Пастырь

Пока розовели разноцветные заплаты московских крыш, я варил неизменный крепкий кофе, дымя первой приятно-неприятной сигаретой. Мои многочисленные домочадцы – та самая молодая шпана, что вот уж лет  30 как сбирается стереть нас с лица Земли, созерцала десятый сон. Их утро наступит ближе к обеду. Так вышло, что живя один, в районе Старого Арбата,  я незаметно для себя превратил свою двушку в сквот. Правда, соблюдая элементарные нормы чистоты и порядка.
Ребятня величала меня «дед», хотя мне недавно исполнилось всего 47… Манера поведения старого рокера и непростое прошлое делало меня своим  среди, по сути, чужих…  Я старался разместить всех, никого не обидеть. Бомжеватых и немытых ждала дезинфекция, мной же изобретенная.
Ребятня в основном болталась на Арбате, пыталась заработать бренчанием на гитаре и попивала пиво. Водка у меня в доме была под запретом. Мою неблагодарную синекуру синекуру в одном из проектных институтов давно сократили и жил я тем, что сдавал однокомнатную хрущебу на Выхино, доставшуюся от бабули. С женой разбежались. Так что, кроме неформалов – в моей жизни никого не было…
Многие появлялись на ночь и исчезали навсегда. Кого-то потом находили окоченевшими в переулке – я всегда долго и нудно уверял, что мешать феназепам с водкой – это прямая дорога в морг. Кто-то менял флэт или возвращался в колледж из академки. Были завсегдатаи. Многие – из других городов. Детская и глупая мечта постоять у стены Цоя, оборачивалась бесцельной командировкой с целью в «никуда». Умри молодым и оставь красивый труп – эта заповедь, сгубила не одну жизнь. Я был уверен, что красивых трупов не бывает. Но меня смерть почему-то завораживала. И главное, не как умереть, а с чем в душе. Помню одного умницу, знатока пяти языков, который в «Жигулях» на спор разбивал кружку об лоб. Получив свои двести грамм, отсыпался и начинал по новой. А умер, точнее, погиб он, спасая девушку от гопников-насильников. Его убили. А девчонка просто убежала. Но я не такой, не полез бы я в драку. Не мое.
Несколько лет назад я тоже пил. Да так, что моя благоверная с сыном сбежали от меня к теще в Самару. Все по полной программе – спал в подъездах, в луже своей, а может и чужой мочи. Попрошайничал, искал братьев по убеждениям, бродил по вокзалам, попадал в совсем плохие места и ситуации. Воровал по мелочам и почти каждый день слонялся по Арбату с разбитой рожей. А бросил я не благодаря явлению чуда или обстоятельствам непреодолимой силы. Просто, это был сырой и зловонный подвал… Мы оказались там вдвоем. Она была, кажется из Мурманска. Такая белокожая. Мы были под таблетками и допивали водку. Я уж давно думать забыл, как это бывает у мужика с бабой, а тут, чего-то потянуло. Говорю ей, мол, давай, по-нашему, по-хипповски, быстренько это сделаем. Она – ни в какую. Так ничего и не было. Только я ее зачем-то задушил. Потом раздел и сидел над ней до рассвета. Трогал, гладил, плакал…
С тех пор не пью. Потому что убивать – это круче, чем пить или трахаться. Я всегда знал, что создан для чего-то другого и я себя нашел.
А мои мотыльки так и летят ко мне на свет. Любят своего деда… Когда они пропадают или их находят в переулках и подвалах – никто этим не занимается. Чего взять с опустившегося малолетнего горемыки, который колеса водкой запивает?  А я в округе славен, как пастырь – все-таки, пытаюсь как-то заблудших овец реабилитировать. Долго, только они у меня не задерживаются – особенно девочки. «Улица манит», – отмахиваюсь от ментов. Но есть и старожилы. Просто, они не в моем вкусе…