Двое. Фрагменты незаконченного рассказа

…Она родилась слишком рано. Нетерпеливая утроба вселенной выплюнула ее в проявленный мир и наглухо захлопнулась до следующего воплощения. Больше никому не было до нее дела. Никто не спросил ее, где, когда и кем она хотела бы родиться, как вроде бы все зависело от ее собственной воли. Но в том-то и дело, что воли ее на это не было. Она знала, что еще слишком рано, поэтому попыталась покончить с собой, едва выйдя из родовых путей своей новой земной матери и воспользовавшись ее пуповиной в качестве гарроты. Но стражи ворот, притворившиеся добрыми ангелами в белых халатах, насильно вернули ее к жизни при помощи какой-то болезненной инъекции. И ей пришлось смириться. На время.

Она росла странным ребенком. Казалось, она думала о смерти больше, чем жила. Нет, это не было простым детским любопытством, смешанным со страхом исчезновения. Она словно силилась вспомнить, что было там, за гранью, что она оставила и что потеряла, попав сюда.
Ее не любили. За что можно было любить вечно молчащего, уходящего от ответа мрачного ребенка, в глазах которого читалось недоверие и ненависть к целому миру? Она убегала от всех в свое темное убежище и пережидала тягучие минуты, дни и годы, отделяющие ее от вожделенного спасения. Странный мир она строила, живущий по своим законам, словно подсмотренным  где-то в иной реальности. Она и там была одна, бродила по бесконечным лабиринтам среди призраков вымышленных героев, давая имена и придумывая им жизни. Она не знала любви в настоящем мире, она смутно помнила о ней из предыдущих воплощений. Смутно, слишком смутно, чтобы знать, что любовь – это не только тоска, страх потери и бесконечная боль.

Что произошло с ней однажды, никто не мог бы ей этого рассказать. А жестокая врожденная амнезия не оставляла никакой надежды понять, с какой целью она вернулась в этот мир, что должна была исправить и какую точку поставить в конце.

…Она  начала писать стихи. Неуклюжие, полудетские, нескладные стихи, перегруженные тяжелыми оборотами и мрачными образами любви и смерти, соединенными в одну логическую цепь. Как многие подростки в этом возрасте. И вот, она уже писала эти свои стихи, когда он только соблаговолил родиться. Возможно, это не она вернулась слишком рано, это он задержался, заблудился где-то в путаных перекрестках вселенных.
Но в тот день, когда он появился на свет, она вдруг заплакала над одной упрямой, неподдающейся строкой очередного темного стихотворения. Что в нем было? Спустя годы, она уже не вспомнит. Вымышленные чувства? Тоска по идеалу, который был ею придуман,  и места которому в этом мире попросту не было? Может быть. А может, она предсказала его рождение. Может быть, эта единственная строка, оставшаяся от стихотворения и густо перечеркнутая, и стала той самой тугой нитью, стальной струной, за которую она, сама того не зная, вытащила его из небытия? Стала ее воплощенной верой и материализовавшимся страданием. Его первым криком, пробудившим миры и сместившим измерения. Она порвала это стихотворение позже, о чем гласила запись на полях дневника. Что-то в нем было такого, чего она не в силах была вынести или не могла позволить почесть другим. Осталась одна зачеркнутая строка и дата: день его рождения.

…Если кто-то поставил своей целью сделать их встречу даже теоретически невозможной, он мог бы гордиться своей изобретательностью. Сдвиг времен был слишком велик. Они родились и жили в слишком разных мирах. Она уже взрослела – он только еще подрастал. Он упал и разбил нос в кровь, потому что  только учился хорошо ходить, она же в этот день потеряла девственность. Он пошел в школу в тот год, когда она окончила университет, и когда он написал свое первое четверостишие – о, да, он тоже начал писать вслед за ней, – она  уже готовила к выпуску свою первую книгу.

…И тут что-то произошло. Возможно, боги и асуры слишком увлеклись. Возможно, они просто, как беспечные дети, разбежались по домам, оставив свои игрушки без присмотра, а когда вернулись – было уже поздно. Рана времени стала стремительно зарастать. Много лет спустя они узнают подробности и лишатся дара речи: вдруг явно проступит эта потайная нить, стягивающая два их мира, когда все, что происходило с одним в то время, каким-то необъяснимым образом начнет вдруг отражаться в реальности другого. Не может быть? Это сказал бы любой, и был бы прав. Этого не могло быть. Не должно было быть. Но произошло.

…Ему было тринадцать. И в тот день его сбила машина. Он переходил улицу, когда вдруг светофор загорелся желтым, и из-за огромного грузовика на перекресток вылетел автомобиль с мигалкой. Удар был сильным, но не настолько, чтобы убить мгновенно. Настолько лишь, чтобы на три недели привязать его к системам реанимации и погрузить в глубокую кому.
В тот самый момент, когда у него начиналась первая клиническая смерть, она, за тысячу километров от него, проглотила пригоршню феназепама, запила стаканом воды и как была, в одежде, легла в  постель. Это была ее первая попытка уйти. После многих лет борьбы с этим желанием, она вдруг почувствовала пустоту, как будто провалилась сквозь исчезнувшую стену. Она поняла, что больше нет смысла оставаться.

…Она  умирала и никак не могла умереть. Не помня как, она оказалась в душном чулане, настолько тесном, что он казался ее собственной пропитанной потом и пылью одеждой. Она, скорчившись, сидела на полу, не могла пошевельнуться и старалась дышать спертым воздухом как можно реже, чтобы не задохнуться слишком быстро. Было темно и липко, сумеречный свет проникал сквозь крошечное отверстие – маленькое окошко, которое находилось сразу позади нее, на уровне ее затылка, так, что она никак не могла взглянуть в него. А посмотреть было нужно. Очень нужно. Что-то там было в том окне, то, ради чего она здесь задержалась. После нескольких неудачных попыток, ее полупарализованное тело удалось слегка повернуть. Она уперлась виском в грязное стекло и заглянула в окошко краем глаза.
Прямо за ним, на границе света и тьмы, на каменной плите, окруженной туманом, стоял мальчик. Хрупкий темноволосый мальчик лет десяти, как ей показалось, с небольшим. Ничто не ограждало его от окружающей скалу пропасти и она поняла, что сделай он всего пол шага назад  или в сторону, то просто сорвется в туманную муть. И потому она молчала, боясь вздохнуть, и только отчаянно всматривалась в его лицо. Он с трудом различил ее взгляд за тусклым стеклом. Их глаза встретились и замерли.

-Кто ты? – беззвучно спрашивала она.
-Кто ты? – отвечал его взгляд.
-Как ты здесь оказался?
-Я не знаю. Я искал выход, и меня вытолкнули сюда.
-Выход из коридора? Счастливчик, ты видел коридор и свет в конце?
-Не было никакого света. Я не успел ничего рассмотреть. А ты? Что ты здесь делаешь?
-А меня просто забыли. Может быть навсегда. Подойди немного ближе. Только осторожнее.
Он сделал шаг по направлению к ее убежищу, и остановился на переднем краю скалы. Стал чуть ближе. И теперь она отчетливо видела его глаза. Прозрачные, глубокие, усталые глаза многовековой тоски и одиночества. Она увидела в них целую тысячу жизней, прожитых в изгнании и забвении. Тысячу воплощений, бессмысленных, бесцельных поисков. Тысячу пройденных путей, встреч, расставаний, слов, смертей и рождений. Все то же самое, через что прошла она. Все то же самое, то же самое…Ее собственные усталые глаза смотрели на нее в упор сквозь туманное стекло.

Она почувствовала, что плачет.
-Что ты делаешь? – спросил он.
-Не умирай, пожалуйста,- попросила она. -Возвращайся.
-А ты?
-Я тоже теперь хочу вернуться.
-А мы встретимся еще?
-Да, малыш. Мы встретимся. Теперь мы обязательно встретимся, - она закрыла глаза и глубоко вздохнула.

 Ее вырвало зеленоватой горечью, и она окончательно пришла в себя в палате реанимации. Дрожа на холодных простынях, она силилась вспомнить, что видела за мгновенье до этого, и не могла. Она осталась жить. Сама не понимая, зачем.

…Воспоминание обожгло ледяной волной много лет спустя, когда она прочла его рассказ. Крошечный рассказ, выложенный в сети. Как она оказалась в том месте и в то время, почему не прошла, как часто бывало, мимо очередной графоманской тусовки? Почему всмотрелась именно в эти строки, звенящие, как натянутые стальные струны, и хлесткие  как петля гарроты? Опять недосмотр и высшая халатность? Или изощренный умысел, многоуровневая, многоходовая игра, в которую их вовлекли подросшие божественные дети?
Она прочла – и не смогла забыть. Она не отдавала себе отчета, почему вдруг перехватило дыхание, и она словно снова взглянула в тусклое окошко смерти. Но теперь она смотрела глазами умершего ребенка туда, сквозь туман и грязное стекло, пытаясь достучаться, докричаться, прикоснуться к тому, к той, кто скрывался за ним…


Продолжение следует...