Отрывок из повести. Окончание

                Отрывок из повести.
                Окончание

         Дверь приоткрылась, распахнулась шире. Через порог переступил низкого роста, коренастый мужчина в поношенной  капелюхе, с красивым, еще не морщинистым лицом. В неторопливом покачивании корпуса, спокойных движениях вошедшего Тарас не нашел волнения. Но глаза Кудияра то пылали гневом, то вдруг меркли, чего никто, кроме Степана Петровича, не заметил.
-К вам я, - протянул он озябшим голосом, уперев в живот кизиловую палку с совой, вырезанной на рукоятке неумелым мастером. Отерев у рта жилистые побелевшие от холода пальцы, добавил: -Невыдержка вышла…
Страдальчески разведя руки, Кудияр обвел безразличными глазами Скирду, Люшню и Дарду, на секунду остановив взгляд на Тарасе и, уколов им Шмата, опустил веки. Изорванный полушубок обвисал на нем, как крылья курицы  в жару, из разваленных и связанных веревочками сапог выглядывали посиневшие пальцы.
-Гибель пришла, товарищ секретарь комячейки. Нэма хлиба.
-Колхозник?
-Волив одвив…
-Дети есть?
Сделав вид, что не расслышал вопроса, Кудияр полез за чем-то в карман.
-Идите домой. Сейчас пришлю комиссию. Поможем.
Кудияр нагнув голову, повернулся и безмолвно вышел.
-Не ладно у нас, Степан Петрович, - сказал Люшня, поднимаясь. –Разгладить бы станицу добрым утюгом, чтобы ни одного рубца на ней не осталось.
-Да-а! – неопределенно ответил Кизилов, рассматривая лужицы талой воды, где только что стоял Кудияр. Сообщение Шмата не давало покоя Степану Петровичу. Верить или нет страшной новости? Сына - под лед? Кудияр… Почему он опускал глаза? Чем объяснить их яростный блеск при встрече с глазами Порфирия Андреевича? Обижен Шматом? Старая вражда какая?
-Убрали бы Чернодия и всю его компанию, иное  б пошло,- не унимался Матвей.
-Идите к Кудияру, - перебил Люшню Кизилов. – Посмотрите, как живет. В горе человек на все способен, даже на преступление. Да не упускайте ни одной мелочи.
Люшня удивленно посмотрел на секретаря – чего-то не досказывал Степан Петрович, что-то таил, выдерживал. Выждав некоторое время и не получив ответа, направился к выходу.
Хата Кудияра стояла на отшибе – выше всех. Идти на подъем круто. Кое-как добрались. Кудияр сидел около печи, перебирая горсть пшеницы. Справа от него лежал небольшой каменный жернов. Поперек пустой комнаты валялась кочерга. Машинально пересыпая зерно из ладони в разбитый горшок, он смотрел в угол, где валялись отрепья, и думал…
Далеко от станицы увели Кудияра мысли: Григорий видел себя на каром коне под Невинкой. Вот он мчится рядом с сотником Щербатым, гонится вместе с ним за красным комиссаром. Ловок большевик! Изворачивается, виляет, но разве ж найдется еще такой Сокол, как у Кудияра, первейшего кавалериста полка? Григорий гикнул, огрел коня нагайкой и… Налились кровью глаза урядника, засверкали ненавистью. Не замечая стоявших в хате и безмолвно наблюдавших за ним людей, он приподнялся, махнул рукой, будто держал в ней не горсть пшеницы, а клинок и, мчась на коне в атаку, рубил красных.
-Добрый у тебя, Гришка, удар! Ей-Богу, добрый, матэри твоей кувинька. Пожалуй, расколол бы человека надвое. Как думаешь? – спросил Прокофий Андреевич, хмурясь и едва сдерживая желание сбить Кудияра с ног.
Григорий вздрогнул, обмяк, тяжело опустился на печь.
-Отодвинься, хозяин! – сердито сказал Тарас Лях. – Твоя печь неладно сложена. Проверим, что в ней. Может ход в тайный закромок с хлебом запечатан тут.
… В эту же ночь Кудияр сбежал. Над ущельем висела луна. Она сбрасывала холодный свет на степь, на покореженные снарядами в гражданскую войну белолистки, росшие у опушки грушевого леса.
Отбиваясь руками от ветвей, больно хлеставших по лицу, Кудияр все дальше уходил от ненавистной ему теперь станицы.
В мрачной студеной тишине, сдавившей беглеца тисками, странными и непонятными, казались частые вздохи человека, его злобное ворчание и громкая брань. Бросить хату, землю, идти в неведомую даль, чтобы спасти жизнь?! Да откуда взялись эти большевики? Что им нужно?
Жил Кудияр в станице крепко, в достатке. В доброе старое время каждый казак снимал перед ним шапку. Весной и осенью пахал свой пай, в лес за шпальным кряжем ездил. Ни тоски не знал, ни грусти. В воскресные дни с соседями в трактир на часок заглядывал, с вечерами на полянке против ворот сидел, про гражданскую с однослуживцами речь вел, про своего  лихого сотенного Щербатого рассказывал. Ух, командир! До чего любил Кудияр в атаку с ним мчаться! Ветер в ушах свистит, клинки на солнце блестят, а сотенный жиганет казаков глазами и вперед выскакивает. Рубака был!
И какая причина вышла, что большевики одолели? Пришли, закружили вихрь: не стало покоя на душе. Колхоз… Да провались ты, Шмат, со своим колхозом в тартарары! – сплюнул со злости Кудияр. – Вырваться бы из ваших лап да укатить подальше. Думаете – на России свет клином сошелся? Э!.. Кудияр видывал виды. Махну к персидским берегам. Знакомы они. С Баратовым-генералом исхожены вдоль и поперек. А там – ищи ветра в поле! Найду дорогу в иные земли, куда большевики не сунут носа. Хватит силы добраться туда…
Взглянув на свои мозолистые руки со вздутыми венами, Григорий остановился. Закололо у него под сердцем. «Хватит силы…» Где она сила? В Предгорной оставлена, в степи да лесу. Сколько эти руки перекосили сена, сколько дубов повалили! Все бросить, со всем распрощаться? В иные земли… А там – что?
Кидался Кудияр из стороны в сторорну, мотался из одного города в другой и приехал, наконец, в Астрахань, где с огорчением узнал: ни парусники, ни пароходы в чужие воды не ходят. Случалось какое-либо судно совершало рейс в Персию, но попасть на него без заграничного паспорта (а у Кудияра к тому же и своего, советского мандата не нашлось) никому не удавалось.
Так и застрял он в дельте Волги. Правда, дышалось там легче. Никто ни о чем не спрашивал, работы вдосталь – была бы охота. Успокоился он, огляделся, деньжат сколотил и решил двигаться в Среднюю Азию, поближе к афганской границе. «Куда ни попадать, абы волю не потерять», - рассуждал Кудияр, сидя на берегу великой русской реки.
О своем хозяйстве он уже не жалел. Все в нем притупилось; погасла и надежда на возвращение станицы к прошлой жизни. «Видно, не жить нам по-дедовски. Все перевернули Шмат да Дарда, - сжимая от ярости кулаки, думал Кудияр. –Черт с ней, с хатой, со всем добром!»
Сидел он на берегу Волги и не слышал, как около него остановился человек, как внимательно разглядывал его.
-Тоска заедает? – раздался над ухом Кудияра приятный, певучий тенорок.
«Где я слышал этот голос?»- недоумевал Кудияр, поворачиваясь.
-Тяжко, Григорий Демьяныч, дюже тяжко! – продолжал стройный мужчина в юфтовых, ладно сшитых сапогах, которые почему-то сразу бросились в глаза. –Казаку без хаты да земли – что соколу без подруги.
Григорий молча изучал глазами своего соседа, в котором можно было без особого труда признать бывшего кавалериста: пиджак его был сшит в талии, гражданские штаны заправлены в отлично сделанные сапоги. Кудияр уже привык ко всяким неожиданностям и, глядя на незнакомца, мысленно вырабатывал план, как избавиться  от того, кто знает самое сокровенное, что скрывалось от всех, что хотелось на время вычеркнуть из памяти. Нет, Григорий Кудияр не струсил, не отступил, нео сжался, как кот перед прыжком. Казалось, миг – и навалится казак на чужака, собьет  с ног кулаком – и концы в воду, благо Волга под боком.
-А ты, урядник, не косись, - словно разгадав его мысли, спокойно сказал пришелец, садясь на бурьян. –Волга широка, раздольна. Не таких, как ты, на своей груди носила…