Движение, отрывки

1.
…И вот воры потащили Француза к печке – сжигать живьём– а он вдруг вырвался, сел на землю, по-турецки скрестил ноги и глядя прямо на них очень серьёзно громким голосом запел – «Предо мной, как икона, МАМА, вся запретная зона, МАМА…», делая на «мама» ударение, так что получалось «мАммма». Пел проникновенно и мужественно, ничуть не страшась страшного крематория, до которого было метра два, два с половиной, от силы три.

И его отпустили. И больше не трогали все пять лет.

2.
Француз – кличку эту, или, как было принято тогда говорить, «погоняло», дали ему за то, что он любил Париж. Жил он в коммунальной квартире на Арбате, вместе с – мы не знали, как это назвать, разведённой тёщей своей жены, которая, постоянно обманывая его – смеялись все пацаны, а Отец даже хотел поехать в Шереметьево её замочить, «за братишку» - и в конце концов умотала. Именно туда. Поехала она по туристическому приглашению, с большим трудом, потом и кроватью заработав себе заграничный паспорт в Перовском ОВИРе, и не вернулась. Там она тоже под кого-то легла, и через месяц, наняв адвоката, уже спокойно работала на парижском отделении «Радио Свобода». Язык у неё был хороший, и в прямом и в переносном смысле, и она жила тоже – х о р о ш о. За тем и поехала. Звали её Инна, отец у неё был начальник одного их крупных портов где-то на Чёрном море, и выйдя замуж за Француза, она заставила его выписаться из родного Коптева и переехать с ней на Арбат.

Коптевские были против.

- Зачем это тебе надо, Француз! – кричал огромный Бита, - тя там похерят мажоры, живи здесь. Там один Акуджава, зарывает виноградную косточку в землю. И ещё – коммуняки, красные косынки, пролетарии, мать их.

Бита в сердцах ударил тяжёлым кулаком по стволу дерева недалеко от знаменитых прудов и сплюнул на землю.

- Ну хотя бы всё время ствол с собой носи. А то «комиссары в пыльных шлемах» тебя нахлобучат.

Но Француз переехал, и зря. Инна его не любила. И сел он именно из-за неё.

Француз всегда носил с собой ствол, Бите незачем было ему напоминать. Носил его мастерски, привычно, так, что только иногда высокие и всегда немного пьяные югославы в гостинице «Белград-2» говорили его товарищам – «Скажите вашему другу, чтобы куртку поправил». Там ещё часто бывали грузины, которых Француз почему-то презирал и называл «джоржики», от английского слова «Georgia», то есть «Грузия». Армян же почему-то уважал, почти как евреев, и именно с Ахпером они тогда и поставили на уши находящийся на Арбате грузинский культурный центр. Назывался он «Воды Логидзе».

Француз часто ходил туда, как он говорил -«отпиваться пепси» - после тяжёлых – и трудных – пацанских застолий. Туда же ходила и его красивая - и потому, "чужая" - жена, и конечно, всегда не одна.

В тот вечер Ахпер заехал за ним на своём знаменитом «Кадиллаке», чтобы отвезти его «отпиться». Можно было не заезжать – это было всего триста метров от дома Француза, но на Кавказе так не принято. Не по-царски. Кроме того, Ахперу очень нравилось, что у него есть друг, который живёт «НА АРБАТЕ». Для Ахпера это звучало почти так же, как «На Манхэттене». Девочкам, которых он так легко снимал из-за своей героической брутальной кавказской внешности, он после первой порции долмы где-нибудь на севере Москвы, или на юге, всегда говорил две фразы – «У меня есть друг, который живёт на Арбате.» И если они не понимали, просил повторить. Вращая и закатывая глаза, он рычал – «Повтори, где живёт мой друг, слышишь, повтори!..». И другую – «У тебя подружка есть?!»

Не прошло это у него только один раз, когда он случайно познакомился с ингушкой Фатимой, в «Садко Аркаде» в очереди за устрицами – устрицы были тогда в столице ещё редкость, и Ахпер, узнав, что их надо есть сырыми, сначала долго и по-армянски ругался, видимо, грязно, а потом, из гордости поехал их искать.
«Я их никогда есть не буду, ара, клянусь, - сказал он пацанам, - но если вы их едите, я из принципа съем их больше всех.»
Ингушка Фатима на слово «Арбат» не прореагировала никак – дядя её, и отец, уже долгое время жили в Лондоне, откуда она в тот вечер прилетела и сама, а когда Ахпер начал вращать глазами и объяснять ей, что он - «коммерсант», весьма невозмутимо ответила ему – «Вы – бандит. Но я не боюсь. У меня – папа. И если надо, он вас всех на этом Арбате за ноги повесит.»
И пока потерявший дар речи Ахпер давился устрицей, которую он жевал одновременно с монологом про успешную коммерцию, легко и грациозно вышла во двор «Аркады», села в свой двухместный открытый «Ferrari» и укатила. Тогда в Москве этих машин было только две. Ахпер успел только закричать ей вслед – «Я тебя убью, мамой клянусь!» Про папу ничего плохого он сказать не успел, и, возможно, что хорошо.

Инна Француза обманывала, открыто признаваясь в своих изменах, даже не вуалируя их, и объясняя несчастному мужу, что телом – это не измена, измена – это душой. Как-то, оставшись с ней один на один, Отец усадил её на табуретку посреди её арбатской кухни с крутой и модной по тем временам н а с т о я щ е й газовой колонкой, и сказал:

- Инна, ты хищница. Зачем тебе Француз нужен?

На что желтоволосая и голубоглазая северянка только засмеялась и провела длинным ухоженным, но на западный манер не наманикюренным ногтем Отцу по татуированному плечу, на котором были выколоты купола. Отец выматерился и ушёл к ребятам, пить водку "Smirnoff".С алкогольного балкона был хорошо виден арбатский церковный двор.

- Не, - сказал «папа», качая большой бритой головой. – Не имею права. За долги, или так, ещё туда-сюда. А тут личное. Так что, Француз, со своими родственниками ты разбирайся сам. Что он имел в виду, поняли все.

Но у Ахпера душа за товарища всё же болела, и он наказывал Инну, как мог – колол у ночных клубов колёса её «Чирока», купленного, кстати когда-то Отцом Французу, неожиданно атаковал через несколько дней в подъезде её случайных кавалеров, предварительно выследив их, а потом,«пристебавшись»,бросая прогибом на немягкий московский зимний асфальт, идя за ней по улице и матеря на всех кавказских языках и всё такое. Но ей это было до фонаря и к своей цели – стать иностранкой – она шла мёртво, днём уча языки, а по ночам – «работая». «Чёрных» она не любила, и, возможно, выходки «армяна» только служили ей своеобразным «катализатором жизни», которую она, напротив, любила, и очень крепко.

Француз пил и грабил – вызывался на самые трудные «работы», ездил на совсем ненужные стрелки, со всякой босотой, пререкался с ментами по поводу и без в метро и на улице, «забывал себя» и Инну. На вопрос Лешего, да и всей остальной братвы, почему он «не разведётся», сжав губы, мычал – «Я её люблю». После той самой вечерней реплики Бати, однако, серьёзно сделать никто ничего не мог. Да и не собирался. «Даже способному чиновнику трудно разобраться в чужих семейных делах», так китайцы говорят. Мудрые они всё-таки.

Потом Отец после одной очень серьёзной и совершенно неудачной «стрелы» с ребятами с Урала – говорили, что они всех рубят т о п о р и к а м и – что Лешего, кстати, совершенно не испугало, он сказал – "О, нормально. Значит, мне будет даже легче!" – сказал Французу:

- Знаешь, никто, даже я, не может тебе сказать, что тебе делать. Нет способа. Решай сам. Жадность, гнев, неведение достигают определённой высокой концентрации, только тогда возможно обрести человеческое рождение в форме женщины.

И Француз – решал.

3.
- Мне очень трудно, - сказал Студент. Потом помолчал и добавил, - Здесь. Это невероятно тяжело – бороться с хорошим в самом себе, внутри себя, каждый день. По кускам отрывать себя от того хорошего, что есть внутри, от своей середины. Это очень больно. Физически. Как мы кого-нибудь нахлобучим, деньги привезём, поделим, я всегда больной. Поэтому меня Француз спросил, что я, наркоман, что ли. А я вообще не двигаюсь. У меня руки трясутся, потому что перед стрелками уже всю энергию на борьбу с собой потратил. Как приезжаю, сил нет ни с кем тереть. И кто меня только поддерживает на них, наверное, Дьявол. Я каждый день хочу замочить себя. Ну, пулю в башку, или таблеток наглотаться, или прыгнуть, а можно и в петлю. Лучше б я умер.

- Ну и чё ты тогда с нами двигаешься? – сказал Бита. – Оставляй долю, выходи из движения, становись лохом. И сиди там вместе с ними, терпи, унижайся. Ради царствия небесного. И духовного восхождения. Женись, хавай эту жизнь, и води, как лох. Детей в детский сад. И никаких проблем. Ни невозвратных кредитов, ни ночных звонков. Проживешь тыщу лет и будешь счастлив. А то, что ты живой, пока, так это решаемый вопрос.

- А как? – Студент чиркнул пистолетом, прикурил. Зажигалка была сделана на зоне, да так, что от пээма почти не отличишь. – Мне же тогда придётся принять условия жизненных традиций. Делать, как говорит отец, улыбаться, как говорит мать, оставить себя, смиряться. И когда будет какая-то несправедливость, не поднимать головы. Ради того, чтобы в том мире оставаться. Я же зубы себе скрошу, в муку. Если я никого не трогаю и мне плохо, а меня другие в это время прикалывают, я хочу убить. И что делать? А работа? Начальник скажет – «туда-сюда». И что, бегать? Вот они говорят – мы хуже всех – людей хлопаем. Да, наверное. А скольких убило мещанство? Это как? Просто обычные испуганные люди у телевизора, когда, если у тебя разворочены кишки и ты будешь звонить им в дверь, просто её тебе н е  о т к р о ю т. "Тихие добрые люди". Я хоть и сплю на «работе» от усталости от борьбы с самим собой, но не трус. А этим вообще всё до фонаря – моя хата с краю. И нацисты так к власти пришли, и Лёня Брежнев висел с бровями, а они на партсобраниях всё тянули руки, дотянулись.

Он затянулся, вобрал дым в лёгкие и задержал. – Один есть на свете хороший политик. Это Далай-Лама. Ездит туда-сюда, борется за мир. Но он далеко. А у нас, Француз, половине бы коммерсантов руку пожать, поблагодарить их за труд, а мы их кошмарим. Не всех, но большинство. И живём так – одним днём. Есть «удар» - есть бабки, гульнём, нет – ездим, ошалев, по всей Москве, бычимся. Или тёлок ждём у подъезда – «уфаловать». И чужих, и своих, кого угодно. А, может, у них кто-то есть, точно, и, выходит, мы опять «делаем блуд»? Мы не творим ничего. У нас только два действия – «отнять» и «разделить». Даже у Ахпера. А между тем, армяне – нация созидательная. Мы не ценим счастливую возможность обретения человеческой жизни, вот что.

- О деструктивности человека писал ещё Эрих Фромм, - сказал Француз, делая "стендаля"(1). – А мне нравится – себя разрушать. И Бите. Он вообще – отрезанный ломоть. Замёрз в 92-м, когда менты у него квартиру отняли. Их коммерсанты там кого-то конкретно кинули, они прошли с ними в пополаме. По-моему, тыщ триста там было на всех, в зелёных. По ценам 93-го. А у тех – красная крыша, менты. И вот меты их «раскопали», поймали и дёрнули на Петровку, по одному. Били сильно. И говорят – все деньги надо вернуть. Но не триста, а пятьсот. Или поедете туда, где холодно очень. И весь кик-боксинг Битин кончился. У тех – очки на пол лица и худые, как щепки. Бита, у него мавашу с правой не видно было вообще. Спроси у любого из воров в законе про «битву в Феодосии», они тебе расскажут, что там Бита вытворил. И что?! На «их» стороне – закон. Которого - нет. И Бита тогда квартиру продал, чтобы добавить свой взнос. На Ленинском проспекте. И переехал в Люберцы, в сарай с тараканами. Потом там половину люберецких перегасил.  Ну и думаешь, ему что-то хочется знать про гуманизм? Или про карму? Хорошо, я его сдерживаю, а то он вообще всех валить начнёт. А как увлечётся – и нас. Он знаешь, почему на стрелки ездить перестал? Он – бандит. Он говорить больше ни с кем не может. Нет мочи. Может только - гасить. Это Ахпер хитрый - на базаре развести. А Бита нет. Бита просто идёт до конца - ему всё равно. Или я, или ты.

- Да знаю я это всё, знаю чего? - сказал Студент. - Но всё равно, это очень трудно – каждый день не пускать себя вверх, в вознесение души. Это огромный дискомфорт. А гордость терять нельзя. Кто ты тогда такой? Самость... Я всё-таки – «пацан».

Потом докурил сигарету, а новую, только что распечатанную синюю блестящую квадратную пачку «Rothmans» метким движением бросил в облезлый мусорной бак. Для понтов

- Я жив, и я практически мёртв, - сказал он. - И всем по бУю.

4.
Леший был из Кузни. Это Новокузнецк. Там пять металлургических комбинатов и больше нет ничего. И графит лежит на подоконниках, как снег. И как его надышишься, не то что, соседа, маму родную можешь убить л е г к о. Поэтому Леший был природно склонен ко всякого рода немотивированным жестоким поступкам – за то, что кто-то не так на него посмотрел, или – почти всегда – что-то не то сказал и не считал нужным контролировать эти эмоции. Но «своих» он «держал», пуская к себе людей долго, но навсегда, и за друга мог себе «под два ребра вставить нож». Он не боялся никого и никогда, при этом обладая сильной «волей к победе» и практическим отсутствием болевого порога. Его боялись даже «старшие пацаны», но скрывали это, всегда называя его «Киллер». Восемь лет, проведённых на крытой тюрьме, не сделали характер Лешего лучше, и глаза у него были уже почти фасеточные, как у паука, тёмные-тёмные и глубокие, в них можно было утонуть, как в смертном приговоре, ещё до его оглашения. Иногда на стрелках он просто пристально смотрел на другую братву, не здороваясь и ничего не говоря, и тогда она обычно как-то терялась, «сдувалась и стушёвывалась», или, наоборот, теряла самообладания, начиная говорить не так, и не то – не тем  т о н о м, и тогда улыбался уже сам Леший.

Как-то раз он поехал на встречу с татарами один – те были боксёры, спортсмены и приехали покорять этот огромный злой город. Выйдя из своей «Нивы», Леший увидел две довольно свежих «БМВ», набитые под завязку «бандитами». Они выключили фары, оставив только габариты и, передёрнув затворы, ждали «серьёзных москвичей». Леший, который москвичом не был «по определению», но двигался, конечно, с «московскими» - другого выбора у него не было, увидев эту картину, быстро и резко подошёл к первой машине, нагнулся с высоты своих двух метров и тихонько постучал золотым перстнем по лобовому стеклу. Окно зажужжало и приоткрылось сантиметров на десять.

- Здорово, пацаны, - сказал Леший. – А почему вы на стрелку со мной заряженные приехали?!

Больше он не сказал ничего, а просто сплюнул на снег. Машины, словно по невидимой команде, включили фары, завелись, и осторожно, чтобы не дай Бог не задеть Лешего, аккуратно развернулись и уехали. Больше татары не звонили и на следующий день какая-то девушка привезла а Батино казино все проигранные вчера деньги, что и было причиной встречи.

Молодые и «загазованные» татары, приехав туда накануне, проиграли в рулетку и «Блэк Джек» примерно тысячи две, долларов, а платить отказались. Они просто зажали одетого в камуфляж здоровенного охранника между дверями, и набрали себе в кассе «всяких разных» фишек, до каких дотянулись, и спокойно стали играть. Они не грубили, просто потом ушли, разбив хорошо поставленными ударам другим охранникам лица. И оставили администратору свой телефон, мол, «если что».

От страха, администратор смог только вспомнить телефон Лешего, и всё ему рассказал. Леший звонить никуда не стал, а просто проснулся, сделал боевую зарядку – как он говорил, «укололся», сел в свою бэху и поехал в ресторан «Казань». По описанию хлюпающих юшкой охранников – как из называл Леший – «смертники в зелёнке» - «борзые ребята» были смуглыми, скуластыми, но не «чурки». Он вошёл, сходу сунул пару раз какому-то собиравшемуся забрать пальто из гардероба толстому «аре» с двумя блондинками, вошёл внутрь и спросил метрдотеля. Взяв его за лацкан двумя пальцами в перстнях, он просто прошептал ему на ухо – «Сегодня в шесть на Бережковской набережной, как проедут мост, направо, там они одни. И без опозданий, буду штрафовать. Сильно.» И уехал.

«В образ» Леший не входил. Он такой был всегда.

Была зима 93-го .

(1)"Стендаль" - пацанский бутерброд, густо намазанный наполовину красной икрой, наполовину чёрной, большой, в пол батона. Естся быстро и сосредоточенно.

5.
- Иностранец! Купи камеру!! – надрывался Чёрт. – Купи, лох валютный! Купи, «о-кей»! Лягушка косоротая! Это камера стоит денег! Эй, армян, вася, переведи ему! Эту камеру у финского оператора прямо в Шереметьево отбрили! Совсем новьё! Она денег стоит! Мы – серьезные пацаны! Переведи, пусть купит! Всего пять штук! За нас воры скажут! Купи, говорю!

Ахпер переводил.

Прижатый спиной к «Диете» толстый американец пытался отнекиваться и говорить, что, он не фотограф, да и денег таких у него нет с собой. Всё на пластике. И если завтра guys приедут в «Rosie O'Gradis» - иностранный арбатский пивняк, то он готов прийти туда для переговоров. Но вообще-то ему никель.

Ахпер переводил.
- …какой нах, никель?!! – заорал Чёрт. – За никель тебя три раза похоронят! Ты, что двухголовый?! Камеру купи! Сейчас!

- Ладно. – сказал как всегда до этого молчавший Леший, - харэ. Не наезжай. Пусть идёт. Куда шёл, камеру потом сдашь. Армян, спроси его, он про никель так, нас испугался, или правда нужен? Тогда давай завтра встретимся, поговорим. В пять, в «Аркадии».

Ахпер переводил. И работу свою - "Перевод криминала в межэтническую плоскость
как одна из характеристик социума" - писал.

6.

…- И вот у меня глюк, представляешь, Леший, конкретный такой глючище - я, значит, тёлку эту проводил, по вызову, «причесал» её, конечно, мол, «коммерсант из России», приехал «крем-брюле покупать», и всё такое, сам пустой – за ночь четыре раза, с голодухи, да, коньяку выпил грамм двести, бычки этой французской, Француз, харэ так смотреть, шучу, и спать лёг. Провалился сразу, как чёрной скатертью накрыло, сплю, вижу сон – мутный такой, вроде «батя» нас всех куда-то зовёт, всех, девяностые годы, в туман какой-то, я ему говорю – ты чего, Отец, тя ж грохнули, а Он мне что-то там отвечает, не помню что, я ж под бычкой, но что-то вроде «ты чё трещишь», в общем, в Его духе, и страшно, а глаза открыл, и всё - в окне этом французском длинном спецназовец висит. В чёрном весь, на верёвках, заклёпанный, щас влетит внутрь и кинет шашку. И думаю, всё, значит, Интерпол здесь, Алла сдала, меня будут брать, однозначно, мотор зашёлся, пот, думаю, конец. В этот раз – всё. Но так я им, конечно, не дамся просто, я ж не лох какой. Но я – «незаряженный», только нунчаки под подушкой, в багаже провёз, под мой локоть длинные, красное дерево, на зоне делали, мои родные. Я их оттуда рву и тому - в харю, в окно, как Рембо гранату, прям из-под подушки, по дуге. А стекло-то арматурное – кондиционер-люкс - не бьётся, но треснуло капитально, а нунчаки – обратно, рикошетом. Я угнулся, голову подушкой накрыл, инстинктивно, как в армии, с кровати на пол перекатом, смотрю, гад тот в камуфляже, исчез, вместе с верёвочками своим. Жду, не появляется, встаю на карачки, ударился об пол и тошнит. Тут в дверь звонок,, длинный такой. Всё, думаю, ломятся ласково, плечиком, иностранные мусора.

Я нунчаки подбираю, быстро снимаю носки, чтобы подушечками пальцев потом их лица чувствовать в бою, если придётся, не дамся так просто, а там голос какой-то по-английски чего-то говорит, бодро так, какой-то там «…сервис». И вроде, у них есть ключ, вертят. Я жду. Замок проворачивается, дура эта огромная с вензелями тяжёлая – дверь их, как и окна, от пола до потолка, мать, и я с прыжка в проём им «мавашу», с задней ноги, на опережение, как учил Отец, с вкруткой бедра и повыше, я - чё ждать, пока «примут». По-японски этот удар называется «маваси-тоби-гири» – удар «конфликтного человека». Сунул изо всех сил,  слышу, там кто-то ушёл, только загромыхал по лестнице. И больше никто не влетает, не кричат. Паспорт мой внизу в сейфе, все бабки тоже. Я ломлюсь - вниз, полу бухой. И тут до меня доходит – если меня берут, почему за мной никто не гонится? А сам уже на улице, как был, в трусах одних, влетаю в какой-то переулок за Елисейскими полями и – «ноги», да так, что до Триумфальной арки почти добежал за момент.

Лохи иностранные все тащатся – какой-то русый бритый гигант в одних плавках посреди Парижа отжиг даёт, ацкий, через «ц». Они думают, наверное, безумный бундес, пива перепил, куролесит, чмо немецкое. А я - забежал в подворотню, стою, медленно трезвею выходит вчерашний «вискач, весь. Нунчаки - в руке. И тут до меня доходит – стёкла.

Это они стёкла мыли. Сегодня ж понедельник. Ну да. Они все по понедельникам моют стёкла. Работа опасная, платят хорошо. Стёкла должны сверкать, это ж не Ново-Косино, мать, Европа. Во, Француз, грабить надоест, поезжай туда, на свою историческую Родину, стёкла мыть. Харэ, харэ, чего скалишься, шутка, пусть пила работает, она железная.

Значит, он испугался – «какой-то там фраер там чем-то в него там кинул», и ломанулся к дежурному по этажу, может, позвонил, дежурный, метис этот, щас в Париж нормального француза вообще не встретишь, не Париж, а какой-то Каир, одна чернота, кого-то там послал, и я кого-то там конкретно «отрубил». И теперь я голый, в подворотне, в центре внимания, без бабок, без паспорта, без «трубки». Кикос(з). Уже не пьяный совсем.

Чё робить? Обратно идти, а если я его – «на глушняк»? И он уже где-нибудь стынет? Всё тогда, приехали точно. Ну вот, нунчаки на шею повесил, по-взрослому, красиво, опять в переулок, крадусь назад, но спокойно, типа – «местный», думаю, если так, значит там всё сейчас фотографируют уже. Посмотрим.

Народ – ненашенский, от меня шарахается, как от чумного – я весь в наколках, перегаром несёт за версту, и плавки «Плейбой», чёрные такие, с белым кроликом, обтягивают очко почти внутрь, стрёмные, а чего ржёте, там только такие и продают, все - педерасты, и лысый весь, как Брюс Виллис. И в тапочках кожаных, люксовых, долларов за двести пятьдесят – я, прежде, чем податься в бега, ласты в них вкинул, на кроссы времени не было, не бегать же босиком.

Негритянка правда одна – толстая, страшная, как моя жизнь, с копной волос, улыбнулась мне так радостно, светло, по-пионерски, бровками повела, и бёдрами и ладошкой пухленькой помахала. А я пустой – душа хочет - «дружбу народов», тело нет, не могёт. И некогда, тут большая получается, братаны, «непонятка».

В общем, дошёл, внутрь не захожу, смотрю, что будет. Машин ментовских нет, скорой помощи тоже. Всё тихо. И на «зехар» не похоже - без подстав. Ну чё, иду внутрь. А что, вариант у меня нулевой – «на морозе голяком», это беспонтово. Примут - бабки есть, если не Интерпол, прорвёмся, отмажусь, только бы не насмерть. Буду стоять мёртво – самооборона. Это ж не Гурзуф. «Буду в консульство звонить» или Умнику - в Питер, короче, понт этот надо разбивать однозначно, долго я так тут не пробегаю, мля буду, заметут, и по-любому закроют, иль отвезут в какое местное «кащенко», а один на один я всю эту гостиницу переверну, мамой клянусь, если только там не живёт какой-нибудь Брюс Ли., что-то надо придумывать.

Вхожу. Всё тихо - свет матовый, на полу мозаика, канделябры, кофейного цвета ковры, в общем – полный шоколад, пять звёзд, только видок из окна подкачал – одни дворы, поэтому четыре, в остальном – «полный релакс».

Поднимаюсь - лифт пуст, играет музон-шансон, ихний стёб, в номер захожу – дверь открыта, а у меня на столе корзина с цветами и бутылка шампанского. Я в шоке.

Одежда вся не на полу, как была, а аккуратно так сложена, стопочкой, на туалетном столике, кровать заправлена, и котлы мои – «Омега Констеллэйшн» с самоцветами - сверху лежат, молчат. И вроде как даже пахнет, цветами какими или этими китайскими палочками.

Я дверь тут же - на два оборота, сам – «на измене», не въезжаю, чё тут, пот льёт, вещи все кидаю в сумку, «Адидас», сумку на плечо, в голове стучит, наверное, давление. Карты там, кредитки, бритву, пасту, всё покидал, «ливайс» натянул, обулся, всё, терь голым меня не возьмёшь, устанете, надо за паспортом. Но надо тихо, с вещами нельзя, ка-бы-чего. Ибо, вотще, как говорится, и всуе.

Оделся, спускаюсь, иду к стойке, уверенно, бодрячком. А сам – почти готов – ещё пара шагов – иди сам свалюсь на пол, или кого-нибудь завалю. Дошёл, как в замедленном кино «про омерту», а там мне улыбается штрих какой-то, местный «вася», стоит рядом с консьержем, кричит: «Бонжур, месье Царёфф, бонжур, месье Царёфф!..»

…Оказалось – гопники какие-то грабили небольшие отели, последние этажи, уже месяца два, два с половиной, почти всё лето, никак не могли поймать, втроём. Переодевались рабочими, вроде как бригада по мойке стёкол, первый лез на крышу, трос закреплял, спускался вниз, появлялся в окне – смотрел, кто дома, сколько, и давал «набой», а второй решал, если можно, поднимался к номеру, звонил в дверь. Гражданин или гражданка открывали, там такой же стоял в чёрном, как ниндзя, говорил, здравствуйте, уважаемый или уважаемая, извините, изнутри тоже моем, мерси боку. Гражданин или гражданка расслаблялись, впускали, он осматривался, если окна открывались –звал того первого, если нет, сам клиенту из баллончика брызгал спреем в лицо, потом битой, и что могли, выносили, вплоть до телевизора и гостиничной посуды. А внизу третий их ждал в фургончике таком фирменном, с нужной надписью, а первый тот или так же по крышам уходил, или со вторым спускался, и уезжали. И так по всему центру. А в холле на них, конечно, ноль внимания, работяги – работяги и есть. Короче, в то утро меня грабить пришли.

Когда я нунчаки кинул, тот, второй от испуга полетел прямо вниз, почти насмерть, он ведь без страховки, а второй этого не знал, ждал-ждал, «маяка» нет, надоело, сам пошёл. А я ему ногой засандалил прямо в грудак, он тоже чуть-чуть не загнулся. Потом я ломанулся, через лифт, а он прям по лестнице - вниз, но не добежал, и упал там между этажами, ни выдохнуть, ни вздохнуть. И всё.

Я с перепою-то ничего не вижу, мысль одна – «Интерполу попадаться нииизя, присяду так присяду, и не дай бог в Германию выдадут – смерти ждать», вот и выбежал в плавках , размером с очко. Так быстро, никто и не заметил.

Те в отеле потом подняли шум – в колодце двора кто-то лежит, человек разбился какой-то., что за дела, «алё-алё», вызвали вооружённую полицию, она начала ходить по гостинице - туда-сюда – до моего этажа дошла, а там точно такой же лежит, синий весь, еле живой. Через десять минут установили личности, ба, да они же все в розыске, по фотороботам, уже как месяц на них «сторожевик». А тут – на блюдечке, грузите. И всё всплыло, третий, правда, свалил. Все – южки, югославы, то есть, из Черногории, высокие такие, ростом с меня. Не странно, что я ему попал в грудь, целил то в башку. А может, хорошо, что и не попал, меньше одним грехом. И здоровые таки быки, за сто килограмм.

А за меня френчи «спереживались все», мол, где этот русский богатырь – герой-«ветеран войны» - я им «ветераном войны представился», в Чечне – потом им сказали, не знаю, кто, что я в испуге куда-то убежал, голый. Вот и все дела.

Вечером приехали ихние мусора, позвали переводчика, главный в штатском что-то долго писал, задавал какие-то вопросы, я в отказ. Сказал, испугался, ничего не помню, кидал пепельницей - вот она, тоже с перепугу. Я нунчаки сразу в ванной заныкал, под потолок, снял пластик, засунул туда, ну, как обычно «стволы» и деньги.

Они, правда, поцокали зыком, но больше ничего не сказали, спросили только, а бил чем, я говорю, не бил вообще, испугался, толкнул в грудь ладошкой, а как оттолкнулся - убежал. Я ж иностранец, всего боюсь, всего. Они поверили, пожали руку, говорят, «извините за наш город». Я говорю – «Ничего, рад стараться!», в общем, «кошу», как могу, под потерпевшего. Они говорят: «Вы всё равно герой!!» И ушли.

Я потом хотел братишкам этим славянским закинуть что-нибудь «на тюрьму», дачку какую, апельсины там, чайку-кофейку, но разе найдёшь, где, чай, не дома, и не спросишь. А потом, вдруг неправильно поймут – терпила им присылает «грев». Короче, забыл это всё, как тот страшный сон, с Отцом.

Потом ходил там по центру, тусовался – негритянку эту искал, в бары заглядывал, в кино, и на улице – никого не нашёл, одни цыганки из Боснии дураков ищут, да «украина» за полячек себя выдаёт, делает вид, что упорно не понимает по-русски. А одна ваще, как рожу мою увидела расписную - сразу в какой-то магазин, поближе к закону, даже сломала каблук, вот.

Алла так и не позвонила, @@@, мать её, не знаю, чё там у ней стряслось, неделю, что она мне оплатила, я дожил, завтрак покушал, кино посмотрел, и уехал в Майами, к Расулу. Фрукты я в тот вечер коридорной китаянке подарил – я их всё равно не ем – а бухло это козырное - «Дом Периньон» - в пустую вазу вылил, пальцем помешал, чтоб газы вышли, выпил. А понта никакого – духи, лимонад. Вот так, чуть, не потерялся в этом Париже, насмерть. А воровать там не интересно – там даже кожаные куртки на цепь не пристёгивают, как в Италии, бери, сколько унесёшь. Да и зачем молодость вспоминать?..

Но думаю вот чего – почему такая мутота – или карма? – смотрите: преступники пришли грабить преступника. По идее ж такого быть не должно, да? Я ж не совсем тупой. Мы ведь все – криминал, а свои-то своих не трогаю, верно? И они от преступника же пострадали, можно сказать, от товарища.

Значит, грубо говоря, всё, чем мы думаем, сложнее, «чёрное сделал, от чёрного и получи»?..Не знаю, но задумался я с тех пор, Француз, сильно. Это ж ни в какие ворота – я приехал и Алла, коза эта, сняла мне тот номер, угловой. И они, славяне эти – прям на меня. Это ж один шанс из миллиона. И выпал. Значит, сами мы судьбу делаем свою, своими руками все эти пересечения плетём, и капканы для себя, и никто другой. Чем косишь, от того же и ляжешь, сто пудов.

Вот тогда-то я, как домой вернулся, из «движения» и начал потихоньку выползать, честно, понял всё это, как никто…И ещё одна вещь произошла тем вечером.

Там на вахте в тот день тоже стоял какой-то там ветеран, дедок такой, сухощавый, жилистый, похоже, в Алжире всю жизнь воевал или что, так он мне перед сном чай от себя прислал, с молоком, мол, успокойся, «точка» тут, не будут тебя больше дёргать, чай - в красивом таком подстаканнике, на подносе, китаянка принесла коридорная. Так вот, начал я пить, и выпил. Чё лыбитесь? Я ж не фраер – выпилось-то только молоко, а чай - нет. Ложечкой помешал, выжал лимон, да, потом всосал – на губах чистый вкус молока, даже сливки, на стол поставил, посмотрел, и верно – чай в объёме уменьшился «децил», похоже, ровно на молочную порцию, и стал весь такой прозрачно-чёрный, искристый, а не как раньше, как дешевый «сникерс». И пахучий такой, необыкновенно, как сто полевых трав. Значит, выходит, был мне сверху знак – людей глушить больше нельзя, грань – не переходить. Ну, потом чай я допил, подстаканник скоммуниздил, конечно, только, когда брали меня во второй раз в Москве, отмели, так и не знаю, кто сейчас из него там пьёт, мож, эфэсбэшник какой. А так всё - истинный крест, точно. Помню, как вчера.

Ладно, мне ещё идти ребёнка из сада забирать. Расход, пацаны, расход.

- Да, - помолчав, сказал Француз, когда Ваня ушёл. – Да. А знаете, что у него самого сейчас на чашке написано - мы в ту субботу висели у него на даче, там огромный такой кружняк, глиняный, ростом почти с него -? «…словом, существа, подобные детям, трудятся лишь ради себя, а святые – только для блага других, благословите же мя, различая ошибки и добродетели, себя обменять на других.»

- Да, - сказал Леший. – Если бы жёлтый цветок не зависел от причины, жёлтые цветы росли бы повсюду. Но поскольку жёлтый цветок зависти от причины, везде, где наличествует причина жёлтого цветка, вырастает и он сам. В других местах, там, где причин для жёлтых цветов нет, они не растут. И удачка наша выйти, завязать тоже зависит от причины, не у всех она есть, пацаны. А он вообще всегда был такой, не как остальные, помню, когда он в роте на тумбочке стоял, дневальным, духом ещё, постоянно, как в «Семнадцать мгновений весны», руки за спину, ноги на ширине плеч, и так всю ночь. «Штурмбанфюрер Штольц». Расход!

5.
- Нет, менты хуже нас, - сказал Студент. – Мы по тонкой ниточке ходим, по лезвию, а они ксивами прикрываются. И стволами. Смотрите – у них есть ствол, и е с л и ч т о, ему ничего не будет. Государство ему доверило. А у меня если «Беретту» мою найдут всё, кирдык. И не отмажет никакой адвокат – прокурор даже слышать не захочет. Оружие есть? Значит, бандит. А это моя работа. Вон, чехи после того, как на стрелку приехали, на Арбате, сказали (Студент широко обволит ночной клуб рукой, при этом стакан с виски –самым дорогим на карте – чуть не падает на пол) – «Это наша земля!», а Леший им на небо показал – «Ваша земля – там!» улыбнулись нам всем так, как годзиллы. А у них в стороне стрелок сидел, какой-то, видимо, осетин, на Ахпера похож, и в кожаных перчатках. Чёрных таких. И как мне теперь ездить без плётки(1)? Смех. Вот и получается – неравенство. А у нас все равны. А потом, если произвести проверку, то в милиции 70 процентов работает людей с отклонениями в психике. Им не то. Что ствол, нунчаки нельзя дать в руку. Завалят любого. Говорю, хуже. Так нечестно. Если ты на войне – давайте равный шанс.

- А какая разница? - сказал Батя. – Они стволами прикрываются, мы – людьми. Если б ты на стрелках или коммерсантам говорил, что ты учился на журфаке и в литинституте, тебя братва бы первая порвала на куски, в случае чего. В смысле, воры. Они синие все, в наколках. А так – нет. «Я с Батей двигаюсь по жизни». И хорошо. Или Леший. Из Кузни(2) и что?! И езжай в Новокузнецк – «До свиданья, пацаны, всех благ!» Так что мы с ментами одинаковые, по сути.

- Бать, ты про воров это зря, - сказал Ахпер. – Они там показывает рукой вдаль и наверх, светятся дорогие часы «Cartier Constellation», дешевле «Ролекса», но всё равно дорогие, примерно 7-8 тыс. долларов) решают судьбы людей.

- Пошли они на **й, - сказал Игорь. – Чтоб кто-то мою жизнь решал. И всё равно, просрут один на один.

- Стары они, чтоб с тобой один на один ходить, - Ахпер недовольно по-кавказски поморщился. – А там, - показывает рукой вдаль ещё раз, - вообще всё другое, там клубов нет. Да, Француз?

Француз (не обращает на диалог никакого внимания. Он не на работе. Какой-то девушке, высокой, в вечернем платье.) – Девушка, вы говорите по-французски? Парле ву франсэ? Ву ле ву куше авек муа?(3) (Она улыбается, качает головой, улыбка широкая, всё – деланное – пластические операции, грудь, бёдра, лицо, так же улыбаясь, присаживается рядом с ними на широкий диван. Ахпер возмущенно кричит – «Аллё, уважаемая, а с нами поздороваться?! Или ты случайно себя выше нас посчитала?!» Француз лёгкой походкой уводит девушку вглубь клуба. Итальянская попса.)

- Вообще странно, - Студент достал из бокового кармана итальянского френча маленький полиэтиленовый мешочек, - когда человек молодой, время летит быстро. А как подрастает – медленно очень. В детстве и то успеваешь сделать, и это, день – наполненный. А сейчас утром открыл глаза, а вечером – раз, и ночь. Ничего не успел. И голова какая-то пустая. Как на пляже. (достаёт «золотую» карточку члена клуба, не раздумывая стирает со столика несуществующую пыль, высыпает кокаин). Давайте, уколемся. (Наклоняется к столу низко-низко, длинные красивые волосы ложатся на стол. Только что сделанная в «Чародейке» прическа почти рассыпается.) Раз, и пролетел «день крутой». (Зажимает одну ноздрю указательным пальцем той же руки, другой втягивает. Дорожка исчезает.) Я так даже профессору нашему в Лите как-то и сказал – «Как в банду вошёл, дни стали лететь один за другим, раньше, на первом курсе, и то мог, и сё, и учился…(Поднимает глаза к потолку, вспоминает название. Потолок светится матовым импортным неоном.) «Лаокоон или о границе живописи и поэзии». А потом…(Улыбается.) А он, гад такой, по привычке через усики эти свои ухмыльнулся, он так всегда ухмылялся, когда говорил кому-нибудь что-то нехорошее, и отвечает – «А у тебя тогда другое было сознание». Так и сказал.

- Так давай поедем, спросим с него, - сказал, вставая Ахпер. – И всё. Вывезем в лес. Пустим «по кругу». Посмотрим, что он тогда скажет, мать.

- А, и «квартиру отберём!», - Батя, сверкая цепью, упёр руки в колени и с трудом поднялся. – Хорош гнать, армян. Профессор знает, где у Студента родители. И мусорнётся – сто пудов. Или, ты ещё скажи, за ответ этот его закопать?.. Правильно сказал он. С возрастом у человека сознание меняется сильно. И вообще, мы, как родились – все падаем вниз. Каждый день, к смерти. Хотя б ты и президент. Просто тебя в этом полёте выбирают президентом. Кланяются, жмут руки, дают а очко. А ты летишь. И все летят. Вопрос только два – кто приземлится раньше, и есть ли у тебя парашют. (Надевает пиджак, дорогой, французский, из бутика в гостинице «Radisson» на Бережковской набережной. Там Отец снимает дорогую квартиру, как финский предприниматель. Цена очень высокая даже по меркам 93-го года. Смотрит на Студента. Его «пробило», он лихорадочно поглощает дорогой валютный ужин, при этом к лобстерам не дотрагивается, так как там не «мяса» - нечего есть. Подзывает официантку.) Сделал побольше добрых дел – и парашют у тебя покрепче, не так разобьёшься, поменьше – быстрей полетишь. Ну а если святой, сам будешь выбирать, где родиться в следующей жизни, в промежуточном состоянии. Совсем много напорол косяков(4) – прямо в ад. В ад, кстати, вообще сразу проваливаются, вверх ногами, без промежутка. Девушка, посчитайте нам, всё, кроме коньяка, мы не заказывали, это вы нарочно принесли. Грузить нас не надо. Не надо нас грузить. А то при едем к вам офис, перебьём все ваши плоттеры-компьютеры. (Улыбается.) И потому молиться надо так – «"Словом, существа, подобные детям, трудятся лишь ради себя, А святые - только для блага других, так благословите меня, боги, различая ошибки и добродетели, обменять себя на других..." А креститься не надо, не поможет. Давайте, пацаны, расход. Леший, отвези меня домой, к меня переночуешь, в холле. Домой тебе сейчас никак нельзя.

Леший (он весь вечер сидел лицом ко входу в клуб, потому что Батя сидел спиной, встает, подзывает охранника.) В следующий раз я сюда приду в тренировочном костюме. И ты меня пустишь.(Хлопает его по плечу.)Сначала мы жили бедно,а потом нас обокрали.

Охранник молчит. Ростом он практически с Лешего. Понимает, что «гость» - не в образе(5). Он на самом деле «серьёзный человек». Возможно, сидел.

Француз (модели.) Не обращайте на них внимания, они бизнесмены. К них трудный день. (Смотрит ей в глаза, закатывает свои). Мадам, ах как бы я хотел быть вашим мужем! Хотя бы на миг! (Пишет ей на ладони телефон своего мобильно. Ручка – «Parker» с настоящим золотым пером.)

Игорь (щупает заткнутый за голенище модного лакированного казака свой охотничий нож. Джинсы сверху сапога, ножа не видно. На ноже сделанная им самим надпись – «Много званых, но мало избранных»,девушке). Позвонишь. (Делает ударение на второе «о». Хлопает её по плечу. Она немного пугается – Игорь наголо выбрит, под лезвие. Потом смотрит на импозантного Француза, кивает. Охраннику) Понял. Что он сказал? Повтори.

Охранник молчит. Все идут к выходу.

Ахпер останавливается у двери, еще раз фиксирует взглядом тёмный зал. – Да, давно я такого не ***ства не видел. Не наша тусовка. Мажоры, людей нету. (Молчит секунду.) И тёлок нормальных тоже нет. Быки и лохи. (Ругается по-армянски. Никто не понимает. Уходит.)

Примечания.

без плётки(1) – без пистолета
Из Кузни(2) – из Новокузнецка.
Парле ву франсэ? Ву ле ву куше авек муа?(3) – Говорите по-французски? Хотите со мной переспать?
напорол косяков(4) – сделал много заведомо неверных поступков. Ещё говоря – «упороть бочину»
не в образе(5) – не притворяется, специально

6.

- Да пошли вы на **й! – сказал Леший. – Чё вы прибежали сюда сейчас?! Ааааа, нас убивают! А чё вы с чеченцами работали?! Помните, как я к вам приезжал, крышу предлагал, а вы ?! «Мы с чеченами работаем!» И так гордо!

- Да, - Француз внимательно посмотрел на Серого. – И чего сейчас? Будут вас всех резать на куски?

- Пошли они!! – Леший встал. Высокий, без единой не выставленной мышцы. – Пусть всех вас замочат! Вместе со всеми вашими жёнами и детьми! Пошли вон! Чмо.

- Погоди, - сказал Батя. – Детей не трогай. Мы не отморозки.

Он кивнул Серому, посмотрел на часы. – Присядь. И как ты думаешь, будем отбивать вас у чехов? Приедем, чё скажем? Я – твой брат? Показал на Француза. – И он?

- Бать, а я с ними даже говорить не буду. Или встречаться, - Игорь-Каратэ тоже встал. Теперь они с Лешим стояли посреди комнаты, как два Викинга. – Дай мне его, - Игорь ласково обнял Лешего сзади за плечи, - я его на входе поставлю. И из гостиницы не выйдет никто.

Он помолчал, потом сделал несколько круговых движений в воздухе обутой в дешёвый кроссовок «Adidas» деформированной от ударов ступней с четвёртой степенью плоскостопия. – Бойцы у них есть, конечно, но погулять любят. Покушать, попить. А с Японией это не вяжется, никак. Пусть приходят. Всех сделаем.

Леший повернулся к Игорю.

- Да, на тебя троих таких надо, как я. Ноги сильные.

- Да, - сказал Француз. – В таком возрасте ноги тебе уже никто не поставит. Это надо с детства. А прыжки – вообще. Взрослых им не учат, им страшно, – он тоже выпрыгнул из кресла, выкинув ноги наподобие ножниц. – А у меня ноги тоже ничего, да, Игорян? Только греться надо. Я на кике пол-Москвы поронял, – он засмеялся. – А Леший их руками перемочил. У него с ногами беда, вот он по правилам даст три раза, чтобы засчитался «кик-боксинг», и дальше – руками, - он опять внимательно посмотрел на банкиров. – А чего, пока вся Россия сходила с ума по каратэ, Андрей просто продолжал заниматься боксом.

Батя встал.

- Да только вот сейчас важнее, не у кого здесь объем больше, - он согнул руку, показал на бицепс, - а у кого калибр. С чехами прейдём на «рэ», и как в подъезд будем заходить? Или опять двойками по Москве кататься, спины друг друга чувствовать? Как в 90-м? Устанем.

- А я вообще ни с кого не хочу получать, - вдруг сказал Студент. – Мне и самому коммерцией не в падлу заняться. Буду издателем. Издавать книги. Книжный бизнес.

- В падлу только две вещи, - сказал Батя, - в очко давать и на ментов работать. Да только из этих пассажиров коммерсанты такие же, как из меня. Или из тебя. Какой ты, Френч, коммерс? Ты токо и можешь, что заставлять писать «Я, такой-то, такой-то, даю расписку в том, что съел две машины «сникерсов», несчастных всяких. Ты чё, умеешь бизнес-планы составлять, договора? Умел бы, уже б был. Не гони, - он неожиданно легко для своего веса повернулся к Серому. И уже не улыбался.– Сергей Сергеич, сколько они у вас уже забрали, лимон?

Сергей Сергеич торопливо начал обшаривать свои карманы. Он был похож на капитулировавшего в 44-м году пожилого немца из народного ополчения. – Вот, - он достал откуда-то из смятого некогда очень дорогого итальянского костюма «Brioni» маленький покоцаный блокнот. Половина страничек была повыдергана, с мясом, на оставшихся неровным шизофреническим почерком были только неровные колонки цифр, понятные одному Серому. Он начал лихорадочно бормотать.

- Вот, это в мае мы кинули «Госбанк», так? Я тогда Катю в Париж отправил, чтобы она мне на плечиках оттуда в самолёте одежду привезла. Там было триста, швейцарских…

Ахпер поморщился.

- Э, ара, э, короче давай, мы не в саду Зорге(1)! Ты чё, НЕРУССКИЙ?! Всего сколько?

Друг Сергей Сергеича умоляюще посмотрел на влитого в кожаное кресло Отца. Тот кивнул головой. Сергей Сергеевич так же, нервно комкая во вдруг внезапно постаревших руках блокнот, продолжал. – Так, это октябрь. Тут нам «Сбербанк» два раза на рекламу перевел, дураки. Второй, конечно, не вернули. Это сто сорок штук. Им всё равно, они на Украине потеряли три миллиона – «вроде» - и у них даже никого не выгнали; и в январе семьсот. Но тут я Равилю и его ребятам отдал, Муса сказал, что они прошли в пополаме(2). Значит, лимон, чуть больше. И ещё, - он показал на почт плачущего партнёра, тот внезапно как-то по-пионерски преданно встал рядом с Лешим, пости как новобранец на «Курсе молодого бойца», - у него дачу отняли по Ленинградке, дом, там участок ещё – тридцать соток, и, конечно, квартиру. Сказали, за «неуважение». И мой «Мерседес», «126-й».

Ахпер длинно сплюнул в высокую никелированную урну. «Техно». Тут в ремонт офиса Сергей Сергеич точно вложил ещё лимон. Что-то он не договаривает. Крыса-коммерсант. Что-то не то. «Зехар»(3) Ахпер чувствовал за сто километров. Игорь, ладно, солдат. Леший – замёрз наглухо, ему всё равно, хуже, чем в Кузне(4), не будет. Француз сегодня поедет к своей арабке, он мыслями уже в «Jazz»'е(5). А вот Отец-то должен въехать. Тут, похоже, не обошлось без в о р о в, опасная тема. Равиль – пацан серьёзный, и чехи тут не при чём. Равиль коронован был сто лет назад, когда Ахпер ещё в трусах бегал по Пятигорску, дрался с корейцами. И в одних сандалиях. А машину этому банкиру не вернуть никак. Коня и ружьё джигиты не отдают. Хороший был «мерин», правильный. Жалко. Верх откидной и на спидометре двести сорок. Но хоть не украли. Вон, у Наркоши – приехал в «Night Flight», днём – хлопнуть со своей проституткой «вискаря»(6) – пятнадцать минут посидел, вышел, нет его «семьсот пятидесятой»(7). Он к охране, та, ничего не знаем, подошёл кто-то в милицейской форме, с ключом, снял с охраны, спокойно, не торопясь сел и уехал. Мы что, знаем, чья машина – чья. Тот наверх, лялю эту в грудь кулаком, сука, ты навела?! – а она и не знает ничего. И всё, пять копеек – хорошая машина – метро. Так что так. Все под богом ходим, други мои.

Словно прочитав его мысли, Батя упёр руки в колени.

- Ладно. Давай так. Из квартиры своей съезжай, ребята вас «украдут». Так спрячут, что никто не найдёт. На звонки не отвечай. Чехи подумают – «убежал». Жену и детей я заберу сам.
Друга своего тоже с собой возьми – «переживать коммерческие неудачи», только не ухолите в запой – с пьяного спрос вдвойне. А завтра я тебе позвоню. И внизу скажи Ире своей, чтоб из кассы нам «десятку» дала, что, ребята так, что ли катались? Попить чайку-кофейку.

Он снова посмотрел на часы, кивнул Ахперу. – Пошли, армян. Как говорится, «работал бы я в милиции, круче бы бандита из меня не было». Разъехались! (Почти выйдя из шикарного кабинета, смотрит в глаза Сергею Сергеевичу. И совсем другой. Глаза тёмные и холодные.) Не дай Бог, чтобы ты меня обманул, уважаемый. Мы тебя предупредили. (Кивает внимательно слушающему эти слова Лешему.) Я никогда не говорю «Я». «Я» всегда говорю «Мы». (Опять помягчев и приняв свою обычную пасхальную вальяжность.) А вообще, брось ты это всё, не грузись. Что было, то прошло. И исправить что-то – невозможно. Сердце прошлого – не обретаемого. (Кивает Игорю.) И бушующего тоже. Кто знает, до завтра – доживём?

Все выходят из офиса, рассаживаются по машинам. Батин «Роллс-ройс» пацаны предварительно честно заперли своим увешанным жёлтыми противотуманками полу игрушечным джипом «Wrangler» - чтоб не угнали. «Правильные ребята», без косяков. Деньги получили, прямо на улице распечатывают перевязывающую пачку крест-накрест бумагу с надписью «10 000 USD», Француз бросает её не глядя в урну, «цивилизованно». И попадает. Деньги, так же не глядя, на ощупь, по толщине, делят – «дербанят» - по карманам, смеются. Студент говорит: «Кто ничего не умеет, тот не должен ничего хотеть!»

Отгоняют «Wrangler», сигналят. Батя с Ахпером за рулём осторожно выезжают, за ними – Француз с банкирами на чёрнои «600-м», габариты включены, на лобовом стекле – спецпропуск, подписанный в ГУИН(8) МВД, за ними, уже резко, с места – в скорость чёрный «Ранглер», музыка – «Лесоповал».

Остались Леший с Игорем. Они садятся в свой белый «Кадиллак», Леший – за руль. Нос у Лешего сломан плотно, и он на несколько секунд, прежде, чем влиться в поток пробок Москвы, окидывает голову назад, «дышит». Игорь сбоку массирует ему плечи.

- Что стресса у тебя много в глазах, - говорит он. – Зрачки расширены.
- Это всё ***я, - говорит Леший.
- Нет, это нисколько даже не ***я, - отвечает Игорь. – А знаешь, почему? Борешься с материальным миром. А есть – Путь, как из всего этого – выйти.
Леший приходит в себя, отмахивается.
- Знаю. Не грузи. (Молчит.) Будет война, Гора. Это – сто(9).
- Будет, - говорит Игорь. – Значит, будем умирать.
Леший смеётся, плавно выруливает, зачем-то, почти по-братски, машет банковским охранникам.
- Ща доедем до ЦСКА, - говорит он. – Хоть в баскет(10 ) поиграем. Пока живы.
Игорь наполовину прикрывает веками глаза, думает о своём.
«Кадиллак» сливается в плотной, гудящей от раскаленного июльского воздуха массой, не обращает внимания на светофоры. Охранники в будке долго глядят вслед.

- За что я люблю Москву, - говорит один из них, помолчав, - так это за то, что в ней в любой момент можно получить в чан.

- Да, - соглашается с ним второй, - крутые. Наверное, мастера спорта, или сидели.

Третий, во возрасту самый старший, тихо и серьёзно поучительно добавляет. – И то, и другое. Но жалко мне их. Всё равно конец один.

- А им терять нечего, - говорит четвёртый (самый молодой.) Б а т я, пошли обедать!

Ворота банка закрываются на глухо, остаются только «глаза» видеокамер.  Переулок – красивый, мажорный и теперь пустой. Падает тополиный пух.

Примечания.

мы не в саду Зорге(1) – место отдыха в Баку, элитное
прошли в пополаме(2) – поделили 50 на 50
«зехар»(3)  - подвох, интрига
Кузне(4) – сленговое название Новокузнецка
«Jazz», «Night Flight» (5) – известные в 90-х ночные клубы на Пятницкой и Тверской улицах
«вискаря»(6) – виски, любой
«семьсот пятидесятой»(7) – дорогая модель БМВ
ГУИН(8) МВД - Главное управление исполнение наказаний, обеспечивает охрану зон
Это – сто(9) – наверняка, сто процентов

7.

Леший – стоит в дверях, на нём белая шёлковая рубашка-стойка от «Armani», шёлк настолько тонкий, что почти светится. Но ногах – коричневые испанские туфли ручной работы, обнимают ступни. При ходьбе их почти не чувствуешь. Очень дорогие.

Он очень строен, подтянут, тонкая талия, широкие накачаные плечи, и немного п е р е к а ч а н н ы е  дельты - "настоящего атлета узнают по эполету". У него вообще есть лишний вес, он уже немного, совсем немного п л ы в ё т, это  н а ч а л о, однако двигается всё также хорошо, особенно для  б о л ь ш о г о  человека. Его треугольная фигура бросает тень на пол, пол плохой, старый растрескавшийся паркет – квартира, конечно, съёмная, на чужой паспорт. По самому месту прописки Лешего в родном городе находится старый детский сад.

В целом он похож на голливудского киноактёра, и даже не семидесятых, а шестидесятых, на часах – полпервого, Леший только встал - вчера приехал из ночного клуба под утро. Однако, глаза его не улыбаются, почти никогда, они «отмороженные», в отражении зрачков всегда видны чёрные трубы «Кузни» - Новокузнецка.

Звонок в дверь. Недолгий, но решительный – кто-то из с в о и х. Своих - мало.

Убивают тоже часто – свои. Леший делает два шага к двери, чёрные брюки, тоже от «Armani», переливаются ч ё р н ы м светом, почти как новокузнецкий графит. Навсегда застывшие глаза Лешего пристально смотрят на глазок двери. В криминалистике это называется «фиксированный взгляд».

Леший сначала хочет посмотреть в глазок, потом подходит, резко поворачивает оставленный в замке – всегда! – на ночь ключ и просто рывком открывает дверь. «Глок» Лешего заткнут сзади за пояс, но руки его на уровне груди – ему почти в с ё  р а в н о. Дверь открывается, на пороге стоят Игорь-Карате и Француз. Игоря распирает от энергии, Француз, как всегда, бледен после очередной  н о ч и  л ю б в и.

- М о ч и т ь  пришли? – спрашивает Леший. Полушутя, полусерьёзно. В голосе, конечно, страха нет.

- Батю вчера завалили, - говорит быстро, в своей манере, Игорь-Карате. – Не знаем кто. Мама сказала, поехал на стрелку, сам, один.

«Мама» - это жена Бати.

- Давай, погнали, - устало говорит Француз. – Нам сейчас до  п р е с т у п л е н и я  один шаг.

Потом молчит и так же устало добавляет. – Ё к а р н ы й  с т о с.

На тюремном жаргоне это означает очень трудную ситуацию. И плохую.

Француз сбегает – всегда! – по лестнице вниз, слышно, как хлопает дверь подъезда хрущёвки, где Леший в этот раз живёт. Заехав передними колёсами почти в подъезд – десятилетняя красная «Феррари», но в хорошем состоянии, недавно  о т о б р а н а  у кого-то прямо на стоянке у «Садко Аркады, з а  б а з а р. Мотор не заглушён, за рулём – студент. В багажнике – два гранатомёта «Муха», ещё в коробках, не распакованные, и итальянское помповое ружьё «Benelli», 12 зарядов, «штурмовик». Охотничий билет с разрешением на него валяется прямо на полу под педалью газа. На спидометре «Ferrari» - 320. За рулём – Студент. Водитель сегодня он. Немного нервничает.

Леший молча, ни слова не говоря, снимает со спинки стула дорогой французский плащ, тоже чёрного цвета, перекидывает через руку, п о-п а ц а н с к и. Игорь начинает делать вращательные движения шеей, как всегда, р а з м и н а я с ь.

Они не спеша спускаются вниз – всегда! – пешком, впрочем, по привычке смотря на один пролёт вперёд.

Через две минуты «Ferrari», трогает с места, но без п е р е г а з о в к и. Все – с е р ь ё з н ы е пацаны.

8.

- Не, - сказал Батя. - Это наш пацан. Он вам всё правильно говорил. И машина тоже - наша. Так что и рамса тоже - нет. Всё верно.

Экибазтузский покачал головой. Он большой и крепкий. Как мина.

- А если он ваш, то что вы его не научите, как с  л ю д ь м и разговаривать? И что он так  на  измену так  присел(1)-то?

- Молодой ещё, глупый! - засмеялся Леший. Потом как-то вдруг внезапно стал серьёзным, а из "серьёзного" - с т р а ш н ы м. - Не был у хозяина. Пока.

- Хорош, ара, э, - Ахпер быстро обнял Витаса за плечи, повёл к "Мерседесу". - Понт разбит, уважаемые. Мы поехали, нам сегодня ночью ещё - работать.

Француз всё это время не вынимает руку из барсетки. Экибазтузских он знает ещё по крытке. У каждого на руке - роза с шипами. Это значит - "общий режим". Хуже "строгого", б е с п р е д е л.

Ахпер(ведёт литовца к машине, нагибается к его уху, почти н а ш ё п т ы в а е т). Ещё раз нами представишься, ара-чёрт, мы не то что у к а ч и в а т ь не будем, я сам тебя разрежу, от макушки до ж***ы - ещё один такой понт. Порву, ара, на британский флаг - будешь в туалет где попало какать. И машину твою  д е л о в у ю - заберём. Понял?! Это тебе не Румбала(2), это - М а с к в а.

Ещё два часа такой весёлый, Витас, опустив голову, молчит, смотрит в землю. Он чудом -и з б е ж а л. Ахпер убирает сильную руку, литовец медленно садится в свой "140-й", н о в ы й кузов. Номера латвийские, LA, цвет обычный, синий. Зажигание включает тихо, без музыки. Закрывать окно - не осмеливается.

К машине несаеша подходит Француз, тяжёлая барсетка с заявлением в ОВД о добровольной сдаче оружия под мышкой; подходит, конечно, с  д р у г о й стороны. Тихо говорит: "Надо бы тебя, Витас, как следует п р и ч е с а т ь." Потом что-то вспоминает, видимо, свой первый год, т а м, внезапно смягчается.

- Ладно, - говорит он. - Р у л и.

Потом берёт паузу и добавляет.

- И ещё - Бате ты  д о л ж е н. Просто -  знай.

Витас кивает головой, он умывался уже сто раз, но это не помогает, лицо горит. Поднимает стёкла, быстро уезжает.

К Французу и Ахперу подходит Леший, смотрит вслед "Мерседесу" с латвийскими номерами.

- Спортсмены, - говорит он. - Коммерсанты. Из Прибалтики.

Всё ещё так же недоумённо качая головой, садится за руль Батиного "Роллс-Ройса". Батя уже в машине, прикрыл глаза, как будто дремлет. На самом деле - нет.

- Дурдом, - говорит Леший, отпуская сцепление. В машине нет ремней безопасности, сняты принципиально, датчики отключены.

- Да, - повторяет он, - настоящий дурдом.

(1) на  измену  присел - сильно испугался
(2) Румбала - название рижского авторынка

9.

«Бурдж-аль-Араб» - «Арабская башня» - с е м и з в е з д о ч н ы й отель в Дубае, ОАЭ, 60 этажей. Стоит в море на расстоянии 280 метров от берега на искусственном острове, соединённом с землёй при помощи high-tech ультра-моста. Вестибюль отеля из двух этажей, на первом производится регистрация всех проживающих в отеле, на втором расположены магазины и кафе, а также коридор, ведущий к сверхскоростным лифтам.

Он построен в виде паруса арабского судна «д о у». Ближе к верху находится вертолётная площадка, а с другой стороны – необыкновенно дорогой ресторан «Аль-Мунтаха», «Высочайший», оба поддерживаются огромными консольными балками.

В холле коридора самого отеля на полу – уникальная шумерская мозаика, с древней клинописью, есть и  а к к а д с к и е вкрапления. Рядом с эскалаторами в стене - вмонтированные аквариумы. Между ними находится большой ступенчатый струйный фонтан с неоновой подсветкой. В этом отеле нет обычных комнат - он разделён на 202 двухэтажных номера, самый маленький 169, а самый большой — 780 квадратных метров.
Цена за ночь за номер варьируется от 1000 до 15 000 долларов, а цена ночи в «Royal Suite» — около 28 000, в сезон.

Отель характеризирует себя как семизвёздочный, характеристика эта, конечно, является гиперболой и попыткой выйти из разряда «шестизвездочных», формально же у всех систем рейтинга отелей максимальный ранг — 5 (пять) звёзд. По этой системе, «Бурдж-аль-Араб» пятизвёздочный  д е л ю к с. 

В интерьере отеля использовано около 8000 квадратных метров 22-каратного сусального золота, все номера оборудованы по последнему слову дизайна и техники, и предлагают высочайший уровень  р о с к о ш и  и  к о м ф о р т а.

«Royal Suite» - «Королевский номер», 25-й этаж. 780 квадратных метров, свой лифт, свой кинозал. Лестницы из мрамора, инкрустированы настоящим золотом. Внизу – библиотека, столовая и гостиная, в арабском стиле, наверху – главная спальня с огромной вращающейся кроватью с пологом на четырёх столбиках и балдахином, рядом – вторая спальня. В каждой из них – отделанные мрамором комнаты с джакузи, кушетками, зеркалами и  в с е м  т а к и м. Телевизор в центральном холле тоже в большой золотой раме, цвета интерьера - жёлтые, синие, оранжевые, лиловые и коричневый, очень похоже на работы Versace.

Главная спальня. Огромные, во всю стену, окна, открывающие на море «супер-вид». Ковёр рифлёный, но настолько пушистый, что в нём утопаешь по щиколотку, узор – леопардовый, мебель – мореный дуб, вообще, всё – с о в е р ш е н н о.

Леший - в белом махровом принадлежащем отелю халате, являющимся «произведением искусства», штраф за его утерю 300 долларов. Простыни смяты, дверь минибара открыта, он совершенно пустой, внутрь засунуты туфли Студента из кроколиловой кожи. По  п ь я н о м у   д е л у. В углу – специально забросанные цветными полосатыми подушками купленные вчера, н а  в с я к и й  с л у ч а й, новые пахнущие свежим лаком четыре бейсбольные биты. Из второй спальни доносится возня – Француз в двумя филиппинками уже проснулся. Они -  п р о ф е с с и о н а л к и. Студента - нет, он сейчас в ресторане «Аль-Махара», «Устрица». Это совсем неподалёку, посетителей туда доставляют на имитирующем небольшую подводную лодку судне. В центре ресторана - огромный аквариум с морской водой вместимостью более миллиона литров, стенки бака сделаны из плексигласа, для снижения увеличительного эффекта, толщина около 18 см, по оценке журнала «Conde Nast Traveler Magazine» назван одним из лучших ресторанов мира. Студент на  п е р е г о в о р а х, по  т е м е, говорит по-английски и на литературном арабском, всё хорошо - и произношение, и грамматика.

Леший(поднимает с пола пустую бутылку виски «Chivas Regal Royal Salute», 50-летней выдержки, 10 тысяч долларов за  э к з е м п л я р). А всё-таки в Москве – лучше.

С первого этажа слышно, как Ахпер говорит кому-то по телефону: «А я бы могилу копать не стал, клянусь на этот хлеб, н и  за  ч т о. И вообще в ту машину -  н е  с е л. Пусть ломают ноги. Если смогут.»

За окном – жара, внизу в холле – лёгкая приятная музыка, всё время повторяющая одну и ту же фразу - «Where imagination becomes reality».

Когда воображаемое становится явью.

10.

Движение, Новое, 7.

Старый дом на Арбате, 4 этажа. Тихий переулок, напротив – церковь. Она не действующая. Сейчас принадлежит монстру «Мосфильм». Лифта в доме нет, горячей воды тоже. Если подняться по старой лестнице на последний этаж, налево – квартира Француза.

В квартире идёт пьянка: мальчики, девочки. Происходит она, как и принято, на кухне. На столах свечи, на холодильнике – не дописанная Французом картина. Все пьют шампанское, из обычных стаканов, или, как его по-московски называют – «шампусик». Мужчины все без рубашек, у Лешего и Француза – наколки. Причём у Лешего на правом плече -оскалившийся т и г р. У Студента наколок нет, только большое золотое распятие на цепи, но в середине почему-то не Иисус, а Будда.

Студент читает стихи, громко:
«Старая дверь? Старая дверь! Кто тебя освятил?
Вёсны и осени сгинут, поверь, под небосводом светил,
Старая дверь? Старая дверь! Кто сейчас виноват?!
Есть три шестёрки, number of Zверь, дайте мой автомат…», и так далее в том же роде.

Комнат всего пять, вторая по ходу от входной двери завалена всякими отреставрированными и не отреставрированными иконами, бронзовыми часами и прочим антиквариатом – Арбат. Третья, дальше – почти пустая - там только диван, потертый, для жёсткого  с е к с а. В ней – Игорь-Карате, крепко сбитый, в одних плавках, чтобы был виден  р е л ь е ф.

Ноги и руки деформированы от ударов по камням и льду, нос вбит в лоб, голова переходит в шею, шея – в плечи, плечи – в грудь, грудь, в живот, живот – х а р а – в бёдра. Женщины ему не нужны, он выбрит наголо,  под  л е з в и е. Он крутится по комнате, как в танце, делая какие-то непонятные и с виду простые странные движения, словно имитируя  з в е р и н ы е. Это – отрывки из  к а т а, японского боя с тенью, его  к о з ы р к и. Они ещё называются  а т е м и, смертельны и - запрещены. Против них не устоит ни один спортсмен, да и  н е- с п о р т с м ен - тоже. Игорь не пьёт, не курит, не употребляет наркотиков, верен жене , «истинный ариец, отличный семьянин».

Девушек на  о д н у больше, чем  н а д о, все они – продавщицы из антикварного отдела «Дома Книги», принимают на комиссию  в е щ и. Это значит, что кто-то сегодня ночью будет одновременно сразу с  д в у м я. Видимо, Француз – хозяин квартиры, хотя ещё точно не решено.

Кроме никогда не курящего и не пьющего Игоряна, все уже сильно  п о д  ш а ф е. Хозяин  б е р л о г и вспоминает  з о н у, взгляд его туманится – там ему было в основном  х о р о ш о. Он  у л е т а е т.

Водку закусывают только что купленными по чужой кредитной карточке, украденной у какого-то иностранного студента, в дорогом супермаркете «Irish House» многочисленными заморскими деликатесами – свежими устрицами, мидиями, иранской, а не советской чёрной икрой, авокадо, балыком, андоррским окороком, голландским хлебом. В холодильнике –  знаменитый австрийский вишнёвый торт «Schwartswalder Kirchtorte», по-пацански - «Чёрный лес». Шампанское, конечно «Дом Периньон». У Француза там любовница-кассир, она ему  к а т а е т  с л и п ы. В случае  п р и ё м а, это лет пять-шесть, с конфискацией. Французу, да и ей, всё равно – над о  к у ш а т ь. Ни одного русского продукта  н е т.

Девочки уже полураздеты и по очереди варят на медленном огне итальянскую лапшу – п а с т у. Цвет самый разный: жёлтый, зелёный, голубой. Когда доварят – зальют  б а з и л и к о в ы м соусом, почти, как в  В а т и к а н е.

Батин «Роллс-Ройс» стоит у подъезда, сверкая, как кусок  з о л о т а. Он, как всегда, чисто, быстро и, главное,  б е с п л а т н о вымыт: мойки – бандитский бизнес.

Самого Бати нет, он наискосок от дома - только перейти через Садовое Кольцо. Там, в гостинице «Белград-2», по-арбатски – «Багдад», что напротив МИДа, он  г р у з и т какого-то толстого краснодарского коммерсанта, уговаривая в Москве работать только с ним, и только с ним, и, похоже, - успешно. Наверху, в простом дешёвом двуспальном номере –старшая сестра его жены, когда Батя закончит, он поднимется наверх, в номер. Номер снят на  е ё паспорт.

***

Да, подумал Студент. Стихами их не возьмёшь -  к о м м е р с а н т к и. Тут нужны  л а в э. И вообще – скучно. Игорь каратэ не учит, говорит – д а н н ы х нет. Говорит, ты контракты изучай, надо всё знать самому, без  ю р и с т о в. А если кто начнёт не те вопросы задавать, я тут же  п о д т я н у с ь, тут же. Говорит, делай  п о с т а н о в к и, р а з в о д и пожиже, играй спектакль. Сейчас – наше время.

Студент внезапно прекращает декламацию, кладёт томик стихов на стол и выходит из комнаты. Одна девушка уже села к Французу на колени, вторая стоит сзади и обнимает его за шею. У обоих – очень красивые грудь и ноги.

Так и есть. (Студент подходит к холодильнику, достаёт бутылку коньяка «Napoleon», она  н е по ч а та. Он срывает обёртку, вырывает пробку и начинает пить из горла.) Всё сегодня – Френчу. И всегда. Правда жизни. А жаль, что всё так и  н е  с о с т о я л о с ь. Несостоявшийся директор завода. Несостоявшийся чемпион СССР. Несостоявшийся вор в законе. Несостоявшийся киллер. Несостоявшийся литератор.

Коньяк идёт тяжело, но «пиво без виски – деньги на ветер». Студент прекращает пить, ставит bottle на стол, проходит через коридор, минуя две  з а к р ы ты е комнаты. Они принадлежат родителям бывшей  ж е н ы Француза, которые зимой живут в Ялте. Сама жена – в Париже, 8-й квартал, рядом с Триумфальной аркой. Инна- З м е я. Француз её любит до сих пор.

- Я,- говорит Студент, смотря на небо, - есть человек сам в себе,  с а м ый и самодостаточный в корне.

Коньяк уже начинает действовать – тело ещё сильное и слушается, но  м е р ы  уже нет – оно производит все движения много сильнее, чем это необходимо. Студент раздевается до красных плавок «Dolce&Gabbana», выходит на балкон, перелезает через перила и начинает спускаться вниз по водосточной трубе, крепко держась руками за вбитые в старый кирпич удерживающие её стальные скобы.

Внизу, как раз напротив очень аккуратно припаркованного Батиного «Роллса»  б а н к у ю т таксисты - это их пятачок. Видя медленно спускающегося по отвесной стене почти голого Студента, они прекращают смеяться, быстро садятся в свои машины и тут же разъезжаются в стороны. Студент тяжело спрыгивает босыми ногами на холодный зимний асфальт. Январь, но снега  у ж е нет.

Теперь коньяк д о ш ё л, времени - немного. Студент рывком, на одном дыхании, одолевает все восемь пролётов и звонит в дверь своим длинным звонком в ритме «Спартак- чемпион, та-та-та-та-та-та!».

Дверь тут же открывает почему-то грустный Француз. Через его плечо светит стальными серыми глазами Игорь. Леший уже в «комнате  любви».

- Surprise? Surprise. Surprise!- громко кричит Студент. – Я пришёл! (Он хочет поднять всем настроение, никто не выходил, а человека – н е т.)

- Да, - говорит Француз. – Пришёл, точно. Только зачем ты на соседнем балконе в одних трусах демонстрировал культуристские позы? Там живёт  у ч а с т к о в ы й.

11.

Оффис БАТИ. Это две трехкомнатные в сталинском доме, купленные за один день,  к э ш э м, молодой участковый боится заходить – вроде, тут к р у т ы е. Все по первому разряду, итальянская кухня, мебель, и проч. Свой повар. Секретарш, да и прочих девушек офиса братва договорилась  н е  ф а л о в а т ь, а то как потом  р а б о т а т ь. ФРАНЦУЗ в шоке, но – т е р п и т, отрываясь на проститутках с Украины (и Молдавии). АХПЕР говорит МАНЕРНОМУ, что бывают и хорошие евреи, например, т а т ы. МАНЕРНЫЙ слово «тат» не знает и отвечает, что  в о з м о ж н о, но в живых он пока не видел ни одного. Рассерженный АХПЕР уходит из офиса.

СТУДЕНТ – сидит в БАТИНОМ кабинете на подоконнике и материт всё, что видит внизу на Садовом. При этом он мысленно представляет себе, что у него в руках пристрелянный СВД, и все фигурки, на которые он его направляет, бесшумно падают одна за другой, включая детей и женщин. Current mood – «мне всё равно». При этом он почему-то шёпотом говорит – «shit-fuck, shit-fuck, shit-fuck, look around!», как такую страшную  с ч и т а л к у. Входит БАТЯ. Он в галстуке и костюме, похож на тигра на  ф р у к т о в о й  д и е т е.

БАТЯ. Чё гонишь? И по английской матери, и по  б а т е р и. Смотри, на том свете тебя за язык по(д)весят. (Он не знает, что СТУДЕНТ ещё и представлял, в и з у а д и з и р о в а л, так сказать.)
СТУДЕНТ. Не говорите так, Вы не знаете, какой у меня разворот сознания, какая  м о д а л ь н о с т ь.

Батя вплотную подходит к Студенту, теперь он просто  т и гр, фруктов нет. Он гораздо крупнее этого худого мальчика с большими глазами, г у м а н и т а р и я.

- Знаешь чё? – говорит он. – Вот ты тогда иди  н а  у ли ц у, и там свою модальность – и разворачивай. В полный контакт. Понял? Повтори.

Студент нехотя медленно слезает с подоконника и так же нехотя повторяет: «Идти домой и там просветляться, понемногу.»

БАТЯ. Именно так. Молодец. И машину поменяй, а то на Шаболовке(1) все сидят и считаю каждый день, сколько у  н е г о ходок в «Метелицу» и откуда он 71-го года рождения себе на «Hummer» наворовал.

Заходя – без стука! – ЛЕШИЙ с ФРАНЦУЗОМ.

- Наотбирал, то есть. Всем здравствуйте!

ФРАНЦУЗ подходит к СТУДЕНТУ, берёт к него из рук книгу, которую тот заложил большим и указательным пальцем, вернее -  о т б и р а е т.

- Что читаешь?
-«Москва бандитская», - так же неохотно говорит Студент. С незаконченным филологическим образованием в бригаде – только он. АХПЕР, правда, тоже  л и н г в и с т. Как  С т а л и н.

- Чё читать, делать надо, - говорит Леший.

Все уходят.

Current music – «Кого купил ты, сука, ты знаешь ли о том, у нас и так в стране проблема СПИДА?! А ну давай отсюда, а ну греби винтом, а ну-ка быстро дела ноги, ****р!!» и т. п.

За кадром слышно, как МАНЕРНЫЙ говорит кому-то по мобильному телефону – «А ты такой же, как я, деньги любишь. Поэтому ты так не можешь со мной разговаривать! Или ты себя посчитал выше других людей?!» Он пока не вор в законе, но будет – точно. К гадалке не ходи.

(1) -17 февраля 1993 года в МВД был подписан приказ о создании Московского  РУОПа . Спустя несколько дней ему выделили штаб-квартиру на  Шаболовке. Надо сказать, что в этом здании по адресу Шаболовка, 6, до этого находился Октябрьский райком КПСС. Всем работникам РУОП по г.Москве производилась доплата к заработной плате в размере 20% основного денежного содержания, а сотрудникам СОБР РУОП - больше; красненькое такое здание, в е с ё л е н ь к о е.

12.

«ОПГ может состоять из одной или нескольких бригад. Обычно условное наименование связано с количеством людей. До 25—30 – это бригада. Руководство ОПГ осуществляет лидер или группа лидеров.Возглавляет ОПГ обычно «авторитет», занимающийся только организационной или координирующей деятельностью и редко лично участвующий в совершении правонарушений и преступлений. Как правило, это человек, который обладает сильным и властным характером и имеет хорошие связи в органах власти, а также - в системах правоохранительных органов, силовых структурах, бизнесе и криминальном мире. Заместители лидера - другие «авторитеты» – специализируются по разным направлениям, например: «смотрящие» за рэкетом, контрразведка, внутренняя безопасность и кадры, ответственные за «стрелки» с другими ОПГ и прочие силовые акции. «Советники» лидеров отвечают за экономическое и банковское «направления», как правило, также есть «ответственный за общак».

Второй уровень в ОПГ это «бригадиры», ответственные за небольшие мобильные группы по 5—10 человек. Они так же, как и лидеры, занимаются организационной работой, чаще всего сами участвуют в конкретных «стрелках» и ходят вместе со своей бригадой на конкретные преступления.

Боевики, «солдаты» это основная масса ОПГ, предназначенная для силовых акций, их месячный доход редко превышает 1000 долларов США. Специальное отдельное подразделение ОПГ – это оруженосцы, взрывники, киллеры. Помимо киллеров на штатной должности в ОПГ может быть ч и с т и л ь щ и к.

Это киллер-ликвидатор для  с в о и х провинившихся боевиков. Практикуются такие акции в отношении предателей, бригадиров-заговорщиков, боевиков-наркоманов и в случаях «с о к р а щ е н и я  ш т а т о в».
                Из «Учебника по уголовному розыску», вынос за пределы библиотеки Академии МВД запрещён.


Зима, открытая автостоянка через дорогу от Киевского вокзала.

Рано. АХПЕР внутри своего огромного джипа «цвета морской волны», на фоне которого он всегда  кажется таким небольшим. Через 10 минут после его появления в ворота стоянки, беззвучно игнорируя вопрос сторожа, быстрым шагом входят  д в о е, один повыше, другой – пониже, в вязаных шапочках. Они идут сразу  к  в и д н о м у «Навигатору».

В это время Ахпер вылезает из кабины – он ещё их  н е  в и д и т. Он открывает капот, искренне любуясь двенадцатью заказными V-цилиндрами, в т о р о й такой машины в Москве нет, и, видимо, будет не скоро. Слушает  з в у к, остаётся доволен. В кабине – спиннинг и сети – подлёдный лов. Двое приближаются справа, п л ё т к а Ахпера в салоне, в  т а й н и ке. Это далеко.

О н и  уже подошли, близко совсем. Тот, что пониже, говорит – «Машина не продаётся?» У второго в руках – старый целлофановый пакет, как будто с выставки из павильонов народного хозяйства ВДНХ, несвежий.

Ахпер говорит, что он думал, что 93-й год уже закончился. Он ещё  н е  п о н и м а е т, да и  к о с я к о в никаких за ним - нет. До машины – два прыжка, борцовских, он ещё может заскочить – двигатель уже горячий, дверь открыта. Но он улыбается – с т о и т как скала.

Второй улыбается тоже, и - не спеша! - достает из пакета пистолет ТТ, КНР. Первый достаёт из кармана дутой, тоже китайской, куртки «нож диверсанта», который продаётся только по охотничьему билету  с о  с т а ж е м. Он профессионально, быстро и л е г ко – снизу вверх -  наносит Ахперу удар в грудь, развернув корпус и как-то  с т р а н н о  удлинив руку. Этот приём учат только в программе спецподготовки военных, например, ДШБ ГРУ. Чучково. Взят он из китайского стиля кунг-фу «Длинный кулак»,  С е в е р н ы й  Ш а о л и н ь. Но Ахпер, несмотря на сильное похмелье, всё же уворачивается и у к л о н я е т с я, так, что нож чёрное лезвие проходит по большой касательной линии, распарывая настоящий английский твид на его  тёмно -к р а с н о м пиджаке, успевая ещё ухватить рукав  в ы с о к о г о  на  б р о с о к. Когда-то, в Ленкорани, г о п н и к и втыкали ему ножи в спину, а он кидал и  к и д а л.

В это время, второй, п о н и ж е, стреляет один раз. Один. Он улыбается тоже.

Ахпер падает на снег, раздаются ещё два громких  х л о п к а. Больше он уже ничего не видит, только  к р о с с о в к и стрелявших, две пары, старые, ношенные, но крепкие, и очень простые – обычный «Адидас», одна пара побольше, другая – поменьше.

Очень быстро теряя силы, через роскошное коричневое пальто он, прямо сверху, снаружи, нажимает кнопку прямого набора телефона, который тут же снимает Француз. Сразу поняв в чём дело, Француз кричит в трубку – «Кто?! Кто?!!», но он у себя дома, это очень далеко от автостоянки на Бережковской набережной у моста, практически на другом конце Москвы, в Измайлово. Лес из окна его квартиры сегодня необыкновенно красив, как в немецкой сказке. Только на  р е м о н т  квартиры Француз потратил  полмиллиона   н е р у с с е и х денег. Эти «кто, кто, кто» раздаются очень часто, пока у него не сводит горло.

Кроссовки  у х о д я т, Ахпер - тоже. Когда-то он так и пошутил в Баку, н е у д а ч н о: его спросили, зачем, эли, едешь в Москву, он сказал – «ара, э, умирать!».

13.

- Мне очень трудно, - сказал Студент. Потом помолчал и добавил, - Здесь. Это невероятно тяжело – бороться с хорошим в самом себе, внутри себя, каждый день. По кускам отрывать себя от того хорошего, что есть внутри, от своей середины. Это очень больно. Физически. Как мы кого-нибудь нахлобучим, деньги привезём, поделим, я всегда больной. Поэтому меня Француз спросил, что я, наркоман, что ли. А я вообще не двигаюсь. У меня руки трясутся, потому что перед стрелками уже всю энергию на борьбу с собой потратил. Как приезжаю, сил нет ни с кем тереть. И кто меня только поддерживает на них, наверное, Дьявол. Я каждый день хочу замочить себя. Ну, пулю в башку, или таблеток наглотаться, или прыгнуть, а можно и в петлю. Лучше б я умер.

- Ну и чё ты тогда с нами двигаешься? – сказал Бита. – Оставляй долю, выходи из движения, становись лохом. И сиди там вместе с ними, терпи, унижайся. Ради царствия небесного. И духовного восхождения. Женись, хавай эту жизнь, и води, как лох. Детей в детский сад. И никаких проблем. Ни невозвратных кредитов, ни ночных звонков. Проживешь тыщу лет и будешь счастлив. А то, что ты живой, пока, так это решаемый вопрос.

- А как? – Студент чиркнул пистолетом, прикурил. Зажигалка была сделана на зоне, да так, что от пээма почти не отличишь. – Мне же тогда придётся принять условия жизненных традиций. Делать, как говорит отец, улыбаться, как говорит мать, оставить себя, смиряться. И когда будет какая-то несправедливость, не поднимать головы. Ради того, чтобы в том мире оставаться. Я же зубы себе скрошу, в муку. Если я никого не трогаю и мне плохо, а меня другие в это время прикалывают, я хочу убить. И что делать? А работа? Начальник скажет – «туда-сюда». И что, бегать? Вот они говорят – мы хуже всех – людей хлопаем. Да, наверное. А скольких убило мещанство? Это как? Просто обычные испуганные люди у телевизора, когда, если у тебя разворочены кишки и ты будешь звонить им в дверь, просто её тебе н е  о т к р о ю т. "Тихие добрые люди". Я хоть и сплю на «работе» от усталости от борьбы с самим собой, но не трус. А этим вообще всё до фонаря – моя хата с краю. И нацисты так к власти пришли, и Лёня Брежнев висел с бровями, а они на партсобраниях всё тянули руки, дотянулись.

Он затянулся, вобрал дым в лёгкие и задержал. – Один есть на свете хороший политик. Это Далай-Лама. Ездит туда-сюда, борется за мир. Но он далеко. А у нас, Француз, половине бы коммерсантов руку пожать, поблагодарить их за труд, а мы их кошмарим. Не всех, но большинство. И живём так – одним днём. Есть «удар» - есть бабки, гульнём, нет – ездим, ошалев, по всей Москве, бычимся. Или тёлок ждём у подъезда – «уфаловать». И чужих, и своих, кого угодно. А, может, у них кто-то есть, точно, и, выходит, мы опять «делаем блуд»? Мы не творим ничего. У нас только два действия – «отнять» и «разделить». Даже у Ахпера. А между тем, армяне – нация созидательная. Мы не ценим счастливую возможность обретения человеческой жизни, вот что.

- О деструктивности человека писал ещё Эрих Фромм, - сказал Француз, делая "стендаля"(1). – А мне нравится – себя разрушать. И Бите. Он вообще – отрезанный ломоть. Замёрз в 92-м, когда менты у него квартиру отняли. Их коммерсанты там кого-то конкретно кинули, они прошли с ними в пополаме. По-моему, тыщ триста там было на всех, в зелёных. По ценам 93-го. А у тех – красная крыша, менты. И вот меты их «раскопали», поймали и дёрнули на Петровку, по одному. Били сильно. И говорят – все деньги надо вернуть. Но не триста, а пятьсот. Или поедете туда, где холодно очень. И весь кик-боксинг Битин кончился. У тех – очки на пол лица и худые, как щепки. Бита, у него мавашу с правой не видно было вообще. Спроси у любого из воров в законе про «битву в Феодосии», они тебе расскажут, что там Бита вытворил. И что?! На «их» стороне – закон. Которого - нет. И Бита тогда квартиру продал, чтобы добавить свой взнос. На Ленинском проспекте. И переехал в Люберцы, в сарай с тараканами. Потом там половину люберецких перегасил.  Ну и думаешь, ему что-то хочется знать про гуманизм? Или про карму? Хорошо, я его сдерживаю, а то он вообще всех валить начнёт. А как увлечётся – и нас. Он знаешь, почему на стрелки ездить перестал? Он – бандит. Он говорить больше ни с кем не может. Нет мочи. Может только - гасить. Это Ахпер хитрый - на базаре развести. А Бита нет. Бита просто идёт до конца - ему всё равно. Или я, или ты.

- Да знаю я это всё, знаю чего? - сказал Студент. - Но всё равно, это очень трудно – каждый день не пускать себя вверх, в вознесение души. Это огромный дискомфорт. А гордость терять нельзя. Кто ты тогда такой? Самость... Я всё-таки – «пацан».

Потом докурил сигарету, а новую, только что распечатанную синюю блестящую квадратную пачку «Rothmans» метким движением бросил в облезлый мусорной бак. Для понтов

- Я жив, и я практически мёртв, - сказал он. - И всем по бУю.

14.
Леший был из Кузни. Это Новокузнецк. Там пять металлургических комбинатов и больше нет ничего. И графит лежит на подоконниках, как снег. И как его надышишься, не то что, соседа, маму родную можешь убить л е г к о. Поэтому Леший был природно склонен ко всякого рода немотивированным жестоким поступкам – за то, что кто-то не так на него посмотрел, или – почти всегда – что-то не то сказал и не считал нужным контролировать эти эмоции. Но «своих» он «держал», пуская к себе людей долго, но навсегда, и за друга мог себе «под два ребра вставить нож». Он не боялся никого и никогда, при этом обладая сильной «волей к победе» и практическим отсутствием болевого порога. Его боялись даже «старшие пацаны», но скрывали это, всегда называя его «Киллер». Восемь лет, проведённых на крытой тюрьме, не сделали характер Лешего лучше, и глаза у него были уже почти фасеточные, как у паука, тёмные-тёмные и глубокие, в них можно было утонуть, как в смертном приговоре, ещё до его оглашения. Иногда на стрелках он просто пристально смотрел на другую братву, не здороваясь и ничего не говоря, и тогда она обычно как-то терялась, «сдувалась и стушёвывалась», или, наоборот, теряла самообладания, начиная говорить не так, и не то – не тем  т о н о м, и тогда улыбался уже сам Леший.

Как-то раз он поехал на встречу с татарами один – те были боксёры, спортсмены и приехали покорять этот огромный злой город. Выйдя из своей «Нивы», Леший увидел две довольно свежих «БМВ», набитые под завязку «бандитами». Они выключили фары, оставив только габариты и, передёрнув затворы, ждали «серьёзных москвичей». Леший, который москвичом не был «по определению», но двигался, конечно, с «московскими» - другого выбора у него не было, увидев эту картину, быстро и резко подошёл к первой машине, нагнулся с высоты своих двух метров и тихонько постучал золотым перстнем по лобовому стеклу. Окно зажужжало и приоткрылось сантиметров на десять.

- Здорово, пацаны, - сказал Леший. – А почему вы на стрелку со мной заряженные приехали?!

Больше он не сказал ничего, а просто сплюнул на снег. Машины, словно по невидимой команде, включили фары, завелись, и осторожно, чтобы не дай Бог не задеть Лешего, аккуратно развернулись и уехали. Больше татары не звонили и на следующий день какая-то девушка привезла а Батино казино все проигранные вчера деньги, что и было причиной встречи.

Молодые и «загазованные» татары, приехав туда накануне, проиграли в рулетку и «Блэк Джек» примерно тысячи две, долларов, а платить отказались. Они просто зажали одетого в камуфляж здоровенного охранника между дверями, и набрали себе в кассе «всяких разных» фишек, до каких дотянулись, и спокойно стали играть. Они не грубили, просто потом ушли, разбив хорошо поставленными ударам другим охранникам лица. И оставили администратору свой телефон, мол, «если что».

От страха, администратор смог только вспомнить телефон Лешего, и всё ему рассказал. Леший звонить никуда не стал, а просто проснулся, сделал боевую зарядку – как он говорил, «укололся», сел в свою бэху и поехал в ресторан «Казань». По описанию хлюпающих юшкой охранников – как из называл Леший – «смертники в зелёнке» - «борзые ребята» были смуглыми, скуластыми, но не «чурки». Он вошёл, сходу сунул пару раз какому-то собиравшемуся забрать пальто из гардероба толстому «аре» с двумя блондинками, вошёл внутрь и спросил метрдотеля. Взяв его за лацкан двумя пальцами в перстнях, он просто прошептал ему на ухо – «Сегодня в шесть на Бережковской набережной, как проедут мост, направо, там они одни. И без опозданий, буду штрафовать. Сильно.» И уехал.

«В образ» Леший не входил. Он такой был всегда.

Была зима 93-го .

(1)"Стендаль" - пацанский бутерброд, густо намазанный наполовину красной икрой, наполовину чёрной, большой, в пол батона. Естся быстро и сосредоточенно.

15.
- Иностранец! Купи камеру!! – надрывался Чёрт. – Купи, лох валютный! Купи, «о-кей»! Лягушка косоротая! Это камера стоит денег! Эй, армян, вася, переведи ему! Эту камеру у финского оператора прямо в Шереметьево отбрили! Совсем новьё! Она денег стоит! Мы – серьезные пацаны! Переведи, пусть купит! Всего пять штук! За нас воры скажут! Купи, говорю!

Ахпер переводил.

Прижатый спиной к «Диете» толстый американец пытался отнекиваться и говорить, что, он не фотограф, да и денег таких у него нет с собой. Всё на пластике. И если завтра guys приедут в «Rosie O'Gradis» - иностранный арбатский пивняк, то он готов прийти туда для переговоров. Но вообще-то ему никель.

Ахпер переводил.
- …какой нах, никель?!! – заорал Чёрт. – За никель тебя три раза похоронят! Ты, что двухголовый?! Камеру купи! Сейчас!

- Ладно. – сказал как всегда до этого молчавший Леший, - харэ. Не наезжай. Пусть идёт. Куда шёл, камеру потом сдашь. Армян, спроси его, он про никель так, нас испугался, или правда нужен? Тогда давай завтра встретимся, поговорим. В пять, в «Аркадии».

Ахпер переводил. И работу свою - "Перевод криминала в межэтническую плоскость
как одна из характеристик социума" - писал.

(1) - "стендаль" - большой пацанский бутерброд. Густо намазан наполовину чёрной, наполовину красной икрой. Естся сосредоточенно и быстро.

16.
Один из городов на севере России, например, Братск. Или Красноярск. Зима, снег. К стоящей на заснеженном пустыре девятиэтажке идёт группа людей. Это – Леший, Француз и его жена (отношения ещё хорошие), какой-то ещё человек – главный инженер одного из химических – или – без разницы – угольных заводов и е г о жена (на самом деле, она  р е ш а е т  в о п р о сы), и двое  ф р а н ц у з о в (они хотят инвестировать в завод  money). Француз худой, весёлый. Леший – тоже, но, как всегда – в форме, строен – ежедневный кросс. Главное в мужчине, говорит он, силовая выносливость. Не сила и не выносливость, а  с и л о в а я выносливость. То есть, не сколько ты жмёшь, и не десятка  м а р а ф о н с к а я, а пробежать пару-тройку километров с кем-нибудь на закорках. Тогда ты – м у ж ч и н а. Пустырь большой, дует резкий колючий ветер, девятиэтажка стоит прям посреди, как колонна в поле, чисто-белом. Они входят в подъезд, кода никакого нет – позже инженер завода, уже разбогатевший, будет застрелен прямо в нём, жена уедет в Швейцарию. Но пока все входят в лифт и поднимаются на 9-й этаж, к инженеру домой - party.

Все, кроме Лешего. От лифта он поворачивает направо и ещё раз – в  д в у ш к у, звонит длинным звонком. Открывают сразу, он ныряет в чёрный проём. Дверь открывает человек, такой же худой, как Леший, но от  м а р а ф е т а. Леший кивком головы здоровается с ним, не говоря ни слова, тот сразу возвращается на кухню, дальше варить кашу из конопли. Из комнаты направо по коридору – большой – выходит другой человек, ростом уже с Лешего, но объёмней. Они молча обнимаются. Это – друг детства Лешего, которого он когда-то убедил в о й т и в Движение. В прошлом это известный дзюдоист, когда-то на чемпионате в Тбилиси поставивший рывком на колено – п е р в ы м движением – самого приехавшего из Токио непобедимого Ясухиро Ямасито. Встал весь стадион, всё, что он запомнил потом, были потолочные балки перекрытий и кимоно, которое подарил ему в раздевалке представитель так ни разу и не побеждённого чемпиона. Но это – б ы л о, а сейчас хорошо виден потолок х а т ы, которую снимают пацаны. Это – обычная съёмная квартира участников  д в и ж е н и я, которую часто меняют. На полу – окурки, бутылки, т р у с н я к – грязное мужское и женское нижнее бельё, ещё есть консервные банки и деньги, только мелкие – монетки, рубли, даже что-то из Гонконга; пахнет пробитым отоплением.

Бывший чемпион – из-за Лешего он пробыл девять месяцев в следственном изоляторе – о г р а б л е н и е – потерял квартиру, которую мать продала, чтобы заплатить адвокату, вышел и теперь, наконец, нашёл  с в о ю бригаду, и живёт  с ч а с т л и в о – называет его по имени – «Андрей», по-пацански обнимает за плечи, усаживает на разбитый диван и что-то искренне говорит. Леший так же искренне отвечает, обнявшись, они вспоминают юность, когда им было по пятнадцать лет. Больше таких друзей у меня никогда не было, говорит Леший.

Но он не расслаблен, видно, что он кого-то – или что-то? – ждёт.

Тут же заходит  С т а р ш и й. Ему лет шестьдесят (пять), восемь судимостей. Они тоже обнимаются, перебрасываются парой фраз, но Леший сразу встаёт и идёт к двери, Старший что-то говорит ему, даже как-то разочарованно.

Леший переходит в комнату напротив, там один большой диван у стены, поновее, кресло и торшер, две проститутки – одна на диване, другая сидит. У них чуть разбито лицо – их украли с автобусной остановки и привезли сюда, теперь будут здесь, сколько надо.

Ни слова не говоря, Леший начинает заниматься с одной из них  ф р а н ц у з с к о й любовью, которую заканчивает прямо на неё. Проститутка сначала, возражая, пытается отстраниться, потом обречённо говорит «Да ладно…» в пустоту, подставляя  л и ц о. Вторая смотрит на них с интересом, ей любопытно, сколько Леший продержится в таком ритме. Леший заканчивает, застёгивает брюки, дорогой кожаный пояс, выходит и опять возвращается в первую комнату. Вторая проститутка успевает лишь на миг прижаться к нему щекой – проститутки н е  ц е л у ю т с я. Он ей понравился.

Он входит в первую комнату, теперь друг детства и старший сидят на диване, а между ними – третий. Это еврей – иссиня-чёрные волосы, сальные немного, такая же чёрная борода, а пол-лица, и огромные горящие глаза, в его взгляде есть что-то исступлённо религиозное, красивое, но и преступное – тоже, причём плохое, отчаянное и беспредельное. Но вообще-то, взгляд, к сожалению, затравленный и трагический. Он смотрит на Лешего долю секунды, а Леший на него.

В руке у Лешего – пистолет «Глок», почти невесомый, как пластмассовый, с глушителем, всё никелировано. В этот момент видно, что у Лешего  н е т  л и ц а, особенно нижней половины и совсем – губ, челюсти, остались только глаза-щёлочки, остальное – исчезло, и он стал совсем не похож на себя того, который пятнадцать минут назад вошёл в хату. Теперь становится понятным, откуда у него такое прозвище – ЛЕШИЙ, и за что его любит Батя.

«Глок» Леший вынул из повешенного на гвоздик на стене своего дорого дюссельдорфского плаща, он поднимает его, как будто это малярная кисть, или продолжение руки и стреляет чёрному в лоб, один раз. Друг детства и Старший держат того крепко – они только что смотрели фестиваль какой-то песни. Перед тем, как нажать курок, Леший говорит: «Привет из пресс-хаты, от Француза», ровным тоном, совсем не эмоционально. Крови, как ни странно, немного, а вот голова почти отлетает.

Леший делает рукой движение в сторону, как бы желая  с б р о с и т ь  с т в о л, но Старший отрицательно качает головой – он нужен, Леший за никелированный ствол бросает пистолет на прожженный ковёр – в этой комнате он ещё сохранился, в той, где проститутки – чёрненькая и беленькая – нет – отошедший паркет. Всё беззвучно, и ничего не вытирая – ни отпечатков пальцев, ничего.

Леший, не прощаясь, снимает с гвоздика плащ, перекидывает через руку, не оглядываясь на вторую комнату проходит по коридору, открывает дверь – она была закрыта на цепочку, захлопывает, садится в лифт и поднимается на 9-й этаж, теперь от лифта налево, в т р ё ш к у, где идёт веселье. Все сидят за столом, горячее уже съели, идёт холодец. Жена Француза переводит то, что он говорит –из Бердяева, цитаты.

-Когда мы высказываем о чём-либо свое мнение, знаем ли мы, откуда оно берётся? И почему мы думаем именно так, а не иначе? Знаем ли мы, как же образуется тот или иной взгляд на тот или иной вопрос? А самое важное – можем ли мы ответить утвердительно, что это именно наше мнение, именно наш собственный взгляд?..Знать ответ на этот вопрос – очень важно, ибо наш взгляд на вещи определяет наше отношение ко всему миру, всей Вселенной. А образ взаимоотношений наших с сим миром как раз и есть опора для наших понятий, действий и чувств. Ибо жизнь наша как раз целиком и состоит из собственных мыслей, впечатлений, понятий и действий, поэтому любое то, что определяет наши взгляды и точки зрения, сильнейшим образом ограничивает нашу жизнь. Непредвзяты ли наши суждения? Чист ли наш взгляд? Или на него повлияли учителя, друзья, враги, книги, газеты, музыка, религия, наконец, культура? Тем самым надев нацепив нам на нос многоцветные очки? Возможно, сами мы полагаем, что являемся очень трудно поддающимися чужому влиянию индивидуумы, полагая также, что на объективность наших оценок трудно повлиять, однако, как мы всё-таки знаем это? Ведь возможно, что мы всё время находимся под каким-либо влиянием, сами не зная того? Ибо полагаем мы, что стоим в стороне от среды, окружающей нас, и потому на самом деле различным окружающим фактором очень легко пролиться в душу нашу. Ведь без всякого выбора силы внешнего влияния проникают в неё, образуя наши мнения, чувства и веры, становясь частью нас самих и вылепляя наше определение истины. И мы уже даже не можем определить, что они – внешние, а, наоборот, полагаем сами себя как независимые и искренние персоны. Подумайте только, дамы и господа, почему одни люди нам нравятся, а другие – нет? Почему нас привлекают именно те женщины и мужчины? Как мы узнаем, что ложно, а что – истинно? Почему именно нам нужен такой богатый выезд или поместье? Откуда идёт наше мнение о победе и поражении? И если мы будет честны сами к себе, то непременно узнаем, что почти не существует рода н а ш и х мнений и чувств, а все они – плод невозможных быть ограниченными сил и воздействий. И если мы всё-таки примем предпосылку о том, что н е з а в и с и м ы, то всё равно будем выносить обо всём эгоцентрические суждения, а также с этой позиции обозревать и исследовать внешний мир. И вы, конечно, можете возразить мне, мол, и что такого, эго разве не мы сами, и разве это умеющее быть раненным, радостным, надменным, возбуждённым, подавленным, набирающим новые развороты тонкой модальности эго и не есть мы сами?, ибо эго и мы всегда как две стороны одной руки, и образовалась данная связь не родителями, не в гимназиях и лицеях и даже не в обществе, а образом опытной связи, идущей от самости переживаний своих, но отвечу я вам – сначала не исследуйте является ли наше эго истинным объектом влияние внешних сил, а ответьте сами, насколько, по вашему мнению, истинны данные о нашей вселенной, получаемые через призму самого эго. Ибо только через страдания огромные эго наше прекращает делать  м н о г о  ш у м у  и з  н и ч е г о. Ибо когда случается огромное горе, мы больше не можем сказать, что его нет.

Леший на секунду застывает в дверях – срисовывает  п о л я н у, дослушивает перевод и говорит: «Офигеть!», повторяет это еще раз и садится за стол. 

***

- А помнишь, Леший, сколько мы народу тогда перевалили в девяностых годах? Когда только н а ч и н а л и Движение? С Батей. В Крылатское поедем – там вальным, утром, на Таганку –вечером. И так пять г о д о в, в с е х… - сказал Француз. – И стволов – пять. Завинтили наглухо море народа. И Валю-бухгалтера, и Маджумдара-Индуса, и чехов(1), и Бабку Бе, и половину экибазтузских…Не хочу вспоминать.

Леший кивнул. Он внимательно следил за дорогой, джипом старательно объезжая кочки.

- Так вот, я сейчас думаю, что всего этого  м о ж н о  б ы л о  и  н е  д е л а т ь, точно.

Леший, так же не отрываясь от дороги, опять кивнул. Дорога начинала идти вверх. В Грузии часто так.

- А знаете, я что думаю? – сказал Студент. На нем была надетая задом наперёд бейсболка с символом Нью-Йорка и такие же синие штаны – «American Boy». – Может, Батю-то и положили – з а  н а с? А?

- А я думаю, - сказал Манерный, доставая из сумки шпроты, –что, Армяна жалко, Ахпера, то есть. Его-то точно положили  н и  з а  ч т о.

Кентавр перестал делать вид, что любуется соснами.

- Всегда есть за что, Манерный, - сказал он, - всегда. Был бы  ч е л о в е к, а за что – найдётся. Он ведь из Движения выйти хотел. А  к у д а?..

(1)Имеются в виду уроженцы Чечено-Ингушетии.

17.
Они знали только, что Батя когда-то был директором завода, совсем молодым, потом кого-то там убил - утром, прямо на планёрке - телефоном по голове,тогда ещё были такие старые чёрные телефоны, с буквами - русским алфавитом, слона свалить можно, с бронзой, а тесть его первой жены - милиционер - отмазал, как-то, и он угодил в Институт Сербского, на три года, а когда вышел - сразу стал БАТЕЙ. И им был. До зимы 97-го. И на  б а з а р е его в Москве не мог взять никто. И никогда.

***

Он был убит снайпером на стрелке, которую кто-то ему забил на ВДНХ, ясным белым днём. Никто не знал, что он туда поехал, по телефону он сказал - "Я-то буду, один, только смотри, ты приезжай. А то будешь там где-нибудь с биноклем лежать на крыше. Как я тебя узнаю? Кожаная куртка?! Пол-Москвы в кожаных куртках ходит. А...Ясно, это другое дело. Буду точно." Это всё, что слышала сестра его жены, с которой у БАТИ были о т н о ш е н и я. Жена знала. Лешему он просто сказал - "Ерунда, проблем - никаких. ИХ ПРОСТО НЕТ. В шесть - в клубе!" И больше живым его никто не видел, только мёртвым. Лицо, с которым он встречался, заказчик и исполнитель так и не были обнаружены. В "Би-Лайн" сказали, ему звонили из телефона-автомата прямо у его подъезда на Садовом. Следователь сказал, что стрелял - профессионал. Из СВД. Батин "Роллс-Ройс" потом купил Муса Ахов. И он, и машина погибли при бомбёжке в Гудермесе...В тот год больше из  б р и г а д ы никто не пострадал.

18.
- Понимаешь, - сказал Батя, - ты можешь всё, тебе всё можно – ездить на деловых машинах, иметь красивых тёлок, называть свою цену коммерсилам, всё. Кроме одного – быковать с ментами. Они делают свою работу, мы – свою. И нам в чём-то помогают. И всем. На место ушедших пацанов придут другие. Свято место пусто не бывает. Любая война — это прежде всего расходы. Естественно, мы постараемся переложить их на коммерсантов, наших и чужих. "Бизнесмэны" же - тоже постараются отыграться на потребителе, которого «движение» как бы не касается. Касаются, да еще как!Хорошая вещь - монополия. И вот так мы все и двигаем её – э к о н о м и к у, заставляем очухиваться. Как ёрши в печных трубах. А если быканёшь – так защемят всех, что и не пикнешь - с 37-го года всё отработано. Всё на тебя повесят, и пресс-хаты ещё никто не отменял. Менты вяжут нас – как на работу. Так что запомни, быковать - нельзя. Все вопросы надо решать до отделения милиции, стараться. На месте, вежливо. Или, в крайнем случае, т а м. Нельзя доводить до СИЗО и суда. На суде тоже можно всё развалить, но это сложнее – надо искать адвоката, и вообще. Устал я, Бита, что-то устал. Да ты не стесняйся, ешь. Кто выживет в нашей войне - будет богатым.

- Спасибо, что вытащили, дядя Николай, - сказал Бита, набивая рот салатом, изо всех сил. – А то мне – кранты. Десятка – минимум, с моей биографией, точно. Без медалей за отвагу. На них не посмотрят.

- Я тащил тебя, - сказал Батя, - потому что ты не сдал Лешего. Внутрикамерная разработка – серьёзная вещь. Если б ты его сдал – не стал бы точно. Потому что в другой ситуации ты точно так же б сдал и меня. Не знаю, - Батя закурил. Дым был сладкий и едкий. – А может, ты крутой бандит, - он улыбнулся. - Конкретный рекетмен.

Бита улыбнулся тоже. Рот слушался плохо, был косым. Хорошо, что не сломали челюсть, а могли, запросто. И ничего б не было - феодализм. Даже не просвещённый. Крепостное право.

Батя помолчал. - Ты – классный пацан. Хочешь, с нами работай. Серьёзно говорю, Бита.

Бита помолчал тоже. Он был огромный и совершенно отмороженный. Но паузу взять мог. Жизнь научила.

- Не, Бать, - сказал он через неё. – Я – одинокий волк. Всегда один работаю. Как комиссовали из спецназа. Я ж не вор-в-законе. Просто что-нибудь могу у ч у д и т ь, запросто.

Батя улыбнулся - "Я знаю".

- Сейчас время такое – гайдуки прошли, - сказал Игорь-Каратэ. – Даже одинокие волки сбиваются в стаю. Вместе мы что-то можем, по отдельности – нет, правда, пацаны?

- Ты подумай, - сказал Француз. – Батя дело говорит. С нами даже Киллер – «восемь лет крытки». А он – правильный парень, признаёт вся Москва. Ещё с Жорой начинал, "саблезубым тигром". Кто его исполнил, не знаем до сих пор. А тоже просчитывал всё вперёд на два шага.

- Говорят, пиковые(1), - сказал Ахпер.

- Да, кто бы говорил! - захохотал Игорь. - Ну ты даёшь, морячок. Прям йоку(2) пробил.(Игорь смеётся по-детски искренне, как ребёнок. В мужчине вообще должно быть что-то от ребёнка, так он любит говорить девочкам.)

- Это шо ж такое надо было сделать, чтобы на восемь лет на крытку угодить. Представляю.

- Сделал, не напоминай, - Манерный скривил рот. - НЕ НАПОМИНАЙ нам, что он д е л а л. Мы все хотели бы это всё забыть. Так, Бита, как?

- Не,- сказал Бита, - пацаны, я один. Что найду – то моё, - он закончил с салатом и запихал себе в рот огромный шмат ветчины. Она пахла импортно-кислым. Запихал еле-еле – ж и р потёк.

- Ты пойми, Бита, - сказал Батя, - если у тебя когда-нибудь будет хоть какой-нибудь коммерс – станешь п о л у ч а т ь – любой задаст тебе вопрос, с кем ты. И чего ты ответишь? Один? Один – это по-грузински «вон вышел".

- Обычно, - сказал Француз, пристально глядя на одетую на немецкий манер официантку, фартук почти как в п о р н о-фильмах, - мне всё равно. Братва-б о т в а, пусть «двигаются» с кем хотят. Но тебя терять не хочу. Боюсь, п о т е р я е м с я по жизни.
Вон Коля-с-косичкой тоже один за лавэ поехал, и чё? Пискарёво, мать его. Два на полтора. Так его угостили, когда хоронили, руки-ноги отваливались. Трассерами, за пять минут. И «Порш» его тоже. Наглухо. Как жестянку. А он его специально из Дортмунда перегонял.

- А звери?! Те с тобой тоже один на один не пойдут, - теперь улыбнулся Манерный, очень тщательно вытирая оставленные Битой на скатерти пятна от майонеза. По тюремной привычке.
– Сначала один, потом ещё один. И ещё. Со всеми воевать – руки стешешь, по локоть. Давай двигаться вместе.

- Не, - сказал Бита. – Я один. Надо будет, порву всю Москву. Всё себе добуду сам.

- А, Джавдет, - сказал Игорб-сан. - "Мой отец работал всю жизнь, а потом аллах сказал мне - садись на коня и возьми всё себе сам, что надо!" Ясно. Погнали?

- Лады, - сказал Батя, поднимаясь. – «Так», так «так». Поехали. Леший там, наверное, уже извёлся внизу – что так долго. Он в последнее время вообще стал грузиться.

- А чё, можно понять, - Манерный встал. - У них там в Кузне излупили почти всех, одни кресты. С 65-го по 76-й.

Он подошёл почти к дверям, обернулся, показав рукой на стол. – Ты не уходи, это надо всё п о к у ш а т ь. Девушка, принесите ему ещё ананасового сока, кувшин, большой,пережигает жир. Ахпер его каждый день пьёт. Говорит, если бы не сок, он был бы уже «толстый, как с в и н».

- И ещё, - глаза Бати вдруг стали из улыбающихся, радужных, совершенно серьёзными, он снова посмотрел на выбитую челюсть Биты. – Запомни, ты мне ничего не должен. Хочешь, всегда приезжай в офис. Или в «Лукоморье». Без тебя будет с к у ч н о.

Манерный тоже посмотрел на Биту, стоя в дверях.

- И грустно тоже. А ты красавчик. Они тебе там чуть все кости не накрошили. Подумай ещё. Всё равно – с кем-то надо делиться. Формально у нас старший Игорь. А так старших у нас нет, ездим двойками, по себе сами.

Француз тоже встал.

–- Звони, если чё. Если чё, мы всегда подъедем, с л о в о сказать. Т не бегай больше от ментов, спокойно езжай домой. – Он улыбнулся. – Живи согласно месту прописки. Они от н а ш е г о ящик водки взяли. На ментовском языке это называется «точка». Рамс разбит. А на противоправные действия они не пойдут. Спокойно живи, афганец, - он опять улыбнулся, - да, молодец.

Он подмигнул официантке. - Париж по вам сохнет, мадам. Же ву зан при(3).

- Давайте, пацаны, - Бита с трудом приподнялся с кожаной кушетки, поморщился.

На втором этаже отеля «Балчуг» играл пианист, продавали пирожные «корзиночка» - с  н е м е ц к и м и сливками, что было абсолютно не в тему, ни к чему. Сейчас бы сухпай на бронетранспортёре. А потом – АКМ, гранатовый сок. Как тогда в Кандагаре, в 87-м. Но десять лет свободы пацаны ему подарили. «Это легче, чем тебе потом всё это время апельсины возить, по пятницам», - сказал они. А всё равно – долг. А долг, как говориться, платежом красен. Красный - красивый значит. Десятку на одной ноге не отстоишь, не получится. Ладно, жизнь длинная? Может и сочтёмся.

Пианист играл Гершвина. Вечерняя Москва светилась золотым цветом Будды.

В голове у Биты крутилось - "Всевышний спас меня от горя, четыре качества мне дав: прославленное имя, разум, здоровье и хороший нрав.Любой, кому даны всевышним четыре качества такие,пройдет свой долгий путь без горя, людских печалей не узнав..."

Всё было - хорошо.

(1) название идущих по преступной жизни выходцев с Кавказа.
(2) боковой удар в каратэ, один из коронных Игорь-сана, около трёх тонн.
(3) близко по смыслу к фразе “не за что”. Является вежливым ответом на благодарность. Здесь Француз употребляет его просто так, для п о н т а. Понты - дороже денег, однако. За образ жизни в преступном мире спроса нет. За последствия - есть. На все 100. Или 150.

19.
Пост ГАИ на Кольцевой дороге, прямо на въезде в Москву. По МКАДУ, не в г о р о д, едет КЕНТАВР на «бумере». Он один – Ваня Прокурор только что вышел – ему в Москву нельзя тоже.

Капитан ГАИ, завидев синий «BMW», машет жезлом. КЕНТ останавливается. Он вообще духовитый, например, запросто может засадить в бедро кому-нибудь вилку в общественной столовой. Капитан подходит.

Кентавр не выходит из машины, ж д ё т. Он в розыске. (И в розыске быть ему ещё лет десять.)

Паспорт поддельный, на чужое имя, з а г р а н и ч н ы й, без прописки. Права – настоящие, брата, совпадает только фото – и там, и тут.

Гаишник представляется, смотрит права. Кентавр молчит, барабанит пальцами. Мол, тороплюсь и не нарушал. На шее – толстая золотая цепь, почти видна. На левой руке – браслет, золотой тоже.

Капитан не говорит ни слова, просит доверенность и техосмотр, доверенности нет, талон техосмотра не месте. Кентавр просто молча даёт ему техпаспорт и с т о рублей, послереформенных.

Капитан берё их, потом почему-то, сам не знает, почему, наверное, для солидности, просит удостоверение личности. Кентавр, так же не меняя выражения лица, несколько лениво протягивает ему свой з а г р а н. Говорит, фамилию поменял, проверьте, взял ж е н ы. И где тут можно  п о з в о н и т ь, надо.

Капитан берёт документы, показывает рукой на стоящий напортив будки старый телефон-автомат. Кентавр запахивает толстую кожаную куртку – настоящая Италия, вылезает из машины и идёт. К машине подходит лейтенант ГАИ, смотрит с уважением. Видит, что ключи в замке зажигания, что-то кричит, Кентавр отмахивается.

Он переходит через дорогу, подходит к будке и  н е  з в о н и т. Он сразу спускается по узкой тропинке на мысках ног, быстро и почти бесшумно, носок-пятка, пятка-носок, в лесополосу, которая есть почти у всех телефонных будок на кольце МКАДЕ и, оказавшись в ней, быстро, изо всех сил, бежит по направлению к области. Прямо за ней – город-спутник, похоже – Реутово?

Капитан звонит, долго не может попасть на дежурного по УВД. Потом так же долго с кем-то ругается, что-то пишет на бумажном клочке – настоящую фамилию Сергея Кендова - выходит, рукой из дежурки сверху подзывая лейтенанта. Оба – рослые, спокойные. Они подходят к машине, в которой никого нет, капитан садится за руль, проезжает пять метров вперёд, выключает зажигание.

Бандиты, говорит лейтенант, вздыхает. Что им бээмвэ. Капитан говорит – но это тоже – Путь.

Оба выходят, проверяют салон, багажник, в машине н и ч е г о нет, только комплектация, стандартная. Они закрывают машину, ключ вешают на гвоздик в дежурке рядом с пультом управления светофором над письменным столом и снова выходят на объект. Идёт дождь.

Синяя «пятёрка» - трёхлетняя - стоит двое суток, потом её увозят на платную штрафную стоянку, специальный тягач.


© Copyright: Грант Грантов, 2009

20.

***

— По сути, мы - воинское братство, - сказал Студент в зеркало, поправляя двумя длинными пальцами мажорные очки "Ray Ban". Одно стекло было выбито в качалке - блином от штанги, уже заказано в Калифорнии, но пока не пришло - через о к е а н.
Он был похож на Сократа и доктора Менгеле одновременно, только одноглазых. - А по форме — закрытая корпоративная организация. "Coca-Cola", на**й.

- А экибастузские, - ответил ему Кентавр, снимая с него очки, - никто они.

Он тоже посмотрел в зеркало, теперь как будто к Доктору Менгеле прибавился Франкенштейн.

- И звать их - н и к а к.

***

- Во, я хорошую тему надыбал, - сказал Батя. Его "Rolex" сверкал. Как настоящий. - Покупаем на аукционе убитые американские машины - "Chrysler",такие длинные, за пятьсот грина,на аукционе - их там  в о я к и продают, а здесь будем отдавать - по пять. И без таможни. Какие пошлины?!...Это тыща процентов прибыли, пацаны.

- Не, - сказал Иван, бреясь. - Я в Америку не поеду, ни за что. Меня там у б ь ю т ь. Задолбят, нафиг. Там даже еды нормальной нет. Хавки, то есть. Одна кока-кола.

Огромные пуленепробиваемые стёкла до потолка в Батином оффисе, казалось, не могли сдержать потоки сумеречного солнечного света, саттического, светоносного,предзакатного, ведь тайну луча дано понять не многим.

Созвучие комнаты, тут же установившееся с этими яркими лучами, казалось, несло в себе часть некоего извечного духа, к о с м и ч е с к о г о, и этот солнечный лик — луч! - был как бы некоей проекцией духа в п р о с т р а н с т в е - наверное, нёс в себе образ его пославших, и п о д о б и е.

Ибо можно - черпать силу духа с о з н а т е л ь н о, пользуясь законом жестоких притяжений и сил, а можно - просто от л ю б в и. И огонь сей, коий не могли сдержать ни купленные и присланные прямо из бундеса(1) чёрные и тяжёлые железные шторы, ни эти огромные сверхдорогие пуленепробиваемые стёкла, ни само - живое и страшное само по себе - "Движение" - был так странно и сильно м а г н е т и ч е н, как огонь доброго-доброго сердца.

Так и  д о с т и ж е н и е - идет огнями сердца всего, подумал Студент. Огнем любви к Мономиру и ближнему. И когда оно - п ы л а е т, ошибки наши — ничто, препятствия наши — тоже, а трудности все легки, как орех, пустой и грецкий,поздней осенью, и Путь - легок тоже, ибо луч этот берёт на себя всю тягость идущего по нему, и пылает к пославшему его любовью н е у м а л е н н о й.

И достигать любовью — есмь кратчайший путь, и он - о б р а т и т с я. Так Б-г есть Любовь, и, как любовь, не знает смерти и расстояний, земных тягостей и тревог, и не знает огорчений нашего плотного мира. Воспаряя всегда точно вверх. И вперёд, в круглую т о ч к у.

- А солнце-то - в Солнцево идёт, - сказал Француз. - Это неспроста. Ведь они Движение начали.

(1) Западная Германия. Ранее - ФРГ.

21.

- А ты знаешь, - сказал Манерный, - когда мы были на этапе, нас всех убивал вологодский конвой. И все молчали, даже Воры. Терпели. И единственный, кто тогда им  о б р а т к у  в к л ю ч и л, ответ дал, то есть, был - Француз. Не боялся смерти. И  д а ч к и все свои всегда делил на всех. Поровну. И  л а в е. Так что вы его просто не знаете. Это я вам говорю серьёзно. И ещё…

Он закурил и настоящая кубинская сигара – коричневая, «Montecristo Especial», из знаменитой Батиной коробки, понтовой, с красивой эмблемой – скрещенные шпаги и геральдическая лилия! - почему-то вдруг показалась Студенту какой-то странно-тонко-прозрачной, точно такой же, как и сам - Манерный, пахнущий духами "Эгоист" и злой, она была словно карандаш в руках у худого испанского танцора в просторной белой рубашке со свисающими узорными манжетами и зауженных чёрных брюках, искусного и немного сумасшедшего, который в один прекрасный миг вдруг возьмёт и вобьёт его в горло охраняющему сцену старого театра и его самого тучному полицейскому, вызвав этим горячий красный поток, но при этом нисколько не нарушив собственный страшный ритм - фламенко.

- Не стремись т у д а, не стремись, - сказал Манерный тихо.- Там плохо, очень. Лучше здесь стоять, чем там – с и д е т ь. Если знаешь, что впереди реально светит десятка, лучше – в а л и. Сначала их, потом – себя. Потому что совершенно непонятно, как всё там пойдёт – под чьими заточками стоять будешь. Там всё по-другому. Абсолютно всё.

Он снова помолчал. Теперь сигара была уже нормальной. Красивой, дорогой и  м а н е р н о й.

- И никогда никого не бей. Ты ему дашь, он упадёт и расслабится. И всё. Наше оружие – с л о в о. Пусть ходят, и грузятся. Всю жизнь. Да, есть Воры. И они где-то решают - судьбы. Но это очень ограниченный контингент, или, как ты любишь говорить – эргрегор. А надо, чтоб тебя слушали в с е. Выйдешь из  д в и ж е н и я, будь писателем. Только именами не хлещись никогда. Чтобы дольше - б ы т ь.

Студент поворачивается - уходит, Манерный некоторое время, отставив мизинец с дорогим агатовым перстнем, пьет из большой чёрной глиняной чашки колумбийский к о ф э, сваренный им самим, потом ставит её на инструктированный мрамором стол и откидывается на спинку тибетского кресла-качалки 18-й века, склеенного из берцовых человеческих костей - его ему вынесли с заднего хода Музея Востока знакомые оценщики - когда-то отмазал их в инсценированном братвой страшном ДТП.

Он закрывает глаза, на веках выколото «Не буди!», давление в почках понижается, он начинает дремать. Ему снится утро, зал для свиданий, в зоне – две деревянные скамьи, разделённые большим  п о к о ц а н н ы м столом, на одной сидит он, на другой – Француз, уже освободившийся  д а в н о, с  крутым космическим радио телефоном, а у входа, на вышке – прапорщик, который и вовсе не смотрит на их беседу, а сосредоточенно пишет что-то карандашом на клочке бумаги. Над вышкой – портрет Дзержинского, уже тщательно протёртый утренним нарядом.

Француз тоже не смотрит на Манерного, а отвечает кому-то по телефону – «Нет, я люблю только тебя, а с ней у меня просто – роман. Ты дура, чем большему количеству женщин я нравлюсь, тем выше т ы. А тебе - нельзя, ты должна быть верной. Если я кого-то ***, мы *** их всех, а если тебя – то всех нас, поняла?! Давай, скорей приезжай, будем Москву *** ставить. Парижу – привет!» Собеседница Француза – красивая молодая девушка с очень маленьким размером ноги, д е т с к и м – 34, золотые волосы, чёрная кожаная куртка, высокая грудь, родной «ливайс», сидит на белом пластиковом стуле в кафе «Георг V» на Елисейских полях, справа – триумфальная арка, много машин, сгорая от желания, отвечает: « =)))....бууусььк ))) ну када ты заведёшь анкету на hotlovers.org?! всё, что нужно для секса, там есть... я не могу, у меня семестр!»

Параллельно, мозг Манерного, по лагерной привычке - никогда не спать, думает, что  завтра утром обязательно надо позвонить КИЛЛЕРУ, по двум  в е щ а м – от него ушла жена, теперь каждый вечер он нарезает по Москве на своей «Альфе» круги с ТТ под сиденьем - ищет этого  ч ё р т а, а чёрт-то – м е н т, ведь  п р и м у т!, и второе – у людей на него серьёзная п р е д ъ я в а, хотят встретиться – зачем он в «Лукоморье» стрелял – ОМОН приехал – закрыли. Теперь совершенно негде по-нормальному пообщаться. И если первое, в общем, не важно – о т м а ж е м, то второе – важно очень, «до смертинки – три пердинки», а на фоне этого кто-то в углу – большой и чёрный, в шляпе, похожий на Фрэдди Крюгера из фильмов «Кошмар на улице Вязов», травит лагерный анекдот: «Лохматый тащит плашкета в гущу чтобы там чухануть его и грохнуть. Плашкет скулит, вайдонит. Лохматый не выдержал, притормозил и спрашивает у терпилы: - Ну че ты вайдонишь?- Я очкую, тут так темно.- Вот-вот. А прикинь как я буду потом один чапать…», заканчивает словами – «артист-куплетист, мясник-фокусник!».

Манерный просыпается и видит, что, несмотря на дрёму, рука его так же крепко держит на весу чашку с кофе – м а с т е р с т в о не пропьёшь.

Он снова закрывает глаза и говорит в темноту т о м у, что травил – «Если вдуматься, то вся наша цепь смертей и рождений – сплошная тюрьма. Хотя бы ты - в Кремле.»

Потом, не раздеваясь, ложится на стоящую у двери р и м с к у ю кушетку и - уже в пол - говорит - "Сломать, конечно, можно любого. Но большинство и ломать-то не надо. Не любящий одиночества никогда не любит свободу".

ВТОРОЙ СОН МАНЕРНОГО.

Обычная пятиместная камера. Три метра в ширину, в длину - пять. Две двухъярусные кровати - одна напротив двери; у окна – одноярусная. Около неё – стол. У входа – параша.

Потолок почти не беленный, покрытый трещинами, стены - зеленые. На столе - китайская тушенка "Великая стена", сгущенное молоко, сало, салями, пресное печенье. В центре – три пол-литровые бутылки водки и большой металлический заварочный чайник, на плитке. На локоть от него - две синие импортные жестяные банки - английский чай "Earl Grey", в каждой - по 250 грамм. Их обе - заварят сразу, б у д е т чифирь(1). Вокруг стола на табуретках - пацаны, кто откуда, есть и кавказцы, но большинство - славяне, есть правильные, есть и не очень. Во главе стола - тот самый, похожий на Фрэдди, человек. Он говорит.

- Тут вот что, пацаны, восточная философия полагает, что Истина - недуальна. Поэтому, с точки зрения высшей Истины, что было первое, яйцо или курица - вопрос, не имеющий ответа, ответить на него с помощью дуализма нельзя. То есть, по большому счёту, с немедитативной точки зрения, мы все подпрыгиваем - а за забором там - Эльдорадо - видим что-то, а потом, как дети в детском саду, пытаемся выяснить - 2+2=?, мы ведь всё делим на я-ты, внутреннее -внешнее, хорошее-плохое, покой-движение, мужчин-женщин, чёрное-белое и т.п., и, между прочим, жизнь-смерть,"Появляются десять тысяч вещей..." Но это всё - подвержено изменениям, непостоянно, и, поэтому - не конечно, "по определению". Если не "высшая реальность", то тогда, логически, это всё, в большей или меньшей степени - ложный образ, или хотя бы - не полный. Таким образом, рай и ад, как пара противопоставлений, тоже, извините, ложны. Это об атеизме, с большой буквы, при этом, боги, разумеется, относительно существуют, как и Дьявол, восточные философы пишут так.

(Опустошает обе жестяные банки в кипяток, сверху, без перемешивания, причём так, чтобы чай остался на поверхности. Закрывает чайник. Для усиления эффекта, ещё раз или два доводит практически до кипения - главное — не дать закипеть - давая после каждого раза чаинкам снова осесть на дно, и даёт настояться пятнадцать минут до полного опускания чаинок на дно. По камере разносится густой и тяжёлый запах цейлонского бергамота. Разливает по граненым стаканам, всё - и стол - очень чистое, сахар в чифирь н е  д о б а в л я е т - это может вызвать спазм сосудов и, как следствие, повышение пульса, давления и инфаркт миокарда. Все только пьют, никто ничего не ест - принимать пищу можно только через полчаса после к р у г о в о г о, а лучше — через минут через пятьдесят. Если это правило не соблюдать, можно серьезно повредить здоровью. Аденин и гуанин начинают действовать, сознание у всех начинает изменяться. Даже отсюда Манерный чувствует п а ц а н я ч и й смех. Тот - продолжает.)

- И вот нет разделения в нашем сознании, так и нет жизни и смерти, и, соответственно, всех наших атрибутов. По Востоку - а мы с В-ми, в какой-то мере и есть восточные люди, это и есть одна из первых ступеней высшего духовного совершенства, всего их, если не ошибаюсь, четыре?..Что смеётесь, я сказал что-нибудь смешное? На этой ступени отсутствуют такие понятия, как "наличие" и "отсутствие", "единое" и "множественное", "прошлое" и "будущее" - время, это ведь вообще композитный фактор, "я" и "ты"...Поэтому, на самом деле этот "Вечный свет" увидеть то нельзя, так как если есть то, что видишь, тот, кто видит и сам процесс визуализации, то это опять - "дуализм"...

Чай крайне горек, все пьют его маленькими глотками, так, чтобы  в с т а в и л о.

- Но они правы, говоря везде, что у Истины три ипостаси - Пустотность (не такая пустота, которую мы видим, мы опять видим только внешнее её проявление, на самом деле это тоже "нелогический концепт"; "светоносность", то есть она обладает светом изначально, как солнце, и "всеведение" - так как Высшая истина охватывает всё, через неё можно всё, что угодно увидеть и узнать. На самом деле, ясновидение, пацаны, по древним восточным философам, свойственно нам всем, просто у нас слишком много психофизической, так сказать, "аффеэктации".

В этой аналогии наши фундаментальный дуализм, чувство, импульс и понятия подобны костям тела, эмоции - подобны мускулам, а подсознательная болтовня, о которой Вы часто и очень метко говорите всем "пряникам"(2), и вся эта наша мелкая деятельность ума - кровеносная система, которая питает мускулы и поддерживает их жизнеспособность.

Таким образом, чтобы иметь полностью функционирующее тело, нам необходимы мышечная система, кровообращение и кости в качестве каркаса. Если Вы хотите рассечь на части тело и рассмотреть его, то начинаете с того, что производите узкий разрез кожи, затем доходя до артерий, так? Как Джэк Потрошитель. Разделили "пустотность и свет", и пошло дуальное неведение. Корень «жизни и смерти». То есть, почему мы, по Востоку и видим неправильно весь этот наш мир, помните з а г о н я л и "Матрицу"? - эти три ипостаси на самом деле - одно, а мы с помощью одного хотим познать другое, с помощью "пробуждённости" увидеть "свет", с помощью "света" увидеть "пустоту", которую лучше взять "с большой буквы". Так что если это всё разбить, то и выйдем, соответственно из нашего этого повсеместного компьютерного сбоя в базе данных, из нашей неправильной п р о г р а м м ы. Но мы, и славяне, и кавказцы, принимаем это, как должное, или рациональное, и рождается второй этап - внутренний. Сами себя о п р е д е л я е м, возникает "Я", возникает - "То". Деление на "субъект-объект", понимаете, пацаны?

Ведь когда есть "Я" и "Оно" - возникает вся "тысяча вещей", как мудрецы говорили -!-вселенная."То", "Другое", или "Чужое", если хотите, наверное, в Голливуде армяне работают?!, тогда пусть "греют" меня - создает внешний образ, появляется "форма".

Причём, строго говоря, с этой точки зрения, звук и запах - это тоже материя, что Вы, наверное, на войне замечали, и то же - на тюрьме - как и "вибрацию". Появляется концепция "самосохранения", мы боимся, что это ложное кто-нибудь, "нафиг, эли, унесёт, да", :)))(смеётся). Боимся, что это отнимется, создаем охранительные структуры - надо "Это" "держать", как т о ч к у коммерческую, вот те, кто на вас в Питере наехал тогда, думали примерно так, и менты так тоже "мыслят".

Появляется "желание" -"переживаем" мир, чтобы сохранить, как бы это сказать, "неведение". И тут, как подчеркивали древние восточные философы, мы с В-ми не только его переживаем, этот мир, а оказываемся в плену созданного нами самими, и "компьютер начинает исследовать людей". Поэтому на вопрос, кто создал Луну, древние часто говорили – «Ты создал!». Плюс, каждый из нас видит только свою Луну, да?

(Снимает отдельно стоящий чайник с кипятком, запаривает опять. Очень тихо.)

- Боясь разоблачения, мы начинаем проводить «наименования и классификации». Это мы знаем все, как «пострадавшие от статистики» - Вы в Питере рамсы разводили, я в Москве бегал из одной телефонной будки в другую, с автоматом, как п о д в о д н и к какой, и мы – живы, а Ваня Прокурор – только не называйте это имя нигде - нет. Поехал домой, на дачу, два автоматчика на крыше. Потом кто-то в Госдуме выступал, говорил, моих помощников убивают, а Рыбкин ему ответил – «Мы знаем, кто они такие…» Жена и дочь сейчас в Швейцарии, если не вернулись. Дочери это надо?..Тут и создается «логика», как понятие и «соответствие разумности и реальности», которое мы любим всегда и везде вставлять, забывая о том, что нормальных-то среди нас, по большому счёту и нет, если кто-то скажет, что у него отсутствуют иллюзии, ему надо срочно пойти провериться, ну да Вы всё это знаете хорошо. Иначе говоря, созданное нами же самими неведение сдаётся в плен созданному им миру. И всё, начинаем «тянуть срок». Что Вы тоже знаете, к с о ж а л е н и ю, человек может быть счастливым даже в тюрьме...Мы начинаем смотреть на всё окружающее, как на объект исследования – собираем о внешнем мире информацию, а потом на неё импульсивно реагируем, пацаны. И тут появляется три вида этой реакции – алчность, гнев, и опять же, теперь уже собственное, н е в е д е н и е.

Чтобы охранить это своё собственное существование, большое «Неведение» создает «Мышление», с помощью которого, собственно, и берется в плен созданным им миром. Как люди - придумали шахматы и всю жизнь заняты разбором партий. Собирается информация о мире и идет реакция на нее. Созданное нами самими делаем объектом осмысления, это я так примерно говорю. То, что нам нравится - желаем, не нравится - ненавидим, не имеет к нам отношения – игнорируем. Древние говорили, что мы не можем взойти на духовный Олимп именно из-за этого.


Чтобы ещё добавить себе безопасности, «Неведение» же боится разоблачения, мы добавляем сюда, спонтанную реакцию, «Импульс восприятия», действие, так сказать. От непосредственного восприятия идем к теории, создаём её, классифицируем, создаём логику, создаём, как писали они «послеприобретённую мудрость» - мудрость делится на две категории – «мудрость до рождения», та, что в древности называлась «прежденебесной», и ту, что после приобрели, научились, значит; вот, начинаем действовать, рождается четвертый этап - Понятие.

Т. е. создали мир и собираем о нем сведения. Когда образовались все шесть чувств – там осязание, обоняние, зрение…мышление, появляются идеи и настроения. То есть, пацаны, «сознание-познание, импульс-воля», шахер-махер, думаем о том, о сем.

«Познание», опознавание, распознавание - пятый этап - появляется после того, как первые четыре объединились. Все объединяется, образуется личность, эмпирическая. Вселенная делится на Время и Пространство. Есть человек, есть и Эго. Причем тут появляются нелогичное мышление и неконтролируемое настроение, наше бешенство, Человек и Эго - завершены, есть шесть органов восприятия, и начинают формироваться шесть путей рождений – там, человеком, животным, и всё - так.

Ложное видим реальностью, моно - дуальностью. И вот, как только мы начинаем разделять, появляется «жизнь» и «смерть», и, соответственно, вся дуальность. Соответственно, в Мономир, или Истину, мы только условно называем «моно», он даже не «моно», потому что если есть «моно», опять же, есть и «два». По гамбургскому счёту,пацаны, все те вещи, которые нас окружают, не являются как бы «Пустотой», но и, соответственно, не отличны от «неё». Поэтому и вопрос, что было прежде, яйцо или курица, то, на чём Вы решили меня п р о в е р и т ь, с точки зрения Высшей Истины, не существует. Ответ - сказал.


Видите, пацаны, мы все плаваем в огромном море, а себя считаем «foreign body», и н о с т р а н н ы м  т е л о м, а первоначально это всё едино, а как только начинаем противопоставлять – волна - п о ш л а. Вы – мои земляки, и живёте по з а к о н у, а так бы, наверное, я В-м всё это вообще бы не сказал - ставьте на нож. Если сможете. То есть, первоначально внутренне единое мы рассматриваем, как что-то внешнее, и пошло вот то самое п е р в о е разделение. Волны продолжают катить, мы начинаем рассматривать ложные объекты, как то, что можно «взять» и «отбираемое», дуализм усиливается и проявляется. Потом нам плохо, так или иначе, иногда - очень.

Что делать?! Попытаться в течение жизни, желательно, одной!, всю эту плёнку отмотать н а з а д. Как?! Завершением своей цельности, одномоментностью с о з н а н и я, и очищением. Хотя это всё очень нелегко. Вот это к вопросу о моём - атеизме.

А мистика у нас у всех есть, и даже больше, чем надо, и она может нам помочь, потому как наше мышление подобно огромной центрифуге, приводимой в действие «мотором логики» и чем логичнее наше мышление, тем круче мы к р у т и м с я.

Мистичные и творческие л ю д и, коими и мы, в какой-то степени, все являемся, Вы – больше, пацаны, я – меньше, могут мыслить м ы с л е ф о р м а м и, тогда эта центрифуга замедляет ход, а в финале - останавливает его: есть только непосредственное восприятие, что, наверное, и является главным секретом всех искусств, и вот тогда, теоретически, можно «матрицу» и р а з д в и н у т ь, при этом Путь - очень похож на наркоманию, но это не наркомания, так как первооснова - другая.

Наркоша полагает, что окружающий его мир р е а л е н, и стремится к своим тяжелейшим «реальным» образам, иначе тогда зачем вообще колоться, и тратит на грамм кокса двести пятьдесят нерусских, а древние восточные философы как раз-то полагали, что всё, что с нами происходит – всего лишь «истории в хрустальном шаре, которых нет». И они считали, что на самом деле эта "моноистина" – внутри в нас самих, и всё время ведёт с нами диалог, только мы – а) никак не слышим его и б) не замечаем её с а м у, и вот, в нужное мгновение, когда всё сделанное нами доброе сконцентрировалось и созрело, она проявляется, в соответствии с нашей судьбой и к а р м о й, в виде наших, собственно говоря, Учителей -и книг! - так как книга – вещь оккультная изначально и по о п р е д е л е н и ю. И тут выходит, что никакого существа, которое нас бы создало, нет, всё проявляет наше собственное сознание - все миры, всех дьяволов и богов,"крытку"(3), портачки(4), зону, беда только в том, что если мы из «матрицы» не выйдем, то она и будет продолжать так проявлять - из жизни в жизнь, это насчет моего «атеизма», когда В-м сказал, что в Б-га не верю - и откинуться - никак не возможно. Нет такого УДО(5).

Манерный снова просыпается, открывает глаза - запах чая, сигарный дым, лёгкая восточная музыка. В комнате никого нет, он о д и н.

(1) Жаргонное наименование крепкого чая. Фактически под этим названием надо понимать не всякий чай, а лишь специально подогретый с целью выгнать в настой побольше красящих веществ чая. При этом экстрагируются вредные алкалоиды, которые при правильной заварке не входят в настой, независимо от количества заваренного чая. Поэтому врачи говорят, что н е л ь з я ставить на подогрев заварочный чайник: получится чифирь, то есть испорченный, вредный чай, содержащий опасный алкалоид - гуанин. Само слово чифирь происходит от сибирского областного - чихирь, означающего испорченное, скисшее вино или вообще любое дурманящее средство неясного, темного (в буквальном смысле - по цвету!) происхождения и вида.

(2) человек, впервые попавший в места лишения свободы

(3) тюрьма особого режима

(4) наколки

(5) условно-досрочное освобождение

22.

- Как себя ведёт мужчина? – спросил большой опер. – Воспитательный момент не нужен?

- Нет, - всё нормально, - сказал следователь тихо. – Общаемся. Спасибо, Саша.

- А чё это у тебя с руками? – большой опер внимательно посмотрел на сбитые к е н т о с а Ахпера. – Ты чё, что ли, дурак?

- Нет, - сказал Ахпер. – На льду отжимаюсь. Укрепляю кости. Учитель сказал.

- А ты знаешь, - вдруг сказал первый опер, - что - самое неприятное, что может случиться с человеком в отделении милиции? Любом?

Он помолчал и добавил. – Сука.

- Не-а, - сказал Ахпер. - Откуда мне знать. Восемь классов образования, трудное детство. Деревянные игрушки. Игрушка одна, да и та - граната. В горном ауле.

Говорить ему было трудно, но он говорил.

Следователь вдруг почему-то стал серьёзным. Его искреннее лицо превратилось в маску, окаменело. - Он может из него просто не вернуться. Из отделения этого.

- Ни домой, ни к у д а, - сказал большой опер. – Это точно.

***

- Он мне должен позвонить, - сказал Спецназовец, смотря на "командирские" часы.Они показывали ровно восемь. Вечера. – Сегодня.

- Я понимаю, - сказал первый опер.

- Из дома, - сказал спецназовец. – Саша, из дома.

Второй опер кивнул головой.

- Знаешь, - сказал второй опер,когда Спецназовец ушёл, - странно. Он, Ахпер этот, только что сидел напротив меня, в наручниках. А я его - боялся. Почему, сам не пойму.

- Потому что он – м у ж ч и н а, - сказал второй. - Вот почему.

- А я испугался Спецуру, - сказал дежурный. - Они бы его у к р а л и отсюда, точно. Вынесли бы в машину н а р у к а х. И только справка - "Погиб в Осетии".

- Ладно, мужики, - сказал большой опер, доставая из сейфа водку. - Хорошее дело сделали. И нас подогрели, и потерпевший не в накладе. Армянской крови он не хотел. И спецназу хорошо в следующий раз, обратимся, если надо. На зоне они работают, мы - здесь.

Он разли её по стаканам.

- А у меня ни к кому симпатий нет, - сказал следователь. - Ни к (имя), ни к этому б о р ц у.

- Да, - сказал первый опер. - Если б я в твоём кресле сидел, у меня бы тоже ни к кому симпатий не было. Это понятно.

***

- Ты думаешь, мне было важно, что ты там сделал? - сказал Спецназовец Ахперу в "девятке". - Мне всё равно. Когда они дали мне прочитать заявление, я смотрел только на печати - "К исполнению", "К исполнению". МВД СССР, главк. Остальное мне было абсолютно безразлично. И, скажу тебе, не и н т е р е с н о давно. После Кубы.

- Хорошо живём, никому не платим, - вздохнул ОЛЕНЬ.Он кивнул Ахперу. - Давай, с к а н д и н а в, береги себя. - Он снова кивнул. Девятка остановилась. "Мокрый асфальт", по-взрослому. - Выходи. Как приедешь домой, отзвонись. Нам сейчас твоя судьба - дороже своей.

Шёл густой снег, похожий на полковничьи звёзды. Испанский немного.

***

- Да, соскочил. – Олень посмотрел Ахперу вслед. Тот шёл, качаясь от усталости из стороны в сторону. И в сторону метро. Ветра он не чувствовал, и мороза. – А в  с л е д у ю щ и й раз может и не соскочить.

- Это не наши разборки, - сказал Спецназовец. – Они вытащили Биту, он позвонил. Мы – этого. А вообще, да, если заедет ещё раз, хотя бы в это отделение, ему всё – «конец –приехал». До СИЗО, может, и не довезут.

- Да, как тогда, помнишь, в Лесном, -сказал Олень. – Нашли отрезанную голову в зелёнке и перекидывали её со своей территории на соседнюю – никто не хотел брать «висяк». Так и докидались до апреля месяца. И это в центре, а представляешь, что на окраинах творится?..- он помолчал, прикурил.

- Бита – мудак. – сказал ДОЛЬФ. Он был точь-в-точь вылитая копия Лундгрена, и такой же квадратный, сухой, голубые глаза. – Думает, он один п е р е б ь ё т всю Москву.

- Работал бы с нами, - сказал Олень, - цены б ему не было.

- Они ему, наверное, тоже предлагали. – СОСЛАН перегнулся с заднего сиденья и протёр рукавом запотевшее лобовое стекло. – А правда, что у него дома дробовик, который участвовал в штурме дворца Амина? – Он странно улыбнулся. - Люди говорят...

- Правда, - сказал Спецназовец. – Поехали.

- А что он в Китае был - тоже правда? - спросил Олень, изящно выводя "девятку" в быстрый поток. - У него там есть Учитель?

- Правда, - сказал Спецназовец. - В Шаолине, в горах, каждый год ездит за Практикой. Ты давай за дорогой смотри, в то врежемся, придётся м и л и ц и ю вызывать. Брателло.

- Не, милицию не надо, - сказал Олень. И засмеялся. - А знаете, п а ц а н ы, где горец этот живёт, куда поехал?

"Девятка" отрицательно закачалась.

- В "Олимпик Пенте" на Проспекте Мира. Немецкая такая гостиница. В номере. Полторы штуки в день. Дойче марок. Отдай - не греши.



Музыка - Виктор Цой. "Моя электричка несёт меня туда, куда я не хочу..."

23.

- Да, Бита с нами н е  п о ш ё л, - сказал Француз. Солнце село, и, видимо, в Солнцево.  А вот Длинный был не такой. Все стволы должны быть пристрелянными, говорил он, и давал «сертификат качества», автоматчик. «Не заваливаться ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз.» И паспорт ему никакой был не нужен - куда ствол валится – определял на глаз, всегда точно. Уважаемым был человеком, в Движении.

- Был, - ответил Леший. – И нету. Умер. Убился. Как он говорил, «в результате разгрома Советского Союза, и самого себя». Последнюю плётку пристрелял в августе 94-го – н а  с е б е.

- Кроме того, что он оружие пристреливал, он ещё и квартиры отбирал. У больных, стариков, инвалидов…- сказал Студент. – И всех, кто с ним общался, кроме л ю д е й.

- Бомжей! – оживился Кент(авр). – Помните нашу ту квартиру, с видом на Кремль. Тверская, д.1? В любой конец Садового 20 минут. Он же тоже её у какого-то  о д и н о к о г о люмпена отшиб, круто. Какой-тот там «персональный пенсионер». Оформил куплю-продажу, у адвоката, дал аванс, потом сразу, как вышли, отнял и в тот же вечер кончил, в зелёнке(1) за Садовым. Зимой кто его стал там искать, в нашем Саду. Молодой, горячий - офицер.

- Да, квартиру жалко., - сказал Ахпер. - Так и гоняли – с Арбата на Тверскую, и – на Арбат. Было время. Хорошо жили. Д о с т о й н о.

- Да, было, - Батя достал большой рукой из кармана золотую зажигалку «Dunhill», чиркнул с о  с в и с т о м и одним пламенем сжёг все левые пэтээски на «тойоты».(2) – Последнее это дело – убогих за квартиры мочить. Совсем не по-христиански, совсем. За это и наложил на себя руки – за грехи. Это же убийства, а не в о й н а. И вообще, шапку отнять у п а с с а ж и р а – легко. А вы сделайте так, чтобы он её вам сам принёс – раз, и ещё раз. И ещё…Лучше скажите, как жить будем, как деньги зарабатывать? П а ц а н ы.

(1)Зелёнка – это пошло из Чечни. Так там называли лес. А в славном городе Москва – лесопосадочную полосу. Вот в тот лесок, мол, заведут, и всё. «Начальник штаба, читайте приказ…» И «мама будет плакать потом – верните мне сына!»
(2)ПТС, паспорт технического средства, техпаспорта.

************************************************

- Завтра Кастрюля выходит, - сказал Батя. Он придвинул лампу, чтобы резче обозначить черты лица.
- Наконец-то, - сказал Француз. – Теперь кемеровские будут торчать. И конкретно, причём.
- Ага, - промычал Леший. - Вместе со всеми люберецкими. Это точно.
 Он был занят – делал мину. Привёз тротил с «Птичьего рынка», разобрал старый коричневый будильник и пытался присоединить проводки от шашки к усикам часов, плоскогубцами. Как кубинский партизан. – Выходит. Однозначно. Типа, на УДО. Типа, насовсем.
- Не завидую я тому оперу, который будет ставить его на спецучёт, - расхохотался Игорь-Карате, догрызая морковку. Чистил он её долго, бросая, как он говорил, ошкурки, прямо на пол у недавно отобранного у какой-то фирмы цветного принтера. Зашёл прямо с улицы, сунул охраннику, сказал девочкам - Хи-хи-ха-ха! - и унёс. – «Если что, тогда да, а так – нет! Это я примерно говорю.» Как поговорит с ним пару минут, двинется. Напрочь. А правда, что он там кого-то в Магадане съел, Бать?

Батя промолчал. Что-то явно его беспокоило. Но, д у х о в и т ы й и сдержанный, виду он не показывал.

- Токо ты, Бать, сам не ехай. Встречать его. Там народу будет море, все синие*. Ты не чалился*, говорить не умеешь, не надо тебе туда ехать. Пусть воры всё рассудят. Ворам виднее.
- Да, - сказал Француз. – Сейчас все в Москве за слово цепляются. Схватят за базар, и всё. Будем им платить двадцать процентов, - засмеялся он.
- Ара, это кто с нас будет получать?! – сказал Ахпер. – Ты чего говоришь такое, Лёня? Кто с меня получать будет?
- Харе, армян, - сказал Леший. – Не кричи. А то ща всех взорву. Насовсем.
- Э, ты чё?! – Ахпер взвился. – Офигел?! Пацаны, он нас всех сейчас взорвёт, как Басаев! Вы видели?! Беспредел творится! Клянусь.
- Не манди, - сказал Леший. – Один хер, не выйдет. Не получатся у меня. Тут ещё нужет контакт, а его нет. Его самому сделать нельзя.

- А ты чё, смерти боишься? – Игорь кинул в рот последний кружок морковки, привстал, пристально посмотрел серыми глазами на Ахпера. Глаза его были с прищуром, в натуре как у японца. Никто не понимал, когда он шутит. Но завинтить* насовсем, с контрольным выстрелом, могли все, а гребень-на-гребень Игорь был на весь город такой один. С его кулаками он, конечно, мог заработать гораздо больше - уехал бы, например, в какой-нибудь Форт-Брегг там, или в личке, «мучеником смелым». Или вообще - в камуфляж, взрывать мосты. Но он никогда ни перед кем не опускал глаза. И как тогда служить? Да и кому? Зачем? Тут веселей – полушубок и обрез. И никаких господ. Номинально, Батя - старший. А так - сами по себе. Сплошная анархия.
Но убивать Игоря – многие пробовали! – не получалось ни у кого. С ним надо было воевать. А воевать особо никто не умел. Да и не стремились. Разве что «чехи». Но они уважали «Гору» - как они его звали – за боевые, брат, единоборства и тоже «не стремились».

- Нет, - сказал Ахпер. – Боишься – э т о  т ы. Он больше не смеялся.
- А, - Игорь кривил уголок рта в мелких шрамах. Шрамы эти получаются сами собой, когда губы разбивают в лепёшки, а потом стягиваются обратно, до первоначальных. – Тогда ладно. Мне можно.

Он встал и вышел в смежную комнату, где была груша, похлопал по ней пару раз ребром ладони, потом сел в угол, по-турецки и стал читать «Реквием» Ахматовой. По слогам, из вынутого из кармана томика поэтической антологии, словно на память, негромко. Но Студент был в шоке. Игорь, как последний самурай, точно был полной загадкой не только для пацанов, но и, похоже, для любых профессоров. Возможно, в том числе и медицинских. До прихода в «Движение» Студент таких не видел, никогда. Это было н е ч т о.

Дверь особняка внизу хлопнула, кто-то стал неторопливо подниматься наверх, шёл борзо, недипломатично, как будто танцуя. Так и лезвием в лицо плюнуть недолго.

- Манерный! – крикнул Француз, не дожидаясь, пока он войдёт. – Кастрюля выходит, завтра. По ходу, будет сходняк, брателло. Рад?!
- Не пойду, - сказал Манерный. Он вошёл и по комнате разнеслось такое амбре, что Батя поморщился.
- Ты сколько на себя вылил «Опиума», Андрей? – сказал он. – Тебя Джамал уже обыскался. Оборвал мой мобильный. И на пейджер скидывал раз сто. Там приехали какие-то ингуши, привезли из Тольятти «девятки», надо делать ПТСы, тебя нет.
- А деньги? - Манерный обнялся с Батей по-пацански, голова к голове. - Деньги есть?
- Бесплатно! - захохотал Француз. - Мы ж сироты, откуда у нас деньги. Нам надо оказывать спонсорскую помощь.
- Да, - сказал Батя. - Аушеву уже оказали, по ходу дела. Только мы - не он.

Это был Батя. Батя никогда никого не упрекал и никогда никому не выговаривал - просто ставил перед фактом. Он никогда не говорил зря. Пост директора огромной фабрики научил его – можно делать резкие вещи, нельзя говорить резкие слова.
Манерный выпустил Батю из объятий, хотел присесть, как всегда - на корточки, но «версачи» (750 $) были слишком узкими. – Ига, -сказал он.- Ты мне завтра нужен.

Игорь перестал читать стихи.

- Чё, стрелки-белки? Валяй! Во скоко? Всех порвём.
- Да они обмороженные наглухо, звери эти, ингуши, - сказал Манерный. Он достал сигариллу, даже не сигару, а именно - сигариллу, в два раза дороже - и потянулся за зажигалкой. Батя отрицательно покачал головой. Курить в офисе он не разрешал никому. Никому вообще. Никогда.

- Перебейтесь с ними на вторник, - сказал он. – Завтра выходит Кастрюля. - Он помолчал. - Поезжайте, привезите его. Там ещё обязательно будут какие-нибудь воры, «ребята, помогите материально», подогрейте их из кассы, десяткой, больше не давайте. И вечером в «Диалоге», на корабле, часов в восемь. В семь позвонит Герман, скажет, будет там ОМОН или нет. В крайнем случае - на даче. Но только не здесь. Скажи Гурзуфу-буфетчику, будет сходняк, пусть закроют корабль на спецобслуживание. Серьёзный завтра будет разговор, возможно.

- Не хочу, Бать, - медленно процедил Манерный. – Я и на суд-то к нему не пошёл. Из принципа. Если б он тогда с этим ментом не подружился, вообще б ничего не было. Я его заню с лет с пятнадцати.
Батя замолчал. Он опять думал о чём-то о своём. Казалось, ему не хотелось организовывать встречу ещё больше.

- А, - сказал Француз. – И потом вся Москва будет нам предъявлять, что мы «людей» бортуем. И Леший будет со всеми стрелковаться, до геммороя. До красных соплей. До Ватерлоо. Позвоните Киллеру, пусть приедет, и я ещё пойду. Нормально всё будет, Николаич. Ничё никто не скажет. Я отвечаю.

- Да чё вы вообще трёте? Я не пойму, - Бита встал. Слишком он был здоровый. Такой рост в драке уже мешает. Но двигался на удивление легко, для его габаритов. С координацией у него было всё в порядке. С выносливостью тоже. – Пусть решают воры. Ворам виднее. Они его грели, и, короче, пусть они и принимают товарища. Накрывают поляну.

- Принимают в милиции, - сказал Француз с улыбкой. Он смотрел в окно на высокую худую брюнетку, которая шла по Арбату. – Мабута* и есть - мабута. Брателло.

Бита отвернулся. В Кандагаре этот франт точно бы так не сказал. А сказал бы – летел бы и кувыркался с какого-нибудь моста. С РГД за пазухой. Но долг - платежом красен. Ближе всего к «ворам» всегда - офицеры. Российские, то есть. Кодекс чести, подчинение приказам, смелость. Заносчивость. Блажь. Мотовство. – Я поеду, - сказал он. - Один.

- Тебя только там завтра не хватало, - Батя поморщился. - Ты иногда такое скажешь, как в воду пёрнешь. Там такая будет диспозиция, только если на танке. Да и то. Сожгут, - он повеселел.

- Слышь, а может, поедем и нарубим там всех на венгерский фарш, - Игорь присел с одной ноги на другую. – Без «понятий». По-азиатски. И этого вашего героя. Кто-он там? Дуршлаг или как его? Пусть выхолит один на один.

- Хорош, Игорян, - сказал Ахпер. – Так эти дела не делаются. И на один там не ходят. Человек с тюрьмы вишел, ему надо «подогреть», дать «работу», лаве, девочку, гульнуть, спеть песню. А воры...Чё они скажут, ара? Э? Что Батя у нас не сидел, что ли? Ну и я тоже не сидел. Сейчас пол-Москвы не сидело, кто деловой. И что? Это там, а это- здесь. И самурай наш тоже не сидел? И что? Ума, значит, хватило, не сидеть. Все идём по преступной жизни одинаково. Или тюрьма или убьют.

- Ну насчёт всех ты попутал. Ты за себя говори, армянин ты нерусский. А вот чё они скажут, Батя, - Француз перестал смотреть в окно. Брюнетка зашла в Мак-Дональдс. Наверно, голодная? Да, такую бы завтра на корабль. Но там будут одни Маруси. Ничего слаще редьки не видели. – Что Батя – коммерс. И мы все, заодно. Вот встретим Кастрюлю, Киллер там с ним обнимется, бухать поедем, потом кто-нибудь из его семейников и скажет. А воры промолчат. Вот так. Или – почему его там грели не мы, а зона? Или ещё что. Там может быть много чего.  И чё делать будем тогда? Оправдываться начнём? Смех.

Леший закончил возиться с тротилом, бросил шашки на пол, без проводков, россыпью. Батя опять поморщился. Потом бросил в урну внутренности развороченного будильника. И – п о п а л.

- Давай, Батя, так. Киллера не надо, а то подумают, что мы - на войну. Игоря - тоже. Там всё равно будет разговор о другом, темы - не его . Я поеду сам. Семейникам скажу, что надо решить вопросы, Кастрюля, думаю, поймёт и согласится. И привезу его прямо на корабль. Только пусть халдеи там всё накроют как надо. Студента не берите, точно скажут, что коммерсанты. И всё, - он подобрал с рола обрывки проводов, легко и гибко разогнулся.
- Бита тоже отдохнёт. Кастрюля пока не знает, что в Москве за времена, потом представим. А вообще, - он повернулся и медленно оглядел всех в комнате, прямо в глаза, даже Игорю, - ему вообще-то всё равно. Не до этого ему щас. Плохо ему. Он как увидит наш стол, уйти может. Десять лет за чужую вину. Это много, пацаны. Долго это очень. И - больно. Мучительно.

- Главное, - сказал Кент, - чтобы там завтра не было Скандинава, - до сих пор он молчал, по обыкновению. Как настоящий крадун, он всегда работал один и только интуицией разбирался в подобных вопросах. Но интуиция у него была х о р о ш а я.

- Да, - сказал Леший. - Этот точно заберёт Кастрюлю. Прям с зоны. - он улыбнулся. - Не будет его там. Они сейчас с Машкой в Турции, на пляже. Лежат мёртвым сном. Шучу. Вчера звонила Оля, моей, проговорилась.

- Да, ара, - Ахпер встал. - Зачем я сюда приехал. Москва - большая деревня. Все знают в с ё. Лучше б я к дяде Ашоту сразу в, - медленно проговорил он. - Ка-ли-фор-ни-ю...

- Ты, Ахпер, чем Москву клясть лучше на себя посмотри, - сказал Леший.

- Да, - поддержал Игорь. - Знаешь, что в Москве самое главное? Нисходи в воззрении, восходи в поведении.

- Это как? - сказал Кентавр.

- Ну, - Игорь закатил глаза, - нисходить, отталкиваясь от воззрения, означает ознакомиться с точкой зрения совершенства великих истин, а восходить с помощью поведения — практиковать в соответствии с низшими модусами.

- Знаешь, некоторые люди, нарушив обеты, впадают в уныние и не совершают ничего, кроме дальнейших нарушений. Но, как человек, упавший в грязь, очищается, умываясь и опрыскивая себя ароматной водой, очищай и ты, брат, свои омрачения, падения и проступки, чтобы нарушенные обеты никогда не накапливались. Не дружи с человеком, который пренебрег нравственностью или хотя бы на миг нарушил свои заповеди. Есть старая японская поговорка - "Если ты в белых одеждах попадешь в жирное болото, черная грязь обязательно запятнает твою белизну".Точно так же, даже если твои обеты чисты, тебя обязательно запятнают чужие нарушенные клятвы. Если же ты сам не очищен, то черное не запятнает черного, - он кивнул куда-то на улицу. В среду там даргинцы забили насмерть одного экибазтузского. Прутьями от решёток. - Поэтому будь крайне осмотрительна. Важно не водиться с порочными людьми и с теми, кто утратил свои обеты. В любом случае, брателло, следует заботиться о том, чтобы не было стыдно самого себя.

- Ага, - захохотал Бита. - А то он сам с тебя спросит!..

- Величайшее из зол, -сказал Игорь, это иметь религиозные предубеждения и критиковать других людей, не зная их ума. Когда усердно практикуешь боевые искусства, важно, используя тело, речь и ум, приучаться постоянно обращать любой благотворный корень деяния на благо других. Тренируйся и живи для других. Сначала постепенно приучайся к этому в самых незначительных поступках. Время от времени проверяй себя, чтобы увидеть, не затронули ли тебя нечистоты. Ты не добьешься успеха, если на тебе останется хоть малейшее пятно себялюбия. Следи за тем, чтобы тебя не запятнала корысть, внимательно. Не рыскай неугомонно в погоне за вещами, подобно собаке или голодному духу, но с помощью противоядий оставайся в покое. Тогда и Москва тебе будет не помеха.

Ахпер вздохнул.

- "Восходить в поведении, нисходя в воззрении..." - Игорь помолчал. - Понимаешь, брателло, если мы начнём действовать в соответствии с "высоким" воззрением, то просто будем выглядеть помешанными или душевно больными. Если же будем только придерживаться воззрений низких, простых учений, то никогда не найдём возможности к освобождению - сколько там должно пройти времени?..поэтому следует согласовывать поведение с простыми учениями, а воззрение должно быть самым высоким. Как будто летишь на ракете.

- Да, возносись, возносись, а заповеди-то - соблюдай, - сказал Батя, внимательно следивший за разговором. Он тяжело поднялся с кресла. Только сейчас стало ясно, как он устал. - «Обманываясь условным смыслом, упускаешь возможность постичь истинный», как говорится. Давайте, пацаны, по рулям. Время. Сегодня в Кремлёвском концерт, Тина Тёрнер. Сан Саныч уже нам всем заказал пропуска, от банка. Там Березовский будет сидеть в первом ряду. Потом - к китайцам, на Садовое, как положено. Вечер!

- Не хочу к китайцам, - сказал Француз. - Там у них одна курица. А у японцев - рыба. Поехали в "Шале"? На фондю. А потом к Бабке Бе - в поведении нисходить.

- Да не о том я, жупел, - скривился Игорь. - Чё ты всё переводишь на сиськи-попки? Фрукт!

- Ты чё, крутой? - Француз встал. - Сейчас это, - он сжал кулаки, - не катит, понял? Сейчас у кого калибр больше.

- А ты не всюду с ним пойдёшь, - Игорь спокойно посмотрел Французу в глаза. - А я там буду тебя ждать.

- Не ругайтесь, - улыбнулся Батя. Он передразнил телевизор - Не надо ссорится. Посмотрим, кто из нас всех круче - завтра, - он повернулся к Французу. И Леший тоже. - Француз, а зачем ты себе строишь этот дом в Раменках? Двенадцать тысяч квадратных метров. Как Исаакиевский собор. Примут тебя за этот дом. А заодно и нас.

- А там будет супер-бордель! - заорал Манерный. - И мы все там будем жить.

- Ну за всех говорить не надо, - спокойно сказал Игорь. - А сколько у тебя сейчас любовей, Френч? Штук десять?

- Ну так, где-то около того. А если примут, я его отдам под детский дом. Так и напишу в чистосердечном - первоначально и планировать построить дом для детей. Тёлки! Я вчера...

- Всё, - Леший встал.  Он знал, что Француз, со всей его дерзостью против Игоря не продержится и минуты. Да и никто. Только СВД. От СВД - правда, нету средств. Но это ещё надо, чтоб с л о ж и л о с ь. - Если все девушки, с которыми ты был близко - знаком, :))), выйдут к гостинице "Москва", Тверскую надо будет перекрывать. На парад. Поехали! На всё опоздаем.

- Да, - сказал Игорь, - это точно. Если держишь удар, будь уверен, что он не последний. Это про женщин.

***

Все серьёзно и молча выходят из офиса, спускаются по лестнице, садятся в машины. Насвистывает только Манерный. Он не глумится. Просто знает, как сидел о н. Его не грел никто, ничем и никак. И статья у него была другая. И был он на десять, тоже, лет младше всех. Там вот и получил такое имя.

За хорошие манеры.

***

За кадром слышно, как Манерный говорит Лешему - "А, знаешь, что тогда сказал Француз ворАм? Когда они хотели его в топке сжечь? Либо убейте, пацаны. Либо - помогите." Леший молча кивает.


Мабута – здесь – презрительное название военных. Вообще – пехотные войска, или любые чёрные погоны. Синие – с наколками, бывшие в лагерях. Чалился – отбывал срок.



***

- Да,- сказал Француз. - Всем трудно со всеми.
- Да, - сказал Леший. - А беспредел - это там, где этого понятия просто нет.
Он закурил.

На заднем фоне - пластиковый пакет с надпись "Beriozka", довольно плотный, внизу, на самом дне, бразильский пистолет "Таурус", тяжёлый, воронёный, большой, с прелохранителя снят, а сверху - пачки печенья, "Столичное", пачек много, и в о д а - "Пепси", "Кола", "Спрайт", из ларьков, всё дешёвое - п о д а р и л и - р а б о т а ю т люди. Сам "Мерседес" припаркован у гостиницы "Москва": "Casino Moscow". Почти светло. Это, если что, лет семь-восемь, с конфискацией, и не отмажут. И почки точно отобьют, хорошо, если не все.

- Но когда-нибудь будет по другому?! - сказал Француз. – Всегда-то не может быть так.
- Да, - сказал Леший. – Наверное. Но это, я думаю - это - будет уже без нас, однозначно.

Сзади подъезжает старая ПГ, отделение - в гостинице, видит номера машины и едет дальше, номера - "02-02 МОС"(1). Слышно, как один сержант говорит другому - "Хорошо, что не ноль-ноль-семь. Их мать!"

За кадром слышно, как начальник охраны казино говорит Игорю-Каратэ - "Да, сильный у тебя удар. Но против закона ты не пойдёшь", а Игорь ему отвечает - "Против своего - нет. А против вашего - я уже ходил".

ЗАНАВЕС.

(1)"В машину МОС не суй свой нос" = ЦК СССР, СовМин (Правительство) и Верховный Совет (Парламент) СССР и РСФСР, и другие, приближенные к ним структуры. Во времена СССР все было понятно. В 1980 году перед Олимпиадой-80 в Москве, сначала на такси и автобусах, появились номера с белым фоном (раньше были черные). Эти номера разделялись на частные (первая буква, потом четыре цифры и две буквы) и государственные (три буквы после четырех цифр). В Москве частные ГРЗ (выданные физическим лицам) сначала были серии МО (от А до Я, кроме Ё, Й, Ъ, Ы, Ь): аМО, бМО, вМО, гМО и т.д. Потом серия МК, потом ММ, МН, МТ и наконец МЛ (от аМЛ до еМЛ успели выдать). В Московской области сначала пошла серия МЖ, потом МЕ, в серии МЗ успели выдать до нМЗ). Государственные ГРЗ (выданные юридическим лицам) выдавались вперемешку, разным организациям, в Москве и области, кроме всенародно известных серий: МОЛ (Мы Охраняем Лёню (Брежнева) = КГБ СССР и "дочки") и МОС (в машину МОС не суй свой нос = ЦК СССР, СовМин (Правительство) и Верховный Совет (Парламент) СССР и РСФСР, и другие, приближенные к ним структуры), МКМ (Московская Краснознаменная Милиция) и МОМ (Московская Областная Милиция - на московской серии, до нее была серия МЕЧ). Эти серии ГАИшники не трогали. Были серии полностью отданные автокомбинатам (автобусным, таксомоторным и т.п.). Вкрапления в абсолютно "гражданские" серии были у Минобороны, МВД и даже КГБ, в т.ч. зарегистрированные на разного рода "рога и копыта". Однако ГАИшники и другие участники движения редко связывались с а/м Волга "со шторками". В 90-х годах все стало стремительно меняться...С наступлением "смутного времени" все изменилось и автономера перемешались. Постепенно самые "крутые" номера можно было увидеть на представительских а/м разного рода "бизнесменов", внедорожниках их сопровождения, а/м родственников и их д р у з е й.


© Copyright: Грант Грантов, 2009

- А где Француз? - спросил Леший, бросая в дверь нож. Нож был хороший, зоновской работы, золингеновской сталью. Такой не продаётся.

- А кто его знает, - сказал Ара. - Наверное, на Тверской.

- Счастливые трусов не надевают, - сказал Батя. - Завтра летим в Нью-Йорк. Найдите его до завтра. Бабло он, наверное, уже всё профукал.

- Не, - сказал Манерный. - Нашу молодёжь не задушишь, не убьёшь. Француз девушкам никогда не платил. А проституткам - особенно.

- Да, - сказал Ара. Он достал шёлковый платок с вышитой на нём буквой "G", высморкался, шумно, и неторопливо вытер свой длинный нос. - Когда ехал в Москву - мечтал: приеду, возможно, с  п р о с т и т у т к а м и познакомлюсь...

Он закатил глаза, щёлкнул языком. Потом как-то странно, по мусульмански, воздел руки к небу.

- Первую жену я сильно любил, - сказал он. - А она мне изменила с автомехаником, в гараже. Ереван, четвёртый норкский массив. Я его бил об стену головой. А что толку?..Дали два года. Два года и отсидел. Хотели опустить, не получилось. Вот, сейчас - к вам. Сердце направило. Смотрю, вы каждый день здесь тусуете, машины почтенные, разговор хороший. Если я вам вашего Француза сейчас найду, возьмёте?

- А мы не бандиты, - подал голос Бита. Он встал со стула, загородив всё окно. - Мы коммерсанты. Лифчики продаём. Нижнее бельё. Женское. Торгуем лифчиками.

Ара никак не отреагировал. Он тоже встал и как-то странно ссутулился, смотря вниз, в пол и словно взводя какую-то неведомую, но по-настоящему страшную в себе пружину. Камера - крупным планом, чтобы было видно, что он - н е  б о и т с я.

- А мне и за прилавок стать не в падлу, - сказал Ара. - В падлу - только две вещи - когда тебя лупят и стучать на мусоров. Можно и поторговать.

- Ладно, - улыбнулся Батя. Он подошёл к Аре близко и улыбнулся ещё раз. - За работу-то точно не в падлу спросить. Ездишь хорошо? Нам водитель нужен. На "Хаммер". Как вернёмся из Америки. Подожди пару недель, поживи тут, в особняке. Только тёлок не води, мало ли что.

- Если вернёмся, - уточнил Леший. - На, джигит, ключи. Не надо никого искать, мы же не менты. Пусть менты ищут. Придёт Француз, куда денется. Там всё просто. Девушка - пивняк - постель.

- Или - пивняк, постель, девушка, - засмеялся Манерный.

- Да, - сказал Батя, - на базаре вас точно не возьмёшь. Только там так не прокатит. Как в Порт Кеннеди прилетим - улыбайтесь, там так принято, они это любят.

Все смеются. Всё это время Студент, до того времени, казалось, не обращавший внимания на разговор - он читает комикс "Я убил Адольфа Гитлера", художник -  известный норвежский комиксист (?). Джэйсон - это уже не сборник новелл как его более ранняя "Низкая луна", а цельная книга, с единым сюжетом, графика хорошая, даже отличная, - вдруг говорит:

- Да, обязательно. Лицемерие есть форма управления обществом. И отвечать на него можно только улыбчивой прямотой.

- Нас опускать, они устанут, - говорит Бита.

- А выше других мы и сами не встанем, - отвечает, входя в комнату, Игорь-Карате. В руке ое, как всегда, сжимает теннисный мячик, кончиками пальцев - тренирует суставы и схожилия, сами пальцы заклеены пластырем, видимо, "было дело"). - Сона и бамбук весною повсюду в Тяньчжоу.

Они с Битой обнимаются.

- Всегда весной! - кричит "отзыв" Студент.


Один лист комикса - крупным планом. По возможности - с русскими буквами. На Студенте майка с обрезанными рукавами, на майке надпись - "Эль Еритик". Игорь - наголо выбрит, в окно - светит солнце. Конец сцены, музыка за кадром -

из кинофильма "Эмманюэль".

***

- Ребятки, а вам на пенсию не пора? – сказал второй полковник. – Сколько уже наотбирали! Можно остров покупать, точно.
- Остров! – сказал Студент. – Остров! Конечно! Я давно думал об этом! Купил же Джонни Деп. Обязательно надо и нам.
- Помолчи, - сказал Батя.
Он опустил голову, как будто собираясь взвешивать каждое слово.
- Если надо, - сказал первый полковник, - мы вас в асфальт закатаем, всех. Станете у нас предметом аннигиляции - в Ганге. «Пацаны».
- Вы прямо - преждерождённый Шао, - сказал Игорь. – Знающий меру довольства. Непоколебимый, как гора. Чистый, как лотос. Океан добродетели, сокровище триграмм. На Петровке сейчас одни небожители, этточно. И как же вы собираетесь нас в асфальт закатывать?
- Просто, - сказал полковник. – Дедовским методом. Сначала - зубы. Наплюётесь ими и успокоитесь - на год. Потом - кости. Потом - глаза. Лебеди вы мои родные.
- А вы знаете, - сказал Студент, - в Тибете существует особый вид лебедей, которые когда они пьют смесь молока и воды, выпивают лишь молоко, а вода – остаётся. Хотя они пили смесь – понимаете? Они…
- Помолчи, - снова сказал Отец. Он всё ещё смотрел вниз, словно собираясь с речью.
- Я не выйду отсюда, - сказал он. – Не уйду сам. Пока вы не дадите нам гарантий, что «Белая стрела»(1) нас не тронет. Хотите – берите сразу здесь. Прямо. И нам так легче, и вам. Сейчас идёт отстрел авторитетов и воров, знают все. По приказу президента. Или там кого. Я ни авторитетом, ни вором не являюсь, я - независимая фигура. Просто бригадир. Директор совхоза. У меня цех. Я - начальник цеха, мастер. Слежу за работой. И у меня  в этой производственной  бригаде всего десять человек.
- Десять человек, - криво усмехнулся полковник. – Во каких набрали! Ветеран спецназа, два мастера спорта, положенец-отморозок из Кузни, и, - он показал на Француза, - русский Дон-Жуан.
- Точно, - сказал Студент, - «Маленькие трагедии».
- Даже большие,писатель, - полковник продолжал загибать пальцы, - бандит от литературы, каратист, современный ниндзя, последний самурай, ленинградский каторжанин и горячий армянин. Прямо «интернациональная преступная группировка», - теперь он смотрел на Батю. Во все глаза.– А вы – их отец. И я должен вас отпускать? Почему? Вас вся Москва знает, вся. Воры, Петровка, КГБ, наше ведомство. РУОП. Вас задерживают каждый месяц. И каждый
месяц - выпускают. И не только Москва. И Питер. И Казахстан. - он полистал свой блокнот. - И врагов у вас, поверьте мне, больше, чем друзей. Ну, допустим. Я вас отпущу. А что я потом скажу начальству? Мол, так и так – отпустил. Потому что их лидер не вор в законе и не авторитет, а директор завода. Производственник, так сказать. И нам неинтересен. То есть, интереса не представляет – не судим. В отличие, - он показал пальцем на Манерного, - от него. Вы знаете, что он на зоне вытворял? Абсолютно всё? Кстати,- он опять усмехнулся. Как-то нехорошо. – Вы знаете, их начальник зоны сейчас сидит? На восемь? И знаете, за что? – он опять показал пальцем на Манерного. - За то, что таких, как он отпускал
- Я всё знаю, - сказал Батя. – Что мне надо. Поверьте мне. Даже то, что не знает его жена. А что мне не надо - и знать не хочу.
- И мы про вас знаем всё, - сказал второй полковник. – И есть все записи. Так что сажать вас всех можно прямо сейчас. Это вы сказали верно. Вы же все - паразиты. На теле народа и государства. Раны, нарывы. Гинекология. Думаете, я вас боюсь? *** вам. - Он грузно повернулся, достал из сейфа старую ржавую от времени гантель в целлофановом пакете и положил на стол. - Меня вот этим били в прошлом году. И ничего.
- За что? – сказал Игорь. – Вы нас так за что? Мы просто волки, гайдуки. Бретёры. Мы – санитары леса. Очистили пол-Москвы. Из-за нас чистый стал Арбат. Как арбатский
гастроном. Где сейчас Маха? Борюня где? Где Саша-Дантист? Стоматолог? Борис Борисович. Мага-Культя? Волынский где? Войчич? Его солдаты? Вся эта раменская коза-ностра, братва-ботва? - он погладил разбитой об макивары рукой - все костяшки на одном уровне блестящую от пота бритую голову и мощную шею. - У-е-ха-ли. И больше не приедут. Ни-ког-да. Слово. Остался только Богдан. Но это уже совсем другая история.
- Да, - сказал полковник, - это радостный момент. Только уехали они туда, где всегда темно. И сыро. И больше, ты прав, никогда не приедут. А это нехорошо. Что вы – боги решать, кому жить на этом свете? Что, нет закона? Нет нас? – он улыбнулся и снова как-то криво, с оскоминой. Видимо, уже устал. – Что вы – параллельная структура власти? «Пацаны»? Так это какая ж власть стерпит? А?
- А вы потерпите нас ещё, - внезапно сказал Отец. Сейчас его серые глаза не выражали ничего. Ни страха, ни недоумения, ни силы. Они были абсолютно спокойными - полный штиль. И в них ничего не было. Только надолго взятая пауза, на всю жизнь. Они не выражали ничего. Совсем. Полковник невольно опустил взгляд.
– Оставьте нас, - сказал Батя. - Годика на полтора. - Он повторил. - Годика полтора. Мы же для вас, как ёршики для туалета. Заставляем двигаться экономику, дерьмо прочищаем.
Он поднялся со стула, и второй полковник, более крепкий, тоже мгновенно встал. У него в руках, похоже, были отобранные у Игоря боевые нун-чаки. А они не трусы, полковники эти, пронеслось у Студента в голове. Хунта. Только им всё равно никто не пишет. Полковникам этим, так сказать.
- А мы потом мы и сами сольёмся, - грузно полуобернулся к пацанам Отец. – Что мы - дураки - жить в России? Мы же не в правительстве. Свалим. Куда-нибудь в Британскую Колумбию. В банановый рай. Тоже навсегда. Будем там почётными пенсионерами - откроем шиномонтаж, - он улыбнулся, улыбнулся и полковник. Сначала - первый, потом - второй. - По крайней мере закрывать нас вам сейчас не имеет никакого смысла. Куда вы без нас? Что вы сами можете, господа? Что - сами? Что, вы владеете ситуацией в Подмосковье? Или в Москве? Можете всё разрулить? В экономическом смысле. Как? Что вы - люди, которые решают проблемы? Вы их создаёте - всем. И потом, - Батя махнул рукой, Манерный достал из кармана расписной нагрудной брюссельской жилетки - 300 долларов, "Крават", ручной узор - на белом фоне чёрный горошек - у вас свой бизнес, а у нас – свой. И гарантирую – мы с вами не пересечёмся на нём никогда. У вас какой выхлоп?
- В смысле? - казалось, первый полковник начал недоумевать. - Что ещё за выхлоп такой?
- В смысле, чистая прибыль на вложенный капитал, - неожиданно сказал Леший. Он всё время молчал, прислонившись спиной к дверному косяку и смотря в одну точку.
- Процентов десять? - как-то уже совсем спокойно спросил Батя.
Второй полковник честно отрицательно покачал головой.
- Ну, двадцать пять, - Батя посмотрел на свой "Ролекс", потом - в пол. Словно складывая что-то в уме. Он помолчал. - А у нас - триста пятьдесят. Это спокойно. А если напрячься - пятьсот. А если наехать, но мы не наезжаем, тысяча. Подержанная машина в Техасе на военном аукционе, в северном, 500 долларов, точно? А в Южном порту уходит за пять. С американским президентом. Как говорится, отдай - не греши.
Он показал на дверь.
- Позвольте нам выйти отсюда. К утру автопоезд будет у вас. Мы же думали, что это грузины. Вот и перехватили это. А будем мы в камере, что это вам даст? Ну, начнёте нам дверями пальцы ломать. Сейчас же уже не 37-й. А мы будем писать на вас жалобы в прокуратуры! - он улыбнулся. - Тем, чем осталось.
Батя сел обратно на стул. - Зачем вам это? Товарищи офицеры? Зачем? Вы присягу давали, я знаю. Но сейчас - другое время. Два плюс два - не всегда четыре. В нашем случае, - он опять чуть улыбнулся, уголками рта, - двадцать. А как будет в вашем? Как бы не старались?
Всё равно не досчитаетесь машины, хотя бы одной. А вам главное чтобы у вас дело шло, я прав? Крови нашей вы ведь не хотите? Личного у нас ничего нет. Стрельбы тоже. Так, хулиганка – Игорь двум вашим фейсы разбил. Так он горячий. И мы его – накажем, да, Игорёк? Оштрафуем. Сильно. Записи у вас есть, а больше - ничего. Хотя мы, конечно, понимаем, это не играет особой роли. Надо будет - кинете в карман патрон, и - поедем. Как вы сказали верно - все. Только зачем? Мы ж не чикатилы. Мы - люди. И давайте, господа, и вопросы решать по-людски. Автопоезд - весь ваш. Там нас близко не будет. А это - два "Мерседеса" и прочие коляски. Машин-то во всём мире всего две - "Мерседес" и "БМВ", остальное - не машины.
Манерный дал ему сигариллу, щёлкнул гранатой, Батя закурил. Теперь - мгновенно - д и р е к т о р о м положения в кабинете стал он. Как всегда. Это и есть - хватка, подумал Студент. Аль-Каоне тут рядом не стоял, башмачник босой. Вот он - Иван Калита всея Москвы. Грозный и бесстрашный. Но мудрый и справедливый. Эх, как душно. Раздеться бы сейчас, догола и голышом - на Оку. Полежать в траве, смотря в небо синее. Сочувствуя животным.
Игорь звонко засмеялся.
- Да, это точно, - сказал он. – Накажут. Пять минут открытого гидранта. Буду всю базу мыть. Носовым шёлковым платком. Наказание водой. Как самураям в былые времена.
- Хорошо, что не огнём, - вдруг так же мирно сказал второй полковник. На его кителе был значок выпускника Академии Фрунзе. Интересно, что, вновь пронеслось у Студента в мыслях. Неужели - "философия". Быть не может.
- Ладно, - тоже быстро сказал первый, похожий на гиперборейца, офицер. Боевой. – Идите. Только больше не попадайтесь мне на глаза.
Он их поднял и были видны его красные от бессонницы веки. – А то придёт приказ сверху, будет плохо и вам, и нам. Всех порешат.
- А, - сказал второй, - к чёрту Россию! Что она нам дала?! Кроме ран. Идите, пацаны. Воруйте – не попадайтесь. Так вы говорите, да? Но вы нам должны. Вы поняли? Кроме автопоезда. И винтовку эту, с которой брали дворец Амина, я вам не отдам. Это трофей.
Бита усмехнулся.
- Ладно, - он покачал головой. - Чего уж там. Бери. От меня - сувенир. Будете на охоту ходить, - он достал из кармана пятак, приложил к горящей от полковничьего леща щеке. - Чего. Аллах вам акбар. Бог дал, бог и взял. Всё наживное. Даже война.
- Да, - сказал первый полковник. – И мы будем воровать. Сейчас воруют все. Все воруют.
- И маленькие воришки отвечают за грехи больших, - затараторил Студент. – И они…
- Помолчи, - сказал Батя. – Потом договорим, в другом месте. Ладно, спасибо, товарищи полковники. Если что – спрос с нас. В любое время. А денег в нашей организации сейчас, кстати, нет. Это правда, и это честно.
Он снова поднялся со стула, теперь уже окончательно и смотрел офицерам прямо в лицо. Он вообще всегда смотрел всем прямо в глаза.
- Были бы, – он посмотрел на стол со своими водительскими правами, - нужен был бы нам ваш автопоезд.
- Последний болт без соли доедаем, - сказал Студент. Он суетливо перекрестился. – Истинный крест. Вот вам!
- Да, и отдайте нам Кента, - сказал Леший, показывая на дверь. – Как же мы уйдём без товарища. Никак.

Полковник нажимает кнопку на селекторе - первый - и говорит прапорщику, принеси сюда то, что от него осталось, второй полковник отдаёт Бате права, выписывает один пропуск - на всех, на улице - светает, задержанные выходят из чугунных ворот старого серого здания в центре спящей Москвы, у входа одиноко стоит милицейский уазик. Леший подходит, говорит о чём-то с дремлющим внутри сержантом, суёт ему что-то в сжатый кулак, потом обходит с другой стороны, открывает заднюю дверцу. Грузный Батя, щелчком выбрасывая окурок, запахивает плащ, поднимает воротник. По его усталому лицу струятся капли растаявшего снега, похоже на дождь, но не дождь, это точно; он сгорбившись, с трудом садится внутрь, откидывается на сидение и сразу засыпает. В кадре хорошо видна его седина – на подбородке, на щеках, волосы. Сонный старший сержант включает дворники,  сдаёт задом. Потом включает на бобике  жёлтые противотуманные фары, сирену и задний мост, и страшное авто исчезает в серо-синем холодном мареве. Остальные, все, кроме Игоря, волоча ноги, гурьбой идут к автобусной остановке. Скоро 5.30, первый рейс. Второй полковник, наблюдая эту сцену из окна, говорит: «Хорошо быть сержантом милиции. Всегда можно заработать сто ...» , другой офицер, включая компьютер, отвечает ему: «Конечно. И без всякого геморроя.» А потом, немного погодя – «Зря ты их отпустил. Зря.» «Конечно», - отвечает первый. – «Конечно зря. А мы не зря с тобой тут служим? Не зря?» Второй молча и как-то даже солидно кивает и начинает возвращать на базу свои самолёты. Через минуту компьютер даёт сигнал - конец игры.

(1) «Белая стрела» — мифическая, специально организованная и подготовленная, сверхсекретная, законспирированная правительственная спецслужба, сотрудники которой, имеют право на физическую ликвидацию особо опасных криминальных авторитетов, которых не представляется возможным привлечь к уголовной ответственности законными методами. (Эскадроны смерти). Официальные представители МВД, рангом не ниже заместителя министра, а также сотрудники ФСБ, категорически отрицают существование такой боевой группы. Так или иначе, цели, организация, и состав «Белой стрелы» остаются неясными — то ли они действуют от имени и по поручению органов власти, то ли по собственной инициативе в одиночку или группой. Сторонники легенды сходятся только в одном — в «рядах» Белой стрелы состоят высококвалифицированные действующие или бывшие сотрудники спецназа правоохранительных органов (ФСБ или МВД). Или...ГРУ.

Coda.

Ваня – погиб в июне 1994 на бензозаправке от выстрела в упор из обреза, отказавшись передать грабителям-наркоманам ключи от своего только что помытого «Мерседеса-Carat». Он возвращался с дачи и остановился, чтобы заправиться. Сидящий рядом друг не пострадал. «Мерседес» не был отобран.

Расул  - погиб в Чечне, присоединившись к спецназу одного из отрядов известного арабского полевого командира. Был убит в результате внутренних междоусобных событий в июне 1998 недалеко от г. Грозный. Жена и двое детей в настоящее время находятся в Иордании.

Манерный – получил смертельное ножевое ранение вскоре после знаменитой воровской сходки в г. Дагомысе в апреле 95-го. Труп так не был востребован, пролежав в сочинском морге около двух недель. Находившиеся при нём 250 тысяч долларов, о которых сообщила следствию жена, исчезли бесследно. Похоронен в Тамбовской области.

Ахи – стал капитаном израильской армии, пропал без вести в мае 2005 в районе сектора Газа. Местонахождение семьи и детей неизвестно, по слухам - Майами, США. Квартиру там купить он успел.

Пашок – холодной зимой 1996 разбился на последней модели БМВ на въезде в Москву, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения. Верх был откинут, как летом. Похоронен на Новодевичьем. На похоронах присутсвовало более 2-х тыч. человек. Его брат Лёха стал на Украине наркоманом, одно время работал в котельной в районе Киева «Лесной массив», там  в каждом подвале по Фредди Крюгеру. Местонахождение в данный момент неизвестно. Надеюсь, живой.

Дядя Роберт – осуждён на 21 год в колонии строгого режима. После окончания периода "движения" в 2001-м при ограблении одной из сберкасс в Санкт-Петербурге смертельно ранил троих инкассаторов, сам получив восемь(!) огнестрельных ранений. Без права на амнистию, объективный срок выхода – 2020 г.

Игорь-Каратэ – в настоящее время работает в Канаде в качестве инструктора по рукопашному бою в одном из специальных подразделений береговой охраны, порвал все связи с Россией, женат на француженке канадского происхождения, получил гражданство, принял буддизм. Двое детей. Седой.

Лена-Махаон – вышла замуж за помощника известного олигарха, живёт в Лондоне в собственном белом особняке, недалеко от станции метро "Knightsbridge". От английского гражданства - отказалась.

ВиктОр – почётный пенсионер, консультирует «Мосфильм» по вопросам безопасности.

Стив – вернулся в Австралию, дав себе слово никогда больше не ступать ногой на русскую землю. Работает Product Promotion Manager, DHL Pacific.

Сан Саныч (Саша Юрист) – как он и хотел, р-а-з-б-о-г-а-т-е-л, почти фантастически. И как хотел, купил себе туфли из крокодиловой кожи. Через год после этого покончил с собой в Доминиканской Республике, внезапно разбуженный телефонным звонком с Родины. До сих пор считают, что это он стоял за крахом компаний Стива и убийством Эллы.

Студент - умер от неизвестной болезни в одной из стран Юго-Восточной Азии. Сгорел за месяц. Литинститут окончить ему не удалось. Пацанская квартира на Тверской, д.1, осталась жене и родителям. Дети учатся в Сочи.

Француз – судьба и местонахождение неизвестны. Исчез из Москвы в 2001 году. Сведений нет.

Леший – 9 месяцев провёл под в следственном изоляторе "Матросская тишина", вышел, выжил и по слухам, вернулся к себе домой в Новокузнецк. Ждать ребят. Говорят, водит такси. Возможно.

Батя - убит снайпером на стрелке, которую кто-то ему забил на ВДНХ, ясным белым днём. Никто не знал, что он туда поехал, по телефону он сказал - "Я-то буду, один, только смотри, ты приезжай. П то будешь там где-нибудь с биноклем лежать на крыше. Как я тебя узнаю? Кожаная куртка?! Пол-Москвы в кожаных куртках ходит. А...Ясно, это другое дело. Буду точно." Это всё, что слышала сестра его жены, с которой у БАТИ были о т н о ш е н и я. Жена знала. Лешему он просто сказал - "Ерунда, проблем - никаких. ИХ ПРОСТО НЕТ. В шесть - в клубе!" И больше живым его никто не видел, только мёртвым. Лицо, с которым он встречался, заказчик и исполнитель так и не были обнаружены. В "Би-Лайн" сказали, ему звонили из телефона-автомата прямо у его подъезда на Садовом. Следователь сказал, что стрелял - профессионал. Из СВД. Батин "Роллс-Ройс" потом купил Муса Ахов. И он, и машина погибли при бомбёжке в Гудермесе. Больше из  б р и г а д ы в тот год никто не пострадал...

Сергей Сергеевич - благополучно пережив банковский кризис конца 90-х на оставшиеся 400 тысяч долларов купил дом под Москвой, где спустя год подрался с соседом, сыном областного прокурора. Вынужденный бежать из Москвы и продав дом, он уехал в Доминиканскую Республику. Там он купил автосервис. Войдя в конфликт с местным населением, которое сразу обстреляло его бизнес из гранатомётов, разорился. Жена ушла, а он, успев получить паспорт, перебрался в соседнюю Флориду, где стал преподавателем русского языка. Наверное, навсегда?..