вовсе вскрикнул. – Кавказ, в натуре!
- Ага! Наживайся, пока Горбачёв!
Кто-то и вовсе высказал мрачное предположение. - Бля буду! Скоро и мы своих духов по памирским и кавказским горам будем гонять.
Не поддержанный товарищами певец снова пропел с надрывом:
- Эх, где же ты, моя любимая Россия? И зачем я оказался тут?
Керопян приподнялся, оглядываясь, скользнул взглядом по рядом стоявшему джипу. За рулём и на переднем сиденье сидели афганский и советский офицеры. За ними щуплый юноша в джинсовом костюме и рослая молодая женщина. Она и вскочила, сдернув покрывало с головы поймав взгляд офицера на бронетранспортёте.
- Эдик! Слён! Элефант!
Но бронетранспортёр в это время круто развернулся по указанию регулировщика. Керопян перевалился на другой бок. Мелькнуло знакомоё лицо. Но машина нырнула в густой шлейф пыли, их затрясло на ухабах, пришлось сильнее вцепиться в скобу. А когда они вынырнули из пыли, выйдя на ветер, автострада была далеко.
Керопян громко вскрикнул. - Кет Виллер приехала. Значит, жив Андрей! Жив! – и запел, неожиданно для всех, гортанную песню горцев Кавказа…

-2-
Инвалид прекратил чтение, рядом слышалась тихая возня и шуршание жухлой травы. Он оторвал взгляд от тетради и медленно повернулся на посторонние звуки. Совсем смешался, увидев рядом девушку с обнажённой грудью. Она сидела совсем рядом на сене, широко расставив согнутые в коленях ноги. Великоватые плавки подвернулись, выставив всё! Он дрогнул взглядом от вида нежной припухлости девичьей плоти в обрамлении редких белесых волос и стал неловко поправлять трусы, застеснявшись своей бледности и худобы. Неброская, но какая-то мечтательная, под кайфом что ли, девушка мягко сияла огромными ясными глазами, без стеснения набивая папиросную гильзу, косяк, табачной смесью с ладошки.
Парень произнёс с угрюминкой. - Зря меня кадришь. Я инвалид и сам копеечки считаю.
- А я, типа, не за этим к тебе подошла, - ответила она, всё так же ясненько улыбаясь.
Голос был немного глуховат, но женственен. Выглядывавшая из-под плавок туго сжатая щелочка половых губ завораживала инвалида, как кролика перед удавом. И девушка тут же подметила это.
- Тебе нравиться смотреть на голое женское тело, - просмеялась она не обидно и, откинувшись на спину, сняла плавки, оставшись совсем голой, прилегла, обольстительно изогнувшись.
Теряясь ещё больше, он с трудом выговорил, заикаясь и пряча глаза. - Чего ты от меня хочешь?
- Я вижу, ты болен и одинок и решила помочь тебе.
- Я сам восстаю понемногу. Правда, не знаю, зачем это мне нужно.
Она сделала первую затяжку с характерным хлюпаньем и, медленно выпустив дым, произнесла.
- Я тоже не вижу смысла в этой жизни. Давай, поищем его вместе.
- На это у меня попросту не хватит здоровья.
Девушка прикрыла глаза, наполняясь кайфом после второй такой же глубокой затяжки. Тело было худенькое, но по-женски привлекательно, и он заметался взглядом.
- Ну, не скажи, - возразила она. - Возможно, жизнь на природе исцелит тебя. Да и лучше умереть среди друзей, чем в самой распрекрасной лечебнице.
Он хмуро объяснил. - Мой случай ещё хуже.
- А что с тобой?
- По весне ещё молодой жизни опадают последние листья надежды на нормальную жизнь в этой стране.
Она глянула на него и вымолвила предостерегающе. – Не уходи в тончак.
- Мало того, что неправедно осудили, меня еще по ошибке вместо другого зверски избили контролёры в тюрьме. Смещен грудной позвонок. И голова не совсем в порядке, иногда случаются приступы эпилепсии.
- Да, о какой можно говорить демократии, если правоохранительные органы по-прежнему нас не охраняют, а только карают, оставаясь безнаказанными?
Инвалид горько улыбнулся. - Да нет. На этот раз советское правосудие хоть как-то проявило себя. Контролёров выгнали со службы, меня амнистировали по болезни, дав минимальную пенсию, рабочего стажа у меня всего-то три года. Ко всему, родители мои умерли один за другим, когда я отбывал срок заключения, и квартира перешла другим. Я оказался бездомным и теперь обитаю в Доме Инвалидов.
- У тебя совсем никого нет? Ты здесь живёшь?
- Нет, здесь я в санатории и завтра мой срок пребывания заканчивается. Всё-таки демократия понемногу срабатывает, дали и мне не блатному путёвку «на юга». Правда, не в сезон,  а всё же. Раньше тут отдыхали только заслуженные. По рангам, конечно…
Девушка вновь затянулась папиросой и неожиданно предложила. – Идём в мою семью.
- Я хоть и инвалид, но не ребёнок.
- Снимись с тормозов! Мужем тебя зову в семью
- Кто ты?
- Пиппл. Волосатая. Тусовочная герла, как нас зовут в своём кругу. Я просто человек и просто хочу тебе помочь, - выдала она хипповское кредо и добавила после короткой паузы. - Мы подбираем брошенных кошек и собак, а ты - человек.
- О какой семье ты говоришь? - спросил он, уже догадываясь. - Это когда все со всеми?
- Ну, да, - осияла она его своим лучистым взглядом. - Я люблю всех, все любят меня.
Подсела к нему вплотную, протягивая папиросу. – Шмальни, это тебе не помешает.
Но руки его плохо слушались. Тогда девушка обняла его по-матерински и, как ребёнка из соски, стала поить кайфом. От прикосновения девичьего тела и упругих грудей, инвалид на некоторое время окостенел. И, когда немного справился с волнением, не удержавшись, поцеловал её после затяжки в изгиб шеи.
Испугался, было, но она опять поощрительно просмеялась. - Делай, что тебе нравится.
Он просунул руки ей под мышки, огладил спинку, с дрожью ощущая нежную упругость грудей, и надолго застыл, ухватив ладонями упругие ягодички. Прижался, словно наполняясь здоровьем её тела. Потом снова засосал дыма с воздухом, спросил, с трудом перебарывая неловкость от захлестывавшего всё его существо желания.
- В чём смысл вашего протеста?
Она так ясненько посмотрела на него!
- Мы не протестуем. Мы - празднуем. Жизнь должна быть не в лом, а в кайф.
В этом что-то было, он задумался. Но близость женского тела будоражила, он уже не знал, от чего больше пьянел, от анаши или от неё. Снова прижался уже губами к её грудям и задрожал, простонав что-то нечленораздельное. Она наткнулась вдруг на его твердость, тут же схватила ладошкой без малейшего стеснения напряжённый член и сняла с него трусы, посмотрев туда.
- О! У тебя с этим всё в порядке. Если я факаюсь, значит - живу!
Стала медленно заваливаться на спину, затаскивая его на себя. Вправила. Сама напряглась, наполняясь желанием. Но ей пришлось самой двигать бедрами. Спина его с трудом разгибалась, отзываясь от движений острой болью между лопаток. Член то опадал на короткое время от резкой боли, то она сама его теряла, изогнувшись мостиком. Это было и трудно и неудобно, она только распалилась и вскоре устала. Опустилась под ним на спину, мягко огладив, потрепала гениталии, остановив бесполезные попытки к соитию.
- Погоди. Догонюсь пальчиком и потом сделаю тебе хорошо по-другому.
И ему до того стало обидно своей беспомощности! Он махнул бёдрами, как надо. Всё вдруг взорвалось в нём ядерным взрывом и швырнуло с неё в траву.
Герла тут же склонилась над ним. - Эо, ты! Типа не умирай. И всё такое, типа, прекращай. Вставай! Вставай!
Он сразу же очнулся и неожиданно легко сел. Боль в спине уходила облегчающей волной.
- Тебе стало лучше!
Это было написано на его лица. Осторожно, ещё боясь боли, он повёл плечами и, обняв, поцеловал её в губы. И она отозвалась, да так! Всё вновь напряглось в нём с удвоенной силой. Герла была рада больше него.
- Теперь убедился? Если я факаюсь, значит, - живу!
Он спросил, уже веря в свои силы. - Как тебя звать?
- Солнышко!
Она на самом деле грела, он даже отстранился немного, чтобы лучше ощутить сияние её глаз.
- А тебя? - спросила она, когда он уже уверенно задвигал бедрами, ощущая упругость и сжатие желающей его плоти.
Солнышко блаженно уходила в свои женские ощущения, закрывая глаза. И его осенило в накатывавшем облегчающей волной оргазме.
- Тузик! Подобранный тобою пёсик.
- Хорошее имя, - прошептала она и задвигалась энергичнее с тихим протяжным стоном, захватывая и его чувственным оргазмом...
Всё выплеснулось из него. И боль тела, и горечь испоганенной души. Он вновь становился человеком...
Потом он приподнялся над нею и заглянул в лучистые, мерно сияющие только что полученным удовлетворением глаза. - Солнышко, я иду с тобой.
- Попутного хайра нам в спину, - вяло, в своей манере, откликнулась она.
- Но я не хочу такую первобытную семью. Любить всех, это...
Солнышко фыркнула язвительно. - Но я люблю, не зная кого. Его, его и его...
Он растеряно замолчал. Она снова фыркнула.
- Тузик, не уходи в тончак и обходи крутняки. Иначе не будет нам попутного хайра.
- Но сейчас к венерическим заболеваниям прибавился ещё и СПИД. А это уже неизлечимо.
- А жить, старея, разве лучше?
Ему опять нечего было сказать.
- Тузик, ты лучше пиши. Читай. Мечтай. Отрывайся. И поменьше с этой жизнью соприкасайся.
Он спросил несмело. – Будешь слушать?
Солнышко лишь кивнула головой и закрыла глаза, плавая в балдёжной нирване.
Невольно вздохнув, Тузик стал читать по тетради, выговорив вначале заглавие.
- ЗАЧИСТКА.
 
-3-
…А в это время, в неширокой, крутой лощине у дороги, куда стремительно мчалась бронеколонна советских войск, по заминированному косогору перед постом афганских сорбозов ползали, маскируясь, два лохматых оборванца. Чернявый юноша едва удерживал в руках мину, борясь с накатывающим на него приступом лихорадки, явно, с большим трудом удерживал механизм взрывателя. Седой заметил это и негромко зашамкал беззубым ртом.
- Салям! Забейся в щель и бросай мину. Я уйду, а ты оставайся здесь, дескать, погиб. Потом выйдешь к сорбозам.
Тот уже клацал зубами, с трудом выговаривая слова. - Прощай, командир! Не могу больше находиться в бесконечном рабстве. Ухожу...
- Тебя мама ждёт.
- Всё равно особисты пристрелят. Сам говоришь, свидетелей подлости не оставляют в живых.
- Говори, как я учил. Не дошёл ты до той тепы ненужного героизма. Ранило по пути. Очнулся у духов.
- А если моджахеды проверят?
- Не решатся духи зайти на минное поле. Да и сорбозы обязательно проверят причину взрыва. Бросай мину! Бросай, Салимов. Бросай…
- А ты?
- Командир уходит последним...
И тот послушался, швырнув мину, Седой тоже кувыркнулся в камни. Раздался взрыв, тут же сдетонировали ещё и ещё. Едва прекратился камнепад, Седой вскочил и заполошно заметался, но упал во время, сверху забил ручной пулемет. Теперь он пополз, извиваясь меж камней большой безобразной ящерицей. Добрался до узкой дороги и, махнув через неё к противоположному склону, стал ловко забираться наверх. Пулемёт продолжал бить наугад, создавая лишь небольшие камнепады…
На небольшой окружённой нависшими скалами площадке трое моджахедов встретили Седого неприветливо. - Да что тебя не разорвало, как Сашка?
- Ему сам шайтан помогает.
- А он и есть брат шайтана, Акшайтан.
Седой с идиотским выражением смотрел на них некоторое время непонимающе.
- Уважаемые воины справедливости, зачем вы так говорите?
Но те его слова игнорировали, продолжая говорить о своём. - Что скажем, где Хайк?
- Шайтан забрал.
- Хайк погиб за правое дело ислама, - вымолвил идиот с детской обидой, спросил, шагнув ближе к старшему. - Уважаемый Курбан-заде, я принёс тебе шесть мин, за которые ты обещал дать мне дозу гаша и лепёшек.
- Идиот, а кайф понимает.
Старший намахнулся на него прикладом автомата, Акшайтан отскочил к каменной стене.
Часовой всё ещё находился наверху, он крикнул. - Слышу какой-то странный отдалённый гул, будто сюда мчит большая бронеколонна.
- Проводник Бахрам, тебе это показалось. Кому нужна эта богом забытая крохотная долина с нищими дехканами?
Один из воинов проворчал, укоряя всех. - Жадные ишаки! Хотели на минах заработать, а можем потерять головы. За пленников хорошо заплатили исламскому комитету, с нас строго спросят за них.
- Надо уходить, сорбозы обязательно проверят причину взрыва, - снова подал голос проводник Бахрам.
- Вот и хорошо, - ответил старший. - Скажем, что пленники побежали к ним, и нам их пришлось застрелить.
- Курбан-заде, ты хочешь убить и Акшайтана? А как же те двое, что остались в кишлаке?
- Они больные и не способны к трудному пути по горам.
Курбан вскинул автомат, беря на мушку Седого, и тот поднял голову к небу, поняв, что настал смертный час. Лицо его просветлело, он глубоко вздохнул и произнёс напевно.
- И ни кто не узнает, где могилка моя...
Автомат в руках Курбана дрогнул, он не смог сдержать возгласа удивления.- Да он совсем не сумасшедший. Значит, это он подавал световые сигналы шайтан-арбам, когда они громили нашу базу.
Раздалась длинная автоматная очередь, но не от того, от кого её ожидали, моджахедов разметало по всей площадке, они забились в предсмертных конвульсиях, поворачивая удивлённые и в смерти лица к вершине скалы с которой спрыгнул часовой и стал добивать бывших товарищей одиночными выстрелами.
Закончив жестокое дело проводник Бахрам осмотрелся, Седого на площадке не было. Тогда он крикнул по-русски:
- Саид Паланг! Нет бояться. Я тивой дурук. Принёс тебя свобода. Вихады.
Он даже отставил автомат и развёл руки. - Бери оружье. Ходим к своим.
Акшайтан появился сзади и в прыжке сбил с ног доверчивого разведчика, ловко связал ему руки и усадил в тени под скалой. Пришёл в себя Бахрам не сразу. С недоумением наблюдал, как тот стаскивает в кучу убитых моджахедов, устанавливая на их тела мины. Спросил, когда встретился с ним взглядом.
- Ты не хочешь возвращаться на родину?
- У меня её украли, - зло ответил седой.
- Саид Паланг ступил на тропу предательства?
- Предали меня и моих солдат.
Бахрам вскрикнул возмущённо. - Разгром агитколонны своими же самолётами, гнусная ложь врагов Саурской революции!
- Это произошло на моих глазах, поэтому я и убедил оставшихся в живых солдат сдаться в плен.
- Вам ничего не грозит, дезертиры получили помилование. А ты и в плену вёл себя достойно, я доложил советскому командованию, что это ты выведал явки подпольного исламского комитета и подавал световые сигналы вертолётам при налёте на базу духов. Кроме того, в вашей стране сейчас происходят большие перемены.
- В стране дураков постоянно происходят перемены, от которых народ становится ещё дурнее.
- В Советском Союзе перестройка. Партия признала свои ошибки и теперь строит социализм с человеческим лицом.
- Только этот социализм с человеческим лицом будут создавать всё те же люди без человеческих лиц.
Бахрам опять вскрикнул. - Ты говоришь, как враг своей страны!
Седой закончил минирование и присел рядом с ним, набивая трубку табаком. Раскурил и, сделав несколько затяжек, развязал ему руки, буркнув с угрозой.
- Без глупостей, Бахрам, я мастер рукопашного боя. Своего спасителя убивать я не намерен и отпущу тебя, когда ты приведёшь меня в городок и покажешь дом где находится явка исламского комитета. Можешь продолжать разведку, скажем, что попали под обстрел вертолётов. Все, кроме нас с тобой, погибли.
- А те двое, что остались в кишлаке?
- Мы их тоже заберем с собой.
Седой замолчал, настораживаясь, уже явно слышался, пока ещё отдалённый, но явственный грохот железа и шум моторов. Он метнулся к обрезу обрыва, из-за крутого поворота вылетали бронемашины, несущиеся по дороге на предельной скорости.
Бахрам тоже подполз к нему и вымолвил удовлетворённо. - Я их уже освободил!
- Ты их убил! - вскричал яростно Акшайтан.
Бахрам снова повторил. - Я их освободил.
- Свидетелей подлости не оставляют в живых.
- Ты отравлен лживой вражеской пропагандой.
- А ты зомбирован красной идеологией! Не понимаешь, что стал не защитником, а палачом своего народа.
Видно у молодого афганского чекиста-хадовца были уже сомнения. Он неожиданно закрыл лицо руками и заплакал, скорчившись на земле ребёнком в утробе матери. Акшайтан лишь горестно хмыкнул, стал смотреть тяжёлым взглядом на несущуюся по дороге бронеколонну советских войск...

-4-
Здесь ущелье заканчивалось узким каньоном, в котором терялась дорога, машины стали тормозить и остановились вскоре, рассыпавшись перед пещеристыми скалами наверху. Вышли саперы, пустив проводника с собакой вперед. Пошли косым клином по узкой дороге теряющейся в каменном нагромождении скал, как комбайны на гигантских полях Целины. И только один дозорный БМП двинулся за ними, соблюдая дистанцию. Люка броневика были распахнуты, солдаты примолкли, настороженно разглядывая каменное нагромождение, в которое они заходили. Рыжеватый дубинистый сержант на переднем сиденье рядом со скуластым водителем-казахом дрогнул от резкого гортанного голоса в наушниках шлемофона:
- Ерёмкин! Тьфу, черт! Двадцать второй! Тормознись, что-то не то, проверю по следам траков.
Водитель сбросил газ, они остановились. Тут же раздался голос комбата:
- Глыба! Лазурит твою мать! Не бди чрезмерно. Давай, давай, шевели своих чистильщиков, время поджимает.
- Нэ нада, камандырр, высэм даватт, бистра истрэпешься, - заакцентировал нарочито кавказец.
Водитель и сержант Ерёмкин фыркнули смешливо, их тут же спросили из десантного отделения.
- Чего там смешного услышали?
- Да Керопян комбата как бы ****ью обозвал.
- А так оно и есть. Честных замуж не берут, умным должность не дают.
- И сейчас у нас всё та же интернациональная акина матата. Всё те же мартышки, ослы, козлы нам косолапым мишкам перестройку в глаза втирают.
Напряжение было снято, солдаты шумно задвигались, закурили разом свои термоядерные сигареты без фильтра, которые даже нищие афганцы не могли курить. Тем временем минный разградитель исчез за поворотом, вскоре показался идущий им навстречу глыбистый офицер в каске и бронежилете, шел как-то небрежно, насвистывая весёлый мотивчик.
Кто-то из солдат вымолвил. - Вечно, эти черножопики выпендриваются. Идёт, как по бульвару Распай в Париже.
Но Еремкин сердито одёрнул солдата. - Глохни, салабон! Глыба - правильный командир.
- А что он, будто, на ****ки собрался?
- Глядит, где духи кефир пролили, чтобы мы яйца свои не подпалили.
- Зачем им солярку проливать?
- А чтоб собачка фугас не унюхала.
Офицер остановился, не дойдя до них шагов семьдесят. Не курящий, вынул ярко-красную пачку Примы и, выудив из нее видимо последнюю сигарету, бросил под ноги, прихлопнув сапожищем сорок последнего размера. Прикурив, уже резвее пошел к ним. Сержант высунулся из люка, Керопян сунул ему дымящуюся сигарету в рот.
- Секёшь, Ерёмкин?
- Ага! Взрывоустойчивая мина. Пройдёт несколько броников. И бац! Ловушка захлопнулась.
- Будет такой же фугас и на выходе из ущелья. Разминировать не дадут, чувствую перекрестье прицела между лопатками. Давай, Игорь, дуйте к Ермолаеву, подстрахуете моих чистильщиков. Борис зафлажкует мину, а вы её бац-бац! Но чтобы не мимо. Как у тебя Яшка-артиллерист?
Ерёмкин повернулся в десантное отделение и ткнул в ногу высоко сидевшего оператора.
- Петро, как? Справишься?
Перед ним тут же выставилось веснушчатое лицо Иванушки-дурачка, вымолвило с мужичьей солидностью. - Попрогвам!
- Я тебе, блин, попрогваю, - взъярился сержант. - До конца моего дембеля будешь жить половой жизнью, если не долбанешь этот фугас.
- Ну, казал же! Чо, психовать?
- У, лаптёжник пензенский.
- Сам тоже оттэда!
- Глохни, Пачелма из Медкерея!
Керопян тронул Еремкина за плечо, поторопил. - Давай! Давай, Игорь. Только флажок мой не сдуйте.
Медленно, накатом прошли над бумажным флажком и вздохнули разом облегченно. Дальше покатили веселее и вскоре нагнали медленно идущий расчёт сапёров. Здесь его офицеры не могли видеть, и Ерёмкин выскочил из БМП, подошёл к идущему последним могутному не по возрасту темно-русому сержанту.
- Ну, как Боря, оно ничего?
Тот коротко глянул на него замутненным от усталости взглядом, глухо вымолвил. - А ничего. На-на нах! Ущелье кончается. Никак мину не надыбыем, хоть тресни!
Солнечные лучи сюда не проникали, однако с сапёров пот катил градом, просолённые гимнастёрки коробило белесой жестью. Кроме оружия они были обвешаны всевозможными приспособлениями. Чего стоило нести на себе одни только трёх пудовые бронежилеты-тюфяки. И горшки железные на голове больше мешали, сползая то на лоб, то на затылок. Сапёры шли опасным путём с внимательной неторопливостью, очищая другим дорогу жизни. И под обстрел попадали первыми, сапёры были вожделённой мишенью для моджахедов, за них платили больше, чем за обыкновенного солдата.
Ермолаев снова поднял на друга усталый взгляд и выматерился. - Дубина! На-на нах! Свали, не отвлекай.
Ерёмкин остановился, поджидая свой БТР, стал настороженно осматривать расширившееся ущелье, часто поглядывая на бредущих сапёров…
- Камандыр! Сматры! - крикнул ему водитель казах.
Но он уже сам видел, цепенея от напряжения. Присевший сапёр, разгрёб руками мелкое каменное крошево и застыл, затравленно уставившись на сержанта.
- Будулай! Глянь, чернеет вродь бы...
- Она! - выдохнул Ермолаев.
Не показывая виду, не спеша, направился к солдату. Но у того не выдержали нервы, он шарахнулся в сторону.
Будто нутром, почуяв опасность, сержант зычно крикнул. - В укрытие! - и нырнул огромной рыбиной к опасному месту, опередив гулкую пулеметную очередь.
Воткнул металлический штырь флажка, и взлетел...
Но до камней обочины не дотянул, упал сбитой птицей, оросив дорогу гранатовым цветом. Ерёмкин запоздало кинулся к БМП, увидав, что саперы потащили обмякшее тело сержанта в укрытие. Весь батальон уже лупил из всех видов оружия по пещеристым скалам наверху. Вокруг гремело и грохотало от густого камнепада. У него посыпались искры из глаз, резкая боль резанула в руке. Он уже терял сознание, когда солдаты затащили его в машину. Тут же сделали укол, он стал понемногу приходить в себя. БМП пятился назад по команде целившегося во флажок оператора. Голова Игоря гудела, кисть руки безобразно раздуло, но он тут же забыл о боли. Солдаты тоже замерли, не сводя глаз с флажка.
Кто-то шептал. - Петя, не подкачай! Давай! Давай, Разов.
Ерёмкин взвыл. - Петька! Земляк ты или не земляк? Не опозорь Пензу! Если долбанешь этот фугас, до дембеля от нарядов освобожу. Полы мыть даже по графику не будешь. Борька не только земеля, друган-однокашник мой.
- Не замай Пензу! - прорычал Петька-артиллерист. - Дай ещё чуток отойти.
Вдруг звонко вскрикнул. - Пенза! На-на нах! За Будулая! Получай, суки бородатые!
Перед ними вспыхнул дымно огненный смерч и стал медленно, как в замедленном кадре оседать. Наушники взревели озверело, Ерёмкин дернулся, как от удара, сбросив шлемофон с головы.
Орали и солдаты его отделения. - А... Ва... Ма...
Игорь застыл от запульсировавшей боли в тряской гонке. Мелькнули сопки, особенно сильно подбросило на высохшем русле ручья. Но вскоре машина пошла плавно, выйдя в степной простор, понеслась к небольшому утопающему в зелени кишлаку. Затем отвернули влево, обходя кишлак околицей, машина стала гасить скорость. В наушниках звучал только голос комбата.
- Марш! Марш! Не церемонится! Раздавим осиное гнездо духов!
Но всё было спокойно, селеньице без движения. Из ущелья выскакивали последние машины, охватывая кишлак плотным кольцом. Комбат продолжал кричать, не был он для них батей, слишком уж фанфаронился.
Солдаты морщились. - В малосемейке с бабами, наверное, научился лаяться.
Но тут последовала команда. - Пошёл на зачистку!
Солдаты полезли наружу, Ерёмкин оставался, глянул строго на коренастого ефрейтора.
- Ты это, Кротов, смотри, не геройствуй. И сопли не жуй, командуй по-уму.
- Всё ништяк будет, Дубина! Выздоравливай.
- Не базарьте, что я выходил из машины. Камень влетел в распахнутый люк.
- Да мы чо, лажанутые? Выздоравливай командир.
- Может, какую-нибудь там сестричку в госпитале зачистишь?
- Много нас таких Иванов, особенно в госпиталях.
Солдаты ушли, водитель с оператором продолжали говорить.
- Повезло тебе крупно. Подлечишься и как раз дембель.
- Отъешься, мордатым, как с курорта, домой придёшь.
- Типун тебе на язык!
- Точняк! Сложный перелом. А это надолго. Какой смысл держать тебя здесь, итак госпитали переполнены
- Ну, ладно. Если не вернусь, не поминайте лихом
- Дубина! Хороший ты мужик, обиды на тебя не держим. Так что давай, не переживай, может, выпьем ещё на гражданке, - проговорил Петя Разов. - Мы земляки с тобой. Я, хоть, с деревни, но, дай бог, встретимся.
А комбат продолжал бесноваться, слышно было из лежавшего на сиденье шлемофона.
- Дружнее! Дружнее! Не терять локоть товарища! Артиллерия! Глаз не спускать с прицела. Сорокин! Что там у тебя? Лазурит твою мать! Смелее, давай!
Ерёмкин был растроган грубоватым, но уважительным прощанием с товарищами по оружию. Петька протянул водителю индивидуальный пакет
- Султан, сделай ему ещё укольчик. Нам, кажется, кайф не понадобится, мирные здесь духи.
Казах повернулся к Ерёмкину и сделал укол, Петька продолжал говорить с добродушной завистью. - Нормально подковали. Твоя последняя война. Мама дождется сына.
Люка оставались открытыми, Ерёмкин смотрел, как последние солдаты исчезали в зарослях без единого выстрела.
- Обошлось вроде, - заметил и Султан, закуривая, сунул Игорю сигарету в рот, стал прикуривать другую для себя.
Еремкину становилось лучше, он забеспокоился. - Как там Борька?
- Да, - протянул Петя. - Кровь фонтаном хлынула. От самого плеча.
- Задело, вроде, серьёзно. И я видел.
Игорь стал выбираться из машины, устраивая ремень автомата на плече для стрельбы здоровой рукой.
- Дубина! Куда ты?
- Да, не, пойду. Посмотреть надо, как там Будулай. Развезут по разным госпиталям, и не узнаю, что с другом.
- Погоди, пусть хорошенько зачистят. Мало ли что?
- Да нет, мирные здесь духи. Пойду, чисто вроде.
Еремкин вылез из люка, взяв автомат на изготовку, повернулся к ним. - Ну, давайте! Не держите обиды. Служба.
- Да не, Дубина. Ты у нас ништяковый командир. Как Крот себя поведет?
- Пиши, Игорёк!

-5-
Очарованный тёплым прощанием, Ерёмкин направился к ближайшей улочке, пошёл вдоль дувала. Уже слышались крики, женский и детский плач. Мужчин и даже подростков сгоняли к выезду из кишлака на большую поляну, где они цепочкой проходили мимо бронетранспортера афганских чекистов, в котором сидел невидимый лазутчик и указывал, кого надо арестовать. Мужчину тут же выдергивали и, связав руки, отводили в сторону, где уже сидело на корточках несколько его товарищей по несчастью. Всех их ждала смерть без суда и следствия, тут же на околице.
Игорю пришлось задержаться, пропуская большую группу сгоняемых на проверку. Солдаты довольно гудели. Обошлось, вроде. О раненом сапере они не знали, уже что-то выменивали, маклевали, перемигиваясь с афганцами. Некоторым вообще нравилось чувствовать себя эдаким Рембо, мановением ствола направляя испуганные толпы людей в заданном направлении. Вдруг рядом, за дувалом послышались громкие крики и бряцанье оружия. Игорь обернулся. В маленький глинобитный домик стучались три солдата, выкрикивая заученные фразы на афганском языке.
- Выходи! Проверка документ.
За хлипкой дощатой дверью зазвенел на высокой ноте старческий голос. Никто никого не понимал. Лобастый малышок подшагнул ближе.
- Он ещё возникает, шайтан старый! - и шарахнул по двери прикладом автомата.
Она разлетелась вдребезги. Солдат задержался на пороге черного проема, глянул на товарищей.
Снова крикнул. - Выходи! Проверка документ
Это был кадр из ужастика. Темная, костлявая рука самой смерти высунулась из темноты дверного проема. Сверкнул полированный полумесяц серпа. Жуткий хруст раздираемой плоти потряс всех!
- Мама! - взметнулся к небу отчаянно звонкий мальчишеский вопль.
Солдатик отступил назад и, изогнувшись, упал на спину, разметав кровавые ошметья внутренностей. Перевернулся и стал поджиматься, завыл на глухой ноте. Его товарищи стояли в оцепенении, подбегали ещё.
Кто-то закричал пронзительно. - Стасу живот распороли!
Сразу несколько голосов заревели истошно. - Нету здесь мирных! Мочи всех подряд!
- Дави сук бородатых!
Кто-то грозно крикнул. - Ложись!
Все попадали. Сразу несколько взрывов гранат развалили глинобитный домик на куски. Солдаты снова вскочили на ноги, рассыпались по кишлаку, круша всё подряд. Раздалось ещё несколько взрывов, затрещали автоматные очереди. В нескольких местах поднялись густые клубы дыма. Среди солдат заметались офицеры и прапорщики, вырывали у них оружие, сбивали с ног, пытаясь образумить.
- Прекратите! Пересажают мудаков!
Но всё было бесполезно, справиться с ними командиры не могли.
И лишь старший лейтенант Керопян нашёлся, крикнул зычно. - К бою! Противник по фронту! По машинам!
Такую команду на войне нельзя не выполнять и солдаты тяжело затопали к бронемашинам.
Наконец стало тихо и спокойно. Офицеры собирались у бронетранспортёра хадовцев, направился туда и Ерёмкин в поисках командира сапёров. И вскоре увидел его, но пришлось остановиться не доходя. Старший лейтенант нависал глыбой, оттесняя аккуратненького капитана в не выцветшей полевой форме от двух измождённых оборванцев в драных халатах.
- Ти что, чижик, нэ поняль? - нахально теснил капитана Керопян. - Гаварыт хочу со своим бившим курсантам из учебки.
- Никаких разговоров! Это дезертиры!
- Ти сам дэзертир, сбежаль от войны в штаб!
- Керопян! Прекрати скоморошничать!
- Ти сам обезьян в форме! Атайды, сказаль, гаварытт буду.
Капитан затравлено озирался, но собиравшиеся поодаль офицеры старательно показывали им спины, оживленно что-то обсуждая.
Он вскрикнул. - Это форменное безобразие!
Эдик наступил сапожищем ему на ногу, охнув, штабной офицер отскочил.
Керопян подступил к пленным. - Жив Стриженов?
- Тай нэ дойшлы мы до той теппы ненужного героизма, - ноющим голосом заговорил светловолосый исхудалый богатырь. - Ранило по пути. Очнулись у духов. Так вот и бедуемо з Костиком в этом кишлаке.
- Ковтун! Мне только не гони. Или забыл меня? Я вас минному делу в учебке обучал. Я друг Стриженова. Глыба - Слон! Жив он?
- Тай не знаемо мы ни чого. З нами какой-то Акшайтан був, себя не помнит. Не по-нашему говорит. Увели ещё ночью с Салимовым куда-то. И нас тоже собирались уводить. Но что-то не взяли. Больные мы...
Раздраженно шаркнув ногой, Керопян подступил еще ближе к ним и спросил уже тише.
- Что случилось у вас? Говори. Я специально в Афган напросился, друга искать.
Ковтун глянул на офицера с надеждой и вымолвил. - Нам бы Батю ввидэти...
Эдик снова шаркнул сапогом по каменному крошеву и нахмурился. Последнюю фразу капитан услышал и крикнул злорадно.
- В психушке ваш Батя!
Пленные переглянулись и поникли, клоня головы.
Керопян спросил тихо. - Акшайтан - это капитан Андрей Стриженов?
- Та не знаемого мы ни чого, - снова заныл, будто заученный текст Тарас Ковтун.
Проговорил и Костик. - Жили, отрезанные от мира всего.
Еремкин шикнул опасливо. - Товарищ старший лейтенант! Комбат с особистом идут.
Раздраженно притопнув ногой, Керопян отступил от пленных, поняв, что ничего от них не добьется, неожиданно попросил у Игоря закурить. Они отошли ещё дальше, косясь на пленных. К ним подходили два майора и тот капитан. Тут же раздался злой окрик.
- А ну, встать, как положено. Вас ещё никто не демобилизовывал.
- Козёл! - громко поперхнулся дымом Керопян.
Майор сердито глянул на него, но комбат что-то шепнул ему и тот отвёл взгляд, приказав:
- Ведите к бронетранспортёру. Вертолёты уже вылетели.
Эдик отвернулся. Лицо было мрачно. Игорь спросил несмело.
- Как Боря? Ермолаев...
Старший лейтенант прикрыл глаза и молчал некоторое время. Потом выговорил с трудом:
- Инвалид теперь. Руку у самого плеча раздробило всмятку.
 
Когда Тузик закончил чтение, Солнышко ошарашила его неожиданным вопросом.
- Тигр – Саид Паланг, твой друг?
Он не смог скрыть удивления. – Ты знаешь, что Саид Паланг это Тигр?
Но она лишь слабо фыркнула в своей заторможенной манере. – Тузик, не уходи в тончак…
- Ты случайно не из Энзы?
- Случайно там родилась…
Он смешался, Солнышко вновь повторила. – Тузик! Не уходи в тончак и избегай крутняков. Ты лучше читай, мечтай. Отрывайся! И с этой жизнью поменьше соприкасайся.
Сказать было нечего и он повернулся на спину и уставился бездумно в блеклое небо. Потом прикрыл глаза и незаметно уснул.
 
- 6 –
И хотя по южным меркам было уже лето, пляж оставался почти пустым. Русских отдыхающих почти не было, местные женщины купались и загорали в халатах.
Тузик мрачно язвил под звуки песни шальной императрицы советской эстрады. – Русских перестройка бросила в остапбендеровский аферизм, мусульман в религиозный фанатизм. Толи ещё будет – ой-ей-ей!
- И хиппи только – только начали собираться. И то всего лишь несколько пионеров, - вяло недоумевала Солнышко.
Вначале появились две заторможенные герлы и, явно шизанутый чувак, потом ещё четверо девчонок с болезненного вида тремя пареньками. В свою семью Солнышко пока никого не принимала, они с Тузиком только сидели с ними у общего костра. Недоумевали все, на пляже в основном были местные, женщины не снимали халатов, даже купаясь. И волосатых собиралось так мало. Радио они не слушали и газет не читали, как сами говорили, оторвались от мирской жизни и не уходили в тончак, то есть, ни о чём не переживали. Поэтому, происходящие в стране перемены до них не доходили. У них был свой узкий круг таких же «оторванных» от жизни, которые тоже ни во что не вникали. Тузик и газеты перестал читать, поняв, что перестройка под руководством КПСС превратилась в очередное, только более масштабное показушное мероприятие. Это было лишь предисловие, только к чему, этого он не мог представить, ни чего хорошего не предполагая... 
Жили обособленно с хиппи они не долго, вскоре появились юные друзья из местных. Потом стали захаживать, как в бесплатный бордель и, крутые брюнеты. Вот тут-то всё и завертелось по непредсказуемому сценарию. Русская шпана, или как их звали тогда - блатата, никогда хиппи и бродяг не трогали, только отгоняли, чтоб не воняли. Эти же волосатых разогнали, но несколько красивых герл заполонили в бордель, поставив полиэтиленовые шалаши для обслуживания клиентов...
Тузик сумел выкрасть Солнышко только после недели работы «прозрачного бардака», когда сутенёры-охранники перепились и обкурились. Пришлось бежать из ставшего неуютным для русских среднеазиатского местечка. Отношение к русскоязычным не только здесь, во всех республиках с мусульманским населением становилось всё более и более нетерпимым. До этого Тузик этого не замечал, редко выходя из дома. Недели хватило любящей всех Солнышко возненавидеть чернявых братьев по соцлагерю. Теперь она шипела кошкой на собаку при виде смуглого лица.
- Грязные писестрадатели!
В общем, похипповать «на югах» им не удалось. Звероватые брюнеты ошеломляли своей наглой бесцеремонностью по отношению к русскоязычному населению. Красивым женщинам и вовсе нельзя было появиться на улице, тем более в увеселительных заведениях. Тузик с Солнышком ехали по враждебной стране, здесь беспорядка было ещё больше, чем в Российской Федерации. Электрички брали с боем, выбивая стёкла окон, чтобы загрузить товар, а неверных просто выкидывали из переполненных вагонов. И пожаловаться на творившийся беспредел было некому, местная милиция была на стороне своих. Их часто ссаживали с поездов, а к Солнышку постоянно приставали. А тут и вовсе, уже в Казахстане, увели её в наглую, избив Тузика. Он обратился в милицию, но его вышвырнули оттуда прямо с порога, и Тузик заказал телефонные переговоры с Татьяной Стриженовой, попросив выручить его. К его удивлению, вдова Андрея, принимала не большое, но, всё же, какое-то участие в его судьбе, помогая ему материально. И в Дом Отдыха «на югах» она его отправила. Сама Таня приехать за ним, конечно, не могла, тут же решив отправить к нему на выручку их бывшего одноклассника Юру Чебыкина.
- Депутат и редактор газеты всё же.
Тузик усомнился. - С его то ленью?
- Школьной дружбой надавлю.
И, на самом деле, Чебыкин уже на следующий день прилетел самолётом. Они сразу же направились с ним в милицию. А там... Хорошо ещё, что Юра послушался его и оставил вещи и деньги в ячейке камеры хранения.
- Ти дэпутат рассыйскый? - фыркнул с пренебрежением толстый пышноусый капитан в Юрино удостоверение и швырнул ему обратно ему через стол.
Представительный вид молодого крупнотелого депутата на него не подействовал.
- Вали дамой и там сваим русска чушка права качай! А по поводу этот бродяжка. У нас русска билядка нэ варуют, просто так бэрут. Виебут и вибрасят. Скоро сам придот, ****а рот!
- Да это самый неприкрытый и наглый национализм! Я это дело так не оставлю! - вскричал возмущённо Чебыкин. - Немедленно иду в горсовет!
Капитан лишь мигнул глазом, «демократизатор» стоявшего рядом смуглого милиционера обрушился на неугомонного депутата. Получил и Тузик хороший удар по спине, в глазах засверкало, он стал терять сознание, забившись в приступе эпилепсии. Это видно и напугало ментов. Он смутно помнил, как его куда-то таскали, делали укол и поили водкой, как и стонущего, вяло сопротивлявшегося Чебыкина.
 
- 7 -
Окончательно пришёл Тузик в себя не от болезни, вышел из пьяного состояния уже в купе. И Солнышко и Чебыкин были с ним. Юра вздохнул с облегчением и потрепал его по волосам.
- Обошлось вроде...
Губы у Юры были разбиты, под глазами багровели синяки, он немного шепелявил.
- Хорошо ещё не убили, - сказал он с тяжёлым вздохом и позавидовал. - У тебя борода, ссадины под нею не видны.
- Отпускай бороду для подобных случаев.
И Юра согласился. - Придётся. И у нас народ звереет. Встречи с избирателями бурно проходят и иногда тоже заканчиваются драками.
Солнышко лежала напротив, как-то равнодушно молчала, тускло мерцая лучистым взглядом.
Тузик спросил. - А ты как?
Та фыркнула лишь. - Грязные писестрадатели!
Потом пригрозила. - Отыграюсь на этих черножопиках в России.
- Вы уже отыгрались на мне, - недовольно буркнул Чебыкин.
Он сердито глядел на неё. - Как это можно ездить по стране без документов?
- Молча, - фыркнула та с долей презрения к нему.
Тузик спросил Юру просто так, чтобы не обострять отношения. - А у тебя как?
- Накатали акт, что в пьяном виде учинил дебош и оскорблял национальное достоинство местного населения шовинистическими лозунгами, - выговорил мрачно Чебыкин, покряхтывая, стал подниматься с лавки.
- И избили меня не в милиции, а возмущенные жители. Менты едва отбили нас с тобой у возмущённой толпы. А Солнышко твое само взошло ещё до рассвета, появившись на вокзале. Там мы с ней и столкнулись, когда нас выпустили из ментовки. Билетов не было, на с чёт неё договорился с проводником. Как появятся контролёры, придётся ей прятаться под лавку, благо, багажа у нас нет.
Тузик мрачно молчал, прикрыв глаза и, хотя тело не болело, его видно не били, слабость после приступа эпилепсии ещё не прошла. Юра тяжело зашаркал ногами и поднялся.
- Я тоже еду без документов, у меня их изъяли. Чтобы замять дело потребовали тысячу баксов. Деревянными они и жоп нэ подтирают.
Ну что на это было сказать? Тузик лишь тяжело вздохнул. Юра снова вымолвил угрюмо.
- Ну, ладно, теперь можно отоспаться, - и полез на верхнюю багажную полку.
   
- 8 –
Теперь они ехали с комфортом, и ехали довольно долго. Если в Застое поезда опаздывали на часы, то сейчас в Перестройку – на сутки. Два дня они отлёживались, покушают вместе и снова по своим полкам. Чебыкин читал рукопись Тузика, но помалкивал, пока тот  сам не попросил его высказать своё мнение.
- Пока ни чего определённого не могу сказать. Встречаются неплохие места. А так - жопа. Тебе ещё работать и работать.
Солнышко спросила, не скрывая издёвки. - А сам-то ты хоть что-нибудь путнее написал?
- Я печатался в основном в других областях и на Украине.
- Мне не гони. Сама видела, как ты вначале по дешевке, а потом за так свою около литературную муру всем навязывал. 
Чебыкин с удивлением уставился на неё.
Герла фыркнула ещё презрительнее. – Так что при мне сильно не пыли. Я вас обоих, как облупленных знаю.
- Кто ты?
- Солнышко!
После этого Чебыкин совсем перестал говорить и даже не откликался. Тузик стал замечать, Солнышко начинала тускнеть. Он понимал, ею овладевал дискомфорт без употребления наркотиков. Взгляд её уже не лучился, она становилась всё более раздражительной.
Он сказал ей. - Если ты из-за чрезмерного равнодушия не интересуешься моим настоящим именем, тогда хотя бы мне скажи кто ты.
С ответом Солнышко «тормознулась», некоторое время смотрела на него совершенно пустым с какой-то внутренней болью взглядом. Это уже был симптом. Наконец до неё дошёл смысл вопроса, она скривилась, ответив равнодушно в своей манере.
- Сколько раз тебе говорить, - не уходи в тончак и избегай крутняков. По мирскому, не будь занудой.
- Что случись, кого искать? Милиции нужно подлинное имя, а не кличка.
 - Уходя в странствия, мы порываем с прошлым и не думаем о будущем, как монахи, берём себе новое имя.
Для Тузика это было откровением, у него вырвалось. - Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь.
- А Толстой сказал ещё проще. Смысл жизни - в самой жизни. Всё живое живёт для насыщения плоти, а потом отдыхает и играет.
И он тоже не хотел своего прошлого. Оно оказалось совершенно бессмысленным и ни кому не принесло пользы, лишь отняло у него много здоровья. И народу становилось жить всё хуже и хуже в так называемых демократических преобразованиях, за которые когда-то он так ратовал. После нескольких лет, что пролежал он на больничной койке в равнодушном оцепенении, Тузик вернулся в другую страну ещё более глупую, болтливую и подлую. Он понимал теперь за что их, русских, так не любили ещё более подлые советские азиаты и прибалты. И хотя навещавшие его друзья рассказывали о наметившихся в стране переменах, увидев их воочию, он просто шалел, чувствуя что это лишь предисловие чего-то страшного, как Октябрьская революция или Великая Отечественная война. Компартия проводила очередное, ещё более грандиозное мероприятие. И люди верили, продолжали верить, хотя не было примеров, чтобы коммунисты когда-либо претворили в жизнь обещанные народу блага. Не видели, не хотели видеть, что часы Перестройки остановились в первый же год так называемой демократизации общества. Стрелки часов перестройки показывали всё тот же 87 год и в девяностом году. И в девяносто первом они будут показывать эту же цифру, сдвинуться лишь в девяносто втором. Любимец советских дам М. С. Горбачев оставался уважаемым только на Западе. На майской демонстрации его и вовсе прогнали с трибуны мавзолея откровенными лозунгами.
- Долой  самозваного президента! Горбачёв! Руки прочь от Советской России!
Наконец-то сами русские захотели отделяться от Союза не братских республик. Но опять, же под руководством всё той же, всегда обманывавшей и жестоко эксплуатировавшей партии. Гласностью и демократией лишь пахло, а если точнее сказать, воняло. Воняло нестерпимо постоянным унижением достоинства русского человека. И к этой вони привыкли, оставаясь жить в общем русском туалете и питались уже не поймёшь чем и как. Магазинные полки были пусты, советские женщины метались косматыми росомахами в тайге очередей, кидаясь на любую падаль. Всё было только в коммерческих магазинах и на базарах по недоступным для большинства населения ценам. Госторговля находилась в коме, работал лишь её задний проход, чёрный ход блатного сбыта. Предприятия простаивали не только из-за нехватки сырья и материалов, ненужную продукцию попросту некуда было девать. Так же и кооператоры, если не мошенничали, то пробивались мелочёвкой и обыкновенной перепродажей. Деловая жизнь замирала, политическая болтовня расцветала, заседания народных депутатов смотрели и слушали с глумливым интересом как супер развлекательное шоу-комедию. И правительство ощущалось временным. Генеральный секретарь был тоже с юридическим образованием и такой же позёр и краснобай, как Керенский. Наступали смутные времена, Россия вновь оказалась без царя и заколобродила...
- Плохо мне, - прервала думы Тузика Солнышко и повторила снова. - Плохо мне. Плохо.
Он обнял её и стал ласкать, как маленькую, но она с раздражением оттолкнула его.
- Болею я!
Повернулась к нему спиной и замолчала. В купе было тепло. Ритмично постукивали колёса, вагон мерно покачивало, Тузик прилёг на другую постель и незаметно уснул...
Проснувшись, поначалу не обеспокоился, что постель герлы пуста. Чебыкин спал наверху. Тузик умылся, и вышел в тамбур. Они уже ехали по Российской Федерации, пассажиров в поезде было не много. Он заглянул в туалет и там тоже никого. Забеспокоившись уже серьёзно, пошёл искать Солнышко по другим вагонам. Прошёл все и стал возвращаться обратно. Остановился в одном из тамбуров от явного запаха анаши, хотя они ехали уже по России, нагловатых южан в поезде было много. И сейчас в тамбуре курили двое чернявых парней в камуфляжной форме без знаков различия, однако не хлюпали характерно. Вскоре из туалета вышел рослый блондин и довольно вымолвил.
- Такое ласковое Солнышко.
Один из парней шмыгнул в открытую дверь туалета. Блондин с неожиданно тёмными глазами посмотрел на замершего в растерянности Тузика и грубовато спросил.
- В чём дело, не военный?
- Никак Серёжка! Сизов! - вымолвил Тузик радостно.
Но темноглазый блондин не узнавал его, Тузик подошёл, раскрывая объятия.
- Не узнаёшь Чекиста?
И тот с радостным рёвом обнял его. – Генка! Замятин!
Они не долго тискали друг друга, пришлось расцепиться, в туалете послышался шум, смуглый парень выскочил из него.
- Не хамей, Хайк! - накинулся на него Сизов.
Тот и без того был смущён. – Да ни чего я такого не дел. Слово не успел вымолвить. Ей за-падло чёрным даже за баксы давать.
- Поделом вам.
- Я то здесь при чём?
- Братья смуглые твои при том.
- Какие они мне братья? Мусульмане нас армян ненавидят больше русских. Мы с грузинами вам настоящие братья, братья по вере.
- Да притворяетесь вы христианами, - отмахнулся Сизов.
- Как? Да мы на полторы тысячи лет раньше вас христианство приняли. Русские тогда ещё обезьянами по деревьям скакали.
- Только теперь почему-то вы на обезьян больше похожи.
Хайк онемел от оскорбления. А тут и Тузик добавил.
- Уж очень вы на мусульман смахиваете, даже обычаями. И в ваших Армениях – Грузиях, тоже русским житья не дают.
- И у нас, так же как и у вас, национализм только на бытовом уровне.
- Война в Карабахе тоже на бытовом уровне?
Смуглый Хайк больше не отвечал. Сизов кивнул второму своему товарищу на приоткрытую дверь туалета, дескать, иди. Но худой парень, припавший на искривлённую ногу, отказался идти к ласковому Солнышку.
- Не буду изменять жене.
Сергей хмыкнул. - Можно подумать, что она тебе после стольких лет осталась верна.
Он отвернулся от них, снова обнял Тузика. – Гена! Как оно ничего?
- А ты где пропадал?
- Из афганского плена вернулись, но у чекистов немного тормознулись. Несколько месяцев мурыжили. Домой стыдновато ехать, решили здесь остаться, да не для русских теперь эти края. В общем, не возвращение, а изгнание получается.
- И Россия теперь не для русских.
- Наперестраивались, - буркнул хромой.
Тузик грустно улыбался. - И нам не удалось на югах оттопыриться. Не на бытовом уровне, менты нас попинали - русска чушка, вали домой.
Сизов хлопнул его по плечу. - Да жуй с ними! Нехай без русских поживут. Работать вот только кто за нас будет? Они все тут только купи- продай умеют, а страна, отнюдь, не столько торговлей, как ремеслом процветает.
Он подтолкнул его, кивнув на дверь туалета. - Давай! Девка симпатичная, умеет кайф подогнать. На югах не удалось, в поезде хотя бы оттопырься.
- Это моя герла, - хмуро сообщил Тузик.
Тут только Сизов обратил внимание на его лохмы. - Хиппуешь, что ли?
- Да вот решил побродяжничать для полноты счастья. Всё веселее умереть, как говорил наш великий земляк Лермонтов. Это она меня так неожиданно излечила.
- Солнышко экстрасенс? - ахнул Сизов. – А вообще-то, что-то в ней есть. Глаза такие сияющие!
- Да нет. Трахнул её, и вдруг ожил, двигаться стал более – менее нормально, - без воодушевления отвечал Тузик. – А то ходил голубем - дутышем с выпяченной грудью.
- Что с тобой случилось?
- Менты в тюрьме оттрамбовали.
- Ну и ладно, живой, - тихо сказал хромой. - Как нас звери в Афгане трамбовали, в самом кошмарном ужастике не увидишь.
Сергей представил своих друзей. - Сашка Серонян и Костя Просиневич. Правда, Сашка не с нашего отряда, мотопех обыкновенный. Пошёл посрать, ну его духи и – хвать!
- А как Андрей?
- Был жив в конце 87 года, пока наши пути не разошлись. Ковтун ещё с нами был, он из Казахстана, сошёл уже.
Они некоторое время молчали. Сизов вдруг восторженно засмеялся, скованности друга детства он не замечал, шлёпнул по плечу.
- Гена! Я иду с вами. Не вписываюсь я в эту глумливую над русским человеком перестройку. Будем сами, по-своему перестраиваться. Не как скажут, а как мы того хотим.
- Тогда забудь о моём имени и зови меня Тузиком. И сам принимай другое имя.
Он хмыкнул и продекларировал с мрачной иронией. - Уходя в странствия, мы порываем с прошлым, как монахи принимаем новое имя и не обмирщаемся. То есть, не приобретаем ничего для себя кроме пищи и самой необходимой одежды. Жизнь должна быть не в лом, а в кайф. Мы не протестуем, а празднуем! Попутного хайра нам в спину!
- Мне это подходит. Тогда я вновь становлюсь Сезамом. А эти – Сашка Хайк - армянин и Костя Бульбаш. Ну что, поплыли с Чекистом к хиппи?
Но оскорблённый герлой Хайк отказался. - Меня мама ждёт, я еду в Армению.
- И я тоже еду к жене, - ответил Костя Просиневич. - У меня дочь, бродяжничество для меня неприемлемо.
Щелкнул замок двери туалета, выходила Солнышко, наткнулась на брезгливый взгляд Тузика и будто споткнулась. Фыркнула слабо и прошла в вагон, зашагала, покачиваясь по проходу. Они долго смотрели ей вслед, пока герла не исчезла в следующем тамбуре.
- Вы там, как в стаде, кто кого сгрёб того и уёб?
- Как в семье. В первобытной семье. И не сгрёб. Ты любишь всех, все любят тебя. Ласкаешь не только ту, которую хочешь, но и ту, которая тебя захочет. Но это лишь теория, а она не всегда согласуется с практикой. Жить хочется с кайфом, а хиппи, отличаются ленью и безволием, поэтому добывают этот кайф попрошайничеством и продажной любовью. А на самом деле хиппи это затурканные ребятишки, убежавшие от равнодушных, жестокосердных родителей и школы.
Серонян уже успокоился, повернулся к ним. Спросил Тузика, чтобы включиться в разговор.
- Потеплело и потянуло на Родину?
- Я же сказал, пришлось бежать.
Сизов добавил. - Не только среднеазиатские республики, но и Кавказ, чужие и враждебные нам русским страны. Да! Да. И в Армении, и Грузии русские себя тоже чувствуют неуютно.
- Не говори так, - взволнованно вымолвил Серонян. - У каждого народа есть плохие и хорошие люди.
- У вас плохих людей почему-то слишком много. Как бы ни все.
- Плохих народов не бывает.
- А я их вижу.
- Сергей Иваныч! Да ты - националист.
- Плохие народы бывают, - грубо вмешался в их полемику Тузик. - Но и среди них встречаются хорошие люди. Успокойся, возможно, ты - один из них.
Сезам хохотнул делано и назвал его своим именем. - Гена! Наконец-то и ты разочаровался в дружбе народов. Дошли мои слова. Давно говорил вам, не любили они нас никогда и не полюбят. Другой мир, другие понятия. Они живут только для себя, для своей семьи, рода. И по! им интернационализм! Перестройка и нас делает такими же жестокими эгоистами. Так что, лучше хипповать. Это же откровение мессии - жизнь должна быть не в лом, а в кайф! Я люблю всех, все любят меня. Я собственник и в то же время собственность. Мне кажется, это и есть отношения будущего.
- Это уже пройденный этап для западной цивилизации.
- Так мы же развиваемся по спирали, постоянно возвращаясь к прошлому, и лишь немного видоизменяем его.
Но Тузик не хотел спорить на эту тему. - Больше я не собираюсь общаться с хиппи. Солнышко для меня сегодня окончательно закатилось.
- Пацаны, конечно, не должны быть такими, а вот девчонок можно понять, им не так то просто, особенно сейчас, - раздумчиво проговорил Сизов.
- Хиппи просто неопрятные замарашки и побирушки. Как видишь, за дозу кайфа не гнушаются заниматься и проституцией, - резко перебил его Тузик. - Это затурканная своими сверстниками пацанва, убежавшие из неуютного родительского дома,
- Обыкновенное ****овство.
- Это такая же наркотическая расслабка. Секс, вообще, захватывающее удовольствие! ****овать приятнее, чем работать. Как и жить за чужой счёт, даже побираясь и проститутничая.
- А меня и это ничуть не шокирует. На Западе это называется работой. Она не ворует, а продаёт удовольствие.
- Вот и тусуйся с ней. Будете на пару торговать дешёвым удовольствием.
- Завести семью, я, пожалуй, уже не смогу, - вздохнул Сезам. – Да и на какие шиши? Я не ветеран афганской войны, а амнистированный военный преступник. А это хуже зека-рецидивиста. Работы для нас нет. Да и кроме иранских языков и как воевать ничему не научился в свои неполные тридцать лет.
Тузик вскричал. - И Андрея военным преступником считают?
- Его то в первую очередь.
Они долго молчали, а потом пошли в вагон. Расшевелили и Чебыкина, стали оттопыриваться по полной программе. Еда и анаша у них была, они подкурили и проговорили до утра, рассказывая о своих мытарствах в Афганистане, потом спали до обеда пока не приехали в свой солнечный город и разошлись…

- 9 –
В этот день у Раи Замятиной был выходной, но поднялась она рано по привычке.  Зашторенное окно светилось ясной погодой, она подошла к нему, раздвинула шторы и сладко потянулась, оглядывая двор с рядом теплиц уже обтянутых полиэтиленовой плёнкой. Огород еще было рано копать, сыровато. Она обрадовалась этому, вспомнив, что давняя подружка-одноклассница, получив наконец-то квартиру за погибшего в Афганистане мужа, приглашала в гости. С мужьями и Рае не везло, пожив короткое время с умным интеллигентным мужем, она уже не могла найти себе мужчину по вкусу. Мужиковатые парни её раздражали, а интеллигентные не приживались в доме-усадьбе, где надо было не работать, а пахать. Да и мать её была не золотце, к тому же в последней стадии рака. Она постоянно пила, чтобы унять боль и, конечно же, выступала всегда не по делу, унижая временных зятьёв. Семилетний сын, избалованный бабкой, превратился в домашнего деспота и закатывал истерики похлеще бабкиных. Рая попросту решила убежать на выходные из дому и по возможности заночевать у подруги, около которой всегда крутились парни, правда, всё пьянь, но на «это самое» вполне способные. А ей было не до хорошего, лизнуть бы сладенького, потешить бунтующую от сексуального воздержания плоть. Рая поторопилась, пока домочадцы не проснулись, быстро оделась и, прихватив маминой настойки, потихоньку вышла из дому. Ехать было далеко, с тремя пересадками в другой конец города. Но это путешествие она преодолела быстро, настраивая себя на игривый лад. Квартира подруги находилась в новом ещё не достроенном микрорайоне, пришлось осторожно пробираться через завалы строительного мусора и обходить грязь на не заасфальтированных тротуарах.  Стройная с милыми чертами лица подружка была явно с бодуна. Вяло удивилась появившейся в дверях однокласснице и отступила в глубь голой прихожей.  И наружная дверь только у неё одной была не обита. Рая обняла её и отшатнулась от густого запаха перегара.
- Семенкова! Ну, ты видно вчера и поддала!
- Да ни кому не дала. Этих козлов хоть самих долби! - выразилась та конкретно.
И тут же поправила Раю. - Хорошилкина! Я уже почти пять лет Просиневич.
- И я Замятина. А толку что?
- Ну, я, хотя бы, за своего слюнявчика хату получила.
- Галька! Ну, как ты можешь так о погибшем говорить?
- Да дура была! Не столько от любви поплыла, как из опостылевшего дома из-за отчима сбежала. Но только в сказках Золушкам счастье даётся. Мой принц на войне без вести пропал. Сколько ждать? А ведь фактически я его и не знала, через три месяца, как сошлись, его в армию забрали.
- Да и я такая же Золушка, хотя и с родными отцом - матерью жила…
- А ты то что? Такой мужик классный у тебя был.
- В том-то и дело что не мужик.
- Чтой-то не пойму, подружка, я тебя…
- Правдоискателем оказался - посадили. Ну и ****анула я. Мужчина он в этом деле – да! Балдела до потери пульса. Хотелка теперь и требует, блин! хоть матку вырезай!
- Ай! Да что теперь об этом? Это им можно с кем попало дурь согнать. А мы, если не выдержишь и сразу – ****ь! Ты случайно выпить не принесла?
- Не случайно! Принесла.
Они вошли в такую же пустую, как и прихожая, комнату, на продавленном диване сидел высокий парень. Галя представила его.
- Санька Фидель! По паспорту - Митрофанов. Не выдержал пробы.
- Да тебе, вообще, половой гигант требуется, - буркнул, было, парень, но Галя смазала ладошкой вскользь ему по затылку, хрипловато вскрикнула. - Харе на хвосте сидеть. Дёргай отседа!  И не покеда, а на совсем! Сама последний хер без соли доедаю. Альфонсино мне не по карману.
Санька лишь кашлянул и не сдвинулся с места. Рая была в смущении от собственной откровенности в прихожей, выговорила манерно:
- Галя! Ты уж совсем оторви и выбрось стала.
- А мужики если такие пошли.
- Сама богатого черножопика отшила, дескать, зверя к укротительнице веди. Я и отвёл его к Вальке- косой.
Галя снова разозлилась. - Не, ну не скот? Гоню, не уходит! Вали! Выпивки тебе больше не обломится. И больше не дам. За так хорошему мужику дают, а не такому истрепанному ****уну.
- Ой, а сама? Пробы уже негде ставить.
- Кому надо, поставит. У меня не спермосборник, мне нужен не сутенёр, а муж или богатый любовник. Вот, с пьянкой завяжу, и такого мужика себе закадрю!
- Мечтать не вредно.
Галя выставилась перед ним. - Ты ещё не ушёл?
Тут уж Рая заступилась. Парень был рослый и по-мужски красивый.
- Галька! Да пускай останется.
Рая вынула из сумочки бутылку, поставила на обшарпанный стол. Кроме дивана в комнате находился тлишь старинный шифоньер с зеркалом и три разномастные табуретки. Митрофанов вздохнул с облегчением, скалясь на Раю красивой мужской усмешкой.
- О! Есть бог на свете.
У неё, аж, захорошело там между ног! Она поспешила сесть на диван рядом с ним. Галька это заметила.
- И ты, видать, застоялась подруга.
- Галька! - визгнула Рая. - Выраженья у тебя, как у шлюшки ресторанной.
Та посмеивалась с ехидцей. - Я и на самом деле на панель выхожу, только не собой торговать, а мужиков снимать.
Рая закатила глаза осуждающе и ничего не сказала. Санька схватил бутылку, стал, было, разливать по разномастным стаканам, но Галя не позволила.
- Чистота - залог здоровья!
Сгребла их и ушла на кухню.
Фидель спросил, улыбаясь гостье. - И как вас величать?
- Просто, Рая.
Галя вскоре вернулась с вымытыми стаканами, сама разлила подкрашенную самогонку. На закуску в хлебнице лежало два зачерствевших ломтика черного хлеба, на тарелке несколько кусочков плавленого сыра и ливерной колбасы, соль и бокал воды из-под крана. Но что им бутылка? Опростали они её в два захода и заскучали. Рая затёрла коленками на неудобном диване. Санька тут же унюхал чутьем кобеля женское хотенье, скалился ей откровенно, придвинулся вплотную. Рае становилось жарко в своей розовой мохеровой кофте почти до колен, она расстегнула её, хотя в неухоженной комнате было довольно прохладно.
- Может, ещё на бормотушку наскребём? - зашарил Фидель по карманам и выложил на стол рубль с мелочью.
Галька фыркнула. – Пошёл начисто! Последний трояк на хлеб до получки остался.
Рая медленно со значением выложила на стол двадцатьпятку. Санька восхищённо ахнул.
Галя довольно засмеялась. - Фидель! Битте в дритте фрау мадам хочет.
И он тоже проворчал недовольно. Подыгрывая потенциальной любовнице. - Может, у нас любовь с первого взгляда вспыхнула?
- Раньше, ещё до первой рюмки! Когда она бутылку на стол поставила.
Галя поднималась, понятливо улыбаясь, сгребла деньги и крутнула подолом халата.
- Ладно, сама в шинок схожу. И у Вальки-косой посижу. Так что не теряйте время даром, наслаждайтесь сексом даром.
Увидав, что Рая подскочила, Галя рассмеялась и, как была в халате, выскочила на лестничную клетку, спустилась этажом ниже, позвонила в красиво обитую дверь. Открыла ей довольно высокая женщина немного старше её с уходящим взглядом чуточку раскосых глаз. Но столько радости было на мало привлекательном лице!
- Ой, Галя! Заходи, заходи. Мы не спим.
Галя вошла в красиво обставленную прихожую. В единственной комнате солидно сияла полировкой мебельная стенка.
- Валь, может, дашь бутылку взаймы? Ты же приторговываешь вином.
- Ой, Галь, не могу. Рахимушка теперь у меня. Решили сойтись, пока он здесь шабашит. Вечером земляки обещали прийти. А они не как мы, в гости ходят без бутылки. Надо будет угощать. И не абы как.
Галя фыркнула, перебивая. - А меня что на сучью свадьбу не приглашаешь?
Валя вымолвила не обижаясь. - Ну и пусть сучья. Все равно - кайф. Это вечером будет. Позову.
Стол в комнате был накрыт по-праздничному и графинчик с водкой стоял, зелень, фрукты.
- И когда успела набрать всего?
- Долго на базар съездить? В общем, будь дома к вечеру. Может, и себе кого выберешь. Ты не думай, никакие они ни чёрные.
Галя засмеялась. - Ну, да. Жопа бели-бели. Смотри, как бы в очко не всадил! Это они любят.
- Ну и что? Он мне такое удовольствие делает! Можно позволить, если ему хочется по другому. Потерплю.
Галя молчала, стараясь скрыть закипавшую злую зависть. Ну, дура пьяная! Такого чувака отшила. Она уже каялась.
- Да ты проходи. Проходи. Позавтракай с нами. А вечером пировать будем. Ребята мангал привезут, во дворе шашлыки будем жарить.
Тут из ванной и вышел смуглый брюнет в красной футболке и спортивных штанах, опалил Галю жгучим взглядом, негромко поздоровался. - Добрый день!
Галя фыркнула. - Ты что, обиделся?
- На женщин и детей не обижаются.
- А что делают?
- Прощают или наказывают.
- Ух, ты какой, - визгнула Галя.
Валя забеспокоилась. - Проходи к столу, присаживайся, где тебе нравится.
- Может мне нравится у Рахима на коленях сидеть?
- Ну, Галька, хватит, штоль?
Просиневич отошла к креслу в стороне от стола. - Да шутю, шутю я. Выпью рюмочку и пойду. Есть не хочу, уже завтракала. И нельзя мне засиживаться, гостей проводить надо.
Рахим сел за стол, Галя расположилась в кресле, не стеснительно выставив стройные ляжки, Валя заметалась между ними, прикрывая чужой соблазн своим телом. Поднесла подруге стопку водки с закуской на тарелочке и не отходила, чокнулась с нею и тоже выпила. Рахим молча ел, не зная о чём говорить с женщинами. Валя снова метнулась к столу, схватив графин, снова наполнила Галину стопку.
- А что сама?
- Нет, нет. Мне надо уколы идти делать. Собачек на квартире лечу.
Галя выпила вторую рюмку и поднялась. - Ладно, пойду. Заждались наверно меня.
Ею овладевала злая зависть, поэтому и поспешила уйти. Она поднялась на следующую лестничную площадку и закурила, остановившись у окна. Опять чертыхнулась про себя. Вот дура пьяная! Такого парня упустила. И вообще надо с пьянкой завязывать. Пока молодая ещё и красивая, надо семью создавать. Но где хорошего мужика искать? В этой стране дефицита, и мужиков не хватало. Вокруг вертелись только пьяные придурки, никчемная алкашня…
Внезапно внизу раздался щелчок замка. Как-то непроизвольно, Галя метнулась за поворот лестницы и замерла, прислушиваясь. Открылась дверь, раздался Валин голос.
- Я недолго. Ты уж, Рахимушка, поскучай немного без меня. Телевизор смотри. Мне надо всего трёх собачек обойти, уколы сделать.
- Да ничего, ничего. Работай спокойно.
Снова щелкнул замок, послышались, удаляясь, шаги, потом хлопнула подъездная дверь. Галя прильнула к окну. Валя пересекала двор, удаляясь. Уход подруги её будто подстегнул. Она в два прыжка одолела лестничный марш и ворвалась в свою квартиру, спугнув любовников. Рая оправлялась недовольно, Фидель чувствовал себя явно не в своей тарелке.
- Как оно ничего? - просмеялась Галя.
- А ничего, - фыркнула с издевкой Рая.
Фидель вымолвил. - Да погоди, похмелье ещё не рассосалось.
Рая прикрикнула на несостоявшегося любовника. - Заткнись, мудило, пока я тебе морду в лоскуты не располосовала.
Галя протянула деньги Митрофанову. - Санёк, за бутылкой сходи, и Рахима приведи.
- Всё ясно, - фыркнула сердито Рая. - Я тут не нужный элемент.
- Фидель у тебя.
- Да нужен он мне такой затрёпанный! - Замятина схватила у неё свои деньги и зашагала на выход в крайнем раздражении.
- Райка, куда? Чего тебе ясно? Фидель не нравится, через пару часов соберутся Рахима друзья.
Но та не задержалась. - На чёрных я уже нарывалась. Хватит!
Фидель метнулся за ней. - Рай! Рай! Раиса Батьковна! Идём к Штыкам. Всё ништяк будет. Не нравлюсь, другого тебе закадрю.
Дверь за ними захлопнулась.


- 10 –
Галя застыла в растерянности и чертыхнулась, соображая, как Рахима из Валькиной квартиры увести. Пребывала в раздумье она не долго. Тряхнула упрямо головой и вынула из шкафа легонький сарафан.  Раздевшись, пошла в ванную, обмылась тщательно под душем, вытерлась и, надев свежие трусы, вернулась в комнату. Оглядела критически стройную фигуру, только груди были немного опавшие, вздохнула и, надев сарафан прямо на голое тело, вышла. Снова спустилась на этаж ниже и позвонила. Дверь ей открыл Рахим, она шагнула прямо на него.
Он отступил, теряясь. - Вали нет, где-то, через час вернётся.
Галя прошипела, забавляясь его смущением. - С Косой, значит, сошёлся?
- Тебе звери не нравятся.
- Вы своих баб воруете или покупаете, а русскую женщину завоевать надо! Поэтому и подбираете выброшенные объедки на российской помойке.
Рахим опустил глаза.
- Наши парни стыдятся связываться с такими дурнушками. Ну, по-пьянке разве или с голодухи, это ещё простительно. А ты? Фи! Из рода шакала, что ли, русскую падаль подбираешь?
Галя топнула ногой, досадуя на его стеснительность.
Он поднял глаза. - Чего от меня хочешь?
- А ты разве от меня ни чего не хочешь? - хохотнула она.
Вцепилась вдруг ему в плечи и присосалась к губам, пока он не застонал от боли и желания. И она задыхалась от нетерпения, но пересилив себя, оторвалась, нежно обнимая и целуя, прошептала.
- Зверь ты мой ласковый.
Рахим пискнул сквозь поцелуй. - Неудобно перед Валей.
- А у нас вся жизнь неудобная. Поэтому и не сюсюкаемся больно.
Галя вскрикнула. - Живо, собирай манатки! И ко мне!
И Рахим безропотно перебрался в её квартиру…
 

11-
Ещё не вечер, они лениво ласкались на застеленном диване, Галя убеждала Рахима.
- Да разве я, если буду знать, что ты только со мной? Разве позволю чего?
Рахим помалкивал.
- Целку вам обязательно в жены надо?
Он не отвечал.
- На своей чурбаночке хочешь жениться?
Рахим разозлился. - Вот вы-то, русские, как раз и есть чурки глупые и тупые. Такая страна просторная и богатая, а жить нормально не можете.
- Чем ваши девки лучше? - спрашивала о своём Галя.
- Они – другие.
- Поперёк что ли у них? Чем шире ноги раздвигают, тем туже мандёнку сжимают?
Рахим приподнялся. - Ты фармацевт, а выражаешься как баба с базара.
Галя тихо засмеялась. - Ты бы врачей и учителей послушал. Да кто сейчас не матерится? Немые если. Жизнь у нас матерная с Октябрьской революции ещё пошла. На матери держится семья. На женщине, работнице советской, ползёт страна на карачках к светлому будущему всего человечества...
Коротко и как-то несмело прозвенел звонок. Галя замолчала, но не поднялась. Звонок зазвенел снова уже более продолжительно. Тут уж Галя вскочила с постели и накинула халат на голое тело.
- Валька, блин, на скандал нарывается. Щас я ей, всем давалке, устрою концерт.
Рахим тоже поднялся и стал одеваться. Звонок снова зазвенел, долго и прерывисто.
- Неймётся, сучке.
Галя выскочила в прихожую, крикнула зло. - Чего надо?
- Галя, это я - Костик! Из афганского плена вернулся.
Просиневич пошатнулась и схватилась за сердце. И Рахим каменел, темнея лицом.
- Солдат вернулся, - он кашлянул и докончил самоуничижительно. - А тут чурка в постели.
Он топнул ногой. – Я же из-за него с тобой сошёлся! Мы вместе в плену были. Только у разных хозяев. Мой решил завязать с духами и меня передал нашим.
Галя глянула на него шалеющим взглядом и медленно подошла к двери, но открыть так и не решилась.
- Ладно, всё понял. Меня уже проинформировали, - снова раздался голос из-за двери.
- Желаю счастья. Сумку с подарками забери. Я завтра, часов в одиннадцать, подойду. Выведи дочку, хотя бы, во двор.
Любовники долго стояли в оцепенении. Первым опомнился Рахим, сунул ноги в кроссовки, снял с вешалки куртку и, выскочив на лестничную клетку, помчал вниз…
Худощавый солдат в полевой форме, прихрамывая, уже сворачивал за угол дома.  Рахим нагнал его, но что сказать не знал. И бросить, как говориться, на произвол судьбы вернувшегося из долгого плена солдата не мог. Сам был солдатом на той войне. И когда вернулся, его любимую уже выдали замуж за другого. Он зашагал рядом, пока солдат не обернулся и не вскинул от удивления брови, увидев смуглое лицо.
Потом грубо спросил. - Чего надо?
- У меня серьёзно с твоей женой. Мы думали, ты погиб.
Костя скривился и ничего не ответил.
- Бульбаш! Ты что, не узнаёшь меня?
Просиневич коротко взглянул на него. – Салям. Не признал с первоначалу…
И криво усмехнулся. – Однако сюжет… Прямо как в кино.
- Я… Костя… Я ради памяти о тебе с ней сошёлся. Спивается бабёнка. Поверь, мне очень неприятно, что так получилось. Да, это… Я могу уступить.
Тут уж Костя остановился и спросил в упор. - А ты бы взял жену из-под кого-то?
Рахим опустил голову. - Уже взял...
Костя лишь глубоко вздохнул. Рахим заволновался. Они остановились перед кафе на первом этаже жилого дома. Дальше начинался парк. Вернее, только закладывался, на большой поляне перед лесом торчали лишь жидкие стволы молодых деревьев, была проложена единственная освещённая фонарями аллея к памятнику. У самой опушки леса торчали каменные русские штыки, памятник героям Великой той войны. Черный, низкий пьедестал был почти не виден, в чаше вечного огня слабо полыхало пламя.
- Костя, не уходи. Выпьем у Штыков, поговорим. Мы же с тобой не то, что однополчане, от смерти ушли.
- Ага, на бессмысленный подвиг пошли.
- Костя, не говори так.
Некоторое время они молчали, потом Просиневич глянул
- У меня почти не осталось денег.
- Да о чём ты? - Рахим метнулся к дверям кафе, швейцар видно его знал и тут же запустил, хотя и висела табличка - Мест нет. Он исчез в стеклянном тамбуре. Настроение Просиневича было настолько подавленным, он не ушёл. Рахим вернулся довольно скоро с пластиковой сумкой в руках и повёл его к Штыкам. Пьедестал оказался не таким уж низким, почти по пояс, они разложили на нём закуску. Где-то, не очень далеко за раскидистыми кустами пировала весёлая компания, доносился женский смех и мужские голоса. Они выпили молча, не чокаясь, из белых пластмассовых стаканчиков за тех, кто не с ними. Второй стакан Салимов предложил выпить за его возвращение. Но Костя не ответил. Рахим спросил осторожно.
- Богданыч жив?
- Был жив. Он, собственно, один только не вернулся. А нас, выходит, всех вытащил. Кроме, конечно, погибших при взятии той высоты.
- Давай выпьем за него. За нашего командира.
- Да! Чтоб не возвращался сюда. Русскому в России нет, и не будет, житья.
- А ты думаешь, нам легче живётся? Не все чёрные торгаши и сволочи. Простого народа вы не видели и судите о нас по тем прохиндеям, которые здесь мошенничают.
- При чём тут вы? - хмыкнул Костя. - Давай сменим тему. Расскажи, что там о нас говорили.
- Разогнали оставшихся Тигров по разным подразделениям. А нас объявили без вести пропавшими.
Просиневич вздохнул тяжело. - И этот подвиг Богданыча тоже оказался бессмысленным.
- Костя, не говори так. Мы вернулись домой.
- А зачем? И где он, мой дом? 
Они одновременно заметили Галю, она стояла метрах в семидесяти от них под молодым деревом. Было довольно прохладно, она белела светлым плащом и голыми ногами, съёжившись, видимо, мёрзла.
- Может, позовём? - предложил Рахим.
- Как хочешь, - равнодушно отозвался Костя.
- Нет, ты должен её позвать.
- Никому я ничего не должен. Тем более, не моя баба, - отрезал Костя.
Рахим крикнул. - Галя! Подходи.
И она подошла, остановилась рядом, но так взгляда Кости и не поймала. Сказала отрывисто.
- Здравствуй, что ли?
- Будь здорова и ты.
- Прости, Костя.
- Бог простит.
- А ты?
- А я? Да кто я? И кому нужно моё прощение?
Она тихо спросила. - Домой теперь поедешь?
- Нет у меня теперь и отчего дома. Чернобыль сгубил. Родители выселены, живут в коммуналке в небольшом городке на Смоленщине. А тут я ишшо объявивси хворобый, - прошершавил он белорусским выговором.
Салимов обнял его, рыднув. - Прости, Бульбаш. Прости. О, как мы за эти пять лет изменились. Уже не узнаём друг друга.
- Да и там мы друзьями не были, скорее врагами. Согнали нас в стадо. Я был салагой, а ты уже дедом.
- Я не о дедовщине, Костя.
- С Галькой ты не виноват. Не ты б так другой. Сучка не схочет, кобелюка не вскочит.
- Но я, Костя! Я ж говорил. Я не по этому делу. Да и нравится она мне.
Галя с издёвкой фыркнула. - И ты мне тоже нравишься до конца твоей шабашки.
- Галя! Прекрати.
- Да, ладно, живи. За собственное удовольствие я с тебя денег не возьму.
Галя делано рассмеялась, но парни молчали, Рахим угрюмо хмурился. Костя смотрел в темнеющее небо, как Иванушка-дурачок, будто ждал когда прилетит Жар-птица. Мы же, русские, как заметил Михаил Задорнов, счастье не ищем, а ждём… 
Костя через некоторое время хмыкнул и негромко пропел:
- Куда теперь идти солдату? Кому нести печаль свою?
У Гали задрожало лицо, Костя вздохнул тяжело, через паузу снова продекламировал напевно.
– Никто солдату не ответил, никто его не повстречал…
Она рыднула. – Прекрати!
- А я больше и не знаю слов этой песни. Её дед мой по-пьяне со слезой напевал. Но я эту песню тогда не понимал. Тогда про любовь нас песни трогали. И затронули. Только не то место.
- На что ты намекаешь? - спросила Галя.
- Ага! На половые органы.
- Какой же ты...
- И ты... Пьёшь по-мужски.
- Причём тут пьянка?
- Поэтому и нет любви, а только секс, как у животных.
Костя сам взял бутылку коньяка и наполнил два стакана. Галя пила с Рахимом, их стакан он наполнил с верхом. Попросил вдруг на родном языке:
- Галю, нэ пий и нэ блудничай. Доча у тэбе. Ты маты. А акромя маты в эйтой жизни ни чого не остаётся святого. Только ридна маты не продаётся, чистой в этой грязной жизни остаётся.
- Кончай мраки нагонять, - вздохнул Рахим, забрав у Гали стакан, застыл в мрачном раздумье.
Костя вздохнул. - Я в другую страну попал ещё более дикую и бардачную, - и как-то сник.
Воцарилось долгое молчание.
Потом Костя тихо спросил. - Дочь где?
- В деревне у матери. Считай, что она не твоя.
- Она родилась в тот день, когда не умер я. Предположил, что у меня родится ребенок в день смерти моей.
Галя буркнула. - Я тебе свою дочь не навязываю.
- Как это?
- Да пошёл ты...
Но Костя упрямо воскликнул. - Она и моя тоже.
- Твоя! Твоя! Только вот сукой оказалась я.
- Я не поверил, что ты такая. Уж очень злая была та молодая женщина с косым взглядом.
Галя лишь коротко фыркнула. Костя метнул взгляд на Салимова и тот виновато потупился. Они опять долго молчали.
- Какая ж ты стала, - вздохнул Костя
- После родов в нас ящик Пандоры открывается. Знала б, замуж за тебя не выходила. Только фригидная баба может мужа своего так долго ждать.
- А как же бабы Великой той войны, все фригидными были?
- И сейчас жизнь бабья всё та же героика только без войны. Вы вмажете водяры, и попёрли в атаку. А тут на сухую непрерывная атака. Дитя надо кормить и одевать. Да не абы как, адидасы чтоб у него были и разные там прибамбасы...
Компании за кустами давно уже не было слышно. Но тут вдруг, нарастая, стали доноситься странные звуки, толи скулеж щенка, толи детский плач. Было светло от полной луны, они вскоре увидели выползавшую из-за куста совсем голую женщину. Ползла она как-то боком, подтягиваясь руками, мелко дрожала от холода, клацая зубами.
- Козлы! Да что они меня, сучком что ли, драли? - стала внятнее и громче причитать женщина. - Больно как. Больно. Ой, не могу...
Галя узнала подругу. - Райка! Ну, сучка, доблудилась, - и подскочила к ней.
- Звери, а не мужики! - захныкала ещё жалобнее Рая Замятина. - Твари подлые…
Она с трудом перевернулась на спину, широко размахнув ляжки. Галя присела на корточки, половая щель слабо кровоточила, она осторожно раздвинула её пальцами.
- Что с тобой сделали?
- Не помню, отключилась. Посмотри. Как будто мне туда что-то натолкали. Не стекло ли?
Галя ещё ближе склонилась к паху, запустив пальцы внутрь влагалища, вскоре фыркнула, показав водочную закрутку с острыми лохмотьями фольги.
- Ну, точно, зверьё! - отбросив закрутку, она снова запустила пальцы внутрь влагалища.
Рая пронзительно закричала. Галя отодвинулась от неё, повернувшись к парням.
- Вызывайте скорую. Там ещё есть. Глубоко. Без хирурга не обойтись.
Рахим быстро зашагал к домам, Костя совсем помрачнел от навалившихся на него перестроечных впечатлений, хмуро спросил Галю.
- Как и когда мне можно будет дочку увидеть?
- А надо ли? Я с тебя алименты не собираюсь брать.
Костя молчал некоторое время, потом вымолвил. - Да! Боль лучше вырезать сразу.
И тут только у Гали появились слёзы, она заломила руки, едва сдерживая вой, ткнулась головой в траву, не обращая внимания на жалобные стоны Райки…
 

- 12 -
Костя сопроводил Раю Замятину не только до больницы. Разговорился с нею, она честно призналась, что просто не может жить без мужика, поэтому и попадает иногда в такие ситуации.
- А с мужем…Мы с ним, как бы, из враждующих семейств. Они культурные, а мы – деревенщина необразованная. Советская Золушка я, хоть и с родной маткой жила. Скучно ему со мной было, вот и бросил, - плакалась она.
В больнице Рае дали потрёпанный медицинский халат с незашитыми прорехами, поэтому она заставила таксиста подогнать машину к самой калитке и быстро шмыгнули в неё. Какого было удивление Кости, когда он увидел выходившего на крыльцо Тузика.
Выбежали и рослый восьмилетний мальчик с девочкой на пару лет моложе, радостно закричали. – Мама! Мама! Папа вернулся, теперь он будет жить, - но осёклись разом, разглядев в каком состояние находится мать.
- Не с вами, - мрачно докончил за них отец и сошёл с крыльца.
Рая забежала на веранду. – Костя! Да не смотри ты на этого чудика. Заходи в дом
Мальчик оттолкнул отца. - Да кому ты нужен, бродяга, - и побежал вместе с сестрой за матерью.
Замятин бросил Косте, сходя с крыльца. – Солдат, это не принцесса.
- Мне и брошенной принцем Золушки достаточно.
- Да не Золушка она, а Злобушка, охамевшая дочь воровки-кладовщицы.
Костя молчал, теряясь. Тузик хмыкнул пренебрежительно, передразнивая его.
- И волшебного Огнива у тебя нет. Из плена болезным вернувси...
Он на мгновенье задержался и оглянулся, Костя Просиневич опустил глаза.
- Ладно, извини.
Вышел в калитку и быстро зашагал по улице, не оглядываясь. 
Однако Просиневич вскоре догнал его. – Можно  пока у тебя на даче пожить?
- А что жена?
- А тоже скурвилася, - проговорил Костя протяжно.
- Живи, сколько потребуется, - поспешил успокоить он Костю и прибавил шагу, к остановке подходил автобус.
Глянул на него, вид солдата был унылым. – Ну, что ты голову повесил? Как у вас в десантуре говорят, когда тяжело приходится?
- Так мы теперь не служим. И живём, выгнанными в эту дикую свободу…
Замятин перебил его с неожиданным раздражением. - Да не ной ты - пробьёмся!