Художник

Художник

Черты лица казались настолько нежными тонкими, что не верилось: им когда-нибудь предстоит огрубеть, заостриться. И это живое чудо превратится в мумию. Подобную своей тетке, которая в молодости тоже могла пленить. Но Лена и по характеру от нее отличалась  - ранимая, впечатлительная и податливая. Глубже вглядываться не хотелось – желание любоваться, созерцать эту красоту пересиливало. Серо-голубые глаза – оттенка хмурого неба, смуглая кожа, льняные пряди распущенных волос, застенчивая улыбка. Она как будто все время извинялась за что-то. Но не нервничала и не суетилась, это была спокойная обаятельная застенчивость. В Лене ему не хотелось ничего менять – обычно происходило иначе. Девушки казались или чересчур раскованными или нервозными до грубости, вызывали ощущение неловкости. Не возникало даже частичной гармонии. Сейчас она – эта недостижимая, но желанная эстетическая высота – вдруг стала реальной. И полновесной.
Он уже мысленно слышал ворчание своего отца: «И не пялься – зачем тебе это? Сам все витаешь где-то, так хоть ищи бабу, твердо стоящую на земле. А не фею… или кого там?» Но люди иной раз никак не могут влюбиться в тех, кто им подходит. Практичные стойкие и выносливые почему-то совсем его не влекли – хотя именно этих качеств ему не хватало. Идеалом невестки для отца была бы соседка Галчонок – шустрая, хваткая, миловидная, модная. Она сумела бы организовать жизнь Левы так, что ему ни о чем не пришлось бы беспокоиться: сидел бы, писал картины. Он и сам об этом подумывал – но как-то вяло, безо всякого энтузиазма.
- Тебе нянька нужна, не принцесса, - твердил отец. Лева все понимал. Но смириться с тем, что мечта недоступна, а реальность такая, какой ее преподносят, он был не готов. Отец не настаивал – пройдет время, он сам придет к этому: на роль принца, защитника и добытчика для хрупкого неземного создания, Лева никак не годился. Такова жизнь – всплывают на поверхность жесткие реалисты, и кто-то в паре должен играть эту роль. Ну не Леночка же? Такой она бы ему разонравилась.
Тетку Лена до семнадцати лет считала своей родной матерью. Они были двойняшки – Арина и Рита – похожи как две капли воды. Рита бросила дочь, спилась, умерла, Арине пришлось удочерить ее. Лена чувствовала какую-то неловкость в отношении той, что считала матерью, отчетливо видела их внешнее сходство, черты характера, штрихи в поведении… ничто не могло вызвать у нее подозрений. Но ей упорно мерещилось: что-то не то. Арина считала, что ложь – во спасение, иначе Лена перестанет с ней считаться, заявит со всей степенью подросткового максимализма: ты мне никто. Но получилось иначе. Лена смягчилась по отношению к Арине, увидела ее в новом свете, стала замечать то хорошее, что раньше ускользало от ее внимания. Появилось чувство более теплое и естественное. Она полюбила Арину как тетю, единственного близкого человека. Невольное признание сблизило их. Арина опешила – она не ожидала, что это возможно. Казалось, что все «острые углы» в их отношениях разом куда-то исчезли, и ей прямо в глаза смотрела уже другая, взрослая Лена. Не копия ее самой или Риты, а существо иное, ей, в сущности, мало знакомое. И до поры до времени очень мало понятное.
- Ты была не обязана… но все-таки согласилась?
- Как не обязана? Сестра ведь родная… - ворчала Арина.
- Могла просто плюнуть. Своей жизнью жить. Она-то на меня плюнула.
- Не надо, Лена… а то я заплачу… молодая она была… так получилось…
- Не буду, - Лена не стала спорить. Ей не хотелось никого обвинять. Мать еще школу не закончила, когда на нее свалилась такая ответственность – не удивительно, что она не справилась, «испугалась до смерти», по словам тетки. А та уже работала в поликлинике медсестрой, зарабатывала, да еще самогон гнала. Деньги были. В их семье все выпивали, чудом казалось, что сама Арина, хотя и навострилась торговать, пить наотрез отказывалась. Помнила отца, брата, сестру. А ей надо было растить Ритину дочку.
- Ну, не женился на мне никто… так еще неизвестно, как вышло бы и без тебя… У подруг моих на работе тоже хорошего мало – одна разведенка, другая – мать-одиночка, третья – вообще одна всю жизнь и без детей. У меня ты была. Только знаешь, мне жаль было, что я на своего не решилась… свой – он все-таки свой. А я на аборт пошла, решила, двоих мне не потянуть, сейчас думаю, как-нибудь выкрутились бы.
Лену ничуть не задела такая откровенность – это значило, тетка ей доверяет, разговаривает с ней как со взрослой. Она не боялась горьких пилюль. Для нее доверие было важнее любых подарков. Арина перестала смотреть на племянницу со смесью страха и боли, она нашла в ней подругу.
- Понравился тебе этот… картины рисует… - Арина запнулась.
- Понравился. Но все это как-то… уж очень легко, на поверхности, понимаешь? Внутри человека – огромное пространство, глубокое дно… мое он не заполняет. И, кажется, что заполнить не сможет. Лева – красивый образ, все тает в тумане, поэтической дымке… я чувствую пустоту.
- Ты же его плохо знаешь.
- Наверное. Знаешь, как можно влюбиться в настроение, картинку, игру света и тени… но что-то внутри не наполнено смыслом.
- А у него как?
- Не знаю.
Лена знала, что Арина не привыкла к таким разговорам, она была проще устроена, но подбирала слова, как умела. Не просто выразить то, что и чувствуешь, и не чувствуешь. Ее влекло волевое начало, твердый стержень, как раз то, чего она не ощущала в этом юном эстете. Кому-то из ее знакомых парней недоставало тонкости, изысканности, того, чем Лева был одарен в избытке. Как мало кто другой. И Лена решила жить одним днем – сейчас он ей нравится, а там – посмотрим.
Два дня назад ей исполнилось девятнадцать, казалось, что все впереди, их будет много – разных, красивых, умных, талантливых. В таком возрасте кажется, жизнь – нескончаемый праздник, сплошные подарки судьбы и самые невероятные сюрпризы. Человек мало что по-настоящему ценит и ни за кого не цепляется. Арину она оценила – но это другое, семейное.
- Ты не разбрасывайся… молодость – это не вечно, - ворчала Арина.
- Я знаю, Ариш… но те, кто схватились за первого встречного, ноют и жалуются потом до гробовой доски. А что, не правда?
- Но жить как-то надо. Содержат хоть, помогают по дому. Это не сказка, Ленусь. Не подходит художник, так ты ему голову-то не морочь, а подумай, что тебе нужно.
- Подумаю… ладно, - вяло отмахнулась девушка. Ей не хотелось строить серьезные планы. Казалось, не время. Если бы можно было продлить беспечность – хоть до бесконечности, когда наслаждаешься полудетской дружбой-влюбленностью? И никто никому ничем не обязан. Надоели друг другу – и все. Побежали на поиски новой игры. Не нужны ей сейчас были цепи, оковы и кандалы. Так она воспринимала любые попытки тетки вмешаться. «Твоя мать всю жизнь так пропрыгала», - твердила Арина. «Да? Ну и пусть», - возражала девушка с деланным равнодушием. Но на самом донышке своей еще юной души ощущала беспокойные, тревожащие звоночки: добром это может не кончиться. Леве было уже двадцать три, она чувствовала, он серьезно настроен. Для нее – приключение, а для него?..
Влюбленность Лева привык воспринимать как должное -  а как же иначе? Он был красив несовременной, особой, утонченной, изысканной красотой. Привлекал внимание пожилых женщин, школьниц, студенток… иногда снисходил до того, чтобы ответить взаимностью, чаще всего позволял себя любить. Его это устраивало. Но Лена задела его самолюбие. И не отталкивала, и не доверяла. Никогда, даже получая самый решительный отказ и нарываясь на оскорбления и унижения, он не чувствовал себя так неуютно. Леночка обнимала его, целовала, охотно позволяла все что угодно, но отказывалась обсуждать планы на будущее, не воспринимала всерьез. Будто он – ее прихоть, красивая игрушка на каникулах. А ему в один прекрасный момент захотелось стать тем, в кого верят. Лена, сама того не замечая и не придавая значения своим словам и снисходительным улыбкам, подтачивала, разрушала его веру в себя, свои силы, возможности.
«Лучше уж неприязнь, отвращение… но не такая любовь», - думал он, впервые столкнувшись с чем-то, что был не в состоянии побороть. Скептицизм – спокойное ласковое недоверие любимой. Лева и представить себе не мог, что такая горечь бывает – ситуация казалась ему унизительной до предела. Он хотел разлюбить – и не мог. Пытался освободиться, но не получалось. «Поверь в меня – только поверь, и я горы сверну, у меня вырастут крылья, ты только скажи… обопрись на меня», - твердил он себе, не решаясь сказать это вслух. Лева чувствовал: пусть он не супергерой, но есть в том, что он говорит, доля правды. Какова она – велика или не очень? Лева не знал. Ему хотелось себя испытать. Но достаточно было ей улыбнуться – лукаво и едко – и пропадало желание совершать подвиги, делать подарки, заботиться… чувствовал: все бесполезно. Она недостаточно любит. И совершенно не верит. А ему ее вера была необходима как воздух – важнее, дороже, чем даже любовь. Только ее отношение и имело значение.
Лена в иные моменты была ему неприятна, и он не стеснялся в этом себе признаться. В ее тоне мелькали деловые, чересчур резкие нотки – несовместимые с образом нежной акварельной красавицы, которым он дорожил. Он знал, что склонен выдумывать женщин – влюбляться в изысканную палитру, сочетание разных оттенков одного цвета… («Ты выдумал меня. Такой на свете нет. Такой на свете быть не может.Ни врач не исцелит, не утолит поэт, Тень призрака тебя и день, и ночь тревожит», - А. Ахматова.) Кому не хотелось бы, чтобы его фантазии были послушны воле творца? Но так ни у кого еще не получалось. Лену он выдумал. И понимал это. Но понимать – не всегда значит развеять чары, расколдовать себя, освободиться. Он все больше увязал в этих отношениях как в капкане, погружался в эмоциональное болото, привычка, привязанность, тяга к ней все росли. Так же, как и разочарование – оно становилось сильнее, острее, болезненнее.
«Неужели она не понимает, не чувствует? Зачем ведет себя так? Могла бы хоть притвориться», - Лева замыкался в себе, чувствуя невыразимую грусть. Да, его любимая – не картина импрессиониста, нельзя так же тщательно выписать внутренний мир человека по своему образу и подобию, в этом все дело. Ему казалось, что он обречен на скитания, непонимание, поиск того, чего нет в природе, любить лишь игру своего воображения и пытаться привести мысли в порядок с помощью игр разума.
- С возрастом это не так ощущаешь, - сказал ему отец, который частично понимал, что происходит с сыном. Но, поскольку «говорить красиво» он был не мастак, то и выразить свои эмоции как должно он не умел. – Больно, да, ошибаешься в людях, в себе… но уже не так чувствуешь, понимаешь? Нет такой остроты. Смиряешься. Расслабляешься. И плюешь. Да гори оно все синим пламенем… Меня сейчас хоть бы одна из баб заставила пригорюниться… да не дождется!
Лена не хотела рвать с Левой, привыкла, но знала – с самого начала она это чувствовала – по-другому не выйдет. То ли они слишком молоды, то ли он слишком серьезно все воспринимает, то ли она еще не готова… к чему? Принять его таким, какой он есть, или начать подыгрывать… Был и другой вариант – окрылить своей верой, надеждой, заставить расшевелиться. Но для этого она и сама должна была как-то созреть… «Я не хочу так взрослеть, мне для этого еще рано…» - бормотала девушка, чувствуя свою беспомощность: она совершенно запуталась.
- Может быть, я когда-нибудь стану такой, какая нужна ему… может, он когда-нибудь станет… но не сейчас.  Сейчас рано. Не нужно. Не стоит.
- Ты уверена, дочка? – Арина впервые за долгое время назвала ее дочкой, получилось у нее это машинально, как что-то само собой разумеющееся. Но так естественно, так легко, как никогда раньше.
- Я не его картина, мне надо выйти из рамок, освободиться, вырваться… мамочка, это так тяжело.
Арина молчала. Начиналось все как приключение. Лена смеялась, смотрела на солнце, болтала как заведенная о том, как ей не хватает развлечений в деревне – и вот как раз кавалер… А теперь она даже не может заплакать.
- Тяжело, дочка. Все тяжело.
Лева закончил портрет деревенской соседки. Звонки его прекратились. А вскоре уехал он сам.
Слишком поздно девушка спохватилась, вспомнив, что эту работу его она так и не видела. И остался в памяти только набросок – ощущение незавершенности. Как ни странно, ей оно было дорого – своей не доведенной до вершин мастерства, «обрывочной» ясностью и простотой.