Надежда

Гл 1.
Очередь  за надеждой.

    Надежду раздавала любительница Астафьева и перекиси водорода на волосах, женщина лет пятидесяти восьми, с  такой ярко выраженной физиономией одной национальности, что можно было не заглядывать в ее паспорт, для подтверждения моего предположения.
  - Ну, рассказывайте,- она одновременно цыкнула зубом и хрустнула  левым мизинцем - Пьете?
  Вот сука, еще чавкнула бы и полный улет.
Если бы я пришел не сегодня, и даже не вчера, а в среду, я бы первым делом обязательно рассказал ей свое мнение на счет питья, и про Крым припомнил бы.
Но я был у нее сегодня.
И правильно.

- Я алкоголик.

__________________________
Принято к оплате: 2000 р.
6 очередь.
Врач Невропатолог-
Тухленко Л.П.

 Вокруг так темно, что  я даже не могу разглядеть свой палец. Я  поднес его к самому глазу, но все равно ни черта не вижу. Правой рукой я пытаюсь распознать окружающие меня предметы. Я шарю рукой по полу, растопырив пальцы ладони, проводя ими по линолеуму. Он гладкий, как резина на колесах у моего младшего брата. Мне пришлось,  распластался по полу, но я все равно не могу обнаружить ничего кроме этого линолеума. Моя правая рука превратилась в щупалец спрута, я выкидываю ее вперед и размахиваю ей по линолеуму, пытаясь нащупать что-нибудь, что может меня  толкнуть мою мысль в мучавшим меня вопросе «Где я?».
 В голове шумит, сухость во рту давит на мои языки с каждой секундой все больше, заставляя их обманывать адамово яблочко своими лжефрикциями. Слюны нет, это я понял уже с минуту назад.
  И не будет, пока я не превращусь из   обезвоженного  головастика  с проращенными передними конечностями, но не ставшим еще лягушкой,  в человека, который встанет и, включив свет, нальет   себе воды из под крана.
  Но пока, я головастик, пытающийся запрыгнуть  в свое болото, пока я пытаюсь руками найти подсказку для моего мозга.
   В голове что то крутиться до боли знакомое, что-то связанное с руками. Руки начинают злиться и все больше шевелят мой мозг, давя на него. Правая рука, ползет, куда то назад, скользя по линолеуму, мне приходиться выгнуться, следуя за ней. Рука  поднимается вверх и со всей силой падает вниз, ускоряя свое падение всеми известными ей законами физики.
Гримаса боли на лице, но я все понял.
Ноги.
У меня, оказывается, есть ноги. Хорошая новость. Ноги замечательные помощники рукам, хотя частенько оказывают медвежьи услуги моему мозгу. Но не сейчас.
  Я начинаю разбрасывать ноги в разные стороны, скрещивая их как сломанные ножницы, у которых разболтан центральный болтик. И почти что с разу  чиркаю ими по  стене, сначала левой, а потом правой ногой. Мысли кружатся в голове. Устраивая в нем нестройный, но многочисленный  хоровод мнений и предположений. Странный хоровод, он вопреки правилам его вождения ведет себя иначе. Наиболее сильные выталкивают слабейшие мнения, и с каждым разом все меньше и меньше становится  его участников. В конце концов, когда музыка прекратилась, их осталось трое.
Каждый из этих участников имел одинаковый вес и не мог вытолкнуть другого. Да они, не очень то и старалась, поглядывая друг на друга смущенно улыбаясь. Затем, одновременно повернувшись ко мне, произнесли:
- Надо прыгать! Надо!
Я ошалело рассматривал их. Куда прыгать? Зачем прыгать? Как прыгать?
Троица опять заулыбалась,  и, превратившись в Змея Горыныча, произнесла:
- На ту сторону комнаты. Там есть выключатель. Что-что, а прыгать ты умеешь. Надо! – Трехголовый Змей подпрыгнул вверх и, приземлившись, произнес - Вот Так!
     Минут пять я поглядывал на Змея, грызя свой левый мизинец. Вокруг было темно, но Змей каким то  образом был ясно виден, весь зеленный с синим отливом, он с каждой минутой становился все больше и больше.       
    Мне оставался последний укус, что бы разделаться с ненавистным ногтем, как вдруг из темноты выскочила, какая то маленькая женщина, обвязанная шалью с головы до ног и вооруженная огромной    пикой, накинулась на Змея. Женщина, ткнула его пикой в брюшину и стала разворачивать рану круговыми движениями. Змей, как то сразу потускнел и стал уменьшаться.
Женщина повернулась ко мне и закричала: - Не смей прыгать, не смей! Не надо! Слышишь сы…
- Надо прыгать! Надо!- змей из последних сил перебил ее крик, не давая ей закончить. – И уже лежа на полу, он прошептал,- ты же не хочешь остаться головастиком!
- Не хочу,- я изо всех сил заорал,- Я не хочу быть головастиком.
И все пропало. И змей трехголовый и женщина с пикой и шалью. Остался только я, с вытянутыми руками и ногами, чиркающими об  стенку.
Было чуть страшно, но сидеть в темноте я больше не мог.
Если бы меня звали Юрий, я  бы сказал: «Поехали!», и махнул   рукой.
В голове пусто, как в консервной банке вылизанной бездомным котом. И тихо. 
  Головастику предстоит последний прыжок в своей эволюции, и он  перешагнет через все известные ступени развития и станет человеком разумным. Но для этого ему надо подогнуть свои локти и отталкиваясь от линолеума, проползти на метр назад.
Ноги уперлись в стену, пятая точка возвышается над всем телом, как спринтер на низком старте. Руки выкинуты вперед, только взгляд не опущен, а устремлен вперед, хотя впереди только чернота  да мрак и ни черта не видно.
Язык прекратил заниматься  водяным онанизмом и шепчет: Раз, два, три. Пли!
Ноги по команде отталкиваются от стенки, тело вытягивается и становится торпедой, руки прижимаются к бедрам, послушно соблюдая законы трения.
Только голова устремлена вперед, сквозь толщи мрака, она несется, как таран, пробивая темную неизвестность этой комнаты.
 Я лечу с открытыми глазами, пытаясь разглядеть перед собой стенку, секунды проходят,   вокруг меня проносятся какие то маленькие  пятиконечные светлячки, то, приближаясь, то отдаляясь. Тело мое начинает вертеться, закручиваясь во мрак, как штопор со  сломанной ручкой в  винную пробку, без надежды выкрутиться обратно.
  Вокруг темно и холодно, мое тело разогналось до максимально предела скорости и вот, вот я должен увидеть финиш моего полета. Какая та соринка попала мне в глаза и заставляет меня моргать. Раз. Два. Три. Пли! Я закрыл глаза.
  Что-то ребристое и шершавой уперлось мне в голову, и я   мну ее  своим лбом. Оно собирается как гармошка и отваливается от головы, падая в низ. Я обхватываю ее своими руками, и мы в обнимку падаем на пол.
  Соринка с глаз пропала, и моргать больше не нужно. Видать гармошка лопнула, потому что теперь на мои глаза потекла какая то липкая жидкость. Жидкость покрывает   мою голову целиком, забивая ноздри, и пытается наполнить собою рот. Она к тому же и солено - приторная. Я выплевываю ее изо  рта, и зажимаю губы, но она, похоже, нашла еще какой-то путь, потому что рот все равно наполняется ею и мне приходится опять выплевывать ее на пол.
Я провожу рукой по полу. На этой стороне, то же гладкий линолеум, как резина на шинах у моего младшего брата.
   Совсем как на той стороне.
  Эта жидкость мешает мне приподняться. Мои руки разъезжаться, по скользкому линолеуму и каждый раз заставляют меня падать лицом в лужу этого соленого киселя.
  Здесь все, так же как и там, тот же линолеум, та же стенка, только в руках у меня оказалась поломанная гармошка, и я лежу в луже испорченного киселя.   
  Вот и все.
  Все попытки встать, безуспешны, руки не слушаются меня, и играют по правилам жидкости, разъезжаясь в разные стороны. Ноги тихо трепыхаются позади тела, посылая волну за волной в сторону моей головы. Я сам себе напоминаю море. Тихое и бесшумное. Море, разлитое на гладком линолеуме, медленно растекается. Мне жутко охота уснуть, качаясь на собственных волнах.
Только неугомонный язык, работающий на всех порах, что-то хочет сказать, но соленый кисель забивает его усилия, не давая ему выговориться.
 Язык просит мою левую руку, написать его слова на линолеуме.
 Я засыпаю, а левая рука пишет…

  - Очнулся?
Голос загромыхал, отскакивая от стенок, как футбольный мяч, он четыре раза просквозил сквозь  меня, и шмякнулся на пол.
Какая то веревка связанная странным образом с моим сознанием, тащила меня обратно в то состояние, где не было разрывающих мою голову слов, где не было прыгающих мячей больно протаранивающие мою черепную коробку, туда, где было тепло и мягко и чуть - чуть липко. Туда где наверно цвели папоротники круглый год. Веревка, свитая из пеньки, по старинному русскому способу, вымоченная в хлебном квасе, отдавшая жжеными сухарями, заарканив меня, вела за собой. Да я  и не сопротивлялся.
    Где-то  вдалеке, там, где я услышал противное -  «Очухался», хлопнула дверь,  и до меня донеся ледяной ветерок  от ее стальной обшивки. Следом за дверью, появились металлические шаги.  С каждым разом, становясь, все громче и громче они разрезали разделяющие нас пространство, настигая меня.
Я, что есть сил, рванулся за веревкой, ноги превратились в колесо, развивая  скорость дающую мне право присвоить фамилию Шумахер.
Но металлические шаги не остались позади,  а, наоборот, с каждым движением приближались ко мне. Ноги-колеса, крутились до предела, казалось еще не много и я взлечу. Но по сравнению со скорость шагов, я стоял на месте. Запахло жареным мясом и резиной.
Я бежал, обогнав веревку, теперь она как вереница из пустых пивных банок, прилепленных к свадебной машине,  волочилась сзади.
Это меня и подвело.
Шаги догнали ее, и  припечатали, с силой металлического пресса, размазав веревку по  полу, чуть не оторвав мне голову.
Меня по инерции откинуло назад.
Шаги засуетились.
- Режь! да режь ты быстрее,- голос принадлежавший шагам слева  и прижавшим мою голову к полу, явно нервничал.
- Да режу я ее, она сволочь, на квасу замоченная.
Затылком я почувствовал, как его нож разрывает мою связь с этой веревкой. Примерно через пол минуты, веревка превратилась в обычную нить, которую со словами «Допрыгалась белочка» разорвали шаги справа, прикурив сигарету и проведя ею по нити.
 
- Вот, ****ь, чуть не упустили. Так рванул, что уже подумал, не успеем. Хорошо, что на колесах был.
- Да, если бы не его шлейф, точно бы не поймали, практически к выходу подобрался.
- Слушай,- голос слева от меня сильно затянувшись сигаретой и смачно выпустив дым в сторону моей головы, - как он вообще смог рвануть, ведь для них специально и было придумано, колесо. Специально для таких как он  -белочек. Они же на месте бегут. Правильно. А этот рванул так, что выпрыгнул через него, да еще веревку обогнал. А?
- Да я сам, ни хрена не понимаю. Все шло по правилам. И вообще, откуда он такую веревку достал. Я уже лет триста таких не видел. Раньше в моде были, теперь больше цепи золотые достают. А этот пеньковую, да еще квасную. Надо наверх сообщить, ты это,- он махнул в сторону моего тела, поработай с ним. От греха подальше. Только аккуратно. Понял?
- Да понял, я, - голос  слева приподнял мою голову, чуть-чуть от пола и со всей силы опустил ее вниз.
В голове что-то  смачно лопнуло,  и мгновенно погасив мой взгляд, заполнило все пустующее пространство моего мира фразой «Я же сказал не сильно»
Тишина. Такая тишина, что кажется, что ты умер, не рождаясь.
Тишина не давит, она обволакивает, аккуратно покрывая своим одеялом тебя, от окружающего мира…
 Тихая тишина.

- Где я?
 
Мужик с подбитым глазом внимательно рассматривал меня.
А я его.

Если бы не синяк, то его лицо точно копировало практические все милицейские фотороботы опасных преступников в нашем РОВД.

«Разыскивается особо опасный преступник: пятидесяти – шестидесяти лет, европейской национальности, крепкого телосложения, волосы русые, на правой щеке родинка, на левой шрам…».

- Очнулся, все – таки. Молодец. Я уже было, подумал все, кранты тебе, унесут в общую. Тогда считай, пропало. Мда, - он протянул мне руку, - Петрович. А ты кем будешь?
Его рука, рука комбайнера, вся в мозолях, царапающая, как наждачная бумага,  располагала к откровенному ответу, но я солгал, - Наум.