Цена вечной жизни Часть 2, Лина Бендера продолжени

                Глава 1               
                «ПЕРРОН, НЕ  ЖДУЩИЙ ПАССАЖИРОВ…»

                Х                Х                Х

  Прежде чем шагнуть в открытый, зовущий туннель, Кямал Абу Ашер Зардани секунду помедлил.  Нет, он не колебался, раз и навсегда выбрав свой путь.  Но внезапно четко направленная мысль сбилась.  Он вспомнил недавний сон.  Не из тех, обычных.  Натура творческая, художник по профессии, он постоянно видел яркие, цветные сны.  А потом воплощал увиденное на холстах, писал с них диковинные, поражающие взоры восхищенной публики картины.

  Но тогда было не так.  Странно, необычно, ни на что непохоже.  И хотя он намного лучше обыкновенного человека понимал многогранность непознанных субстанций, именуемых сновидениями, однако решил, будто видит гротеск, чудовищно искаженные собственные мучительные раздумья о Даре Каури, вылившиеся в неизбывный, непрекращающийся страх за нее.  И в данный момент слишком поздно понял, что увиденное имело отношение не к тонким незримым субстанциям, а к настоящей грубой реальности…  Чересчур грубой и страшной, дикой, словно неразрешимая ситуация абсурда, а потому оставшаяся непонятой.

   … В незнакомом городе, непередаваемо темном и мрачном, несмотря на раннее, примерно весной, наступление утра, он стоял на оживленном перекрестке двух широких улиц и со смутным беспокойством наблюдал за толпами возбужденных, причудливо одетых людей, спешивших в одном направлении явно к определенной и страстно желанной цели.  Кямал проследил за ними взглядом, пытаясь понять, куда и зачем столь спешно мчится народ, если ничего вокруг вроде не горит.  И через дорогу, напротив, обнаружил массивное приземистое здание, у парадного входа которого возвышалась огромная, метров двадцати в высоту статуя мужчины в длиннополом сюртуке – так он обозначил высеченную из тяжелого металла одежду имитирующего легкую поступь массивного человека – монумента, не иначе, гегемона некой неведомой ему революции.  Поскольку рвущаяся на площадь толпа азартно источала энергию неконтролируемого бунта, и аура эта колыхалась вокруг, похожая на плотный невидимый кокон, не пропускающий живых разумных эмоций.

  Но, по авторитетному утверждению Дамьена Багара, на всех экспериментальных полигонах время революций давно миновало, и граждане наслаждаются торжеством Идеи, ведущей к душевному благоденствию и телесному процветании.  Телесное благоденствие не чувствовалась в худых и скрюченных, либо разбухших от неимоверной толщины гражданах, о духовном говорить тем более не приходилось.  Да и вообще, что здесь делает обязанный мирно трудиться ради процветания родной страны возбужденный народ, шумя, вопя, размахивая руками и толкаясь?

  Хлопая глазами, Кямал не переставал удивляться странным повадкам горожан, в качестве идола водрузивших на постамент подобную себе, но мертвую фигуру, чья энергетическая сущность размером в половину своего бюста хищно парила над головами граждан,  намереваясь спикировать на кого-то… а может, имея в виду и нечто похуже.  Зачем они вообще это сделали, разве не подозревают об исходящей от кумира опасности?  Или они настолько ценят собственные формы и пропорции, что облекли в твердую материю несчастного гегемона, обреченного болтаться где попало без погребения и положенной храмовой службы?
 
  Порывшись в памяти, он вспомнил далекие времена Амираиды, особо лелеявших свои физические оболочки, умащивающих их не только целебными мазями и притираниями, но и настоящим чудовищным колдовством, зато и кончивших хуже некуда.  Но магией на площади и не пахло.  Здесь воняло приближающимся кровопролитием.  Задумавшись, Кямал на минуту забыл, что ему сейчас же, сию минуту необходимо попасть на ту площадь, а статуя для него никакого значения не имеет, разве служит ориентиром, наиболее заметным в чужом незнакомом городе.  Сюда-то его и пригласили…  вспомнить бы, зачем?

  И он вспомнил.  Слишком часто видел во сне Дару Каури, чтобы забыть…  Она ждет у подножия приметного монумента, единственного на широкой площади, который не перепутаешь с другим похожим и не минуешь случайно в центре города.  Но разглядеть происходящее  у подножия памятника  мешала кишмя кишевшая разношерстая толпа митингующих граждан.  Да они и памятник облепили, словно муравьи, собравшиеся тащить его на себе…

  Он бросился на другую сторону, но перед глазами тускло мигнул трехцветный сигнальный фонарь, а затем сплошной поток разноцветных автомобилей с отвратительным гулом, обдавая окружающих душной вонью газовых выхлопов, широкой рекой поплыл мимо, надолго перерезав дорогу.  Слегка растерявшись среди оголтелого копошения людей и машин, Кямал, пытался разглядеть в толпе Дару Каури, но это ему никак не удавалось.

  На противоположной стороне, на площади, играла ритмичная бравурная музыка, голосисто орал народ, а вокруг него улица оказалась пустынной, и не у кого спросить, как перебраться через дорогу, к монументу.  Доведенный до отчаяния, он хотел рвануть наперерез автомобилям, когда внезапно увидел ее…

  Отделившись от массы публики, скромно и неброско одетая девушка с длинной, до пояса, косой медленно шла по тротуару.  Кямал видел ее со спины, лица рассмотреть не мог, сколько ни старался и, не упуская из виду, бежал по краю широкого проспекта мимо сверкающих витрин магазинов и их гостеприимно распахнутых дверей, проклиная бездушные машины, ревом заглушающие человеческие голоса.  Не слыша призывов, Дара Каури не спеша уходила от него по параллельной улице.

  Неожиданно тротуар кончился, пропетляв множеством незамеченных им поворотов, и впереди, в многоголосом шуме людских голосов и пронзительных гудках поездов возник железнодорожный вокзал.  Кямалу показалось, будто в толпе мелькнула стройная фигурка девушки с длинной пушистой косой.  Расталкивая народ, он бросился вдогонку.  Толпа постепенно иссякла, а затем он обнаружил себя на пустынном перроне.  Ледяные порывы ветра взметали пыль и мусор под ногами, пробирая тело под легкой одеждой до костей, но он медлил уходить, и все смотрел и смотрел на стремительно проносившиеся мимо поезда, пока в окошке очередного вагона не мелькнуло знакомое женское лицо.  Кямал не успел хорошо рассмотреть его и запомнить, но готов был поклясться, что уезжала она, Дара Каури – куда-то далеко и без багажа.

  Зато теперь он узнает ее везде и всюду, в любом обличье…

              «… А ветер воем надрывался,
                Кружился в пляске по путям.
                На полузвуке оборвавшись,
                Гудок прощально прокричал…»

  … А поезда все мчались и мчались, как символ неумолимо бегущего времени, бесплодно прожитых лет и несбывшихся надежд.  И невозможно их ни догнать, ни остановить…

                Х                Х                Х

  Досточтимый Кильбир оказал любимому сыну неслыханно щедрую услугу, выговорив ему право сохранить в неприкосновенности память о многих прожитых жизнях и  ключевых событиях, предшествующих его с Гаем непримиримому конфликту, а также касались четверых (нет, теперь уже троих) его участников.  Закрывая глаза, Кямал без усилий воссоздавал в мыслях образы и ситуации.

  Он видел их троих и себя самого – молодых, красивых и сильных, - на Своде Законов Квадригала поклявшихся любить друг друга вечно, пронести сей бесценный подарок Богов в чистоте и неприкосновенности через сложные испытания в веках.  «Плоть от плоти Твоей, кровь от крови Твоей – наша любовь одна на двоих.  Как две половинки одного плода неспособны существовать отдельно, так пускай наши жизни сольются в одну в конце предначертанного для нас Судьбой и Небесами пути…»

  Так звучали напутственные слова, когда выходили они в большой мир, полный страстей и неутоленных желаний. И вот, не пройдя и половины пути, он, Карг Даргон уже остался один…  безнадежно одинокий на просторах Вечности, почти без шанса вновь обрести свою половинку, потому как священный обряд Квадригала не отправляется дважды.  И если к концу пути он придет по-прежнему в одиночестве, то в завершение длинной череды тяжких испытаний вынужден будет принять печальный удел отверженного и принести собственную бессмертную душу в жертву Искупительному Року, влившись в число демонов, вечно пребывающих между небом и землей и являющимися соглядатаями для грешных душ человеческих.  Это великий позор, по собственной вине лишиться дорогой половинки, без которой разумное существование духовно неполноценно, и ему никогда не достигнуть конечных высот в своем развитии и совершенствовании.  Не потому ли он с волнением дожидался единственного мизерного шанса, специального разрешения Совета Квадригала.

  И потом, Дара Каури…  Он помнил, каким трепетным восторгом горели изумрудные глаза этой необыкновенной девушки, когда она смотрела на Гая Барракурга.  Эта пойдет за любимым в огонь и в воду.   И кто знает, сколько веков подряд нечестивец разлагал ее душу, чтобы в конечном итоге низвести до горькой участи прозябать в неполноценном обществе на территории испытательного полигона, не застрахованного от любого чудовищного бедствия.  Какой она сейчас стала?  Узнает ли его, Карга Даргона?  Вернее, захочет ли узнать?

  Раз за разом прокручивая в памяти совершенные ими всеми проступки, анализируя собственные ошибки и промахи, он сосредоточился на глобальном, беспардонно упустив мелкое, но главное, о чем следовало рассказать Кильбиру, но он смолчал, посчитав за пустяк.  А теперь поздно!  Считанные секунды отделяют от неизвестности, но лишь примерившись шагнуть в туннель, Кямал Зардани вспомнил серию необычных сновидений и с ужасом понял: маршрут выбран неправильно!  Разработанная совместно с Ундастаром программа изначально неверна, потому что он, легкомысленный художник, непростительно расслабившись в тепле и почете, посчитал яркое, броское, цветное важнее убогой серенькой реальности – не здешней, сияющей многоцветьем красок в пышущем счастьем Ундастаре, а далеко на испытательном полигоне Пятого Круга искаженных преломлением информации событий.  Переход запланирован в мирное время без учета непредвиденных изменений, случайных накладок и намеренно созданных препятствий, в результате чего конечный пункт назначения опустел.  Спасатели явятся к разбитому корыту, вот как это называется на чужом языке, отныне обязанному стать для него родным.

  Что произошло?  Дамьен Багар не знал о непредсказуемых причудах Пояса Времени, помимо этих проблем занятый гораздо более важными делами, а Кильбир понадеялся на сына, который обязан это знать.

  Похолодевшими пальцами Кямал теребил воротник непривычно жесткой рубашки и обливался горячечным потом, вдруг сообразив, отчего потерпела фиаско первоначальная Идея.  Разница во времени, передержки в пространстве, человеческий фактор и прочие факторы риска позволили вклиниться в уникальный опыт пронырливым деятелям Братства Аервода.  И даже не это на данный момент главное!  СОБЫТИЯ  ПЕРЕИГРАНЫ без их участия и гораздо раньше, а он видел во сне, как именно, но не сумел расшифровать, не сообразил посоветоваться с мудрым отцом, и пожинает плоды собственного легкомыслия, вынужденный принимать решение самостоятельно.

  Сжав пальцами мокрые от пота виски, покачиваясь с пятки на носок у влекущего, мерцающего призывными сполохами жерла туннеля, Кямал усилием воли сдержал эмоции и последовательно принялся вспоминать.  От точности его памяти сейчас зависело все…

                Х                Х                Х

  Снова тот же город возник перед ним, но со стороны.  Кямал находился далеко на окраине.  В непривычно тяжелых ботинках на рифленой подошве шагая по обочине дороги, казалось, спускается с невысокой, но объемной горы в заросшую лесом ложбину, и постепенно город скрывается за зубчатой каймой сплошного ряда деревьев.  Что там, лес или небольшие посадки? Оборачиваясь, Кямал не видел за спиной горы в прямом смысле слова.   Разве неширокое ровное шоссе, утрамбованное асфальтированным покрытием, серой лентой спускалось немного под уклон, плавно перетекая в мост через реку, по берегам которой в зарослях просматривались постройки, но он не приглядывался, с ужасом сознавая, что, хотя давно и безнадежно опоздал, ему лучше поторопиться.  Не останавливаясь, мельком прочитал название реки на прямоугольном синем указателе, смешно воткнутом в землю на обочине.  Короткое слово застряло в подсознании, и позже не раз всплывало не во сне, а наяву, но тогда Кямал даже не оглянулся на указатель.

  И, как всегда бывает во снах, изменяющих места и расстояния, ноги легко несли его с горки к реке, а потом вдруг налились неподъемной тяжестью, и через мост он едва тащился, поминутно оглядываясь на показавшийся из-за поворота желтый автобус.  Да, там, во сне, Кямал откуда-то знал название неуклюжей машины с резиновой переборкой посередине, словно из двух разрезанных пополам металлических гусениц слепили одну, да так и оставили болтаться в такт движениям, грозившие разорваться на колдобинах. Но пассажиры внутри либо этого не понимали, либо ничего не боялись.

  А он должен успеть добежать до голубого крытого навеса в сотне шагов впереди, прежде, чем туда подкатит автобус, имевший целых шесть круглых рубчатых колес по сравнению с двумя короткими человеческими ногами.  Кямал твердо знал, что обязан успеть к автобусной остановке и оказаться в числе пассажиров.  И он бежал, с усилием переставляя ботинки на рифленой подошве, проклиная навалившуюся невесть откуда усталость.

  И все-таки он успел!  Ему удалось вскочить на подножку с заднего входа, и раздвижные дверцы тотчас с шумом захлопнулись за спиной.  Наконец он перевел дух от бешеной скачки и поудобнее устроился в толпе, плотно сжимавшей его со всех сторон потными разгоряченными телами. В салоне царила смрадная духота, витали разнообразные и не слишком приятные запахи человеческих испарений.

 Осторожно потеснив публику, Кямал поднялся на ступеньку повыше и оттуда увидел ее.  Девушка с пепельно – русой косой стояла недалеко от переднего входа, держась за верхний поручень и задумчиво посматривала в окно, на проносившийся мимо живописный загородный пейзаж – поля, лесопосадки, тесные скопища одноэтажных крохотных домиков в гуще зелени под разноцветными крышами…
 
  Со стороны в Пятом круге экспериментального полигона царила идиллия, а зрелище показалось гостю новым и интересным.  Но не в состоянии долго любоваться красотами природы, он то и дело поворачивался в противоположную сторону, мешая соседям, но упорно не отрывая напряженного взгляда от тонкого профиля Дары Каури.  Отсюда хорошо были видны ее короткий прямой носик, густые темные ресницы, горький излом немного великоватого рта…  Он видел даже  ее тонкую руку с белой манжеткой на запястье, длинными пальчиками и коротко постриженными ноготками, но лица в фас рассмотреть по-прежнему не получалось.  Наверно, она вовсе не красавица, Дара Каури, но для него всегда и везде, во все века и времена в любом обличье – неизменно прекраснее всех…

  Ему хотелось подойти поближе, заговорить, рассказать, как долго и безуспешно искал ее по периметру ускользающего Пояса Времени…  Но она не смотрела назад и не подозревала о его присутствии.  И окликнуть тоже не мог, не зная тогда имени, которым нарекли ее в этой жизни.  «Посмотри на меня, миленькая, ну посмотри же!»  Но Дара Каури грустно и сосредоточенно вперилась в окно, будто летний пейзаж на улице интересовал ее больше всего на свете.

  Наконец Кямал решился, отодвинул загородившую проход толстую тетку и, не слушая злобного шипения вслед, стал поспешно протискиваться в противоположный конец салона.
- Молодой человек, билет почему не берете?

  Еще одна настырная тетка габаритами ничуть не меньше с хозяйским видом и сумкой на шее, откуда торчали узкие рулончики бумаги, неприступной скалой встала между ними, раздраженно позвякивая мелочью в карманчике.

  Не спуская взгляда с едва видневшейся между чужих голов пепельной косы, Кямал сунул руку сначала в один карман, потом в другой, но тут автобус подкатил к очередной остановке.  Передняя дверь распахнулась, и пушистая коса мелькнула уже на улице.  Кямал бросился следом, но плотная стена потных, разгоряченных летним зноем людей наглухо сомкнулась у выхода.  Щелчок, шипенье – двери закрылись.  Автобус тронулся, увозя его дальше, снова разлучив с той, с которой так и не удалось встретиться…

                «А поезда летели мимо,
                И незнакомый спал вокзал…
                Чужая жизнь неумолима:
                Дурак от поезда отстал!»

                Х                Х                Х

  Это теперь Кямал Зардани знал символические значения своих сновидений.  Автобусы, поезда и прочий движущийся транспорт означал бегущую своим неповторимым чередом жизнь, в обычных условиях неспособную повернуть вспять или заставить мгновение остановиться.  А еще существовал Пояс Времени, известный лишь посвященным, и тот, кто сумеет им воспользоваться, либо выиграет, либо проиграет.  Кямал никогда не был игроком, но это знал точно.  Пятьдесят на пятьдесят…  И третьего не дано…

                Х                Х                Х

  - Срочное перепрограммирование?  Но куда? – в полном смятении прошептал Кямал Зардани, с великим трудом балансируя на грани Зазеркалья. – Возвращаться в Ундастар?  Нет, не успею.  Слишком много займет времени.  Решай, Карг Даргон, решай прямо сейчас!

  Кямал стиснул зубы, напрягая память чуть ли не до потери сознания.  Только сейчас, или станет непоправимо поздно.

  … Тогда очередное сновидение застало его врасплох, оказавшись настолько ярким и реальным, что, проснувшись, он усомнился, был ли то действительно сон, а не нечто большее.  Ну, вроде путешествия духа спящего через пространство и время с целью прикоснуться к родственному сердцу, находящемуся за тридевять земель (откуда такое сравнение?), но такому же одинокому и страдающему.

  Перед ним открылся тот же город.  Кямал научился узнавать его со стороны среди многих других знакомых и незнакомых мест, но не знал названия, и имени Дары Каури тоже.  Наверно, и не мог знать, но почему-то во сне всегда мучительно напрягал память, полагая, что оттого, вспомнит ли город и имя девушки, зависит их грядущая встреча.

  Он сразу же очутился в центре, но не знал, как сюда попал.  Снова перед глазами назойливо маячило приземистое, похожее на шляпочный гриб, серовато – белесое здание с чудовищным монументом в авангарде.  Только сейчас гостю было не до размышлений на данную тему.

  Множество стражей полрядка в одинаковых серых, мышиного цвета мундирах, едва сдерживали оголтело рвущуюся на площадь толпу.  Над головной фалангой первой колонны митингующих развевался кроваво – красный лоскут материи на длинном шесте, и скрещенные кузнечный молот с кривым пиратским ятаганом напомнили Кямалу морских разбойников, бессчетно покрошенных в далекие времена.  Но здесь морем и поблизости не пахло.

  Воспоминание промелькнуло, не успев затронуть души и сердца, и его помыслы сосредоточились на недосягаемой возможности перебраться на противоположную сторону улицы, поближе к монументу.  Только теперь не автомобили мчались мимо непрерывным потоком, а безмолвные, с холодными глазами истуканов стражи порядка в мышиных мундирах преграждали путь.

  «Как же найти тебя в этой толчее, Дара Каури?  Где ты?  Отзовись!» - мысленно повторял он, без толку шаря смятенным взором по безликой орущей толпе.  Ему до отвращения не хотелось смотреть на их дико выпученные глаза и остервенело орущие рты.  Словно люди волею чужого зловещего гипноза забыли о своем изначально высоком предназначении быть прежде всего человечеством, без остатка отдавшись неистовым низменным страстям, опустошающим зрелые души и на корню губящие молодые неоперившиеся жизни.  И неважно, чему хором предается народ – разврату или политике.

  «Миленькая, как же тебя угораздило попасть в этот вертеп?!  Отзовись, Дара Каури!  Оглянись!  Я жду тебя!» - мысленно заклинал он.  И, вот чудо, она откликнулась.

                «А мне какое дело к миллионам?
                Для стада не готов менталитет.
                Средь диких нравов хамства и безвластья
                На выход гость, простите, не одет…»
       
  И тогда он ее увидел – опять на противоположной стороне улицы, в неизменном отдалении от свирепо бушующей толпы.  Невероятно, но она стояла и смотрела на него!  Отсюда было плохо видно ее лицо, но единственное, успевшее броситься в глаза в ее облике – длинные тонкие пальцы, нервно теребившие пушистый кончик переброшенной на грудь косы, выдававшие испуг и неуверенность их владелицы.

  Дара Каури повернулась и пошла тем же путем, нарочито медленно, призывая его следовать за собой.

  «Я глупец!  Она же показывает дорогу!» - догадался он, бросаясь следом.

  Они прошли тем же знакомым маршрутом до вокзала: сначала по одной из центральных улиц, потом широким проспектом, и краем бокового зрения Кямал отмечал особенности архитектурных построек, тяжелых и примитивных, как во времена всеобщего вырождения.

  А там, на вокзале, где проспект плавно перетекал в загроможденную автомобилями и разноцветными коробками киосков (откуда ненужные названия, когда необходимое невозможно вспомнить?!), - там они встретились.  Но по-прежнему их разделяла толпа.  Расталкивая народ, спотыкаясь об чьи-то баулы и сумки, он бросился вперед.  Одним прыжком настигнув девушку, схватил за плечи и невольно получившимся грубым рывком повернул к себе, страстно желая заглянуть в лицо, запечатлеть в сознании ее облик, чтобы безошибочно узнавать при встрече во все века и времена…  Но он опять ошибся.  Перед ним мелькнуло удивленное лицо незнакомой особы.  Кямал с разочарованным возгласом отшатнулся.  Тогда он не понял.  Дара Каури посылала сигнал о помощи.  И, как еще во сне подсказывало ему сердце, она попала в беду, большую и непоправимую…

  … Оглушительный стук железных колес волной накатил издалека, и у перрона услужливо остановился поезд.  Автоматические двери с шипеньем распахнулись, гостеприимно приглашая войти и, не долго думая, он шагнул внутрь.  Длинная цепочка скрепленных лязгающими железками вагонов (это электричка!) сообщалась между собой узкими, насквозь продуваемыми ледяным ветром душегубками – тамбурами, где одуряющее пахло мочой и невероятно трудно удерживать равновесие.  Стук колес оглушал, когда он перебирался из вагона в вагон.  Множество лиц мелькали перед ним, но Дары Каури среди пассажиров не оказалось.

  Неожиданно резко распахнув последнюю дверь, Кямал едва не шагнул в пустоту. Вагоны кончились.  Под ногами стремительно убегали назад бесконечно длинные рельсы, а поезд нес его неизвестно куда, а Дары Каури опять рядом не было.  На полной скорости поезд (то есть электричка, поскольку вверху подрагивали гудящие от напряжения провода, за которые ромбовидной рамкой цеплялся головной паровоз), - это похожее на червя сооружение на полной скорости уносилось прочь от города.  Кямал остановился в узком проеме распахнутой двери, обдуваемый пронизывающим ветром и не представлял, что делать дальше, неотрывно смотрел на исчезающие в мутной дали многоэтажные постройки чужого враждебного города, мучаясь нестерпимым ощущением нарастающей тревоги.  В голове крутились такие знакомые, но чьи-то чужие строки:

                «… Пустой, безрадостный рассвет…
                А поезда летели мимо,
                Как символ уходящих лет…»

  Что-то было не так, но что?  Ну конечно, пассажирские электрички пригородного следования не обрываются хвостовым вагоном.  В сновидениях соблюдались свои, неписанные законы, понять которые недоступно человеку.  На перроне он вошел в пассажирский вагон и, пройдя электричку из конца в конец, как в другом измерении очутился в товарняке, который, смердя черным дымом из трубы, волочил непрошенного гостя в неизвестном направлении.  А время уходило, как утекает сквозь пальцы вода – быстро и неумолимо.  Кямал примерился спрыгнуть…

  Вдруг перед его заслезившимися от ветра глазами промелькнули крупно выложенные из камня на постаменте четыре буквы или иероглифа – название исчезающего в сиреневой дымке сумерек города.  Оно крепко отпечаталось в памяти, это короткое название из четырех букв на знакомом русском языке, мертвом и ненужном в Ундастаре, но выученном им по настоятельному требованию Дамьена Багара.  Четыре точно таких же буквы, неловко выведенные Вдохновителем пером на бумаге в их последнюю встречу…

  Кямал узнал их моментально, хорошенько примерился и прыгнул.  И проснулся…

                Х                Х                Х

  Кямал наклонился и вывел пальцем на песке слово «ТУЛА».  От него прочертил полосу, обозначавшую железнодорожную линию, уходившую на север.  Вот направление, которое не потрудились просчитать заранее.  Но кто же знал?  И он тоже не знал названия вокзала и маршрутов электричек.  А ему нужна не любая, а способная довезти до широкого моста с решетчатой чугунной арматурой, перекинутого через широкую реку.  Нет, не ту, у которой останавливается желтый автобус, а далеко за пределами города, куда придется ехать на поезде или электричке.  Он не знал названия этой реки.  Прокол второй.  Не удосужился спросить у Дамьена Багара название площади с монументом.  Третья непростительная ошибка.

   Он не рисковал отправляться наугад.  Рядом с городом он написал второе слово «Воронка», увиденное на указателе у берега другой речки поменьше, где и мост поскромнее.  Схематично набросал план предстоящего пути.  Смущало одно: туннель – выход мог оказаться далеко в окрестностях и не с нужной стороны.

   И  Кямал взял за ориентир речку с умилительным названием «Воронка», заключил в круг и нарисовал защитные пентаграммы.  Чтобы не сбиться ненароком с пути, лучше перестраховаться.  Теперь он знал, как пользоваться транспортом, видел и хорошо запомнил во сне.  То есть, он должен пройти весь путь от начала и до конца, до другого моста в северном направлении.  Туда ходит электричка, ошибиться невозможно.  Но пройти исключительно один, без помощников – агентов Ундастара, как намечалось раньше.  Незачем обнаруживать раньше времени свое присутствие в городе, если обстоятельства круто изменились.  В том, что случилось многое и очень неприятное, Кямал был твердо уверен.  Да и живы ли агенты?  Трансформер очень уязвимы и гибнут при малейшем промахе.  Пока он справится, но вдвоем с девушкой им потребуется убежище, возможно, не одно.

  Он заранее пытался привыкнуть называть Дару Каури ее новым именем – Серафина Казимировна Хожиняк.   Серафина, Сима, Симочка…  тоже красивое и звучное имя.  Так и следует запомнить, чтобы не внести ни малейшего сбоя в программу, которую предстояло составить самостоятельно.  И он справился быстро и четко, одновременно внимательно следя, чтобы в расчеты не закралась ошибка.  Еще раз проверил каждую букву и цифру и, подбадривая себя, улыбнулся, вспоминая Серафину такой, как видел ее во сне…

                «… Искали мы себя, сдирая в кровь ладони,
                Не чувствуя камней и бед больших дорог.
                И ты, и я скитальцам Ветра сродни,
                Но друг без друга путь и горек и убог.

                Но я спущусь во мрак земного сада,
                Приду, когда меня ты, милая, не ждешь.
                Не надо больше крови листопада
                На белой коже ваших плачущих берез.

                Развеет друг наш Ветер злые тучи –
                Взгляни на небо ночью, в поздний час.
                Не бойся.  Ночь – приют сердец могучих.
                Мы не одни.  И наши звезды помнят нас…»

  Кямал тоже многое помнил.  Особенно болезненно отзывалось в сердце начало их общих отношений, вылившееся позже в нечто чудовищное, которому и подходящего названия нет.  И хуже быть, наверно, не может…
 

               У истоков кровавой вендетты:  СЕДЬМОЕ  ЛИЦО  ПЕНТАГРАММЫ.      
               
                ЧАСТЬ  3
                ОСОЗНАНИЕ  ИСТИНЫ.

                Х                Х                Х

  … В тот же день за ними пришли.  Императорские стражники бесцеремонно сорвали  опростоволосившегося придворного мага с больничной койки, где он лечил испорченное в момент вызывания лицо.  Седьмой запросил непомерную цену…

  У Акхиллаха перерыли книги и рукописи, перевернули вверх дном скромное жилище и, свалив на улице бумаги, тома и свитки, запалили грандиозный костёр.  А затем ушли, уводя с собой хозяина.

  С грустью и сожалением Акхиллах окинул прощальным взором разорённое гнездо.  Много лет работал он здесь в мечтах о лучшей доле для человечества, достигнутой путём постепенного прозрения Истины.  Увы, мечта осталась мечтой.  Люди по-прежнему не желали переступить через собственное ничтожество, предпочитая пасть жертвами обмана, нежели задуматься о жизни.  Вместо чистой возвышенной науки для бывших побратимов наступила жестокая, не знающая пощады реальность.  Безошибочное предчувствие подсказывало Акхидллаху, что возвратиться назад не придётся.  И он не стал запирать двери уже ненужного ему дома…

                Х                Х                Х

  Двое мужчин стояли перед троном императора Хранг Таке Обалви, могущественного правителя Амираиды, безжалостного к врагам короны и отечества.  Император не терпел возражений и предпочитал, чтобы просители оправдывались и унижались у его ног.

  Накануне подозреваемых долго допрашивали и, осмотрев предъявленные доказательства, присяжный Придворного Суда единогласно вынесли вердикт: виновны оба.  Опальный отшельник в том, что с помощью запрещённой книги напакостил сопернику, погубив множество людей, а прославленный член Магистрата не оправдал своего высокого звания, не сумел помешать преступному замыслу злодея, а значит, он больше не имеет права называться придворным магом.

  Тем временем на улицах бушевала чернь.  Погибших при неудачном эксперименте демонстративно несли на могильник  кружным путём мимо почерневшего, облитого адовой смолой дворца,  и громогласно требовали возмездия, успев начисто забыть о том, как сами восторжённо превозносили кумира, выпрашивали  новые чудеса и добровольно подставляли головы под сомнительные колдовские воздействия.  Теперь от императора ожидали решающего вердикта, без которого в столь исключительном случае обойтись не могли.

  Хранг Таке Обалви глубоко задумался, устало опустив тяжёлую породистую голову на золотой трезубец, символ его высшей власти над землёй, небом и водой.  Он считал себя просвещённым и демократичным правителем, поощрявшим науки, искусство, спорт и особенно магические изыскания посвящённых.  Но исключительно в разумных пределах!  То, что натворили эти двое, не вмещалось в рамки дозволенных законом экспериментов.

  Последние дни нелегко дались императору.  Низвергнувшаяся из Прорвы ядовитая жидкость намертво въелась в благородный мрамор, не поддаваясь массовым усилиям чистильщиков и каменотёсов.  Дворец с частью площади и прилегающие улицы придётся снести до основания и строить заново, на ровном месте.  Но, прежде чем отбыть с семейством и придворными в загородную резиденцию, Хранг Таке Обалви хотел покончить с неприятным судебным делом.

  Когда некоторые самозванцы зарывались и пытались поставить себя выше короны и
существующей власти, подобные поползновения решительно пресекались, как посрамляющие находившийся под императорским покровительством официально зарегистрированный Орден.  Ведь если вовремя их не ограничить, у народа пропадёт положенное уважение к почтенным господам, что способно в корне дискредитировать общегосударственную политику.

  Император Хранг Таке Обалви умел мыслить мудро и заковыристо.  Внушительной фигурой  восседая на высоком троне с украшенными змеиными головами подлокотниками, он задумчиво смотрел мимо подсудимых.  Посох – трезубец, мастерски выполненный в виде чешуйчатой трёхглавой змеи, обитательницы бездонных впадин океанов, едва умещался в его мощной руке.  Люди Амираиды отличались красотой и великолепными формами тел, чисто брили бороды и зачёсывали назад длинные густые волосы, схваченные на лбу повязкой либо обручем, в зависимости от социального положения гражданина.  Император носил золотой ободок с диадемой из драгоценных камней.

  Это уже много позже род человеческий начал вырождаться, как и любая восставшая на Природу и Небеса цивилизация, люди подурнели и измельчали.  Но сейчас, на пороге расцвета, нация сияла красотой и гордостью в неукротимом стремлении проникнуть в тайны жизни и смерти, отвоевать себе лучшее место в полном радостей и наслаждений мире.  Нужно лишь суметь взять их у скупой на безвозмездные дары Судьбы…

- О, великой Хранг Таке Обалви, мой император!  Позволь рассказать, как было дело, - бросившись на колени перед троном, вскричал Астерак.

- Выкладывай, - милостиво качнул головой правитель.

  В процессе дознания полагалось выслушать обе стороны.  С нескрываемой ненавистью придворный чародей покосился на бывшего побратима, которого стражники также не замедлили швырнуть на пол.

- Это он всегда завидовал страшной чёрной завистью почёту и славе, которыми люди окружили меня при дворе и на улицах.  Он решил помешать уникальному эксперименту намеренно, недаром прихватил с собой страшную книгу, сыплющую громами и молниями.  Многие слышали, как он грозил мне ужасными карами, вертясь на привязи под помостом.  Пусть приведут стоявших рядом свидетелей, они скажут, кто обрушил на их головы злых духов, испоганивших священное действо!

- К сожалению, суд не обнаружил очевидцев конфликта.  Видимо, все они погибли в момент бедствия, - доложил присутствующий на разбирательстве высокопоставленный судейский чиновник.

- Много лет назад случайно найденная книга опального учёного Кильбира сбила этого человека с достойного пути служения короне, - торопливо, боясь не успеть высказаться, продолжал Астерак.

- Ты знал, что твой бывший товарищ балуется запрещёнными книжонками и не донёс суду, не пресёк зло в корне? – нахмурился император.

  Вещественные доказательства в количестве нескольких штук уцелевших в огне листов их труда опального учёного вместе с изодранной в лохмотья обложкой «Тайного Пришествия» лежали здесь же, на подносе, и прорехи в кожаном переплёте последней ещё курились едким серным дымком.

- Но я…  Но я… - задохнулся от волнения Астерак.

- Всё понятно, и факты налицо, - на полуслове прервал его излияния Хранг Такеи Обалви, стукнув скипетром о мраморный пол и с отвращением взглянув на обгоревшие улики на подносе, приказал стражникам: - Вынесите зловоние, и без того душно.  Хочу послушать противную сторону.  Ответь мне, колдун Акхиллах, читал ли ты запрещённую книгу, внесённую судом в список враждебных короне и отечеству, а также умам законопослушных граждан?

- Я не только читал, но и долго изучал их и не нашёл в тексте ничего враждебного отечеству, - собравшись с духом,  с видимым спокойствием признал Акхиллах, намеренно опустив «корону» перед «отечеством» и прекрасно понимая, что подписывает себе неизбежный приговор, но не мог, не имел права поступить иначе.

- Вот как! – нахмурился правильно понявший сказанное император.

  Он был очень умным человеком, давно забытый историей Хранг Таке Обалви.

- Да, так оно и было, - подтвердил Акхиллах.

- Вот!  Вот!  Вы слышали, о, великий? – с нескрываемым торжеством вскричал Астерак.

- И, более того, считаю учение досточтимого Кильбира единственно правильным из всех известных нам теорий, - мужественно докончил Акхиллах.

- Достаточно!  Вопрос ясен!

  Император повелительно махнул рукой, и тотчас несколько стражников, демонстративно громко стуча сапогами, окружили обвиняемых, которые, стоя на коленях, ожидали приговора.  Несколько раз Астерак пытался добавить пару слов к своему оправданию, но, сознавая ответственность момента, не осмеливался нарушить воцарившуюся в зале тишину и лишь беззвучно шевелил губами, бросая проклятья бывшему другу и побратиму.

  Он ни на йоту не сомневался, что Акхиллак будет осуждён и предан публичной казни на арене городского цирка, но сам в панике прикидывал, как выйти из создавшегося критического положения с наименьшими потерями.  Слов нет, репутация его нешуточно пострадала, можно лишиться заслуженного долгими десятилетиями тяжких трудов почётного места в Магистрате, но, главное, сохранить жизнь.  Репутацию зарабатывают, император не вечен, и власть часто меняется, а отрубленную голову обратно не приставишь.

  Но не зря Хранг Таее Обалви славился острым умом и нестандартными решениями спорных вопросов.  Шевельнувшись на троне, он тяжёлым взглядом вперился в обвиняемых.

 - Итак, злокозненность намерений обоих несомненна и дополнительным выяснениям не подлежит.  Потакать злодейству мы не имеем права – в интересах безопасности Империи.  Что за государство, неспособное защитить своих подданных, верно говорю?

  Судейские утвердительно закивали.

- А раз так, то мы подумаем, как удовлетворить обиды пострадавших, а преступники пусть за это время раскаются в содеянном.

  По знаку правителя стражники подхватили осуждённых и без лишних церемоний выволокли из зала.  Отныне им предстояло провести оставшиеся считанные дни в мрачном подземелье, наедине друг с другом, горькими размышлениями и крысами…

                Х                Х                Х

  Нет страшнее наказания для ставших злейшими врагами бывших товарищей, нежели остаться наедине в последние считанные дни и часы перед смертью.  Прикованные железными цепями к кольцам на противоположных стенах каземата, они сумели наконец удовлетворить давнюю потребность в дискуссии, и каждый бросить в лицо сопернику собственное понимание Истины.  За годы, пролетевшие с момента окончательного разрыва, их взгляды на вещи и самый смысл жизни разделила непреодолимая пропасть.

  Первое время соперники оба молчали.  Полная темнота и удручающее однообразие горького тюремного существования располагали скорее к раздумьям, чем к беседе, и они сидели, погруженные в свои мысли, не обращая ни малейшего внимания на окружающие неудобства.  И только крысы, которых приходилось отгонять от незащищённых босых ног, да приносивший скудную еду тюремщик нарушали угнетающее однообразие заточения.

  Но прошли сутки, вторые, третьи…  пятые наконец…  Оцепенение духа и тела постепенно отпускало, уступая место таившимся в потаённых глубинах естества бурным эмоциям, однажды охватывающих практически всех без исключения приговорённых.

  В кромешной тьме подземелья соперники не видели лиц друг друга, но до боли мучительно чувствовали заполняющие пространство между ними обоюдоострые флюиды ревнивой неприязни, пронизывающие обоих до глубины сердец, вызывающие не менее отчаянные ответные эмоции.  И в один прекрасный, точнее, неизбежный день и  час тяжкое молчание прервалось первым пробным всплеском гнева.  Не выдержал Астерак.

- Ты молчишь, словно языком подавился?  Тебе нечего сказать, Акхиллах?  И чего ты добился своим глупейшим упрямством?  Ты – идиот, принёсший наши жизни в жертву собственной дурости!

  Первая фраза была сказана.  Затем повисло напряжённое молчание.  С едва сдерживаемым злорадством Астерак ожидал ответа от прикованного напротив соперника.  Каземат уравнял их в чинах и званиях, пора было снова переходить, увы, отнюдь не на  дружеское «ты».  Но тот не спешил говорить, и Астерак, раз высказавшись, тоже замолчал, не находя в себе сил пускаться в длительную полемику.

  В Амираиде существовало два вида смертельных наказаний: собственно казнь и казнь показательная.  Если преступник не хранил важных государственных секретов, которые необходимо вырвать всеми доступными средствами, либо, наоборот, не допустить их разглашения, - такие дела вершились тайно, под покровом ночи.  Но когда личность подсудимого вызывала ажиотажный интерес публики, его предназначали для развлекательного зрелища.  В праздничные дни на аренах открытых цирков проходили грандиозные представления с участием осуждённых, кому император милостиво даровал крохотный шанс на сохранение жизни, оправдывая изданные правительством гуманные законы.  Выигравшего бой с соперником либо с диким зверем человек искупал вину в глазах государства и закона, и отпускался на свободу с сохранением прав и гражданства.  Но подобное происходило редко, очень редко.

  Из того факта, что палач не явился к ним в одну из ночей, бывшие побратимы сделали обоюдный вывод относительно предполагаемой казни, что давало некоторую тень надежды обоим.  Случалось, зрители дружно ходатайствовали перед правителем за понравившегося бойца, а желание благородной публики приравнивалось к закону.

- Ну что же ты молчишь, Акхиллах? – не вынеся долгого молчания, продолжал допытываться стремившийся к полному выяснению отношений соперник.

- Я думаю.

- О чём?

- Обо всём.  Например, каких уникальных результатов в познании мира и философских откровений могли добиться мы, и как бездарно ты растратил дарованную тебе Небесами жизнь.

- Считаешь, бездарно растратил жизнь именно я?  Нет, получилось наоборот, и ты боишься признаться в этом даже самому себе.  Чего ты добился, без толку и пользы сидя над никому не нужными, мёртвыми трактатами, не обещающими реального результата?  Магическая наука Амираиды развивается в противоположном направлении, а ты всю жизнь гонялся за призраками, которые в финале привели тебя в узилище.  Скажи, зачем тебе понадобилось плыть против общего течения?

- Затем, что не могу и не хочу разделять неправильные теории, даже если их исповедуют миллионы.  У меня имеется собственный взгляд на вещи, тот, который я считаю истинным, но тебе этого не понять, Астерак!  Слава и деньги затмили тебе разум!

- Выходит, ты считаешь себя одного умнее миллионов других?  Весьма и весьма самонадеянно, - саркастически рассмеялся Астерак. – Ты возмущаешься моими успехами и богатством?  Тогда ты и вовсе оторвался от реальности, с дурацким видом воспарив в заоблачные высоты, и – вот результат, свалился оттуда прямо в грязь.  Каково?  Существует определённый эквивалент, мерило заслуг человека перед обществом в той или иной области.  Но никто не станет оценивать химеры, не дающие реального результата.

- Ты не прав, несчастный!  Можно оценить дерьмо на вес золота и съесть, а потом подавиться – то, что ты и сделал на площади вместе со своими глупыми поклонниками, - издевательски заметил Акхиллах и, помолчав, добавил: - А на всех одна существует небесная Истина с большой буквы, да не про нас она, убогих!

  Соперники долго и угрюмо молчали.  Но последнее слово осталось за Акхиллахом.  Подумав, он с горькой иронией заявил:
- Не расстраивайся, побратим.  Нам не повезло, но скоро мы накоротке познакомимся с Седьмым представителем Пентаграммы.  И ты, и ты – оба мы теперь знаем его имя.

- Его зовут Смерть! – прошептал Астерак и, нервно вздрогнул, словно в этот момент на него повеяло холодом Преисподней.

                Х                Х                Х