Диалог с Достоевским - 01

ВООБРАЖАЕМЫЙ ДИАЛОГ С Ф.М.ДОСТОЕВСКИМ

О национальном самосознании
и межнациональных отношениях,
о вере и неверии, мире и войне
[1978 -1979]


Вводное слово (1989)

Когда уэллсовский Человек-Невидимка отдал богу душу (хотя при жизни запродал ее дьяволу), контуры его тела, черты лица стали вдруг проступать и сделались очевидными. Чрезвычайная сила его капризного гения, благодаря которой он был незрим для всех и созидал себе ореол сверхвеличия, сверхмогущества, - эта сила покинула его, позволив людям обнаружить, в конце концов, телесный его облик и духовную суть. Так и с Историей: свет действительной правды, а не мифа и навета, рано или поздно (чаще всего на пронзительной трагической ноте) начинает как бы заново выявлять лики примечательных фигур, событий, массовых движений и страстей, вечных вопросов. Предмет разговора, составившего данную книгу, отнюдь не нов, но, как мне кажется, он тоже в какой-то мере проливает новый свет на очертанья немаловажных проблем и парадоксов нашей эпохи.

Как родился этот диалог? Не буду вдаваться в преамбулу, доложу вкратце. Десять лет назад состоялась моя встреча с Федором Михайловичем Достоевским. Длилась она в общей сложности  более чем полгода: с 18 сентября 1978 года по 22 апреля 79-го (по нашему календарю). За это время у меня с ним было свыше двадцати бесед разной продолжительности. Семнадцать из них мне удалось подробно, полустенографически записать.

Сразу по возвращении из Петербурга конца 1870-х годов в Москву (с перепадом ровно в столетие) я расшифровал свою запись. Но ведь кто ж поверит?! – сказал я себе. И - назвал наш диалог «воображаемым», сделав вид, будто всё это не более чем литературный прием. В той же связи я разгрузил текст от многих бытовых и психологических подробностей. «Диалог», однако, не смог проложить себе путь к читателю по тогдашнему бездорожью и безвременью. Теперь, на хлестком ветру перемен, я убедился в том, что главный узел моего диспута с Достоевским не только ничуть не обмяк, но сделался особенно жгучим и злободневным. Поэтому я поднял из-под сукна, из долгого ящика тот объемистый кирпич, перечитал запись, частично отжал воду, кое-что выправил (но не акценты!) и решил вновь предложить «Диалог» читающей публике, сохраняя его «воображаемую» форму и по-прежнему прикрываясь инициалами «Г.Г.» - моего условного персонажа.

Должен заметить вот что. Диалог-то «воображаемый», но все суждения Ф.М. в этом диалоге самые доподлинные. Чтоб не навлечь на себя обвинений в мистификации, а то и в фальсификации, я воспроизвел в окончательном варианте лишь те высказывания Федора Михайловича, которые он сам зафиксировал в своих печатных изданиях. Тем самым он провел резкую грань, отделившую его как пламенного проповедника национальной идеи от титанической фигуры художника-гуманиста мирового масштаба и значения.

Москва, Покровские Выселки.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: Камень преткновения. - Сыновья или пасынки. - Характеристика века. - Всех гуртом в один загон. - Взял своё и ушел. - Ксендзы спасли всех опившихся. - Дьявольская мораль.

Ф.М. Входите, не стойте у порога. Прошу садиться.

Г.Г. Спасибо, не оставили меня под осенним дождем.

Ф.М. Догадываюсь, о чем хотите говорить со мной. Жид?

Г.Г. Что?

Ф.М. Еврей, спрашиваю?

Г.Г. Кое-кто из новейших русских почвенников полагают, даже убеждены, что развязка всех мировых узлов зависит от решения «еврейского вопроса». Проще говоря, они видят в евреях, если можно так выразиться, краеугольный камень преткновенья.

Ф.М. А вы в этом всё еще сомневаетесь?

Г.Г. Вот-вот. Потому я и пустился к вам за тридевять времен. Вы, как один из духовных отцов возрождаемой русской идеи, отточили и направили ее острие против евреев. Это и побудило меня собраться с духом и обратиться прямо к вам - а не вступать в пререканья с вашими наследниками. Беззаветно, как и вы, привержены они родной почве, однако ж не могут родить новое слово, копируют вас, даже и в способах и приемах рассуждений. Перепевают мотив той допотопной и вечно модной песенки, которую вы, Федор Михайлович, подхватили в свое время и распели на новый лад, во весь ваш пронзительный голос…

Ф.М. Что вам, собственно говоря, угодно от меня?

Г.Г. Я всё еще не могу поверить вполне, что вы в этом улюлюканье - запевала и тапёр. Хотелось бы услышать из первых уст.

Ф.М. Взгляды мои остались прежние… Потрудитесь, сударь, подать мне - с нижней полки, первую книгу.

Г.Г. Первую слева? Или справа?

Ф.М. Если по-нашему, то слева.

Г.Г. Вот, прошу вас. «Дневник Писателя»?

Ф.М. Ах уж этот мне «еврейский вопрос». Не думайте, что я действительно затеваю его поднять. Я в шутку, да-да, в шутку назвал так статью: «Еврейский вопрос». Такой величины вопрос, как положение еврея в России, и положение России, имеющей в числе сынов своих три миллиона евреев… поднять такой вопрос я не в силах.

Г.Г. Это вы тоже в шутку включаете  евреев в число сыновей, а не пасынков России?

Ф.М. Сомневаетесь в моей искренности?

Г.Г. Вы изволили разделить вопрос на две грани: положение еврея в России и - положение России, «наводненной» евреями. Судя по вашему тону, вторая грань для вас более драматична. То есть: вы находите затруднительной и болезненной для России еврейскую «примесь». Какие уж тут «сыновья»! Даже и пасынками не назовешь…

Ф.М. Некоторые из евреев еще задолго до вас стали с горечью упрекать меня, что я на них нападаю, что я «ненавижу жида», ненавижу не за пороки его, не как эксплуататора, а именно как племя. Всего удивительней: как это и откуда я попал в ненавистники еврея как народа, как нации? В сердце моем этой ненависти не было никогда. Те из евреев, что знакомы со мной, это знают, так что я с самого начала это обвинение с себя снимаю, раз и навсегда. Уж не потому ли обвиняют меня в ненависти, что я называю иногда еврея «жидом»? Вот и вы, сударь, уж изобиделись, что я вас так поначалу назвал. Это ж я опять в шутку. Трудно найти что-нибудь раздражительней и щепетильней образованного еврея и обидчивей его как еврея. Но, во-первых, я не думал никогда, чтоб это слово было так обидно, а во-вторых, слово «жид», сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: «жид», «жидовщина», «жидовское царство». Тут - понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом.

Г.Г. Понимаю вас, Федор Михайлович. Но и вы поймите меня. Неужели для обозначения некоего, как вы говорите, «понятия», «направления», «характеристики века» непременно нужно то слово, которым обзывают и дразнят всякого еврея ненавистники его? Неужели не обидно будет вам, если, допустим, любую непривлекательную идею, любое неблаговидное явление будут называть «кацапщиной» и «кацапским царством», пользуясь словом, которым дразнят иногда русских в Малороссии?.. Впрочем, дело, конечно, вовсе не в слове, а в самом понятии, которое вы сочли не только связанным с еврейским народом, но и глубоко присущим ему…

Ф.М. Можете не продолжать. Предвижу ваши доводы и аргументы. Вас и тут опередили. Я прочту вам выдержки из письма, длинного и прекрасного во многих отношениях. Послушайте, что пишет мне один весьма образованный еврей:
«…Я бы хотел знать, почему вы восстаете против «жида», а не против эксплуататора вообще? Чем русский православный кулак, мироед, целовальник, которых так много расплодилось по всей России, лучше таковых из «жидов», которые все-таки действуют в ограниченном кругу?.. Вы, говоря о «жиде», включаете в это понятие всю страшно нищую массу трехмиллионного населения России, из которых два миллиона девятьсот тысяч, по меньшей мере, ведут отчаянную борьбу за жалкое существование и нравственно чище не только других народностей, но и обоготворяемого вами русского народа… Нет, к сожалению, вы не знаете еврейского народа, ни его жизни, ни его духа, ни его сорокавековой истории, наконец. К сожалению - потому что вы, во всяком случае, человек искренний, абсолютно честный, а наносите бессознательно вред громадной массе нищенствующего народа. Сильные же «жиды», принимая сильных мира сего в своих салонах, конечно, не боятся ни печати, ни даже бессильного гнева эксплуатируемых…»
Вот, милостивый государь, этот отрывок. Прежде чем отвечу что-нибудь - обращу ваше внимание на ярость нападения и степень обидчивости. Заметьте - почтенный корреспондент, коснувшись и до русского народа, не утерпел и отнесся к нему несколько слишком уж свысока. Правда, в России и от русских не осталось ни одного не проплеванного места (словечко Щедрина), а еврею тем «простительней». Но во всяком случае ожесточение это свидетельствует ярко о том, как сами евреи смотрят на русских. Писал это действительно человек образованный и талантливый, не думаю только, чтоб без предрассудков. Чего и ждать теперь от необразованного еврея, которых так много, - каких чувств к русскому? Я не в обвинение это говорю: всё это естественно. Я только хочу указать, что в мотивах разъединения нас с евреем виновен, может быть, и не один русский народ, и что скопились эти мотивы, конечно, с обеих сторон, и еще неизвестно, на какой стороне в большей степени.

Г.Г. И вы, Федор Михайлович, заметьте себе: во-первых то, что из слов одного еврея - причем сказано это им в запальчивости - вы тотчас составляете «яркое свидетельство» о том, как «евреи смотрят на русских». Даже если у вас не одно, а десятки таких свидетельств, всё же так обобщать - не по праву, не по совести.

Ф.М. А во-вторых?

Г.Г. Во-вторых, вы опять как бы раздваиваете вопрос. Четверть часа назад невзначай подменили положение евреев в России положением России с тремя миллионами евреев на борту; так и теперь: хоть и раздвоили мотивы розни, но даете понять, что прежде всего и больше всего повинны в своих бедах, в своей ущемленности сами евреи…

Ф.М. Положим, очень трудно узнать сорокавековую историю народа. Но на первый случай я уж одно то знаю, что нет в целом мире другого народа, который бы столько сетовал поминутно на судьбу свою, на свое принижение, страдание, мученичество…

Г.Г. Будь это так - если бы хныкал и жаловался поминутно этот народ - не было б у него сорокавековой истории. И…

Ф.М. Вы уж меня не сбивайте с мысли. Ну, пусть не поминутно, пусть не все, но ведь жалуетесь, плачетесь. Можно подумать, не вы царите в Европе, не вы управляете там биржами, а стало быть и политикой, внутренними делами, нравственностью государств. Вот мне говорят о евреях, работающих на пользу общества и человечества, говорят о благородном Гольдштейне, геройски погибшем в Сербии за славянскую идею. Не буду спорить, всё это так. Но все-таки, не будь так сильна Еврейская Идея в мире, возможно, тот же самый славянский вопрос давно бы уж решен был в пользу славян, а не турок. Я готов поверить, что лорд Биконсфильд, может быть, забыл о своем происхождении от испанских жидов (наверно однако не забыл); но что он руководил английской политикой отчасти с точки зрения жида, - в этом, по-моему, нельзя сомневаться. «Отчасти-то» уж нельзя не допустить.

Г.Г. Браво, Федор Михайлович! Но помилуйте, можно ли, опять-таки, народ целый сбивать гуртом в один загон? Так ли уж «царственна» воля даже тех евреев, что действительно управляют биржами?  Ну, допустим: вся власть в Европе сосредоточена в руках тех, кто когда-то или в наше время вышел из евреев. Можно ли на этом основании заявить о наличии, тем более о засилье «еврейской идеи»? Вы даже не пытаетесь, считаете излишним - привести хоть какие-нибудь конкретные признаки и черты «еврейской идеи», которую аттестуете как заговор в мировом масштабе.

Ф.М. Уступаю. Пусть всё это с моей стороны голословие, легкий тон и легкие слова. Но все-таки не могу вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены. На мой взгляд, русский мужик, да и вообще русский простолюдин, несет тягостей чуть ли не больше еврея. Вот, в другом уже письме, мне пишут: «Прежде всего, необходимо предоставить евреям все гражданские права. Они лишены до сих пор самого коренного права - свободного выбора местожительства, из чего вытекает множество страшных стеснений для всей еврейской массы. Необходимо предоставить им все права, как и всем другим чужим народностям в России, а потом уж требовать от них своих обязанностей к государству и коренному населению…» Вот что мне пишут. Но подумайте, сударь, о том, что когда еврей терпел «в свободном выборе местожительства», тогда двадцать три миллиона русской трудящейся массы терпели от крепостного состояния, что уж, конечно, потяжелее «выбора местожительства». И что же, пожалели их тогда евреи? Нет, они и тогда точно так же кричали о правах, которых не имел сам русский народ, кричали и жалобились, что они забиты и мученики… Но вот пришел Царь-Освободитель и освободил коренной народ. И что же? Кто первый бросился на него, как на жертву, кто воспользовался его пороками, кто оплел его вековечным золотым своим промыслом, кто тотчас же заместил, где только мог и поспел, упраздненных помещиков, с тою разницею, что помещики, хоть и сильно эксплуатировали людей, всё же старались не разорять своих крестьян, пожалуй для себя же, чтоб не истощить рабочей силы, а еврею до истощения русской силы дела нет - взял свое и ушел… Знаю: услышав мои слова, вы тотчас же закричите, что это неправда, клевета, что я потому верю всем этим глупостям, что не знаю великой истории этих чистых ангелов, которые «нравственно чище обоготворяемого мною русского народа».

Г.Г. Еврей такой-сякой, тянет жилы из русского, оплел его «вековечным золотым своим промыслом». Но ведь вы вроде бы не оспариваете: большинство евреев такая же голь, как и русская беднота, и так же вытягивает из нее соки богатая и влиятельная верхушка? Ну а те, кто не голь, - разве непременно «кровопийцы»? Сколько рабочих еврейских рук во множестве ремесел! Сколько евреев ушли с головой в науки и искусства! Сколько юных евреев посвятили себя делу борьбы (правой или неправой - вопрос другой) против всех кровопийц - любой нации! Многие из этих подвижников, плечом к плечу с русскими сестрами и братьями, у вас же на глазах, Федор Михайлович, успели поплатиться за эту борьбу свободой и самой жизнью… Можно ли вообще делать порочащие целый народ обвинения? Да на каждом шагу вступать в противоречие с самим собой, признавая к тому же, что всё это - «голословие, легкий тон и легкие слова».

Ф.М. Да пусть, пусть евреи нравственно чище всех народов в мире, а русского уж разумеется! Между тем, прочел я в «Вестнике Европы», что евреи в Америке, в южных штатах, уже набросились всей массой на освобожденных негров и прибрали их к рукам, всё тем же своим золотым промыслом, пользуясь неопытностью и пороками эксплуатируемого племени. Когда я прочел это, мне тотчас же вспомнилось: еще пять лет назад мне приходило это самое на ум, именно то, что вот негры от рабовладельцев освобождены, а ведь им не уцелеть ; на эту свежую жертвочку как раз набросятся евреи, которых столь много на свете. Подумал я это тогда и, уверяю вас, не раз потом мне вспадало на мысль: да что же там ничего об евреях не слышно, ведь эти негры им клад, неужели пропустят? И вот дождался, написали в газетах, прочел…

Г.Г. Федор Мих…

Ф.М. Да погодите же, сударь, дайте слово молвить… Недавно прочел я в «Новом Времени» корреспонденцию из Ковно, прехарактернейшую: до того набросились там евреи на литовское население, что чуть не сгубили всех водкой, и только ксендзы спасли бедных опившихся, угрожая им муками ада и устраивая между ними общества трезвости. Корреспондент, правда, сильно краснеет за свое население, до сих пор верующее в ксендзов и в муки ада, но сообщает при этом, что поднялись вслед за ксендзами просвещенные местные экономисты, начали устраивать сельские банки, именно чтоб спасти народ от процентщика-еврея, и сельские рынки, чтоб можно было бедной трудящейся массе получать предметы первой потребности по настоящей цене, а не по той, которую назначает еврей.

Г.Г. Какими надежными, исчерпывающими источниками вы пользуетесь! Как у вас всё просто, ясно! В России евреи «бросились, как на жертву», на освобожденных крестьян; в Америке евреи «набросились всей массой на освобожденных негров и уже прибрали их к рукам»; а что касается Литвы - «до того набросились там евреи на литовское население, что чуть не сгубили всех водкой, и только ксендзы спасли бедных опившихся»… Оказывается, Федор Михайлович, и загубить целые народы очень просто, и спасти их куда как легко: стоит лишь пригрозить им муками ада и устроить общество трезвости. Неужели вы и сами не видите, какой это детский лепет?!
И всё-то вы норовите представить евреев на одно лицо. Видно, так вам сподручней хлестать - по одному-то портрету, даже и не пытаясь взглянуть на российские и мировые язвы шире, не сквозь черные очки «еврейской идеи». Стержень вашего жала в том, чтоб «пришить» евреям самую что ни на есть злодейскую, дьявольскую мораль: «Всё - ради хлеба единого, во имя золотого тельца!» Не слишком ли произвольно относите вы эту мораль на счет евреев? Ее, например, всерьез трактовал и развивал (вненационально!) такой незаурядный русский ум, как Виссарион Григорьевич Белинский. Кстати, не в споре ли именно с вами - в споре о Христе, если помните, - Белинский утверждал: нельзя обременять человека нравственным долгом, когда общество так подло устроено, что невозможно не делать злодейств, человек экономически приведен к злодейству, и нелепо и жестоко требовать с него того, чего уж по законам природы не может он выполнить… Так говорил вам Белинский. Мораль эту можно высмеять, отвергнуть, предать анафеме, но при чем тут евреи? Зачем валить эту анафему на них? Даже если вы скажете. что Белинский не вполне русский, я могу возразить: но ведь и не еврей же он. А вы именно на евреев катите свою бричку…
Та же мораль отражена и в романе, который вы скоро начнете писать, причем исходит она еще от одного не-еврея. Эта ваша книга при мне - я возьму ее из саквояжа… Вот… вот это место. Говорит Великий Инквизитор, испанский кардинал: «Пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет и стало быть нет и греха, а есть лишь только голодные: накорми, тогда и спрашивай с них добродетели»… Значит, мораль эта вовсе не является частью того, что вы называете «еврейской идеей»? Или я чего-то недопонял? Может, Великий Инквизитор - еврей? Или вы теперь причислили к евреям всех неправославных?..