Цена вечной жизни Часть 2 Лина Бендера продолжение

                ГЛАВА  4   
                ОТРЕЗОК  ЖИЗНИ.

                Х                Х                Х

  События переменили направление осенью девяносто восьмого…

  Охваченная непонятным, граничившим с неконтролируемой паникой неумолимо надвигающейся беды, Серафина затравленным зверем металась из угла в угол, меряя шагами узкую каморку и настороженно прислушивалась к доносившимся из коридора звукам.  Там творилось из ряда вон выходящее: слышались топот и возбужденные голоса, но не так, когда тащили очередного помешанного.  Кто-то пронзительно кричал, голосил и матерился.  Ей показалось, отчетливо доносится голос Кузьмича с непривычными, надрывными нотками в знакомом тенорке.  Кстати, а почему он не зашел в котельную, возвратившись утром из дома?  Тоже неподдающийся объяснению поступок.  За несколько лет, проведенных по-родственному бок о бок, Серафина узнала старика лучше отца родного.  Готовая в любой момент ринуться в укрытие, она полдня просидела под дверью, сквозь мерный шум котельных агрегатов ловя звуки из коридора и, разочарованная, ничего не поняла, когда там наступила полная тишина.

  Кузьмич появился поздно вечером, немыслимо взъерошенный, с покрасневшими глазами и небритым подбородком – вопиющее противоречие его неизменной аккуратности.  Молча поставил на стол бутылку водки.

- Помянем, дочка, безвинно загубленную душу…

- Кирилл? – испуганно спросила Серафина.

  Резким движением Кузьмич бросил в рот содержимое стакана, утвердительно кивнул, налил еще и тыльной стороной ладони вытер мокрые глаза.

- Похоронить по-человечески не дали, сволочи, бросили вслед за остальными – прочими.  Как дома скажу?  Как Катерине и Юляшке в глаза гляну?

  Серафина сочувственно покивала.  А что она могла ответить?  Любые слова были неуместны.

- Ладно, пойду.  Дома сообщить надо.  Отгул мне дали ради такого дела, так ты уж тут за насосами и котлом присмотри.

  Серафина согласно кивнула.  С котельным оборудованием она научилась разбираться лучше самого старика.

  Кузьмич ушел, а назавтра по необъяснимым причинам не вернулся.  Напрасно пленница прождала его двое суток с грудой готовых изделий.  Но когда старик не пришел и на третий день, ее охватила паника.  Смотритель никогда не болел, и к службе относился ревностно.  В подвале не требовалось второго работника.  Кузьмич жил при лечебнице практически безвылазно, но не из-за пустого служебного рвения, а из-за сына Кирилла, требующего постоянного присмотра и ухода.  Интуиция упрямо подсказывала Серафине, что со стариком  случилось несчастье.  В лучшем случае он заболел от потрясения, тогда ей придется как-то продержаться до его выздоровления.  Но разумом понимала, что надеяться глупо.   Замену, конечно, пришлют, возможно, и каморку за котлами не обнаружат, но никто не принесет пленнице поесть.  Еда подходила к концу, в котельную никто не спускался, и она сама следила за котлом, фильтром и насосами, но положение с каждым днем становилось все неопределенней.  Если Кузьмич заболел, то там, наверху, думают, что котельная работает на автопилоте?  Или, как водится, свалили друг на друга, а потом забыли, кому поручили?  Бардак, он и есть бардак!  Могут пройти неделя, месяц…  пока не забарахлит оборудование.  А потом, через несколько лет, какой-нибудь любопытный кочегар обнаружит в каморе ее высохшие мощи…

  Несмотря на унылую непривлекательность собственного убогого существования, Серафину пугала перспектива очутиться в положении забытого в спичечной коробке таракана.  Сначала она хотела кричать через наполовину утонувшее в земле зарешеченное окошко, но, подтянувшись повыше на перекладине, обнаружила его выходящим в бетонную стену больничного забора, способного приглушить и отрикошетить любой звук.

  Некоторое время Серафина с дрожью обдумывала сложившуюся ситуацию, пока не пришла к безрадостному выводу, что выход в данном случае там же, где и вход.  Придут санитары, выволокут ее наверх… а там…  Серафина боялась подумать, как встретит ее доктор Бруль…   Обдумав все «за» и «против», не видя иной перспективы, кроме выбора тихо подохнуть от голода в углу каморы, либо сдаться Брулю, она выбрала второе и, перекрыв газ, отключила котел.  Теперь оставалось ждать…

   Мучение растянулось на целые сутки, и у нее кончился последний сухарь, пришлось довольствоваться холодной водой из-под крана.  «Неужели они не замерзают, толстокожие?  Хотя рано, снег еще не выпал…»- думала она, с тоской готовясь к долгим голодным дням.  Но к вечеру снаружи послышался звук открываемого ключом замка.  За нею пришли.  Вернее, посмотреть, отчего погас котел.  Глубоко вздохнув от волнения, она сползла с топчана, обреченно перекрестилась, выходя на неминуемую погибель, и открыла дверцу каморы.

  Вид ввалившихся в котельную белых халатов нестерпимо резанул ее отвыкшие от ярких цветов глаза.  Вошедшие скептически обозрели немудреное хозяйство, жилище, походе на тараканью нору за печкой…

- Что ты тут делаешь, эй, книжная моль?

- Ну, это… сижу, - замялась пленница.

- Тю!  Оказывается, у Коновалова здесь целое хозяйство, как в лучших фермерских традициях.  Оборотистый старикан!  А ну, Санек. Посмотри, корова и куры не найдутся? – захохотал развеселый санитар?

  Но угрюмый Санек не расположился шутить.

- Ты, девка, чья?

- Здешняя,  - замирая от страха, пробормотала Серафина.

- Где старик?  Почему отопление отключили?

- Котел сломался.  А Кузьмич ушел и не возвращается.

- Безобразие творится!  А не сбежал ли твой старый хрен?

- Погоди, Санек, с дедом потом.  Девку-то куда?

  Серафина зажмурилась, втянув голову в плечи.

- Вы…  это…  поосторожнее.  Я от доктора Бруля!

- Ладно, тащим к нему, сам разберется, - буркнул названный Саньком.

  Серафина вздохнула и под недовольное ворчание санитаров стала собираться.  Впрочем, сборы были недолгими.  Забрезжившая на горизонте робкая надежда на лучший исход, не успев оформиться в уверенность, разбилась о неприступные айсберги белых халатов.  Хотя последнее слово оставалось за доктором Брулем.  Вот тут-то и вовсе не приходилось обольщаться.

  От Кузьмича она знала о несколько изменившихся в связи с перестройкой порядках в лечебнице, и Бруль по-прежнему занимает пост заведующего клиникой, официально являясь одним из владельцев акций.  О том, кому принадлежит основной пай, никто толком не знал, но подозревали некие органы, пришедшие на смену приказавшему долго жить, но не похороненному КГБ.  Поэтому распорядок мало изменился.  И еще, доктору Брулю не удалось разработать надежную методику переориентации отпетых рецидивистов.   Во всяком случае, излечившиеся от преступных страстей в связи с приключившимися в результате терапии буйства или телесной немочи не становились добропорядочными членами общества.  А главное, на волю никто не выходил.   Серафина не успела придумать, что скажет доктору при встрече.  За прошедшие семь лет Соломон мало изменился, разве залысины на лбу стали больше, а взгляд тяжелей и пронзительней.

- Вы меня не узнаете? – поздоровавшись на пороге кабинета, робко спросила Серафина и, видя, что тот молчит, открыла рот для подробных объяснений, но доктор сделал нетерпеливый жест рукой, точно отгонял надоедливую муху.

- Не нужно.  У меня превосходная память.  У тебя не было шансов раньше, нет и сейчас.  Отвечай быстро и правдиво!  Что за браслет был у тебя на руке, который украла Тамара?

  Серафине пришлось потрудиться, изображая удивление.

- Был…  Тетя Клава подарила по поводу окончания школы.   Не понимаю…

- Где она взяла украшение?  В ювелирном?

- Ну, что вы!  Откуда у нас были деньги на ювелирный?  На рынке у старухи купила, где тряпьем торгуют.  Он даже и не серебряный…

- Погоди!  У тебя ничего не случалось после того, как ты его одела?

- Ну, не знаю…  Я его один раз и одела, когда ходила в приемную комиссию, в Педагогический.  Потом после обеда гулять пошла, за город, - припоминала Серафина.

- Так.  Давай по фактам.  Документы подала?

- Нет, - Серафина поежилась под пронизывающим взглядом доктора. – Женщина, принимавшая документы, ушла раньше, заболела вроде.

- А на другой день?

- Потом уже ничего не вышло.  Пошла погулять и попала в грозу, молнией ударило.  Только к ночи домой добралась.  А там уже тетя на полу лежит, парализованная.

- Куда потом дела браслет?

- Ой, не помню!  Дома лежал, не до украшений стало.

- Но когда пошла на прием к Катыгову, ты его одела?

- Я вообще приоделась, поскольку на лахудру была похожа, - обозлилась Серафина. – Тамара эта на меня волчицей смотрела, из себя вон лезла, драгоценностями увешалась хуже новогодней елки.  Я даже не поверила, что на побрякушку польстилась.

- Но с Тамарой потом случилось несчастье!

- Со мной и без браслета случилось больше несчастий, по ее вине, между прочим, - парировала Серафина. – Я не понимаю, при чем тут…

- Вопросы здесь задаю я!  Про гибель Вадима слышала?

- Да.  Мирон Кузьмич рассказывал.  Машина взорвалась.

- Тебе не кажется странным?

- Тут все странно, особенно его и Тамарины выходки, - отрезала Серафина.

- Тамара погибла также, в огне.  И при нем был твой браслет.

- И…  много несчастий случилось с людьми, к которым попадал после этого случая… ну, кто брал украшение? – откашлявшись, деликатно поинтересовалась она.

- Браслета не нашли.  Все, закроем эту тему.  Сейчас тебя отведут в палату…

- Нет!  Нет! – невольно вскрикнула она

  Бруль тяжело вздохнул и нажал кнопку на столе.

- Глупая девчонка!  Учись смиряться с обстоятельствами.  Тебя давно нет в живых, жилье отдано другим, документы утилизированы.  Пойми, мертвые не воскресают.  Все, разговор окончен!

  За спиной у пленницы бесшумно выросли дожидавшиеся в приемной санитары и вежливо, но крепко взяли под локотки…

                «… Перрон, не ждущий пассажиров,
                Секунд безжалостный отсчет…
                Здесь время бег остановило.
                Обратно поезд не идет…»

                Х                Х                Х

  Больше месяца Серафина жила той же жизнью, что и прочие больные, но в ее обязанности входила еще уборка за пятью соседками по палате, прошедшими неудачный курс реабилитации и напоминавшими бесплотные тени, а не живых людей.  Палата считалась отстойником, так и называлась.  Основное лечение пациенток закончилось, за ними в течение некоторого времени наблюдали, изредка проводя дополнительные процедуры – скорее ради научного интереса, нежели надеясь на выздоровление.

  За пролетевшие семь лет многое в лечебнице изменилось не в лучшую сторону.  Больных стало намного меньше, и не все пользовались пристальным вниманием докторов.  Если одним полагался курс интенсивной терапии, то другая, большая часть, болталась предоставленная себе, их только скудно кормили.  Персонала также поубавилось.  Помимо Бруля среди знакомых лиц Серафина отметила одного доктора Кирьянова.

  Вскоре Серафине удалось понять суть случившейся неприятности в бывшей подведомственной, а теперь формально частной лечебнице, якобы принадлежащей Соломону Брулю, но опять же, по слухам.  После августовского денежного дефолта, затронувшего и государственные, и частные учреждения, больнице временно перекрыли потоки финансирования.  Державший средства организации банк лопнул, оставив клиентов без копейки.  Брулю пришлось прекратить дорогостоящие исследования и избавиться от основной массы больных.  Он вертелся волчком, налаживая связи с заграницей, где заинтересовались его перспективными разработками, о смысле которых напрямую не связанный с технологиями персонал имел общее смутное представление.
 
  Вспоминая рассказы Кузьмича, Серафина не переставала трястись от страха, считая докторов способными приняться и за нее.  Но ее пока не трогали.  Она прекрасно понимала свое необыкновенное везение, когда волею случая попала в карцер и встретилась с сердобольным смотрителем, заботившимся не только о собственной выгоде, но и сумевшим сберечь подопечную от непредсказуемых перипетий опасного существования наверху.  И она правильно сделала, попытавшись тогда бежать.  Вадим Катыгов ни при каких обстоятельствах не смог бы забрать ее из лечебницы, погибнув буквально через три дня после разговора в кабинете однокашника, а одержимый экспериментатор Бруль вряд ли соизволил бы выпустить пленницу из одного голого человеколюбия, ни на грош ему несвойственного.  За спокойным тоном и видимой деликатностью обхождения у упыря в белом халате таилось холодное, каменное бессердечие.  А что способно произойти с невинной девушкой за несколько долгих лет кошмарного существования в компании преступных безумцев, она в подробностях рисовала в воображении, и от одних предположений холодела кровь и начинали трястись поджилки.  А одиночное заключение помогло ей обрести равновесие духа, пусть в ущерб телесному здоровью, но в достаточной мере разобраться в себе и научиться отличать черное от белого, хорошее от дурного.  В жизни имело место великое множество полутонов, о которых в ранние годы Серафина понятия не имела.   И нужно уметь виртуозно лавировать среди опасных поворотов, постоянно рискуя угодить под жестокий молох  людского нечестия, которого больше и больше становится вокруг.

  И доведись ей снова пройти тот же путь, она не натворила бы столько глупостей.  Но, увы!  «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку», - гласит известная пословица, и жизнь невозможно повернуть вспять, переписав с не понравившегося черновика набело.  Нельзя сказать, что на сегодняшний день она полностью смирилась с безнадежностью судьбы пожизненно заключенной, но в душе стала относиться к происходящему спокойней и с философским фатализмом.  Наверно, помогли умные книги, запоем прочитанные за долгие и тягучие годы одиночества.  Однако тайная мысль о побеге неотступно преследовала узницу и во сне, и наяву, и она исподтишка присматривалась к окружающему.  Кто знает, где обнаружится та узенькая щелочка, в которую удастся просочиться при удачном стечении обстоятельств.  С некоторых пор Серафина твердо уверовала в Судьбу с большой буквы.

  Судя по ухудшавшемуся с каждым днем положению в больнице, на воле продолжал разгуливаться беспредел, не вписывающийся в ее с детства сложившиеся понятия о цивилизованном обществе.  Попав обратно наверх, она перестала получать свежие газеты и не знала новостей, отчего чувствовала себя робинзоном на необитаемом острове.  Краем уха ловила разговоры персонала и тайно высказываемые слухи и сплетни, когда во главе бессловесных пациенток мыла полы, терла окна, стены, убирала дерьмо за вконец опустившимися подопытными экземплярами.  Соломон Бруль держал себя маниакальным поборником чистоты.  Если на многое он не обращал внимания, то малейший беспорядок в палатах и коридоре не укрывался от его придирчивого взора.  В отделении царил строжайший режим.  Не прошедшие обработку больные содержались на третьем этаже под усиленной охраной, на втором – интенсивная терапия и использованный материал, подлежащий наблюдению.  Наверху официальные кабинеты, внизу хозяйственные помещения.  При виде этого «материала», людей, пусть бывших преступниками или безродными бродягами, но живыми и разумными, а после так называемой реабилитации превращавшихся в неспособных обслужить себя овощей, - при виде их у Серафины сначала мороз пробегал по коже и ночами снились кошмары.  В палате находилось пять реабилитированных женщин, по команде ложившихся спать и встающих по звонку, без приказа не смевших ни шевельнуться, ни слова вымолвить.

  Иногда из любопытства она заглядывала в экспериментальные блоки, где картина представала гораздо более разнообразной.  Больные плакали, ругались, бились на привязи, выли и визжали.  Страх и паника осязаемой аурой висели в воздухе, каждый передавал собственную жуть соседу, и тоскливый вой, поддержанный десятком глоток, оглашал выкрашенные в матовый белый цвет своды больничного коридора, рикошетил от широких плафонов на потолках и терялся в отдаленных уголках лестницы.

  «Господи, избавь от кошмарной участи!» - убегая со всех ног, шепотом бормотала Серафина.  Странно, но ни врачи, ни санитары не препятствовали ей ходить и глазеть, наверно, получили специальное указание Бруля.  А она все чаще лелеяла мысль о побеге.  «Не может такого быть, чтобы совсем не нашлось выхода.  Надо поискать – тихонько, незаметно обследовать каждый уголок…»  Но последнее оказалось самым трудным.  В лечебнице существовало множество уголков, куда вход категорически запрещался.

  На улицу больных, разумеется, не выпускали, а выбраться из здания самостоятельно не представлялось возможности.  Много раз долгими бессонными ночами она прокручивала в памяти подробности своего давнего побега, склоняясь к мысли, что летом или, на худой конец, весной, авантюра несомненно удалась бы…  Но так сложились обстоятельства, испортив шанс несоответствием момента.  Едва ли удастся вторично пробраться наверх и повторить попытку.  Нет, об этом и думать нечего!

  И Серафина устало поникала, понимая, что шанс в жизни выпадает один раз, и второй возможности, скорее всего, не представится.  А вдруг?  В каждом сомнении существовало неожиданное «а вдруг?»  И она снова начинала надеяться.  Иногда вспоминала об обещанном Брулем разговоре, но доктор либо забыл о ней, либо игнорировал намеренно.  И хорошо, если дело замнется, настолько ей не хотелось очутиться под прицелом холодного дула докторского взгляда.  Ей не хотелось даже пробовать оттолкнуть его мысленно, как однажды проделала с Тамарой, не стоит привлекать внимания патологического убийцы, способного усмотреть в ней новый интересный экземпляр для научных опытов.  И тогда ей одна дорога от швабр, ведер и тряпок – на койку, рядом с горемычными подопечными из палаты, уже на равных с ними правах.  Не лучше ли сохранить в тайне опасные способности, однажды сломавшие ей жизнь и грозившие принести еще большие неприятности, если снова всплывет история с браслетом…

                «… День за днем на войне, год за годом в плену –
                Жизнь покажется злым приговором…
                Это рабство – сухой, безнадежный недуг
                На плацу за колючим забором.

                Шаг вперед, шаг назад – и расстрел за побег.
                Жизнь со смертью слились в единеньи.
                Вновь качнулись весы.  Чаши тонко дрожат…
                Как легко сдаться в плен наваждений…»


                Полет над краем бездны:  АУДИЕНЦИЯ  У  ИНКВИЗИТОРА.

  Однажды Серафина в компании нескольких больных усердно терла лестницу, опасливо стараясь держаться подальше от облаченного в зеленый костюм младшего персонала молодого парня из мужской палаты, по всем признакам определенного на должность не раньше вчерашнего дня.  Его привезли недавно, лечили недолго, а возможно, и вовсе не тронули.  Примерно она представляла, на что способны не обработанные терапией уголовники.  Видела, как один такой вырвался из крепких объятий санитаров и прыгнул на спину медленно шествовавшей по коридору сестре, опрокинул женщину и зубами вцепился ей в горло.  Когда четверо дюжих мужчин оторвали злодея от жертвы, последней было все равно.  Уголовник зубами перервал ей шею со спины ловчее хищного зверя, и спрашивать было не с кого.  Поэтому оснований не доверять здешним обитателям у Серафины имелось предостаточно, и мужчин она особенно не любила, всякий раз ожидая от субъекта в штанах мерзейшего подвоха.   Но парень не походил ни на бомжа, ни на уголовника – слишком чистый и ухоженный.  И потом, его новенькая форма…

  Задумавшись, она машинально водила по полу мокрой тряпкой, когда приглядывающий за уборщиками санитар вдруг громко цыкнул, и испуганные больные выстроились в ряд, пропуская поднимающихся наверх Соломона Бруля со свитой приближенных докторов.  По обыкновению, главный окинул цепким взглядом углы, проверяя, не осталась ли где неучтенная пылинка, потом равнодушно осмотрел бледные, невыразительные лица больных и остановился напротив Серафины.

- Вот она, эта девчонка!

  От неожиданности Серафина обомлела, и швабра со стуком выскользнула из ослабевших пальцев.

- Брось ведро, вымой руки и идем с нами, - властно махнул Бруль.

  Кто-то невежливо пнул ее пониже спины, и она поплелась за белыми халатами наверх, терзаемая неясными, в которых не могла разобраться, предчувствиями.  Мало надежды, что в носатом Соломоне внезапно проснулась совесть, и он решил отпустить несправедливо обиженную на свободу.  Достаточно вспомнить рассказы Мирона Кузьмича!  А еще шушуканье персонала по углам относительно главного: педант и ханжа, не признающий никаких иных отношений между людьми, кроме собственной выгоды.  Неужели выплыла история с браслетом?

  … - Вижу, рассудок у тебя еще в порядке, но это пока, - так начал разговор доктор Бруль, оставшись с пленницей наедине. – Но поживешь год – другой среди сумасшедших и без терапии станешь такой же.  По сути, как материал для экспериментов ты бесполезна.  Мне жаль Вадима Катыгова, он явно преувеличивал твои возможности.

- Но ведь я его об этом не просила, - осторожно заметила Серафина.

- Естественно, обладай ты приписываемыми им тебе возможностями, давно просочилась сквозь стены и покинула бы наш обетованный рай, - издевательски усмехнулся Бруль.

- Уверяю вас, он ошибался.  Я не летаю, не хожу по огню, воде и сквозь стены.  Даже какая-то злобная Тамара сумела со мной справиться.  Естественно, покинуть ваш рай я могу только при выписке, - сухо ответила Серафина.

- Ты так стремишься на свободу?

- Странный вопрос сидящему взаперти!

  Бруль весело расхохотался и прихлопнул ладонью по столешнице.

- Разум у тебя крепкий, не каждому мужику дано.  Так пошевели мозгами, зачем тебе свобода?  Кто тебя там ждет по прошествии скольких – семи или восьми лет?

- Семь лет и одиннадцать месяцев, грустно уточнила она.

- Целый отрезок жизни, подумай!  Родных у тебя нет.  В те годы я наводил в милиции справки для Вадима.  Никто не заинтересовался твоим внезапным исчезновением.  Жилплощадь давно досталась другим, и даже если удастся восстановить документы, дорога тебе одна, в бомжи.  Слышала о новой категории бесправных граждан?  Сейчас не застойные времена, бродяг с распростертыми объятиями не принимают.  Так где выход?  Видишь, я говорю с тобой как с разумной леди…  пока!

- Разве я собираюсь нарушать порядки? – удивилась Серафина. – Хотя, насчет воли…  неужели нельзя как-нибудь устроиться?

  На короткий момент забрезжил робкий лучик слабо копошившейся внутри потревоженного естества надежды, но погас, безжалостно растоптанный следующими словами:
- Не обольщайся, я позвал тебя не для того, чтобы попрощаться, и долго философствовать не настроен.  Кто попадает сюда подобным образом – а по-иному, поверь, не случается, тот назад не возвращается.  Никогда.  Слишком сильно в человеке желание поделиться пережитыми страданиями.  Ищут сочувствия, иногда в правоохранительных органах…  Странное место, не правда ли, для сочувствия?  Но так думал твой ненормальный опекун.

- С ума сойти!  На что же он надеялся, будучи в курсе…

- Именно!  Отправился прямиком в Управление.  Полагал, там обитает справедливость…

- А она давно на Оке – реке, на льду убилась, - с мягкой издевкой вставила в паузу Серафина.

- Положительно, ты мне нравишься, слишком умненькая.  Но, к сожалению, получается горе и от ума.  Читала пьесу?

- Еще в школе проходили.  Главный герой ничего не выиграл.  Очутился в плохом месте в недобрый час.

- Точно, как Коновалов, не подумавший ни о престарелой жене, ни о молодой внучке.  Гнев и месть затмили его лишний разум.  А в стрессовом состоянии немудрено упасть в кухне с сердечным приступом, оставив включенной газовую плиту.

- Ой, Господи! – побелевшими губами прошептала Серафина.

- К счастью, Бог предпочитает не вмешиваться в сложные человеческие отношения, - насмешливо улыбнулся Бруль. – И мы сами способны подкорректировать события.  Например, в данном, рассматриваемом здесь и сейчас случае.  Слышала о сильнодействующих психотропных препаратах, отбирающих у человека разум и волю?

  Вздрогнув, Серафина промолчала.  Не нашла в себе достаточно сил ответить.

- В принципе, можно отпустить тебя отсюда, но после обязательного лечения, предписанного консилиумом ученых докторов.  В таком случае тебе предоставят комфортное койко – место в Маслово, слышала об открывшемся там диспансере?  Да-да, сумасшедших становится все больше, деваться от них некуда, в больницах не помещаются.  А вот умных людей, без излишков в голове, доводящих до горя, меньше и меньше.  Нам отсюда хорошо виден процесс деградации населения, - с показным сочувствием пожаловался Бруль.

- Не вижу ни малейшей выгоды шило на мыло менять.  Только время терять, - собравшись с силами, пожала плечами Серафина.

- То-то и оно!  Жалко тратить на тебя дорогие импортные лекарства, и ты еще способна приносить пользу лечебнице.

- Мытьем полов и окон?

- Убирать коридоры тоже кому-то надо, а наемники с улицы ненадежны и болтливы.  Мы вынуждены брать в штат хорошо проверенных людей, но их трудно найти, время сейчас ненадежное.  Дела лечебницы понемногу выправляются.  Мы получили крупный заказ и финансовую поддержку из-за границы.  Скоро придет новая партия и начнется большая работа.  Должность санитарки не слишком плоха в твоем настоящем положении.  Полагаю, вариант устроит нас обоих.  В противном случае…

- Я согласна! – боясь, что Бруль передумает, выкрикнула она.

- Вот и отлично.  Поработай с выдержкой, пригодится.  Итак, сократим пустые разговоры и приступим к делу.  Дальнейшее объяснит санитар.

  Он нажал кнопку на столе.  Не успела Серафина толком поразмыслить над столь необычным поворотом в собственной судьбе, как ввалился дебелый детина и повел ее в кладовую, где сестра – хозяйка заменила новенькой изношенную робу на зеленый шелковый костюм, являвшийся привилегией немногих оставшихся в штате женщин – служащих.  Новые кожаные тапки не сваливались с ног и позволяли ходить без унизительного шарканья подошвами по полу.  Но чувствовала себя Серафина выжатым до отказа лимоном, высосанная упырем – инквизитором почище, чем деятели компании Катыгова.  Но обнаруживать перед ним свои скрытые резервы еще опаснее.  Серафина предпочитала затаиться и переждать.

- Вот это – твое, - показывая заваленную инвентарем крохотную клетушку в конце коридора, сказал сопровождающий санитар и бросил ей в руки связку ключей. – Помощников выберешь в палате из тех, которые посильнее, но чтоб каждый день вокруг блестело!  Спать можешь здесь на матрацах, но горшки по ночам выносить не забывай.  И смотри, если к обходу в палате окажется нагажено!

- Угу, - оглядывая реквизит, односложно промычала Серафина.

- Территорию поделишь с парнем из сорок второй.  Нажимай на него покрепче, ленивый, сволочь.  Не знаю, как станете договариваться, но работу спросят.  Поняла?

- Угу!

- Ну, действуй!  Да смотри, без глупостей.  За распоряжениями – к сестре.
 
  Детина секунду подумал, соображая.  Потом растянул в неком подобии доброжелательной ухмылки губастый рот и хлопнул Серафину по плечу так крепко, что она невольно присела.

- Давай, валяй… коллега!

  И начался новый этап ее злоключений – нескончаемые, без разделения времени суток трудовые будни с неизменной шваброй в руках.  Изо дня в день, каждую ночь – до прибытия новой партии заключенных.