Et tu quoque, Domente?

  Карлос Доменте не торопился. Его несгибаемый аргумент вот уже пятый месяц бередил потайное и потаеннное. Бабы млели. Просили автограф. Требовали масштабов чувств и иных средств совмещения. Молили о мужеской грубости и пощаде.
  Карлос был неумолим. Всей знойной мощью и величием достоинства он непреклонно напирал на них, бледных и хрупких дщерей и падчериц северного Борея. Его смуглое тело лоснилось от избытка жизни и сугубо мужских возможностей. Древо крепло.
  Он выбирал. Место. Чтобы без легкомысленного сквозняка и женской сырости. Время. Дабы искомое поспело ко желанию, а не наоборот. Натуру. Чтобы не только не послабже, а и вовсе - лише, чем у заморского закадычного друга. Того самого, что порастратил жизненные соки и пообтрепался в полных тревоги кобелиных боях.
  В сизых жилах Карлито текла смутная кровь провинциального мачо. Руки чесались. Особенно по ночам. Жестокие пальцы падали на клавиатуру, как женщины к ногам. Приспущенные штанишки прелестниц нимф горделиво реяли над бессонницей. Под благородной залысиной теснились ослепительно смелые и яркие огриастические  замыслы и видения. Желтый автомобиль трясся в предвкушении салонных утех и рвался в предместья. В динамиках захлебывались страстью и исходили в истоме короли и королевы.
  От рвущегося к заоблачным высотам рейтинга шумело в ушах. Даже поджарый молодящийся москвич пасовал перед Доментьевым великолепием и блекло поникал, сливаясь с прибрежной галькой и жениной хозяйственной сумкой.
  Путь был открыт. Доменте знал это. Чутье самца сулило скорый гон и читало игриво раскиданные на пути темные, но явные знаки благоволения.
  Пугающе жгучей влагой сочились словеса приморской самки. Мрачная пена срывалась с темных от недопитой страсти губ уездной весталки. Благородные струны бросали в лицо разлучников презрительный скрежет. Толпа вожделела своего кумира.
  Лишь одно, старое как несовершенство мира обстоятельство омрачало феерию попрания податливых бюстгальтеров и унижения кружевных треугольников.
  Жизнь была двулика и капризна. Та самая жизнь, что сладко шептала о безбрежии страстной неги  среди жарких и жаждущих тел, вдруг оборачивалась спиной. Спина ее была совсем уж неприглядна. И победные фанфары, встречавшие новый день в преддвериях олигархических пирамид, сменялись унылой шарманкой колониального коммивояжера.
  Не радовали и адепты. Неофитки огорчали своей консервативной строптивостью и покушались на грудную клетку, неумело тыча в Карлоса пылающими головешками, в тщетной надежде растопить его неприступное декабрьское сердце...
(Продолжение следует)