ССС

Совершенство-Созерцатель-Суета

И вечно будет одинок,
Тот, непохожий на людей,
Кто ищёт тропы меж дорог
И истину среди камней.


Введение.
Передо мной чистый лист бумаги и я не в силах предположить, свои дальнейшие действия. Что это будет, свободный ли полёт мыслей или навязчивая фантазия – не знаю. Когда-то я уже писала введение, вступление к книге, которую так не написала,  возможно, эти строки ожидает та же участь. И издивательская ухмылка не сходит с моего лица, да - я смеюсь, смеюсь над собой и своей глупостью. Что-то внутри меня просто хочет выразить всё то, что думает, исцарапать в чувственном порыве синими закорючками белый лист бумаги, другая же часть меня, осознавая всю нелепость происходящего и грандиозность затеи, не может остаться равнодушной, но и помешать тоже не может. Опять я объята массовой болезнью, и с каждой строчкой всё больше и больше приближаюсь к серой, ненавистной всем толпе, на которую все так старательно пытаются быть похожими. Пишут все, дневники ли это, книги ли, подростковый энтузиазм свойственен к затеям подобного рода, творят, как могут, не упрекая себя в бездарности. Осмелюсь и я попробовать, идя на сделку со своей совестью.

Часть 1. Сновидения.

  Подземный город увлекал меня всё глубже и глубже в свои холодные, с сыроватым воздухом, наполненные эхом, пучины. Недвижим, я продолжал медленно плыть всё ниже и ниже, не отрывая глаз от высоких, арочных потолков, населённых необыкновенными существами. Казалось, с позолоченных сводов на меня смотрели тысячи глаз, были то очи херувима, или невинный взгляд ангелов, или зелёный огонь мифических зверей - все  они притягивали мои взор к себе, своим совершенством и загадочностью. Ещё чуть-чуть, казалось мне, и эти одухотворённые лица откроют мне какую-то зловещую тайну, только мне, только сейчас, стоит лишь только услышать их небесное пение и уловить легкий ветерок крыльев.
Я стоял как завороженный, вокруг меня разливалось людское море, своими волнами огибая мою окаменелую фигуру, до которой им не было никакого дела, только изредка, я ощущал нежные прикосновения, то были ловкие движения мошенников старательно искавших в моих карманах что-либо их интересующее. Море то разливалось, оставляя меня наедине с прекрасным храмом советского шика, то несло вперёд, волоча мои парализованные сказочной красотой ноги.
Совершенно потеряв чувство времени, я воодушевлённым истуканом, стоял под сводом с огромной, покрытой паутиной, проржавевшей от времени, люстрой, с высоты которой на меня лился сказочный рваный свет её полуразбитых, едва горящих ламп. Притязания воришек на мои карманы меня нисколько не отвлекали от постижения небесных тайн, для них я был совершенно гол – ни денег, ни документов,  ни, даже, часов. Я слабо понимал, где нахожусь, но мне казалось, что всё именно так, как должно быть.
Внезапно раздался душераздирающий женский крик, скрежет железа,  и ,нарастая, волна звуков, начала накрывать меня. « Под поезд…. Человек попал под поезд…!» Людской поток мигом сменил направление и через мгновение я был доставлен к месту происшествия. Тотчас придя в себя, я посмотрел на занимавший зевак объект, то была темная колея, из глубины которой раздавались вздохи…
Я взглянул на своего небесного ангелочка, « …убит… я убит…»-чётко прозвенело в моей голове, с золотистой высоты на меня смотрело бездушно намалеванное лицо с какой-то коварной улыбкой и неровно обвисшими крыльями… мои ноги легкими движениями несли меня в толпу, в поток… к серости, бренности… к людям…

***
 
…Опьяняющий запах горячего кофе, казалось, разносил по всему моему телу свою сказочную живительную силу. Я закрыл глаза и вдохнул полной грудью, что бы полностью ощутить её. Вся моя энергия, жизненная мощь моего молодого тела теснила моё сердце, то разливалась, заставляя кончики пальцев немного подёргиваться, то стремилась обратно, мягко опуская расслабленные руки, будто стремясь вырваться столбом света из моего земного тела в другие миры, земным непостижимые. Весь объятый негой я открыл глаза, и в полутумане на водной глади мне померещились какие-то ужасно притягательные черты, не в силах противиться своему любопытству, я приблизил своё лицо к ним. Образ тотчас стал боле четким и определённым. На меня пристально смотрели два черных глаза, немного раскосых, причём правый был немного меньше левого. Мой опьянённый разум и моё, склонное к фантазиям, романтическое воображение, уже дорисовывал образ моей незнакомки. Она бы молода, стройна и чертовски привлекательна, казалось, я где-то уже встречал её. Тёмные волнистые волосы нежно очерчивали милые, немного восточные черты её лица. Мой внутренний голос уже уверял меня, что это моя судьба и скоро этот сказочный полуоткрытый цветок на тоненькой ножке будет принадлежать мне. Не сопротивляясь, я полностью отдался своему видению. В моём воображении уже танцевал хоровод из картин нашего знакомства, прогулок, торжественных вечеров, я уже чувствовал, как в моём сердце разгорается непостижимо яркая и страстная любовь к моей таинственной незнакомке. Я вижу, как на легких своих ножках бежит она ко мне на встречу,… вижу, как она, со светящимися от счастья глазами , протягивает мне фужер с шампанским, искрящийся радужными цветами, подносит его к моим губам и нежно приговаривает, «пей, пламя нашей любви.. пей». Чувствую я, прикосновение холодного стекла, но вместо сладкого шампанского ощущаю я леденяще  горький, отрезвляющий, кофе…Её таинственный голос становится каким-то противно резким, он всё звонче и звонче, раздаётся в моей голове, и наконец смолкает… Тишина. Открываю глаза. Из чашки кофе на меня смотрят два моих ужасающе глупых глаза…  Пью холодный противный кофе до дна, лишь бы не видеть, не видеть … их…

* * *

Красное кровавое солнце клонилось к закату посреди усталого пыльного города. Стоял душный июль, и только в глубине аллей старого парка можно было насладиться приятной прохладой. Неспешно, размерив шаг, я медленно шёл между деревьев, оставляя позади себя шлейф из различных звуков, нарушавших тишину. Они выдавали моё присутствие, словно следы на песке, на ровной безмятежной глади.  Было ли это шуршание травы, или крики испуганных птиц, или звук моих шагов, гулом отдававшихся в зелёной тиши – всё это казалось, неуместным, варварским  вмешательством в вечернюю идиллию. Спокойствие и умиротворение было разлито в прохладном свежем воздухе, и с каждым вдохом всё больше и больше наполняло меня. Подобно первому человеку, я шёл по садам рая, отрешённый от мирских дел, я парил над реальностью, над иллюзиями обычной жизни. Проблемы, доселе занимавшие меня, теперь казались абсурдно нелепыми и даже глупыми. Я был один наедине с совершенством, и всё остальное не имело для меня ни малейшего значения. В полусне я плыл по аллее, не разбирая дороги, мне было всё равно куда идти, только бы это наслаждение не кончалось… И так, одухотворённый и очарованный я вскоре оказался на главной площади.
После свежего воздуха ветвистых троп меня резко овеяло сухим жжёным воздухом городских улиц. В нём было так много всего, что невозможно было сказать, что в нём действительно было. Шум дороги и запах бензина деликатно соседствовал с ароматом горелых пирожков, лавочки с которыми обычно переполняют подобные уголки земного рая, почему-то пахло растворителем и тёплым асфальтом, в общем, смешиваясь, все эти запахи и звуки придавали городскому воздуху ужасающую многогранность. Среди монотонного гула моё внимание привлёк отдалённый мужской голос, обладающий противно высокими нотами, но, тем не менее, успешно собравший вокруг себя толпу народа. Повинуясь своему любопытству, я медленно пошёл в его сторону.
Кругом то и дело сновали люди, подобно живому потоку они сменяли друг друга, когда одни уходили, волоча под мышкой что-то прямоугольное, завёрнутое в серую бумагу, обременённые, но счастливые - другие тот час занимали свободную нишу в толпе, полукругом обступая этого примечательного человека. Я подошёл ближе. Тот человек был торговцем и, будучи профессионалом своего дела, легко втюхивал уставшим, утомлённым после рабочего дня людям свой товар. Не жалея льстивых слов для своих вещиц и себя, он во всеуслышание заявлял, что несёт искусство в массы, что он уникален, и только здесь и сейчас он откроет тайны совершенства серому безликому народу. По-видимому, этот человек называл искусством ту мазню в разношерстных рамах, развешанную у него за спиной. То были изображения женщин, малиново-розовых со светло-зелёными ногами, в различных неуклюжих и неприличных позах, на каком-то грязно-сиреневом фоне. Казалось, что ещё чуть-чуть и эта поросячья Елена вывалится из своего обрамления. Рамы же являли собой воплощение уважения к данному предмету искусства, и так как сюжет картин был примерно одинаков и неясен, покупатели увлеченно выбирали раму покрасивее и счастливые, переполненные гордостью за свою любовь к искусству, расставаясь с только что заработанными деньгами, тащили свою бесценную ношу. Купленные картины тот час заменялись на новые, не уступающие прежним в шике и праздности. Картины не кончались, и народ не расходился, машина наращивала свои обороты, они продавали всё больше и больше, всё лучше и лучше…
Я вышел из толпы, пошатываясь, стена из рам, посредине каждой из которых красовались два криво намалёванных зловещих глаза, звероподобных женщин, произвела на меня неизгладимое впечатление. Я вынужден был сесть, на скамейку неподалёку, а за моей спиной дьявольская машина продолжала делать деньги на своих благих целях. Немного придя в себя я посмотрел вокруг. Неподалёку от моего временного пристанища я заметил человека, в серой помятой одежде с деревянным, потрескавшимся ящичком, который, по-видимому,  был когда-то покрыт лаком, ныне облупившимся. Приняв его за нищего, я лёгким движением нащупал пару монет в своём кармане и подошёл к нему, протягивая их в раскрытой ладони. Человек смутился, плавным, статным, уверенным жестом отказавшись от моих подаяний, он болезненно улыбнулся. Я спросил его : «Кто ты?». «Художник,- ответил он, - плохой…художник…». Но его глаза сверкнули каким-то таинственным светом, полным гордости и жизненной силы, казалось, они хранили тайну, чего-то безумно высокого, совершенного и непостижимого…

* * *

Я очнулся от нарастающего шума приближающегося поезда. Ёкнуло сердце. Я ждал. Я был болен. Душевно болен. Какая то неведомая отрава пожирала меня изнутри, казалось я хожу по кругу, и сейчас я был на дне той самой ямы, из которой два года назад смог выбраться. Я лежал посреди заснеженной железной дороги и ждал чуда. Того чуда, того душевного воскрешения, что ждёт человек в конце своего пути. Но жизнь, как железная дорога – колея с горизонтальными ступенями, она не ведет ни вниз, ни вверх, это просто дорога от А. до Б.. Мы же, страждущие безумцы, переполненные бессмысленной храбрости, ползём по ней, впиваясь измученными костлявыми пальцами в замёрзшие шпалы, как черви извиваясь от холода, стремимся в светлое будущее, в небесный рай, обещанный нам, голодным смертным, за страдания каким-то пузатым, с красной круглой масленой рожей, попом. А ради чего? Вот лежу я на рельсах в беспамятстве и жду священного поезда времени. Слабак,  слизняк, устал идти в никуда, опустил руки… а идти то больше некуда! …Снег идёт. Из туманного неба, как мука из сита, летит, валится, кружится бесполезная вата чьих-то замерзших слёз. Кто вы, голоса, не дающие мне спать? Кто вы таинственные отблески луны? Я ненавижу вас за то, что вы прекрасны, но я не знаю так ли это есть…  Свет, шуршание колёс, я знаю, ты идёшь за мной. Опять теряю сознание. Передо мной картины моего прошлого, счастливые утопические картины сюрреализма… это ложь! этого не было! Я придумал себе прошлое, я придумал себе жизнь, что б было чем жить и за что бороться, но я слишком запутался. То, что когда-то было лекарством от боли, теперь превратилось в морфий, высасывающий из меня последние жизненные соки. Во мне жило два совершенно разных человека, старательно пытающихся придушить друг друга… я знаю это чувство, я уже был им болен. А между тем маленький огонёк трепещущей свечечки надежды всё тает во мгле, и горькой копотью отдаётся в сердце. Обрывки воспоминаний вертятся в моей голове. Твои глаза, переполненные любовью и состраданием, слёзы тушившие пожар моего сердца и руки, бережно выносящие мое измученное тело из рухнувшего дома иллюзий. И сейчас при одном только воспоминании о тебе мне становится теплее и болезненно слабая улыбка расплывается на моём лице. Я люблю тебя, просто за то, что ты есть, но не могу простить себе боль, которую я тебе доставляю. Поэтому я здесь. Жду чуда. Размазня, с трагически распахнутыми глазами. Я чувствую приближение поезда… это не конец. Это - начало.

P.S.
 Такое странное чувство, будто трагедия, терзавшая мою душу в течении долгого времени уместилась на половинке альбомного листа. Чувство ничтожности и незначительности … А если уменьшить шрифт? Или взять лист побольше? Выходит, все наши переживания в своём основании, фундаменте содержат какой-то незначительный пустяк, искорку, пунктик, маленький страх, который попав в шаткую душевную конституцию пускает корни и пожаром разрастается в манию, разрушая всё прежнее, устоявшееся, и в итоге приводит к краху рассудка и, как следствие нормальной жизни. А всё, из-за какого то зернышка сомнения… из-за неуверенности в своих силах, порождающей готовность ко всему самому худшему и мысленной установки на провал. Таков человек, разумен и импульсивен, объятый чувствами он теряет рассудок, но в эмоциях - жизнь, и уж лучше умирать живым, чем жить наполовину мёртвым.

* * *
Мы стояли на крыше,
С неба летел грязный снег,
Падал, кружился, всё выше
В небо летел человек.
Мы сверху кидали в сугробы,
Мохнатые  перья едва,
От рук, убегая без злобы,
Летели от нас кружева.
Мы вечность стояли на крыше,
Другие мы были внизу.
Мы мерзли, ругались.
Мы- свыше смеялись
 над теми,  внизу

Это был сон. Горький холодный сон. Страшно пронзительный - то ли он отображал действительность, то ли напоминал о том, что не принято было говорить. В любом случае он – был.
Шёл снег. Огромный грязный снег. Я была маленькой девочкой, ведущей большого грустного льва на длинной красной ленте. Непохожие на остальных, мы просто шли  в бездну, необъятную снежную бездну. На нас смотрели люди, они показывали пальцем. « Зачем? зачем,- говорили они- зачем она ведет его? Почему он идёт за ней?». Маленькой девочке не было до них никакого дела:  она шла босиком по холодному пуху, держа в руках конец ленты, цвета крови. Её сердце разрывалось от боли и жалости. Он был настолько грустный и подавленный, что ей казалось, что она огорчает его. Её прихоти, её детские шалости, её глаза, переполненные жизнью – всё это доставляет ему боль. Он шёл с поникшей головой, не поднимая глаз, красная лента, завязанная бантиком на его шее , приминала его пушистую гриву. Он шёл как на казнь, при этом, стоило ему остановиться , или же ей идти чуть быстрее, и бант непременно развязался бы, и больше бы их ничего не связывало. Но он шёл, подобно голодной собаке он шёл за ней в бездну. Её терзала боль за боль. Она пробовала развязать ленту и заставить его жить собственной свободой, но и без ленты он всё равно шёл за ней, только становился ещё печальнее и несчастнее. Так они и шли в бездну, поражённые болью и отчаянием, по мокрому снегу на пустынной мостовой.



Часть 2. Истории.
  Тоненький яркий луч утреннего солнца пробивался через завешенные окна и игривым ручейком скользил по усталым рукам художника, заставляя капли золотой краски блестеть подобно маленьким солнцам. «Уже утро»- подумал Бертольд и отложил кисти в сторону. На мольберте в бликах разгорающегося солнце сияла святая Троица; стоящие поодаль образа и иконы, пахнущие ацетоном и масляной краской, разливали тёплый золотистый свет по тёмным углам пыльной мастерской. Бертольд был церковным художником и этим зарабатывал себе на хлеб, он рисовал то, во что свято верил, и никогда не задумывался почему. Он никогда не думал о том, почему у Марии карие глаза, одинаково бездушные, немного туманные и безучастные, ему не было дела до формы её руки, или до оливковой ветви, встречающей Христа. Каждый вечер он начинал свою рутинную работу, линия за линией выводя блаженные лики в нескольких экземплярах, так что к утру они смотрели на него десятком усталых одинаковых глаз. То была его работа, его жизнь. Шаг за шагом, год за годом, приближался он к тому святому времени, когда ,собрав весь свой жизненный багаж, можно смело отправляться в рай.
  Но тот день был каким-то особенным, с утра Бертольда преследовало ощущение того, что сегодня произойдёт что-то важное, будет ли это приглашение на работу, или хорошая выручка- он не знал, но предусмотрительно одел свой самый лучший костюм и, завернув едва высохшие образа в газетную бумагу, отправился на ярмарку. Все картины разошлись за несколько часов. Счастливый, весело звеня монетами, он отправился прогуляться по высушенным палящим солнцем улицам. Он шёл, немного припрыгивая, и улыбаясь молодым девушкам, проходящим мимо, красуясь собой в зеркальных витринах, он ждал подарка судьбы, и хотел преподнести себя ей в самом лучшем виде. Солнце клонилось к горизонту, кровавыми волнами расползались огоньки заката, на пути Бертольда попадались всё более узкие и бедные улицы, здесь не было ни роскоши магазинных вывесок, ни красивых резных ставней, были только облезлые деревянные дома да дорога, покрытая пылью. На краю этой дороги он заметил старушку, со старым, замасленным образком, просившую милостыни. Образок сразу привлёк внимание Бертольда, не смотря на свою ветхость, на нём четко проступали черты, так знакомых Бертольду лиц, но наделённые какой то неведомой силой, таинством, доселе ему незнакомым. Он хотел купить у старушки икону, но какую бы цену он не предлагал, она не соглашалась. « Продай её мне. Я нарисую точно такую же, я подарю её тебе, хочешь, я нарисую две, совершенно новые, для тебя, в красивых крепких рамах..»,- безуспешно уговаривал нищенку Бертольд, она не соглашалась. «Не художник рисует икону, бог ведёт его…»,- сказала она, собрала свои вещи и удалилась. Уже темнело, как безумец, Бертольд ходил по пустынному городу, неведомая боль терзала его сердце, казалось, это болезнь, поразившая его давно, но проявившаяся только сейчас. Он шёл, не разбирая дороги. Он сел, продолжая смотреть в темноту. Горькое осознание своего несовершенства, бездушности своих картин, раскаяние наполнило его душу. Он обманывал людей: они молились его фальшивкам, просили помощи, защиты, а деревянные рамы не помогали, да и не могли помочь, потому что он, именно он, треклятый художник, сделал их такими. « господи, -взмолился он,- дай мне сил, пошли мне свет, веди меня..! я буду идти за тобой, до конца своих дней, не отступлюсь… и не сойду я с этого места, пока не получу ответа…» Как сумасшедший он безмолвно шевелил губами, устремляя свой взор в темноту. И вдруг из темноты, бледным ликом проявились прекрасные черты женского лица. « Мария…»,- охнул Бертольд и потерял сознание.
Он очнулся с первыми лучами солнца, никогда он ещё так не радовался утру. Сжигаемый таинственным пламенем своего сердца он поспешил в мастерскую и начал творить. С того дня всё было по-другому. В образах появился тот огонёк, та сила, распирающая сердце Бертольда, он дарил её всем своим работам, и со всех них на него смотрел благодарно-воодушевлённый лик, явившийся ему в ту ночь. История про озарение сделала художнику отличную рекламу, он стал зарабатывать ещё больше, получил признание общественности. Он стал чаще бывать в высшем свете, в клубах, посещать званые вечера. Однажды, во время ужина в одном из ресторанов за столиком у окна он увидел Её…
Она была в лёгком платье цвета неба, загорелая, жизнерадостная, полная сил… Да, это была именно она, та, которую он видел в ту роковую ночь. Земной женщиной небесной красоты она, опьянённая вином, громко смеялась и с аппетитом расчленяла  ножичком свежеприготовленную отбивную. Медленной отравой разочарование и ужас расползался по телу Бертольда.  «Может, я ошибаюсь ,»- подумал он, и поспешил подойти к ней. О нет, мой несчастный художник, это была та, которую ты молил о вдохновении, та ,которая кротко смотрела с твоих лучших картин. Её завали Силеной, рождённая в обычной бедной семье она не умела даже писать, готовила, как и шила, она отвратительно, и вынужденная хоть как-то существовать она продавала свою красоту. Это было убийственно для Бертольда, осознать, что его ангел, его Мадонна, его небесный образ – обычная земная женщина, даже более чем земная. Но всё же, пленённый ей телом, он прощал ей это. Он рисовал её; рисовал с неё , как прежде, Марию, её черты были в лице Иисуса, её руки он подарил Гавриилу , её тело было у Евы, и оно же было у грешниц в преисподней. Она была везде. Силене не было дело до мазни Бертольда, он платил- она позировала, он творил- она спала… Однажды уснув здоровым, он проснулся поражённый старой холерой, давно терзавшей его сердце. Разочарование в себе, горькое разочарование в окружающем мире, овладевало его рассудком… «Господи… за что!? Ответь, прошу тебя… за что!?»,- вскочив, вскричал Бертольд и тот час, опустился на колени и тихим робким голосом ответил себе:  «За то, что тебя нет. Господи, тебя нет… Тебя придумали маратели подобно мне, ищущие заработка, придумали пузатые попы, желающие править… тебя светлого просто придумали, грязные серые люди… А если бы ты был, не было бы этой грязи, не было бы голода и несчастья, и душу бы не продавали, и некому было бы её купить… но тебя нет!»… Подвластный порыву горькой злости он начал бросать свои картины, свои фальшивки, в камин, в огонь. Их было так много, таких одинаковых, что они не помещались в него и тогда, теряющий силы Бертольд взвалил их огромной кучей перед камином… огонь бушевал, раму за рамой пожирало пламя, перекидывалось на стены и на ковёр, занялся книжный шкаф и заполыхали шторы… Бертольд сидел на полу и , подобно рёбёнку, плакал , задыхаясь от слёз и дыма… «тебя нет,- шептал он, - нет!»

* * *

 День странный, будто не с той ноги встал. Не выспался. Ночью спать не давали: в подъезде кричали, потом визжали, потом снова кричали, потом стреляли и хрюкали. Голова болит. Утром вышел на лестницу. Уборщица кровь по ступенькам размазывает, тряпка чёрная чёрная, водица тухлая вонючая. Размазывает и дьявольски приговаривает : «Топчут тут, а я убирай. Проходите, проходите, убирайтесь к чёрту ,по добру по здоровью». Унёс ноги, хоть и не руки, а в крови пачкать не хочется.  На улице – дохлая жизнь. Свет глаза режет. Больно. Иду щурясь. Сопротивляюсь. На встречу - мне люди. Слышу обрывки разговоров. Ничего не понимаю: Наркоманы… Достоевский… Ветераны… Катаракта.. Проститутки, сыр и масло... Ниичего не понимаю. Голова болит. Иду вдоль дороги. Люди улыбаются и пальцем показывают. Радует, что не на меня. Смотрю, куда показали – запорожец едет, зёлёненький такой, гроб на крыше везёт. Весело. Умер кто-то. Иду дальше. Из магазина счастливые люди с огромными коробками выскакивают. Все завидуют. Всем любопытно. Никто не знает, что внутри. Даже счастливые люди. Иду дальше. Сел в парке на лавочку, глаза закрыл. Хорошо. Слышу задыхается кто-то. Рядом девочка плачет. Говорю ей «Не плачь. Всё хорошо будет.» и конфетку протягиваю. Девочка хриплым басом отвечает : « Покурить не найдётся!? А то с похмела голова болит…» . Наверное, всё будет хорошо…  жую конфетку... Не верю, но надеюсь. Солнышко кругом. Напротив монах в карты с ментами играет. Хорошо играет. Только и успевают расписные пальцы кольцами позвякивать, да денежки пересчитывать. Иду дальше. Маленькие человечки памятник «общему делу открывают». Маленькие такие,сопливенькие. Как муравьи навалились и открыли. Как рассмотрели поближе- смутились и разбежались. Ничего не понимаю.  Голова болит. Вернулся домой. На лестнице надпись: «Кто кровь прольёт- того убью. Уборщица.» Ох уж эти русские женщины…Лёг спать. Не уснуть. Одиноко. Смотрю в потолок: тараканы к соседям уходят. У них праздник. Музыка играет . Поминки. Штукатурка сыплется -чечётку отбивают. Не пойму я этих людей, сегодня плачут – завтра праздник… Голова болит! 


* * *
Это был день, похожий на тысячи до него прожитых. Серый, скучный, предсказуемый…
Каждый день я пытался сбежать от подавляющей весёлой и беззаботной жизни меня окружавшей, от ненужных целей и бесполезных разговоров, от гула бесконечных глупостей, издёвок, провокаций, лживых слов и человеческих масок. Обычно я скрывался под горами книг, служивших укрытием от светившей в окна жизни и единственным собеседником , с которым было о чём разговаривать. В Тот день меня какими-то невидимыми силами тянуло на улицу…к этому вечному празднику жизни. Избегая людей, я был рад приближающемуся дождю и пустынным улицам,  неспешно накинув плащ, я вышел на улицу. Мои ноги медленно, но верно вели меня к бескрайнему простору и спокойствию. По дороге меня занимали то печальные ветви берёз, плавно плывшие по воздуху, то маленькие ручейки, торопливо спешившие слиться воедино, то птицы , важно вышагивающие по тротуару, они занимали меня, но стоило потерять их из виду, я тот час забывал о них. От этого безразличного созерцательного транса меня пробудил порыв холодного ветра и жалобный визг чаек. Я остановился и поднял глаза. Передо мной была бескрайняя колышущаяся бездна. Чёрно-синее небо распластавшись лежало на чернеющей воде, казалось прогнувшийся под его натиском. Белые чайки, словно белые влаги сдающихся, взволнованно и хаотично рассекали бездну, будто каждым отчаянным криком желали пронзить её. Мир замер, ожидая бури. Внезапный порыв ветра оживил мои ноги, и, сами не знаю куда, они повели меня по заброшенным улицам, прочь от грозного затаившегося сражения. Я видел дома с разбитыми стёклами, заброшенные сады и забытые тропинки. Казалось, будто жизнь покинула этот край. Холодно, сыро, одиноко. Я был одинок среди людей, и не мог понять то ли я оставил их, то ли они меня предали. Всюду сквозило разочарованием, лишь из некоторых окон на меня лукаво смотрели коты. Чёрные, гордые коты были повсюду. Чувства подступали к моему горлу. Слезы выступали на глазах. Не помня себя я крикнул, с неизвестно откуда взявшейся силой, «за что!?» и побежал не огладываясь прочь от этих покинутых домов. Послышался медленно нарастающий гул, который усиливался с каждым мгновением. Мне, казалось, что этот раскатистый голос сказал мне «стой!», притом это «й» продолжало звенеть в моей голове.
Не в силах что либо понять, я начал оглядываться. Я увидел девушку, сидевшую на крыльце заброшенного дома и ,казалось, кого-то искала, нервно оглядываясь по сторонам. Неужели она это тоже слышала? Последовали ещё один накат гула, а затем ещё один. Это были колокола, они звонили к вечерне. «Я был расстроен и  мне послышалось,» -говорил я себе, - «а девушка, она ведь тоже слышала...», не знаю почему , но я был уверен что именно эта незнакомка является разгадкой мой проблемы. Я подошёл к Ней. Подняв на меня блестящие , то ли от недавних слёз,  то ли от ещё собиравшихся, глаза, в которых отражалось небо и разбитые стёкла, Она улыбнулась. В её улыбке было что-то болезненное и отторгающее, как у обречённого , которому разрешили выбрать дату смерти. Я сделал шаг назад и отвернулся. Что-то колкое прокололо моё сердце, я понял , что я не один, не единственный человек ,бегущий от  рутины и не понимающий себя.  Она как я. Я не мог идти дальше. Я должен быть с Ней. Я сел рядом, не глядя на Неё, по моим щекам пробежали капли. Может это был дождь, может слёзы. Накрапывало, зелень шумя покрывалась свежим глянцем. Сверкали молнии, несбывшимися мечтами, с каждым раскатом грома сжималось сердце, с боевыми криками чаек сливались крики души… шла борьба, между светлым будущим и пасмурным настоящим. Было холодно, но сидя рядом с Ней, я чувствовал тепло разливающееся от сердца по моему телу –«я не один». Мы сидели молча, мне казалось у Неё нет имени, но я точно знал, что она понимает меня. Кругом разливалась жизнь. Дома, казавшиеся мне покинутыми, были переполнены жизнью, тысячи паучков, букашек, птиц, кошек , котов… все они жили там. Среди засохших, скрючившихся деревьев цвели яблони, в воздухе был разлит аромат черёмухи… пахло надеждой. Дождь  утихал, последние рассеянные капли смачивали шуршащую блестящую зелень. Она встала и ,жестом позвав за собой, поплыла по влажной траве, боясь потерять Её я поспешил за ней. Вскоре я снова увидел, столь поразившую меня бездну, только теперь она медленно и спокойно покачивалась, разливая голубые полосы по ультрамариновому небу, пробивалось солнце. Она стояла почти у самой воды, раскинув руки, будто желая улететь. Сквозь плотную завесу прорывалось солнце, и его первый луч ослепил меня.
Она  исчезала в солнце. Она растворялась в нём, свободная и не похожая на других. «Я потерял Её.. потерял.. навсегда!?»- крутилось в моей голове, и на сердце снова стало холодно. Но внезапный, ещё более яркий и горячий луч солнца, осушив невольные слёзы , вернул эту теплоту. Словно воскрешённый я летел по пустынным улицам , изредка встречая нищих прохожих, нищих не от недостатка , а от великого соблазна избытка отуманивающего чувства. Несчастные люди… они ищут жизни в своих поступках, а жизнь разлита вокруг, а они не замечают её… игнорируют, пропускают, топчут… в моей душе расцветало не эгоистичное бесполезное отрицание, а тонкое , ещё не окрепшее, ранимое желание жить… Это был день, похожий на тысячу предыдущих, но именно в этот день я нашёл себя….

Часть 3.

Он замер. На его лице была маска никогда не известного Путнику человека, переполненная глубочайшим пренебрежением ко всему живому.
- Итак, - продолжил он,- предположим, что человек способен изменить свою судьбу. Таким образом, нет никакой предопределённости , и вся наша жизнь лишь последовательность случайностей. Но, согласись, если бы все люди в основе своих поступков содержали только ежеминутное желание, то всё человечество было бы обречено. Точнее никогда бы не развивалось, а может , даже и не существовало. Осмелюсь предположить, что существует некий вселенский разум, центр управления, который  определяет в каком направлении должно развиваться наше человечество. И осуществляет свой курс он посредством предопределения жизненного пути некоторых индивидов. Так он подталкивает цивилизацию в нужное русло, оставляя жизненный  выбор остальных масс на их собственное усмотрение.
- То есть , ты хочешь сказать, что есть избранные люди, обречённые на славу и успех?
- Избранные? Скорее, обречённые. И не на успех. Слава – временное индивидуальное явление, совершенно бесполезное для цивилизации. Я считаю, что есть люди, конечный пункт назначения которых не зависит от дорог, которые они выбирают. Их жизнь – это путь от А до Б, и какими бы дебрями они туда не шли, они всё равно там окажутся.
Путник растерялся. Ему было бы проще поверить или в полную предопределённость или в полное её отсутствие, но Странник был непреклонен.
- ну назови мне любого человека, определившего на многие годы развитие человечества.
- Иисус!- гордо выпалил Путник и тут же смутился. То, что судьба Иисуса была определена, сейчас показалось ему отвратительно ясным . Немного помолчав, он тихо сказал – Иуда.
- А если не он, то кто? Только предательство и казнь невинного человека могли перевернуть устои того времени. История, как известно, любит кровь. Быть может он и не хотел его оклеветать, но он просто был должен это сделать…
Палящее раскалённое солнце клонилось к закату. Случайные знакомые молча сидели на камне в тумане дорожной пыли. Говорить им не хотелось, один слишком не любил жизнь, другой был слишком расстроен…

* * *
 
Я поднял голову. На меня задумчиво посмотрели два зеленоватых глаза.
-кто ты? – спросил я.
- ты. – с издёвкой ответили глаза и улыбнулись.
- а кто я? – неуверенно проворчал я, немного растерявшись от этого обескураживающего взгляда.
- ты- никто. Я –всё! – коварно ответили глаза и сладостно засветились.
-почему?
-ты жалок. Ты даже не знаешь кто ты. Идёшь куда ветер дует. Ты слаб, ты бесполезен. Что ты делаешь целыми днями?
-учусь… работаю… пишу, наконец! – вскричал я.
- успокойся,- ответили глаза,- всё что ты делаешь – не нужно. И ,кроме этого , ещё и вредоносно.
В глубине души я чувствовал, что эти хитрые глаза не врут. Я и сам думал о ненужности своей жизни, но сейчас меня это совершенно обескуражило, и я смутился.
- твоя работа, твоя карьера, о, несчастный писака, убийственна. Твои стихи чудовищны. Но ты не только не перестаёшь их писать, но и продолжаешь делать на этом деньги. Ты продаёшь свою бездарность. Твоя учёба – бесконечное желание овладеть заветной корочкой, которая позволит тебе грести больше денег… А твои газетные статьи? Как дорого ты продал свою душу?
Мне было больно это слышать. Больно от того, что они были правы…. Безгранично отвратительно правы. Я знал это и до них, но только ничего не мог с собой сделать.
Я хотел сказать что-то в свою защиту, но глаза перебили меня.
-не оправдывайся! Ты – никто! Ты просто человек, жалкий, живой человек…
А я – твоя душа…

За окном жалобно догорал уходящий день, и печальные зелёные глаза медленно  гасли в потемневших стёклах.

Эпилог.
Ну, вот и всё, этот конец – своеобразное начало чего то нового, необычного и ранее мне не знакомого. Разорван синими закорючками ни один десяток белоснежных листов, и многих других ожидает подобная участь. Подростковый максимализм. Да, да, он самый. Я знаю, что-то обязательно будет впереди, а что – никому не известно.

P.p.s.
Это был сон. Холодный колкий сон. Чем то безумно похожий на грустный и горький, который был ранее. Он напоминал то,  о чём не хотелось думать, и чего ужасно не хотелось вспоминать.
Сквозь тучи серого неба падал чёрный мохнатый снег на песчаную, высушенную дотла дорогу. По ней шла слепая седая девочка и безгривый лев. Он, как тень потерянно крался сзади, он боялся помешать ей. Его лапы тихо хрустели грязным снегом. Она безумная шла , поддавшись зову своего сердца в неизвестную даль, в которой они оба были счастливы. Безмолвно и покорно всю свою жизнь он плёлся сзади существа, которого непомерно любил , и всю свою жизнь она искала дорогу в забытое прошлое, постоянно оказываясь в настоящем.