Нуль

    Однажды в Афинах был светлый солнечный день. Солнце было настолько ярким, что слепило глаза. По улицам шлялось множество зевак, целые толпы. Обычный день гудел на улицах Афин. И в этот день, среди прочих, шёл некий странный седой бородатый старик. На голове его была лысина-плешь, белоснежная борода была вся в колечках, словно по ней прошлась плеяда мелких вихрей, завертевших волосы. На нём была лишь некая гразная тряпка, в которую он был замотан, как в робу, словом обветшавшее рубище. Старик шёл против движения основной массы толпы и звали его Диоген. Он слегка горбился, в одной его руке была палка, служившая опорой, а в другой - фонарь с зажжёной свечёй. На ходу он вертел фонарём и глядел во все стороны, будто неумолимо жаждал что-то найти. На вопросы удивлённых прохожих, вроде "что это ты делаешь, чудак?", он отвечал лишь одной фразой: "Ищу человека!"
               
                ***
               
    Я бы назвал эту историю так: "С точки зрения людей, нуль лузеров, не считая Человека".
    Не будем зацикливаться на времени года, дне недели, части дня, месте и прочих формальностях. Даже не уделим этому никакого времени. Всё, что надо знать: происходило что то вроде съезда литераторов, некоего клуба, вроде того, что был представлен Булгаковым в Мастере и Маргорите. Одним словом - собрание известных и почитаемых литературных изысканных душ. Видимо, отмечался какой то юбилей или нечто подобное: об этом можно было судить по таким признакам, как праздничная и довольно богатая атмосфера собрания.  Происходило оно в небольшом зале. Было множество стульев и столиков, за которыми сидели уважаемые гости и гостьи. В глубине зала стояла небольшая сценка для выступлений с речами или порывов творчества. Туда время от времени выходил какой-нибудь полный дяденька и докладывал о своих последних трудах и потугах собравшимся.
    Вёл мироприятие один из литераторов, смуглый и отличавшийся худощавостью, видимо ещё не успевший приобрести славу и вместе с ней самодовольный и тучноватый вид и видимо поставили его вести собрание для той цели, чтобы он мог показать свою дикцию, манеру поведения и прочие культурные качества акулам литературы. Он был отед в, на вид, не вчера купленные смокинг и брюки, а на груди его красовалась бабочка. Вобщем - при полном параде.
    В программе собрания было представление толпе писателей и рецензоров, расположенной в зале, двух юных стихоплётов - самых молодых членов клуба. Один из них был сыном одного из учредителей того же клуба и известного писателя, а второй - просто мальчиком, которого тянуло к литературе. Первого звали Ахид Манчуров, второго - Павлик Ухов. Лет одному и другому было по четырнадцать.
    Конферансье начал:

    - А сейчс Ахид Манчуров, наша гордость и просто юное дароваие, представит вам своё новое замечательнейшее стихотворение в высоком стиле из двух строф!

    Юный Ахид встал у микрофона с листиком и тыча в него пальцем (условно представим себе это так: "Если мальчик любит труд, тычет в книжку пальчик, про такого пишут тут: он хороший мальчик"), и начал голосом, будто поднимающимся в гору, торжественно, с расстановками.

    - Ах, как светло здесь нынче стало!
      Как нынче стало здесь светло!

    Переходя с каждых предыдущих двух строчек на каждый две строчки следующие он менял интонацию, будто настраивал расстроенный инструмент.

    - Ах, как светло здесь нынче стало!
      Как нынче стало здесь светло!

    Тут же грянуло второе четверостишье:

    - Ах, как светло здесь нынче стало!
      Как нынче стало здесь светло!
      Ах, как светло здесь нынче стало!
      Как нынче стало здесь светло!
   
    Трудно описать, что было в зале, какой фурор произвело сие богоподобное творение! Это было что то с чем то! Гул аплодисментов, крики: "Гениально! Боже мой, это шедевр! Бис! Браво! Слушаю - диву даюсь! Восхитительно! Блистяще!", юные члены клуба даже выразили своё одобрение свистом, словно на рок-концерте. Ахид довольно раскланялся и под бурные овации вышел со сцены.
    Теперь конферансье объявил второго парня.
   
    - Павел Ухов, прошу любить и жаловать, - и тут же добавил с саркастической усмешкой, - надеемся, хоть в этот раз он преподнесёт нам что-нибудь более похожее на стихи, чем его прежние произведения.
   
    Павел сменил ведущего с несколько грустным пустоватым взглядом и вялыми движениям. Он взял микрофон и устремив взор поверх зала, куда то вдаль, стал зачитывать наизусть:
 
  "Посмотрим люди же на небо:
   Увидим сумерек сребро,
   Люмины светлой аппогея -
   Так тут и там заведено.

   Узрите, смертные, оковы,
   Что нам ниспосланы с небес!
   Как Ариман опять и снова
   Наш дух терзает словно бес!

   Теперь узрим на небе солнце:
   Светило пламенем полно,
   И жжёт и греет наше сердце
   Сражаться с бесом сим оно."

    Целая история, как мальчик зачитывал свой стих. Это надо было видеть... Видно было, что он пытался сдерживаться, но его руки сами выписывали в воздухе пируэты достойной римских ораторов жестикуляции. Взор, до этого пустой, его, то пламенел, то холодел, в зависимости от мысли и чувства строчек. Мальчик абсолютно правильно выражал интонации и акценты своего небольшого стиха, словно опытный певец берёт виртуозно ноты. Последнюю строчку он произносил вместе со длинным протяжным каким-то полувздохом, необычайно растягивая, идеальным образом, пробелы между словами и кончил той же нейтральной, будто бесчувственной интонацией, с которой начал, плавно перейдя к ней.
    В зале раздались редкие аплодисменты. Действительно - эти рифмы не были и подобием стихотворения, а литераторы увидели, что надежд их он не оправдал и никогда ему не достичь высот Ахида...