Другая сторона

ДРУГАЯ СТОРОНА

(повесть романного духа)



ПЕРВАЯ ЧАСТЬ.



Это не жизнь - это шум жизни.
А. де Мюссе "Исповедь сына века".


1 ГЛАВА.


Солнце краснело на западе, неумело отчитываясь перед кем-то за неувиденные прежде промахи земного мира, тоже когда-то бывшего небом. А небо, чистоплотное, как всегда, смыв облачную пену, сушилось ясным лоскутом и уже успело выцвести по краям. Вода в реке остановилась, и, казалось, что бревенчатый плот недвижно повис в небесном зеркале. Вдруг зеркало разбилось о женский неистово-нежный смех и обратилось в шёлковую мантию; небо сморщилось и поплыло волнами.
На крутом, песчаном берегу показались люди - семья. Женщина уже плыла в воде и блаженно кроила шёлк кармою ладоней, по-лягушачьи дрыгая приэтом ногами. Это была мама. И тёмные, при свете заката отливающие медью волосы, и густые хвойные брови, накрывающие её миндалевидные глазa, и вздёрнутый, острый нос - всё это было маминым, ни на что более непохожим. Женщина уже доплыла до середины, перевернулась на спину и звала остальных, расхваливая вечернюю воду и сравнивая её с парным молоком. Вторым вошёл Илья, угловатый мальчуган лет одиннадцати и, моргнув своими синими ластами, смело нырнул вниз, мгновенно оказавшись по другую сторону зеркального мира реки, но уже через пару секунд он резво отряхивался и протирал глаза, самодовольно барахтаясь вблизи матушки. Следом за мальчиком взорвал речную мантию и отец, высокий и стройный генерал. Он вынырнул почти сразу и, пофыркивая, словно морж, вальяжно направился к середине. На берегу осталась лишь маленькая, миниатюрно скроенная девчушка, с её распущенными, чёрными, как дёготь, локонами напоминающая русалку из древних сказаний. Её звали Анечка. Илья до сих пор не мог привыкнуть к своей новой сестре. Родители совсем недавно нашли её в капусте еле живой, почти бездыханной... Но теперь девочка была уже здорова. Она радовалась, много и звонко смеялась, а Илья любил Анечку так же, как если бы знал её всю свою жизнь.
- Ну что же ты трусишь?! Раздевайся догола - мы отвернёмся! - задиристо визжал Илья.
- Нет! - хныкала Анечка и очаровательно топала своими соломенными ножками, - Купальник забыла! Отстань от меня!
- Не трогай сестрёнку, Ильюша! Видишь, стесняется! - звенела мама своими колокольчиками и по-детски открыто смеялась.

Тепло...нежно...ласково...манит...

Туман спустился на воду белой скатертью. Мошкара смолкла. Завели кузнечики. Мелькнула выдра. А они плыли, лаская волны своими телами. Илья всё время боялся потерять маму в коварной пелене тумана, чувствуя всю её женскую беззащитность; он то и дело хватал её за руку и вглядывался в это до боли тёплое лицо. Он любил это лицо. Он не представлял себе жизни без этого лица...
Блаженную тишину разорвал истошный крик Анечки. Через пару мгновений что-то неуклюже упало с берега и резво поплыло, почти не плескаясь и не пеня воду. Илья судорожно вглядывался сквозь белую завесу: сначала в тумане можно было разглядеть лишь тёмный, пушистый холм, мерно приближающийся к людям; затем контур собачей морды, постепенно обратившейся в волчью с полуразинутой пастью и ровным, снежным рядом клыков. Волчица плыла прямо на маму, хищно перебирая буграми лопаток.
- Аня!.. Отец!.. - приглушённо заныл Илья и невольно отпрянул, стыдливо повинуясь страху. Мама побледнела и, не произнося ни единого звука, взглянула куда-то сквозь волчицу, сквозь туман и уныло шепнула: " Вот так каждый раз..."

Отец пропал в тумане... Илья беспомощно плескался в воде своими синими ластами... Анечка уже ничем не могла помочь... Волчица накрыла маму бешеным рывком, и обе исчезли под водой, оставив на глади речного зеркала лишь пену да тающие кольца.

Несколько мгновений тишины.

В тумане послышался голос отца: " Что там у вас стряслось?" Но Илья не стал отвечать, лишь наполнил грудь свежей сыростью тумана и скрылся в шёлковой мгле. Под водой было жёлто и мутно, со дна поднимались маленькие, стеклянные шарики и лопались на поверхности водных небес. Илья с трудом добирался до тёмного, илистого дна, медленно раздвигая тяжёлый воздух речного мира, и чем ниже он спускался, тем тяжелее становилось плыть. "Ни мамы, ни волчицы..." - мутно мелькало в голове. " Дно!" - вдруг не выдержал и закричал мальчуган, рассеяв при этом стаю пугливых пузырьков. Большое, жёлтое пятно под корягой сразу бросилось в глаза. Илья медленно приземлился и плавно пошёл по мягкой, илистой почве, неуклюже шлёпая ластами. Пятном оказалась разбухшая, бежевая тряпка, желтевшая в последних лучах тлеющего заката. Но это была именно она, та женщина, что час назад смеялась жаворонком, купаясь в "парном молоке". Тряпка, измятая и жалкая, покойно колыхалась на дне, играя с подземными родниками.
- Мамочка!.. Ты?!.. Как же... как же так? - еле выговаривал Илья, глотая солёный комок, и вода вокруг него стала горькой.
- Ничего, сынок, ничего... - отвечала тряпка, - тебе не привыкать. Сегодня я снова умерла, а завтра воскресну, чтобы вновь оборвать свою жизнь. Но это ненадолго. А пока спи... спи, родной Ильюша...

Тряпка рассеялась по дну, вода вокруг стала чёрной, словно дёготь, и моментально выплюнула Илью наружу. Картинки замелькали...

Пусто... тяжело... серо... горько... холодно...

...в церкви было людно. Илья всегда сторонился толпы и сейчас крепко сжимал отцовскую руку, стоя у бархатного гроба и слепо уставившись на огонь свечи, мерно плавивший воск. Посередине залы лежала мама в красивом платье и с полотенцем на голове, и Ильюша всё время ждал, что сейчас она откроет глаза и тепло рассмеётся отпевающему её священнику в чёрной, грязной ризе, который постоянно махал дымящейся шашкой и пел что-то невнятное. А священник сначала как будто испугается, но потом тоже засмеётся и незатейливо скажет, что всё это просто дурацкая шутка. Ничего не происходило. Ничего не произошло и тогда, когда маму в деревянном ящике выставили на кладбище, а Илью заставили целовать её широкий лоб и трогать её холодные ноги в жёлтых, капроновых чулках. А когда ящик заколотили и опустили в могилу, какая-то маленькая, непоседливая старушонка хрипло завопила, умело причитая заученными фразами, публично разрыдалась и, казалось, была полна решимости броситься прямо в яму вслед за усопшей. Илья отвернулся от старушки и поднял голову навстречу ясному, улыбающемуся небу. Неугомонные вопли и скорбный шелест толпы рассеялись в птичьем весеннем щебете. Илья всем духом своим чувствовал, как первые лучи майского солнца приближаются к нему, ласкают грудь, рождая в ней другую, новую жизнь... А вокруг парили эти незабвенные, тёплые слова: "Спи, Ильюша... Спи, родной сыночек!.. Спи..." Птичьи песнопения усиливались, и в этой пёстрой полифонии явно выделялся солирующий тенор городского петуха, так и не смирившегося с обычаями города заводить будильники и доверять им свою жизнь. Обои над ильюшиной постелью зарделись пятнами майского солнца, на пару с петухом будившего этот провинциальный город. Чары минувшего сна были ещё настолько сильны, что Илья, лёжа в пуховом сугробе постели, долго не мог сообразить, как он сюда попал... В детстве бывало, что от сильных ночных впечатлений мальчик не мог избавиться целый день, хотя, по правде говоря, и само ильюшино детство напоминало один длинный сон, оборвавшийся со смертью матери. Тамара Пальцина внезапно скончалась от кровоизлияния в мозг, так и не проснувшись очередным весенним утром. Сегодня, двадцать восьмого числа мая месяца, была годовщина её смерти. А тогда, год назад, отец Ильи, Сергей Константинович, поседевший ровно вдвое за одну ночь, в оцепенении ходил по коридору со стаканом пустырника в дрожащих руках, ожидая врачей и сбивчиво бормоча в колючие усы: « Может... летаргический сон?..» Илье же казалось, что он только что проснулся от сладкой зимней спячки, и именно теперь начиналась какая-то новая жизнь. Он не чувствовал горечи, и лишь мелкая дрожь бродила по всему телу, и сердце, словно набатный колокол, рвалось прочь из груди. Потом были похороны, родственники: проворная, словно крыса, баба Маня со своими причитаниями, неуёмный шутник Александр Алексеевич, то и дело величавший Илью Муромцем, сестра отца тётя Вера с двумя сыновьями и, как всегда, державшийся в стороне, словно волк-одиночка, дед Алексей, мамин отец. Были там и совершенно случайные знакомые, в тайне мечтавшие стащить пару бутылок на поминальной вечере. Некоторые из них даже пытались зарыдать и со своими ничтожными утешениями лезли к отцу в объятия и халатно трепали Илью по голове. После похорон жизнь пошла своим чередом. Илья в оцепенении закончил восьмой класс, летом бродил по пыльному городу, разносил газеты, осенью вернулся к школьной жизни. Отец продолжал работать старшим преподавателем на кафедре истории в городском университете и теперь с ещё большим рвением занялся наукой…
_____

Илья резво соскочил с кровати – на часах застыла половина восьмого. Юноша наскоро оделся, убрал постель и направился в ванную комнату, где тотчас в маленьком, квадратном зеркале показалась фигура угловатого, жилистого подростка лет пятнадцати. Илья внешне чем-то напоминал отца: правильный тонкий нос на византийский манер, близко посаженные огромные глаза, словно проруби, выделявшиеся на фоне бледной кожи. Но всё же Илья был сыном Тамары Алексеевны. Он был так же малоразговорчив, погружён в себя и иногда, как и мать, разговаривая с кем-нибудь, мог крепко задуматься, вперив свой тяжёлый взгляд в собеседника и будто пытаясь продолбить в его теле дупло. Вот и сейчас, приняв холодный душ и поднеся раскрасневшееся лицо к зеркалу, Илья снова увяз в пелене своих мыслей. Его мучил странный вопрос: кто такая Анечка, неясная сестра из его сновидений. Если явления мамы Илья ещё мог логически объяснить, то откуда же эта сумасшедшая фантазия? И сейчас юноша снова силился вспомнить её внешний образ, и перед его внутренним взором неведомо откуда вырастали эти колыхающиеся, чёрные, как дёготь, волосы и прекрасное, бледное личико русалки.

Илья отнюдь не был сентиментальным романтиком-философом, слепо копающимся в собственных фантазиях и видящим в них смысл жизни. Он всего лишь любовался бездумной игрой своего воображения, а иногда и поражался его творческим возможностям. Но не так всё было просто... Ещё в детстве мальчика терзал неописуемый страх перед темнотой и тишиной, сменившийся ненавистью к ночи. Только после смерти матери Илья перестал бояться мрака, но теперь уже всей душой бежал от дневного света, являющего на суд земной всю его раненую жизнь. Сны стали светлее, весеннее: словно в тумане, светилось мамино помолодевшее лицо, витал шалфеевый запах её волос; молодой отец обнимал маму за талию и на сильных, загорелых руках держал всё ту же маленькую Анечку в коротком сарафане... Илья бессознательно сотворил себе икону из этой жизни, которую мысленно окрестил другой стороной. Но чем ярче был его очередной ночной вояж, тем яростней сопротивлялся юноша всему выдуманному и напускному, выраставшему перед ним в реальности. Он будто пытался подсознательно убедить себя, что может найти красочную замену своей другой стороне и при свете дня... Но что для этого нужно сделать? "Найти и полюбить НЕПРИДУМАННОЕ!" - так ответил бы сейчас Илья.
Сегодня узкой прихожей «трёхкомнатного дома» Пальциных суждено было наполниться людьми. Илья вспомнил об этом уже на улице, случайно наткнувшись на полусодранную афишу: «...28 мая, в Драмтеатре… « Броуновское движение». «Годовщина!» - стукнуло в голове, и сразу открылась дверь в широкую гостиную: посередине длинный, убранный стол; отец вежливо разливает сладкий кагор в изящные рюмки. В другом конце стола расположилась Марья Ивановна, упругая старушонка, чем-то похожая на серую крысу Пасюк. После третьей рюмки старушонка начинает играть роль великой страдалицы и целомудренно вытирает «материнские горькие» слёзы замасленной салфеткой. Отец упорно смотрит в тусклый телевизор. Дядя Саша, как всегда, неуёмно и грубо шутит. Вера Константиновна, кудрявая модница, пытается успокоить бабу Маню, отчего та начинает рыдать ещё больше, и вот уже вся гостиная увязла по колено в её липких слезах...

Илья наткнулся на железную дверь родной и временами ненавистной школы, машинально дёрнул холодную ручку и скрылся в бетонном «мире знаний». Дверь жалобно крякнула, тяжело и звонко ударившись о косяк, но тут же взорвалась под напором школьной детворы...

2 ГЛАВА (урок математики).

...звонок пронзительно разрыдался, на мгновение заглушив радостный гул школьной перемены. Девятый «В», словно девятый вал, как всегда, гудел больше других. И тому была веская причина: Сергей Николаевич, классный руководитель, задерживался. Лишь греческие носы треугольников, озарявшие затуманенную разводами доску, напоминали о его незримом присутствии. Внезапно высокая, деревянная дверь распахнулась, и все замерли в лихорадочном ожидании, но тут же с облегчением вздохнули и дружно рассмеялись своей же трусости. Невысокий, худощавый юноша в синей куртяжке смело пролетел через весь класс и, как заправский ковбой, оседлал четвёртую парту у окна, которую он гордо величал Камчаткой. А ещё дальше, видимо на Чукотке, вальяжно раскинув крупное тело в поношенных джинсах, смаковал последние мгновения свободы закадычный друг того самого юноши Николай Лысаков.
- Здорово!
- Дай пять!
- Алгебру сделал?
- Ну.
- Изволь списать...
- Бери...
Лысаков лениво протянул Илье измятую тетрадь, которую он обычно сворачивал в трубочку, когда волновался. Илья тут же застрочил, брезгливо швыряя на бумагу чёрные крючки и выводя кривые дробные черты, которые каждый прилежный ученик рисовал по линейке. Он больше не сказал ни слова. Лысаков, с лёгкой обидой осознав всю свою использованность, одиноко уставился в шумящий улей родного класса и не заметил, как начал бурчать себе под нос: « Во, гляди!.. Пашка Воронин! Снова на последнюю парту взгромоздился: я, мол, мудрец над толпой. Мудрец... Дохлый огурец! Нас всех ведь за козлов считает... Неформальная молодёжь – непонятые сливки! Эти сливки прокисли ещё тридцать лет назад в Штатах». Коля недовольно отвёл взгляд от жердоподобного, творчески взлохмаченного Воронина и снова натянул тетиву: « О! А это что за чудо? Яйцо страуса или голова? Скинхэдыш Вася Булкин! Зачем Сергей Николаевич с ним так мучается? Кроме информации о предельном весе, поднятом вчера в тренажёрке, он больше ничего не услышит из этих накаченных уст. Зачем же он, чёрт подери, так мучается?!.. Ах, да! Совсем забыл. Папа – директор станкозавода. Сметливый, толстый, хапнул вовремя – задобрил бедного учителя. Молодец!» Лысаков даже рассмеялся, снисходительно глядя на страдающего алгеброй Булкина и страдающий под тяжестью его габаритов стул.
- Чего это ты ржёшь? – удивлённо улыбнулся Илья.
- Я-то?.. - смутился Лысаков, всё ещё глядя на Булкина, - А как же не смеяться?! Сам погляди! Вон, к примеру, Катька Рябинина. Не человек – клоун. Клоун, играющий умницу...
- Умница, играющая клоуна.
- Неважно! Смотри, снова с домашними заданиями трясётся: у меня всё неправильно, я боюсь, я ничего не знаю. Вчера, небось, три часа над этой алгеброй потела...
- И ещё столько же переписывала эту алгебру с черновика. – перебил Илья. – Знаю я таких. Родители – педагоги-доценты. Чадо уже с пелёнок в очках ходит. Вместо кукол, транспортиры и линейки; таблица умножения – лучшая подруга.
- Ну-ну... И разве не смешно, Ильюха?
Ильюха лишь слабо улыбнулся и погрузился в свои записи. Лысаков уже было вновь натянул тетеву, но выстрелу помешал Сергей Николаевич, маленький, лысый человек с портфелем в руке, при появлении которого весь класс вытянулся по стойке «смирно» и наполнил кабинет густой тишиной.
- Садитесь, садитесь! - затараторил Сергей Николаевич. - Ну как? Все разобрались? Всё понятно?
- Да, да! – отвечал класс голосом Кати Рябининой.
- Всё, спрашиваю, понятно-о?
Класс повторил то же самое.
- Хорошо! – намекнул педагог. – Тогда к доске!..
Эта фраза особенно нравилась Сергею Николаевичу, он даже нарочно растягивал её. Но желанию учителя пока не суждено было сбыться. Лёгкий стук в дверь развеял гнёт тишины. На пороге показались изящные, капроновые ножки в короткой, дерзкой юбочке, и томный фальцет учтиво спросил: «Извините, можно?»
- Только осторожно! – сердито и плоско пошутил лысый человек с портфелем в руке. – Ты, Маша, уже второй день вот так стоишь на пороге и просишься войти. Что? Все автобусы сломались?
- Ну, можно, Сергей Константинович? – кокетливо растянула Мария.
- Садись! И побыстрее! – не выдержал Сергей Константинович, но тут же смирил свой пыл и приосанился, вспомнив о заветной фразе.
- К дос-с-к-е-е! – грохнул второй залп.
«Что ж, первый выдал холостым. Ну, уж сейчас начнётся!» - заметил про себя Илья, смиряя привычное волнение и исподлобья поглядывая на белокурую красавицу Марию, сверкавшую с первой парты. Потные полушария очков Сергея Николаевича вожделенно уставились на бравую эскадрилью девятого «В», по алфавиту размещённую в журнале. Морской бой начался. Взгляд быстро скользнул вниз и огласил первый выстрел: «Смирнов! Решать уравнение!» Маленький, вихрастый Смирнов сначала не поверил в свою гибель, потом панически заёрзал на стуле, резко встал, ударившись коленом о парту, и, словно пришибленный, подполз к Сергею Николаевичу за заданием.
- Вот чёрт! Близко грохнул! – шепнул Илья.
- Ничего... – вдруг прямо за ухом ломано пробасил Лысаков.
- Ты-то здесь откуда?
- Перебрался, ничего не видно сзади.
- Ну, гляди...- Илья немного успокоился, сразу почувствовав опору в знаниях, сидящую на первом варианте, и лукаво эту опору окликнул:
- Слушай, Лысый!..
- Опять обзываться?! – обиделся Лысый.
- Ладно. Коля! Тебе никогда не казалось, что этого Смирнова в младенчестве уронили с высокой-превысокой кровати?
- Это невозможно! – скрывая смех строго заметил Лысаков. – Его бы сразу подхватило броуновское движение.
Илья хотел что-то возразить, но прозвучал следующий выстрел.
- Ситов! Неравенство.
- Где неравенство? У нас все равны! Демократия! – вяло откликнулся рыжий, долговязый Ситов и взорвал насупленную аудиторию.
- Молчать! – процедил педагог. – Неравенство, мой друг, которое ты сейчас будешь решать...
- А где?.. – всё так же пространно издевался Костя Ситов. Все учителя уже давно привыкли к нему... кроме классного руководителя.
- В Караганде! – не выдержал Сергей Николаевич и покраснел, как индюк, или даже, скорее, как помидор.
- Можно выйти? – спокойно продолжал Ситов.
- Куда?!!
- В Караганду. Вы же сказали...
- Ладно. Хватит! – осадил себя учитель. – К доске! Без вопросов!
Ситов вяло оторвался от стула, который под его джинсовым задом уже давно превратился в кресло-качалку, и, будто приплясывая, подплыл к учителю.
- Хитрец! Любого наколет! – язвительно усмехнулся Лысаков.
- Наглость – сестра таланта. – добавил Илья и снова умолк, видимо ожидая третьего выстрела, который незамедлительно последовал.
- А теперь решим уравнение вместе с классом. К доске пойдёт... Маша Ревина. – объявил Сергей Николаевич. «Хорошо...» - прошептал Илья и открыл тетрадь. Лысаков же понуро уставился в окно и закурил карандаш. Тем временем «златовласая Изольда» Мария прочеканила каблучками на помост и нежно взяла мел. Каждый выход этой мадам к доске для Ильи становился мучительным праздником. Снова играли в глазах солнечные локоны, обернувшие смуглое, кокетливое личико; под зелёной блузой гордо высилась упругая, нежная грудь. Спокойно же смотреть ниже маленькой юбки, обхватившей талию, Илья уже не мог: пушок над верхней губой брал своё. Бедный созерцатель снова слепо списывал с доски, нежно рассматривая «диковинную» Машу, и в сознании его вдруг всплыла фраза, неведомо откуда взявшаяся и тяжёлым басом осевшая где-то на дне: « Все они словно пластмассовые фрукты в вазе из горного хрусталя. Любуйся издалека, да не кусай – зубы сломаешь!» «Кто это мог говорить? - думал Илья, слушая голосок, звеневший у доски зазубренные правила. – По-моему, отец... Во сне? Или наяву?.. Опять путаю... Вот, чертовщина!» Илья недовольно поморщился и тут же был застрелен учителем:
- Пальцин! Маша не знает суммы кубов. Надеемся на тебя!
- Суммы кубов? – спросонья приподнялся Илья и вдруг представил два воздушных змея кубической формы, удаляющихся ввысь.
- А разве это возможно? – растерянно спросил он.
- Что?.. – удивился Сергей Николаевич, но тут же презрительно заметил:
- По-моему, вполне возможна твоя очередная тройка за год. Садись!
Илья рухнул за парту, пробурчал что-то неопределённое и великодушно подумал: «Только её не обижай!» Она же тем временем аккуратно выводила на доске свои любимые дробные черты.
- Какая прямая линия! – восхищенно шепнул Лысаков. – Тебе не кажется, что эта Ревина проецирует свои собственные мозги?
- Думаешь? – устало спросил Илья, хотя и сам прекрасно знал это. Он всячески пытался закрыть глаза на машину полую сущность и любить одну лишь пластмассовую фигурку – не получалось. Избавиться тоже не мог.
- Почему она такая? – почти беспомощно спросил Илья. Он хотел ответить сам, но опять вмешался Лысаков:
- Я тебе скажу почему. – поучительно шепнул он. – Главное, зри в корень!.. Как писал Прутков, кажется. Вся фишка в шнурках!
- В чём?..
- Извини... Всё дело в родителях. В семье всё дело, понимаешь? Если Катьку Рябинину, как ты сам говорил, предки-доценты сделали фанатом учебников, заучкой, то у Машки всё наоборот. Отец – крутой, дородный чел... человек, значит...
- Скоро придётся выдумать новую науку – «экология языка».
- Ну, извини... Больше не буду. В-общем, тятя её – «новый русский», как и у Ситова, и у Булкина...
- И у тебя.
- У меня другое дело...
- А отца-то её ты где видел?
- Всё скажу. Только не перебивай! По-жа-луй-ста!
- Хорошо.
- Ну вот, наша дорогая особа из более чем благополучной семьи. Счастье – телу, горе – мозгам. Хотя уверен, они у неё с рождения были цыплячьими. Но признай! Строить глазки ведь тоже наука!
- Самая что ни на есть прикладная.
- С помощью этой науки и папиных баксов Мария хорошо закончит школу, поступит в университет, получит нужную ей корочку, а потом, как когда-то её мамаша, выйдет замуж за совсем не нового «нового русского». Увидишь! А отца-то её я встретил очень просто. Помнишь, у Маши были проблемы с переводом в девятый класс из-за алгебры?
- Ну. И потом она невзначай получила «четвёрку».
- Теперь догадался?
- Дорогой папочка, такой же толстый, как и его кошелёк, пришёл бить челом за дочь, наверное, с бутылью вина и жирной пачкой «зелёных». Так? – хмуро улыбнулся Илья.
- Почти. – засмеялся Коля. – Только он не вино прихватил, а родимую...ха-ха...
- Знаешь, какая интересная штука! – задумался Илья. – На всякий обыденный случай из нашей жизни можно найти пример в истории. Эта челобитная машиного отца к Сергею Николаевичу чем-то напоминает мне челобитную Ивана Грозного к хану Семёну Бекбулатовичу, которого царь собственноручно посадил на московский престол.
- Что-то припоминаю... – задумался Лысаков и вдруг весь вспыхнул:
- Знаешь! Ведь Машка и Вася Булкин – два сапога пара! Как я раньше не додумался! Эти два олуха созданы друг для друга!
- Откуда тебе знать, сводник чёртов! – вдруг злобно шепнул Илья.
- Ты чего, - удивился Коля, - втырился в неё что ли?
- Нет! Это ты что-то разговорился! – вполголоса закричал Илья и двинул Лысакова в плечо.

Через пару мгновений своим пронзительным смехом разбудил школу звонок, и вся школа заткнула уши. Ещё через мгновение пёстрые толпы понеслись по коридорам, захватив и смешав с собою двух невзрачных девятиклассников.


3 ГЛАВА (урок литературы)



На уроке литературы всегда разыгрывался настоящий спектакль-тире-дискуссия.
И проходил этот спектакль каждый раз по-своему курьёзно. Всё начиналось с того, что большой двадцатиминутной перемены не хватало на всех, и человек восемь по обычаю опаздывали. Так было и сегодня. Снова груды чревоугодников и чревоугодниц толпились на пороге, а полная, молодая женщина Настасья Ивановна вершила правый суд. Выслушав лекцию, искусно разработанную по композиции и образному строю, грешники спокойно, в шутку обижаясь садились за парты. На Настасью Ивановну вообще нельзя было обижаться: такой человек.

На уроке, как правило, присутствовали три передних ряда в лице посмертно заслуженной отличницы Кати Рябининой и маленького, вихрастого Смирнова, который на литературе почему-то оттаивал и даже мог сказать нечто умное. Отличался своими памфлетами и член молодёжной национал-большевистской партии Иван Краснов, низенький, полный паренёк, каждое выступление которого превращалось в политическую агитацию. Задние ряды, Сибирь, Камчатка и Чукотка, жили в это время своей подпольной жизнью и часто вообще забывали, на каком уроке они находятся. Наблюдать за деятельностью задних рядов было куда интереснее: кто-то увлечённо играл в «точки», кто-то писал похабные записки, кто-то тупо смотрел в окно... Единственными из жителей удалённых регионов, кто ещё вмешивался в официальную беседу учителя с классом, были неравнодушный к общественной жизни Паша Воронин и равнодушный ко всему Ситов, который ничего умного не говорил, а только взрывал класс очередной своей шуткой. Илья Пальцин и Коля Лысаков, успешно ведя подпольную жизнь, тем не менее успевали обсуждать и литературные вопросы, по которым крепко и напористо вела спор со своими оппонентами Катя Рябинина. Сегодня на повестке дня был «Гамлет».
- Ну, как ты думаешь, что на этот раз устроят нам наши дорогие господа актёры? – интересовался Лысаков.
- Как всегда, одно и то же. – уныло шутил Илья, устраиваясь на галёрке.
- Зачем же я тогда купил билет? – плаксиво куксился Коля, и оба смеялись в белые платочки тетрадей.

Настасья Ивановна, главный режиссёр, начала с актёрских монологов. После формального вопроса «есть ли желающие?» полная учительница начинала медленно расхаживать между рядами, заглядывая в лица своих подопечных и тем самым собственноручно выявляя «желающего». Добрая половина класса понуро уставилась в толстые книги, будто пытаясь за ними спрятаться. Игра в прятки меньше всего удалась маленькому вихрастому Смирнову, который, по мнению главного режиссёра, и оказался желающим. Смирнов нервно, но уверенно поднялся, снова ударившись коленом о парту, прошёл на сцену и запел звонким дискантом: «Быть или не быть – вот в чём вопрос!» В течение двадцати минут работал конвейер: все «желающие» демонстрировали своё искусство в чтении великого монолога. Жители удалённых регионов, в меру ли своей удалённости, в меру ли своей испорченности, видели знаменитое изречение Гамлета несколько в ином свете. Ситов, например, предложил такой вариант: «Пить или не пить – о чём вопрос!» Пашка Воронин явился автором «Бить или не бить жену до слёз?» Лысаков же, всё так же снисходительно глядя на страдающего «Гамлетом» Булкина, придумал «Брить или не брить скинхэдам нос?» Как жаль, но главный режиссёр не мог оценить такие гениальные варианты всерьёз. Когда монолог уже изрядно приелся, Настасья Ивановна вежливо предложила актёрской труппе перейти к обсуждению трагедии. Зрители и актёры были довольны. Режиссёр тоже. Каждый раз разговор, начинаясь с заданной темы, сводился к одному и тому же – горячему спору Кати Рябининой, Вани Краснова и ещё кого-то о «злобах наших дней». К концу урока литературы Илья уже не сдерживался от хохота. Поначалу ему это всё сильно надоедало, но вскоре стало даже забавлять, а иногда он и сам дерзко вступал в словесные баталии. В этот раз первой карту бросила Катерина, начав с обсуждения главной темы и идеи шекспировской трагедии.
- Гамлет... – загадочно произнесла Рябинина. – Вы знаете, когда я его читала, буквально, слёз не могла сдержать. Он так одинок... Он ополчился на весь мир!
- Ближе к теме. – поправила Настасья Ивановна.
- Хорошо. – сказала Катя и, пространно взглянув в потолок узкими, веснушчатыми глазками, выдала:
- Главной темой произведения является острая полемика патриархального феодального общества и нового человека, живущего по законам Ренессанса.
«Какая память!» - усмехнулся Илья, проверяя отличницу по учебнику.
- Главная идея – показ нелепости, необычности, но вместе с тем интеллектуального и нравственного превосходства нового человека, Гамлета, перед рутиной датского общества. – Катя была довольна своим ответом и решила тут же добавить от себя:
- А Офелию он всё-таки зря так ... наколол...
- Садись. Молодец! – учтиво произнесла полная Настасья Ивановна, сделав вид, что последней фразы она не расслышала.
- Кто желает добавить что-нибудь к сказанному? – вопросительно прикрикнул режиссёр. Никто не желал.
- Хорошо. Тогда перейдём к образному строю произведения. Для начала такой вопрос. Какой персонаж вам больше всего понравился?
Рябинина и Краснов сразу потянулись к потолку, Смирнов тоже решился и робко приподнял руку, стукнувшись локтем о парту.
- Опять одни и те же! – недовольно ухнула Настасья Ивановна и лукаво оглянула класс. – А послушаем-ка мы Костю Ситова. Костя! Какой герой или персонаж пришёлся тебе по душе?
- Могильщик! – серьёзно и нарочито тупо произнёс долговязый Ситов и снова взорвал класс.
- Как?.. Почему? – растерялась сначала учительница, но тут же предложила:
- Поясни тогда, хотя бы!
- Пояснить? – довольно пробасил Костя. – Да я вообще могильщиков уважаю. Люди они смелые, трупов не боятся. А вдруг какой зомби встретится, - Ситов скорчил гримасу (класс лежал), - а могильщик его лопатой по чайнику – бац! Вот те и весь зомби!..
- Ладно. Садись давай, зомби! – сдерживая смех, процедила Настасья Ивановна и великодушно кивнула в сторону Смирнова. Смирнов, немного растерявшись, привстал и снова чем-то ударился о парту.
- Мой любимый герой, - нерешительно начал он, тупо глядя на доску, - принц датский, Гамлет.
«Оригинальная точка зрения.» - прокомментировал Лысаков.
- Обоснуй своё решение! – предложила Настасья Ивановна.
Смирнов почему-то занервничал и поэтому, видимо, стал лихорадочно листать учебник, но потом, припомнив что-то из своей вихрастой головы, уверенно прогнусавил:
- Мне он понравился, потому что он...новый человек!.. – Смирнов был так рад своему ответу, что снова обо что-то ударился.
- Так что же значит «новый человек» в твоём понимании? – продолжала гнуть свою линию полная Настасья Ивановна.
Этот вопрос вверг бедного ученика в шок.
- Бьюсь об заклад, он до сих пор делает в штаны и спит с ночником. – тихо смеялся Коля.
Смирнов же, справившись с шоком, отвечал, неуверенно глядя в глаза главному режиссёру:
- А может... Гамлета называли новым, потому что он был самый... настоящий?..
- Да нет же! – брезгливо отрезала Настасья Ивановна.
Разбитый Смирнов упал на место, но тут же, стиснув зубы, приглушённо взвыл от боли: кто-то уже успел подложить на его стул большую, острую кнопку. Лысаков тихо захихикал и уже готов был расхохотаться, но Илья мрачно осадил его:
- Я бы на тебя поглядел, жирный, как бы ты-то взвыл!..
- Э, ты чего это?! Я ж ему не подкладывал...
- Какая разница! Ты что ли не видишь?! Мы сами сделали из него урода! Мы сами выбиваем из него человека, как песок из ковра!
- Ну... и что предлагаешь? – уже серьёзно съехидничал Лысаков. Илья молчал.
- То-то! Эдакие чудаки на букву «м» нужны обществу. Оно на них отыгрывается, отдыхает... Всё верно придумано! Причём, Смирнова никто не заставлял становиться «раком». Он сам прогнулся! Он сам выбрал роль, сам надел маску!
- Не дай бог ему стать учителем. – чуть слышно подытожил Илья.
- То есть?
- Тогда отыграется он!.. И на наших с тобой детях, дружище!
Лысаков хотел что-то возразить, но тут класс озарил зычный баритон Паши Воронина, неформала местного значения.
- Мне кажется, Гамлет их всех считал за дураков. Особенно Полония. И правильно делал. Взять, хотя бы, этого... – Пашка элегантно пощёлкал пальцами, - этого... Озрика! Надушенный, благоразумный франт, только души-то и нет! Пусто! В таком примитивном, с точки зрения нравственности, обществе единственным выходом для Гамлета была смерть, которую он торжественно и принял, отмстив напоследок «неразумным хазарам».
- Браво! – язвительно прыснул Лысаков. Он не любил Пашку. Лохматый же Воронин продолжал свою «неформальную» речь, плавно выводя русло древней реки в океан современной жизни:
- И среди нас есть «гамлеты», люди без вины виноватые, попросту попавшие не в своё время. Слишком многое понимая, они не многое могут изменить и зачастую уходят от жизни. Их обвиняют, называют слабыми, но не видят одного – попадая в ритм жизни, человек забывает ритм своего сердца... И Гамлет становится Полонием. А это конец. – Воронин закончил свою речь и, томно вздохнув, сел за парту. Он претендовал на роль Гамлета, хотел им быть... но не был. Хотел гордо выситься над толпой и безмолвно страдать. Но не страдал.
- «Синдром Рудина.» – чуть слышно прошептал Илья, будто ставя Воронину диагноз.
- Какой синдром? Ты о чём? – не понял его друг.
- «Синдром Рудина» - болезнь, которой страдает наш дорогой неформал.
Лысаков оживился. Илья же продолжал:
- Вот, ты взгляни на улицу, на наших с тобой ровесников! Справа, слева, сверху, снизу – сплошные группировки. Только впереди до сих пор никого ещё нет. Скинхэды, религиозные сектанты, партийцы-большевики, неформалы... Причём, большинство из них ни черта не смыслит в том, чему они себя якобы посвятили. Надо куда-то втиснуться, надо понравиться, выставиться! Престижно ведь, парень! Вот отсюда и эти пышные их красноречия: мы – непонятые «гамлеты», мы – сливки.
- Оно верно... – довольно кивал Лысаков.
- Да ты не думай, - мрачно перебил Илья, - я говорю всё это не ради того, чтобы заклеить пластырем твою дурацкую зависть!..
- Ты с чего взял?! – завёлся Лысаков. – С чего мне этому козлу завидовать?!
- Ладно. Не заводись ты!.. Я-то вот что сказать хотел. – тяжело размышлял Илья, глухим взглядом уставившись на вещавшую нечто Настасью Ивановну, - Вот, повелось так называть: неформалы, меньшинство, мол. Да где ж меньшинство? Ты сам глянь! У кого модная косуха, у кого партийный билет, у кого бритый лоб, у кого ещё и ориентация... Сплошной напускной хоровод!  Неформалы-то мы! Мы с тобой и ещё пара-тройка таких, как мы!
- Да. – оценил всё сказанное Коля. – Только зря думаешь, что я этому пуделю завидую. Не с чего! Кстати, хотел спросить. «Синдром Рудина» - это болезнь, что ли, такая? Что это вообще значит?
- А! – засмеялся Илья. – Да это я сам выдумал... Ты Тургенева читал?
- Нет...
- Вот, прочитай! Тогда и узнаешь, кто такой Рудин, и что у него за синдром.
- Будет сделано! – шутливо отдал честь Коля Лысаков. Тем временем, надев ораторскую тогу, принял эстафету Ваня Краснов. Илья сразу же оживился : политические гимны главного коммуниста девятого «В» его явно забавляли.
- Когда я читал трагедию, - начал издалека Краснов, - в глаза сразу бросилось невежественное, брезгливое отношение новоявленного короля Клавдия и его свиты к слугам, к простому народу! А с народом, товарищи, шутки плохи! Гамлет же совсем другое дело. Не зря его назвали новым человеком. Это же прототип будущего социалдемократа! Его дружба с Горацио, которого принц называл самым преданным себе человеком, веское тому доказательство. И с бродячими актёрами он сразу скорешился...
- Прям, датский Ленин! – не выдержав, вставил Илья и под аккомпанемент лысаковского хохота откинулся на спинку стула.
- А что? Вполне возможно! – важно откликнулся полный Иван и почему-то пафосно взмахнул рукой. – Тут кто-то заявил, что принц зря Офелию наколол. Вовсе не зря! – Краснов ехидно взглянул на Катю Рябинину, бросил перчатку. – Офелия – никчёмная девчонка, слабая и потому извращённая полониевским воспитанием! Она бы всё Гамлету испортила. У него в голове созрел прекрасный и дерзкий план отмщения ненавистному монарху-угнетателю! Любовь к Офелии не входила в его план. Гамлет – молодец, нашёл в себе силы, отшил девчонку. Идея! – смачно выкрикивал красный Иван. – Идея превыше всего!
« Посмотрю я на твою идею, когда ты сам в кого-нибудь втыришься.» - подумал Илья. Краснов же, наконец, добился своего: Рябинина не выдержала и вступилась за Офелию.
- Идея, говоришь?.. А как же сцена у могилы Офелии с Лаэртом?! Как же его любовные письма?! Объясни мне, Ванечка! – визжала Катя.
- А никто же не говорит, что Гамлет её не любил. К сожалению, любил.
- К сожалению?
- Именно. Это никчёмное чувство только жить мешает! Разум! Вот высшая сила! Только разумное начало может управлять обществом, миром. И это разумное, вечное начало есть ... народ! – неожиданно вывел Краснов.
- Народ???.. – снова не выдержал Илья, не выдержал уже серьёзно. – Растолкуй мне! Я что-то не понимаю.
- Народ?.. – незаметно смутился Иван. – По-моему, ты задал идиотский вопрос. – Краснов понял, что сказал не то и почему-то пафосно взмахнул рукой.
- Идиотский?! – зло шепнул Илья, повышая голос, и даже привстал с места. – С каких это пор вечные и неразрешимые вопросы ты называешь идиотскими, товарищ?!
- Я неточно выразился...
- Так выразись поточнее!
- Хорошо! Только ты так не выделывайся! Тоже мне, великий ум! – обиделся задетый за живое Краснов. – Ты-то уж точно к народу не относишься!..
Краснов был абсолютно подавлен своей проваленной агитацией и, так и не объяснив, что же такое "народ", сел на место. Настасья Ивановна, не обращая внимания уже ни на что, спокойно читала интересную газету и не заметила, как пропустила «звёздный час» Кати Рябининой, гордо поднявшей над шелестевшим классом своё веснушчатое тело:
- Кто-то из нас говорил, что любовь – никчёмное чувство. – сказала Рябинина, ехидно поглядывая на разбитого Краснова. – Кто-то из нас глубоко ошибается. Недаром у древних греков Амур – сила, управляющая Вселенной. – блеснула эрудицией староста. – Боже мой! Ведь именно любовь заставляет нас жить на этой бренной планете, побуждает нас рваться ввысь, писать стихи!.. Да здравствует любовь!!!
- Ну и что такое эта твоя любовь? Томные письма? Французские романы? Романсы?.. Просто грёзы? – снова вмешался Илья. – Что это? Покажи мне, нарисуй! Я сам хочу знать!..
- Вот когда влюбишься, тогда и узнаешь, и спрашивать не будешь. – наставительно пропела Катя. – Это уже действительно «идиотский вопрос»!
Илья не знал, что ответить. Ответа не существовало. Но тут выручил шутник Ситов, уже, было, задремавший на задней парте:
- А ты-то, Катя, влюблена что ли, раз так смело рассуждаешь?
- Ну, уж если и влюблена, так не в тебя, Ситов! – приосанилась Рябинина и повернулась к Илье.
- Только не ошибись! – ответил Илья, грустно глядя на отличницу. – Монет на имя любви в наше время слишком много отчеканили. Оттого обесценилась. Инфляция…
- Ты что этим хочешь сказать? Что её больше не существует?!
- Почему? Нет. – ответил Илья. – Я в неё верю... Значит она есть... ещё где-то осталась. Дело в том, что сегодня все, кому не лень, нацепляют её лицо, ставшее оттого маскарадной маской. Её бомбят по цветному ящику. О ней кричат на каждом шагу пёстрые пары. Её рисуют в порножурналах. О ней пишут в дешёвой беллетристике... Её даже сделали однополой!.. А что же прикажете делать той, прежней, существовавшей в чистом, непридуманном виде? Менять название? Да. – подтвердил Илья. – Любовь меняет название. В некоторых из нас она пылится под вывеской «антикварная роскошь». В ком-то из нас она зовётся одиночеством. Но самое страшное: во многих из нас она умерла... а эти многие всё так же живут и влюбляются и ничего не подозревают.
- Да-ц! – смачно цокнула языком Катерина. – Что бы понять то, что ты иногда говоришь, нужно записать твою речь на диктофон и десять раз затем прослушать.
- Дерзай! – хмуро ответил Илья и, медленно сев за парту, уставился в окно.
- Я тут, Илья, кое-что подсчитываю, статистику подвожу. - сказал Лысаков, увлечённо всё это время возившийся с какими-то расчетами, - Слово «народ» прозвучало сегодня девять раз; слово «любовь» - восемь. Плюс ещё однокоренные образования. Сегодня, мой друг, слишком приторно вышло. Надо над собой работать.
- Это ты им объясняй! – ответил Илья. – И вообще, я на твоём месте лучше бы поспал, чем слушать этот бесконечный и бесполезный трёп юношеских языков.
- Да я уже и выспаться успел, пока вы тут... трепались! – засмеялся Коля и смачно закурил свой искусанный карандаш.


Желанный звонок, наконец, разревелся. Настасья Ивановна отложила в стол свою интересную газету и объявила о том, что спектакль закончен, пора опускать занавес...



4 ГЛАВА (урок информатики)


Последние пчёлки, измазанные в нектаре школьной столовой, залетали в кабинет информатики, гордо и одиноко блиставший своей оцинкованной дверью... Огромная Мария Анатольевна уже диктовала зычным, поставленным альтом очередное задание. Лысаков и Ситов довольно мотали головами, давая понять, что через три минуты всё будет готово. Катя Рябинина старательно записывала диктуемое, наслаждаясь своим каллиграфическим почерком. Записывали и остальные. Только один Илья почему-то слепо уставился в синий монитор, нервно теребя худыми, длинными пальцами искусанный карандаш. «Где же я мог слышать эту фразу?! - думал он и вдруг резко взглянул на Машу Ревину. - Все они словно пластмассовые фрукты... словно пластмассовые фрукты... Это точно голос отца! Но где?!.. Когда?.. Что же я за балбес такой! Ни черта не помню!
- Илья! А ты почему не записываешь? - спокойно спросила Мария Анатольевна.
- До первой звезды нельзя! - ухмыльнулся юноша.
- До какой звезды?! Записывай давай! Суворов тоже мне! - прикрикнула учительница и тихо улыбнулась.

Повелось так с незапамятных времён, что всю вторую половину урока информатики девятый «В» находился в гордом одиночестве. У всех людей есть слабости. И Мария Анатольевна не исключение. Продиктовав задание и строго-настрого наказав старосте Рябининой блюсти порядок и тишину в кабинете, огромная Мария Анатольевна смиренно ретировалась в столовую, где часто проводила урочное время в беседах с педагогами и кухарками.
- И чтобы мне не списывали! - прикрикнула напоследок учительница и скрылась за тяжёлой, оцинкованной дверью. Минуту спустя, подождав, пока грузные шаги Марии Анатольевны растают в следующей рекреации, рыжий Ситов тихо скомандовал, обращаясь к Булкину: «Через пять минут я всё решу и врубаем порно!.. Смирнов будет на шухере.» - Ситов важно повернулся к Смирнову и процедил:
- Понял, мальчик?!
- Понял... - нехотя пискнул вихрастый Смирнов и погрузился в расчеты.


Спустя десять минут картина в классе кардинально поменялась. У полуоткрытой оцинкованной двери уже вертелся Смирнов и время от времени выглядывал сквозь щель в коридор: не идёт ли информатичка. В кабинете снова завёлся улей, который вряд ли смогла бы заглушить и дюжина рябининых. Староста это понимала и потому, не обращая внимания уже ни на что, спокойно дорешивала задачу. Остальные девчонки тоже суетились немного: они были уже взрослые и считали всё это недостойным своего внимания. Некоторые из них уже гуляли с одиннадцатиклассниками. Тем временем за компьютером №7, машиной Ситова и Булкина, уже сгорбилась кучка подростков, вожделенно уставившихся на экран монитора. Ситов лихо чеканил по клавиатуре и сладко приговаривал: «Щас найду! Там всё ещё и в движении!»

Весь этот кинотеатр начался с тех пор, как месяц назад рыжеволосый бес Костя Ситов, взламывая меню одного диска, наткнулся на программу с кодовым названием «Т.П.». С этих самых пор каждый раз, когда Мария Анатольевна покидала кабинет, он врубал свою находку и представлял всему классу сеанс наглядной камасутры. Вот и сейчас на экране мелькнула знакомая заставка, и вскоре по всему классу понеслись смешки. Сначала были фотографии - обнажённые девы в самых что ни на есть обнажающих нарядах. То это были агрессивные амазонки, то кошечки в кружевах, то просто голые бабы. Последние особенно нравились Булкину. После слайдов, размещённых для затравки зрителя, начинался сам фильм или, точнее, демонстрация полового акта, для которой уже не существовало никакой цензуры в виде обнажающих нарядов. И это был самый шик! Лысаков, как любой нормальный пацан, охотно участвовал в «просмотрах» и, бывало, в тесной кучке одноклассников звенел его ломаный бас: «А у этой девчонки ножки ничего!» Илья тоже не отказывался от слайдов , но смотрел молча, незримо чувствуя, как что-то сладкое начинает клевать его изнутри, а если очередная красотка напоминала Машу Ревину, он даже позволял себе улыбнуться. Но фильма Илья выдержать не мог: просто тошнило. И на этот раз он незаметно отделился от компании и подошёл к большому, пыльному окну. Сквозь ржавую решётку глядело серое «лондонское» небо. Илья любил это небо. Всегда казалось, что за его тусклой пеленой таится нечто необъятное, высокое, ослепительно светлое; что где-то там другая сторона небес неумолимо ждёт своего первооткрывателя... «Тюрьма! - зазвенело в голове. - Тюрьма всё это!.. Школа, дом, город, страна, мир, в конце концов! Тюрьма из выдуманной жизни... Компьютерная игра какая-то... И так должно быть??? Нет!.. Ведь должно же быть ОНО - другое, настоящее! Должно!..»

- Шухер! - визгливо и приглушённо завопил Смирнов. «Кинооператор» Ситов моментально отключил программу и вышел в меню. Также моментально рассеялась и кучка вокруг него, и через пару секунд в компании гробовой тишины весь класс напряжённо дорешивал задачу. Мария Анатольевна осторожно вошла в кабинет, делая вид, что она свято верит в кротость своих подопечных и также осторожно села за главный компьютерный стол, дабы не разбудить гробовую тишину. «Ещё одно правило игры - постоянная ложь, - думал Илья, следя за тем, как Лысаков лихо орудует клавиатурой, - ложь во имя самой игры...»
- Ну что, решили? - проснулась Мария Анатольевна и с трудом сдержала отрыжку.
- Решили, конечно! - откликнулся Ситов
- Задача-то лёгкая! - пожаловался Лысаков.
- Ну раз лёгкая, значит все сегодня получат пятёрки! - отозвалась Мария Анатольевна и, взяв классный журнал, грузно пошла по рядам собирать урожай.
- Ну что, старик! Халява? - чуть пьяно улыбнулся Лысаков.
- Халява. - подтвердил Илья, но тут же гордо заметил:
- А кто у меня все диктанты списывает? Не ты ли случайно?
- Ну, ладно. - тихо рассмеялся Коля. - Мы с тобой в расчете. Оба хороши!
- Верно. Кто во лжи - все хороши!
Мария Анатольевна тем временем собрала урожай, полный кузов больших, пузатых пятёрок, и, довольная, вернулась обратно к столу.
- Всё, ребята! Урок закончен. Выключите свои компьютеры и заставьте стулья! В следующий раз задачи будут гораздо сложнее. А через неделю зачёт! - нарочно припугнула огромная, словно баба-лесовиха, информатичка и, учтиво попрощавшись с учениками, снова куда-то исчезла...


5 ГЛАВА.


Так заведено, что после учёбы все нормальные, «добропорядочные» пацаны, на время позабыв дорогу домой, собираются в тесные кучки и идут весело проводить время подальше от школы и от родной хаты. Девятый «В» уже практиковал пиво. Это, конечно, не считалось высшим пилотажем - в старших классах давно перешли на водку, ласково называемую «эликсиром дружбы», и на коньяк, а продвинутые «новорусские» ребята покуривали травку и успешно «затыкали дыры» в венах...

В девятом «В» было две компании - Ситова и Воронина, а если копать глубже, «новорусских» и неформалов. В эти две послеурочные тусовки не вписывались двое: вихрастый Смирнов и Илья. Позднее к ним присоединился Лысаков, по неизвестным причинам покинувший ситовскую ватагу. Если Смирнова с самых пелёнок пинали все, кому не лень, то Илья отнюдь не был изгоем и заработал в классе неоспоримый авторитет: ещё пару лет назад этот худощавый, сбитый мальчишка передрался буквально со всеми хулиганами на параллели, лихо гонял кожаный мяч и даже пробовал курить отцовскую «Приму». Но дальше дело не пошло... Илья, как будто, устал, и, как ни странно, это было именно так. С недавних пор в классе образовалась новая, совсем немногочисленная компания - Пальцина и Лысакова. «Новорусские» ребята после школы отправлялись в людные кафе, неформалы шастали по ларькам в поисках дешёвого пива, а Коля и Илья заходили в ближайший продуктовый магазин, покупали две банки «колы» и отправлялись на школьный стадиончик, где часто могли наблюдать незатейливый футбол резвых семиклашек и просто о чём-нибудь беседовать. Так было и сегодня. Облокотившись на ржавую сетку, отгораживающую поле от бурно разросшегося пришкольного газона в стиле «барокко», оба лениво проглатывали газировку и равнодушно следили за драным мячом, пытающимся удрать от резвых мальчишеских ног.
- Слушай, Илья! - прервал долгое молчание Лысаков. - Забродят иногда в мою голову какие-то сумасшедшие, космические мысли... Не знаю даже, как и сказать тебе...
- Ну, говори, раз начал! - улыбнулся Илья.
- Вот, к примеру, - собрался с мыслями Лысаков, - покупаю сегодня утром в киоске рулон туалетной бумаги и вдруг - бац! - весь смысл моей жизни, ясный и огромный, всплывает перед глазами и даже как будто отражается в стёклах киоска. Я пытаюсь ухватить его - не могу. Слишком мизерно моё сознание, чтобы вобрать в себя такого «амбала»! В то же мгновение я теряю свой смысл и спокойно покупаю рулон туалетной бумаги. 55 метров... Вот чушь, да?!..
- Забавно. - ухмыльнулся Илья. - Бывало и у меня такое. Именно по этому поводу обращался я часто к одному своему знакомому философу Славе Софистову. Я тебе о нём говорил. Этот мастер разгадывать «гордиевы узлы» паранормальных юношеских мыслей и мне поведал мою «истину». Я даже подумал, что нашёл её...
- Ну и? В чём же истина?.. - нетерпеливо перебил Лысаков.
- Это целое произведение искусства, а не истина! - засмеялся Илья. - Хорошо. Рассказываю и показываю! Представь себе огромный, кирпичный дом в форме параллелепипеда. Представил?
- Ну.
- Одна его сторона, обращённая на восток выложена красным кирпичом. Сторона, обращённая на запад, вся сплошь синяя. Северная сторона из белоснежного кирпича, а южная - из чёрного. Крыша у нашего дома будет зелёного цвета. А дальше представь! Идёшь ты с востока на запад, и попасть тебе надо в дом синего цвета.
- Именно, именно! - повторил Лысаков. - А раз я иду с востока на запад, то увижу красный...
- ...и поразмыслишь про себя: раз я не дальтоник, следовательно дом красный. Значит, то, что дом красный есть истина. И пройдёшь мимо.
- Верно... Или обратно поверну.
- Но не в том суть, куда ты там повернёшь. - поправлял Илья. - Суть в том, что ты увидел с востока. А вот, к примеру, твой «друг» Воронин пойдёт с запада и скажет: истина в том, что дом синий.
- Ты полетишь на самолёте, - продолжал Лысаков, - и отметишь про себя: истина в том, что дом зелёный.
- Ревина, высадившись на далёком Таймыре, - добавил Илья, - с уверенностью будет утверждать, что дом белый.
- А Рябинина, зайдя с юга, запишет в свой толстый ежедневник: дом чёрного цвета.
- Вот в том-то и дело! Все мы, подразумевая разные вещи, будем говорить об одном и том же. И затем, сложив все наши представления, мы получим лишь внешнюю форму истины, не проникнув в её суть, не посетив того самого пресловутого дома!.. Вот такое произведение искусства сочинил мой друг! - довольно рассмеялся Илья. - Причём, как он сказал, на практике с истиной всё гораздо сложнее. А теперь я прекрасно понимаю, что на практике всё это чушь собачья! Верно ведь?
- Да...не скажи... Не чушь это собачья! Зерно истины здесь всё-таки есть. Здорово же придумано! - засомневался Лысаков.
Но Илье это почему-то сильно не понравилось.
- Придумано!.. Да ты что! Зерно истины?!.. Да как же это в "здорово придуманном" может быть зерно истины? Так может рассуждать лишь жутко образованный и примитивный орангутанг, к тому же корчащий из себя философа!
- Это ты меня имеешь ввиду? - насторожился Лысаков.
- Ну, я надеюсь, ты уже успел поменять свою точку зрения. - вызывающе ухмыльнулся Илья, залпом допил банку колы, бросил её на асфальт и смачно раздавил.
- Хэ! С каких это пор я так быстро меняю свои позиции, Ильюша?! - огрызнулся Коля и тоже раздавил банку.
- Ну... тогда ты и есть жутко образованный примат-философ. - подытожил Илья и пнул раздавленную банку.
- Ладно!.. - сквозь зубы прошипел Лысаков и тоже пнул банку. - Драться я с тобой не буду! Мы уже не дети, но если...
- Да и не взрослые! Если хочешь, можем и подраться...для разрядки. - завёлся Илья и плюнул на кулак.
- Да ладно тебе! - чуть поостыл Коля и на кулак плевать не стал. - Маленький что ли? Будем мы с тобой из-за какой-то чухни...
- Ну, не хочешь, не надо. - перебил Илья. - Давай тогда футбол смотреть!
- Давай! - глухо и сердито отозвался Лысаков и уставился на резвых семиклашек.

Футбол скоро закончился (семиклашки, наконец, разодрались), небо заволокло мутным серебром, вспыхнуло несколько школьных окон... Но была весна, и сумерки ожидались ещё не скоро.
- Ладно. Пора бы нам и по домам, приятель. - вяло протянул Лысаков.
- Да уж. - засмеялся Илья. - Наговорились мы с тобой сегодня досыта. Пожалуй, хватит. А то, не дай бог, начнётся обратный процесс.
- Ничего. До завтра переварим.
- Тогда до завтра. Нам с тобой в разные стороны. - грузный Лысаков пожал Илье руку и косолапо двинулся к ближайшей автобусной остановке. Илье некуда было спешить, он жил поблизости, и сейчас ещё долго стоял на школьном стадиончике, вглядывался в мутное небесное серебро и слушал, как урчит пустота в его животе.
«Все они словно пластмассовые фрукты в вазе из горного хрусталя... из горного хрусталя... Где же мой отец мог сказать эту фразу?.. Почему я её так хорошо помню?! - Илья не заметил, как заговорил вслух. - Вот, чёртова моя голова! Опять начинаю путать... Я не хочу этого... Не хочу я этого больше! Ведь уже год прошёл, а я до сих пор... Или с памятью что-то не так... или с нервами. Ничего не понимаю... Словно пластмассовые фрукты! Это голос отца. Да! Отца!!! Но где? Где же?!..»
Илья резко осадил себя молчанием, яростно сплюнул на разбитый асфальт и молча побрёл домой...


А дома были поминки. К вечеру гостиная уже утонула в липких слезах Марьи Ивановны; Сергей Константинович, немного подвыпивший, перестал смотреть в тусклый телевизор и несколько оживился, видя, как Александр Палыч устаёт шутить с тётей Верой, а та, в свою очередь, успокаивать Марью Ивановну. Так и сидели они вчетвером, поминая усопшую Тамару Алексеевну, когда домой вернулся Илья.
- Ильюша! Внучек! - завопила в проходе бабушка Марья пьяным, сорванным голосом. - Ты где пропадаешь?! Все робята уже из школы пришли, а ты опять где-то шатался, бесстыжий! Мы тут мамочку твою поминаем, а ты, паздёрыш!.. Ой, матушки! Слов на его не оберёшься...
Илья, ничего не отвечая, быстро разулся, бросил портфель около двери и хотел уже, было, прокрасться в свою тихую комнату, как вдруг из гостиной высунулась седеющая шевелюра Сергея Константиновича и весело пропела:
- Сыночек! Вернулся, наконец!.. Ты с нами-то посяди, помяни маму... Так же неприлично...
- Может не надо, папа? - начал отнекиваться Илья. - У меня уроков много... Я спать хочу... Я устал.
- Да ты что, сын! В своём уме?! - лихом протрезвел отец. - Мать родную забыл? Садись давай за стол! «Я устал», видиле ти! Мы все устали. Жизнь тебе не сахар!..
- А смерть нам не чай. Не ори ты! Сяду я, сяду! - тихо процедил Илья и, криво улыбаясь, с яростью вошёл в гостиную. Всё, что происходило дальше, происходит обычно между расстроганными воспоминаниями и вином родственниками и их подрастающим племянником... Да, да! Обнимания, поцелуи и так далее и тому подобное...

Наконец, Илью оставили в покое, и он смог спокойно приступить к еде, но зато теперь началось самое интересное - обсуждение его дальнейшей судьбы. Здесь Сергею Константиновичу равных не было. Планировать он умел, как никто, или, скорее, как истинный доцент-историк. Всё было продумано до мельчайших деталей, подано было эффектно и умно. А когда Сергей Константинович позволял себе лишнюю рюмку, планы получались ещё дальновиднее.
- Ох! Время-то летит... - пространно начал он очередное своё изречение. - Как говорил незабвенный Геродот, всё течёт, всё меняется. Вот, у меня уже и сынок подрастает. Ещё вчера под стол ходил, а сегодня, как видите сами... девятый класс! Пора бы нам, Ильюша, и об университете подумать...
- Ну что, Муромец! В студенты-то метишь?! - лукаво перебил Александр Палыч.
Илья ничего не ответил и, отложив тарелку с недоеденным салатом, слепо уставился в окно.
- Ты, Саша, меня не перебивай! - нахмурился Пальцин-старший. - Дай ему отца послушать! Это полезно. Так вот, я думаю, мы с Ильёй попробуем на экономический факультет пробиться. Там и специальность хорошая, и работа в будущем стабильная. Компьютерный век, друзья! Куда, вот, я теперь со своей историей? Слава богу, ещё что-то платят...
- Да, браток! Нелегко щас, всем нелегко. - насупилась Вера Константиновна. - Но послушай! Работа-то работой. Да надо, чтоб ещё и семья прочная была. Сам знаешь, какая это опора и что значит этой опоры лишиться!
- Эх... Не напоминай!.. - глухо буркнул Сергей Николаевич. - А с выбором жены-то ещё больше хлопот, чем со специальностью. К этому, Вера, надо будет серьёзно подготовиться. Ильюше нужна практичная и простая, без вывертов и не скандалистка. А то он у нас романтик, философ. Наверняка строит идеалы, мечтает о «прекрасных дамах», об этих нежных кокетках с напудренными личиками. Да.... Все они словно пластмассовые фрукты в вазе из горного хрусталя. Любуйся издалека да не кусай - зубы сломаешь!..
Илья мгновенно вскочил из-за стола, подбежал к окну и яростно уставился в серую муть облаков, медленно наполнявшихся синевой. Ему казалось, что эти слова вывалились прямо оттуда, с небес и чудесно прозвучали в этой самой гостиной голосом отца. Всё, как тогда, в груди... «Что это?» - прошептал Илья и бесшумно рухнул в кресло.
- Да ты что! Ошалел? - пьяно прикрикнула Марья Ивановна и погрозила вилкой, из-под трезубца которой струилась белая кровь солёного огурца.
- Что с тобой, Илья? Мы же о твоей судьбе печёмся! - спросил Сергей Константинович и покачал головой, щеголявшей своей седеющей шевелюрой.
- Нет-нет... ничего-ничего...Всё отлично... - Илья ещё не мог придти в себя и снова пристально вглядывался в серое окно. Странное молчание длилось целую минуту. Только дядя Саша не сидел без дела и спокойно наливал рюмку за рюмкой.
- Ладно. Мне пора. - Илья лихо вскочил с кресла и направился к двери. - Я к другу обещался зайти... за тетрадью. Всем спасибо! И всем до свидания!
- Ты куда это собрался, сволота эдакая! - снова завизжала пьяная Марья Ивановна. - Никуда ты не пойдёшь! Помяни мать!
- Отстань, старуха! Не тебе указывать, куда я пойду! - огрызнулся Илья.
- Оставьте его, Марья Ивановна! Пусть идёт. Ему сверстники нужны. - тихо и наставительно посоветовал Сергей Константинович и залпом ухнул очередную рюмку. Он тоже ненавидел свою тёщу, хотя и признавал редкую сметливость и жизненный опыт этой упругой старушонки.
Как только в прихожей хлопнула дверь, пьяная тёща разразилась бурей негодований:
- Ах, батюшка! Сергей Константинович! На что сына-то так распустил?! Не старик он у тебя, а уже в маразмы впадает! Вон, вишь, как выскочил! Я чуть с ума не сошла, ей богу!
- Марья Ивановна! - вежливо начал «батюшка». - С Ильёй я сам разберусь... А Вы, чем горячку-то парить, лучше бы чего посоветовали! Мне и без того туго...
Тёща на минуту призадумалась, выпила, закусила. И вот, её старое, рассыпчатое лицо озарила золотозубая улыбка.
- Знаю я, Серёжа, как ему нервы лечить. У Ильюши скоро каникулы летние начинаются, верно ведь?
- Верно.
- Ты свези-ка его опять на лето к дедко Алексею в Еремеево. Мой бывший муженёк хоть и глухарь совсем стал, заперся, чёрт, в своей избушке, да Илью-то уму-разуму научит. А то выкрутасничает много!
- Это хорошая идея... - отозвался Пальцин-старший и нахмурил густые брови. - Ну, да посмотрим ещё!.. Он мне и здесь нужен…
Марья Ивановна удовлетворительно покачала головой, допила последнюю стопку и решила прикорнуть прямо за столом. Дядя Саша снова неумеренно заговорил с Верой Константиновной, а Пальцин-старший безучастно уставился в тусклый телевизор, как будто пытаясь разглядеть там своё холостяцкое будущее...

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.




ВТОРАЯ ЧАСТЬ.

Солнце! Ты не видишь снов!
Ты, всё так же неумолимо играя
Своими огненными пальцами,
Переходишь на другую сторону
Земного мира, пробуждая
Видимую жизнь от Иного
И Иное пробуждая здесь!..


ПЕРВАЯ ГЛАВА.



Липкий ветер... Запах клейких майских листьев... Талые звёзды... Бурная, половодная река...

На крутом берегу по чёрным проталинам шлёпает худощавый мальчуган в синих ластах. Мама уже выполоскала всё бельё и теперь медленно поднимается на пригорок, оставляя в снежном мхе глубокие следы, которые сразу же зарaстают свежими ландышами.
- Серёжа! - кричит мама, и её голос дикой чайкой настигает отца, который, взобравшись на огромную сосну, удит рыбу в половодных облаках. - Серёжа! Готовь бочку с морковкой!
- Зачем? - откликается недовольный отец и чёрным вороном кидается на землю.
- Так надо! Готовь бочку с морковкой! - звенит белая чайка и разбрасывает белоснежные простыни по талой земле. - А где же Анюта? Где же моя русалка, Ильюша? Ты её потерял?!
Ластоногий мальчуган смеясь достаёт из кармана свежий, изумрудный кочан и шепчет в него, будто целуя каждый лепесток: «Анюта, выходи! Купаться пора!» Маленькая Анюта с огромными, смолистыми прядями вылетает из капусты и обвивает маму чёрными крыльями своих волос.
- Здравствуй, мамочка! Уже купаться пора?
- Да, моя девочка! - шепчет мама и снова кричит отцу:
- Набирай до краёв! И моркови побольше!
Ластоногий Илья смеясь катается по талому снегу, и он же через девять секунд помогает отцу водрузить огромную, мшистую бочку на пригорок. Ванная почти готова.
Лохматое солнце бросает своё розовое масло сквозь чёрную, талую воду, скучающую в гнилом ущелье бочки. Осталось достать лишь морковь. Но мохнато-алые стрелы уже сами летят с соседнего морковного дерева и визгливо ныряют в розовое масло.
- Готово! Готово! - весело кричит ластоногий мальчуган. - Мама! Анюта! Идите купаться!
Мама и Анюта, поблекшие и изрядно выцветшие на солнце, медленно опускаются в талую воду и вязнут в болоте алой моркови. Златовласая Анюта резво хлещет маму зелёными морковными вениками, отчего мама желтеет и становится похожа на майский одуванчик. Отец, седым филином слетевший к половодной реке, безуспешно пытается словить на ужин хотя бы одного рака, а Илья заливается розовым смехом и кричит, что рака отцу не поймать...

Внезапно небо озаряется бесформенной грудой синей ваты... Липкий ветер хватает её за узды и переправляет через половодную реку. Становится темно и ужасно. Ластоногий мальчуган больше не смеётся и не шлёпает ржавеющими ластами...
Анюта и мама всё так же плещутся в морковной бочке, мшистое дно которой крепко-накрепко прирастает к талой земле. Из бесформенной груды синей ваты выходит бесформенный человек и аморфно заявляет отцу, что тому уже пора собираться на войну с красными розами и их шипами, которые плотно засадили собою соседнее болото и тем же грозят половодной реке. Отец бурно возражает, а Илья пытается крикнуть, что очень любит розы и готов смириться с их шипами, но бесформенный человек забирает отца в свои бесформенные объятья и погружается с ним в груду синей ваты. Ластоногий мальчуган что-то кричит, но, вместо крика, изо рта его исходит густой пар тишины... Тем временем из разрастающейся бочки доносятся едва слышные стоны:
- Анюта! Анюта! Она утонула!
«Утонула!» - на этот раз Илья слышит свой крик и со всех сторон бежит по майскому снегу к бочке. В пузатом, гнилом котле играет и пенится вьюн. Мама с огромной морковкой, запутавшейся в колтунах, ещё сопротивляется течению и пытается схватиться за края, но лишь царапает мшистые стены и крутится дальше. Анюту не видать совсем.
- Руку! Руку! - грохочет Илья и валит своим криком несколько морковных сосен. Но матушкина рука вёрткой щукой ускользает от сына и всё больше теряется в бурлящей груде морковных тел.
- Вот она, смерть! Взгляни на неё! - из последних сил кричит женщина с морковиной в волосах. Илья смотрит в её жёлтое лицо, и перед его глазами всё чаще мелькает тусклая картинка: часовой механизм... прицел... стаи снующих червей... и ужас... нескончаемый ужас... Картинка меркнет, и мамина рука, в последний раз взвившись над водой, исчезает в гнилом котле. В тот же момент вьюн в бочке затухает.

Сыро... Липко... Немного кислит...

«Чёрт подери!.. Надо что-то делать!.. - снова кричит Илья и снова себя не слышит. - Скорую! Срочно! Скорую!» Он судорожно открывает дверь в соседнем морковном дереве и в полумраке майской ночи подлетает к спящему телефону.
- Служба скорой помощи. - хрипит проснувшаяся трубка.
- Мама! Анечка! Они тонут! Спасите их! - орёт изо всех сил Илья и чувствует, что на его босых ногах исчезли ласты.
- Адрес! Назовите адрес! - удивлённо гудит протрезвевшая трубка.
- Половодное шоссе! Бочка с морковкой!.. Река Нил! - чуть не плачет Илья.
- Опять хулиганы... - спокойно отвечает трубка и засыпает.
Тем временем огромная тень подкрадывается сзади к Илье, с силой выхватывает трубку из его дрожащих рук и кидает её на рычаг. Нежданный электрический свет вонзается в глаза и обнаруживает босого мальчугана сидящим на холодном линолеуме в одном нижнем белье и в возрасте пятнадцати лет.
- Чёрт подери! Что это?! - Илья щурясь взглянул на огромную тень, которая при свете лампы оказалась отцом, взъерошенным с головы до пят, в одной пижаме, прикрывавшим свой испуг раздражением.
- Это я должен спрашивать «что это?»! Ты очумел совсем, сыночек? Совсем хочешь отца извести? - резко шепнул Сергей Константинович и рухнул в кресло, скучавшее в прихожей. Теперь Илья понял всё, что с ним произошло... и с ещё большим остервенением уткнулся в холодный линолеум.
- Слушай! - размеренно начал отец. - Или это всё просто спектакль, который ты учиняешь, чтобы по какой-то причине отправить меня в ящик, или это у тебя сбой в извилинах, или у меня... На прошлой неделе ты собирался в какой-то лес... Ночью! И ещё, - отец снова впал в раздражение, - откуда эта чёртова Анечка? Говори же! Откуда? У тебя в жизни не было сестры! Запомни!.. Или это всё из ваших параллельных миров?! А?!
- Не знаю! Не знаю, откуда всё это... - хрипло прокричал Илья и сжал кулаки.
Несколько секунд молчания остудили пыл взъерошенного Сергея Константиновича.
- Ну, вставай давай с пола - простудишься! - сказал он таким тоном, каким обычно говорил в дневное время.
- Оставь меня! - упёрся Илья и снова сжал кулаки. Перед глазами мелькала всё та же ужасная картинка. Откуда это всё?.. Илья не знал ответа.
- Господи! Ильюша! - совсем обмяк отец. - Ну, скажи, кто в этом виноват! В чём причина твоему сумасшествию?
- В другой стороне. - Илья в последний раз сжал кулаки и поднялся с холодного линолеума.
- В другой стороне? - удивился Сергей Константинович. - Никогда не слыхал. Что ещё за хренотень такая?
- Если бы я знал... - глухо ухмыльнулся Илья и взглянул на отца.
- Не-е, дружище! - снова рассердился тот. - Хватит с меня! Когда сдашь все экзамены, поедешь на целое лето в Еремеево к деду Алексею!
- Точно бабка прожужжала!..
- Молчать! - отец гневно погрозил своим волосатым кулаком. - Уж дедко-то тебе все «другие стороны» повыколотит да и работать хоть научит! Понял меня?!
- Понял... - тихо отвечал Илья. - Только не ори! Соседей разбудишь!

Сергей Константинович резко поднялся с кресла и отправился на кухню, где тотчас нервно закурил. Илья примерил его прежнее место и, вяло опёршись на подлокотники, уставился в голую стену прихожей, которая постепенно обмякла и превратилась в жидкий воздух под напором его тяжёлых полуночных мыслей.

«Другая сторона!.. Чем больше я не верю в тебя, тем больше тянусь к тебе. День за днём, сон за сном... Что будет дальше, что? Эх, дорогой мой отец! Как я хочу, чтобы это всё, наконец, закончилось. Как хочу, наконец, убежать, вырваться в глухое апрельское поле, забыться... и просто полюбить!.. Но кого? Пластмассовых девочек? Нет! Нет! Я вылечусь, я обязательно вылечусь! Я поеду в Еремеево… вытащу из прошлого своё Непридуманное и непременно... вылечусь! И от тебя, весёлая провинция, и от тебя, другая сторона!..»
Илья с силой сжал свои хрупкие кулаки, будто пытаясь сдержать кровинки слёз, заигравшие в его глазах.



2 ГЛАВА.



Еремеево, село, затерявшееся в лесной зоне в пятидесяти верстах от города, на самом деле было маленькой, неказистой деревенькой, до которой ещё не успели добраться предприимчивые дачники, а нежилые избы уже давно разобрали на дрова. Зато Природа наконец-то вздохнула с облегчением и наполнила своим обаянием всё ильюшино детство. Илья часто вспоминал этот свой чудесный сон, наполненный пряным ароматом зверобоя и сказками дедушки Лёши, того самого, которого баба Маня так небрежно нарекла «глухарём». «Глухарь» Алексей Николаевич Лыгин, дед Ильи по материнской линии, после развода с женой поселился здесь один в огромном крестовом доме, который ласково окрестил «одним из могикан». Илья с улыбкой вспоминал соседнюю девчонку, с которой часто лазал по раскатистой черёмухе и ловил мух в эти беззаботно-летние дни. Кажется ... её звали Света. Но горечь точила его сердце, ещё не подкованное жизнью, когда он мысленно расставался с деревней, вспоминая тот августовский вечер, менторский тон отца и мягкий бас дедушки. На этот раз отец настоял на своём, и с одиннадцати лет Илья больше не возвращался в Еремеево, а теперь каждое лето подрабатывал разносчиком газет, колеся по городу на своём старом «салюте».

Сегодня, одиннадцатого июня, спустя четыре долгих года, один из которых был особенно долгим, Илья снова возвращался в Еремеево. Что он испытывал?.. Трудно сказать... Ясное небо расплывалось по городу, обнажая слёзы ночного дождя, оросившего крыши городских домов и голубые ленты карнизов. Разбогатевшие за ночь аллеи играли его алмазами и казалось, само солнце спустилось на землю и снизу освещает небеса! Сжимая в худых руках две котомки с бельём и книгами, Илья тихо любовался этим июньским утренним солнцем. Отец не мог сегодня проводить его: с девяти утра в университете шли экзамены. И Илье через два года тоже предстояло стать студентом и решить, наконец, свою судьбу. А решений у этой судьбы было два: либо по зову разума и сердца ступить на стезю общественных наук и истории, либо по зову отца и времени сделаться экономистом. Илья уже понимал, что обе эти дороги так же несовершенны, как и приемлемы: в первом случае он мог гордо величать себя учителем истории и права и при этом относить своё последнее пальто в ломбард; во втором же случае он получал стабильную работу, стабильную зарплату и стабильно ломал свою свободолюбивую натуру холодным молотом точных наук. Илья склонялся больше к первой дороге и в мечтах своих, уже успевших выйти из ранга грёз, поворачивал именно на неё. Ведь и отец его чуть не поступил когда-то по наущению деда в Политехнический Институт, но, вовремя опомнившись, перекинул документы к «историкам» и блестяще сдал вступительные экзамены. Константин Петрович до сих пор упрекал сына за «некое легкомыслие» и особенно обращал внимание на его нынешнее материальное положение: у Пальциных до сих пор не было собственного автомобиля, и с ломбардами они тоже были знакомы. Идея «фикс» взять реванш за отцовские упрёки возникла у Сергея Константиновича в последние годы, и связана она была с подрастающим Ильёй. Но в то самое время, когда он представлял своего сына на новом поприще предпринимателя или банкира, сын подрастал и всё больше увлекался историей и литературой.

Неосторожный прохожий толкнул Илью в спину, Илья, в свою очередь, невольно толкнул ещё кого-то, и дым его дум неосторожно испарился и осел где-то на стёклах тесного автобуса, направлявшегося в Ермаково. Из Ермаково Илье предстояло извилистыми просёлочными тропами добраться до Тошни и, перебравшись по узкой, шаткой лаве , оказаться в Еремеево. Предвкушая приятное путешествие, Илья готов был вытерпеть полчаса душной езды и бородатого соседа с огромной корзиной в руках и с перегаром во рту. Читать в автобусе было невозможно, мечтать тоже. Уткнувшись в пыльное окно, Илья жадно следил за асфальтовым ручьём, и в его ушах вдруг зазвучала музыка. Музыка то затихала, растворяясь в бугрившихся вдоль шоссе ёлочках, то усиливалась и так звонко играла в голове, что казалось, весь автобус должен был слышать её. Илья медленно повернулся в сторону соседа и, увидев на его месте маму с огромной корзиной в руках, тихо спросил её:
- Мама!.. Куда мы едем?
- На Другую сторону, сыночек. - улыбалась мама, и шалфеевый аромат её волос заполнил собою тесный автобус.
- Мы будем собирать грибы?! - обрадовался Илья и взглянул на мамину корзину.
- И ягоды тоже. Но сейчас ещё не сезон. Потерпи, сыночек! - мама нежно расчесала ильюшины волосы своей пыльной, стеклянной рукой. Илья слабо улыбнулся ей в ответ и снова уткнулся в окно автобуса. Вдоль дороги раскинулись огромные халвы Кавказских гор, и за горизонтом шумел могучий Байкал...

 
3 ГЛАВА.




...у самого Ермаково его разбудили соседский перегар и яркий солнечный свет. Большего для пробуждения к жизни и не требуется. Илья стрелой вылетел из душного автобуса и почти сразу оказался на знакомой с детства ермаковской дороге, полупросёлочной, полугородской, пыльной, разбитой, но ещё щеголявшей кое-где клочками синего асфальта. Миновав новомодное, прирумяненное за последние годы Ермаково, дорога незаметно обрядилась в просёлочную и повела вдоль уютных лугов и полей со свежими всходами. "А! Вот и наше пастбище!" - вскрикнул Илья, но тут же осёкся, будто испугавшись чего-то. Этот страх хорошо знаком любому горожанину, который, оказавшись в деревенском поле, всё ещё видит себя окружённым роем готовых к укору глаз толпы и даже здесь, на свободе, боится каждого своего движения. "Вот оно..." - осторожно прошептал Илья и, озираясь по сторонам, подбежал к прогнившему забору пастбища, сплошь усеянного сотнями коровьих следов. В центре изрытого поля дремала маленькая, серая сторожка пастуха. "Там мы однажды спрятались со Светкой от грозы. Гремело жутко... а мы хохотали, как черти, и я даже дотронулся её волос..." - подумал Илья и невольно улыбнулся. Наконец-то он улыбнулся!.. Детство, древнее, солнечное, будто приснившееся когда-то, снова щебетало в знойном небе и отзывалось в июньской траве. В одном только напоминании о детстве Илья видел сейчас свою надежду на непридуманную, настоящую жизнь. Илья шёл за детством, ловил каждый его запах, каждое его движение и как будто радовался тому, что не может поймать всё сразу, накрыть всю эту красоту сачком своего сознания... и осознать её.

"Еремеево?!.. Это не Еремеево! Это совсем другая деревня!" - изумлённо прошептал Илья и оглянулся назад: всё та же маленькая Тошня, чуть обмелевшая за последние годы, полугнилая лава, когда-то казавшаяся ему белокаменным мостом и, наконец, роща - второй такой не найдёшь. Всё было то же. Но что за чудо впереди? А впереди наш герой увидел типичную северорусскую деревню конца двадцатого столетья - широкий, приземистый холм с парой-тройкой увесистых тополей и пыльной просёлочной дорогой, вдоль которой теснились маленькие новомодные особняки (в народе коттеджи), так разительно похожие друг на друга своими крышами-трапециями, и среди них неуклюже, подобно старым языческим истуканам, развалились вековые деревянные избы. Вот что теперь представляло из себя Еремеево, сменившее своё старое имя "село" на псевдоним "дачный посёлок". " Я должен был догадаться..." - понуро прошептал Илья и пошёл в деревню. Но теперь, после стольких перемен, произошедших за четыре года, дом дедушки Алексея найти оказалось совсем не легко. Модные коттеджи отгородились от дороги свежевыкрашенными заборами, за которыми то и дело слышались модная ругань, детский смех и породистый лай. По столбовой дороге носились железные драндулеты всех марок и цветов, поднимая столбом июньскую пыль, отчего Илье пришлось выйти на обочину и топтать без того смятый и пыльный придорожный клевер. "В детстве эта пыль казалась мне порохом. Мы с ребятами набирали его целыми банками, заряжали им свои пластмассовые ружья и носились по дворам, пугая дворняг и стариков." - Илья снова захотел невольно улыбнуться. Не вышло. Тем временем на пыльной обочине невесть откуда явился первый пешеход - высокий, худощавый парень лет семнадцати в старых рабочих джинсах, когда-то побывавших в мазуте. "Не-е, этот не деревенский." - решил Илья и смело приблизился к пешеходу.
- Эй, парень! Ты не подскажешь, где здесь дом Алексея Николаевича?..
- Дедушки Лёши? - перебил парень и широко улыбнулся. - Ты, кажется, его внук? Очень приятно! Меня зовут Иван.
И он протянул Илье свою хрупкую, но жилистую руку. Илья тоже улыбнулся, скорее, для приличия, и вопросительно взглянув на Ивана, подумал: "А откуда это он знает, что я внук дедушки Лёши?"
- А-а! Дом-то? - опомнился парень. - Совсем близко, вон за этим пригорком! Это не мудрено, что ты здесь запутался. Карточные домики всё вокруг облепили, но вглубь деревни пролезть ещё не могут - там дышится легко.
- Да?! - встрепенулся Илья, будто разбуженный словами парня. - Это, говорят, мода такая пошла - на коттеджи.
- Не-е, это не мода, - засмеялся Иван, - это квазимода! По мне, лучше крестовой, основательный дом, чем эти панельные выскочки!
"Не-е, точно не деревенский... " - подумал Илья и с любопытным уважением оглядел Ивана. Иван сразу почему-то нахмурился.
- Ладно... Мне пора на бутыш ... Быть может, ещё увидимся, быть может и нет.
- Если надо, я тебя из-под земли достану! - засмеялся Илья и пожал Ивану руку.
В общем, как говорят в романах, расстались они друзьями. Парень в мазутных штанах побрёл к бутышу, а Илья, взбежав на крутой пригорок, узнал наконец своё прежнее Еремеево.

Просёлочная дорога, уткнувшись в невидимую преграду, раскроилась надвое, и Илья, недолго думая, свернул налево. "Светка! Светка-а! Долго не купайся!" - хрипло раздавалось где-то в конце деревни, а по соседней тропинке, чуть ли не перед самым носом у Ильи, смело пропорхнуло красное, лёгкое платьице и ловко скрылось за пригорком... "Светка?" - пробурчал Илья, но назад оглянуться не посмел... Наверное потому, что впереди, играя своими цинковыми зеркалами, наконец показалась знакомая крыша.

Дом деда Алексея почти не изменился за четыре года. Это была основательная, трёхкомнатная изба, к которой примыкал старый сарай, чуть съехавший набок, и выдающееся вперёд, скрипучее крыльцо. На крыше был положен цинк, но работа так и не была завершена (один из рабочих спьяну утонул в половодной Тошне), и сарай так и остался "щеголять" старым рубероидом. Оттого, наверное, дом деда Алексея походил на старого, хромого рыцаря с надраенным до алмазного блеска, новеньким шлемом. Илья ещё долго стоял у калитки и смотрел на дом, где провёл своё детство. Но oн не узнавал в нём ничего… Наконец, на скрипучем крыльце показалась сухая, высокая фигура старика с сугробом седых волос на голове и мудрыми синими глазами - сам хозяин, Алексей Николаевич Лыгин. "Дедушка Лёша!" - тут же хотел закричать Илья, но вспомнив о том, что ему уже пятнадцать лет, весело взбежал на крыльцо и протянул старику свою дрожащую руку. Старик же, совсем забыв, что Илье было уже пятнадцать лет, смял в пряных объятьях, отдававших парным молоком, своего единственного внука и на радостях расплакался...

Во внутреннем убранстве дома Алексея Николаевича тоже ничто не изменилось. На мосту  всё так же был дощатый пол и старый умывальник. В избе красовалась дородная русская печь, расписанная кое-где цветастыми узорами - плодами воображения самого хозяина. В углу всё так же мерцал фольгою образ богоматери с младенцем на руках - единственная в этом доме икона. В холодной комнате по-прежнему высился огромный дубовый стол, летом становившийся рабочим и обеденным. На столе в миниатюрной вазочке умирали полевые цветы, наполняя комнату своим последним ароматом, и такая же вазочка украшала собою старый, толстый шкаф, до отвала набитый пылью и книгами. Какого печатного богатства здесь только не было : и два пузатых тома Александра Пушкина, набитых его кудрявой иронией, и "Мёртвые души", и поздний Чехов, и чудак Гофман,  и кипы старых советских журналов, готовившихся к кремированию в печке...
В холодной комнате Илья просидел долго. О чём он думал? Казалось, какое-то светлое, лёгкое имя билось в его грудь и то и дело появлялось на губах... Нет! Не Маша Ревина - другое... Дед Алексей тоже не мог разобрать его и наконец, пресытившись "расплакиванием на радостях", решил-таки начать разговор.
- Ну, что ж, Ильюша... Вот ты и снова здесь... Как тебе... как тебе крыша моя новая? - нашёлся дед.
- Да… Хороша... блестит! - отвечал Илья и как будто всё ещё нашёптывал это странное имя.
- Так не зря старались, внучек! Может, с тобой и закончим! - ободрился дед Алексей.
-  Хорошо. - отозвался Илья и снова замолчал.
В полном молчании прошло несколько секунд.
- Ладно! Пойдём лучше ужинать! - наконец, не выдержал дед и повёл Илью на кухню.


- Как же здорово, что папка тебя отпустил! - улыбнулся Алексей Николаевич, накладывая внуку рагу из прошлогодних овощей, - Я ведь знал, что тебе судьба сюда вернуться!.. Воля Божья!
- Судьба... Человек вершит её сам. - усмехнулся в ответ Илья - Но раз уж ты, дедушка, такой набожный, то почему же это у тебя в избе всего одна икона? Никаких там Николаев-угодников, Борисов и Глебов...
- Ты ещё спроси, почему у меня такие большие зубы! - засмеялся дед и тут же сделал серьёзное лицо. - Библию читал?
- Конечно!
- Ну-ка, скажи-ка, кто у меня на иконе?
- Христос и его мамочка. - ухмыльнулся  Илья и забил в рот очередную вилку овощного рагу.
- Это правильно. - улыбнулся дед. - Ну, раз уж ты Библию читал, то уж наверняка знаешь и эту расхожую заповедь: не сотвори себе кумира.
- Ну. - пробурчал внук, уминая остатки рагу, изрядно остывшие и ставшие простым салатом.
- Я не то, чтобы против Борисов и Глебов, как ты там говоришь. - продолжал Алексей Николаевич. - Наших первых святых я вполне уважаю... даже готов поверить, что их тела после смерти источали благовония, но стать их рабом, молиться на них, как на Христа, - нет! - и дед грозно покачал в воздухе пальцем.
- Да ведь люди же молятся!.. Ведь была же в обоих искра Божья, как вы там выражаетесь... - возразил Илья, с трудом проглотив огромный кусок кабачка.
- Искра Божья в каждом из нас! Она была и в Ярополке ... и в Наполеоне, и в Гитлере, как и в наших с тобой святых сидел демон... пусть и на самом дне, но сидел же! Это не высшая идея - это люди!.. Не духом единым жив человек!
- Ты прав! - весело присвистнул Илья, пытаясь закончить с этой протестантской беседой, и весело принялся за чай.
- Нет... Я не прав. - задумчиво пробурчал дед. - Ведь даже и та икона, что висит здесь в углу совсем ни какой не Христос и его мамочка... как вы там выражаетесь.
- А кто же? - удивился Илья и даже перестал засыпать сахар в свой чай.
- Художник, что рисовал их!.. Это его воображение, его выдумка! - горько засмеялся Алексей Николаевич. - Да что уж тут поделаешь! Видно, природа у нас такая - истуканам да картинкам жизнь свою доверять. И всё же, Илья! - дед снова попытался сделать серьёзное лицо. - Запомни! Не дай Бог, если из-за какого-нибудь гнилого куска дерева ты сотворишь себе икону! Она же тебя и убьёт! - на слове "убьёт" Алексей Николаевич не хотел заканчивать свою тираду и снова решил рассмеяться, что, однако, вышло весьма натянуто. Илья всё это время молчал. Ему больше нечего было добавить, но зато было о чём подумать. Однако, думал внучек вовсе не об иконах и вряд ли расслышал последние слова деда Алексея, обращённые к нему. Снова это светлое, лёгкое имя билось в его худую грудь...


4 ГЛАВА.



...вдоль дороги раскинулись огромные халвы кавказских гор, и за горизонтом шумел могучий Байкал. Солнце разливало свой жёлтовый лимонад по ежистым верхушкам задумчивых елей, и Илье от этого было хорошо... Рядом сидела мама с огромной корзиной в руках и пыльным, стеклянным гребнем ласкала его волосы, тихо наполняя своим шалфеевым ароматом весь Земной шар, живой и невидимый лучик Вселенной.
- Когда же будет Другая сторона? - задумчиво волновался ластоногий мальчуган.
- А мы уже на ней! - рассмеялась мама и огромным, пушистым ландышем плюнула в корзину. - Мы, Ильюша, едем на свадьбу!
- Да? И к кому же?
- К тебе, сыночек!
Сыночек, ничуть этому не удивившись, снова уткнулся в пыльное окно автобуса. О свадьбе он знал ещё вчера. Вскоре поезд подкатил к станции "Птичья" и, дико заржав, остановился. По вагонам сновала черноволосая дама с бубновыми глазами и, собирая постельное бельё, громко вопила: "Где мой туз? Хочу туза! Хочу туза!"
- Смотри, мама! Вон они - пять холмов! Там же и наше Еремеево! - закричал Ильюша и на мгновение заглушил постельную проводницу.
- Ты прав, сыночек! - кивнула мама и, обратившись в огромного, бежевого голубя, скомандовала:
- Открывай окно! Мы выходим!
Илья клювом разбил пыльное стекло, и оба вылетели наружу, так и не заплатив за бельё черноволосой даме с бубными глазами.

Яро... мятно... гладко... дышится!..

Вот, пыльная городская дорога разделась, наконец, в просёлочную и вывела странников к пяти чудесным холмам. На первом холме, поросшем дикой травой, развалились, словно языческие истуканы, гнилые крестьянские избы. Из изб выползали огромные могильные черви с лицом деревенского опойка и, огромными зубами впиваясь в землю, под корень срубали дикую траву. Но мама больше не боялась червей и лишь горько улыбнулась им в ответ. Второй холм, высокий и упругий, облепили тысячи маленьких карточных домиков. В домиках жили, ругались и дико хохотали деревянные шахматные фигурки чёрного и белого помёта. В основном, это были слоны и кони. Пешек они повыгоняли, а королевская чета с ладьями ещё не наехала и не навела здесь порядок. В одном таком домике чёрный слон не на шутку сцепился с белым конём, и оба так разошлись, что чуть не разорвали своё бедное жилище в клочья. Ильюша надрывался от смеха, глядя, как две маленькие деревяшки прыгают друг на друга, и его рот на время обратился в клюв. Но мама, в недоумении покачав головой, уже облюбовала третий холм. И в самом деле, было что облюбовать! Третий холм, гораздо выше и статней двух предыдущих, был гладко выстрижен и, вместо деревянных и карточных домиков, утыкан сотнями чудесных, неоновых звёзд, переливавших всеми цветами радуги чудесную, неоновую музыку, сквозь которую даже как будто слышались стихи, тоже чудесные и неоновые. Правда, долго любоваться третьим холмом странники не смогли. В глазах жутко зарябило, а на язык не весть откуда осел приторный аромат дешёвой "пепси". Четвёртый холм явил собою полное смешение всех предыдущих. По бокам его суетились всё те же карточные домики, заросшие дикой травой и кое-где объеденные червями. А на макушке, среди развесистых садовых яблонь, высились три крестовых исполина, украшенные князьками и напоминавшие чем-то гнилые крестьянские избы в своей давней юности. В каждом из домов горели сотни лучин, переливавших в узорчатые окна чудесную, узорчатую музыку, сквозь которую как будто бы даже слышались духовные стихи. В каждой горнице сиял фольгою образ Богоматери с огромным бежевым голубем на руках, и у каждого роскошного крыльца стоял высокий старик с сугробом седых волос на голове и огромными, чёрными глазами святого великомученика оглядывал всё вокруг.
- Нам, кажется, туда. - улыбнулась мама и снова погладила Илью по волосам, но ластоногий мальчуган не слышал её и в оцепенении уставился на последний холм.
- Мамочка! Глянь-ка! Это же Лысаков!
На пятом холме, огромном и абсолютно лысом, как куриное яйцо, сидел огромный детина в поношенных джинсах, когда-то очень давно побывавших в мазуте, и с ненавистью глядел вниз. Внизу, у самой подошвы ползали могильные черви и, казалось, точили своими носами куриное яйцо. В левой руке огромный детина держал огромную гитарную струну и, словно плетью, то и дело погонял ею назойливых червей, приговаривая: "Когда же вы отсюда свалите, чёрт вас подери!" В правой руке огромный детина держал миниатюрный томик с профилем Пушкина и что-то назойливо пытался оттуда прочитать.
- И вправду, Коля Лысаков! - прокудахтала мама, уже успевшая стать бежевой курицей, и от страха даже снесла бежевое яйцо.
- Нет! Это не Лысаков - это Сылаков! - завопили с первого холма гнилые крестьянские избы.
- Что ты гонишь, чувак! Это Кыласов! - грубо перебили карточные домики.
- Нет, мои друзья! Это Выласок! - замерцали неоновые звёзды.
А четвёртый холм уверенно утверждал, что это волк, причём, одиночка... И тут все четыре горы подняли такой галдёж, что двум маленьким курочкам пришлось ретироваться в берёзовую рощу для сбора грибов.

Бело... морозно... в крапинку... пахнет...

Грибов в январе ещё не было... Зато росли арбузы, ещё незрелые и маленькие. Словно гелиевые воздушные шарики, поднимались они из-под каждой берёзы на своих длинных, синих усах. Но стоило срезать один такой арбуз, как он пузато плюхался на мшистую землю и кроился надвое, непристойно обнажая перед каждым свои красно-шершавые амбары. Илье жутко не везло. Ему всё время попадались незрелые арбузы, ещё розовые и пластмассовые и величиною с персик.
- Да что же это такое! - не выдержал, наконец, ластоногий мальчуган и с досады стал ёжиком.
- Ничего, сынок, ничего. Ты попробуй вон там сорви! - прожурчала мама и бурным, половодным ручьём устремилась в конец рощи к огромной, рогатой берёзе. Ёжик бросился в ручей и, снова став ластоногим мальчуганом, поплыл по маме. У огромной, рогатой берёзы качался пузатый, могутный арбуз и, казалось, от собственной тяжести сам рад был грохнуться на землю... И грохнулся. Прямо перед самым носом у Ильи. Из красно-шершавых амбаров выползла длинноногая кобра с пушистыми прядями золотых волос и, сбросив старую чешую, обернулась простой пятнадцатилетней девчушкой с двумя солнцами вместо глаз.
- Знакомься, сыночек! Это Света, твоя новая невеста. - просияла мама и крохотным лучиком нырнула в левый девчушкин глаз, но тут же вынырнув из правого, снова стала обычной мамой.
- Здравствуйте... - неловко покраснел Илья и поцеловал Свету в губы. Это был чертовски сочный арбуз, а главное - не пластмассовый!
- Ладно, друзья! Хватит вам кумиться! Сани ждут. Мы едем на свадьбу! - гикнула мама и, посадив на своё крыло двух маленьких, бежевых змеек, кинулась вон из рощи - туда, где стояли свадебные сани.

Эх, хорошо!.. жарко... быстро... kiss me!.. какой россиянин не любит быстрой езды!.. понимаешь?..

Свадебные сани неслись к четвёртому холму - нет! - это холм нёсся к свадебным саням! Вот, карточные домики успешно замелькали на своих червивых ножках; вот, пробежал крутой пригорок, вытянулся мраморный, яблоневый сад; а вот и сам дом неуклюже припёрся на своих кирпичных ходулях к роще и, сев на поляну, ненароком раздавил огромную, рогатую берёзу.
- Дедушка Лёша! - закричал ластоногий змеёнок, увидев на крыльце святого дома роскошного великомученика с сугробом глаз на черноглазой голове, и тут же, расплакавшись на радостях, крепко поцеловал свою новую невесту.
- Какой дедушка Лёша?! Ты что! - недовольно гикнула мама. - Протри очки, сыночка! Разве не узнал свою сестрёнку?
- И вправду... Аня! - удивился Илья, а дед Алексей тем временем мерно уменьшался вдвое, и из белого сугроба его волос, как из гнилого боровика, стала вытекать чёрная смола русальных прядей.
- Анечка! Накрывай на стол и отпирай светлицу! - снова гикнула мама( она уже давно играла роль бежевой орлицы. ). - Мы идём венчаться!
- Ваши документы, господа! - важно пробасила Анечка голосом деда Алексея, ещё не успевшим сломаться в дискант.
Две бежевые змейки прилежно показали свои документы и широко улыбнулись, обнажив белоснежные змеиные зубы.
- Добро пожаловать, господа! - прогарцевала стройным тенором Анечка и поспешила накрывать на стол.

Сыро... деревянно... лестнично... свет!.. марля!.. москиты... Bob Marley, спой!

- Ну вот, мы и в светлице! - радостно взгикнул тёмно-бежевый орлан и тут же устремился в огромную, золотую клетку, стоявшую в углу солнечной комнаты.
- Пока не женитесь, я отсюда не выйду! - строптиво заявила мама и захлопнула за собой золотую дверцу.
- Ну и дура ты! - зло пробурчал Илья и от злости поцеловал Свету в губы.

Кудрявое солнце гуляло по комнате, пульсировало на потолке, вальсировало на стенах, ёжилось на шёлковой постели... а мама по-прежнему сидела в клетке и настаивала на своём: пока не женитесь, не выйду.
- Ну, что ж... Ты готова? - прошептал Илья.
- Готова. - улыбнулась Света и скинула с себя свадебное платье......


5 ГЛАВА.

"...хм..."пепси"... И звучит это как-то смешно... Почти, как "пупсик". Однако "пупсики" эти облепили нас со всех сторон и настырно лезут теперь на трон. Долговязые сангвиники в джинсовых шароварах, жизнерадостно обещающие нам свободу души и тела, гривастые бунтари, презирающие Систему, и лысые бунтари, презирающие в себе человека, - все они "пупсики" одного большого "пепси шоу", которым заправляет седой и изощрённый негоциант. Бунт обратился в эпатаж, любовь - в спортивное состязание... А мы? Что нового у нас?! А у нас, провинциалов, в углу каждой уважающей себя гостиной стоит теперь икона величиною с ящик, и каждый вечер, вожделенно скрестив руки, мы молимся на неё, искусно подражаем ей, учимся быть такими же крутыми и респектабельными...

- Илья!.. А-у-у! Ты где?..

...как она, наша Другая сторона... А что до меня, то уже месяц, как я просто учусь жить: дышу, окучиваю картошку, читаю Гофмана и Пушкина и смеюсь, оглядываясь назад. Знаете, мне кажется, я выздоравливаю и больше никогда не увижу этих чёртовых снов - теперь мне снится Света, нежная, лёгкая... И вот она здесь, в своём алом сарафане, идёт рядом со мной, дышит в меня своей жизнью, настоящей и непридуманной жизнью! Чудо! Я смеюсь, оглядываясь назад... А кто же позади? Бедная Маша Ревина. Прекрасная Изольда потеряла своего Тристана. Тристан слишком много смотрел телевизор и, сотворив себе кумира в мини-юбке, бросился малевать его на каждом углу этого провинциального города. Ты и подвернулась, бедная Изольда! Прости! Тристан прозрел и понял, что вовсе он не Тристан, а Илья Пальцин, чёрт подери! Илья Пальцин!..

- Илья! Ты куда пропал?!.. А-у-у!

... и вы, Воронины, Булкины и Ситовы! И вы так же насмотрелись и решили заново сыграть в "казаков и разбойников", надев на себя мундиры "неформалов" и "скинхэдов". Вы очень искусные игроки! Я даже вам завидую. Жаль только, что не смогли скроить свою игру, пусть не такую цветастую, но более осмысленную, чем та, которую слепо скопировали. Ваша "квадратная икона" каждый божий день ужинает вами, как когда-то мудрые жрецы ужинали свежими ягнятами, принесёнными их дубоголовому истукану честными и совестливыми язычниками...Смешно! Но ведь и я, было время, вертелся в вашем "пепсикольном" месиве, однако... Ах, да! Совсем забыл! Лысаков! Он единственный умудрился поместить своё крупное тело в тесной компании ваших неоновых штампов и до сих пор не порезался, гуляя по лезвию. Ай да, Лысаков! Циник спасает тебя. Ты раскусил их всех и теперь просто ржёшь-насмехаешься! Однако, Николай, смехом мира не измеришь...

- Илья! Господи!.. Да куда же он подевался-то?! Весь лес обошла...

... а кстати, этот парень… в мазутных штанах!.. Кажется, его зовут Иван... или звали. Я весь месяц бегал по деревне, рисовал соседям его портрет с ног до головы. Никто! Ничего! Как будто и не было вовсе этого Ивана... Стоп! Неужели он... Нет! Нет! Нельзя об этом думать! Лучше о Свете!.. Ведь это она...

- Илья! Я так больше не могу! Я пошла в деревню за дедом Алексеем! Ты слышишь?!
- А-у! Света! Я здесь! Иди же скорей сюда! - очнулся, наконец, юный грибник и разбудил своим ломаным баритоном летний, июльский лес, праздничный, солнечный, исполненный жизни, такой, каким он бывает только в зените июля. Илья стоял на исцарапанной солнцем поляне, усеянной мхом и заячьей капустой, на этой гордой, солнечной оплешине среди угрюмо-хвойных небоскрёбов.
- А я уже здесь! - внезапно прожурчало сзади лёгкое сопрано. Илья резко оглянулся. На поляне стояла стройная, загорелая нимфа с копной медовых, вьющихся волос, спадавших на её круглые, сильные плечи. Весь мир готов был рассмеяться в её глазах, но первой рассмеялась она.
- Куда же это ты, леший, забрёл? Здесь и грибов-то нет. Одна заячья капуста!
- А откуда ты знаешь? Может, я за капустой и пришёл. - улыбнулся Илья и тут же, сорвав пучок зелёной травки, сунул её в рот и сипло затянул: " Зайчишка, зайка серенький под ёлочкой сидел..."
- Хватит! - прыснула Света и, пытаясь сделать строгое лицо. - Хватит! Уже домой пора. Видишь, как солнце высоко...
- Вижу! - резво перебил Илья. - Идём!.. Но куда?..
И он испуганно остановился посреди своей "заячьей" поляны.
- Ха-ха! - снова засмеялась загорелая нимфа. - Да ты и дороги не знаешь! С Луны ты, что ли, свалился? Ну ладно, идём! Я тебя выведу.
- Веди, Иван Сусанин! - обиженно шепнул Илья и, молча взяв свою пустую корзину, в которой лишь однажды побывал один гнилой мухомор, поплёлся за Светой.

Светины кудри, казалось, загорелись от полуденного солнца, а свободный сарафан, в гуще леса казавшийся ало-бордовым, улыбнулся теперь малиновым светом. Опустив на мшистую траву плетюху, полную июльских боровиков, Света вовсю принялась за дикую малину, нависшую к середине июля сотнями алых капель по всей просеке.
- Ух, выбрались! - Илья торжественно снял со своего плеча последнюю еловую лапу и взглянул на Свету, пытаясь скрыть своё восхищение и лёгкую досаду. Ему это, конечно, не удалось, однако девушка вовсе не пыталась рыться в глубинах сознания, рифами выступающих на этом юношеском лице. Илья всего лишь забавлял её. И только. Правда, и забавы бывает иногда достаточно, чтобы затем полюбить.

Вверху натянули синий холст, на котором то и дело возникали робкие снежные мазки, и сквозь вечную его прореху жадно проливалось солнце, даже не подозревавшее о том, что оно сотворило на этом маленьком шарике. Впереди, сквозь дымку знойного воздуха, виднелся холм с матёрыми еремеевскими тополями, а дальше лоскутья полей и лугов тянули своё одеяло прочь до самого Ермаково, мутной полосой обозначенного на горизонте. Тошня обратилась в новогодние блёстки, а тополиный пух крутил повсюду свою знойную метель и то и дело путался в кудрях Светы.
- Здорово... - шепнул Илья и взглянул на свою спутницу так, что даже сам, пожалуй, испугался.
- Да. Здорово. - чуть слышно отозвалась "девственная пастушка Хлоя". - Вот, жарёха-то будет! Всё одни боровики! Ещё и на суп хватит.
- А у меня-то... у меня-то, - запнулся Илья, - и нет ничего. Зато я могу рассказать грибной анекдот.
- Ну, давай!
- Что ж, даю. Взял как-то грибник с собою в лес друга рыбака. Идут они по лесу. Рыбак молчит и смотрит в оба, а грибник, знай себе, песни напевает да под каждым деревом здоровых боровиков нарезает. Рыбаку всё не везёт да не везёт. Наконец, рыбак разозлился и крикнул:
- Эй, ты! Хватит там свои песни орать! И так все мои грибы распугал!
Илья сделал паузу, чтобы услышать в ответ колокольчиковый смех своей "нимфы". Но ответа нe последовало. "Нимфа" только тихо улыбнулась и насмешливо добавила:
- Да ты же, вроде, и рыбу-то ловить не умеешь...

В ясном небе вовсю играли свирели жаворонков, когда-то приучившие нас музыке, и среди этих стройных голосов неуклюже выделялось пение одной маленькой пичужки, как будто пытавшейся заговорить по-людски: "Уить! Уить! Уить!"
"Неужели она не слышит, не видит этой красоты!.. Она занята только своими боровиками. Как же это так? Света! Ведь раньше ты была другая!" А небо всё повторяло: "Уить! Уить! Уить!"
- Это она пить просит. - пояснила Света и тут же засмеялась.
" Слава богу! Она слышит! Она всё слышит!" - Илья судорожно подхватил её смех и взглянул в эти смеющиеся карие глаза деревенской девчонки.
- Странная пичужка. А я думал, она спрашивает: "Витю видел?" Мне так в детстве говорили. А я всегда отвечал: "Не видел."
- Нет. - серьёзно ответила Света. - Она просит пить. Мне бабушка про эту птичку целую сказку рассказывала... Смешная у меня бабушка! Слова у неё всё какие-то непонятные!
И Света снова рассмеялась, как будто всё ещё не могла привыкнуть к говору своей старушки, вместе с которой проводила в Еремеево уже своё пятнадцатое лето.
- Ну-ка, расскажи-ка мне эту сказку! - вкрадчиво попросил Илья, - Я и не думал, что эта пичужка, оказывается, такая знаменитая!
- Вовсе она не знаменитая... она ленивая! - строго заметила Света и, выразительно качнув своей белокурой головкой, начала рассказывать сказку.

Сказка про пичужку.
Было это очень давно, в незапамятные времена. Жили тогда на земле одни животные птицы, и росли одни высокие пальмы да большие папоротники(они ещё на Купала цветут.). И умывал ту землю один большой, солёный океан. Жили все звери тогда вместе да поживали в большой дружбе. Только вот беда: нет совсем воды питьевой. В океане-то она солёная, дожди редко случаются, а росою весь мир не накормишь. На земле-то тогдашней, гладкой-прегладкой, как яйца у наших кур, ни речки, ни озера, даже бутыша, как у нас в Еремеево, и того не было. Только представь! Вот и собрались тогда все птицы да звери, посоветовались друг с дружкой и стали землю копать. Догадались, поди, отчего пальмы-то растут. Только одна маленькая пичужка отказалась землю копать. Сказала, мол, клювом моим много не нароешь, а пресной воды мне и так на жизнь хватает. И не стала рыть, а села телевизор смотреть( это я сама выдумала). Ну вот, значит, рыли звери рыли и нарыли сначала кучи холмов и гор, а потом, наконец, и пруды, и озёра, и реки... и Тошню нашу тоже вырыли. А Боженька её Тошней назвал. А ещё Боженька решил пичужку проучить и сделал так, чтобы ей и всем её деткам и внукам... и внучатам днём и ночью страшно хотелось пить. Выпила голодная пичужка всю росу с деревьев и травок. Не напилась. Выпила всю воду из луж. Не напилась. Полетела тогда бессовестная пичужка к реке полакомиться. А у реки все звери да птицы на водопой собрались. Как увидели они пичужку, погнались за нею, а царь птиц орёл так ей прямо и заявил: "Ты, пичужка, наши реки не рыла, значит и пить из них не будешь! А ещё сюда сунешься, пасть порву, моргалы выколю!.." Так он прямо ей и сказал. А пичужка перепугалася до смерти, полетела домой и, наверное, закатила дома большую истерику. Вот и летает она до сих пор голодная и пить просит. Почти по-нашенски выучилась...

Света рассмеялась и, очаровательно прозвенев "уить,уить,уить", взглянула наверх, чтобы услышать, как пичужка запоёт в ответ. Но пичужка не ответила.

- Перекурим! - крикнул Илья, завидев неподалёку огромный, старый пруд,- Помнишь, мы в детстве здесь карасей удили?
- Нет... - задумалась Света и тут же всплеснула руками. - Ах, да-да! Вспомнила! Ты тогда ещё удочку сломал! Вот, потеха была!..
И с этими словами она смело взбежала на пригорок и спустилась к пруду под тени плакучих ив. Илья последовал за ней. Пруд совсем не изменился, а только ещё больше зарос камышом. В пологий берег, усеянный глазками дикой земляники, с незапамятных времён врос дощатый мостик, местами подгнивший и слившийся с илистым дном в одно целое.
- А ведь здесь когда-то была деревня, раз они его выкопали... - вслух размышлял Илья и искоса поглядывал на Свету, которая уже давно превратилась для него в изящную ундину. "Ундина" же тем временем уминала за обе щёки дикую землянику и любопытно разглядывала свои боровики, делая вид, что видит их впервые. Её сарафан в тени снова стал бордовым и под напором корзины, лежащей на её полусогнутых коленях, чуть смялся и невольно обнажил её сильные, загорелые ноги. "Господи!.. Я не могу не смотреть туда..." - с ужасом заметил Илья и принуждённо уставился в пруд. Сейчас он был готов туда броситься.
- Да. - наконец отозвалась Света. - Бабушка даже мне её называла. Палицино, кажется, или Пальцево...
"Русалка" взглянула на Илью - тот резко перевёл взгляд на небо, но тут же зажмурился: небо ослепило ему глаза.
- Палицино! Палицино! Точно Палицино! - не размыкая глаз пролепетал Илья, делая вид, что крепко задумался и тут же выпалил скороговоркой:
- Давай искупаемся!
- Ты что?! - опешила Света. - У меня и купальника нет! Да и погода ясная... Значит, скоро гроза.
- Да брось!.. Что мы с тобой, дети, что ли?! - закричал Илья и тут же испуганно осёкся. - Извини, извини... У меня, наверное, солнечный удар...
- Ну, раз уж у тебя солнечный удар, - рассмеялась белокурая головка, которую Илья забавлял теперь ещё больше, - тогда давай выкупаемся! Я и в сарафане занырну!
И Света, резко оправив свой бордовый "купальный костюм" и бережно спрятав корзинку в камышах, ринулась к воде.
- Вперёд! - закричал Илья и, обгоняя свою "русалку", сбежал вниз по дикой землянике и опрокинулся в пруд, рискуя зарыться головой в илистое дно.
Тем временем пророчество Светы начало сбываться. На ясном небесном холсте всё чаще появлялись снежные мазки, которые вдруг, между делом, собрались в одно грязно-серое пятно ( небо обожает акварель и терпеть не может импрессионизма!). А с другой стороны подошёл увесистый, синий фингал тучи: готовился настоящий бой.
- Ой!.. А вода-то какая тёплая, совсем грозовая вода! - крикнула Света, едва вынырнув из "грозовой воды", пригладившей своим природным гелем её золотистые кудри и сделавшей их тёмно-русыми. Теперь Света была похожа, скорее, на озорницу кикимору, чем на изящную ундину.
- Я хочу сорвать тебе самую красивую кувшинку в этом пруду! - выпалил Илья, смущённо поглядывая на свою мокрую "русалку" и, не дожидаясь от неё ответа, поплыл на другой берег к водяной клумбе, усеянной десятками маленьких болотных цыплят.
- Да ты что?! Не трудись! Я и сама сорву! - снова опешила Света (ничего подобного она в жизни не слышала!) и, видя, как Илья неуклюже и старательно, словно катамаран, барахтается в воде, ринулась ему на помощь и через пару мгновений уже нагнала его.
" Вот так медвежья услуга!" - Илья не знал, на чём выместить свою обиду и со всей силы грохнул ладонью по воде, невзначай обрызгав свой без того мокрый идеал.
- А-а!.. В брызгалки играть! - весело завизжала Света и, словно годовалый ребёнок, принимающий гневные оклики взрослых за игру, опрокинула на Илью всю прудовую воду.
- Ах, так?! - взвыла бедная жертва, в которой наконец-то проснулся дерзкий пятнадцатилетний пацан. - Ну, держись, "русалка"! В атаку!
И, совсем забыв про свои нежные кувшинки, Илья кинулся в бой. Но тут случилось непредвиденное. Когда юная "кикимора", увлечённая игрой так же, как и Илья своей яростью, вела ему на встречу свой девятый вал, она ненароком запнулась за камень, дремавший(совершенно случайно - уверяю вас!) на дне пруда и, вместо воды, обрызгала Илью своими объятьями, ровно приземлившись на его грудь. Мокрые барашки волос... тёплые, влажные губы... два красных бугорка, выплывающие из-под сарафана... Илья испугался.
- Кажется... сейчас был гром... - тихо промямлил он.
- Нет... Тебе показалось. - прошептала Света и соскользнула в воду.

Раздался гром. Стемнело. Небо уже вовсю мотало своей косматой гривой в облачных колтунах и будто готово было грохнуться прямо на землю и смешаться с нею в бесцельном порыве, но трусило и только лениво мычало и пускало тут и там свои резвые зарницы. В лесу и на равнинах затихли птичьи голоса, а снежинки чаек, прежде беспокойно вьющихся над Тошнею, растаяли, и сама вода в реке остановилась и превратилась в чистейшей воды лёд. Кругом звенела глубокая тишина, и воздух вокруг стал нагреваться.
- Ну, вот... Я так и знала. Сейчас начнётся. - Света ловко вынырнула из пруда и судорожно принялась выжимать свой сарафан, предательски обрамивший её стан и как-то странно похожий теперь на изысканное вечернее платье из дорогого шёлка. "Гроза..." - прошептал Илья, медленно выбираясь на берег, и, с огромным трудом и желанием оглядывая Свету, в очередной раз выпалил нечто несуразное:
- Слушай! А давай в той сторожке спрячемся! Помнишь? Как тогда, в детстве...
- Что?! Какая сторожка? Ничего я не помню! - в очередной раз опешила чудесная красавица в мокром сарафане. - Давай быстрее к бабушке! Мы и так засиделись! И хватит нести чушь!
Света возмущённо отрыла в камышах свою драгоценную корзинку и, не дожидаясь Ильи, устремилась на просёлочную дорогу, попутно выжимая своё "вечернее платье". " Курица ты... мокрая..." - тихо сквозь зубы процедил Илья и так же тихо подумал: "Это я, значит, так пошутил... Ведь я же её... я же её... люблю."

Хлынул ливень.

____

Еремеево пока ещё не принадлежало к разряду "раздобревших" деревень. В ней можно было насчитать от силы две полноценные улицы(по-деревенски, два порядка), разделённые одной просёлочной дорогой, той самой, на которой Илья когда-то встретил загадочного Ивана в мазутных штанах. В центре деревни по левому порядку находился дом деда Алексея. Когда-то туманными, росистыми утрами из этого дома вылетал полусонный, босой мальчуган и бежал в самый конец деревни к горбатому домишке, дремавшему по правой стороне дороги. А там, у калитки уже стояла маленькая, белокурая девочка, с которой они вместе качались на качелях, хохотали над "смешными словесами" бабушки Таисии и лакомились её клюквенными пирогами... Спустя четыре года Илья снова пришёл в этот дом. Ничто не изменилось здесь. Всё было так же ветхо, уютно, почти что вечно. И это полуразбитое, некрашеное крыльцо, и эта тесная кухня с целой дюжиной святых образов, и бабушка Таисия, всё такая же дородная и рассыпчатая, как её русская печь - всё возбуждало в Илье его когда-то приснившееся детство. О ходе времени здесь напоминал только календарь и повзрослевшее, вытянувшееся лицо Светы.
- Ну и выряжуха! - запричитала бабушка Таисия и косолапо привстала со своего вечного табурета. - В таком-то сарафане и по грибам ещё ходить! Ой, матушки! И сарафан-то у ей сырой!
- Дождь, бабушка, дождь!.. - проворно отозвалась Света. - Лучше глянь, сколько твоих чиликов  набрала... А это вон... Илья... Помнишь?
Бабушка привстала, мигом натянула огромные полушария своих вечных очков и тут же расплылась в беззубой улыбке:
- Ба! Ильюша! Парень-то какой высокой стал! Мужик совсем!
- Да какой он мужик? - расхохоталась Света и тут же обернулась к Илье. - А ты это... садись здесь у телевизора... с бабушкой моей почирикай!..
- Ишь, раскомандовалась! - гаркнула бабушка Таисия. - А ну, живо переодевайся и чилики чистить, ростряпа!
Света только засмеялась и мигом скрылась в спальне, которая отгораживалась от гостиной одной тоненькой занавеской.
- А ты садись, садись, Ильюша! - тут же растаяла бабуля. - Бери, у меня тут пирожки ходелые  - сама вареньем наливала. Объедение! Бери, бери, не стесняйси!..
Ильюша молча присел на диван и, пытаясь не глядеть за тоненькую занавеску, схватился за пирожки. Пирожки были вкусные, и Илье сразу захотелось вспомнить что-нибудь из своего недавнего детства. Вспомнилось удачно.
- Бабушка Таисия! А Вы по-прежнему своих домовых кормите? - спросил он.
- А как же, внучек! - хорохористо улыбнулась бабуля. - Доброходушко и Доброходница  у меня дом берегут. У нас, бывало, ласка  по утрам корову доила, так они её прогоняли. А сейчас-то делов у их немного, да я их всё равно накормлю. Супу наварю, за порог мисочку выставлю. Пусть едят. Они у меня оба хорошие.
Илья чуть пирожком не подавился со смеху: за четыре года он явно отвык от таких речей. Но бабушка, видно, уже разошлась.
- Ой...помлю-ко я, давно это было. - и старушка немедленно сделала озабоченное лицо. - Просыпаюсь я как-то, а у меня по полу чертенята бигают, маленькие такие, тощие, чёрненькие, как мышки. Ой, перепугалася я - молодая ещё была. А потом узнала, что нечисть-то надо хлопьём заговорённым посыпать. Вот как посыпать стала, так и черти поизвелись. Так-то оно быват. Мы тогда ещё кошку взяли, Ваську. Так она у нас, Ильюша, тоже чертенят ловила. От этих рогатых и домовые не помогут. Только хлопьё и кошки - и тех заговаривать надо бы.
Чтобы не рассмеяться, Илья пытался усиленно жевать.
- А где же сейчас все эти ваши черти? - едва переведя дух, спросил он.
- Все черти в людях! - грозно шепнула Таисия Ивановна. - В людях, Ильюша! Раньше-то люди все божественные  были, не ругалися, не лешакалися . А сейчас-то погляди, чего творится - мат-перемат! Так-то оно. Вся нечисть в людей перебралась.
На этот раз Илья почему-то не засмеялся, лишь отвёл глаза и безразлично уставился в окно. В окне кончался ливень, и игривое северное солнце мигало то здесь, то там, раскрашивая тучи акварелью и разгуливая тенями по маленькому, прилизанному садику бабушки Таисии.
- Ой! Да когда же эти ливни кончаться! - запричитала подсевшая ко столу Света и кисло улыбнулась, заметив на себе зоркий взгляд Ильи.
- Знаешь, Света, - тихо прошептал Илья, - иногда нехудо повоображать из себя поэта - взглянуть на небо и увидеть, что все тучки на нём - вечные странники.
- Чего? - опешила красавица.
- Да ничего... - Илья, уже было, схватил очередной наливной пирожок, но тут же почти брезгливо положил его обратно на стол и откинулся на спинку дивана, который, казалось, поседел от времени. "Эх, Света... Света... Ведь раньше ты была другая... Нет. Раньше я был другой...Да! Но я же хочу просто жить! жить просто!..."
- Сериал! Сериал! Бабушка! Уже шесть часов! Включай "Санту-Барбару" ! - завопила Света и, весело всплеснув руками, разорвала в клочья всё, о чём только что думал Илья. Осталось только два слова - "квадратная икона". Бабушка и внучка уютно примостились у огромного советского телевизора и, почти забыв про своего гостя, зажили совсем другой жизнью. "Всё правильно, бабушка! Все люди в чертях! - ухмыльнулся Илья и горько взглянул на экран. - Раньше домовые да куча святых образов... а теперь герои калифорнийского побережья. Да притом всё это ещё и смешалось..." Илья тихонько, дабы не разбудить своих "спящих красавиц", поднялся с дивана и, еле слышно скрипнув дверью и чуть не ступив в мисочку для домовых, вышел из дома...

Ливень кончился.



6 ГЛАВА.



Трагедия - это комедия, зашедшая слишком далеко. После июльских недель такой "презабавной" комедии Илья всё больше начал понимать, что и в остатках детства ему вряд ли удастся найти свою непридуманную жизнь.
Сегодня был такой же тихий августовский вечер с его зрелым солнцем-помидором, расплывающимся по горизонту. Сегодня Илья всё так же читал Гофмана, которым увлёкся до безумия неделю назад, отрыв на полке дедового шкафа его дряхлый, залистанный томик. На повестке дня был "Золотой горшок". Серпантинная змейка Света, глубокая и настоящая,  кружилась вокруг очарованного героя, пела в листве вишнёвого сада, пряталась в яблонях и вдруг садилась прямо на его плечо и ласкала его своими до сумашествия мягкими, белокурыми прядями... В конце концов, Илья заснул...

...он поднял голову от стола, когда за окном уже вовсю гулял утренний августовский туман и, казалось, проникал своим облачным дымом в солнечные окна гостиной. Илья поднялся и, неуклюже шлёпая ржавыми ластами, направился на кухню посмотреть на часы и определить, наконец, сколько же времени он так проспал, но дверь на кухню оказалась заперта. Мальчуган невольно оглянулся назад... В самом углу гостиной у старого книжного шкафа стояла женщина с огромными волнами бежевых волос, от которых то и дело нежным паром отделялся шалфеевый аромат и смешивался с утренним туманом.
- Мама?!.. - удивился Илья. - Так, значит, ты всё-таки не умирала!
- И сколько раз тебе объяснять, что меня вылечили! Помнишь тот горный санаторий? Неужели не помнишь?! - засмеялась мама, сузив до двух щелей свои миндалевидные глаза.
- Ах, да-да... Конечно помлю!.. А где же дедушка?
- Дедушка?.. Прости, Ильюша... Дедушке пора собираться в дорогу. А у меня для тебя сюрприз! - сладко прошептала женщина с миндалинами вместо глаз и, щёлкнув пальцами в гулком тумане, крикнула:
- Проснись! Она ждёт тебя!
"Она ждёт тебя... ждёт тебя... серпантинная змейка... Света... Говмэн... копроновые ножки!.."

Илья проснулся и, с бешеной силой оторвав голову от бедного томика Гофмана, взглянул на свои ноги... "Слава Богу! Ласт на них больше нет! Значит, всё таки не сплю, и мамы всё таки больше нет... И что ещё за горный санаторий?.." - Илья медленно встал из-за стола. За окном гулял всё тот же августовский утренний туман, дедушка Лёша томно сопел на тюфяке у старого шкафа: обычное раннее утро в Еремеево. " Принесу-ка  дров. - успокоился Илья. - Что-то здесь за ночь похолодало. Печку бы затопить." В сарае Илье почему-то показалось теплее. Cтарая стремянка, словно лестница в небо, аккуратно протянулась в брешь на полатях; под стремянкой валялась куча всякого хлама, похожего на солому, из которой дедушка Лёша набивал свои матрасы. Вдруг в сарае скрипнула дверь и на пороге показалась... Света. "Она ждёт тебя..." - мелькнуло в голове.
- Я ждала тебя. - тонко прошептала Света и подошла к Илье. Она была как-то странно красива в своём прежнем алом сарафане и с белыми прядями длинных, вьющихся волос, разливающихся по плечам. Илья попятился.
- Илья! Зачем ты нас там оставил?.. Даже не попрощался...
- А... мне кажется, вам и без меня там было очень хорошо. - тем не менее съязвил Илья.
- Ну, зачем ты так?.. Зачем ты так со мной!.. - ещё тише прошептала Света, и вдруг по её загорелой щеке скатилась слеза.
- Ты... ты что?!.. - Илья явно не ожидал такого поворота и тут же подбежал к своей русалке.
- Илья!.. Я давно хотела... сказать... - едва сдерживаясь, продолжала Света. - Сначала я смеялась над тобой, но там... там, внутри... понимаешь...
- Что?! - выпалил Илья и схватил её за руку.
- Я люблю тебя.
В первую секунду казалось, что мир остановился. На второй секунде Илья тихо пробурчал: "Не может быть...". На третьей секунде Света  медленно подошла к Илье и поцеловала его. В губы.
- Что происходит?..
- Не знаю... Что-то происходит...


Дальше происходило что-то мутное и сладкое... и было так хорошо! Казалось, что играла какая-то знакомая музыка, но Илья постоянно запоминал только ритм, а не мелодию... и её глаза, её глаза... кожа... солёный запах...пах...
……………………………………………………………………………………………………………
В лицо резко ударило слепящее солнце! Илья проснулся один, полулёжа полусидя на крыльце лыгинского дома...

У Таисии Ивановны уже вовсю кипел завтрак. Под аккомпанемент огромного советского телевизора, вещавшего утренний сеанс "Санта-Барбары", рассыпчатая бабушка и её прелестная внучка уминали свои наливные пирожки. А в это время, сладко замирая на каждой гнилой ступеньке в сенях, Илья уже представлял себя бегущим по лестнице чудесного дворца к своей настоящей и непридуманной Светлане!.. Но вдруг скрипучая дверь отворилась, и из кухни вышел Иван, тот самый парень в мазутных штанах, которого Илья искал по деревне ещё месяц назад. Парень тут же остановился у дверей и мрачно взглянул на Илью.
- Ты?.. А ты что у них делал? - удивлённо спросил Илья и с какой-то странной ревностью взглянул на Ивана.
- Не надо... не ходи! - хрипло прошептал Иван и загородил Илье дорогу.
- Ты что... с ума сошёл?! - опешил Илья и попытался обойти парня в мазутных штанах.
- Не надо... - Иван снова загородил дорогу.
- Хватит играть! Мне надо! - Илья с силой оттолкнул Ивана в сторону и открыл дверь.
- Здравствуйте, Таисия Ивановна! Здравствуй, Света... - гость попытался загадочно улыбнуться, но вся улыбка тут же сошла на нет: "царевна" даже не повернула голову в его сторону - всё её драгоценное внимание было приковано к советскому телевизору, где сейчас, по-видимому, в маленьком американском городке вершилась судьба всего человечества.
- Света! - уже громче и не улыбаясь повторил Илья.
- А!.. Ты?!.. - очнулась "царевна" и, неудачно откусив наливной пирожок, перепачкала свой очаровательный подбородок слюной и повидлом.
- Ну, неряха! Иди, хоть, с парнем-то поговори! - встряла Таисия Ивановна.
- Да... надо бы... поговорить. - робко поддержал Илья.
- Ладно, ладно. - Света лениво слезла с дивана и походкой пьяной царевны вышла в сени.
- Ну... что? - кисло улыбнулась "царевна".
- Как что?! Ты не помнишь? - закипел Илья, чувствуя, как по его спине пробежало что-то леденящее.
- Что не помню? Что с тобой? - Света в испуге отпрянула от Ильи и нечаянно наступила в миску для домовых.
- Как?!.. Сегодня утром!.. В сарае!.. - Илья уже понимал, что несёт чушь: перед глазами вертелась эта проклятая стремянка и какая-то змейка...
- Я не была сегодня утром ни в каком сарае!
- Врёшь! - из последних сил закричал Илья. - Врёшь! Ты ведь любишь меня!!!
- Ну, знаешь... Это уже слишком! - холодно отрезала "царевна". - По-моему, ты меня с кем-то спутал.
 Света гордо зашла на кухню и захлопнула за собой скрипучую дверь.

- Что происходит?
- Не знаю, что происходит...

Илья в оцепенении вышел из дома Таисии Ивановны и полпути назад прошёл не проронив ни слова. Сердце билось, как сумасшедшее.

"Мы были в сарае... в сарае! Я точно помню! - судорожно начал вспоминать Илья - Но потом-то... потом я проснулся на крыльце... как я попал на крыльцо? Как? Нет... Нет! (Илья схватился за голову) Ничего так и не произошло! Ничего же так и не было! Боже!!!" Илья в исступлении повалился на траву. "Она пожирает меня... Она пожирает меня! Другая..."
С полчаса он, словно раненый, лежал на обочине, судорожно сдирая зелёные волосы луговой траве, потом медленно поднялся и спокойно, как ни в чём не бывало, пошёл домой. Сердце успокоилось.

- Дедушка Лёша! Дедушка Лёша!
Никто не отзывался. В лыгинском доме грустила тишина, и даже стрижи-домовые прекратили на крыше свой галдёж. Илья спустился в сарай, набрал дров, затопил на кухне печь, убрал со стола грязную посуду, оставшуюся с ужина, и заглянул в гостиную. Дед всё так же лежал на тюфяке у старого шкафа, но на этот раз уже не сопел. "Странно... Он обычно не спит в это время. - подумал Илья и вернулся на кухню, где уже вовсю потрескивал в печке сушняк. Илья уселся напротив огня и молча смотрел в него, будто пытаясь разглядеть за горячими языками какую-то милую, давнюю картинку. В голове бродила пустота. Потом пустота сменилась какими-то бессвязными звуками: "Дш...пр-р...др...ср..."; потом наполнилась бессмысленными словами: "чешки... забираться... родогу... пары..." и, наконец, разродилась... " Дедушке пора собираться в дорогу." - дрожащими губами прошептал Илья и, будто ошпаренный печным огнём, ворвался в холодную комнату. "Дедушка! Дедушка! Ты жив?! Проснись!!!" - Илья в истерике тормошил старика, пока не накренил его тело на край лежанки и не уронил его, словно сухое, старое бревно, на дощатый пол. Дед был мёртв.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.



ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ.

Провинциальная столица! Надену блеклый твой наряд...


ПЕРВАЯ ГЛАВА.


Осенью за городом снова горели торфяники. Оттого улицы наполнились блеклым туманом и, быть может, сделали обычной городок N. немного сказочней. Солнце смотрело на мир сквозь запотевшие стёкла и стало теперь похоже на загорелую, полную луну, а когда на небе появлялся оригинал, зрелище было особенно удивительное. Казалось, сам Бог нацелил свои огромные монокли на тщедушную провинцию, чтобы лучше разглядеть её сквозь дым торфяников... Ну, и что же он видел там, внизу? Первой сквозь туман показалась золотистая шапка колокольни, гордого ферзя, возвышавшегося над домами-пешками. Рядом грустил пятиглавый, каменный "слон" Софийский собор. Грустил, наверное, потому, что каждый летний вечер стаи местных "синяков" и их весёлых подружек, которых Лысаков в шутку обзывал "дырами", собирались здесь после летних кафе для новой забавы русского быдла - битья бутылок о фрески собора. Кто громче и больше разобьёт, тот и победил. Иногда в синячных массах показывались до боли знакомые лица. Глянь-ка! Не Ванька ли это Краснов прогуливается с очередной "машкой" по Площади Революции? Нет! Ванька у нас теперь либерал - "Приму-ностальгию" не курит. А это не рыжий ли Ситов дубасит какого-то опойка-бомжа у Вечного огня? Точно он! Хорошо дубасит - видно, войну вспоминает! А вон там - приглядись! - довольный великан Булкин мочится на стену Кремля. Раскраснелись монокли у Господа. Стыдно ему смотреть вниз да приходится. Смотрит он дальше и удивляется, как всё смешалось в этом туманном городе! Загородные особняки, угодившие в центр, напротив которых тротуар сразу прихорашивался в плиточную мостовую, и полугнилые пешки-хрущовки, из которых постоянно доносился то ли лай, то ли ругань надоевших друг другу соседей; плиточные мостовые a la Европа и шершавые тротуары, неожиданно обрывающиеся в проезжую часть; разбитые шоссе, жертвы пятилетних планов, и скачущие по ним, словно лягушки, глянцевые иномарки; новомодные магазинчики, разместившие в трёх комнатах целый базар под скромным названием "Школьник", и советские очереди, кренящиеся вправо от кассы; неоновые витрины, мультифруктовые соки и с похмелья сердитые продавцы... Как всё смешалось в этом городе! Но вглядись! - среди синячных толп вдруг показалось Солнышко, просто Солнышко. Идёт оно, одинокое Солнышко, по разбитым асфальтам провинции, вглядывается улыбкой в морды своих случайных друзей, пытаясь посеять в них невинность правды. Бесполезно. Капля правды в море лжи есть ложь. "Ложь!" - кричат "синяки" и их случайные жёны. "Ложь!" - кричит надменная, лохматая богема из своих пропахших планом подвалов. И Солнышко понуро плетётся в свой случайный дом, берёт верёвку и снова становится Солнцем, равнодушным Солнцем на небе. Палит оно нещадно синячье темя , просачивается ливнем в богемные подвалы, рушит грозою летние кафе. "Не хотели вы слушать Солнышко, так получите от Солнца!"

______

Илья возвращался в город в полном оцепенении. Туманы торфяников, казалось, проникли в его сознание. Смерть, дважды пахнувшая в это юношеское лицо своим ядовитым холодом, заморозила его черты. Илья не реагировал уже ни на что, он был просто спокоен. Случайный глаз мог принять это за природную флегматичность. На самом деле это была глубокая апатия.

На похоронах деда Алексея людей было немного: старые знакомые и кое-кто из родни. Хоронили рядом с дочерью, как хотел дед, что, однако, было вдвойне тяжело как для организаторов похорон, дяди Саши и Сергея Константиновича, так и для Ильи. Снова, как когда-то, сын крепко сжимал отцовскую руку, на этот раз взаимно отвечавшую ему, стоя у горбика сырой, глинистой земли, в который, как в чьё-то поверженное тело, вонзали новенький крест.
- Ну, что ж... Ильюша... - тихо сказал Сергей Константинович. - Горе паяльной лампой прошлось по нам - теперь уже не разольёшь. Ведь правда?..
Илья молчал, исступлённо глядя на крест. У отца покраснели глаза и шевелюра неуклюже растрепалась. Да. Горе паяльной лампой прошлось по этим людям. Но жаль, эти люди не были сделаны из стали. На поминках всё было то же: заплаканная, как всегда, "вечная страдалица" Марья Ивановна, потерявшая любимого мужа, к смерти которого она готовилась уже давно; всё те же случайные знакомые, "лучшие друзья", напивавшиеся до свинячьего визга и засыпавшие прямо за столом; всё тот же комик дядя Саша, шутки у которого в этот день явно не клеились. Да, всё было то же.

“Уныние, уныние! Ты - самый тяжкий из грехов. Но как иногда приятно сознавать, что нет больше пути и теперь можно просто отдохнуть и забыться." - этой мыслью Илья уже не успокаивал себя - он был доволен ею. Он уставал хвататься за соломинку Непридуманного, в котором для него остался жив теперь лишь один человек - Лысаков.


2 ГЛАВА.


10 сентября 2001 г.

- Привет, Ильюха! Доброе утро! - через порог снова посыпался знакомый бас Коли Лысакова, загорелого, окрепшего и забасившего теперь ещё больше. - Ну как? Готов штурмовать гранитный мир знаний?!
- Готов, готов! - Илья улыбаясь открыл дверь. Лысаков, казалось, оживил его своим присутствием.
- Ты где был всё это время? - спросил Илья, пытаясь подстроить свой голос под уверенный тон Лысакова, который, кстати, не появлялся в школе вплоть до сегодняшнего дня.
- У-у! Это крутая история! Мы тут стопом гоняли до Владимира, а потом по деревням всяким разбитым...  Вот, поездишь стопом, чел, начинаешь жизнь ценить! В одной из этих деревенек я даже девчонку дельную подцепил!.. Светка кажется... или Танька... не помню… А у тебя как?
- Да... я тоже в деревне был... - уже с трудом пытаясь подстроить голос, отвечал Илья. - Мы две недели назад деда похоронили.
- У-у... Извини... - Коля понуро покачал головой. - Вот такая штука жизнь!
- Да, философ!.. - криво улыбнулся Илья. - Ну, ладно. Пойдём в школу, опоздаем ещё!
До школы шли молча. Коле не терпелось рассказать свои крутые истории про "дельную девчонку", но похороны деда Алексея встали у него комом в горле. Движения Лысакова стали увереннее, резче. Он постоянно обгонял Илью на шаг, а тот, казалось, не замечал своего отставания и действовал, как в замедленной съёмке. Лицо его замерло в одном движении, и только огромные глаза ещё неистово рвались наружу. Илья, казалось, бежал внутри себя, но наяву лишь вяло волочил ноги, еле поспевая за Лысаковым.

За лето школа претерпела капитальный ремонт, после чего, кажется, развалилась ещё больше и стала теперь похожа на недостроенное здание в европейском стиле. Двери кабинетов одели новые номера. Повсюду ещё пахло краской и известью, и в туалетах ещё можно было наткнуться на вёдра из-под цемента, куда незадачливые девятиклассники бросали окурки от сигарет. Всё здесь дышало переменами, и, видно, поэтому, войдя в класс, Лысаков так сладко вздохнул.
- Соскучился? - уныло спросил Илья, привычно следуя за другом на последнюю парту.
- Нет! Ты что!.. Я просто так... хорошо что-то... - нашёлся Лысаков и, сев за парту, привычно закурил свой карандаш.
- Какой сейчас урок? - спросил Илья.
- Ты что! Упал? Откуда я знаю? Я первый день... Я думал, ты знаешь! - Лысаков тут же выплюнул свой карандаш.
- Мне всё равно. - ответил Илья и, опустив голову на парту, закрыл глаза.
- Что с тобой, Илья? Я тебя не узнаю. Ты... из-за деда, что ли?
- Может быть... - отвечал Илья, не открывая глаз, перед которыми то и дело мелькало красное платьице и какая-то змейка.
- Эй! Вставай!.. Классный вошёл! - замельтешил Коля.
Илья не отвечал.
- Ты что, уснул?! Просыпайся же!
- Зачем? - Илья понуро облокотился на парту и поднялся только тогда, когда все уже сели.
- Вы тоже можете садиться, молодой человек! - недовольно процедил вбежавший, как всегда, в класс маленький, лысый мужчина с портфелем в руке. - Вы, кажется, сегодня снова не в себе. Илья сел, не обращая внимания на казарменный взгляд Сергея Николаевича, и уставился в окно...

На уроке психологии старая дева Лариса Ивановна объясняла новую тему - социальные роли.
- Ребята, - бурчала седая учительница, - мы сейчас с вами тоже выполняем роли: учитель и ученик. Эти роли окружают нас повсюду. Даже прохожий на улице выполняет социальную роль!
- Лариса Ивановна! - еле-еле выдавил из себя Илья, - А существует ли социальная роль "человек"?
- Человек? - ухмыльнулась учительница, - Нет... такой роли не существует.
Илья опустил голову на парту и скоро заснул.

Проснулся он в тот самый момент, когда всё тот же маленький, лысый мужчина, прерывая томную лекцию Ларисы Ивановны, ввёл в класс новенького - высокого, худощавого парня лет семнадцати в строгом чёрном костюме, на рукаве которого едва заметно сияло мазутное пятно
- Познакомьтесь, ребята! Это наш новый ученик - Иван... Правильно я говорю?
- Совершенно верно. - резким баритоном ответил новенький. - Можете также звать меня Айвэн. Следующим летом я собираюсь в Соединённые Штаты, так что буду привыкать к новому имени.
"А вдруг он стопом собирается! Тогда это круто!" - подумал про себя Лысаков и с этой минуты уже уважал новенького.
- Айвэн?! - выпалил с последней парты Ситов, которому последние слова новенького да и весь он явно не понравились. - Может, тебе ещё на лоб американский флаг приклеить?
- Молчать! - завизжал на Ситова Сергей Николаевич.
- Ничего-ничего. Я отвечу. - улыбнулся Иван. - Тебе, значит, имя Айвэн не нравится. А не ты ли, дружище, называешь своего дружка Женю Джоником... и не вас ли я видел с этим Джоником в субботу, упражняющихся в метании бутылок из-под портвейна в стену Софийского собора?
Ситов покраснел и зашатался на стуле.
- Ну... я такого от вас, ребята, не ожидала... - тихо пробурчала Лариса Ивановна и случайно выронила мел.
Сергей Николаевич зло взглянул на Ивана, явно подставившего его подопечных. Новенький, в свою очередь, свысока взглянул на Сергея Николаевича своими чёрными, как смоль, глазами и, улыбаясь, шепнул:
- А про вашу вечеринку с учителями физкультуры я умолчу...из уважения к возрасту.
Сергей Николаевич тут же побелел и, ещё больше уменьшившись в росте, попятился к дверям.
- Ладно, ребята... у меня урок... я пойду... извините...
И, чуть не запнувшись за порог, маленький мужчина стрелой вылетел из класса.
- Что с ним? - спросила с первой парты Рябинина.
- Не видишь? У него урок. - отрезал новенький и, спокойно пройдя через весь класс, сел сразу за Лысаковым и Пальциным, которых он явно развеселил.
- Этому палец в рот не клади! - шепнул Илье Лысаков и опасливо оглянулся на Ивана.
И правда, в продолжение всего учебного дня тезис Лысакова был неоднократно доказан.

На уроке литературы больше всех досталось Краснову. Когда разговор, как всегда, вытек из русла древней реки в океан современности и ударился о рифы политики, ещё больше располневший за лето Краснов принялся петь дифирамбы Союзу Правых Сил и красноречиво рассказывать о военной реформе.
- Браво, тезка! - раздался сзади резкий баритон. - Только вот, больно быстро ты свои взгляды меняешь. Не тебя ли я видел на митинге Первого Мая с пеной у рта орущим о нашем "великом социалистическом прошлом"?
- Да. Меня. - заёрзал Краснов. - Но признай! Каждый человек имеет право менять свои взгляды.
- Каждый год? - всё так же смертоносно улыбался новенький. - Или каждый месяц? Так же, как ты меняешь своих слегка помятых подруг! Им тут даже титул особый придумали - "дыры"!
Лысаков побледнел и выронил из губ только что закуренный карандаш. С Красновым же случился приступ посильнее. Сначала он густо покраснел, потом пробурчал несвоим голосом: "Ну уж!..", потом сел, быстро встал, снова сел и, в конце концов, попросившись в туалет, вылетел из класса.
- Вы что это себе позволяете, молодой человек? - встрепенулась Настасья Ивановна и отложила в стол свою газету.
- Извините, Настасья Ивановна, но у меня к Вам встречный вопрос. - ничуть не смутился новенький. - Не можете ли Вы припомнить, о чём сейчас только что так долго и упорно вещал товарищ Краснов?
- Насколько я понимаю, Иван, - попыталась съязвить Настасья Ивановна, - мы сейчас обсуждали "Обломова". Если ты, конечно, помнишь.
- Я-то помню. - рассмеялся новенький. - Только, насколько я понимаю, Вы в это самое время обсуждали гораздо более интересную для себя тему. Так, как там называется ваша статья? "Пять способов самоудовлетворения"? Не так ли?!
Класс ахнул, а Настасья Ивановна, казалось, превратилась в соляной столб.
- Дьявол!.. - еле слышно процедила она. - Вон из класса!.. Дьявол!
- Хорошо. Я уйду. - улыбнулся новенький. - Только, пожалуйста, называйте вещи своими именами! Он спокойно поднялся из-за парты и, проходя мимо Ильи, заворожённо всё это время следившего за новеньким, тихо шепнул ему:
- Не спи, солнышко! Сегодня взрыв. Ты становишься Солнцем.
- Что? - опешил Илья.
Но Иван уже был далеко от него.
- На информатике я не появлюсь. - засмеялся новенький. - По-моему, это небезопасно для моей хрупкой жизни. Счастливо оставаться!
И с этими словами он вышел из класса.
- Нет. Он точно с чертовщиной связан! - процедил Лысаков. - Он не мог знать про то, как я обзываю красновских "машек"! Ведь правда?
- Где-то я его видел... где-то же видел... - тихо шептал Илья, глядя на дверь, в которую только что вышел новоиспечённый "дьявол".

На информатике все, казалось, забыли о внезапном появлении странного новенького и зажили своей обычной, повзрослевшей за лето жизнью. Мария Анатольевна снова ретировалась в столовую; Ситов, Булкин и компания включили своё любимое порно; забитый Смирнов стоял на шухере; Рябинина и, как это ни странно, Лысаков вместе решали задачу; слегка "потрёпанная" за лето Маша Ревина искала узелки на своих новых чулках; Воронин... А! Совсем забыл! Паша Воронин опять внедряет неформальную газету "Лимонка" в ряды своих соратников, откуда он обычно возвращается пропахший планом и навеселе...

...Илья очнулся только по дороге домой, когда Лысаков снова заговорил о новеньком.
- Слышь, чел! Парень-то этот в Америку собирается. Ведь круто, да?
- Неплохо. - сонно отвечал Илья.
- Америка! Америка! - нарочно вздохнул Лысаков, как будто он всю жизнь хотел туда попасть. - Свобода, жвачка, рок-н-ролл, американская мечта! А мечта, говорят, окрыляет людскую алчность.
- Не бойся! - успокоил Илья. - Мечтатели - абсолютно все. Одни меньше, другие больше. Первых принято называть реалистами. Другие сами кричат об этом.
- Как ты.
- Как я. - понуро ответил Илья. - Только не смейся! Это не смешно. У меня, кажется, на самом деле не осталось выхода...
- Да брось ты! - весело перебил Коля, крепкий, загорелый богатырь, который никогда не терял мать и не называл девушек нимфами, и тут же добавил, передразнивая голос из рекламы. - Если у вас нет выхода, постарайтесь найти вход! Потому, как вход зачастую и есть выход... Во всяком случае, через него можно выбраться наружу!
- Ну, рассмешил! - улыбнулся Илья. - Только я, кажется, и вход потерял... Ну, да неважно. Кстати, ты прочитал "Рудина"?
- Кстати, да. - важно ответил Лысаков. - У вас с ним есть какое-то сходство. Вы оба - теоретики... всего лишь.
- Это хорошо, что ты прочитал. - тихо ответил Илья, сделав вид, что не расслышал последних слов. - Без теории тоже нельзя! Прошу тебя, Коля, читай больше!
- Это совет, просьба или приказ? - улыбнулся Лысаков.
- Быть может, и приказ! - ещё тише сказал Илья. - Я не знаю... Со мной происходит что-то не то...
- И я вижу...
- Мне кажется, я засыпаю... И ещё этот новенький. Что, думаешь, он сказал мне сегодня, когда выходил из класса?
- Что?
- Не спи, солнышко! Сегодня взрыв.
- Ну и ну! - удивился Лысаков. - Да он сам ходячий взрыв!
- Мне всё кажется, я где-то его видел.
- Что, опять во сне? - засмеялся Лысаков.
- Нет, не во сне... где-то там. - прошептал Илья и, будто пытаясь припомнить что-то, закрыл глаза. Но перед глазами мелькала какая-то белокурая змейка в алом платьице, и пьянящий шалфеевый туман убаюкивал сознание...

Илья очнулся один на пороге своей квартиры, и вся беседа с Лысаковым почему-то показалась ему сном. "Да ещё этот странный Иван, - думал Илья, - и какой-то взрыв..."
- Эй, сын! Сюда! - вдруг вырвался из гостиной встревоженный голос Сергея Константиновича. - Глянь-ка в телевизор! Ужас-то какой творится!
Илья вбежал в гостиную. В комнате было пусто, и только в ненавистной "квадратной иконе" , словно два надгробия, цифрой 11 пылали башни Нью-Йоркского Торгового Центра. Голос диктора, скрывая волнение, передавал последние новости из США. Илья, будто громом поражённый, молча следил за экраном, на котором то и дело появлялся обычный пассажирский самолёт, словно карточный домик, ломающий огромный небоскрёб. Потом с экрана донёсся плачущий женский голос, пропущенный через диктофон: "Billy!.. I really don't know what's goin' on... They said there's a fire! Billy! I'm scared!.. I'll try to get out... Oh, my God! It's comin'!!!.. A-a-ah!....."  Запись оборвалась. В одно мгновение Илья и, вместе с ним, весь мир беспомощно ахнули: первая башня сложилась и рухнула, за одну секунду обратив в прах сотни таких же плачущих голосов, и тут же, голодная до новых душ, лавина чудовищного праха понеслась по нью-йоркским бульварам и авеню... "Не спи, солнышко... Сегодня взрыв. - дрожащими губами прошептал Илья.- Он всё знал! Дьявол!.. Он знал это ещё утром!.." В коридоре раздался телефонный звонок. Илья машинально схватил трубку. Из трубки посыпался довольный бас Лысакова:
- Здорово, Ильюха!
- Да... - прохрипел Илья.
- Глянь-ка, что творится! Несладко, поди, нашему новенькому теперь. Дали его Америке под зад! Говорят, это арабы. Ну, молодцы! Так и надо этим янки - зажрались они больно! Правильно я говорю?
Илья молчал. В голове всё ещё звенел этот плачущий голос чьей-то американской жены и матери, только что переставшей существовать. Ему уже казалось, что это была его собственная мать.
- Алло! Илья! Ты где? - кричала трубка. - Я ведь правильно говорю, да?!
- Нет, сволочь!!! - закипел Илья и, со всей силы огрев трубкой телефонный рычаг, схватился за голову. Сотни маминых голосов надрывно звучали в его голове. Они звали его: "К нам! К нам! Сыночка! Мы ждём тебя! Мы любим тебя! Здесь Света, твоя белокурая нимфа, твоя настоящая жизнь - она тоже очень ждёт тебя! Она любит тебя!.." От ярости ли, от отчаянья Илья снова влетел в гостиную, сорвал с полки мамин портрет и со всей силы швырнул его в пылающую башню - вспышка! - экран потух. "Господи!.. Что я наделал!" - Илья от испуга выскочил из квартиры и оказался на лестничной площадке, где тут же наткнулся на... новенького.
- Ты?!.. - заорал Илья. - Да кто же ты, чёрт подери?! Дьявол или...
- Можешь звать меня Автор. И успокойся, пожалуйста! - тихо ответил Иван. - Что касается 11 сентября, то каждый нормальный человек в 2003-м году об этом знает. Сначала я думал, что трагедия в Америке придаст тебе сил, но Лысаков всё испортил. Очень жаль. Моя вина.
Иван покачал головой.
- Что?.. Какой Автор? Какой 2003-й год?!! - не веря своим ушам, закричал Илья. - Ты что, сдурел?!
- Слушай! Без оскорблений! - отрезал новенький. - Я всё-таки тебя пишу.
- Ты - псих!
- Видимо, поэтому пишу о таком же психе! - засмеялся Автор. - Доказать? Вот, сейчас ты, например, возьмёшь и безнадёжно уставишься в окно на лестничной площадке.
Илья безнадёжно уставился в окно на лестничной площадке.
- Кто сказал, что это безнадёжно?! - выпалил Илья.
- Ты сам это знаешь. - тихо ответил Иван. - Не бойся! И я в таком же положении. И меня кто-то пишет. Ха-ха! Такая, вот, кутерьма получается!
- Уж, точно, - кутерьма! - криво улыбнулся Илья. - Ну, и на кой чёрт ты меня "родил"? Чтобы теперь истязать? Да?
- Я тебя не рожал. - ухмыльнулся Автор. - Ты забыл? Ты - сын Сергея Константиновича и Тамары Алексеевны. Я всего лишь пишу тебя какой ты есть. Это тебе понятно?
- Да тебя только сам чёрт поймёт! Если это не ты сам... - всё так же криво улыбнулся Илья.
- Что ж, думай, как хочешь! - ответил Автор. - А я скажу тебе одно: ты, солнышко моё, засыпаешь. То Непридуманное, которое ты так упорно искал... знаешь... его здесь не существует... я сам искал. Но я по природе сильнее. Я могу просто выйти отсюда... а ты засыпаешь, солнышко... Прости меня, если можешь... прости меня!
Илья почувствовал, как что-то ледяное кольнуло его изнутри, и по телу побежал горячий озноб ярости.
- Да пошёл ты!!! - рассвирепел он и попытался схватить новенького за грудки, но тут же оказался на полу.
- Я как раз собирался идти. - всё так же тихо отвечал Автор. - Не поминай лихом и прости меня!.. Там тебе будет лучше... Там тебя ждут...
Новенький исчез в лестничном пролёте. Илья медленно поднялся с пола. "Проснись же! Проснись! Умоляю, проснись!" - простонал он и беспомощно уткнулся в бетонную стену.

Вторая башня Торгового Центра превратилась в прах.

 
3 ГЛАВА.

11 сентября 2001 г


- ...молока литр, хлеба буханку, банку скумбрии. Сегодня на ужин с картошкой сделаем. Пожалуй, это всё. Надо до пятницы дотянуть. - и Сергей Константинович что-то подсчитал в уме. - Там у нас получка.
- Хорошо. - ответил Илья и взял пакет с деньгами.
- Слушай! - Сергей Константинович сделал озабоченное лицо. - Что это ты всё какой-то вялый, всё лежишь целыми днями? До магазина-то, хоть, доберёшься?
- Доберусь. - с трудом выговорил Илья и направился к двери.
- Может, я сам схожу?
- Нет! - отрезал Илья и открыл дверь. - Мне нужно на воздух. Это поможет...
- Ну, ладно, не в космос же посылаю! – несмешно усмехнулся Сергей Константинович. - Давай, возвращайся с ужином!
Сын молча вышел за порог и исчез в лестничном пролёте.
" Нет, с ним что-то не так. Мы всё-таки должны поговорить с терапевтом." - заключил про себя Сергей Константинович и, усевшись в своё любимое кресло, включил телевизор. На экране по всем каналам, словно два надгробия, цифрой 11 пылали башни Нью-Йоркского Торгового Центра...

...улица встретила Илью злым прохожим и накрапывающим осенним дождём, прибившим туман торфяников и соорудившим свою водяную завесу. Дома, как отсыревшие брёвна, пялились в глухое небо, и если бы весь этот город жил сейчас по солнечным часам, то он бы, наверное, превратился в хаос. Илье казалось, что он бежит, резво перескакивая через мутные лужи, гнездившиеся в траншеях асфальта, но прохожие неумолимо обгоняли его, и только через полчаса он добрался до ближайшего магазина. В ближайшем магазине, на удивление, никого не было. Лишь две молодки-продавщицы умело сплетничали между собой, облокотясь на витрину.
- Мне, пожалуйста, молока литр, - начал Илья, - банку скумб...
- Чево-о? - выкрикнула первая молодка, сделав вид, что её нагло перебили.
- Чего надо-то-о? - повторила вторая и лениво поплелась к кассе.
И только сейчас Илья заметил, как обе бабы на его глазах стали превращаться в миниатюрные небоскрёбы: вот их намазанные, деревенские лица покрылись полированным стеклом и округлые формы стали заостряться в стройные параллелепипеды.
- Господи!.. Мама! - Илья от ужаса бросил пакет. - Да вы же башни!!!
- Какие башни? - удивился второй небоскрёб, у которого всё ещё свисали бабьи груди, и, неуклюже потянувшись за молоком на верхнюю полку холодильника, уронил его себе на голову. Башня тут же вспыхнула молочным пламенем.
- Пожар! Вы же горите! Молоком горите! - заорал Илья.
- Какой пожар?! Что ты орёшь! - взбеленилась первая башня и тоже вспыхнула - только не молоком, а кефиром.
"Господи! Какая же это чушь!" - пытаясь очнуться, прошептал Илья и в отчаяньи взглянул наверх. Наверх, вплоть до самого солнца, тянулся нескончаемый, стеклянный коридор полого изнутри Нью-Йоркского Торгового Центра, и откуда-то издали уже доносился роковой рокот пассажирского самолёта.
- Сейчас всё рухнет! Спасайтесь, башни! - закричал Илья и, неуклюже шлёпая ластами, рванулся к двери. Лишь только он открыл дверь... как в Еремееве начался июнь. Ласковое солнце покрасило землю изумрудной травой и теперь, довольное, кокетливо смотрелось в располневшую за зиму Тошню и полированные стёкла небоскрёба, стоявшего на том берегу реки. На этом же берегу, наконец, показались трое - семья. Женщина уже доплыла до середины, опрокинулась на спину и звала остальных, расхваливая вечернюю воду и сравнивая её с парным молоком.
- Мама! - закричал ластоногий мальчуган. - Можно мне к вам? Там сейчас всё рухнет!
- Раздевайся до гола и ныряй! - задиристо крикнула мама и пустила в Илью стаю мыльных пузырей.
Только Илья разделся, как огромная водяная лапа схватила его за шею и уволокла на дно.

Холодно... мутно... свежает...

Вода вокруг стала неимоверно быстро нагреваться - это первое, что почувствовал Илья после неожиданного броска. Второе он почувствовал, когда попытался повернуть голову, но шея настолько закостенела, что, вместо головы, повернулось тело. Ноги склеились в одно целое, руки укоротились и сплющились в щётки, щёки расслоились в лопасти и стали вдруг дышать. Зато огромные глаза видели теперь на дне каждую былинку. Наконец Илья поплыл и только тут понял, что он - карась.

"Карась думающий... Разве существует такой подвид? Странно..."

Над водой раздался то ли детский, то ли женский смех. Это маленький мальчик лет одиннадцати бешено барахтал в воде своими ластами и оживлённо болтал о чём-то с мамой. Карась прислушался, но смог расслышать только последние слова женщины - "...приготовься! Сейчас мы повторим всё заново!" И в это же самое мгновение что-то неуклюже упало с берега и резво поплыло, почти не плескаясь и не пеня воду. "У меня, кажется, эффект "де жа вю"..." - подумал карась и стал вглядываться своими жёлтыми глазищами сквозь муть речной воды. Сначала в тумане можно было разглядеть лишь четыре собачьи лапы, словно катамаран, мерно приближающиеся к людям. Затем собачьи лапы оказались волчьими с ровным рядом чёрных, нестриженных ногтей на каждой. Волчица плыла прямо на маму.
- Аня!.. Отец!.. - приглушённо заныл ластоногий мальчуган и в оцепенении отпрянул, стыдливо повинуясь страху. Мама побледнела и, зло взглянув на волчицу, тихо процедила: " Ну, держись, собака!" Одна секунда! И женщина молниеносно впилась руками в мохнатую волчью шею и с силой вдавила её вниз. Волчица завизжала, почти по-человечески, и тут же её свирепая морда оказалась под водой.
- Получай, сволочь ты эдакая! - засмеялся карась, весело вертясь около задыхающейся волчицы.
- Я - твоя жизнь, идиот! Твоя жизнь! - простонал зверь и через пару мгновений испустил дыхание.
Вода вокруг почернела и выплюнула карася наружу. Картинки замелькали...

Пусто.
Теплеет...

...половина восьмого... "28 мая, в Драмтеатре "Броуновское движение"... "здорово!" - "дай пять!" - "алгербу сделал?"... "к досссккеее!!!"... ниже маленькой юбки, обхватившей талию - ниже, ниже... словно пластмассовые фрукты! пластмассовые фрукты!... главная идея - показ нелепости, необычности... нового человека, Гамлета, в рутине датского общества... могильщик!... неформалы-то мы, мы с тобой!... синдром Дурина?.. что это?.. нет!... я верю, значит она есть!... а у этой девочки ножки-то ничево-о!... ..коитус... фрикции... шухер!... да ты что! зерно истины?... интеллигент я... вшивый!... ты куда это собрался, сволота эдакая! помяни мать! помяни мать!!!.... ...анюта! выходи! купаться пора!...... бочка с морковкой.... Анюта! анюююта! она утонула!.... часовой механизм...прицел... стаи снующих червей... и ужас, нескончаемый ужас!...........Другая Сторона! чем больше я не верю в тебя... и относить последнее пальто в ломбард... мама! куда мы едем?... Где мой туз? хочу туза! хочу туза!... языческие истуканы, тысячи карточных домиков, неоновые звёзды, высокий старик с сугробом седых глаз.... Мама! это же Лысаколывосок!!!... грибов в январе ещё не было, зато росли арбузы... Света! ты готова?... не-е.. это не мода - это Квазимодо... светка! светка!..... хм... "пепси"... и звучит это как-то смешно!... А я уже здесь!... стройная, загорелая нимфа... уить! иуть! уить!...это она пить просит, "пепси" просит... смешная у меня пичужка... Палицино, кажется, или Пальцево... луч солнца... А-а! в брызгалки играть!... в той сторожке у меня по полу чертенята бигают, чёрненькие, тощенькие... все черти в людях! в людях!... серпантинная змейка... нежная, манящая, ниже маленькой юбочки... белокурая нимфа... проснись! она ждёт тебя!
........Я люблю тебя! тебя! тебя!!!
что происходит? не знаю, что происходит.
...стремянка! чёртова стремянка нечаянно наступила в миску для домовых... Врёшь! ты ведь любишь меня! - по-моему, ты меня с кем-то спутал!.... она пожирает... Другая!!!... Настоящая! Непридуманная!!! дщ...пр...др...ср... дедушка лёша! дедушка лёша! проснись!.. холодно... торфяники... не спи солнышко! сегодня взрыв!... Billy! I really не знаю what's goin' on they said там пожар!... там тебе будет лучше... там тебя ждут...
тебя ждут...
ждут...
дут...

Прояснилось...

Теплеет... жарко... знобит...

Илья медленно открыл глаза. Сквозь туман застывших слёз медленно проявлялись очертания его родной комнаты. Сначала Илье казалось, что он висит. Потом он почувствовал, что лежит на чём-то мягком и упругом. Мягким и упругим оказалась кровать. На кровати с краю сидели два стеклянных небоскрёба. Один из них был в белом халате, а второй вдруг заговорил срывающимся голосом Сергея Константиновича.
- Как его нашли? И где?.. Расскажите мне всё!
- Хорошо. - ответил женским альтом первый небоскрёб. - Вчера в восемь часов вечера нам позвонил мужчина средних лет и сообщил, что нашёл около продуктового магазина близ Золотухи подростка, лежащего ничком в луже на тротуаре и находящегося в бессознательном состоянии. Прохожие, видимо, долго не обращали на него внимания, думая, что это пьяный.
- Сволочи! Они же видели... Это же ребёнок ещё! - чуть не заплакал от злости второй небоскрёб.
- Так вот. Тот самый мужчина ждал нашу неотложку и даже вызвался поехать с нами. Одет он был плохо, так, что на первый взгляд показался нам бомжом. На самом деле это учитель физкультуры в классе у вашего сына. Он и сообщил нам ваши имена.
- Ну, конечно. Юрий Никифорович! Мне надо поблагодарить его. Он спас Илью!
- Насчёт спасения, это вы поторопились. - хмуро начал первый небоскрёб. - Боюсь, у вашего сына необъяснимая болезнь.
- Что значит, необъяснимая болезнь?.. - задрожал второй небоскрёб.
- Это похоже на сонную болезнь.  Больному всё время хочется спать, и, в конечном итоге, он засыпает окончательно. Это неизлечимо... Однако, в данных условиях эта болезнь просто не возможна... Мы ничего ещё не знаем...
Второй небоскрёб резко поднялся с кровати, так, что Илья подлетел на ней, и нервно направился к входной двери.
- Ну, раз вы ничего ещё не знаете, тогда... вон из моего дома! - заорал он несвоим голосом, сбивающимся на фальцет. - Вы, чёртовы доктора! Вы не спасли мою Анечку! Вы угробили мою жену! Вы хотите отнять у меня сына?!.. Нет! Так и знайте! Я вам этого не дам! Я сам его вылечу. А Вы, мадам, - вон из моего дома!
- Послушайте! - чуть не плача заныл небоскрёб в белом халате. - Почему Вы валите всё на нас?! Разве мы виноваты? Как мы можем лечить ваших детей и жён, если во время операций нам отключают свет; если больные в наших больницах, как мухи, мрут от дистрофии, потому что им просто нечего есть... не говоря уже о лечении; если эти чёртовы белые халаты мы шьём себе своими руками?! Как вы можете обвинять нас! Вы должны понять...
- Вон из моего дома!!! - заорал второй небоскрёб.
- Хорошо... Я уйду... Только от этого - поймите! - ничего не изменится.
Первый небоскрёб медленно поднялся с кровати и, утирая белым халатом свои мокрые стёкла, направился к входной двери.

" Болезнь... сонная... Ерунда всё это..." - вяло думал Илья. У него уже не было сил волноваться. "Мне и так хорошо. Я лучше буду смотреть вон на эту люстру - очень красивая у меня люстра… Настоящая люстра!" И он тупо уставился на узорчатую люстру, висевшую в его маленькой комнате, озарённой лучами утреннего солнца. В это время отец сердито собрался на работу и, глухо пробурчав: "Он просто устал... ему надо отлежаться...", хлопнул входной дверью: квартира опустела. " Как хорошо, - продолжал думать Илья, - вот так лежать и смотреть на люстру." Он повторил эту мысль ещё раза три, пока не почувствовал, как кровь начинает бешено бродить по его телу и с силой приливать к голове. Губы чудовищно растянулись, словно резинка для волос; сердце забилось в небывалом темпе и как будто даже стало прибиваться к горлу. Илья попытался снова сосредоточиться на люстре, но люстра неожиданно поплыла вверх. "Странно... Люстра сама же не может... плыть, а я лежу без движения... Значит, плывут глаза... Это, однако, смешно..." И в самом деле, глаза его вместе с "византийским" носом стали мерно приближаться к губам, пока не провалились в рот. Дальше Илья уже не видел ничего, только чувствовал, как этот огромный пылесос с зубами и языком начал втягивать в себя всё его тело. Вот, сено его ломких волос неприятно осело на язык. Вот, все двенадцать рёбер застряли между зубами. Последними подоспели ступни ног и сели прямо у твёрдого нёба, чуть не наступив на причинное место... В конце концов, Илья себя проглотил.

Пустота.
Светлеет.
Бросок...

- Тома! Тужься! Ещё! Ещё!
- А-а-а-а! Больно!..
- Вынимаю... Идёт!..
- А-а-а-а-а!!!..
- Отрезай пуповину!.. Мальчик! Это мальчик!
- А-а-а-а-а!!!......

Сильный плевок!

_________


...утреннее солнце всё так же наполняло своим девственным светом комнату Ильюши и радугой играло в узорчатой люстре. На письменном столе лежал маленький томик сказок Гофмана, а на кровати рядом с письменным столом дремал мальчуган лет одиннадцати, сладко зарывшись в белый сугроб постели. Через пару секунд он смело натягивал на себя шорты и бежал в ванную. Через минуту он уже надевал свои новые кеды и по перилам лестниц катился на улицу - праздничную, солнечную, весеннюю улицу. Вся семья давно ждала его там.
- Ильюша! Ты где пропадал?! - весело кричала мама, поправляя в своих волосах белую снежинку розы.
- Я спал, мама. Извини... - скуксился Илья и тут же рассмеялся.
- Ну, так с добрым утром! - пробасила Анечка голосом деда Алексея и спрыгнула с загорелых отцовских рук, весело махнув веером своего белого сарафана.
- Куда же мы сегодня идём? - спросил мальчуган.
- Туда, куда бояться ходить все дети, но им страшно хочется туда попасть. - загадочно прошептала мама и тут же прозвенела:
- Мы идём кушать мороженое в кафе "Лесная сказка"!
- Ура!!! - закричали хором Анечка и Илья, а отец широко улыбнулся, обнажив свои загорелые зубы.
- Подожди, мама! А где же моя Света? Я не могу без неё... - вспомнил вдруг Илья и снова скуксился.
Мама рассмеялась, сузив до двух щелей свои миндалевидные глаза:
- Милый мой мальчик! Тебе стоит только оглянуться назад, и ты её увидишь.
Илья тут же оглянулся. Сзади, по старой просёлочной дороге, кое-где затянувшейся клевером, бежала маленькая, кудрявая нимфа в воздушном, алом сарафане, под которым весело играло её загорелое тело.
- Боже... Какая красота!.. - чуть не заплакал Илья, и голос его задрожал.
- Вот, видишь, сыночка! - улыбнулась мама. - И ты мог всё это проспать! Но я знала, ты любишь её. А в нашем прекрасном городке Любовь больше не меняет названия. Бери её за руку и идём есть мороженое!
- Здравствуй... - прошептала Света, беря Илью за руку. - Извини! Я тогда не поняла...
- Какие извинения?!.. Света! Милая!.. Знала бы ты, как я люблю тебя!..
Илья, в свою очередь, взял её  ручку и еле слышно прикоснулся к ней губами...
A там вдалеке, кажется, на соседней улице, в постели утреннего тумана стоял худощавый парень в мазутных штанах. Стоял уже давно и, улыбаясь, смотрел на Ильюшу и Свету. И только сейчас Илья заметил, что парень этот какой-то незримой чертой своего лица был похож на него. Илья невольно улыбнулся в ответ и, крепко сжав светину руку, тихо прошептал: "Я прощаю... я прощаю тебя!"




4 ГЛАВА (заключительная)



Западным ветром минуло два года. Стоял солнечный август, 2003... Однако, что эти цифры для нашего Солнца - пустое место. Оно, как и прежде, равнодушно сияло на этот мир, который сначала боязливо поглядывал на него, греясь в его лучах; потом назвал его богом Ра, потом горячей звездой и, в конце концов, решил, что пора бы ему потухнуть. Придвинулось новое тысячелетие, и теперь-то всем миром было решено, что скоро наступит Конец. Но Конец опять не наступил. Солнце сияло по-прежнему. Однако, сам мир на сломе двух эпох настолько выжил из ума (или изжил себя), что стал мешать теперь всё подряд - везде и всюду. Смешение, как мировой процесс, достигло апогея во всех сферах жизни "человеков" и, как всегда, более всего заразило своим вирусом культуру, а за ней и наши бедные человечьи умы. Телевидение и интернет с миллионами  "квадратных икон" прочно сели на трон, сделав своими прислужниками кино и музыку, родив поколение "пепси", пустой виртуальности, и задвинув старую реальность в архивы. С годами "икона" росла, матерела, стала цветной и плоской и теперь уже казалась обычным окном в другую, такую же реальность. Всё смешалось в наших умах: жизнь и её цветастый двойник, смерть и её красочное подобие. Мы уже не могли, да и не хотели различать, где же эта сторона, а где другая. Мы просто лежали на своих диванах, потягивали пиво и тупо пялились в свою новую икону, на которой, вместо искусства, стали рисовать обычный мусор. Да, кто-то пытался встать, взять в руки горсть живой земли, но, заражённый этим ядом, снова возбуждал в своём сознании пресловутые неоновые картинки, облучившие его. И, возможно, лишь те из нас, в ком ещё была жива божественная природа Творчества, кто ещё мог сорваться и идти навстречу настоящей жизни, носили в своей крови вакцину Непридуманного. Но было ли оно?... Так уж заведено на Земле, что люди рождены быть рабами икон. Однако теперь, спустя тысячи лет, наше человечество, словно старый пёс, растеряло нюх и не заметило, как его икона стала отдавать гнилью...

После смерти Ильи Сергей Константинович Пальцин странным образом пропал из дома. Через пару месяцев соседи видели, как из его квартиры выносили мебель, а потом в квартире стали жить совсем другие люди, деловые и малоразговорчивые. Сейчас же, когда Солнце снова пустило свои любопытные лучи во двор дома, где жили Пальцины, там наблюдалось просто-таки брожение слухов. Одни говорили, что отец Ильи уехал в Москву и даже смог сделаться там заведующим кафедры истории в гуманитарном институте. Другие утверждали, что видели его распивающим "ядрёную" с бывшим коллегой Юрием Никифоровичем под мостом у Золотухи, что позволяло сделать вывод о Сергее Константиновиче, как о персоне Без Определённого Места Жительства. Третьи же доказывали, что Пальцин-старший ударился в веру, ушёл из дома и поселился в хижине близ Прилуцкого монастыря. Одним словом, судьба Сергея Константиновича так и осталась тайной. Но некогда разгадывать тайны нашему ясному Солнцу. И вот, пускает оно свои тёплые стрелы в центр "провинциальной столицы" к трёхколонному красавцу Дому Культуры, где опять гремит очередная свадьба. Богатая нынче свадьба! Эскадра блестящих иномарок, во главе с белоснежной, украшенной лентами "Волгой", облепила всю стоянку. Между машинами толпится народ с цветами и видеокамерами, а на высоком крыльце воркуют два голубка - жених и невеста. Жених - крепкий, загорелый богатырь, кровь с молоком... Господи!.. Да это же Лысаков! Колька Лысаков, студент политехнического университета! Не верит Солнце своим глазам, вглядывается в лицо невесты и не верит теперь ещё больше: золотые барашки волос аккуратно ложатся на её сильные загорелые плечи, чуть задевая пушистый, белый сарафан свадебного платья. Весь мир готов рассмеяться в её глазах, но первой снова смеётся она - будущая Светлана Лысакова...

Летит Солнце прочь из этого города, минует Европу, пересекает Атлантику, проплывает над Америкой и уже собирается нырнуть в Тихий океан, чтобы снова всплыть где-то у Японии, как вдруг замирает на самом краю Запада перед огромным, кипучим Лос-Анджелесом. А там, внизу, по блестяще-небрежному Голливудскому бульвару браво шагает с гитарой наперевес высокий, худощавый парень лет девятнадцати в своих старых, потёртых джинсах, когда-то очень давно побывавших в мазуте...


К О Н Е Ц .

апрель, 2001 - декабрь, 2003
Вологда, Россия - Бун, Айова, США - Голливуд, Калифорния, США.