Запоздалый рассвет Часть 3

Часть третья
Медленный рассвет
Глава первая
Перемены без перемен
     В середине пятидесятых, в Якутии, все оставалось по-прежнему. Этот обширный край с суровым климатом, бывший золотым дном великой страны, казалось, был забыт властями. Планы, спущенные сверху, выполнялись неукоснительно. Лес, пушнина, золото и алмазы текли беспрерывным потоком в необъятные закрома Родины. До остального у партии ну было дела. Чьим потом? Какими невероятными усилиями? Каким тяжелым трудом доставались эти богатства? Об этом вряд ли знали кремлевские функционеры. Деньги на развитие региона ассигновались, но это были целевые средства на строительство лесопилен, шахт и открытия новых карьеров. На развитие инфраструктуры,  на образование и здравоохранение, на обустройство быта денег, как всегда, не хватало. Техника на предприятиях была допотопной. Все "технологии", в основном, опирались на мускульную силу человека. Человек, в отличие от машин, не требует ухода и запасных частей. Он не сломается. А если и выйдет из строя, то вон их, сколько людей этих, в лагерях.
     Из-за такого отношения властей текучесть кадров была невероятной. Люди с Большой Земли приезжали, работали три или четыре года, зарабатывали "большой рубль" и уезжали в более теплые и обустроенные края, где строили домик и пускали корни. А здесь оставались зэки, да еще спецпоселенцы, привязанные к месту комендатурами. Да и куда ехать? Где их малая Родина? Где их дом?
* * *
     Ранний вечер, но за окном уже темно. Зимой темнеет рано. Настя и я сидим на кухне. Она штопает шерстяные носки домашней вязки, а я подшиваю валенки и вспоминаю дедушку, который научил меня этим нехитрым, но нужным навыкам. В комнате светло почти, как днем, от огня в печи и керосинки. Настя вздыхает, ложит носок и вязальные спицы на стол. Она осторожно опускает руки на живот и замирает, как будто прислушивается, а затем произносит:
- Женя, как ты думаешь, кто у нас родится? Я бы еще девочку хотела.
Я откладываю в сторону валенок и шило - крючок, встаю и подхожу к жене. В эти минуты я испытываю к ней безграничную нежность. Присев на корточки возле табуретки, на которой она сидит, я осторожно ложу голову на ее живот и вслушиваюсь в таинственное биение зародившейся уже жизни. Потом я тихо говорю:
- Мне все равно, кто будет. Мама говорила, что все дети - дар Божий.
Потом мы сидим, не разговаривая, пока Настя не спохватывается и не восклицает:
- Ой, что-то Танюшу и Валерика не слышно! Что они там делают? Темно уже совсем!
Я беру в руку керосинку, и мы идем в соседнюю комнату. Здесь мы
видим, что брат и сестра мирно посапывают на Таниной кроватке. Я беру сына и осторожно переношу на его кровать. Он, в полусне, обнимает
1мою шею ручками и бессвязно что-то бормочет.
      После этого мы возвращаемся к прерванным делам. Я, механически, отматываю из клубка дратву и беспокойно думаю о том, что уже на второе письмо в Казахстан нет ответа. «Почему нет ответа? Что с моими близкими людьми? Уцелели ли они за долгие тяжелые годы?»,- эти вопросы терзают меня.
      От тяжелых размышлений меня отвлекает Настя:
- Знаешь, какой хороший сон видела я этой ночью? Мне снилось, что мы, с детьми, где-то в тайге, на берегу лесного озера. День солнечный-солнечный! Вода голубая голубая! Дети плещутся у берега, а мы сидим возле маленького домика. Он почему-то каменный был... Ну вот, сидим мы рядом и на окружающий чудесный мир смотрим. Красота вокруг!... Вдруг мы услышали какой-то шум. Смотрим по сторонам и не можем понять, откуда он. Валера подбежал к нам и показывает пальчиком куда-то в небо. Мы посмотрели в ту сторону и увидели маленькую белую точку. Потом она увеличилась и мы поняли, что это самолет. Он стал кружить над озером, а из него парашютисты стали выпрыгивать. Один рядом приземлился, а на нем одежда белая-белая, а главное - шляпа с надписью: " Почта СССР". Мы спросили, нет ли нам письма? А он улыбнулся и ответил, что письмо дядьке Кондрату доставил. Знаешь, возле магазина он живет? Ну вот. Потом ты побежал к другому почтальону, который только приземлился, а он сказал, что у него телеграмма директору фабрики. Ты к третьему, а он говорит, что есть нам письмо, которое у девушки - парашютистки. Мы высматриваем девушку, а приземляются все парни. Они сбрасывают парашюты и исчезают в лесу. И вот, в небе остался последний, сиреневый купол. Мы напрягаем зрение и не можем понять, девушка это или парень. Наконец почтальон касается ногами земли. Мы подбегаем, и оказывается, что это девушка. Она стояла спиной к нам, а когда повернулась, то я увидела мое лицо... Это было молодое лицо, какое было у меня в начале войны, когда я в Горьком, в школе связистов обучалась. Вот почтальон с моим лицом и протягивает тебе большой конверт, а на нем крупными красными буквами написано: " Все у нас нормально. Ждите следующих писем". Вот такой я сон видела. Письмо тебе Женя скоро будет.
      Через четыре дня, действительно, бабка Матрена принесла нам письмо от Эльзы. Из него я узнал о своих родных и самое главное, чего боялся все эти годы - мамы давно не было в живых.
* * *
      В декабре случилось то, чего спецпоселенцы с надеждой ожидали долгие годы. Правительство, наконец, приняло решение о снятии с учета немцев - переселенцев и освобождении их из-под административного надзора. На окраину огромной страны эта новость дошла с опозданием на два месяца.
      В конце января спецпоселенцев, как обычно, в особо важных
случаях, собрал в комендатуре Михаил Гордеевич. Из Лебедкино таковых оказалось только два человека: глухая старуха Марта, живущая в одиночестве на окраине поселка и я, чудом спасенный женой четыре
года назад. Мы пришли в комендатуру и Кравченко пригласил нас в кабинет. Когда мы сели, Михаил Гордеевич улыбаясь, сказал:
- Приятно приглашать людей по приятному поводу. У меня для вас очень хорошие новости! Президиум Верховного Совета СССР постановил освободить вас от административного контроля и снять вас с учета.
Он замолчал и улыбаясь наблюдал, какое впечатление произвели его слова. Бабка Марта сидела и смотрела с испугом на коменданта. Она ничего толком не поняла. Я не мог прийти в себя от нахлынувшей радости. Рассудок отказывался верить в такое счастье. Я долго молчал, пытаясь привести в порядок нервы, взбудораженные нахлынувшими чувствами. Руки, лежащие на коленях, дрожали, и я не знал, куда их деть. Немного успокоившись, я наклонился к старухе и громко, почти в ухо, сказал:
- Власти дали нам вольную.
- Что дали?- не поняла Марта.
- Свободу дали!- прокричал я.
- Какую свободу?... Зачем свободу?- пробормотала старая женщина, а через мгновение, когда сказанное дошло до ее сознания, она встала и тихо плача вышла из кабинета.
Я тоже встал, чтобы выйти, но комендант остановил меня:
- Это не все Миллер. У нас ничего не могут сделать без того, чтобы в бочку меда, ложку дегтя не добавить... Вот, подпиши документ, что на прежнее место жительства ты не возвратишься и все, что потерял при выселении, не будешь требовать назад.
Он обмакнул перо в чернильницу и протянул ручку мне. Я подписал, не читая бумагу. Кравченко аккуратно промокнул подпись, открыл синюю папку и положил туда лист. Потом он выдвинул ящик стола, достал лист бумаги и дал его мне со словами:
- Вот справка о снятии с учета. Мало ли чего... Да, ты старуху позови, пусть распишется. Ну, будь здоров.
Он протянул руку и я, с благодарностью, пожал его ладонь.
      Когда тетка Марта вышла от коменданта, то остановилась на крыльце и, прикладывая платочек к глазам, озиралась по сторонам. Я сидел неподалеку на скамейке, курил и ждал ее. Увидев меня, она осторожно спустилась с крыльца, подошла и села рядом. Мы долго молчали, обдумывая свое новое положение. Молчание нарушила старая женщина:
- Что делать будешь сынок? Есть у тебя кто-нибудь?
Я ответил, что в Казахстане сестра есть и дядя. Она продолжала:
- А у меня никого нет. Мы жили на Украине, недалеко от Мариуполя. Нас выселили зимой, в спешке. Фашисты уже подходили. После Сталино (1) , кажется на станции Ясиноватой, наш состав разбомбили. Я одной из первых выскочила из горящего вагона. Следом за мной шла доченька наша, Эльвира, но задержалась в тамбуре. Давка была страшная! Люди лезут в двери, разбитые окна и тащат, кто, что успел схватить! Мой Иосиф оставался в вагоне и помогал людям выбраться. Я видела его голову в окне... Кругом взрывы, самолеты воют! И тут бомба упала рядом с вагоном. Меня отшвырнуло в сторону, и я потеряла сознание. Когда пришла в себя, то ничего не слышала. Оглохла я. Вижу только, как  догорает остов вагона...
Она замолчала и печально сидела, опустив голову.
* * *
      Лето в этом году было хлопотным, для нашей семьи. Весной Настя родила сына - Володю. Мы подумывали уехать из Сибири в Казахстан, но не решились пуститься в далекий путь с грудным младенцем на руках.
      В июне стала давать знать о себе старая грыжа, заработанная мной на Урале. Бывали дни, когда я ничего не мог делать и страдал от боли. Пришлось обратиться к помощи врачей. День, когда я посетил районную больницу, запомнился надолго. Это был жаркий июньский день. На попутном транспорте я добрался до района и разыскал больницу, где раньше никогда не был. Она представляла собой длинное рубленое здание, в один этаж. Раньше я в больницах не бывал, кроме лазарета в лагере. С тех пор прошло много лет, но мало что изменилось в постановке больничного дела. Когда я вошел вовнутрь, то едва не задохнулся от тяжелого спертого воздуха, в котором смешались запахи лекарств, человеческого пота и другие специфичные, для подобных заведений, запахи, усиливаемые жарой. Окна были распахнуты, а в их проемах пузырилась натянутая марля, прикрепленная кнопками к рамам. Во многих местах, от порывов ветра, кнопки вылезли и свободная ткань, словно погребальный саван, плавно развевалась в потоках воздуха. Я даже сразу не понял, что объясняла мне молоденькая санитарка, настолько был поражен похожестью больницы на лагерный лазарет. В конце концов, из слов девушки, я понял, что при моей болезни требуется осмотр хирурга. Она объяснила, как его найти. Я пошел в указанном направлении, читая надписи на закрытых дверях и заглядывая в открытые. Впечатление было удручающим. Все немногочисленные палаты были переполнены. Здесь царила атмосфера человеческого горя, страданий и надежд.
      Наконец, в дальнем конце коридора, я дошел до двери, на
которой, масляной краской было написано: " Операционная". На ней, кнопкой, был прикреплен лист, из ученической тетради, на котором, корявым почерком было выведено: " Посторонним вход воспрещен!" Я простоял возле этой двери минут пятнадцать. Никто сюда не входил и никто не выходил из нее. Людей как будто не было. Только в противоположном конце длинного коридора изредка появлялись и исчезали, в смежных комнатах, силуэты людей в белых халатах. Никого, не дождавшись, я осторожно приоткрыл дверь, а затем вошел в комнату. Это было небольшое помещение, в котором стоял стол, накрытый белой простыней и два белых деревянных шкафа со стеклянными дверцами, изнутри затянутыми марлей. Рядом располагалась кушетка. На столе и
подоконнике лежали блестящие инструменты: какие-то пилы, ножи и ножницы. Какое-то время я стоял и не мог оторвать глаз от неприятных предметов, предназначенных для вторжения в тело человека. Затем я увидел дверь, выкрашенную белой краской. Она резко контрастировала с темными бревенчатыми стенами. Надеясь найти врача за ней, я потянул за ручку. Комната, в которую я вошел, была значительно больше. В ней было три длинных, но узких стола, обитых оцинкованной жестью. Над ними висели допотопные светильники. Рядом стояли небольшие столики, накрытые белой материей. На них, в идеальном порядке, словно солдаты на параде, лежали такие же инструменты, как в предыдущей комнате. В дальнем  углу, на одном из столов застеленном клеенкой, лежало человеческое тело, накрытое простыней, местами, запачканной кровью. Его я увидел не сразу, а когда увидел и понял, что под простыней, мне стало жутко. Однако, неведомая сила заставила меня сделать несколько шагов вперед так, что мне открылся угол небольшой жестяной ванны стоящей на полу, по ту сторону стола. Я сделал еще два шага и застыл в ужасе. Из-под простыни в ванну свисали, успевшие уже подсохнуть, человеческие внутренности. На них копошились мухи. Они весело жужжали, взлетали и снова садились. Несколько мгновений я не мог двинуть ни одним мускулом, а затем попятился к двери. В этот момент она открылась, и в комнату вошел странного вида человек. Он произнес:
- Неприятное зрелище, правда? В шахте его раздавило. Привезли часа три назад, еще живого. Я сразу увидел, что не жилец он. Жена сильно кричала, требовала помочь. Я только начал собирать его органы, а он, не приходя в сознание, отдал Богу душу. Тут привезли женщину с переломом бедра. Вот только сейчас освободился... Пойдем отсюда. Ему все равно. Он обождет.
Сказав это, он взял меня за локоть и легонько подтолкнул к двери. Когда мы вышли в соседнюю комнату он представился:
- Манук Амвросиевич Тертерян - эскулап. Это на латыни. Врач по-русски. Хирург.
Пока он это говорил, я рассматривал его. На вид ему было лет пятьдесят пять. Он был низкого роста и очень худ. Голова непомерно большая, с наметившейся лысиной. На нос были одеты странные очки, держащиеся при помощи дужки. На плечи был накинут большой, не по размеру, халат.
- Вы по мою душу? Что у вас?- спросил он.
Я объяснил про грыжу, и он захотел осмотреть ее. Когда я лег на кушетку он долго щупал ее и вокруг, а потом сказал:
- Необходима операция. Операция несложная, но у нас напряженка с антисептиками и наркозом. Многие операции делаем садистки. Напоим человека спиртом, зафиксируем и режем. Кричат страшно. Но что делать? Потом приходят, благодарят.
Когда я оделся, он сказал:
- Часто встречающаяся патология. Много людей с подобной болезнью обращаются. Где заработали эту неприятность?
Я ответил, что в трудармии.
- Известное дело. Судя по акценту, вы немец?
Я подтвердил. Он немного подумал, а потом посоветовал:
- С вашей болезнью можно жить. Прооперируетесь позже, в более цивилизованном месте. Впрочем, вам решать. Подумайте.
Я быстро попрощался и поспешил покинуть это неприятное место. Выйдя из больницы я, быстрым шагом, устремился прочь и уже тогда решил, что не вернусь сюда.
* * *
        В начале июля в поселке говорили о каких-то событиях в Москве. Мы знали, что состоялся очередной съезд коммунистов (2) . Тем более знал это я. Настя, с недавних пор, состояла в этой партии. Люди знали о том, что на съезде глава государства, опять говорил о незаконности репрессий и о культе личности. Но каковы масштабы репрессий и кто, главные виновники - об этом мы только догадывались.
      В один из дней, возвращаясь с работы, я вытащил из почтового ящика свежую местную газету, занес ее в дом, бросил на стол и пошел во двор к рукомойнику. Не успел я умыться, как на крыльцо вышла Настя и взволнованно сказала:
- Мы были правы, когда говорили, что не один Берия виноват. Заходи быстрее в дом, я почитаю тебе, что пишут.
Я заранее примерно знал, что там написано и думал: " Наверняка, как всегда те, кто сейчас у руля, сваливают вину на тех, кого уже нет. Это легко. Легко других очернить, а себя обелить. Мертвые не будут протестовать".
Когда я сел за стол и стал кушать, Настя показала большую фотографию, на первой странице газеты. На ней был запечатлен лысый человек, стоящий за трибуной и что-то эмоционально говорящий.
- Это Никита Сергеевич. Он вместо Сталина,- сказала Настя.
- Все они одинаковые. Как станут у власти, то первое время, пока привыкнут, вроде для людей что-то делают, а потом творят, что хотят, не стесняясь,- сказал я.
Жена возразила:
- Он другой. Сейчас услышишь, как он осуждает тех, кто вместе с Берией творил беззаконие.
Я не стал спорить дальше. Она начала читать:
- Наша партия, ее ЦК проанализировали практику руководства партией и страной со стороны Сталина. Когда вдумаемся в то, что было допущено Сталиным, то становится понятным, как был прав наш вождь и учитель В.И. Ленин, когда был против назначения Сталина на высший пост в государстве. Все плохие черты Сталина, в последующем развились, до тягчайших злоупотреблений, которые принесли огромный ущерб партии и народу, подорвали престиж Советского государства на международной арене... ЦК КПСС считает, что проведенная партией работа по преодолению культа личности и его последствий уже дала положительные результаты...
Дальше шли обычные, для таких случаев, призывы с употреблением
понятий из партийного лексикона: марксизм-ленинизм, победа коммунизма, ленинские принципы партийного руководства, советский демократизм, революционная законность и прочее.
Когда жена закончила читать, она посмотрела на меня сияющими
глазами и воскликнула:
- Видишь, есть правда на свете!
- Какая это правда? Это полуправда! При нем слово  боялись сказать, а когда его нет, так он один оказался виноват. А где они  все были? Не видели, что творится в стране? Они все были там, наверху, неподалёку. Этот Хрущев, он что же, как ты только сейчас в партию вступил и незамараный стал главой государства? Нет, он много лет работал где-то на постах пониже, но от него тоже зависели людские судьбы... Нормальные, честные люди наверх не стремятся. Да и не смогут они туда попасть. Все кто там, пришли наверх по головам других...
Настя возразила:
- Почему? Хорошие люди и на ответственных постах есть! Вон, например, Михаил Гордеевич, комендант. Или, ты мне рассказывал о первом председателе в вашей деревне, который колхозное мясо в голодные годы людям раздавал. Они разве не хорошие люди?
Я ответил:
- Что это за посты? От них до московских постов, ой как далеко! Да хорошие люди и не задерживаются на должностях. Председателя арестовали, и пропал он. Так же дядьку Оскара, председателя Сельсовета, арестовали. И он пропал... Много хороших людей уничтожили эти...
Чтобы не продолжать бессмысленный спор я встал, взял в сенях ведро с помоями и пошел кормить нашего поросенка.
Глава вторая
Жизнь
      Все лето мы готовились к волнующему событию. Этой осенью, первый ребенок из нашей семьи должен идти в школу. За лето было приготовлено почти все необходимое: палочки для счета, канцелярские принадлежности, стопка тетрадок, букварь, белый фартук и портфель. Только ученического платья не удалось купить. Сколько Настя не спрашивала в поселковом магазине и в районе, все не везло: то они уже были разобраны, то размер не подходил. Оставалось мало времени, а платья все не было. Тогда жена купила кусок ткани, коричневого цвета и заказала платье у местной швеи - украинки. Через неделю заказ был готов, и мама с дочкой пошли его забирать. Мы с Валерой сходили в сарай накормили нашего поросенка Борьку и бросили охапку травы козе. Я сел на крыльцо, закурил и стал ждать возвращения Насти и Танюши. Валерик играл во дворе, а младший сынишка спал. Что они возвращаются, я определил загодя, еще не видя их. Дочка щебетала, как птичка и громко смеялась.
      После ужина началась суета примерки. Мать наряжала дочь в соседней комнате, а Валера бегал от них ко мне и обратно. В очередной раз он прибежал с деревянным самолетом в руке, изображая звук работающего мотора. " Посадив" самолет на стол, он вскарабкался ко мне на колени и сказал:
- Мама сестлицке бантик одевает, белый-белый! А на бантике
чельненькие тоцецки.
Посидев с минуту, он снова умчался.
Наконец в комнату вошла Танюша, держась за руку мамы. Она подошла ко мне, неловко переступая ножками, обутыми в новые туфельки и сказала:
- Смотри папа, какая я красивая! Тетя Зоя, которая сшила платьишко, сказала: " Нэма краще!"
Я посмотрел на жену. Она засмеялась и пояснила, что это по–украински
означает " нет красивее". Я взял дочь за руку, привлек к себе, поцеловал в головку и подтвердил:
- Еще бы, кто может быть красивее моей дочки!
Потом Таня придвинула табуретку к ножке стола, принесла небольшое зеркало, без рамки и установила его, оперев о ножку. Мы с женой сидели рядом и смотрели на дочь, которая вертелась, возле зеркала, нараспев приговаривая:
- Нэма кра... а... ще, нэма кра... а... ще...
* * *
      Годы идут... Вот уже Валера ходит в школу. Скоро Вовина очередь подойдет. Вите уже три годика. Мы еще ждем прибавления в семье. У нас все хорошо. Живем мы дружно. Старшие младшим помогают. Каждый знает свои домашние обязанности, что кому по силам. Мы с Настей работаем добросовестно и в детях воспитываем прилежание к труду. Одно меня беспокоит, нет-нет да напомнят грубо, мне или моим детям, что мы немцы.
      Однажды Таня, тогда уже подросток, пришла из школы заплаканная. Я сидел в соседней комнате и слышал как она, всхлипывая, жаловалась матери:
- Не хочу быть немкой! Почему я немка?
- А что случилось Танюша?- спросила жена.
Дочь, сквозь слезы, отвечала:
- Мария Лукьяновна рассказывала о том, как фашисты сожгли всех детей и взрослых в белорусской деревне Хатынь. Потом мы отвечали на вопросы учительницы. Когда я подняла руку, чтобы ответить, Колька Воскобойников громко сказал, что я тоже фашистка потому, что я немка.
- А что учительница сказала?
- Она сказала, что я не виновата в том, что немка.
- И все?!- удивилась Настя.
- Она еще сказала, что отец у меня немец и что дети не могут выбирать родителей. Вот ты мама, русская! Я тоже хочу русской быть!- почти истерично, пересиливая всхлипывание, выкрикнула дочь.
Я слушал, и сердце мое обливалось кровью. Старая обида, казалось уже забытая, волнами, раз от разу все более сильными, накатывала на мое сознание. Мозг назойливо сверлили мысли: " Опять национальность виновата. Теперь дети страдают от этого... Мало я настрадался?! Неужели я и за детей не расплатился?" Мне было нестерпимо больно, что дочь страдает. Я встал и пошел к ней, хотя не знал, как убедить ранимое детское сердце не отчаиваться. Я подошел к ней переполненный нежностью, которая смешивалась с состраданием, хотел прижать ее головку к себе и гладить, гладить ее... Но дочь отстранилась, почти оттолкнула меня и убежала всхлипывая. Мне стало так больно! Я обессилено опустился на табуретку, на которой, мгновение назад, сидела Таня. Жена села рядом и стала гладить мою руку, говоря при этом:
- Ничего Женя... Ничего... Танюша не виновата... Глупая она еще... Все наладится. Дети не виноваты, что называют нас фашистами. Они от родителей слышат всякое... Да учителя в школе еще такие... малограмотные. Не могут объяснить детям все по правильному...  В понедельник я во вторую смену работаю. С утра схожу в школу. Поговорю с этой Марией Лукьяновной и с Соколом. Директор школы фронтовик, толковый мужчина. Поймет меня. Мы часто с ним на партсобраниях встречаемся. Справедливый он.
* * *
      В пятидесятые, да и в шестидесятые годы, массовое сознание населения страны еще не освободилось от стереотипов и штампов недавней трагедии. В этот период росло первое послевоенное поколение, которое с молоком матери, из рассказов отцов, дедов и старших братьев впитывало чувство отвращения к войне и всему, что с ней связано. Тогда еще слишком мало времени прошло с тех пор, как стихли последние залпы. Слишком много увечных тянули заунывные песни на вокзалах. Во многих домах безутешные матери и вдовы перечитывали похоронки, а иные, часами сидели у окон в надежде на чудесное возвращение сына или мужа. Слишком часто, тогда, матерям приходилось отвечать детям на вопрос: "А где мой отец?"
      Сознание людей, и так переполненное ужасными примерами того, что они - пришельцы, творили у нас, методично подпитывалось всеобъемлющей пропагандистской машиной, которая с военных лет, не останавливаясь, формировала "образ врага". В те годы, такие понятия как: пионер-герой, партизан, антифашист-подпольщик, Бухенвальд и имена: Зоя Космодемьянская, Володя Дубинин, Александр Матросов - с одной стороны, противопоставлялись таким понятиям как: гестапо, предатель, СС - овец, коричневая чума, немецко-фашистские захватчики и именам: Геббельс, Фриц, Гитлер. Эти две группы понятий и имен были долгосрочными вешками в сознании, призванными сигнализировать, где мы - борцы за правое дело, а где они - безжалостные насильники и грабители, мучители детей. Поэтому понятие "немец", пусть даже без слова-напарника "фашист", в затуманенном ненавистью и пропагандой сознании, не отягощенном образованностью, стало синонимом фашизма. Раз немец, то конечно фашист, а значит - враг. А если немец родился в этой стране и уже лет триста, как наш немец? Ладно, он не совсем настоящий фашист, но все равно, нехороший человек. А что? Разве просто так их, всем скопом, выселили в начале войны?
      Примерно так рассуждало большинство взрослого населения
страны, если еще рассуждало. Чаще же, мало кто задумывался. На подсознательном уровне уже была готова смычка - "немец-фашист". Конечно, больше всех этому страшному заблуждению были подвержены дети. Дети первых послевоенных десятилетий. Но не их эта вина. Это вина, если не преступление государства. Правители озабоченные фиктивными пятилетними планами, грандиозной целинной авантюрой и партийными склоками, не взяли на себя труд произнести всенародное покаяние или, хотя бы, в каком-нибудь постановлении принести извинения всем репрессированным. Ан, нет! Народ не так поймет! Будет подорван престиж партии! Кабы чего не вышло! В общем, время было упущено. Незаконно осужденных хоть и реабилитировали, но как-то вяло, неохотно. Немцев хоть и освободили от унизительного  клейма спецпоселенцев, но растянули процесс на десять лет. Вышло все как в популярном советском боевике (3). Герой Шарапов - Конкин говорит, что необходимо освободить необоснованно задержанного, а сыщик, офицер рангом выше, в лице Жеглова - Высоцкого отвечает, что тот потерпит до утра, а его сейчас больше преступник интересует.
      Так и жило одно из величайших советских извращений долгие годы в сознании людей, передаваясь из поколения в поколение. То там, то тут оно становилось причиной бытовых конфликтов, психологических драм или школьных потасовок. А государству что? Ему ничего. Вот только оскорбленным и униженным было горько. Еще в семидесятые годы отдавалось эхо политической ошибки, допущенной в сороковые и неисправленной в пятидесятые.
* * *
      К середине пятидесятых страна полностью преодолела последствия военной разрухи. Исчез страх за завтрашний день. В семьях появился относительный достаток. В нашей семье все складывалось хорошо. Дети росли здоровыми и трудолюбивыми. Мы с женой работали, получали неплохие деньги. В то время у нас появились: электрический утюг и радио. Часто, по вечерам, вся семья собиралась возле чудесного прибора. Сыновья осторожно, по очереди, крутили ручку настройки, а остальные слушали звуки, идущие из глубины загадочного ящика, заворожено смотря на подмигивающий зеленый глаз индикатора.
      В тот период я, по-прежнему, работал на фабрике. Однажды зимой, как обычно, я пришел за двадцать минут до начала смены. Войдя в раздевалку я, на пороге, отряхнул снег с телогрейки и шапки, повесил их и сел на скамейку, чтобы перевязать развязавшиеся шнурки ботинок. Неожиданно в помещение вошел директор фабрики. Увидев меня, он сказал:
- Ты Миллер, как всегда, первый на работу. Я давно хотел поговорить с тобой. Делал обход и подумал, что ты, наверное, уже здесь. Вот и зашел.
- О чем вы хотели разговаривать со мной? Случилось что?- озабоченно спросил я.
- Ничего не случилось. Хочу рекомендовать тебя в бригадиры цеха обогащения. Ты же знаешь, Федор Емельянович, бригадир ваш, на пенсию вот-вот уйдет.
Он помолчал, будто что-то вспоминая, а потом, с сожалением в голосе произнес:
- Жаль. Вместе фабрику поднимали в годы войны. Опытнейший бригадир!  Да ты тоже не новичок! Не хуже любого техника процесс знаешь, да и с людьми ладить умеешь. Это тоже немаловажно. Как ты на это смотришь?
Я смотрел на него и не знал что сказать. Послышались голоса идущих на смену рабочих. Они со смехом заходили в раздевалку, а увидев директора, смущенно замолкали. Пришел наш бригадир. Директор поздоровался с ним за руку и сказал:
- Вот, нашел тебе замену. Ты давно Емельяныч просил освободить тебя по состоянию здоровья.
Федор Емельянович посмотрел на меня и серьезно произнес:
- Женя хороший работник. Горит за свое дело. А что касается опыта, то я тоже из рабочих в бригадиры попал, в сорок третьем...
Директор поддержал:
- Все правильно Федор Емельянович. Опыт - дело наживное. Вот и решили. Ты Емельяныч поясни ему, что к чему, а с понедельника Миллер пусть приступает.
Они вышли. Прозвучал фабричный гудок. Все двинулись к своим рабочим местам. Мои товарищи по бригаде, проходя мимо, приободряли меня, похлопывая по плечу:
- Давай, давай Женька! Не робей!
Все ушли, а я сидел еще некоторое время, обдумывая неожиданное изменение своего положения.
      Через несколько дней мы получили второе письмо из далекого Казахстана. Эльза писала о несчастье в семье дяди Феликса. Его сын Вилли, покончил жизнь самоубийством. Он повесился в сарае. Видимо парню, которому система покалечила тело и душу, стало невмоготу, и он решился покончить счеты с жизнью. Мне было очень жалко Вилли и дядю Феликса, доброго отзывчивого человека, которого я хорошо помнил. Еще сестра писала о семье моего отца и вообще о жизни в поселке. Из письма было видно, что жизнь у них налаживается, поселок строится, везде полно работы. Она звала нас к себе.
      Мы с Настей уже давно подумывали о том, чтобы перебраться к моей сестре. И в этот раз, прочитав письмо, мы стали взвешивать все "за" и "против" такого шага. Настя сказала:
- Эльза зовет нас. Я бы, хоть завтра поехала. Там, наверное, тепло? Так хочется настоящего жаркого солнца!
- Не знаю как там летом... Я был там зимой. Наверное, там тепло.
- И знаешь Женя, очень хочется повидать своих родных:
маму, сестер. Оттуда до Калинина намного ближе. Обживемся, может, удастся съездить...
Я возразил:
- А дети как? Они здесь привыкли. Старшие в школу ходят...
- Да они еще маленькие! На новом месте быстро обвыкнутся. Нам, взрослым, труднее будет. Тут, в поселке, тебя все знают. На фабрике уважают. Недавно вон, бригаду доверили. А как на новом месте будет - не знаю. Где там будешь работать?
- Работа везде найдется. Скотину могу пасти или на стройке работать. Мало ли где? Сестра пишет, что много там строят. А тебе, подавно, место отыщется. Ты у меня грамотная. Семилетку перед войной закончила. И на фронте, не где-нибудь, а в связи работала. Не пропадем. А детям там, наверное, правда лучше будет. Хоть и не болеют они у нас, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, а солнца им не хватает. Так что, решимся на это?
- Давай Женя еще годик или два подождем. Дети еще подрастут. Вон Толик, еще совсем маленький. Три годика всего. Да и денег подсоберем. На первое время запас нужно иметь. Не будем же у твоей родни на шее сидеть...
      Наш разговор прервали дети. В дом, запыхавшись, вбежали Витя, Вова и Толик, которого старшие держали за руки. Вова выпалил:
- Мы двор от снега почистили!
- И снежную бабу слепили!- добавил Витя.
Настя подошла к ним со словами:
- Работники вы наши! Замерзли, небось?- Она отряхнула снег с шапки Толика, а старшим сказала,- Идите отряхнитесь, кушать будем.
Когда дети развернулись к двери, я спросил:
- А сестру где потеряли?
Вова серьезно ответил:
- Возле калитки с Дашкой Романовой стоит. Они смеются и смеются. Я пошел к ним, а они говорят, чтобы я не подслушивал. Секреты у них.
- А Валера где?
- Валера с Васькой, сыном учительницы, в тайгу пошли. Они давно договаривались на Новый год елки выбирать,- ответил Витя.
Настя всплеснула руками:
- Да мы же с папой говорили вам, чтобы в тайгу зимой сами не ходили! Погода вон, какая переменчивая! Снег идет. Не дай бог пурга начнется!
- Я Валере говорил, чтобы не ходил и Таня говорила. А он сказал, что уже большой и на лыжах хорошо ходит,- сказал Вова.
Я накинул меховую безрукавку и вышел на крыльцо. Снег все падал, да еще ветерок поднялся. Я посмотрел на небо. Оно было однообразно серым. Из дома вышли мальчишки. Я сказал им:
- Вы мужики маме помогите. Ты Витя, дров в дом наноси, а Вова с Толиком нашей коровке сена бросят.
Потом я позвал Таню. Когда она подошла, я спросил:
- Давно Валера в лес ушел?
- А когда вы меня в магазин посылали, тогда и ушел. Они сказали, что в Студеную балку пойдут. Мы с Дашей отговаривали Валеру с Васькой, а Васька сказал, что не бабское это дело... С ними ничего не случится?
- Нет, нет, не случится. Но все равно, нужно пойти им навстречу. Скоро уже темнеть начнет,- ответил я, а у самого тревожно стало на сердце.
Я вошел в дом и сказал Насте:
- Принеси ружье и патронташ, пойду сына встречу.
Она ответила:
- Ой, Женя, страшно мне что-то.
Я вышел во двор, взял из кладовой лыжи и пошел к калитке, неся их в руках.
      За Елисеевским амбаром поселок заканчивался. Натоптанная в снегу тропинка становилась все уже. Скоро она совсем пропала. Я встал на лыжи и пошел скорым шагом. Ветер все крепчал и, временами, поднимал с земли только что выпавший снег, смешивая его в воздухе с еще не успевшим упасть. Это был признак близкой пурги. Мое беспокойство росло. Я шел по тайге, оставляя глубокий след, в не успевшем слежаться снегу, который через четверть часа, наверняка, будет стерт стараниями непогоды. Я думал: " До Студеной балки километра три. Какой бес понес их туда? Как будто по близости нет подходящих елок! - Остановившись, чтобы перевести дух и посмотревши вокруг, я возмутился про себя,- Вон их сколько, елок этих!"
Когда я двинулся дальше, в голову пришла простая, но неприятная мысль: " А если они совсем не туда пошли? Мало ли что? Сказали что в Студеную балку, а потом передумали. Где их искать? Пропадут пацаны! Заблудятся, устанут, сядут под дерево отдохнуть, да там и останутся".
Мне стало страшно. Уставшие ноги сами ускорили шаг. Пот, сочившийся из-под ушанки, тонкими ручейками сбегал по лицу. Я шел и шел, уставившись под ноги. Неожиданный окрик испугал меня:
- Куда Женька бежала? Пацан потеряла?
Я остановился, поднял голову и, метрах в пятнадцати, увидел улыбающегося Мишку-якута, а чуть сзади него Валерку и Ваську. Мишка, все так же улыбаясь, продолжал:
- Моя в поселка шла. Видела в Студеный балка пацаны гуляла. Я говорила им, что пурга идет, домой скоро надо бежать. Вот и бежала вместе.
Будто огромный камень свалился с моего сердца. Я подошел к другу, и мы обнялись. Потом я отступил на шаг, рассматривая Мишку, и сказал:
- Давно мы не видались. Ты все, так же, по тайге бродишь, как медведь-шатун?
Он отвечал со смехом:
- Шатун - плохой мишка, а я хороший Мишка,- Он показал на сына и продолжал,- Похожий твой пацан на папку. И голос похожий.
Я посмотрел на сына, который смущенно сопел и посматривал на меня из-под большой, не по размеру, шапки.
- Герои тоже. А если бы дяди Миши не встретили, как бы выбирались? А елки ваши где? Ну ладно, идти надо! Скоро темнеть начнет,- сказал я.
      Когда мы пришли в поселок, то якут согласился остановиться у нас. Весь вечер, допоздна, мы проговорили, вспоминая прошлое и обсуждая текущие новости и проблемы.
* * *
      Прошло еще два года. Весной мы, все-таки решили ехать в Казахстан. Я написал заявление и понес его начальнику. Директор фабрики встретил меня словами:
- Как поживаешь, бригадир? Знаю, знаю, на работе у тебя порядок. В текущем квартале твоя бригада далеко оторвалась от соперников по социалистическому соревнованию. Ты, Миллер, давно перерос себя. По знаниям и опыту. Ты на должности инженера цеха можешь работать. Жаль, образования у тебя нет! У нас как? Лишь бы бумажка была!...
Он немного помолчал, а затем спросил:
- Ну, что у тебя? В семье что-нибудь неладно? Помощь, какая нужна?
Я ответил:
- С семейными неурядицами я сам привык справляться. Все нормально в семье...
- Да ты не обижайся! Знаешь сам, как у нас часто бывает: то муж пьет, то жена изменяет, а бегут все в партком или к директору. Ну, говори, с чем пришел?
Я, ничего не объясняя, подал ему заявление. Он прочел, удивленно посмотрел на меня и спросил:
- А что случилось? Ни с того, ни с сего и, вдруг, в Казахстан решил ехать?! У тебя что, есть там из родственников кто-нибудь?
- Сестра у меня там. Давно зовет.
- А что ты там будешь делать? Да, я знаю, в газете много о республике пишут:  степь, проснувшаяся от спячки, целина и все такое прочее... Но там ведь только песок! Как ты будешь без тайги нашей, без Алдана?
- Везде люди живут. Не только песок там. Пшеницу там выращивают, скот пасут...
- Ну, Миллер, такие вопросы с кондачка не решаются! Не могу я тебя отпустить!- сказал директор и порвал заявление. Потом он добавил,- Иди Миллер. Еще раз хорошо все взвесьте с женой. Я уверен, что ты передумаешь.
Он встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен, а я не знал, что возразить ему.
       Примерно через две недели я снова сидел у кабинета директора. Его долго не было. Секретарша сказала, что в одном из цехов авария - паропровод прорвало. Несколько рабочих получили ожоги и, возможно,  его до вечера не будет. Но я все равно ждал.
      Директор появился около одиннадцати. Он шумно вошел в приемную вместе с главным инженером. Они, на ходу, о чем-то спорили. Не обращая внимания на находящихся в помещении, начальство быстро
прошло в кабинет. Следом побежала секретарша, но тут, же выскочила, словно ошпаренная. Она, с полминуты, постояла, прижавшись спиной к двери, а потом быстро вышла из приемной, всхлипывая на ходу. Я сидел и не знал что делать. Наконец я решил, что, сегодня, директору не до меня. Только-только я хотел встать и уходить, как дверь кабинета распахнулась, и из нее вышел раскрасневшийся инженер. Вслед, из раскрытой двери, вылетели последние слова фразы, которую директор прокричал раздраженно:
 - ... за это под суд отдавать надо!
Инженер ушел, а я сидел в пустой приемной и не знал, как поступить. Вдруг зазвенел звонок, а через минуту - еще раз. Потом послышался
по-прежнему раздраженный голос начальника:
- Ну, где ты там, Клава?!
Через минуту он вышел сам и, увидев меня, произнес:
- А, ...это ты Миллер....
Я встал со стула и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
- Ее нету... Вышла она.
Директор ничего не ответил, напряженно думая о чем-то своем, а только кивнул и возвратился в кабинет. Я пошел к двери из приемной, решив что приду завтра, но тут, из кабинета раздался голос директора:
- Ты заходи Миллер!
Когда я вошел, он предложил мне сесть, говоря возмущенно при этом:
- Безответственные люди! Словно в детском саду находятся!... Еще неделю назад, при обходе, указал на недоработку... А он до сих пор не распорядился хомуты на трубе заменить и вот тебе: два человека в тяжелом состоянии, а трое сильные ожоги получили... Преступная халатность!- Он задумался, а потом спросил,- Ты опять заявление принес? Не передумал?
Я ответил, что мы с женой все обдумали и решили ехать. Директор улыбнулся и сказал:
- Настырный ты немец! Жалко, очень жалко! Хорошие работники уходят, а остается либо зелень неопытная, либо шушера всякая. Да... Ну что же, давай свою писанину.
Он взял ручку и, скрепя пером, наложил в углу листка резолюцию: " Уволить по собственному желанию. Предоставить грузовой транспорт до станции Невер".  Потом он встал, подал мне руку и сказал на прощание:
- Ты, если что, давай назад. Тут место тебе всегда будет. Ну..., всего вашей семье доброго.
      Наши сборы были недолгими. По сходной цене мы продали домик. Раздали друзьям и соседям наш небогатый скарб. Прощальных застолий в то время не делали. Тогда думали о том, как лучше решить семейные дела, а не что подумают о тебе люди.
      В начале июня, погрузившись в кузов грузовика, наша семья выехала из Лебедкино на юг, к железной дороге. Каждый чувствовал тяжесть расставания. Даже младшие дети сидели необычно тихо и смотрели, как поселок, постепенно, исчезает за стеной леса стоящего вдоль дороги.
Глава третья
Дорога к дому
      Нашим попутчиком был шофер Гоша. Это был приятный парень, лет двадцати семи, с открытым лицом и веселым характером. Мы, по очереди, ехали в тесной кабинке грузовичка и, с каждым он находил общий язык, и для каждого - интересные темы для разговора.
      Уже часов двенадцать мы были в пути, а чувство тоски не оставляло меня. Рядом сидели Настя, Таня и Валера. Они печально смотрели на убегающую дорогу. Мы молчали. Только из кабины доносился смех младших детей, которым Гоша рассказывал веселые шоферские истории, запас которых у него был неисчерпаемым. Мотор тянул нескончаемую песню, то бодрую на ровных участках тракта, то натужную на подъемах, огибающих склоны сопок. На одном из таких подъемов грузовик резко остановился. Из кабины выпрыгнул Гоша и сказал, смущенно улыбаясь:
- Отдохнуть немного надо. Поспать немного. Глаза сами закрываются. Хорошо детишки заснуть не дают... А вы пока перекусите, ноги разомните. Костерок можете разжечь. Будет охота, на тот уступ поднимитесь,- он указал рукой вверх,- Возле того кедра, говорят, сам Ерофей Павлович стоял (4), когда останавливался тут . Был он здесь с казаками, когда шел из Якутска в Даурию. Лет триста назад это было... А может и не стоял он здесь. Может люди выдумали...
              Мы отдыхали часа четыре. Дети натаскали хвороста, и Таня сварила густую перловую кашу. Я пошел позвать шофера поесть, но застал его свернувшимся калачиком на сидениях и сладко спящим. После еды мы решили подняться на то место, которое указал Гоша. Пойти с Настей и со мной захотели Валера и Витя. Минут двадцать мы взбирались по довольно крутой тропинке, петляющей среди обломков камня и одиноко стоящих деревьев. Наконец мы выбрались на обширную площадку уступа. Природа вымостила его плоскими, растрескавшимися глыбами гранита. Чьи-то заботливые руки сбросили вниз крупные камни, загромождавшие уступ, которые так и лежали на откосе, чуть ниже.
      Это было замечательное место, поражающее дикой красотой. На юг уступ обрывался неприступной стеной, метров в тридцать высотой. В эту сторону открывалась широкая панорама, удивляющая и завораживающая. Куда доставал взгляд - везде сопки покрытые лесом. Самые дальние из них терялись в сиреневой дымке. Между ними петляла дорога, по которой нам предстояло двигаться дальше. Я стоял, обхватив жену за стан, а другая рука лежала на шероховатой коре старого кедра. Дети стояли рядом и смотрели, широко открытыми глазами, на необъятный, как вечность, мир. Все были зачарованы величием природы, не израненной вмешательством человека. Мы молчали, а мою душу переполняли противоположные чувства: возвышенные и окрыляющие чувства простора, свободы,счастья и, щемящее тревогой, чувство неизвестности. Я сопровождал взглядом дорогу, теряющуюся вдали и, думал: " Куда она нас приведет? Будем ли мы счастливы на новом месте?"
Тишину нарушили дети. Витя сказал:
- Красиво так! Правда, мама?
Настя подтвердила:
- Очень красиво сынок... Это твоя Родина,- добавила она.
- Папа, можно я крикну?- спросил Витя.
- Кричи, здесь ты никому не помешаешь,- разрешил я.
Сын глубоко вздохнул, набрав в легкие побольше воздуха и закричал:
- А...а... а...! Я Миллер!
Звонкое эхо многократно повторило крик сына, пока не потерялось вдали.
- Когда я вырасту, то вернусь сюда,- сказал Валера.
Все посмотрели на его, не по годам серьезное лицо, но никто ничего не
сказал.          
      Мы простояли еще несколько минут, пока за большим валуном, лежащем в том месте, где к уступу подходила тропинка, не послышался легкий стук потревоженных камушков, лежащих на склоне. Через минуту показалось веселое лицо Гоши, который тяжело дышал после быстрого подъема, а на его лбу выступили бусинки пота.
- Любуетесь?- спросил он, улыбаясь, а потом, подойдя к краю отвесной стены, продолжал,- Я всегда в этом месте останавливаюсь. Красивое место и загадочное. Люди сказывают, что с этой скалы сбросилась эвенкийка, которая безответно любила Ерофея Хабарова. Звали ее то ли Хатынга, то ли Хетунга. Видите внизу, среди прочих камней, камень буро-красного цвета?
Мы подошли с опаской к краю и действительно, далеко внизу, увидели большой обломок скалы, отличающийся от других размером и цветом. А Гоша продолжал рассказывать:
- Вот на то место она и упала. А камень на это место, будто бы, Хабаров принес. Вот так...
- Разве может такую громадину человек пронести?- с недоверием в голосе спросил Валера и посмотрел, сначала на меня, а потом на Гошу.
Шофер ответил:
- Может или не может - не знаю, а только так говорят... В прошлом году,
когда я к Амуру ездил, неподалеку отсюда геологическая партия стояла. Уголь они искали. Так геологи говорили, что чудной этот камень. Один он тут лежит. На сорок верст вокруг не встречаются такие горные породы... Их начальник, такой сухонький старичок - профессор из Москвы, так и сказал: " Какая могучая десница переместила сию глыбу, в чуждую ей геологическую систему?" Вот так и сказал " в чуждую геологическую систему".
- Как это?- спросил Витя.
Ему пояснила Настя:
- А это сынок, когда что-то не должно находиться там, где не его место. Вот этот кедр, к примеру. Его место в наших краях, а не где-нибудь в Африке. Только здесь он может вырасти таким могучим и красивым. А в другом месте он чахнуть будет.
- Точно так!- воскликнул Гоша.- И люди так же. Возьмите меня. Все тут у меня хорошо складывается. Работа нравится. Отдельную комнатку имею. Девушка есть. А все-таки, чего-то не хватает! Иногда такая тоска возьмет, хоть брось все и беги на Родину! Часто, последнее время, терриконики (5) сниться стали, плакучие ивы над прудами... Из Енакиево я. Городок такой в Донбассе есть.
      Все, слушая Гошу, думали о своем. Потом минут десять мы простояли в тишине, насыщая память красотами девственного мира и, словно сил набирались, дыша кристально чистым воздухом, впитывая тепло нагретых солнцем камней и ощущая терпкий запах хвои.
- Ну, насмотрелись на красоту нашей земли?- сказал шофер.- Давайте спускаться. Ехать нужно. За теми голубыми сопками,- он показал рукой вдаль,- уже Амурская область начинается. Часов за шесть - семь доедем, если не случится чего. А там и до станции недалече. Завтра к вечеру будем.
      Только мы тронулись, как начался по-настоящему летний дождь. Мы сидели, накрывшись куском брезента, и смотрели, как на глазах изменяются краски природы. Краски омытого дождем мира, из матово - блеклых, превращались в яркие, насыщенные. Дождь шел и, в тоже
время, светило солнце, щедро одаривая мир светом и теплом.
      На станцию мы прибыли вечером следующего дня, как и говорил шофер. Гоша помог разгрузить наши вещи: три фанерных чемодана, несколько мешков и узлов. Потом, как обычно весело, он сказал:
- Ну, отсюда начинается ваша новая жизнь. Якутия осталась за сопками, а впереди Большая Земля.
Он пожал руки мне и пацанам, кивнул Насте, залез в кабину и завел двигатель, а потом, высунув голову, крикнул:
- Жалко! Только познакомишься с хорошими людьми и уже надо расставаться. Ну, я поехал! Прощайте! Не забывайте Гошку - балагура!
Мотор заурчал сильнее и машина тронулась. Ее красный огонек еще минуту мерцал в сумерках, пока не исчез за поворотом улицы.
      Мы стояли на привокзальной площади немного растерянные. Только сейчас мы осознали, что прошлая жизнь действительно закончилась. Я закурил папиросу и стоял в задумчивости. Настя подошла ко мне и грустно произнесла:
- Трудно с прошлым расставаться, привычное течение жизни ломать... Столько лет в Сибири прожили... Дети там родились. Дом был... А сейчас нет прошлой уверенности. Страшно немножко от неизвестности. Что-то будет завтра, а Женя?
- Завтра мы будем ехать в поезде и послезавтра тоже,- сказал я с улыбкой и тут же серьезно добавил,- А вообще бояться нечего. Не в пустыню едем. Не на пустое место. Родные там живут. Если что, то в беде не оставят... И вообще, чего мы тут на чемоданах сидим, посреди площади? Пошли в вокзал. Место найти надо. Наверное, долго поезда ждать придется.
     Небольшой вокзал был почти пуст. В зале ожидания было не больше двадцати человек. На деревянных лавках со спинками, по двое и поодиночке, вразброс сидели люди. Большинство из них спали, подложив под головы свои вещи. Только в дальнем углу бодрствовала группа молодых людей, то ли студентов, то ли геологов. Они сидели, расположившись в кружек. Несколько парней и девушка сидели на лавке, а четверо, на полу, полулежа, подложив под бок рюкзаки. Один из парней, с реденькой бородкой, бренчал на гитаре и тихо пел:
- А ты, улетающий вдаль самолет,
В сердце своем береги.
Под крылом самолета о чем-то поет,
Зеленое море тайги...
      Мы заняли две лавки, стоящие напротив друг друга. Настя ушла к билетной кассе, а мы с детьми, аккуратно разместили наши вещи под лавками и возле них. Дети были возбуждены необычностью происходящего. Это было их первое путешествие. Только Толик был полусонным. Он взобрался ко мне на колени и уже через пять минут безмятежно спал, как это умеют только дети. Вскоре пришла Настя. Она держала в руке целую пачку билетов, а лицо ее было озабоченным.
- Дорогие билеты,- сказала она,- Почти четверть наших сбережений потратила.
Я усадил ее рядом с собой и ответил:
- Ничего, того что осталось, на первое время хватит. А там заработаем. С голоду не умрем... Когда наш поезд будет?
- Ранним утром. В четыре часа и десять минут,- ответила жена.
Я посмотрел на часы. До поезда было еще часов шесть.
- Ну, вы тут отдыхайте, а я пойду, покурю,- сказал я Насте и осторожно переложил Толика ей на колени.
      На перроне было пустынно и темно. Только от одинокого фонаря исходило тусклое сияние, да свет из вокзальных окон, желтыми квадратами лежал на земле. Прошло столько лет, а здесь ничего не изменилось с тех пор, как молоденьким сержантом я прибыл сюда с Урала. Справа, все так же, чернел силуэт водонапорной башни. А в том конце перрона, за углом вокзала, должна быть питьевая вода. Я прошел туда и убедился, что вода по-прежнему, бесшумно, тонкой струйкой падает в каменное ложе. Все так же, рядом с водой стоит одинокое дерево, под которым мы с Рудольфом курили тогда. Я подошел к воде и, набрав ее в ладони, попил. Освежив прохладной влагой лицо, я закурил и стоял в тишине, смотря на синие и красные огни на путях и предаваясь воспоминаниям.
     Когда я вернулся в вокзал, то застал всех детей спящими. Не спала лишь Таня, сидящая рядом с матерью и что-то тихо, но эмоционально говорящая ей. Когда я подошел, Настя сказала:
- Куда ты делся? Мы уже беспокоится стали. Танюша даже искать папу хотела идти.
Она ласково посмотрела на дочь, а потом на меня и развернув лежащий рядом узелок, произнесла:
- Мы уже поели. Вот, покушай. Правда, хлеб уже зачерствел. Можно было в буфете булочки купить, да выбрасывать жалко.
- Зачем выбрасывать? Ничего нет вкуснее корочки хлеба и картошины в мундире, с солью. Много я бы отдал за это там...,- сказал я, и мне стало грустно.
- Ты все не можешь забыть, как в лагере страдал... Бедный наш папа...,- сказала жена, посмотрев на меня, а потом на дочь и на ее глазах выступили слезы.
Я кушал, ощущал теплую ладонь Тани, которую она положила на мое колено, и счастье переполняло меня.
      После полуночи вокзал погрузился в предрассветную дрему. Даже молодые люди перестали напевать свои бодрые песни и клевали
носами. Гитарист спал, положив голову на спинку лавки, зажав деку гитары, поставленной на пол, между вытянутыми ногами. Я сидел, держа Толика на коленях и, время от времени, открывал глаза, прислушиваясь к его вздрагиваниям во сне. Потом я положил сына рядом на лавку и  меня тоже сморил тревожный сон. Я вроде спал и, в тоже время, не спал, только на мгновения погружаясь в небытие. Именно в такой момент меня застало объявление о прибытии нашего поезда, которое я не услышал. Словно сквозь вязкий туман я чувствовал, как меня трясет Настя, слышал ее голос, но никак не мог проснуться. Наконец, я вернулся к реальности. В зале ожидания уже царила предпосадочная суета. Люди хватали свои вещи и спешили к выходу на перрон. А молодые люди никуда не торопились и, по-прежнему, безмятежно спали. Только девушка из их компании подняла голову, посмотрела по
сторонам, ничего не понимая и, снова, погрузилась в глубокий сон. Настя торопила:
- Давайте быстрее!  Сказали, что стоянка только пять минут!
Мы подхватили вещи и поспешили к поезду. Было еще почти темно, да утренний туман затянул всю округу. В лихорадочной спешке, не без труда, мы нашли свой вагон. Угрюмый пожилой проводник, недовольно бурча, проверил наши билеты. Мы едва успели залезть в тамбур, как состав дернулся и двинулся, сначала медленно, а потом все быстрее. Сухонький старичок-проводник ловко вскочил на высокую ступеньку вагона и стоял на ней, держась одной рукой за поручень, а в другой выставив свернутый флажок. Когда вагон миновал здание вокзала, он поднялся в тесный, от нас и наших вещей тамбур, закрыл дверь и недовольно сказал:
- Ну, чего столпились? Проходите, проходите... Ваши места в том конце вагона. Минут через десять приходите, белье получите. Рубль стоит один комплект. Матрасы наверху, на багажной полке. Проходите, проходите...
      Плацкартный вагон был полупустым и погруженным во мрак. Под потолком горело блеклое ночное освещение. Люди еще спали. Мы осторожно, стараясь никого не потревожить, продвигались по вагону. Наше купе оказалось предпоследним, перед выходом к туалету. Мы
разместили свои чемоданы и часть мешков под крышками сидений, а остальное я забросил на третью полку под крышей вагона. Дети уже распределили верхние полки, сидели на них, свесив ноги, и тихо переговаривались. Они были возбуждены. Их удивляло все: полки, на которых они сидели, раскладывающийся столик, откидывающиеся сетчатые полочки для туалетных принадлежностей, динамик радио под потолком. Валера, Витя и Вова вскоре вытянулись на верхних полках и смотрели на проплывающие за окном сопки, лес, полустанки. Еще не совсем рассвело, и мир за окнами казался призрачным. А клубы дыма и клочки пара от идущего впереди паровоза, усиливали это ощущение.
      Через несколько минут к нам пришел проводник. Он еще раз посмотрел наши билеты, подсвечивая себе фонариком, а потом аккуратно сложил их в кожаную сумочку с ячейками и сказал:
- Пойдемте, белье получите.
- Товарищ проводник, а когда мы будем в Челябинске?- спросила Настя. - До Челябы еще почти четверо суток. Во вторник, после обеда там будем.- Он встал и еще раз напомнил,- Постельное получите.
      Белье вызвались принести Витя и Валера. Настя дала им семь рублей, и они вскоре вернулись, пыхтя от тяжести простыней и одеял, сложенных в аккуратные стопки. Мы раскатали свернутые матрацы, накрыли их простынями и, надели наволочки на бесформенные подушки. Когда мы улеглись, было уже светло. Ранние пассажиры сновали к туалету и обратно, с полотенцами, перекинутыми через плечо. Вагон просыпался. Откуда-то слышался приглушенный разговор. Из противоположного конца вагона доносился плач проснувшегося младенца.
       Я лежал, прикрыв глаза, ощущая свежесть чуть влажного белья, прислушиваясь к перестуку колес и звукам в вагоне. Мысли, независимо от меня, унеслись на много лет назад. Незаметно я уснул тревожным сном. Словно наяву, виделось мне наше приволжское село, исчезающее в пыли от десятков телег выселенцев, двигающихся в полной тишине. Сознание понимало, что тогда стоял невообразимый шум, но плача людей и разноголосицы, брошенных животных я не слышал...  Приступ отчаяния сжал мое сердце и тут я увидел дедушку, который стоял на бугре, а рядом с его плечом, из-за бугра, выглядывал шпиль старой кирхи. Дедушка стоял далеко и я, как не старался, не мог увидеть его лица, но зато отчетливо услышал его крик:
- Ты Ойген никогда не вернешься сюда! Никто не вернется!...
И тут страшное видение изломалось, словно отражение в потревоженной воде. Через мгновение, когда картина прояснилась, дедушки уже не было, а на месте шпиля кирхи угрожающе высилась лагерная вышка. На ней стоял Адам Яковлевич, зло улыбался и манил меня пальцем. Я сопротивлялся, но неведомая сила, словно магнит, тянула меня к нему. Я закричал: " Не хочу... у... у!" Последним, невероятным усилием воли я отвел взгляд и заставил одеревеневшие ноги идти в противоположном направлении. С каждым шагом,
отдаляющим меня от вышки, тяжесть на сердце уменьшалась и надежда
не попасть туда, становилась все реальнее. И тут я услышал крик, словно стон:
- Сы... но... чек..!
Мое сердце сжалось. Обернувшись, я увидел маму, простиравшую ко мне связанные руки. Я побежал к вышке, спотыкаясь и падая. Крик отчаяния вырвался из пересохшего горла...
Здесь страшный сон оборвался. Открыв глаза, я увидел стоящих рядом со мной Валеру и Настю, которая трясла меня за плечо. Из соседнего купе на меня, со страхом и любопытством, выглядывала старушка в ситцевом платочке. Через мгновение голова исчезла. Я взял Настину ладонь, минуту подержал ее, а потом отвернулся лицом к перегородке. Так я пролежал довольно долго. Душевная боль утихла, но оставался стыд за свою слабость, увиденную чужим человеком. Мне казалось будто мое, нечто чистое, святое, потрогали грязными руками. Я слышал, как Настя сказала:
- Прошлое не дает папе покоя. Лагерь, наверное, ему приснился.
Я был благодарен жене, что ничего не придется объяснять детям.
* * *
      Наш переезд в Казахстан, который с легкой руки Валеры, потом в семье называли " Большим переселением", запомнился мне ощущением необъятного счастья. Даже тревога от неясности перспектив притупилась, отступила на второй план. Это была единственная длительная поездка, когда мы были все вместе. Наш путь пересекал половину огромной страны, но не было гнетущего ощущения бесконечно тянущегося времени. Никто из детей не спрашивал: " А скоро мы приедем?" Эта поездка была для нас временем тесного духовного общения, временем познания своей страны через меняющиеся за окном ландшафты и индивидуальный опыт общения с людьми, встретившимися в пути.
      Где-то после Красноярска в вагоне появилась семейная чета с ребенком. Видом экзотической одежды, эти люди привлекли внимание всего вагона. Мужчина, лет тридцати пяти, был одет в длинный полосатый халат, перепоясанный большим платком, треугольник которого свисал сзади. На голове, не снимая, он носил цветастую тюбетейку. Его жена тоже была одета в цветастый халат, но без пояса-платка. С ними был ребенок, девочка лет пяти-шести, черненькая, как уголек. Она была одета в платьице яркой расцветки, а иссиня черные волосы были заплетены в две тоненькие косички.
      В тот день Толик, как обычно, после завтрака ушел путешествовать по вагону. Ему все было любопытно, но особенно он любил наблюдать, как проводник колдует у котла с кипятком. Когда сын возвращался сам или его приводил кто-то из детей, посланных на поиски, то взахлеб рассказывал о "блестящих железочках" и " дедушке в фуражке", который дал посмотреть фонарик. Однажды сына долго не было, а когда он возвращался Таня воскликнула улыбаясь:
- Смотрите, Толик невесту ведет!
Мы посмотрели в проход и увидели, что по нему идут, стараясь
удержать равновесие, Толик и девочка. Они шли к нашему купе. Сын держал девочку за руку, а в другой руке нес кулечек. Когда эта потешная пара остановилась, то девочка стала с любопытством рассматривать нас, переводя свои большие карие глазки с одного из нас на другого. Толик сказал:
- Смотри мама, это девочка.
Всем нам стало забавно от этой картины, а Настя, сдерживая смех, спросила:
- Как зовут твою подружку?
- Ее зовут Назгуль. Папа и мама у нее тоже черные,- ответил Толик.
Настя обратилась к гостье:
- Куда ты едешь, с мамой и папой?
Девочка стала сбивчиво говорить на незнакомом нам языке. Она изо всех сил хотела нам что-то объяснить, но мы ничего не понимали. В этот момент к нам подошел мужчина в тюбетейке. Он смущенно улыбнулся, обнажив белые зубы, погладил девочку по головке и сказал:
- Совсем потерялся мой Луна. Ваша джигит его увела.
Тут девочка снова сбивчиво заговорила, а отец пояснил:
- Назгуль обижался, что ее друг халва не ела.
- Что же ты сынок угощение не пробуешь?- спросила Настя.
- Я халву Тане принес,- сказал Толик, глядя на сестру.
Таня смутилась и стала смотреть в окно.
- Да ты садись,- сказал я и отодвинулся к окну, освобождая мужчине место.- Меня Женей зовут. Из Якутии мы едем в Казахстан.
Мужчина, отогнув матрац, присел на краешек полки и смущенно произнес:
- Я - Рахим, а жена мой, Нарима называется. В наша аул мы ехала. В Таджикистан наша аул.
- А что вы в Сибири делали?- спросил я.
Наш новый знакомый ответил:
- Моя к брат ездила. Яблоки возила, урюк возила. Хорошо продавала. А мой дочка заболел.- Он с нежностью посмотрел на дочь,- Зима брат жила. Холодный тут зима! Снег много падал. У нас нету снег и тепло в аул наша. На гора много снег, а у нас нету...
- Кто чай пить будет?- услышали мы голос проводника идущего по вагону. Когда он подошел к нам, то остановился, оглядел нашу компанию и, улыбаясь сквозь седые усы, произнес:
- У вас тут настоящий Интернационал! Чай будете пить, Интернационал?
Настя заказала чай, а потом обратилась к Рахиму:
- Зовите вашу жену. Чай будем пить и разговаривать.
Он смутился и, встав, сказал:
- Рахмет (6) , мы уже пила чай.
Мужчина взял дочь за руку и собрался уходить, но Настя возразила:
- Нет, нет, мы вас так не отпустим! Вы садитесь, а я жену вашу позову.
Позже Настя рассказывала, с каким трудом ей удалось объяснить Нариме, куда она ее зовет. А сейчас мы пили чай. Смущенная Нарима сидела рядом с мужем, держа стакан в руке, а Рахим разговаривал с нами.
- Много у вас детишка,- сказал он радостно и, в тоже время, как будто сожалея о чем-то.
- А у вас с Наримой есть еще дети?- спросила Настя.
После ее вопроса Нарима встрепенулась, что-то сказала мужу и ее большие глаза стали печальными.
Рахим, на мгновение, тоже погрустнел, а потом ответил:
- Была у нас парень. На девять лет больше Назгуль. Умерла он. Пять зима прошла уже. Гюрза ее укусил. Бегала она с другие дети в камыш, возле река, а змея на камень грелся. Моя сын не увидела и наступила на гюрза, а он укусил...
- Горе-то, какое! Беда, какая!- взволнованно сказала Настя.
Рахим замолчал, а Нарима взяла его за руку. Все молчали, думая об этой печальной истории. Только Назгуль и Толик, сидя за столиком и смотря в окно, о чем-то оживленно говорили. И было непонятно, как они понимают друг друга.
      В Новосибирске наши знакомые сошли, чтобы ехать на юг, к Ташкенту, а оттуда в свои края. Мы провожали их всей семьей, стоя на перроне, а потом Валера и я помогли перенести их вещи в вокзал. Толик и Назгуль, ставшие за последние дни неразлучными, шли, молча, за нами. Их опекала Нарима потому, что в вокзальном столпотворении было легко потеряться. Наконец мы нашли зал ожидания и два свободных места в нем. Поставив вещи, мы стали прощаться. Толик все держал девочку за ручку и никак не хотел отпускать. Я сказал:
- Сынок, ты хотел сделать Назгуль подарок.
Толик достал из кармана штанишек маленькую жестяную коробочку с леденцами и протянул ее подружке. Нарима что-то сказала дочери. Девочка подошла и поцеловала Толика в щечку. Мы с Рахимом обменялись рукопожатием и я, посмотрев на его жену, сказал:
- Всего хорошего вам, Нарима.
Она улыбнулась и едва слышно ответила:
- Рахмет Женья.
Мы пошли к выходу. Я обернулся и помахал им рукой. Рахим ответил мне. Когда я еще раз обернулся, то уже не увидел их из-за снующих туда-сюда людей. Когда мы вышли на перрон, я посмотрел на часы, висевшие на фасаде вокзала. До отхода нашего поезда было еще
пятнадцать минут. Я предложил детям:
- Давайте купим всем мороженого!
- Давайте!- поддержал звонким голосом Толик.
Мы пошли искать мороженое. Передвижной лоток нашелся за углом здания, в тени. За ним суетливо орудовала располневшая молодуха в белом халате и белой косынке. День был душный и в покупателях, недостатка не было. Перед нами оказалось человек шесть. Мы с нетерпением ждали. Сыновьям хотелось поскорее получить лакомство,
которое им редко приходилось пробовать, а мое нетерпение вызывалось тем, что до отхода поезда оставалось все меньше времени. Наконец подошла наша очередь. Толстуха подалась вперед, наклонившись над
ящиком и дрожа двойным подбородком, растянув в улыбке ярко накрашенные губы, спросила у Толика тонким голосом:
- Тебе какое мальчик, фруктовое или пломбир?
Толик растерялся и смущенно опустил глаза. Валера толкнул его в бок и прошептал:
- Говори, какое мороженое ты хочешь.
Но Толик молчал и только пыхтел, силясь что-то сказать. Тогда Валера громко отчеканил:
- Мы хотим фруктовое! Нам нужно семь штук!
- Во, какой солдат!- улыбаясь сказала продавщица и открыла крышку ящика из которого повеяло приятным холодком. Она подавала нам холодные пакетики, которые тут же покрывались мельчайшими капельками. Я расплатился, и мы почти побежали к поезду. Еще издали я увидел Настю, стоящую возле нашего вагона и нетерпеливо озирающуюся по сторонам. Когда она увидела нас, то обрадовано заулыбалась и пошла навстречу. Приблизившись, она сказала с упреком:
- Мы тут все испереживались. Вас нет и нет...
- А мы мороженое всем купили!- радостно сообщил Толик, не понимающий, почему мама так озабочена.
- Молодцы, какие! Мы так хотели мороженого!- в тон сыну ответила Настя.
* * *
      В Челябинск мы приехали, как и говорил проводник, во вторник, но не после обеда, а к вечеру. Поезд опоздал на пять часов. Столица Южного Урала встретила нас дымом многочисленных труб и сиянием огней большого города. Мы давно приготовили вещи и сидели готовые к выходу, но состав медленно и долго двигался по фабричным пригородам. Я смотрел в окно и думал: «Где-то здесь, неподалеку, прошли четыре ужасных года моей молодости... Мне очень повезло. Теперь вот я в поезде еду. Семья со мной. А ведь мог остаться там, в каменоломне, как Федя Келлер или во рву возле лагеря». Я вздрогнул, и мурашки пробежали по всему телу. Осторожно, чуть повернув голову, я посмотрел на родных. Все смотрели в окно и возбужденно разговаривали, чувствуя приближение конца длинного путешествия. Только Настя сидела на краю лавки и не смотрела в окно. Лицо ее было
в тени от верхней полки, но я чувствовал, что она смотрит на меня. Состав стал замедлять ход, а по вагону, в который раз, прошел проводник, многократно повторяя:
- Граждане, поезд прибывает в Челябинск! Стоять будем двадцать пять минут!
Люди потянулись к выходу из вагона. Поезд еще не остановился, а в проходе образовалась очередь из самых нетерпеливых пассажиров. Наконец заскрипели тормоза. Состав словно вздохнул после долгого пути, выпустив воздух из воздушной системы и, остановился. Мы еще немного посидели, пока закончится толкучка в тамбуре и пошли к
выходу. Возле вагона, как солдат на посту, стоял седой проводник. Увидев нас, он улыбнулся и произнес:
- А я стою и думаю: " Как я пропустил большое и дружное семейство?"
Не заметил как вы, значит, сошли. Правильно. Зачем бежать сломя голову? Зачем толкаться? Город не убежит... А где ваш малой?- шутя, спросил он, глядя на Толика.- Он всю дорогу меня навещал. На, вот, на память,- Проводник снял фуражку, отцепил железнодорожную кокарду, подал Толику и продолжал,- Счастливые вы... У вас молодежь, еще все впереди... Не обижайтесь на старика-ворчуна, что встретил вас неприветливо в Невере. Работа такая. Иногда нервы не выдерживают...  Ну, счастливо вам! Всего вам доброго!
Настя поблагодарила проводника, и мы пошли к вокзалу.
Глава четвертая
Счастливый зигзаг судьбы
      Оказалось, что торопиться нам действительно некуда. Наш поезд до станции Тобольской будет только завтра, после полудня. Настя уже купила билеты. У кассы на наше направление народу почти не было. Вечером, когда я дремал, удобно устроившись на краю лавки, подошла Таня и потрясла меня за локоть.
- Папа, на улице дяденька тебя ждет,- сказала она.- Он просил передать, что знает тебя и хочет поговорить.
- Кто хочет поговорить? Какой дядя?- не понимал я.
- Не знаю папа. Я вышла на свежий воздух, а он подошел и говорит: " Ты ведь Таня? А отца твоего Женей зовут? Тебя бы я не узнал. Ты выросла. Девушка уже совсем. А твоих отца и мать я случайно заметил. Стоял здесь, курил и увидел в окно". Потом он попросил, чтобы я тебя позвала.
      Я вышел на привокзальную площадь. Здесь было много людей. Одни куда-то спешили, а другие стояли недалеко от входа в здание. Кто-то курил, кто-то разговаривал, а иные просто смотрели на вокзальную суету. Весело позванивая, приходили и уходили трамваи, ярко освещенные изнутри. Я поискал взглядом того кто меня знает, кто позвал меня сюда. Я простоял минут пять, но никто не объявился. Чертыхнувшись, я хотел идти в вокзал, но передумал и решил покурить,
раз уж вышел на улицу. Пачка "Беломора" оказалась пустой. Я скомкал ее и бросил в чугунную урну. Неподалеку светились витрины целого ряда ларьков, и я пошел туда, чтобы купить курево. Купив папиросы и газету, я направился к входу в вокзал. Курить перехотелось. Я шел, задумавшись, и не смотрел по сторонам. У дверей пришлось остановиться, чтобы пропустить людей с чемоданами и сумками, выходящих на улицу. Тут меня кто-то негромко окликнул. Я посмотрел по сторонам, но никого, кто бы мог меня окликнуть, не увидел. "Ерунда какая-то. Чудится невесть что!"- подумал я и взялся за огромную бронзовую ручку двери.
- Женя... Ойген... Миллер...,- опять позвал тихо кто-то слева, из тени вокзальной стены.
Я остановился и стал всматриваться в темноту.
- Иди сюда Ойген. Я тебя сразу узнал, когда в окно увидел. Большая у тебя семья, а у меня никого нет...
Голос говорящего показался мне знакомым, но я не мог вспомнить, где его слышал. Шагнув в темноту, я разглядел фигуру человека в длинном плаще и шляпе, надвинутой на лоб.
- Не узнаешь? Да, меня трудно узнать, да и темно здесь. Пойдем к окну.
Когда мы подошли к большому вокзальному окну, из которого лился щедрый свет, незнакомец на несколько мгновений снял шляпу...
- Рудольф!?- только смог выговорить я и замер, как вкопанный. Минуту или две я, молча, смотрел на него, а он, как много лет назад, улыбался, чуть наклонив голову в бок. Да, это был он. Худой, поседевший, с бородкой, но он.
- Эх ты, забыл товарища по несчастью,- произнес Рудольф, не то с укором, не то шутя.
- Неожиданно все это... Не надеялся я, что кто-то из того вагончика на полозьях...
Я не договорил. Ком подступил к горлу, а потом невероятное всеобъемлющее чувство радости переполнило меня и я, сделав шаг,
обнял его. И он обнял меня. Так мы стояли и тихо, по-мужски, плакали...
- Ты куда едешь? Когда у тебя поезд?- спросил мой товарищ, когда волнение немного отпустило нас.
- К сестре едем. Завтра после обеда поезд. А у тебя?
- В полчетвертого утра,- ответил Рудольф.
- Время еще есть. Пойдем к моим. Мы с Настей часто тебя вспоминали. Ты ведь был свидетелем нашего знакомства тогда, на субботнике в клубе. Помнишь?
- Еще бы, конечно помню! Я тогда сразу заметил, что понравилась тебе Настя. Мне она тоже приглянулась...
- Пойдем в вокзал. Жена рада будет узнать, что ты жив..., то есть я хотел сказать, что ты нашелся.
- Ты правильно сказал. Я именно жив.- Мой друг на мгновение задумался, а затем продолжал,- Нельзя мне в вокзал. Нельзя чтобы с вами меня видели. Нельзя чтобы меня кто-то узнал. Ничего мне
нельзя...
- Как это?! Почему?!- недоумевал я.
Мой друг закурил и, посмотрев мне в глаза, улыбнулся. Это была горестная улыбка. В его глазах, на мгновение, отразились боль и страдание. Рудольф сделал несколько глубоких затяжек, вздохнул и сказал:
- Пойдем что ли в буфет, отметим нашу встречу. Я расскажу тебе, как жил последние девять лет.
- Мне нужно Настю предупредить, а то долго меня нет. Переживать будет. Я мигом!
- Ладно, я тебя в буфете обожду,- сказал Рудольф.
Я пошел в вокзал, ошарашенный неожиданной встречей и, в тоже время, с ликованием в душе. Я думал: "Неужели так бывает? Значит бывает. Выпадают в жизни и счастливые минуты. Как хорошо, что друг остался
жив! А скольким не привелось выжить..."
      Придя к своим, я понял по лицу  жены, что она уже стала беспокоиться. Я сказал:
- Все хорошо. Ничего не случилось... Вернее случилось, но хорошее. Рудольфа я встретил.
- ...?!
- Да, Рудольфа, друга моего. Живой он. В буфете меня ждет. Пойду я, поговорю с ним.
- А почему он сюда не пришел?- спросила Настя.
- Не хочет он. Нельзя ему.
- Почему нельзя?!- удивилась Настя.
- Нельзя ему. Не знаю почему. Сам не понимаю. Потом все расскажу. Пошел я.
      В привокзальном буфете, заставленном круглыми столиками с одной ножкой, было почти пусто. В дальнем углу, облокотившись на столик, спиной к залу стоял Рудольф. Я подошел и увидел, что на столе стоит бутылка " Московской ", на газете лежат несколько пирожков, а рядом колечко ливерной колбасы. Рудольф, молча, налил водки в граненые стаканы и тихо сказал:
- Давай выпьем по первой и пойдем на улицу. Неуютно мне здесь... Ну, давай, за встречу!
Он прикоснулся своим стаканом к моему, запрокинул голову и мелкими глотками стал пить горький напиток. Я тоже выпил. Потом мы взяли бутылку, стаканы, закуску и пошли к выходу. Буфетчица крикнула вдогонку:
- Вы стаканы назад чтобы притащили!- и добавила незлобиво,- Ходят тут...
      Мы миновали здание вокзала, а затем какой-то склад. Закончился перрон и мы пошли вдоль путей. Щебень хрустел в ночи, под нашими ногами. Этот звук, иногда, заглушался бойкими переговорами дежурных диспетчеров, по громкой связи. Отойдя недалеко мы, наугад, свернули к темнеющему чуть в сторонке кустарнику. Рядом с ним валялся кусок прямоугольной бетонной тумбы, с ровной поверхностью.
- Вот тут и остановимся. Стол есть и фонарь недалеко светит,- сказал Рудольф.
Разложив принесенное с собой на газете, мы уселись на кусок бетона, не успевший еще остыть от дневного зноя.
Я спросил:
- Зачем такая конспирация? Мы вроде не зэки, бежавшие из лагеря... Уже лет пять, как власти отстали от нас.
- Не знаю... Система, она и есть система. В любой момент капкан может захлопнуть. Не знаешь чего ждать от нее, тем более мне...
- Что-то ты, товарищ мой старинный, все недомолвками говоришь... Или думаешь, изменился я за эти годы, подлецом стал?
Рудольф ничего не отвечал. Он мял пальцами папиросу, уставившись взглядом, в пространство и о чем-то напряженно думал. Молчание длилось минуты три-четыре, а потом он заговорил:
- Нет, не думаю о тебе плохо Ойген. Люди, которые прошли через такой ад, в котором мы с тобой выжили и не сломались, не могут так просто изменять принципам. Опасаюсь я другого. Рассказав о себе я, вольно или невольно, подвергну тебя и твою семью опасности...
- О какой опасности ты говоришь? Что с тобой произошло?- перебил я его.
Но мой товарищ, словно не слышал моего вопроса и продолжал говорить:
- ... Да, опасности... А может, и нет никакой опасности? Может это мне только мерещится?... Помнишь, как власти играли нами? Отпустят поводок, а потом опять приструнят нас...
- Да помню, все помню! Только в пятьдесят шестом, вроде, полная амнистия нам вышла. С тех пор не трогают нас.
- Давай еще выпьем,- предложил мой товарищ.
- Наливай!- поддержал я.
Рудольф разлил в стаканы водку, выпил, не дожидаясь меня, и продолжал:
- Ладно, что-то я все не о том. Столько лет в себе держал... Не было рядом близкого человека, которому душу излить можно, было бы. И вот - на тебе! Бог такой случай подарил, а я все вокруг да около. В общем, в тот день, в декабре, увезли нас в Якутск. Когда мы прибыли, там в нескольких бараках, уже набрались горемыки-немцы со всей округи. Около месяца я там пробыл. Вроде все ничего. Кормили нас хорошо. Да что-то мне, все это, подозрительным казалось. Охрану приставили зачем-то... Не весть, какая охрана, пьянь в основном, но все-таки... Власти ничего не объясняют. Было общее собрание. Выступал бонза какой-то, из местных. Говорил о долге перед Родиной... Ты заметил, они, когда хотят нас в дерьмо какое-нибудь окунуть, то всегда Родину вспоминают?... Еще он говорил о необходимости держать порох сухим; о партии говорил. Ты и сам знаешь, как обычно. А вот конкретно ничего не сказал: зачем нас согнали? куда направят? Сказал только, что военная промышленность в нас нуждается и все... Спасибо случай помог. В одну субботу наших в баню повели, а я простудился и приболел немного. Лежу в дальнем конце барака и дремаю. Еще рано, а уже темнеть начало, как обыкновенно зимой. Вдруг хлопнула дверь и в барак вошли двое. Одного я сразу узнал, по голосу. Сержант Сидоркин из охраны. Пьяница несусветный! Днем и ночью квасил. Тогда хоть и на службе был, а все равно - навеселе. Другого я не знал. Ну вот, Сидоркин и говорит:
- Что товарищ лейтенант, за пополнением прибыли? Как там, на крайних северах, в подземных теремах?- и заржал, довольный своей пошлостью.
 Другой отвечает:
- Ты сержант зря смеешься. Не смешно это, да и субординацию не соблюдаешь. На смене вон, под мухой...
Потом он немного помолчал и дальше стал говорить:
- Не думал я, что после училища в такое дерьмо попаду. Высокие мысли лелеял: офицерская честь, служение Отечеству и все такое прочее... А тут, словно палачом оказался...
Я лежу не шелохнувшись. Замер, пошевелиться боюсь, а лейтенант продолжает:
- Словно скот на забой веду...
- А что так?- спрашивает сержант.
- Что, что? Знаешь, какая там радиация? Люди больше четырех-пяти месяцев не выдерживают. Возвращаются на Большую Землю живыми мертвецами. Промучаются еще два-три года и на тот свет... Да что я тебе объясняю?! Не поймешь ты ничего.
- Да уж, куда мне?- с обидой в голосе говорит Сидоркин.- Но только наше дело маленькое. Партия сказала - " Надо!" Мы ответили - « Есть!"
- Да вижу я, каков ты фрукт! Если б тебе сказали мать туда загнать, то ты бы, тоже, ответил - " Есть!"
- А вы товарищ лейтенант мою мать не трогайте! Нет у меня матери... В оккупации погибла, на брянщине. Я тогда в Перми служил. Все рапорты писал, чтобы на фронт отпустили... А немчики эти, что ждут своей очереди... Что ж, никто им немцами родиться не приказывал. Судьбой им, наверное, предписано...
Они еще что-то говорили, но я их уже не слушал. Меня парализовал страх. В голове вертелась мысль: " Нас на верную смерть приготовили. Точно, как скот на забой. Правильно лейтенант сказал".
      Потом я лежал и думал, что можно сделать. Размышлял: " Говорить или не говорить друзьям о том, что узнал? Скажешь друзьям, те тоже бежать надумают, а одному уйти легче; с другой стороны, не говорить - подлость." В общем, в ту же ночь я рассказал о том, что случайно узнал трем-четырем нашим, а на следующий день решил уйти. Конкретного плана не было. Думал только, что сяду на какую-нибудь попутку, а там - что бог даст. Надежды спастись было мало. Сам знаешь, у нас там зимой сильно не побродяжничаешь. Летом легче было бы... Давай еще по одной,- сказал Рудольф и, не дождавшись моего ответа, разлил по стаканам оставшееся в бутылке. Выпив, он оторвал кусок пирожка, закусил и прикурил потухшую папиросу, которую все время держал в руке. Потом он продолжил свой рассказ:
- Ну вот, так и было. Днем вылез я через дыру в дощатом заборе, позади бараков и пошел на тракт, что на Вилюйск идет. Только выбрался за городок, как поземка мести стала. По всем признакам пурга будет. Ну, думаю: " Пропадать мне!" Ан нет. Слышу, сзади мотор тарахтит. Обернулся и вижу, сквозь начинающуюся пургу фары светят. Грузовик остановился рядом со мной. Дверь машины сама открылась и бас такой из кабины говорит:
- Не в хороший час ты браток на тракт вышел. Выходной сегодня. Машин мало. Подвезло тебе. Залазь что ли.
Я залез. За рулем дядька сидит бородатый. Такой, в годах уже. Когда машина тронулась, он и спрашивает:
- Наверно сильно припекло раз ты, в эту пору, здесь оказался?
Не помню точно, что я ответил. Что-то такое про срочность. О необходимости быть в Вилюйске. Ну, это не важно. В общем, едем, а он молчит и, время от времени, на меня поглядывает, а потом говорит:
- Чего скукожился? Ты не боись, в ментовку не побегу!
Видать, мы с тобой одного поля ягоды. Оба в неволе побывали, в разное время.
Я сразу понял, что он из бывших. И он сразу меня раскусил. Думаю, если расспрашивать будет, то всю правду выложу. Видать человек бывалый, может, поможет чем. Ну, едем дальше. Он снова заговорил:
- Меня Кондратием зовут. Карпухин Кондратий, значит. А близкие друзья Карпом называют. Оттуда еще кликуха. А тебя как величать?
- Рудольфом,- говорю.
- Ты немец что ли? Точно немец! Имя ихнее, и говоришь ты как-то интересно. Ты, наверное, из тех, что в Якутск нагнали?
Ну вот, я и выложил ему все: где родился, где крестился и как на тракте очутился. Когда я закончил рассказывать, Карп говорит:
- Вот вошь нарочная! Что со своим народом делают?! Это все кремлевские деятели и их жополизы! Вот бы их самих на баланду посадить, хоть на месячишко!
Едем дальше и молчим. Карп о чем-то думает, изредка поглядывая в мою сторону, а потом спрашивает:
- Ты, наверное, залечь хочешь, на время?
- Да,- говорю,- не плохо бы на годик затаиться.
А он:
- А документы имеются?
- Нет,- говорю,- документов. Все в канцелярии, в Якутске остались.
Он еще подумал и говорит:
- Помогу я тебе браток укрыться и с документами подсоблю.
В общем, помог он мне. А знаешь, где он спрятал меня? Ни за что не догадаешься! У староверов в скиту! Да, почти четыре года у них пробыл... Никогда раньше не знал, что живут такие чудные люди в глуши!... Так вот, где-то на середине пути, между Якутском и Вилюйском, тракт пересекает речку. Она Лунгха называется. Вот в этом месте Карп и остановил машину. Мы вылезли, ноги размяли, покурили. Только я ногу на подножку поставил, чтобы в кабину лезть, а Карп говорит:
- Ты не торопись браток. Тут твоя остановка.
- Как тут?!- спрашиваю я, а сам по сторонам озираюсь. Никаких даже признаков человеческого жилья, одни сопки да тайга. Знаешь, мне даже жутко стало. А Карп заметил, что я перепугался и говорит с улыбкой:
- Да ты не дрейфь. Вон, видишь речушка? Вниз по ней пойдешь, а верст через одиннадцать на поселеньице выйдешь. Поселеньице так себе, несколько срубов, но ничего, люди живут. От мороза есть, где укрыться и от чужих глаз - тоже. Я лыжи тебе дам, в кузове без дела валяются и курточку брезентовую. Поверх телогрейки накинешь. Бог даст, дойдешь... Как доберешься, старца Никодима спроси, за главного он у них. Люди они чудные: попов отринули, от плотских утех отказались, старины придерживаются. Беспоповцы , одним словом (7).
Да тебе-то что? Главное всех они принимают: обиженных, сирых и страждущих. Бог ихний так велит. Ну вот, а по весне я загляну к вам. Может, и документишки к тому времени выправлю.
Вот так я там оказался.
- А что ты там делал четыре года?- спросил я Рудольфа.
- Работал. На пропитание себе зарабатывал. У них все там есть. Участочек небольшой от леса очищен. Когда повезет, овощи кое-какие собирали. Несколько коровок у них. Река рядом. Рыбу ловил. Охота опять же. По осени ягоды, грибы. В общем, со всеми работал. У них ведь как: работать и молиться - больше ничего.
- И ты молился?! - спросил я с удивлением.
- Да нет, не молился я. А теперь думаю: " Может, надо было?"... Нет, не молился я. Да они и не принуждали. Пытался старец к своей вере склонить, беседовал со мной несколько раз. А как ничего не вышло, так и отстал. Такие как я, там отдельно жили. В сторонке от скита несколько избушек стоят. Вот в них мы и жили. Там еще были люди, кроме меня. Около десяти человек нас было таких, кто властям не хотел показываться. Одни уходили, а другие приходили. Много людей
сменилось за четыре года... И знаешь, кого я там встретил?
- ...?!
-Помнишь, ты мне рассказывал, как на лесозаготовке работал, и что там с вами приключилось, когда вы расчет получили?
- Так ты что же, с Яшкой Каторжанином столкнулся?- спросил я пораженный.
- Вот именно! Не зря говорят, что мир тесен! Знаешь же, как это бывает? В таких глухих уголках все обо всех все знают. Что делать длинными вечерами, при лучине? Болтать, о том, о сем, о жизни. Вот так выяснилось, что я и он тебя знаем. В одном из разговоров он сказал, что только из-за тебя не смог тогда уйти с деньгами. Потом он сказал, что зла на тебя не держит, а у самого в глазах бешенство. Я видел...
- Да оставь ты эту мразь! Не боюсь я его...
- Знаю, что не боишься. Но семье он может навредить,- возразил Рудольф.
- Да... а..., от такого подонка всякой пакости можно ожидать... А где мы можем столкнуться? Мы в Казахстан едем, а он на Севере шляется... Ты о себе рассказывай. Времени до твоего поезда уже немного осталось.
Рудольф продолжал:
- Ну, а весной я ждал с нетерпением документы, которые обещал Карп. А он все не являлся. Я уже беспокоиться стал. Сам понимаешь, как без паспорта? Не будешь же всю жизнь в тайге скрываться?
Рудольф перестал рассказывать, замер и кивает головой в сторону путей. Я смотрю туда и вижу, что к нам милиционер идет.
- Принесла его нелегкая...,- шепотом говорит мой товарищ и тихонько опускает в бурьян пустую бутылку, а вслед за ней и стаканы. Я сворачиваю газету с закуской и тоже бросаю в бурьян.
- Что вы тут ночью забыли граждане?- говорит подошедший милиционер, включив фонарик и направляя луч света на наши лица.
- Да вот, на вокзале встретились. Много лет не виделись. Поговорить захотелось в тишине,- говорит с улыбкой Рудольф.
- Понятно... Разрешите ваши документы?
Я достаю из внутреннего кармана паспорт и подаю милиционеру. Он, подсвечивая фонариком, читает:
- Миллер Ойген... Место рождения... Паспорт выдан...
Подав обратно мой документ, он обращается к Рудольфу:
- А ваши документы гражданин?
В этот момент мне стало страшно. Вдруг у друга нет паспорта? Что тогда?... Но нет, Рудольф протягивает паспорт все так, же улыбаясь.
- Бобровский Николай...,- читает милиционер.
Я с удивлением смотрю на товарища, а тот, по-прежнему улыбаясь, на сержанта. Закончив проверку, милиционер говорит:
- Документы в порядке... А что это вы все время улыбаетесь, гражданин Бобровский?
- Настроение хорошее, товарищ сержант. Друзья неожиданно
встретились. В буфете по сто граммов выпили...
- А куда вы едете? Покажите ваши дорожные документы.
Рудольф протянул ему билет.
- Значит, до Актюбинска следуете? Скоро ваш поезд, не опоздайте. А сейчас, вам лучше на вокзал идти. Не положено здесь,- напоследок пробурчал сержант и, козырнув, пошел в сторону вокзала.
Когда он отошел на достаточное расстояние, я спросил Рудольфа:
- Так ты теперь Николай?!
- Да, Колька... Знаешь, поначалу никак не мог привыкнуть. Меня зовут, а я не откликаюсь. А потом ничего... Этот паспорт, как и обещал, Карп принес, но не весной, а ближе к осени. Раньше не смог. Перед этим он фотографа присылал. Приходил такой старикашка с " Лейкой". Простыню белую с собой притащил для фона, значит. Так и щелкнул с бородой. Вот посмотри... Видишь, какая у меня борода была? Почти как у старца Никодима.- он провел рукой по своей бороде и продолжал,- А сейчас только жалкие остатки той бороды... Ну, так вот, когда я паспорт заимел, хотел сразу в люди идти, а потом передумал. Мало еще времени прошло. Пусть думаю, позабудут меня...
- Да они сразу тебя из списков вычеркнули,- сказал я.- Я знаю их рассуждение. Они сразу подумали, что ушел ты зимой - значит пропал.
- Хорошо бы так...,- задумавшись, проговорил Рудольф.- Потом он словно очнулся и быстро заговорил,- После богомольцев я больше четырех лет на лесопилке работал. Туда меня тоже Карп устроил. Ну, в общем, денег подкопил и вот, теперь к своим еду. А может зря еду, а Ойген? Может там уже и нет никого?
Мы немного помолчали и я потом говорю:
- А ты как думаешь, до конца жизни с чужим именем ходить? Семья
будет у тебя, дети... И все будут носить чужую фамилию?
- Я об этом много думал. Пройдет еще лет десять-пятнадцать, запрос в Якутск сделаю: так, мол, и так, в результате пожара или еще чего, безвозвратно утрачены документы... Должны у них мои следы остаться, в архивах где-нибудь? Не может же быть так, как будто и не было человека?
Неподалеку пропыхтел маневровый паровозик, словно напоминая нам, что скоро расставание. Рудольф вытащил карманные часы, посмотрел на них, присвистнул и сказал:
- Быстро время прошло. Мой поезд минут через тридцать уже будет. Надо успеть в камере хранения чемодан забрать. Да еще Настю хотел повидать. Ты позовешь ее Ойген? А то знаешь, придется ли когда-нибудь еще вас увидеть? Вы ведь мне как родные...
      Мы пошли к вокзалу. Там мы разошлись. Рудольф за вещами пошел, а я Настю позвать. Когда я подошел к семье, то увидел, что все спят. Настя сидела на лавке, положив неудобно голову на спинку и вытянув ноги. Я осторожно потрогал ее, и она сразу открыла глаза.
- Уже пришел Женя?- спросила она.
- Да, о многом поговорили с другом. Поезд скоро у него. Он тебя повидать хочет. Ты иди. Он у правого выхода будет ждать, когда вещи из хранения возьмет. А я тут побуду, присмотрю за всем. Настя ушла, а я сидел и думал, что жизнь не всегда только плохие сюрпризы преподносит. Сегодня именно такой случай. " Это ж надо!- думал я,- На таком необъятном пространстве страны, на вокзале, каких сотни, встретились два человека, которые почти девять лет назад потеряли друг друга и не чаяли увидеться!  А может это не случайность? Может Он все-таки есть? Может это Он вознаграждает нас за наши страдания?" Я сидел и думал обо всем этом. На душе было покойно и легко. Вскоре я увидел Настю, которая торопилась ко мне. Когда она подошла, я
заметил, что она плакала. Жена сказала:
- Вот-вот поезд подойдет...
Она не договорила, как вокзальный динамик затрещал, а потом сонный голос объявил:
- Товарищи пассажиры, на второй путь прибывает поезд номер...
- Это Рудольфа поезд. Беги, проводи его. Постой!
Она стала лихорадочно рыться в сумке, пока не нашла карандаш и клочок бумаги. Настя, второпях, написала что-то и протянула мне со словами:
- На! Это наш адрес. Он просил. Ну, беги!
Когда я быстро пошел к выходу, жена вдогонку крикнула:
- Двенадцатый вагон у него!
Я почти выбежал на перрон.  " Двенадцатый вагон..., двенадцатый вагон...,- вертелось в голове,- Ага, вот седьмой, а в ту сторону шестой... Значит мне в противоположную..."- сообразил я и побежал в нужном направлении.
      Перрон был полон народу. Люди, отягощенные вещами, тоже искали свои вагоны. В толчее было трудно двигаться.  "Вот черт!- мысленно выругался я,- так и опоздать недолго!"
В это время по громкоговорителю объявили:
- ... до отправления поезда номер..., осталось десять минут. Уважаемые пассажиры, займите свои места.
Наконец я увидел Рудольфа. Он стоял в стороне от входа в вагон, где толпились люди спешащие залезть вовнутрь.
- А я уже думал, что не успеешь найти меня,- сказал мой товарищ, когда я подошел.- Вот столпотворение! Хорошо, что я уже занес свои вещи.
- На вот, Настя написала,- сказал я, протягивая клочок бумаги с адресом.
- Спасибо! А я вам не могу адреса оставить. Сам не знаю, где буду через несколько дней. Если родные живы, где-нибудь по близости обоснуюсь. В общем, как закончатся мои скачки по стране, так и напишу...- он на мгновение погрустнел, а потом весело, как в прежние годы сказал,- А ты заметил, где вагон стоит? Вон видишь, чуть дальше, кусты, а рядом кусок бетона белеет? Историческое, можно сказать, место! Место встречи двух друзей по несчастью... Ойгена и Николая!- он запнулся и поправился,- Ойгена и Рудольфа! Жалко фотоаппарата нет! Знаешь, есть такие аппараты со вспышкой? Запечатлеть бы для истории, для потомков, так сказать...
Он сделал шаг ко мне, и мы обнялись. Поезд тронулся. Вагон медленно плыл мимо нас, а мы все стояли в объятиях друг друга. Молоденькая
проводница, стоящая на ступеньке вагона, почти истерично кричала Рудольфу:
- Гражданин, залазьте в вагон!
Наконец мы разжали крепкие мужские объятия и Рудольф, пробежав несколько шагов, вскочил на ступеньку уходящего поезда.
 - Ты не потеряйся опять!- прокричал я.
Он ничего не ответил, а только махал и махал шляпой. Я шел вслед за вагоном, убыстряя шаг, а затем побежал, сталкиваясь с людьми. А поезд шел все быстрее. Лицо Рудольфа становилось все менее различимым, пока совсем не исчезло, когда вагон миновал полосу привокзального света.
* * *
      Прошло много времени прежде, чем мы снова узнали о Рудольфе. Он дал знать о себе только через тринадцать лет. К тому времени у него уже сложилась жизнь. Не найдя под Актюбинском своих родных, он вернулся на Север. Разыскал там свою подругу юности - Таню, у которой уже был десятилетний сын. Забрав ее, он уехал дальше на север, к Полярному кругу. Обосновались они неподалеку от горняцкого поселка Айхал. Там у них родились совместные дети, девочка и мальчик. Рудольф работал на лесоперерабатывающем предприятии и заочно учился в лесном техникуме. Потом он стал директором большой лесопилки.
Глава пятая
Встреча с родными
      На станцию Тобольскую мы приехали ночью. Расспросив дежурного по вокзалу, мы нашли автостанцию, которая оказалась рядом, в двух шагах ходьбы. Она была закрыта до шести часов утра и мы
расположились на скамейках, рядом с ней. Здесь же сидели еще несколько человек, которые тоже ожидали начала движения автобусов. В шесть часов автовокзал открыли. Настя пошла посмотреть расписание и купить билеты до Валерьевки. Когда она вернулась, мы узнали, что ждать еще часа два. Жена с детьми пошли в рабочую столовую, которая была на привокзальной площади, напротив вокзала. Я остался возле наших вещей.
      На скамейку, что стояла рядом, села полная женщина, примерно моего возраста. Она только подошла и никак не могла отдышаться. На ней было темно-синее крепдешиновое платье, с белыми цветами, а на ногах - белые босоножки. Платье туго облегало располневшую фигуру. Она словно беспокойная наседка с цыплятами, возилась со своим чемоданом и сумками. Женщина без конца переставляла их с места на место и поочередно открывала то одну сумку, то другую. От этой возни, короткое платье все время съезжало с коленей. Она, пыхтя и поглядывая в мою сторону, все время оправляла его. Я, наблюдая ее возню, невольно улыбнулся. Чтобы скрыть улыбку, я отвернулся и, закурив, стал смотреть в другую сторону на двухэтажные, похожие друг на друга дома, барачного типа, на чахлые деревца и пыльные заросли бурьяна.
- Мужчина, вы дымите на меня,- услышал я тонкий, слегка жеманный голос.
Я повернулся и увидел, что женщина смотрит на меня, сморщившись, и машет полной рукой возле лица, будто дым отгоняет.
- Вы дым на меня пускаете,- снова сказала она.
- Прошу прощенья,- сказал я и встал, чтобы отойти в сторону.
- Да вы сидите! Ничего, я привыкшая. Мой Вася тоже, как вы, словно паровоз чадит,- беспардонно заключила она.
От этих слов мне опять стало смешно, и я снова отвернулся. Но она не оставляла меня в покое.
- А вы куда едете, мужчина?
- Я с семьей,- подчеркнул я, - еду к родным.
- А далеко они живут?- продолжала она.
- Не знаю, у них я еще не был. Первый раз еду,- отвечал я.
- А как называется место, куда вы едете?- не отставала она.
- Этот поселок называется Валерьевка.
- Тю... ю..., дак это ж рядом! С полчаса всего ехать. Я тоже туда еду. Вот вернулась с Украины. К маме ездила. Недавно с поезда сошла. Гостинцы детишкам везу. Посмотрите, какой костюмчик младшенькому купила!
Она взгромоздила на колени чемодан, щелкнула застежками, подняла крышку и, порывшись, извлекла броский оранжевый костюмчик.
- Правда симпатичный?- спросила она.
- Да, красивый костюм,- ответил я, лишь бы отвязаться.
Она полюбовалась на него, держа в вытянутых руках, а потом убрала в недра большого чемодана. «Если она вздумает все свои покупки,  показывать, которые спрятаны в этом сундуке,- подумал я,- то до
автобуса времени не хватит…»
- А к кому вы едете? Кто ваши родственники?- продолжала она пытать меня.
С трудом подавляя раздражение, натянутым голосом, я ответил:
- Сестра там у меня и дядя.
- Я всех в Валерьевке знаю. Как ихняя фамилия?
- У сестры фамилия Швайнштайгер.- ответил я, начиная раздражаться.
- Знаю, знаю Эльзу Швайнштайгер,- протяжно сказала она,- и дядю ее знаю - Феликса Яковлевича. Тетку Эрну, сердитую вечно - тоже знаю. А еще у них сын был. Три года назад повесился. Вот наделал шуму в поселке! Отродясь никто не вешался...
Мне стало невмоготу от ее беспардонной назойливости. Я резко встал,
отошел к ларьку и стоял там, рассматривая через стекло газеты и разные безделушки.
      Минут через десять, из-за угла здания, показались мои. Я пошел к ним навстречу. Настя шла и улыбалась, а дети оживленно что-то обсуждали. От детей отделился Толик и побежал мне навстречу, крича:
- Папа, мы тебе чебулеки купили!
Я вытянул руки, подхватил его и поднял над собой. Настя сказала:
- Хорошая столовая. Вкусно готовят и недорого. На вот, хоть чебуреков поешь, раз в столовую не попал. Или сходи в столовую, успеешь до автобуса.
- Да ничего, чебуреков хватит,- ответил я.
Разговаривая, мы подошли к нашим вещам.
- Дак это ваша жена и детишки ваши?- глядя то на меня, то на Настю, спросила назойливая соседка.- Очень приятно познакомиться. Меня Тасей зовут. Я в Валерьевке живу.
- И нам очень приятно. Моего мужа зовут Евгений, а меня Анастасией. Будем знакомы, - сказала Настя.
Потом они сидели рядом, до прихода автобуса и о чем-то оживленно болтали. Я видел, как новая знакомая показала Насте все покупки, доставая их из бездны своего чемодана.
      Автобус, следующий из областного центра на Джетыгару, был полный. Мы кое-как втиснули свои вещи. Я помог погрузиться нашей знакомой и, через десять минут, мы поехали. Нам пришлось стоять в проходе, держась за поручни. Было душно, а в воздухе стояла пыль, и пахло бензином. На асфальтированной, но разбитой дороге нещадно трясло. Я рассматривал пейзаж, проплывающий за дрожащим окном.  Вот справа, вырос элеватор. Его огромные серые колонны зернохранилищ закрывали весь обзор, пока здание не оказалось позади. Потом потянулся ряд унылых складов и пакгаузов. При выезде из поселка автобус свернул направо и, натужено гудя мотором, пересек горбатый мост через ряды рельсов. Потом началось узкое шоссе, вдоль которого тянулась полоса лесопосадок, а за ней была ровная степь.
- Интересно как!- сказала Настя, стоявшая рядом,- Совсем другой мир... У нас сопки и лес, а тут все голо... Как-то непривычно.
- Да, тут все по-другому,- ответил я.
Стоявшая неподалеку Таисия не приминула вставить в наш разговор:
- Скоро прибудем! Сейчас на бугор взберемся, а за ним и поселок будет... Как слезем с автобуса, вы мне с вещами подсобите, а я вас как раз к родне доведу. Недалеко от асфальта они живут, на Верхней улице.
      Через несколько минут автобус, кое-как, взобрался на пригорок, стремительно спустился вниз и остановился.
- Приехали!- сказала Таисия.
Я, нагнувшись, смотрел в окно и ничего не видел, только степь.
- А где же поселок?- спросил я.
- Поселок с другой стороны дороги,- пояснила новая знакомая.- Давайте вылазить, там увидите.
Мы выгрузили наши вещи и помогли Таисии. Когда автобус ушел,
открылся вид на обширный поселок, над которым, то там, то здесь высились купы зелени.
- Это наша Валерьевка,- с любовью глядя на поселок, сказала Таисия.- Я здесь родилась и родители мои здесь похоронены.- Она посмотрела на детей и добавила,- Хорошо им здесь будет. Приволье... И Тобол неподалеку среди скалок течет... Ну, пойдемте!
У одного из домов крайней улицы наша провожатая остановилась. Поставив на землю вещи и отерев пот со лба, она сказала:
- Ну вот, я и дома. Вот мой дом. Устроитесь, приходите в гости. А дядя ваш, вон в том домике живет, где березка растет,- сказала она, указывая рукой.
В это время со двора выбежала конопатая девочка с растрепанными волосиками. Она радостно закричала:
- Мама приехала! Мама приехала!
Таисия, растопырив руки ей навстречу и счастливо улыбаясь, затараторила:
- Солнышко мое! Как я по тебе соскучилась! Все время только про тебя и думала!
Девочка, с разбегу, утонула в широких и мягких объятиях матери. Мы
взяли свои вещи и пошли к дому, на который указала Тася.
              Дом, к которому мы подошли, и домом-то назвать было трудно. Это был маленький домишко - полуземлянка. Правда, он и двор были ухожены. Куда ни бросишь взгляд, везде видны плоды стараний умелых рук. Стены хорошо оштукатурены и выбелены. Два маленьких окошка весело смотрят на улицу зелеными наличниками. В палисаднике, со стороны улицы, стоит красавица березка, а вдоль забора растут кусты сирени.
      Мы несмело вошли в калитку и поставили свои вещи посреди двора. Я прошел к окошку и постучал. Никто не вышел на стук. Дом как будто обезлюдел. Так мы простояли несколько минут.
- На работе, наверное, все,- сказал я Насте.
Когда я это говорил, из-за угла сараюшки вышла пожилая женщина с пустыми ведрами в руках. Увидев столько людей, она сначала растерялась, а потом недовольным голосом спросила:
- Кого вы здесь ищите? Вы, наверное, не туда попали...
- Здравствуйте,- сказала Настя с улыбкой.- Может мы правда
заблудились, но женщина, которая ехала с нами со станции, указала на этот дом. Ее Тасей зовут. Она тут рядом живет. Дочка у нее еще такая рыженькая - рыженькая...
- А...а..., это Таська неряха. Мужа то и дело из дома выгоняет... А кто вам нужен?
Я сказал:
- Мы приехали к Феликсу Яковлевичу Бауэру. Я племянник его - Ойген, а это моя семья. На Севере мы жили. Здесь мой дядя живет?
- Сын Эммы?!- всплеснула руками женщина,- Вот так дела! Я этой ночью сон видела про то время, когда мы с Феликсом молодые, жили на мельнице у его родителей. Снилась мне его мать - Климентина,  отец его и сынок наш Вилли... Снилось, что он с тобой играет. Вы ведь одногодки были... Помнишь, вы со старым Готлибом приезжали на мельницу?
- Помню,- ответил я.
- Где все теперь? Ты вот здесь стоишь, а Вилли моего нет...
Я сделал шаг и обнял старую женщину. Она положила голову на мое плечо и, с дрожью в голосе, тихо сказала:
- У тебя матери нет, а я сына лишилась... Ты теперь как сын мне...
Потом она отстранилась от меня. Минутная слабость прошла и она
стала прежней теткой Эрной, какой я ее помнил: прямолинейной и немного грубоватой. Она произнесла:
- Сколько вы детей навели! И все пацаны... Одна девка только.- Она обсматривала Таню, отчего ей стало неуютно, и дочь отошла за спины братьев. - Стеснительная,- подытожила тетка Эрна.
Я спросил:
- Тетя, а дядя Феликс где?
- Где ему быть? На работе он и сестра твоя тоже. Эльза часов в одиннадцать придет, а Феликс на обед. Эльза ваши письма читала нам и все не могла дождаться, когда приедете. Вы как, в гости или насовсем?
- Насовсем,- ответил я.
- Ясно... Теперь в доме повернуться будет негде.
Нам с женой стало неловко, а тетка продолжала:
- Ничего, как-нибудь проживем, пока вы своей крышей обзаведетесь. Ну, знакомь со своими мужиками,- обратилась она к Насте.
Я отошел от них, сел на крыльцо, закурил и слушал, как Настя рассказывает о сыновьях.
- ... А это Витя. Предпоследний он у нас. В тайге родился. Пошли мы с Женей за ягодой, а он и попросился на свет преждевременно. А это Толик. Пять лет ему...
Я слушал и, не в первый раз, удивлялся тому, как Настя может расположить к себе людей с самыми разными характерами. Вот и сейчас, они с теткой сидя на скамейке, разговаривали, как будто знали друг друга много лет. Мальчишки осваивали двор, а Таня сидела рядом
со мной. Через некоторое время тетя позвала всех в дом, а Насте сказала:
- Ты сноха, поди в огород и нащипай луку зеленого. Да весь подряд не рви. С кустика по перышку отщипывай.
Настя пошла, а тетка добавила вслед:
- Там поаккуратней! Зелень не потопчи. Помидоры мы недавно высадили и огурцы уже кое-где повылазили...
Потом Настя, Таня, тетя Эрна и я сидели за столом. Мальчишки поели первыми и играли во дворе. Их голоса доносились в открытое окно. Мы ели отваренную картошку с огурцами прошлогоднего посола, а тетка сидела, подперев голову рукой, и смотрела на нас.
      После еды мы снова вышли на улицу и только уселись на лавку у крыльца, как во двор вбежала девушка. "Эльза!"- подумал я. Она остановилась у калитки и замерла, как будто не знала, что делать дальше. Она стояла и смотрела на меня, словно силилась узнать в почти сорокалетнем мужчине восемнадцатилетнего юношу, образ которого отпечатался в ее памяти той далекой весной. Я тоже, встав со скамейки, так и замер, глядя на нее. Она совсем не была похожа на ту девочку, которая осталась в нашей землянке, когда я, принуждаемый системой, пустился в многолетнее странствие. А во дворе стало тихо. Мальчишки замерли, сознавая необычность происходящего... Тут калитка скрипнула, и во двор вошел дядя Феликс. Он сделал несколько шагов и остановился, рассматривая нас, а потом сказал, глядя на меня:
- Вернулся сынок? А Эмма не дождалась...,- и пошел ко мне.
Эльза тоже, словно очнулась и побежала ко мне. Я бросился им навстречу. Мы обнялись и стояли, плачущие и счастливые...
Глава шестая
Память
           Уже было около полуночи, и дети давно спали, тесно расположившись на полу в небольшой гостиной, а мы, все сидели за столом и не могли наговориться. Эльза рассказывала:
- Когда ты ушел и мама с тобой, чтобы проводить, мне стало страшно. Сколько мне тогда было? Лет девять, не больше...  Я села на табуретку и стала тихо плакать. Отец позвал меня. Он лежал тогда и болел.
Помнишь?
- Помню,- ответил я.
- Ну вот,- продолжала сестра,- Я пошла в комнату и села на край кровати, на которой он лежал. Папа гладил меня по голове и говорил, что хороший у меня брат. Еще он говорил, что жалеет о том, что ты не его сын... Он сказал, что ты обязательно вернешься и чтобы я ждала тебя... Да я и так бы ждала...
Эльза положила голову на мое плечо, а я обнял ее и чувствовал, как рубашка становится влажной от ее беззвучных слез. Дядя Феликс сидел рядом и, с печалью в голосе, произнес:
- Счастливые вы... Встретились, наконец! У вас все еще впереди, вы молодые. Это у нас с Эрной все в прошлом... И молодость там, и счастье, и дети тоже там остались. Так Эрна?
Он обнял жену одной рукой, притянул к себе и поцеловал в щеку. Тетя поспешно встала и вышла, доставая на ходу белую тряпочку из кармана выцветшего платья. Всем было и радостно, и грустно. Мы замолчали и думали каждый о своем, а в сущности об одном и том же: о быстротечном человеческом счастье, о горестях, которыми Он испытывает нас, о бренности человеческого бытия.
Грустную тишину нарушила Настя:
- Феликс Яковлевич! Эльза! Женя! Что вы такие печальные?! Сегодня такой день! Женя столько лет его ждал! Все ждали! Когда Женя еще ничего не знал о вас, так мучился! А потом, когда узнал, то только о вас и говорил. Даже младшие дети вас заочно знали...
- Хорошая у тебя жена, добрая... Хорошего человека сразу видно. Его не нужно долго распознавать. Повезло тебе, хоть с этим...,- сказал дядя Феликс, а потом предложил,- Давайте по последней!
Он разлил остатки водки. Насте и Эльзе поменьше, а мне и себе по полной рюмке, а потом, смотря на меня, тихо сказал:
- Выпьем за женщин и девушек... За наших жен, сестер и матерей выпьем. Намучились они бедные... Выпало времечко на их годы, не дай бог никому!- Он медленно выпил, положил в рот кусочек хлеба и продолжал,- А теперь я пойду спать! Завтра на работу рано. Эльзе тоже рано вставать. Да и вы устали с дороги. Времени впереди много, наговоримся еще. Главное что ты здесь..., живой,- сказал он, глядя на меня,- и добавил,- И семья твоя с тобой...
Дядя ушел. Чуть погодя и Настя ушла в комнату Эльзы, где ей
было определено спать. Остались мы с сестрой, голова которой, по-прежнему, лежала на моем плече. Она приподняла ее, посмотрела мне в глаза и тихо спросила:
- Ты помнишь, что наказывал мне, когда уходил?
- Неужели ты сохранила ее?! Неужели статуэтка уцелела, после всех этих несчастий, что обрушились на нашу семью?!- воскликнул я.
- Подожди,- сказала сестра и, быстро встав, куда-то ушла. Через минуту она вернулась, держа в руке дорогую мне вещь. Я взял незамысловатую фигурку из ее рук, как самое большое сокровище и долго рассматривал ее.
- Д...а... Надо же!- произнес я пораженный.- После всего осталась именно эта хрупкая вещь! Ничего не осталось от прошлого... Только память и этот пастушок...- Немного подумав, я продолжал,- Знаешь, эту фигурку дедушка привез маме в подарок из Покровска (8) , с ярмарки. Тогда мама совсем молодой была. Я помню статуэтку с раннего детства. Она в комнате для гостей стояла... Когда в колхоз всех заставляли идти, то дедушка не хотел, а они пришли и забрали почти все... Дедушка хорошим хозяином был. Много чего у него забрали... Мне тогда не больше восьми было, а я все помню... Один бездельник даже часы наши унес и пастушка хотел, но я не дал... А потом дедушка умер. Горе его сломало...
- Какое горе? Что забрали все?
- Да, что всего лишили: земли, инвентаря, скота. Все забрали, что он своим горбом нажил... Знаешь, как он землю любил? Поедем весной на степной надел, он остановит бричку, подойдет к краю поля и смотрит... Потом сядет на корточки, наберет земли в ладонь и перетирает ее пальцами. Иногда даже понюхает... Мне тогда интересно было, и я спрашиваю его: " Папа, а зачем вы землю нюхаете? Разве она
пахнет?"...
- А ты что, дедушку папой называл?!- удивилась Эльза.
- Да, я его так называл. Отца у меня с раннего детства не было. Ушел он от мамы к другой... Я так и привык дедушку папой называть... Ну вот, я спрашиваю его про землю, а он отвечает: " А как же, сынок! Все имеет свой запах. Слышишь, как степь весной пахнет? И молоко матери пахнет... Земля тоже, по-своему пахнет. Понюхай..." Я нюхаю, а он поясняет: " Слышишь запах прелых травинок? Чувствуешь, как влагой земляной пахнет? Это и есть запахи земли..." Вот таким был наш дедушка Готлиб.
- А мама наша, какой тогда была?
- Мама в молодости красивой была и очень доброй... Работы не боялась. Когда она еще с нами жила, то хорошо всем нам было. Все у нас ладилось... Много мужчин из нашего села сватались к ней, а она, почему-то, выбрала этого рыжего Франца... Ты прости, он твой отец, но я до сих пор не люблю вспоминать о нем, хоть и нет его давно. Знаешь, все на моих глазах произошло... Пришел твой отец со своими земляками и увел маму. Тогда я многого не понимал. У меня в голове не укладывалось:  почему чужой мужчина забирает мою маму? Я сразу его возненавидел. А потом, когда умер дедушка, мне пришлось рядом со Швайнштайгером жить. Он все время попрекал меня куском хлеба. Часто бил как взрослого, по лицу кулаком... Ты тогда родилась. Он придет с работы и сидит, курит, а меня заставлял нянчить тебя. Я и так, когда мама дома была и что-то делала по хозяйству, сидел возле твоей люльки. Качал тебя, если ты плакала. Да еще всякие обязанности выполню. Сама знаешь как в деревне: воды принести нужно, сена скоту, дров занести... Мне хочется с мальчишками поиграть, а он не пускает, заставляет возле тебя сидеть. Я упираюсь, а он бьет меня... Так и было, пока я чуть не подрос, не бросил школу и не стал работать...
- Знаешь Ойген, когда тебя забрали, мой отец часто тебя вспоминал и говорил только хорошее о тебе. Ты же знаешь, он сильно тогда болел... Может, чувствовал, что несправедливо к тебе относился? Может перед смертью вину хотел загладить?...
- Давай оставим... Неприятно это вспоминать. Ты расскажи, как вы потом жили, когда меня забрали.
- Без тебя очень трудно стало. Ты ведь почти каждый день хлеб приносил из пекарни. Потом мы хлеба не видели... Голодовать стали. Помнишь, у мамы колечко было с каким-то камушком? Она его не носила на пальце...
- Нет, колечка я не помню,- ответил, подумав я.
- Было колечко... Оно где-то спрятанное лежало. Однажды вечером вижу, она его в руке держит и о чем-то думает. А на следующий день, после работы, она принесла пол мешка картошки. Выменяла на колечко у кого-то. Настоящий праздник тогда у нас был... Были дни, когда мы вообще не ели. Только немного молока мама принесет с фермы, в баночке.  Или я сама в коровник иду и попью там немного, чтобы никто не видел. Один раз даже чуть в степь не ушла, во время бурана. Это уже здесь было... В то время мама часто прибаливать стала. Как ты говоришь, горе ее сломало. Она часто разговаривала со мной о тебе и очень часто плакала. Еще от недоедания и от тяжелой работы она ослабела. В общем - все вместе. Потом, примерно через год, после твоего ухода, мы сюда перебрались. Тебя увели, отец умер... Ничего нас там не держало, а тут, у мамы дядя Феликс был. Мама пешком собралась идти, а накануне пришел дядя Каирбек и сказал, что отвезет нас. Помнишь Каирбека?
- Еще бы не помнить! Все время нам сочувствовал. Нашу землянку помог подправить. Добрый казах... Интересно, живой он еще? Навряд ли, столько времени прошло, а он уже тогда сильно пожилой был...
- А я встречалась с ним. Правда, давно уже. Может лет пять-шесть тому назад. Он сюда ко мне приезжал, письмо от тебя привозил. Совсем старенький дедушка был, но такой шустрый еще! Помню я с работы пришла, а они с дядей чай пьют. Как увидел меня, вскочил с табуретки и мы обниматься стали, как родные...
- Эльза, сходим завтра на кладбище к маме?
- Конечно, сходим! Как я приду утром с работы, так и сходим. Только...
- Что Эльза?
- Я плохо помню могилку, где мама лежит. Место помню, а точно, под каким холмиком - нет. Знаешь тогда, когда это случилось, я еще маленькая была. Дядя Феликс, с трудом, добился, чтобы гробик маме изготовили. Три дня мама в доме лежала, а потом отвезли ее на бричке на старое кладбище. Там власти отдельный участок выделили, для таких как мы. Там уже много холмиков безымянных было... В общем, похоронили маму, никакой надписи не сделали. Запрещено это было. Нас ведь тогда врагами считали..., - она немного помолчала, а потом продолжала рассказывать дальше,- Сначала я почти каждый день на кладбище бегала, после школы. Ранняя весна тогда была. Стою возле холмика и плачу... А потом реже стала ходить. Боль поутихла немного... В общем, попала я туда в следующий раз, уже летом. Пришла и не могу точно определить мамину могилку. За это время там еще несколько могил прибавилось. Травка зазеленела. Все они одинаковые... Вот так и получилось. Ты меня прости Ойген, что я вот так...,- и Эльза заплакала.
- Что ты, что ты сестричка?! Что ты могла? Ребенком еще была... А сходить на то место надо...
- Конечно, конечно завтра и пойдем!
Я попросил сестру:
- Расскажи, как тебе жилось в семье у дяди. Наверное, трудно было ужиться с теткой? Характер у нее не из легких...
- Да ничего... Сначала трудно было. Обижалась я часто на ее слова, а потом привыкла. Она хорошая женщина, по-своему нас с тобой любит... Просто характер у нее такой...
Я слушал Эльзу и смотрел на пастушка, а сестра смотрела на меня. Потом она тихо спросила:
- Ойген, а что у тебя за шрам небольшой у виска?
- Да это так, память о трудармии,- нехотя ответил я.
- Очень тяжело там было?- с состраданием в голосе спросила Эльза.
- Да,- ответил я, а потом добавил,- Очень тяжело было. Всего я там насмотрелся... Насмотрелся, как над людьми измываются... Кушать нечего было и работа адская... Но не это самое страшное. Самое страшное то, что нас предателями считали, пособниками фашистов, хотя никто из нас их в глаза не видел. А этот шрам... Он может мне жизнь спас...
- Как это?!- не поняла Эльза.
- Да, наверное, это так. Избили меня сильно охранники, и я в лазарет попал. Почти месяц там был, сил набирался. Если бы не этот месяц передышки, то не сидел бы я тут... Очень я тогда замученный был. Вряд ли в каменоломне еще месяц выдержал...
Я смотрел на сестру и видел, что по ее щекам текут слезы. Мне стало ее очень жалко, и я сказал:
- Не надо было тебе этого рассказывать. Знаешь, я часто думал, что если жив, останусь, никому не буду рассказывать о лагере...
- Как не рассказывать?- встрепенулась сестра,- А как люди узнают, что там творилось, если все молчать будут?
Несколько минут мы сидели в тишине, а потом Эльза попросила:
- Расскажи Ойген, как вы с Настей повстречались.
- Настя... С ней мы интересно познакомились. Повстречались мы в клубе...
- Ты на танцы ходил?- уточнила сестра.
- Нет, на танцы я не ходил, не до того было. Тогда субботник майский был. Нас, несколько парней, направили в Лебедкино. Шефами мы у них были. В клубе сцену нужно было сбить. А там две девчонки были. Одна из них - Настя. Я неразговорчивый был. С ними все мой дружок разговаривал... Она мне тогда сразу понравилась. Может, и не было бы ничего дальше... В клубе я с ней только парой слов перекинулся, когда она лозунг к празднику писала, да случай помог...
- Какой случай?- спросила сестра, глядя на меня лучистыми глазами.
- Когда мы ехали назад, в Алдан, и она с нами ехала. Ей в поссовет нужно было. В автобусе она сидела рядом со мной. Мы разговаривали немного, а когда она вышла, я не знал что делать, как ей дружбу предложить. Она ушла, а ноги меня сами вслед понесли...
- Так ты за ней пошел?!- с восхищением воскликнула Эльза.
- Пошел... Стою у поссовета и придумываю, что скажу, когда она выйдет... Вот так и было. А потом мы тайно поженились, сняли домик и стали жить в Лебедкино. Знаешь, тогда начальство косо смотрело на семьи, где один из супругов был немецкой национальности...
Сестра грустно подтвердила:
- Знаю, как под комендатурой было...
- Да, конечно, ты ведь тоже испытала... Ты писала в письме, как тебе учиться не дали... А у тебя сестричка, есть кто-нибудь?
Эльза покраснела и ответила не сразу:
- Есть один парень... Он давно за мной ходит. В кино несколько раз были... Да только не знаю я...
- А что такое? Нравится он тебе?
- Он хороший... Вот только не из немцев он... Боюсь я, что потом плохо будет и ему, и мне.
- А чего ты боишься? Время поменялось. Это нам с Настей трудно было. Регистрировать нашу семью не хотели. В поселке кумушки обсуждали нас... Знаешь, сколько раз Настя сцеплялась с болтухами? Не два и не три. А потом придет домой и плачет. Детей наших сколько раз
обзывали...
- Здесь тоже такое есть,- грустно сказала сестра.- Вот этого я и боюсь...
- Все равно, время уже не то. Нас давно сравняли в правах с
остальными... А как его звать, парня твоего?
- Алексеем зовут,- смутившись, ответила сестра и продолжала,- Хороший парень, добрый. За немцев заступается, когда их ругают всякие...
- Вот видишь! В чем же дело? За свое счастье нужно бороться! А ты, мне кажется, сильная девушка, с характером.
Эльза, с благодарностью, обнимает меня и я, тоже, прижимаю ее к себе. Так мы и сидим счастливые.
      В разговорах и воспоминаниях мы провели всю ночь. Уже посерело за окном, потом запели петухи, а мы все говорили и говорили. Когда совсем рассвело, Эльза спохватилась:
- Надо идти помочь тете Эрне по хозяйству. Коровка у них. Теленок есть и птица. Тетя уже старенькая, тяжело ей одной. Вот так и живу, сначала дома скотину обхаживаю, а потом на ферме...
В сенях загремели ведра, а потом в комнату вошла тетя Эрна и воскликнула удивленно:
- Вы что же, не спали всю ночь?!- Она села рядом с нами и тихо произнесла,- Вот так жизнь устроена... Кому-то и радостные часы преподносит, а кому-то только испытания посылает...
* * *
      На следующий день, когда Эльза пришла с фермы, мы пошли на кладбище. С нами пошли дети и дядя Феликс. Когда мы пришли, я увидел, что здесь действительно было трудно что-либо разобрать. На участке отведенном "врагам народа" было полно могил, которые едва не касались друг друга. В большинстве, это были почти сравнявшиеся с землей холмики, от которых, лет через десять, вообще и следа не останется. Здесь не было ни оград, ни надмогильных надписей - ничего, только холмики поросшие бурьяном.
Дядя остановился возле одной из могил и сказал:
- Кажется здесь...
Эльза возразила:
- Что вы, дядя, маму положили ближе к краю...
Она прошла дальше, долго присматривалась, а потом позвала всех:
- Вот тут кажется... Рядом, я помню, куст чилиги еще был. Вот он. Разросся как...  Мне кажется вот этот холмик. Под ним мама лежит...
Все остановились возле безымянной могилки и долго так стояли. От тоски и запоздалого горя у меня из глаз стали выкатываться слезинки. Я думал: " Вот я и вернулся к тебе мама... Столько страданий перенесли и ты, и я...  А взамен что? В награду что? Ничего... Мне ничего и тебе ничего. Ты так и не узнаешь, что я живой... А я, даже не знаю точно, под каким бугорком ты лежишь...".
Рядом со мной стояла дочь. Она держала в своей ладошке мою руку и тихо плакала. Дядя стоял чуть в сторонке, а рядом с ним мои сыновья. Он тихо говорил им:
 - Вот значит внучки, здесь ваша ома (9) лежит. Не довелось ей вами порадоваться... Как и мне, не довелось ей внуков нянчить. Вашим родителям больше счастья выпало... Мать ваша тоже повидала на войне и отец хлебнул... Но у них есть вы. Войны давно нет... Вы подрастете, и будут дети у вас, а у родителей ваших внуки. Так и кружится жизнь...- Он помолчал, а потом сказал, обращаясь к холмику земли,- Вот Эмма, все мы тут стоим, твои родные... Дочка здесь и сын твой Ойген. Он сильно похож на отца твоего, на Готлиба...
 При этих словах дяди, меня начали душить слезы, и я пошел к выходу с
кладбища, вытирая их на ходу ладонями.
* * *
      Второй день нашего пребывания в поселке мы провели праздно. После посещения кладбища, дядя и я распилили двуручной пилой несколько корявых стволов, лежавших под стеной сарайчика. Потом я наколол чурок и сложил их в поленницу. Настя с Таней пропололи несколько грядок на огородике. А остальное время мы разговаривали, баловались с детьми, знакомились с жизнью на новом месте.
      После ужина, дядя и я сидели на лавке возле крыльца. Я курил, а дядя сидел рядом и смотрел на меня грустными глазами. Потом он сказал:
- Не повезло нашему Вилли... Изувеченный вернулся из Караганды... Мы и этому были рады, что возвратился, а он не был рад... Те четыре года, что он с нами прожил, как будто и не было его в доме. Ходил как тень, почти не разговаривал с нами... Нам с Эрной так больно было на это смотреть! Особенно страшно ночью было. Почти каждую ночь он, как будто бредил, кричал что-то, метался в постели. Один раз Эрна подошла к нему, когда он стонал во сне, взяла его за руку, а потом гладить стала его. Он проснулся, посмотрел на нее страшными глазами и говорит : " Вы зачем пришли мама? Почему не спите? Не приходите! Мне и одному хорошо!" И отвернулся к стенке. Эрна вернулась плачущая... Я с ним несколько раз пытался побеседовать. Говорил ему, что жизнь наладится, а он зло отвечал: "Что наладится? Как я могу жить с этим?" Я спрашиваю: " С чем сынок?" Потом говорю, что многие покалеченные вернулись и, как-то, устраивают свою жизнь...
Дядя вытер ладонью выкатившиеся слезинки и попросил:
- Дай мне папиросу.
- Да вы же не курите, дядя!
- Да, уже лет восемнадцать, как не курю. Во время войны трудно было с табаком, вот и бросил...
Он прикурил от моей спички, затянулся и начал кашлять, приговаривая:
- Совсем отвык... Вот бес, крепкий табак! Ну, его к лешему...
Загасив папиросу и прокашлявшись, он продолжал:
- Однажды, когда Вилли выпивший был, а матери не было рядом, он сказал мне, что там снасильничали над ним. Они там все скопом жили: наши несчастные немцы, другие нации - " враги народа" и настоящие уголовники. Вот эти твари, четыре человека, скрутили его в глухом штреке и снасильничали...
Я не шелохнувшись слушал страшный рассказ дяди Феликса. Когда он закончил, я не знал что сказать. Слова были лишними. Я только погладил его худую жилистую руку. Молча, мы просидели довольно долго. Время вокруг нас, казалось, замерло, и жизнь остановилась. Только извне, словно из другого мира, проникали звуки жизни: возня птицы на насесте, чесание коровы о доски загона, людские голоса с улицы.
- Я знаю такие случаи. Когда охранником работал в Якутии, там случалось такое...
Дядя будто не слышал меня и продолжил свой печальный рассказ:
- Вот тогда сын и спросил меня, как ему жить дальше. Что я мог ему сказать? Как утешить? Опять говорить, что многие покалеченные вернулись?... Это за три дня было, до того, как все случилось. Вот так мы без сына остались. Уже больше трех лет, минуло,- он посмотрел мне в глаза и сказал,- Я так рад Ойген, что тебе повезло и ты тут. Ведь многим меньше удачи выпало. Рассказывали мне, как там было... Ты помнишь Эдуарда Райфа из вашего села?
- Конечно дядя! Как я могу не помнить? Он у нас бригадиром был на Урале, после крымского немца - подлеца. Добрый дядя Эдуард человек. Старался, чтобы нам полегче было... А почему вы о нем спрашиваете?  Вы что, встречали его после войны?
- Почти каждый день его вижу. Он с семьей здесь живет. Сам в магазане работает. Вот он и рассказывал немного о том, как там было. О тебе рассказывал...
- Значит так?! Он здесь? Я помню, сын у него был, как я примерно возрастом. Он вернулся?
- Да, Павел вернулся. Он в Свердловске был. Почти сразу сюда приехал, еще раньше отца. Живут они на другом конце поселка. Семья у Паши. Старший сын, наверное, как твоя Татьяна. Всего четверо пацанов у него. Он на ферме бригадиром работает.
- Да... а..., интересно в жизни бывает. Когда нас выселили, везде за Уралом разбросали. А вот тебе, уже столько земляков в одном поселке собралось!... А бывает, такие сюрпризы жизнь преподносит! Когда сюда ехали, встретил я товарища своего, по лагерю. Мы с ним еще в поезде познакомились, когда везли нас в трудармию. Потом в Алдане в охранниках были. А потом всех немцев увезли куда-то. Тогда Настя меня спасла. Уговорила коменданта не отправлять меня. Ну вот, их увезли и с концами... А в Челябинске встретил я Рудольфа. Он, наверное, один из тех остался. Если бы не сбежал, то и не выжил бы. Не встретил бы я его...
- Чего только в жизни не бывает... А Вилли не повезло... Хотя... Бог дал ему возможность вернуться, а оно видишь, как сложилось... А у тебя какие планы? Что думаешь делать?- спросил дядя после некоторого раздумья.
- А какие планы? Планы простые. На работу надо устраиваться. И Насте надо работу найти. Детей в школу определить нужно. Надо на новом месте жизнь своей семьи налаживать. Кто у вас тут главный? Куда надо обратиться?
- Поселком командует управляющий. Он, из наших, из немцев. Эйхман его фамилия. Я уже говорил ему, что вы жить сюда приедете. Завтра сходим к нему. Работа вам будет. Много сейчас дел в поселке. И жилье, я думаю, у вас скоро будет. Все будет хорошо Ойген.
Я спросил:
- Дядя, Эльза писала, что здесь живут мои сестры, по отцу...
Дядя перебил меня:
- Да, тут они, неподалеку. На центральной усадьбе совхоза живут, в Ново - Петровке... Что тебе сказать? Видел их несколько раз. Обе замужем. У Марии муж тоже в трудармии был. Трое детей у них. Мария фуражиром работает. Фрида на ферме, телятницей. Муж у нее русский. У них тоже трое детишек. Вот все, что я могу сказать... Знаешь Ойген, они не очень со мной разговаривать хотели. Как встретимся случайно, так только " здравствуйте" и скажут. Это Марты воспитание. Она отца твоего ревновала к Эмме. Это я еще оттуда помню, из Поволжья... Хотя я, вроде не причем... Ну ладно сынок, поздно уже. Пойдем на покой. В доме тихо стало, наверное, все давно улеглись. Завтра много дел у нас.
Глава седьмая
Новая жизнь
      На следующий день нам не пришлось идти в контору. Управляющий сам пришел в дом дяди Феликса. Когда дядя пришел с работы на обед, мы с Настей были уже готовы идти. Пока дядя кушал, Настя еще раз перепроверяла документы, которые мы хотели взять с собой, а я сидел на табуретке и играл с Толиком, примостившимся у меня на коленях. В комнату с криком: "Там дяденька на бричке приехал! Лошадь у него серая!",- вбежал Витя. Следом вошел дядя Феликс и улыбаясь сказал:
- Вот пострел, обогнал старика. Пойдемте, там управляющий приехал. В дом не хочет заходить. Сказал, что на улице поговорим.
Дядя и мы с Настей вышли во двор. Возле крыльца стояли и
разговаривали тетя Эрна и худощавый  мужчина, чуть постарше меня. Он говорил тете:
- Как живется на пенсии Эрна Вильямовна? Не скучаете за телятами?
- Да ничего, живем потихоньку, Адам Фридрихович...
- Как вы ушли в прошлом году, так разлад в телятнике начался. Падеж вырос, да и девчата никак не помирятся. То кто-то у кого-то обрат сворует и отдаст своей группе, то дробленку... Новая заведующая телятником совсем молоденькая и неопытная. Никак порядок не наведет... А вот и гости ваши! С прибытием вас!- улыбаясь сказал управляющий, пожимая руку, сначала дяде, а потом мне.
Дядя в это время представлял нас:
- Вот племянник с семьей прибыл. На Севере они жили, а теперь здесь хотят. Племянника Ойгеном зовут, а жену его - Настя. Миллер ихняя фамилия... Детишек у них пятеро.
- Хорошим людям всегда рады. Работы у нас много. Поселок аккуратный, да и расположен удобно. Рядом шоссе проходит из Кустаная в Джетыгару, а недалеко большая железнодорожная станция,- сказал управляющий, а потом спросил,- А вы на каких работах работали? Что делать умеете?
Я ответил:
- Работали в разных местах. Я в шахте работал и на золотомоечной фабрике. На лесопилке тоже работал. Жена много лет на компрессорной станции была.
- Вот ты-то мне и нужен!- воскликнул управляющий.- Недавно на отделение пилораму завезли. Сами понимаете, при таком строительстве без нее никуда. Каждый раз на центральной усадьбе пиломатериал клянчить, тоже надоело. Ну вот, завезти-то завезли и установили, а толком не работает. Все сбои какие-то. Постоянные рабочие к ней еще не набраны. Вот ты и будешь первым. Посмотри, что там не отрегулировано и людей заодно подбери, три-четыре человека, сколько нужно. А Анастасия... Как вас по отцу величать?
- Отца моего Филиппом звали,- ответила Настя.
- Ну вот, Анастасия Филипповна в столовой будет работать. Тетка Дарья там не справляется. Особенно с отчетами у нее не получается. Малограмотная она...- Адам Фридрихович на мгновение замолчал, видимо что-то соображая, а потом продолжал,- Домик у Феликса Яковлевича небольшой, тесно вам будет. Ну, ничего, месяца три-четыре потеснитесь. К зиме несколько домов завершим, в один из них и переселитесь. Сегодня что за день у нас?
- Пятница сегодня,- подсказала тетка Эрна.
- С дальней дороги отдыхайте пока, а с понедельника приступайте к работе. Сегодня еще можете в школу сходить, к Петру Тимофеевичу. Это директор наш. Детишек определите. Ну, вот так. Мне идти нужно.  Да, в понедельник заявление занесите в контору и документы. Я в Ново -Петровку поеду с утра и заберу все с собой. Директору заявление представлю, пусть подпишет, а потом все в отдел кадров сдам. Ну, всего вам хорошего.
Он пожал нам с дядей руки и вышел за калитку.
Дядя, глядя ему вслед, тихо произнес:
- Повезло нам, что управляющий из наших...  Редкость это сегодня. Да и вообще, хороший он человек.
      Вечером, во время ужина, Настя рассказывала, как она ходила в школу устраивать детей.
- ... Нашла я школу, подхожу к ней и радуюсь. Здание небольшое, но аккуратное. Не то, что у нас в Лебедкино. Помнишь Женя, где Таня училась? Тут территория вокруг ухоженная. На крыше трое рабочих старые листы шифера меняют. Внутри тоже, покрашено, чистенько. Смотрю дядька, в годах уже, идет по коридору. Я спросила его, где можно директора найти, а он говорит, чтобы я прошла в учительскую, а директор сейчас будет. Я вошла, а там никого... Села на стул и газету, что на столе лежала, стала смотреть. Минут через пять зашел тот же дядька и спрашивает: " Что вы хотели?" А я уставилась на него и думаю: "Я же говорила ему, что директор мне нужен",- а вслух говорю,- Мне бы директора школы повидать. А он улыбнулся и отвечает: " Я директор этого заведения. Петр Тимофеевич меня зовут". Я растерялась и не знаю, что сказать, а потом сказала, как меня зовут и зачем я пришла. Вот так мы познакомились.
- Ну а детей ты устроила?- спросил я.
- Женя, я все расскажу по порядку... Петр Тимофеевич расспросил, где мы жили, а потом документы детей посмотрел. После этого он принес тетрадные листочки, чернильницу и ручку, чтобы я заявление написала, а сам вышел. Я пишу и вдруг, заходит какая-то женщина, вся в известке перепачканная, а на голове платок, сзади завязанный, и как закричит: " Кого я вижу! Ты Настя уже сюда успела!" Я аж перепугалась сначала. Думаю про себя: "Откуда она меня знает?" А она увидела мое смущение и говорит: " Что, не признала попутчицу свою? Пару дней назад вместе со станции ехали". Тут я узнала ее. Тася это была, с которой мы в Тобольской познакомились. Помнишь Женя?
- Да помню эту чекнутую... Все покоя не давала своими вопросами,- ответил я.
- Ну вот. Таисия сказала, что после отпуска вышла на работу. На ремонте школы сейчас трудится. В гости приглашала...
- Зачем она вам нужна, грязнуля эта?- вставила тетка.
- Ну, Эрна..., люди разные бывают,- с упреком сказал дядя.
- Разные то разные, а детей своих при любых условиях надо нормально содержать!- не унималась тетя. - Муж ее хорошо трактористом получает, а она деньги не считает, без конца одежду покупает, а словно в пустоту... Ее девчонка все равно неухоженная ходит, грязная всегда... Да и мужик, как будто вдовец, весь в дырках. Хоть бы заплаток наставила. Будто не знает, что о бабе по мужу судят.
Все замолчали, чувствуя неловкость от теткиной грубой прямоты. Тишину нарушали только голоса детей играющих во дворе, слышные в
открытое окно. Дядя встал из-за стола и предложил:
- Пойдемте во двор. Посидим на свежем воздухе. Днем так жарко было, хоть вечером отдохнем от зноя.
- Вы идите, а я посуду немного приберу,- сказала Настя.
- Я тоже останусь,- сказала Эльза.
      Дядя и я вышли во двор, а тетя тоже осталась на кухне. Возле дома было шумно от беготни мальчишек.
- Дом словно ожил,- сказал дядя, грустно улыбнувшись, и пошел к сарайчику.
Я подошел к Тане, которая читала книгу сидя на лавке и сказал:- Дочка где-то книжку нашла. Интересная книжка?
- Это тетя Эльза дала. Книга про немецких художников. Много рисунков здесь. Тетя сказала, что эту книгу ей в области какой-то артист подарил, когда она поступать учиться ездила. Не приняли ее учиться...
- Да, знаю я...
- А почему так, папа? Почему с немцами так поступают? На Севере с тобой так плохо поступали. Мама рассказывала. Меня сколько раз обзывали фашистской, в школе. Тете учиться не дали...
- Не знаю дочка... Наверное, страной руководят не совсем умные люди... И еще, во время войны озлобились люди на немцев, хоть мы и не те немцы...
Подошел дядя и, садясь рядом с Таней, спросил:
- О чем беседуют два поколения Миллеров?
- О жизни говорим, дядя... Вот про книжку спросил у дочки...
- Это непростая книжка. Эльза рассказывала, как в Кустанае ее один случайный знакомый подарил, на память. Тогда ее не приняли в техникум... За прошедшее время она бы уже выучилась...
- Вот и мы с Таней о том же... Все время, о чем не начнем говорить, а разговор все к одному возвращается...
- Добрый вечер!- прозвучало со стороны калитки, возле которой стоял пожилой человек. Уже смеркаться стало, но я его сразу узнал.- Здравствуйте Эдуард Фридрихович!- с радостью сказал я и пошел ему навстречу.
- Ты Ойген таким и остался, хотя уже много лет прошло,- улыбаясь, сказал Райф.
Мы обнялись, а Райф продолжал говорить, похлопывая меня по спине,- Еще позавчера узнал, что ты к Феликсу приехал, а все не было времени зайти. Да... а..., столько годов минуло, а тебя все носила судьба по земле нашей. Мой Паша еще в сорок девятом вернулся из Свердловска...
Эдуард Фридрихович смотрел на меня и улыбался совсем так, как в лагере. Потом он воскликнул:
- Ну, вылитый Готлиб Миллер! Да Феликс? Такой же сухой и темноволосый.
- Да, Ойген сильно на деда похож,- подтвердил дядя.
- Ну, что думаешь делать дальше?
- Здесь хочу жить. Работать буду. Уже с управляющим разговаривал. На пилораму меня посылает.
- А семья у тебя, какая?- спросил дядя Эдуард.
- Вот моя старшая дочка, Таня. Те пацаны, что возле сарая возятся, тоже мои. Жена в доме, с сестрой и тетей. Она русская.
- Понятно, большая семья. У нашего Паши тоже четверо пацанов... Очень рад был повидать тебя... Знаешь, когда я встречаю кого-нибудь из лагеря, то всегда думаю  "Вот еще один счастливый, который оттуда вырвался". Ладно Ойген. Повидал тебя. Еще не раз увидимся. Он попрощался и ушел.
* * *
      Уже больше месяца я работаю на пилораме. Оборудование отрегулировано, и работа идет споро. Работы хватает. В поселке строится больше десятка двухквартирных домов, новая контора и четыре базы. Бревна поступают со станции почти каждую неделю. Возле нашего цеха уже скопился приличный запас кругляка. Со мной работают еще три человека. Муса Алибаев - сноровистый казах, мой ровесник и два украинца: Марко и Петро. Это крепкие и сообразительные ребята, чуть моложе меня. Сейчас обеденный перерыв. Чтобы не терять времени, мы не ходим кушать домой, а приносим с собой. Сегодня мы расположились в плотницкой, которая расположена бок о бок с пилорамой. Здесь прохладно, приятно пахнет стружкой и древесной смолой. Плотник, дядя Кузьма, сидит тут же и жует пирожок, принесенный из дому. Он говорит:
- Вот мне жинка досталась! Почти тридцать годов с ней живу, и надивиться не могу! Все она может, все у нее в руках горит, хоть у печки, хоть в огороде. На гулянках она тоже первая в круг выходит. Да и я вроде не тюфтя. А вот в кого наш младший парень удался? Вы
можете мне пояснить, мужики? Девка - девкой! Уже третий десяток разменял, а все за мамкину юбку держится! На той неделе, в субботу, сели ужинать и я, как положено, бутылочку " Московской" на стол поставил, для аппетита значит. Наливаю две рюмки, а Сашка свою отодвигает и говорит: " Не буду я батя".  " Почему?"- спрашиваю я. Он отвечает: "Не нравится мне это". Ну как это понять, мужики? Почему не выпить по сто граммов, после трудовой недели?
- Ты батько мабуть думаешь, шо мужик тильки тоди мужик, як горилку пье?- спрашивает Петро, а потом рассказывает,- В нас у сэли був одын такый. Кажный дэнь горилку пыв. Колы нимци прыйшлы вин, спьяну, бумагу подпысав, що робыты на нимцив будэ. Колы проспався, одумався и у лис хотив уйты, к партызанам. Та пока собырався его уже в полицаи забралы... Як идуть в якэ сэло на облаву, а ще хуже нимци расстрылять кого прыкажуть, вин горилкы напьеця и робе свое чернэ дило. Вот тоби и горилка... Потом його  лесни люды убылы, колы вин пьяный спав.
- А ты что же, совсем в рот не берешь?- спрашивает дядька Кузьма.
- Не, Петька горелка не пила, она русский водка больше любила,- улыбаясь, говорит Муса.
Все смеются, а смущенный Петро раскраснелся, сопит и не сообразит, что ответить.
      Я слушаю разговор и смотрю в открытую дверь плотницкой. Проехал колесный трактор. Пропылил грузовик. Двое пацанов, с прутиками в руках, гонят теленка. К плотницкой подъехала бричка и остановилась. Видно только лошадь, но я знаю, что приехал Адам Фридрихович.
- Мужики, управляющий приехал,- говорю я.
- У нас обед, имеем право,- отвечает дядя Кузьма.
Управляющий заходит в плотницкую и приветствует всех:
- Здорово мужики! Обедаете? Тоже дело! - Потом он продолжает,- Я вот чего зашел. У бригады, что дома под квартиры строит, острая нехватка пиломатериала и на строительстве баз - тоже.  Нам бы еще одну пилораму... Да кто ж нам позволит?.. В общем, нужно поработать в это и следующее воскресенья. Оплата, естественно, будет по выходному тарифу. Ну, вы как, мужики?
- Поработаем, раз нужно,- отвечаю я за всех.
- Ну и договорились! Я еще что-то хотел... Да, Кузьма Ильич, как у тебя с оконными переплетами? Сколько готовых в наличии?
Дядя Кузьма подходит к стопке оконных рам, лежащих в углу, медленно пересчитывает их и говорит:
- В наличии четырнадцать штук, на большие окна и семнадцать - на маленькие. Еще, на позапрошлой неделе, в склад отправил по одиннадцать штук, тех и этих.
Управляющий подумал, что-то подсчитывая в уме, и говорит:
- Мало Кузьма Ильич! Надо больше тридцати больших и еще больше - маленьких. Может тебе одного Василия мало? Кстати, где он?
- Обедать пошел.
- А ты, что же?
Плотник отвечает:
- А я тут, с мужиками. Васька молодой. Сбегает на обед: одна нога здесь, а другая там. Да еще молодую жену приласкать успеет. ( Все улыбаются) А я, пока на тот конец поселка схожу, да пока вернусь - рабочий день закончится...
- Та ще, нэ дай биг, жинка завлэчэ...,- вставляет Петро.
Все засмеялись и над простой мужской шуткой, и, в очередной раз услышав странный  украинско-русский говор Петро. Адам Фридрихович, став серьезным и немного подумав, предлагает:
- Может тебе еще одного помощника прислать? Федька Пронькин сейчас без дела, после сенокоса.
- Федьку?! Не... е..., такой помощник мне не нужен!- возмущенно говорит Кузьма Ильич.- Видали мужики, кого сватает ко мне управляющий?
- Вин ще пальци на циркулярци оставэ,- говорит Марко.
- Вот, вот... Во время сенокоса его угораздило со скирды шандарахнуться, что чуть вилы в бок не загнал, а тут еще на циркулярку влезет и распустит себя на рейки. А мне отвечай?  Не... е..., такой работник мне не нужен! Буду месяц учить, за какой конец стамеску или
киянку в руках держать, а потом еще месяц объяснять, что такое шпунт ... (10) Не зря люди говорят, что руки у него не оттуда растут... Мы лучше с Васьком расстараемся,-  продолжает возмущаться плотник.
- Ну, смотри, тебе виднее. Другого никого пока предложить не могу. Все при деле... Так вы с Василием поднажмите. Осенью людей заселять надо.- Управляющий посмотрел на меня и добавил,- Вон, Женина семья ждет, не дождется. Тесно им в домишке у Феликса Бауэра... Ну ладно,- он посмотрел на часы,- Что-то мы заговорились, а обед уже закончился.
Управляющий вышел, сел на бричку и уехал. Муса, вставая со штабеля досок, лежащих вдоль стены, сказал:
- Хорошая Адама человек, простая совсем.
 * * *
      После работы я не пошел домой, а направился в противоположный конец поселка, ближе к реке. Мысль проведать мать Феди Келлера, давно не давала мне покоя. От нее, словно от застаревшей раны, ныло сердце, и не было душевного спокойствия. Я чувствовал себя виноватым, что так затянул с этим делом. Ведь Федя был моим другом и погиб на моих глазах.
      Расспросив двух или трех встречных прохожих, я нашел нужный дом. Это был маленький домик, отделенный от пыльной улочки ветхим штакетником. Калитки не было. О существовании ее в прошлом говорил ржавый навес, болтающийся на гвозде, вбитом в покосившийся столбик и поскрипывающий от порывов ветра. Пройдя вглубь двора, я обратил внимание на отчаянную бедность хозяев, прикрытую, насколько это возможно, чистотой и порядком. Я стоял перед крылечком из двух
ступенек, одна из которых зияла дырой провалившейся доски и не знал,
что делать дальше. Не знал, как буду рассказывать матери товарища о том, как его не стало, хотя давно готовился, подбирал слова...
      Не знаю, сколько бы я еще так простоял, если бы не послышались быстрые шаги и в дворик не вошел кто-то. Я обернулся и увидел девушку с длинной косой, цвета спелой пшеницы, лежавшей на груди, которая вздымалась после быстрой ходьбы. На ней было простенькое старенькое платьице в белый горошек, а босые ноги утопали в спорыше. В руке она держала сетку, в которой лежала буханка хлеба.
- Вы к кому?- спросила она.
- А семья Келлер здесь проживает?
- Да, мы тут живем. А вы кто?
Я сказал:
- Вы, наверное,  Марта?
Девушка подтвердила:
- Да, я Марта Келлер.
- Меня вы не можете помнить. Когда нас забирали в трудармию, вам года четыре было. А я вас хорошо помню. Вы были такой непоседливой рыженькой девочкой... А сейчас я вас и не узнал бы...
Девушка не дала договорить:
- Вы, наверное, Миллер?! Ойген Миллер?! Вы вернулись оттуда?! А Федя где?!
- Феди нет Марта... Уже много-много лет, как его нет... Он погиб в первые месяцы, в каменоломне... Я видел как он погиб.
Девушка смотрела на меня глазами полными ужаса. Рука ее разжалась, и сумка с хлебом упала на траву. Она разрыдалась и бросилась в дом.
Я стоял и не знал, как поступить. Ведь я хотел повидать Марию Вильгельмовну - маму Феди. Через несколько минут Марта вышла на крылечко. Лицо ее было заплаканным. Она сказала:
- Вы заходите Ойген в дом. Мамы сейчас нет, вы должны мне рассказать о брате.
Пригнув голову, я вошел через низкую дверь в темные сени и прошел вслед за девушкой в небольшую комнатку с одним окошком. Марта усадила меня на скрипучую табуретку, а сама куда-то вышла. Я стал рассматривать помещение. Стены хоть и были оштукатурены и побелены, но во многих местах глина дала трещины, тонкая паутина которых терялась в темных углах. Беднота бросалась в глаза отовсюду: от овального столика с отслаивающейся синей краской; от стертых и
выцветших домотканых дорожек; от лампочки без абажура, свисающей с потолка. Только один предмет в этой комнате как-то не гармонировал с окружающей обстановкой. Это была добротная металлическая кровать с никелированными шарами по углам спинок. Она была аккуратно заправлена, накрыта голубым покрывалом, а сверху лежала подушка с вышивкой изображавшей оленя. Я встал с табуретки, которая жалобно заскрипела, и подошел к грубой деревянной полочке, на которой стояло несколько книг. Рядом с ней висела фотография в овальной рамке. На ней я узнал Федю, которому здесь было лет тринадцать. Он стоял рядом с родителями и счастливо улыбался. В сердце у меня что-то кольнуло, по телу разлилась острая боль, а глаза повлажнели. Я смотрел и смотрел на фото, а мысли, независимо от моего желания, подсчитывали: " Он был моим ровесником. Разве мог он знать, когда
фотографировался, что жить ему осталось лет пять-шесть? А кто мог знать? Я разве надеялся в лагере, что до сорока доживу? Никто никогда не может знать свою судьбу..."
Вошла сестра Феди и застав меня за рассматриванием фотографии, сказала:
- Это единственная фотография. Феде здесь еще нет четырнадцати. Меня тогда еще не было. Я через год родилась...
Она поставила на столик две кружки, пол литровую баночку с вареньем, заварочный чайник и снова вышла, но вскоре вернулась с жестяным чайником и ложечками. Я запротестовал:
- Вы Марта не беспокойтесь, лишнее это...
Она ответила:
- Какое беспокойство? И прошу вас, не говорите мне " вы". Называйте просто Мартой.
Она сделала чай и подав мне кружку, сказала:
- Расскажите о брате. Расскажите о нем побольше, ведь я его плохо помню.
- А что я могу рассказать? В поселке под Джетыгарой, где наши семьи поселили, мы с ним мало встречались. Семья Шрайнеров и наша семья жили вместе на постое, а вы - на другом конце поселка...
- А сын Шрайнеров вернулся?- перебила она меня.
- Нет, Яша тоже там остался. От эпидемии он умер... Ты Марта извини, но что я могу рассказать? Мы только и сдружились, когда нас на Урал везли. Там нас сразу в лагерь определили. Мы, из одного поселка, держались вместе. У нас еще были товарищи, с которыми мы в поезде познакомились: Эрих и Рудольф. Нас сразу работать направили в каменоломню. Все вручную делали. Трудно было. Да еще не кормили почти... А Федя... Он как-то нелепо погиб... Месяца через два, как мы на Урал прибыли. Кусок скалы сорвался и раздавил на дне карьера несколько человек. Вот так он погиб... Где его похоронили - не знаю. Я только видел, как он лежал там, внизу... Охранники нас дальше работать заставили и я больше ничего не видел...
Марта сидела по другую сторону столика, зажав между ладоней кружку, упёршись глазами в пространство. Я не знал о чем говорить дальше.
Затянувшаяся пауза угнетала меня. Наконец ее взгляд стал осмысленным. Она перевела его на меня и произнесла:
- А мы с мамой до конца надеялись на чудо. Думали задерживают его где-то...
- Нет Марта, его нет...
- Почему нет?! Вот вы, только вернулись! Сколько лет войны нет?! А вы только вернулись!
- Я сам видел, как все случилось...
- Да, вы говорили... Но может он просто покалеченный был?! Вы же не видели, как их..., как их убирали с того места?!
Я не знал что сказать, как утешить бедную девушку. Она снова заплакала. Посидев еще минуты две, или, три я встал, подошел к ней и провел рукой по ее плечу, а потом пошел к выходу.
      Сойдя с крылечка я остановился и подумав несколько секунд вернулся в дом. Девушка все так же сидела за столом. Увидев меня, она встала с табуретки и устремила на меня взгляд полный надежды...
- Я..., я вернулся, чтобы спросить... А мама твоя где? Мы столько просидели, а ее еще нет...
Надежда потухла в глазах девушки. Она печально произнесла:
- Я думала вы о Феде, еще, что-то скажете...  В больнице мама. На станции в больнице...
- А что случилось?
- Недели две назад ей плохо стало. В животе все болело и болело. Она и поехала. А ее сразу положили. Когда я на прошлый выходной ездила дежурная медсестра сказала, что с кишечником у нее что-то. Жаловалась, что плохо ест мама... Вы бы съездили к ней, а? Рассказали бы про Федю... Тут ведь недалеко...
Я ответил:
- Не могу я поехать. Управляющий просил  в выходные поработать... Ну ладно, пойду я. Когда мать вернется, я приду еще. Сказав это, я ушел. Выйдя за калитку, я остановился, посмотрел на дом и двинулся к семье, радуясь, что закончен такой тяжелый визит.
* * *
       Мария Вильгельмовна умерла через неделю, после моего посещения их дома. Не знаю, успела ли рассказать Марта матери о том, что услышала от меня. Похоронили ее на том же кладбище, где лежит моя мама. Потом ее дочь Марта уехала, и я не знаю куда.
Глава восьмая
Свадьба
      Той осенью мы справляли сразу два новоселья и свадьбу. Моя семья, от дяди Феликса, перешла в только что построенный совхозный дом. Эльзе с Алексеем тоже дали квартиру в новом доме, на двух хозяев. Так что у нас получилось заодно - два новоселья и свадьба. Места в нашем доме было больше, поэтому решили праздновать у нас. Отмечать наметили на ноябрьские праздники, когда выпадало два выходных.
      За два дня до срока, мы с Алексеем, дядя Феликс и мои старшие сыновья, Валера и Вова, устраивали место для торжества. Мебели не было и, сначала, мы были в растерянности, не зная, что делать. Выручила смекалка будущего зятя. Алексей предложил спросить у управляющего строительные козлы, те, что пониже и покрыть их деревянными щитами. Адам Фридрихович  разрешил, и теперь все это было свалено во дворе. Мы носили деревянные части в дом и подгоняли друг к другу, насколько это было возможно. Тут же, во дворе и в доме, работали наши женщины. Эльза, каждый раз, когда проходила мимо Алексея, бросала быстрый взгляд, а потом опускала глаза и краснела, а ее избранник "тайком" смотрел ей вслед. Я, наблюдая эти проявления любви, радовался за молодых и невольно сравнивал их поведение с моим и Настиным, когда мы были значительно моложе.
      После того как мы с дядей отнесли очередной деревянный щит
и закрепили его на козлах, я прошел в дальнюю комнату, распахнул окно и достал папиросы. Закурив, я стал смотреть в окно на редкие тучи, ползущие над поселком. Подошел дядя и произнес:
- Всю неделю стояли погожие дни. Как бы, к завтращнему, округу тучами не обложило...  Хоть бы дождя не было.
- Ничего, мы под крышей,- ответил я.
Через некоторое время дядя сказал:
- Как я рад за вас. За Эльзу рад и за тебя... Заметил, как они смотрят друг на друга, когда думают, что никто не видит? Сразу видно, любят друг друга... Дай им бог, чтобы счастливы они были! Столько лет Алексей ходил за Эльзой, а она никак решиться не могла...
Наш разговор прервала тетя. Она, остановившись в проеме двери, как всегда резко и прямолинейно сказала:
- Вот они где баклуши бьют! Женщины работают, детишки с Алексеем доски носят, а они отдыхают тут! Ну-ка, пошли лавки устраивать!
Тетя вышла, а дядя, взглянув на меня, улыбнулся и сказал:
- Пошли Ойген, Эрна зря приходить не будет.
      Мы провозились до восьми вечера. К этому времени были установлены импровизированные столы и лавки так, что получился один длинный стол, протянувшийся через двери из одной комнаты в другую. Стол был накрыт кусками разноцветной клеенки, а доски лавок, лежащие на табуретках, домоткаными дорожками, которые извлекла из своих запасников тетя.  На следующий день дядя и я забили и освежевали годовалого бычка, мясо которого женщины, тут же пустили в переработку.
      Приблизился день свадьбы, который остался в моей памяти на всю жизнь. Потом было много свадеб, на которых мне привелось быть
в качестве гостя или хозяина, когда женились или выходили замуж мои дети. Но свадьба моей сестры была первым в моей жизни светлым торжеством, не омраченным висевшим над немцами, долгие годы, ожиданием худшего.
      Официальное заключение брака было оформлено еще за два дня до собственно свадьбы, в Ново - Петровском сельсовете, а теперь предстояла самая радостная часть торжества. Разделить нашу радость, кроме друзей и знакомых из поселка, решили и далекие друзья. На утреннем автобусе, из Кустаная, приехал Петр Пантелеймонович, которого Эльза очень уважала и ценила дружбу с ним и его матерью. А накануне вечером произошло не менее волнующее событие. Когда мы сидели у дяди во дворе, уставшие от хлопот и прикидывали все ли готово к завтрашнему дню, за калиткой остановилась бричка.
- Наверное, Адам Фридрихович приехал. Что еще случилось?- сказал дядя озабоченно.
Он встал с лавки и пошел навстречу гостю, который уже открыл калитку, чтобы войти. Тут я узнал этого человека и Эльза, естественно, узнала. Она побежала ему навстречу со словами:
- Дядя Каирбек! Как мы рады, что вы приехали!
Старого казаха сопровождал мужчина, по-видимому, сын, о котором мы
слышали от старика, но видели впервые. Он поддерживал совсем старого отца под локоть. Эльза и Каирбек обнялись и стояли, с минуту, ничего не говоря. Потом старик, сопровождаемый сыном и Эльзой, прошел к лавке и, кряхтя сел. Когда старик отдышался, и прошло волнение, он обвел  взглядом находящихся здесь людей и спросил:
- А где твоя брат? Ойгена где?
- Да вот же он!- воскликнула Эльза и, взяв меня под локоть, потащила к гостю, тихо говоря,- Идем к дяде Каирбеку ближе, он уже видит плохо.
Мы сделали несколько шагов, а старик, встав с лавки, двинулся навстречу. Когда мы сблизились, он взял меня за руки, легонько
повернул лицом к садящемуся солнцу и рассматривал, прищурив влажные глаза.
- Да, это Ойгена,- наконец произнес он.- Все такой же черный голова и глаз, как у казах - коричневый. Только мал-мал старый стал...
Потом мы обнялись.
      Этим вечером мы засиделись до темна. Тетя Эрна несколько раз звала ужинать, но никому не хотелось прерывать разговор и заходить в дом. Внимание всех захватил Петр Пантелеймонович. Все о чем он рассказывал было интересно простым сельским труженикам, не избалованным встречами с людьми искусства. На вопрос Эльзы, чем он сейчас занимается, актер отвечал, обращаясь ко всем:
- Видите ли, уважаемые сограждане, то над чем я работаю
сейчас, несколько необычно для современного провинциального театра.  Да и для столичных театров, это еще не стало устоявшейся традицией. Да-с... Мы ведь как привыкли: русское, татарское или узбекское - это наше, а значит лучшее! Итальянское, немецкое и, не дай бог, американское - чужое, а значит худшее! Я не говорю о пьесах англичанина Шекспира, он, пожалуй, исключение...  Еще авторов из братских социалистических стран ставят, Брехта  например (11). Так вот, я считаю, что и в так называемых капстранах есть стоящие авторы. Ведь ценность произведения, чем меряется?...
Петр Пантелеймонович обвел взглядом слушателей. Все с интересом слушали его. Только чуть в сторонке сидели старик Каирбек с дядей Феликсом и тихо говорили о чем-то. Актер продолжал:
- ... Чем меряется ценность пьесы?- и сам ответил,- Конечно, не принадлежностью к той или иной нации и уж точно, не вкусами и предпочтениями начальников. Высокая проба любого великого произведения отмечена глубиной психологизма персонажей и непреходящей ценностью поставленных вечных вопросов: противостояния любви и ненависти, добра и зла. Я ясно изъясняюсь сограждане? Так вот, сейчас я "пробиваю" драму Ибсена   "Гедда Габлер" (12). Директор театра, как будто, не против обновить репертуар, внести, так сказать, свежую струю, но побаивается, что сверху по шапке
дадут. ( Среди слушателей прокатился легкий смешок). Вот и повис вопрос в воздухе. Мы с актрисами и актерами уже давно репетируем на дому. Почти все мизансцены  отработали, а руководство колеблется. А я так считаю: искусство интернационально и границ не имеет! Нельзя только в собственном соку вариться! Так и театру недолго захиреть...
Петра Пантелеймоновича, своим восклицанием, прервал старый казах:
- Ой, бай! Мой совсем старая! Совсем мой забыла!- он повернулся к актеру и продолжал,- Извиняй дорогой! Мой совсем забыла!- потом он обратился к Ермеку,- А ты старый ата ничего не сказала! Барашка в телега лежит давно!...
Сын, уже в годах, словно юноша, побежал к бричке. Через некоторое время он занес во двор и положил возле отца упитанного барана, со связанными ногами.
- Вот, подарка вам,- сказал Каирбек, смотря то на Эльзу, то на меня.- Хороший плов на свадьба будет.
Все были растроганы этой сценой.
* * *
      Свадьба удалась. Не было, как это часто бывает, пьяных трений 
и потасовок. Доброжелательные гости, многие из которых были нам очень дороги, веселились от души. Веселье было прервано только на время ухода за домашним скотом. Потом гости вернулись и праздник продолжался.
      В комнате, где не было столов, мой напарник Петро споро играл на гармонике, чередуя украинский гопак, цыганочку и русские переплясы. Женщины и мужчины лихо отбивали каблуками дробь на неокрашенном полу. Особенно усердствовала Таисия. Эльза и Алексей, словно застывшие, сидели у торца длинного стола, смущенные и счастливые. На сестре было новое ситцевое платье покрытое мелким рисунком из зеленых листочков, с волнистым воротничком и фонариками на рукавах. Алексей был одет в ношенный, но опрятный пиджак темно-коричневого, почти черного цвета. Рядом с молодыми сидела мать жениха, пожилая вдова и дядя Феликс. Они о чем-то беседовали, не обращая внимания на стоящий в помещении шум. За другим концом стола сидели: Каирбек, его сын Ермек, дядя Кузьма и Петр Пантелеймонович. Остальные гости плясали под аккорды Петро.  Актер что-то рассказывал, жестикулируя руками, а остальные внимательно слушали рассказчика. В один из моментов Петр Пантелеймонович встал, налил в рюмки вина, собеседникам и себе, прошел к молодым и, в который раз, произнес тост:
- Эльза и Алеша! Мы уверены...,- он посмотрел в сторону своих собеседников, которые держали в руках рюмки,- ... Мы уверены, что вы сохраните свое возвышенное чувство - любовь, до дней последних, подобно Евредике и Орфею! (13)  Их не сумело разлучить даже мрачное подземное царство Аида! (14)  Не при каких трудностях не предайте друг друга! Мы знаем, что вы никогда не покинете друг друга! Счастья вам!
Он выпил вино, поклонился молодым, подошел и поцеловал Эльзу в
щеку, а затем возвратился к своим  друзьям.
      Я наблюдал эту трогательную сцену из соседней комнаты. Дождавшись ее окончания, я подошел к столу, чтобы посмотреть, все ли на нем есть. Закусок было в избытке, а бутылки из-под спиртного, почти все были пустыми. Я пошел к кухне, рядом с которой была небольшая кладовая. В ней стояли ящики с горячительными напитками. Проходя мимо двери на кухню, я увидел там тетю Эрну и Настю. Жена мыла посуду, а тетя сидела, сгорбившись на табуретке, боком к двери. Локти
ее рук лежали на коленях, а запястья устало свисали. С них капала на
пол вода. Видимо она только что присела передохнуть. Я подошел к дверному косяку, оперся на него и стал смотреть на таких дорогих мне людей.
- Тетя, вы бы пошли домой, в тишину. Передохнули бы часок,- сказала Настя.
- Ничего дочка. Вот посижу немного... Все-таки это у нас с  Феликсом первая и последняя свадьба. Ойген давно уже женатый. Эльза теперь замужняя... А у своих детей не удалось свадеб сыграть. Климентина, которую мы назвали в честь бабушки, умерла. Было это еще в тридцать втором, во время голода... Вилли недавно покинул нас...
- Посторонись!- весело крикнула Нина, несшая на кухню гору грязных тарелок, собранных со столов.
Я дал подруге Эльзы пройти, а сам пошел к кладовой. Возле ее дверей, у стены, стоял дядя Кузьма в окружении молодежи. Здесь были: Марко, Василий и муж Нины Григорий, который работал трактористом. Они о чем-то спорили.
- Что за шум, а драки нет?!- шутя, спросил я.
 Кузьма Ильич запальчиво ответил:
- Да вот Готлибыч, яйца курицу учат! Я говорю, что не надо было на Кубу свой нос совать, ракеты там устанавливать, а Васек обратное толдычет. Говорит, мол, хорошо мы американцам по носу щелкнули. И Григорий его поддерживает! Чего мы забыли за океаном? Своих забот разве мало?
Григорий перебил плотника:
- Ты дядя мыслишь узко! Ты умом рассуди! Америкашки свои ракеты по всей Европе понатыкали, у нас под боком. К туркам уже добрались, а сами за океаном прячутся! Правильно сделал Никита Сергеевич, что возле ихнего порога ракеты поставил. Будут знать наших!
- Зеленый ты еще, как капуста!- начал злиться дядя Кузьма,- А если бы не примерились, не договорились Хрущев и этот ихний... Как его?...
- Кеннеди,- вставил Марко.
- Вот- вот, Кеннеди! Если бы на мировую Лысый не пошел, чтобы было?!- Мы бы америкашек этих ракетами закидали! Разорили бы в пух и прах, как немцев недавно!- уже почти кричал хмельной Григорий.
- Ох, и вояка! Шапками бы он закидал, а не ракетами! Ты хоть пороха нюхал! Небось, в армии и подержаться за карабин не дали. Когда немцы приходили, под стол еще ходил! А я навидался...
- Ну, держись! Щас дядька заливать начнет!- бросил подковырку Васек,- На работе с утра до вечера про войну рассказывает. Чувствуешь себя, как на передовой!
Кузьма Ильич, без обиды, продолжал:
- Слушайте пацаны, а то уж больно вы воинственные!... Будто вчера было, помню. В ноябре сорок первого наши отбили Ростов. Батарею, в которой я был при лошадях, перебросили в направлении реки Миус. Не успели мы лошадей выпрячь и установить орудия, как началось... Слева, неизвестно откуда, поперли танки. Пехота в панике бежит, а немцы давят их. Мы копошимся у орудия и тут взрыв. Меня отбросило метров на десять. Хорошо, что упал на свежий бруствер... Тогда даже царапины не получил, а только голова как чугунная стала и в ушах звенит. Смотрю, пушка наша лежит на боку. Я подполз ближе, а там командир батареи, лейтенант Прозоров, лежит и визжит. Станиной его расплющило. Последние минуты доживает... Кругом руки, ноги... Тогда из обслуги я один остался. Сижу возле Прозорова, который уже дух испустил и плачу, а вокруг бой идет... А ты говоришь, разбомбили бы...
Все молчали, осмысливая рассказ дядьки Кузьмы.
- Давайте мужики к столу,- сказал я.- Что-то вы тут задержались, не кушаете и не танцуете.
- А воны на часах тут, коло двэри в кладовку. Бояця шо горилку бэз йих выпьють,- пошутил Марко.
Все засмеялись и двинулись к столу.
      Я отнес спиртное на столы и вышел на улицу покурить. Было темно и холодно. Накрапывал нудный ноябрьский дождик. Я стоял под навесом, что над крыльцом, смотрел на небо обложенное тучами и думал о маме, Эльзе и дедушке. Душа радовалась от мысли, что наконец-то счастье улыбнулось и нашей семье. Только где-то далеко в затаенном уголке сознания, словно заноза, саднила мысль о том, что мама не дожила до этих счастливых дней.
     Открылась дверь и шум веселья, на мгновение, вырвался на простор. Это вышел дядя Каирбек в сопровождении сына. Потом дверь была закрыта, и снова стало тихо. Я спросил:
- Что дядя Каирбек, вышли свежим воздухом подышать?
- Старая моя. Сильно люди кричат там, - ответил казах.
- Сейчас я вам табуретку вынесу, а то устанете стоять.
Я сходил в дом и принес табуретку. Каирбек кряхтя сел на нее и обратился к сыну:
- Иди Ермек на свадьба. Мы с Ойгена тут мал-мал будем. Мы с Ойгена говорить будем.
Ермек ушел, а мы некоторое время молчали. Каждый о чем-то думал.
- Да... а..., много год прошел,- задумчиво произнес старый казах.- Детка у твоя много, мало меньше, чем у моя сын... Моя хорошо. Моя видела внук, а Эмма не видел... Рассказывай сынок, где была и как жила.
- А что рассказывать? По-разному было, когда очень плохо жил, а когда ничего. Вы же знаете, тогда меня в трудармию забрали...
- Да, казах тоже туда брала, только не так много как немец. У мой двоюродный брат сын оттуда не пришла. Совсем молодой Сапар была...
- Ну вот, был я на Урале. В лагере нас держали, за колючей проволокой. Очень плохо там было... Как вспоминаю о лагере, так сразу голод и холод на ум приходят. Много там людей осталось... Потом нас, молодых ребят, в охрану взяли. Сначала на Урале служили, а потом на Севере, в Якутии. Там еще больше лагерей было...
Дядя Каирбек сказал:
- Моя много думала и не понимала, зачем так много лагерь? Что это-лагерь? Кто в лагеря находился? Разве в наша страна так много вор и другой плохой человек? Моя давно думала, что Сталина плохой человека. У него душа был черный и нечистый. Немец из дом выгнала. Калмык, чечен и другой нация выгнала. Зачем выгнала? Зачем казах трогала? Зачем аул поломала и колхоз делала? Мой предка долго-долго в степь жила, скот по всей степь пасла... Моя понимай: Сталина знала, что много плохо делала и боялась, что люди рассердился, могла. Тогда, ой сильно плохо будет! Вот Сталина и думала, что если пол страна в лагерь спрятала, то ей ничего не страшно...
- Вы правильно говорите дядя Каирбек. Разные люди были в лагерях. На Севере я женщин охранял. Среди них тоже разные были. Большинство за ерунду сидели. У меня были знакомые из охранников, которые за мужчинами надсматривали. Они говорили, что много таких, которые вообще никакого преступления не совершали. Они просто говорили правду, что думают, а их - в лагерь. Их "политическими" называли.
- Когда твоя забирали, Эмма говорил моя, что Ойген домой приходит... Вот и дома ты сынок. У твоя все хорошо: женка есть, детка есть и Эльза есть. А много человека и не надо. Радуйся, что Аллах дала, а больше и не надо... У твой сестра хорошо будет. Алешка хороший, я увидела это... И баба твой хороший...
Тут дверь скрипнула и на крыльцо вышли Настя с Эльзой.
- Вот он где!- воскликнула Настя.-  Мы с Эльзой посмотрели в комнатах, а тебя не видно. Там гости опять за столы направились. Надо чтобы и хозяева были.
- Не дали мы вам поговорить спокойно,- произнесла Эльза.
- Да мы уже с дядей Каирбеком много говорили. Пойдемте дядя Каирбек в дом, покушаете еще...
Старый казах с трудом встал с табуретки и сказал:
- Вы ходите, ходите... Я потом заходила. На воздух еще мало буду. Вы только мой сын сюда посылайте.
      Мы вошли в дом и сразу окунулись в шум и веселье. По проходу, навстречу, шел Петро, который весело сказал:
- Во умаялы бисы! Усэ танцюють и танцюють. Вже рукы болять, а воны нияк нэ уймуця!
- Иди Петро к столу, там и отдохнешь, а то скоро народ опять тебя потребует. Сегодня ты у нас, как популярный артист Баталов - нарасхват!- в тон гармонисту пошутила Настя.
Когда все уселись за стол, встал чуть смущенный дядя Кузьма с
рюмкой в руке и тихо сказал:
- Нынче много вам говорили...
Васек, постучал ложкой по рюмке и громко произнес:
- Тише граждане! Оратор заздравницу хочет обнародовать! Ну-ка, выдай дядя Кузьма!
Еще больше смутившийся Кузьма Ильич цыкнул на напарника и,
сбиваясь, продолжал:
- Ну вот..., много значит, вам желали: здоровья, счастья, детишек много... Одного никто не пожелал. Согласия никто не пожелал. Вот у нас с Фросей,- он посмотрел на жену,- если я не принимаю, что она говорит или она, как кобылица - на дыбы…
После этих слов смешок прошелестел вдоль стола.
Жена локтем толкнула мужа в бок и зашипела:
- Ты че плетешь старый?!
- А че?- шепотом оправдывался Кузьма,- Артист вон, тоже, про Орфею говорил. Я чтобы понятней,- потом он продолжал пожелание,- Вот значит и говорю, что нету у нас мира в доме, когда нет согласия. Все черти как идет. Так что без согласия - никуда! Вот и давайте выпьем за согласие, значит!
Кузьма Ильич молодецки опрокинул рюмку, сел, облегченно вздохнул и важно сказал, обращаясь к Ваську:
- Вот так, не только в Кремле выступать умеют! Учись речи произносить, пока я живой! В жизни все надо уметь!
      Гости снова потянулись в соседнюю комнату, куда мелодичными переливами звала гармонь Петра. Ко мне подошла тетя Эрна, наклонилась к уху и тихо сказала:
- Иди на улицу сынок, там Фрида к тебе пришла.
- Какая Фрида?!
- Как какая? Сестра твоя по отцу.
Я быстро встал и в сильном волнении пошел во двор. Выйдя на крыльцо, в темноте я увидел силуэт женщины, которая стояла и держала что-то в руках.
- Фрида?!...
- Я бы тебя никогда не узнала, если бы не знала, кого вызвала из дома... Я ведь помню тебя пареньком, а сама еще меньше была...
Я спустился с крылечка и подошел ближе к сестре, лицо которой едва освещалось светом, льющимся из окон.
- А чего ты тут? Почему в дом не вошла? Пойдем в дом. Праздник у нас. Эльза замуж выходит и новоселье, заодно, справляем.
- Весело у вас... Некогда мне, да и знаешь, как русские говорят: " Незваный гость хуже татарина"...
- Что ты такое говоришь?! Разве вы с Марией незваные гости?! Отец у нас один... Не нам судить его... Жизнь так сложилась. И маму вашу понять можно... И мою тоже. Все давно прошло. Ни отца нет, ни матерей наших...
- Ладно, Ойген... Трудно и сложно все это... Мне идти нужно, муж за калиткой ждет. Вот, возьми подарок от нас с Марией, на новоселье ваше.
Она прошла к крыльцу, поставила на него сверток и, развязав авоську, вытащила из нее небольшую коробку. Фрида подала ее мне со словами:
- Счастья вам на новом месте,- а потом, не оборачиваясь, пошла к калитке и растворилась в темноте.
Я стоял сильно взволнованный и смотрел в ночь, словно мог разглядеть в ней сестру.
* * *
      Поздно вечером, когда гости из поселка разошлись по домам, а приезжие туда, где им было определено ночевать, Настя стелила нам временную постель в угловой комнатушке просторного дома. Я стоял у
окошка и смотрел в ночь, темноту которой безуспешно пытался рассеять одинокий фонарь на столбе, монотонно качающийся под ударами непогоды.  Жена, закончив свое дело взбиванием подушек, подошла ко мне сзади, обняла и сказала уставшим голосом:
- Хорошо, что все закончилось. Я так намаялась за эти дни.
Я повернулся к ней лицом, поцеловал в лоб, обнял и ответил:
- Конечно Настюша, ты очень устала. Тебе больше всех досталось в эти дни... Спасибо тебе, что ты взяла на себя большую часть забот. За сестру спасибо.
Мы немного постояли, молча, и жена произнесла:
- Знаешь, а у Эльзы с Алексеем ребеночек будет. Мне Эльза на неделе сказала...
- Да ты что?! Ну, молодцы! А когда он родится?
- Эльза говорит, что примерно два месяца уже беременная.
- Ну..., еще не скоро...
- Скоро, не скоро, а к лету разрешится Эльза. Хоть бы у нее все нормально было... Как- никак скоро уже тридцать ей. Я в это время уже Вову родила... Давай Женя ложиться. Завтра хоть и выходной, а работы много.
Она пошла к двери, где был выключатель, но остановилась, подошла к подоконнику и спросила:
- А что это за коробка здесь стоит? У нас, вроде, такой не было...
Я ответил:
- Это подарок нам от сестры, на новоселье.
- От Эльзы?
- Нет, от Фриды...
- А она что, приходила сюда?!
- Да, была вечером. В дом не заходила, а на улице вручила. Сказала что от нее и от Марии.
- А почему они на праздник не пришли? Все-таки сестры тебе, по отцу.
- Не знаю... Может мать свою покойную не хотели обидеть...
- Ну да, конечно... А ты смотрел, что там?
- Нет, некогда было. Занес и поставил тут.
Настя развернула бумагу, аккуратно приподняла крышку и замерла восхищенная, рассматривая содержимое коробки. Потом она извлекла
простенькую чайную чашку и стала любоваться ею, держа в вытянутых руках и говоря при этом:
- Чудесный подарок, правда, Женя? Там еще пять чашечек и блюдца есть. Смотри, какой цветочек на боку! А внутри, по краю, золотистая полосочка...
      Когда мы лежали в постели, Настя мечтательно сказала:
- Вот разживемся и буфет купим. Я видела такой у Таси. Белый такой. Два ящичка в нем и две дверки снизу, а сверху стекло раздвигается. Сверху красивую посуду можно ставить. Поставим туда чашки, которые Фрида с Марией подарили. Потом еще красивая посуда у нас будет...
      Утром мы провожали самых дорогих наших гостей: дядю Каирбека и Петра Пантелеймоновича. Когда мы с Настей проснулись, только начало рассветать. Дождя не было. Небо очистилось, предвещая хороший день. Мы управились с домашним скотом и поспешили к дяде Феликсу, где ночевали наши гости издалека. Когда мы подошли к дому, то увидели, что Ермек уже запряг лошадь и делает последний осмотр упряжи. Во дворе стояли: Петр Пантелеймонович, Эльза с Алексеем, дядя и, неизвестно как очутившаяся здесь, Таисия. Старый казах сидел на лавке. Увидев нас, он встал и сказал:
- Вот Ойгена пришла и Настия пришел. Все пришла и провожала Каирбек. Можно ехала.
Таисия не могла не вставить:
- Долго же вы спите, как молодожены! Мы тут уже давно прохлаждаемся!
Настя и я поздоровались, а Эльза сказала:
- Дядя Каирбек, как всегда, рано в дорогу отправляется.
Тут из дома вышла тетя Эрна и увидев столько провожающих во дворе она, улыбаясь, сказала:
- Все в сборе уже, только меня нет,- и запнулась, заметив Таисию. Улыбка ушла с ее лица. Она одарила незваную гостью пренебрежительным взглядом, которого та будто бы не заметила.
Дядя подошел к жене, обнял ее одной рукой и произнес с грустью:
- Все разъедутся скоро. Эльза и Ойген уйдут в новые дома и, снова, мы одни останемся...
Пантелеймон Борисович оптимистично воскликнул:
- Вам ли унывать Феликс Яковлевич?! Смотрите, сколько хороших людей, остаётся рядом с вами! Ну и что, если они не в вашем доме будут? Все равно рядом! В любой момент можно сходить к друг другу, поделиться наболевшим...,- а потом грустно добавил,- Это у нас с мамой никого из близких нет рядом...
В калитку вошел Ермек и что-то сказал отцу по-казахски. Каирбек пояснил:
- Моя сын сказала, что ехала можно.
 Все двинулись за калитку провожать Каирбека и Ермека. Сын и отец уселись на телегу, Ермек понукнул лошадь, и они поехали к шоссе по раскисшей дороге. Все стояли и смотрели им вслед.
Молчание прервала Таисия. Она обвела всех веселым взглядом и невпопад выпалила:
- Задержалась я тут у вас! Как корову подоила, так и пропала! Вот мой мужик, наверное, бесится! Пойду я.
Все переглянулись, а Эльза произнесла, не обращая внимания на болтовню Таисии:
- Грустно почему-то. Всегда грустно, когда расстаешься с близкими людьми...
Алексей взял жену за руку, а актер задумчиво произнес:
- Такова жизнь... Она вся состоит из коротких встреч и частых расставаний...
      Все пошли в дом и стали пить чай. Разговор не клеился потому,
что все думали о только что уехавшем Каирбеке и о предстоящем расставании с актером. Петр Пантелеймонович был необычно скованным. Он долго молчал, а потом обратился к сидящим за столом:
- Друзья! Мне скоро уезжать, но я еще не выполнил одного поручения. Когда я собирался откликнуться на приглашение милой Эльзы,- он посмотрел на девушку,- Маменька попросила меня передать новобрачной небольшой подарок. Она сказала: "Жаль, что старость не пускает меня. Так хочется посмотреть на радость Эльзоньки. На вот, передай ей и пожелай ей всего самого хорошего, от меня".  Во время свадьбы я не выбрал момента, чтобы выполнить поручение. Было много людей, шум... В общем обстановка не позволяла. Сейчас я делаю это.
Он вытащил из кармана маленькую коробочку, открыл ее и извлек изящное колечко с камушком изумрудного цвета. Актер протянул вещицу девушке, которая смущенно приняла подарок, сказав при этом:
- Какое красивое колечко! У меня сроду таких вещей не было... Дорогое, наверное... Смотри Алеша, какой подарок прислала Вениамина Николаевна!
Петр Пантелеймонович был очень доволен, что подарок пришелся Эльзе по душе. Он, улыбаясь, смотрел на девушку и пояснял:
- Не знаю, дорого ли колечко, но сделано из золота. Но не в этом дело. Главное, выполнено со вкусом еще в прошлом веке. Это кольцо мой отец преподнес маме в день обручения, после того как он из Германии вернулся, где стажировался.
- Спасибо Вениамине Николаевне передайте и здоровья ей,- произнесла все еще не пришедшая в себя, от смущения, Эльза.
      Около десяти часов Феликс Яковлевич поднялся и обратился к оживленно разговаривающим гостям:
- Дорогие мои, минут через двадцать будет автобус в Кустанай. Нужно поторопиться. Еще до шоссе нужно дойти.
Все встали из-за стола, и пошли на улицу. Во дворе попрощались. Эльза и Алексей пошли с актером к шоссе. Когда они вышли за калитку, тетка Эрна крикнула:
- Эльза! Петр Пантелеймонович! Обождите! Совсем забыла!
Она суетливо взяла небольшую хозяйственную сумку, стоящую на крылечке и торопливо пошла к калитке.
- Вот мы с Феликсом гостинец приготовили: сметанки, яиц и маслица немного...
Растроганный актер взял сумку со словами:
- Спасибо Эрна Вильямовна! Это будет хорошее подспорье нашему скудному городскому рациону.
Он еще раз посмотрел на всех и пригласил:
- Будете в области, непременно прошу к нам. Мы с маменькой будем безмерно рады. Адрес Эльза знает.
Глава девятая
В степи
      На пилораме я проработал семь лет. К концу этого срока объемы
строительства в поселке сократились, и дирекция совхоза решила, что иметь пилораму на отделении нерентабельно и расформировала наш цех. Теперь необходимые пиломатериалы  поступали из Ново - Петровки, а люди были направлены на другие работы. Меня управляющий определил на сенокос, скирдовальщиком. Дело было знакомое. Спасибо деду, который научил меня, в свое время, как правильно раскладывать сено, чтобы его больше вместилось в скирду, чтобы дождь его не попортил, и ветер не разнес.
      Отделенческие клетки, с житняком под сено, располагались далеко в степи. Рано утром, когда солнце только поднималось из-за дальних холмов, мы ехали на газоне с будкой в степь, где на одной из клеток, за несколько дней до этого, житняк был скошен и успел высохнуть под палящими лучами июньского солнца. Волокушами сено было собрано в бесформенные кучи и нам предстояло укладывать его на огромные телеги с широкими металлическими колесами. Простая, на первый взгляд работа, требовала сноровки. Только успевай поворачиваться, когда Иосиф Шильке, стогометом, сбрасывает целую копну колючего сена на телегу. Моим напарником наверху был Ермек Алибаев, с которым мы работали на пилораме. Внизу, на подхвате, работали двое молодых парней-студентов: Витя Погорелов и Саша Райф, внук Эдуарда Фридриховича.
      Жарко. Пот заливает глаза, течет по спине, между лопатками. От налипшей пыли все тело неприятно чешется. Пальцы, кажется, вот-вот разожмутся, и черенок вил выскользнет из рук. Фу... у, короткая передышка, пока ребята внизу подгребают клочки сена, которые стогомет не смог захватить и складывают его в кучу.
- Что Женька, будем баста делать?- спрашивает Ермек, вытаскивая из-за ворота рубашки несколько колючих стебельков сена.
- Нет Ермек, здесь еще пару вил стогомета можно разложить, а потом и закончить можно. Солнце уже высоко стоит. Наверное, уже час, должны обед подвезти. Но думаю, успеем эту телегу завершить.
Разложив остатки сена, поданного Иосифом наверх, мы сместились к краю сооруженной нами копны, а тракторист, ловко орудуя рычагами, придавил рыхлую массу всей мощью гидравлики. Затем мы осторожно встали на зубья стогомета, держась за передвижную металлическую раму, а Иосиф медленно опустил нас с высоты на землю. Потом он заглушил старенький "Белорус", выпрыгнул из кабины и направился к нам, а другой трактор неуклюже потащил огромный стог к поселковому
сеновалу, оставляя за собой густой шлейф пыли.
- Что мужики, перекур? Не стоит начинать новый прицеп, скоро столовка подъедет. Я минут двадцать назад видел, как она пропылила на соседнюю клетку к ребятам Прохора Стрельникова,- сказал Иосиф.
- Не будем, так не будем,- ответил я.
- Айда, под телега, в теню,- предложил Ермек.
Все залезли под телегу и растянулись на стерне, пользуясь коротким отдыхом.
- Ну как пацаны работа в деревне?- обратился к студентам Виктор, молодой тракторист, телега которого ожидала погрузки. – Небось, книжки листать легче?
Его теска ответил:
- Нам эта работа знакома. Еще в школе, в старших классах, на переворачивание волков водили, а после девятого, когда засуха была, многие одноклассники на каникулах работали. Саня вон, на заготовке камыша трудился, а я с другими ребятами, в соседнем районе, прошлогоднее сено тюковал.
- Да вы, я вижу, больше нас, бывалых сенокосчиков знаете! А чего ж тогда в институты подались?!- иронизировал Виктор.
- Чего ты к пацан пристал? Сам только-только из парта вылез и трактора залез,- заступился за ребят Ермек.
Виктор, насупившись, замолчал. Остальные тоже молчали, наслаждаясь
относительной прохладой тени и редкими дуновениями степного ветерка.
- Дядь Йось, расскажите что-нибудь веселое из жизни,- попросил Витя Погорелов.
- Да, расскажите,- поддержал его Саша.- Отец говорил: Веселый Иосиф Вильгельмович человек! Весело с ним в компаниях бывать!"
- Ну, вы даете ребятишки! Я вам что, Райкин?! Ну, народ, Райкина из меня сделали!
Опять стало тихо. Молодежь смущенно молчала, а старшие тайком улыбались. Я отвернулся, чтобы Иосиф не заметил. Старшие знали, что Иосифа хлебом не корми, а дай байки порассказывать. Не анекдоты, а именно байки из жизни. И действительно, после некоторого молчания Иосиф начал вступление:
- Веселое из жизни подавай вам! А много ли было веселого в жизни нашей, а? Вон, Готлибович подтвердит, и у отца своего Павла спросить можешь...
- Да ладно Иосиф! Что детства у тебя не было?! В детстве всегда смешное было. Даже я рассказать могу,- подзадорил я его.
- Правда, расскажите что-нибудь!- сказал Виктор-тракторист.
- Так вы кого слушать хотели, меня или Готлибовича?! Если меня первого просили, так и быть... Жили мы рядом с Волгой. Готлибович знает, недалеко от них. Только не на самой Волге жили, а на большом ее рукаве. Ахтубой называется. Наш поселочек был недалеко от большого села. За Волгой, на запад, калмыки кочевали, а на восток начиналась казахская степь. Ну вот, в поселке нашем разные нации жили. Кого там только не было! Все перемешались, как на большом астраханском базаре: казахи, немцы, русские, татары, калмыки... Помню даже семья греков жила. Мы, пацаны, мало тогда интересовались кто какой нации. Вместе рыбу забредали в Ахтубе и набеги на бахчи, тоже вместе делали. Что за дыни на наших бахчах были! А арбузы! Нигде больше таких громадных не видал! А может мне казалось, что они такие большие? Мне тогда лет восемь было. Ну, так. Однажды собралось нас человек десять. Рева-татарин у нас за атамана был. Он года на два старше, чем остальные. Вот он и предложил сходить на бахчу. Говорит, что сегодня там одноглазый дед, по прозвищу Камбала, дежурит, а собачку свою, по кличке Хомяк, он дома оставил. Интересный песик был, что в рот попадет, он не ел сразу. Мог целый день носить за щекой. Поэтому его так назвали. План наш, атаман составил. Разбил нас на два отряда и объяснил, что у деда один глаз - правый. Левого нет. Вот Рева и говорит, что может дед один отряд и заметит, кто справа подбираться будет, а тех, что слева - нет. Хитрый татарин был. Меня, Кенжибека, Прохора и еще пару человек с правого края бахчей послал, а сам со своими дружками слева пополз. В то время уже смеркаться стало. Я привстал на колени среди бурьяна и смотрю где сторож. Шалашик его на фоне угасающего неба чернеет, а самого  не видать. Ну, мы доползли до поля и стали на ощупь арбузы выбирать, что покрупнее. Выбрали и покатили к краю. Большие арбузы, трудно нести, да и меньше видно так. Все наши благополучно вернулись и собрались в ложбинке, чтобы передохнуть. Вдруг слышим крик: "Ах, мать вашу раз так! Чего удумали! Деда обхитрить захотели!" Это, значит, отряд хитрого татарина на засаду нарвался. Мы трофеи в ложбинке оставили, а сами бурьяном поползли, чтобы посмотреть, как Камбала казнить будет Равиля и его сообщников. Подползли поближе, раздвинули кусты полыни и ничего не поймем. Равиль и остальные стоят, согнувшись, держа в руках увесистые арбузы, а сторожа не видно. Только из кустов сорняка дуло ружья поблескивает. Так он значит замаскировался. Вот из кустов и слышится его ехидный голос: "По себе ношу взяли? Пупки не развяжутся? Вот щас разверну вас задом, да пальну солью. Неделю будете на животе лежать, а мамки ваши - примочки прикладывать"...
Все, кто был под прицепом, засмеялись, а Иосиф, переждав смех, серьезно продолжал:
- С Равилем тогда младший братишка увязался. Сказал, что если его не возьмут, то он взрослым расскажет, куда мы наметились. Вот и пришлось взять его Равилю, на свою голову. Этот пацанчик совсем маленький был, а значит еще глупее нас. Конечно все "пленные"
струсили, а этот малышок больше всех. Он захныкал и говорит: " Дедушка Камбала... а... а, не надо пальну... у... у.. ть. Нас дома мамка... а... а  жде... е... ет.",- слушатели взорвались от смеха, а Иосиф достал " Приму", закурил и продолжал,- Что тут началось! Разъяренный дед выскочил из куста и еще больше страху нагнал потому, что кроме латаной фуфайки и таких же галифе, на нем была надета соломенная шляпа, утыканная пучками травы. Это он маскировался так, в тот вечер. Ну вот. Дед первым делом к малышу бросился и хотел ему уши надрать, а тот как заорет истошно: "Я не буду больше у Камбала арбуз воровать! " и уронил свой арбуз ему на ногу. Надо заметить, что мальчишка хоть и
маленький был, а арбуз хотел унести чуть ли не с себя весом. Дед схватился за ногу, выронив ружье, и заверещал от боли. Пленники воспользовались суматохой и, побросав арбузы, попытались избежать наказания. Но не тут-то было! Возмездие все равно свершилось! Кто-то из пацанов поскользнулся на расколовшемся арбузе. Кто-то зацепился за ботву, а Равиль споткнулся о проволоку, которая была натянута рядом с шалашиком, чтобы по ней скользила цепь Хомяка. В общем, все попадали, а дед тем временем очухался, вооружился и снова взял в полон разбойников...
Что творилось под прицепом! Студенты хохотали до слез. Ермек держался за живот, а Виктор Погорелов катался по земле. У меня тоже от смеха перехватило дыхание. Один Иосиф сидел, как ни в чем небывало и покусывал кончик стебелька, который держал в руке. Когда все немного успокоились, Виктор восхищенно произнес:
- Ну, ты даешь дядя Йося! Куда там Райкину до тебя!
- Это еще не все!- прервал его рассказчик,- Дальше вот что было. Ну, арестовал дед их повторно и стал придумывать какую бы казнь назначить. Мы, кто был на воле, затаились в бурьяне не живые ни мертвые и каждый думает, что дед, от злости, придумает что-то страшное. И он придумал. "Эй ты, паршивец!- говорит он Равилю,- Видать, ты тут главный засранец! Ну-ка, вытаскивай из шалаша четыре арбуза! " Равиль пыхтя, по очереди, выносил арбузы и складывал у ног деда. Камбала при этом ехидно улыбался и приговаривал: "Хорошие арбузы, крупные! Сам для своей старухи выбирал!" Потом старик приказал всем сесть на землю, достал складешок и располовинил все четыре арбуза. Отойдя шагов, пять, он присел на бугорок, держа ружье наготове, и сказал: " Вот так, пока каждый не съест свой арбуз, домой не попадет!"  Горемыки сначала даже обрадовались, что такое смешное наказание им сторож придумал. Все бодро принялись за дело, но после первой половины начали сдавать. Даже я, лежавший в бурьяне, и то ощущал приторно-сладкий вкус во рту и тяжесть в животе. Каково было им, которые через силу поедали гигантские ягоды? В общем, пытка длилась долго. Под конец один из дружков Равиля попросился помочиться, но дед не разрешил. Тому пришлось справить нужду, не снимая штанов. Так они и съели в один присест по арбузу. Только братишку Равиля дед пожалел, видя, что задача ему не по силам. Долго потом мы помнили казнь Камбалы. Из нашей компании никто больше не посягал на владения деда.
      Рассказ был окончен, но все  по-прежнему улыбались и смотрели на Иосифа, который оставался невозмутимо серьезным. Через некоторое время рассказчик спросил:
- А вывод из байки, какой?
- В чужой огород не надо лазить!- выкрикнул Витя - тракторист.
- И это тоже,- подтвердил Иосиф.- А еще?
- Как лошадь и собака, не надо человек называть.- сказал Ермек.
- Во-во! Байка об этом!- оживился Иосиф.- У людей ведь как повелось? Имеет человек какой-нибудь недостаток в поведении или в организме изъян и тут, какой-нибудь острослов клеймо ему ставит. Помните, была в поселке Шура Савкина по прозвищу Лосиха? У нее еще сестра возле реки живет. Муж у нее кладовщик. Кто постарше должен помнить. Ничего не скажу, прозвище ей впору было. Дородная баба была. Когда померла, то плотники два раза ей гроб делали. Один раз мерку сняли, да без запасу. Переделывать пришлось. А потом шесть мужиков еле-еле ее в яму опустили. Но я это к примеру. А вот что хотел сказать. У некоторых такое клеймо на всю жизнь остается. Сильно оно человека угнетает. Ведь одноглазому деду и так плохо было, что он одного глаза не имеет, а ему народ еще напоминает об этом. Вот у нашего...
Иосиф не договорил. Подъехала будка с обедом. Разбитная девчушка Света, вчерашняя школьница, весело позвала:
- Работнички! Кончайте лясы точить! Пойдемте к столу!
Когда я подошел к будке, чтобы взять первое, Света сказала:
- Вам привет от Анастасии Филипповны! Она с утра ездила, по делам столовки, в Ново - Петровку и оттуда привезла папиросы " Беломор".
Света подала сетку, в которой лежали десять пачек папирос.
- А что, у Эдуарда Фридриховича нельзя было купить?- спросил я.
- В нашем магазине кончились,- ответила раздатчица.
Я отошел от машины, держа в одной руке миску с гороховым супом, а в другой - сетку с куревом. Подойдя к телеге, я сел в тень, оперевшись спиной о теплое колесо, рядом с Иосифом.
- От сегодня мужики нашабятся!- весело сказал он.
Я ответил:
- Не знаю, зачем она столько курева передала. Наверное, впопыхах сунула Светке авоську.
     Когда все поели, я угощал мужиков " Беломором". Иосиф и тут не удержался, чтобы не сострить:
- Давай, давай Готлибыч, от чужого табака у нас нет изжоги.
Глава десятая
Дела семейные
      После обеда бригада нагрузила еще три телеги. Около восьми
мы закончили и теперь ехали домой усталые, но довольные сделанной работой. Как обычно, будка остановилась на краю поселка, и часть людей слезла здесь. Другие поехали дальше, к конторе. Оттуда им было ближе до домов. Я шел и думал: " Что-то дочки долго нет. Уже конец июня, а ее все нет. Сашка и Витька уже давно вернулись с учебы. Две недели уже с нами работают".
Войдя во двор, я увидел Настю, которая сидела на низенькой скамеечке и чистила рыбу. Я подошел и спросил:
- Опять мужики рыбы в Тоболе надергали?
- Да, Вова, Толик и Витя принесли. Как ушли рано утром, как ты в поле уехал, так только недавно вернулись, голодные и уставшие.
- Ничего, это лучше, чем от безделья изнывать... А картошку они пропололи?
- Нет еще. Витя сказал, что завтра весь огород за раз прополют.
- А где они?
- Только-только за калитку вышли. Поели и убежали скот встречать.
Все время, пока мы разговаривали, Настя смотрела на меня и загадочно улыбалась.
- Что это ты все время улыбаешься?- спросил я.
- Отгадай!- весело сказала она.
Я посмотрел на дом, на жену и снова на дом, обвел взглядом двор. Все как будто было на месте, как прежде, но что-то было не то. Взгляд снова возвратился к крыльцу, пробежал по обуви стоящей рядом с ним. И тут я заметил, что среди стоптанных ботинок, тех, что для дворового пользования и грязных калош, словно не к месту стояли белые босоножки с блестящими застежками.
- Дочка приехала?!- спросил я обрадовано жену.
- Да, Танюша на каникулы прибыла,- радостно ответила она.
Тут из сеней вышла улыбающаяся Таня и воскликнула:
- Хороший экзамен папа мы вам устроили?!
Я пошел ей навстречу, и мы обнялись.
- Долго тебя не было дочка. Твой одноклассник, Сашка Райф, уже давно из Челябинска вернулся. С нами в поле работает.
- У нас папа сессия на две недели позже началась, чем обычно, поэтому я позже приехала.
- Ну, как у тебя дела дочка? С учебой все нормально?
- Все в порядке папа. Экзамены сдала хорошо, "хвостов" нет.
- Я уже ее зачетную книжку посмотрела. Троек там нет и четверок мало,- с ноткой гордости сказала Настя и продолжала, с любовью смотря на дочь,- Наша Танюша умница. За нее нам не нужно краснеть, как другим за своих детей... Федька Орловский с тобой учился?
- Нет, мама, он школу на год позже меня закончил. А что?
- Не туда парень идет. Не ту дорожку выбрал. Пьет сильно. Недавно его мать жаловалась, что никакого сладу с ним нет... Тревожно мне что-то. Как там Валерик в Джетыгаре?
- Да что вы, мама? Валера с головой. Как Федька делать не станет. Скоро сдаст экзамены и домой приедет. В совхозе на машине будет работать... Давайте мама я рыбу дочищу. Устали вы.
- Ничего Танюша. Чего пачкаться начинать? Немного осталось. Ты лучше отца покорми. Скоро коров пригонят, управляться надо будет.
      Поздним вечером, когда дом погрузился в тишину, Настя, Таня и я еще сидели у крылечка,  наслаждались ночной прохладой и неспешно разговаривали.
- Надолго ты приехала, Танюша?
- У нас папа каникулы до сентября.
- Хорошо, дома побудешь. Наверное, надоело в городе сидеть?
- Да, я очень соскучилась, за вами... И еще устала сильно. Трудно учиться, да и чужое там все. Люди какие-то другие: все спешат куда-то; все какие-то угрюмые, неприветливые... Тут совсем другое дело, все ближе как-то и люди, как родные. Даже не верится, что два месяца дома буду. А в сентябре нас в совхоз посылают. Картошку будем собирать.
- А куда вас посылают?- спросил я.
- Не знаю. Прошлой осенью в Комсомольском районе были.
Дочь замолчала. Стали слышны звуки летней ночи. Я слушал их и смотрел на дочь, лицо которой было почти белым в свете полной луны. Было тихо – тихо, и только Настя, время от времени, о чем-то вздыхала.
- Что вздыхаешь мать? Опять о Валерке думаешь?- спросил я.
- А я и не переставала думать. Только сейчас о Вове думаю. Через год школу закончит, а потом что? О нем больше, чем о Валере беспокоюсь. Какой-то он у нас к жизни не приспособленный...
- Да вы, мама, не беспокойтесь сильно. Я тоже, в первые месяцы, в Кустанае, не знала, что и как делать. Даже конверты в киоске стеснялась спросить. А потом научилась, приспособилась к городской жизни. А что Вова после школы собирается делать? Что он говорит?
- А ты дочка не знаешь?! Все пацаны за старшим тянутся. Все шоферами хотят быть!- ответил я.
Таня сказала:
- Да, я это знаю. Думала, Вова передумал. Думала, планы поменялись. Он ведь из братьев лучше всех оценки имеет. Мог бы в техникум
поступить.
- Какой техникум, Танюша?!- воскликнула мать и продолжала,- Только о машинах, тракторах и говорят. Уже и малой следом. Все из дощечек грузовики строит...
- Или прилипнет к Вите, как хвост и на машинном дворе с ним пропадает. То смотрят, как мужики технику ремонтируют, то подшипники старые собирают, чтобы самокаты мастерить. Вон, за сараем, в бурьяне, целый склад железок этих,- добавил я.
- Ну и пускай папа, - сказала дочь.- Сейчас век техники! А наша страна - впереди всех! Наш Гагарин первым в космос летал!
- Так все это Таня... Только я думаю, правительству и на другое надо внимание обращать. Для людей машин побольше бы, чтобы людям легче работать было. Тетка твоя говорила, да я и сам вижу, что медленно на селе техника внедряется. В Ново - Петровке уже года два, как доильные аппараты стали применять, а тетя Эльза и другие наши доярки до сих пор руками доят. Или в доме... Мать твоя все на доске стирает, а семья не маленькая. Пацанам только успевай шаровары да штаны менять... Люди говорят, что уже есть такие машины, которые стирают.
- Да, в городе в универмаге, я видела такие. Они на железную бочку похожи. Дорогие они, не всякому по карману. Но все равно, люди разбирают. Один раз шла в библиотеку, а в магазине
электротоваров шум, гам! Оказалось, что машины стиральные в продажу пустили. В очереди говорили, что тридцать две штуки есть, а желающих намного больше. Вот и давятся люди. У нас столько заводов. Могли бы всех обеспечить.
- Конечно, могли бы! Ракеты строим, а ледоколы какие! На атоме
работают. Могли бы каждой хозяйке по стиральной машине сделать,- сказала Настя.
- А они все по старинке думают, как раньше. Когда в охране был, политзанятия проводили каждую неделю и талдычили одно и, тоже:  «Враждебное капиталистическое окружение...  Надо держать порох сухим...»- и прочую ерунду. Поэтому все силы народа на танки да ракеты и уходят. Вон, мужики-охотники, кто осенью в тургайскую степь забирается, говорят, что везде уже понатыкали ракет, ближе к Державинску особенно...
- Женя, ты потише... Вдруг кто-нибудь услышит... Припишут невесть что,- сказала Настя.
- А что я такого говорю?... Да ладно, что зря болтать? Наших советов, все равно, наверху никто слушать не станет.
- Вот вы папа говорите, что никакой угрозы нам нет!- с запальчивостью сказала дочь.- А прошлым летом, что в Чехословакии творилось? Вражеские диверсанты пробрались через границу, народную власть хотели свергнуть. Даже пришлось социалистическим странам на помощь чехословацкому народу прийти...
- Я не знаю, что было в Чехословакии. Никто правды не знает. Нельзя верить всему, что в газетах пишут. Я наученный... Когда Сталин творил в стране, газеты прославляли его. Вот увидишь, пройдет много лет и правда откроется... Да и вообще, чего бы там не произошло, зачем лезть со своими танками в чужую страну?! Народ сам должен разобраться,- ответил я.
- Да хватит вам спорить! Вы прямо как политические обозреватели на радио. Ты отец лучше скажи нам с дочкой, когда веранду будешь строить? Лето пролетит быстро. Еще в прошлом году хотели делать, да все откладывали, пока зима не пришла.
- Вот с сенокосом совхоз закончит, тогда и начнем с сынами веранду строить. Меня управляющий планирует к лошадям приставить. Он вчера говорил. Там работа не с утра до вечера, как на сенокосе. После работы раньше буду приходить. Думаю, к зиме поставим веранду. Материал давно приготовлен. Все есть: доски, брусья, лаги... Стекла маловато, но управляющий обещал выписать нам листов шесть.
Настя весело воскликнула:
- Ну, дочка, скоро с верандой будем! Сядем всем семейством вокруг самовара и как в кино,...  Помнишь ты смотрела в клубе и рассказывала, как один все невесту найти не мог. Забыла, как фильм назывался...
- " Женитьба Бальзаминова" он назывался, мама,- сказала Таня.
- Ну вот, будем, как в этом фильме чай пить и что на улице делается поглядывать.
После недолгой паузы Таня спросила:
- А как у младших братьев дела в школе? Не обзывают их как меня, раньше, фашистами?
- Какой там! Мало что изменилось. Недавно, перед днем Победы, Толя с разбитым носом пришел и синяком на щеке. Сказал, что в классе распределяли, кто поздравления ветеранам будет разносить. Ему тоже дали две открытки. А после уроков пацаны из класса его подстерегли, когда он домой шел и говорят, чтобы он открытки им отдал потому, что он немец. Ванька Круглов сказал, что хорошо всыпали немцам во время войны и Толику они всыплют, если он открытки не отдаст. Ну, ты дочка ведь знаешь упрямство брата. Вот они скопом и побили Толика, и Сашку Журавлева, который встал на его сторону.
- Да, весь в ссадинах пришел. Воротник у рубашки оторванный был. И галстук пионерский с него пацаны сорвали. Сказали, что ему не положено быть пионером. Я хотела идти в школу, а Толик просил, чтобы не ходила потому, что пацаны смеяться будут, что мать заступаться пришла. Он сказал, что они с Санькой сами разберутся. Потом сын говорил, что помирились они,- добавила Настя и продолжала,- Это дочка еще ничего! Недалеко отсюда, то ли в Смайловке, то ли в Кайндыколе пацаны в "войну" играли и замучили до смерти мальчишку, которого будто " в плен" взяли...
- Да вы что, мама!
- Да, это случилось. Милиция разбиралась,- подтвердил я.
- А что потом?
- А ничего! Виноватым лет по десять-двенадцать было. Что с них взять?... А родителям каково?! Все замолчали думая о страшном случае. Потом Настя сказала:
- Ты Танюша сходи завтра к тете Эрне. Она сильно болеет. С дыханием у нее что-то. Часто задыхается. Уже почти не ходит...   Бедный дядя Феликс... Столько испытаний на одну голову! Недавно десять лет было, как их сын погиб, а теперь вот с женой случилось. Очень жалко его и тетю...
Я сказал дочери:
- Ты Таня вот что, пока у тебя каникулы, помоги матери. Подои корову у деда Феликса.
- Конечно папа! Конечно, подою!
- Матери своих хлопот хватает, на работе и дома... Эльза, сестра моя, тоже замоталась. Детишек двое и все еще маленькие. Мама и тетя Эльза по очереди ходили к деду Феликсу, а теперь ты пока походишь…
      На следующий день, рано утром, Таня пошла к деду. Утро выдалось на редкость чудесным. Солнце уже поднялось над отвалами пустой породы за Тоболом, но было еще свежо. Ночная прохлада нехотя
уступала первенство дневному зною. Таня шла "задами" вдоль разнокалиберных заборчиков людских огородов и хозяйственных дворов. Вдоль оград буйно разрослись развесистые лопухи, матовая лебеда и жгучая крапива. Иногда, сквозь штакетник и доски заборов, в мир выглядывала ветка смородины, усыпанная янтарно-желтыми или жгуче-черными ягодами, с алмазными капельками росы на листьях.
      Встречных людей было мало. Все были заняты утренней дойкой и другими хозяйственными делами. Таня шла легким шагом, оглядывая все вокруг, такое родное и дорогое сердцу. Она вдыхала свежий воздух и ощущала запахи знакомые с детства. " Как хорошо!"- думала девушка, и душа ее пела от счастья.
- Здравствуй одноклассница!- раздался юношеский голос откуда-то
сбоку.
Таня вздрогнула, остановилась и посмотрела по сторонам. "Никого... Показалось. Одни заборы и бурьян",- подумала она.
В это время за забором раздвинулись ветки вишневых кустов, и показалось улыбающееся лицо Саши Райфа, одноклассника Тани.
- Здравствуй Саня,- сказала девушка.- Что ты там делаешь в такую рань?!
- Вишней лакомлюсь! Когда был в Челябинске, думал, что приеду домой и буду сидеть под кустом смородины или вишни, а вышло все по-другому. Работаю в поле с утра до ночи.
- Да, я знаю. Папа говорил.
Александр перелез через забор, подошел к девушке и протянул ей несколько крупных спелых вишен.
- Ладно, мне идти нужно,- сказал он.- Скоро будка подъедет. Отец твой уже ушел?
- Собирался, когда я уходила.
- Ты вечером, часов в десять ко двору Муратовых приходи. Там наши собираются, кто сейчас в поселке.
Саня перепрыгнул забор снова, продрался через густой куст вишни, легким бегом пересек огород и скрылся за домиком своего деда. Таня заторопилась, думая на ходу: "Надо быстрее. Дедушка, наверное, переживает, что никто не идет. Скоро люди скот выгонять будут",
      Войдя во двор Бауэров, в заднюю калитку, и пройдя через огородчик, Эльза увидела деда Феликса, который выходил из карды с ведерком, почти полным молока. Увидев Таню, он поставил ведерко на дощечку, лежащую у стены сарайчика, и стал всматриваться в ее лицо.
- Дедушка Феликс, это я - Таня,- сказала девушка.
- Таня... А, Таня! Я не узнал тебя. Давно не видел тебя. Наверное, год уже. Ты с мамой прошлым летом приходила... Ну, проходи внучка в дом.
- Я корову пришла доить, а вы уже...
- А я ждал-ждал твою маму или Эльзу, а потом сам вот подоил. Эрна не может. Болеет она...
- Я знаю дедушка. Хочу ее проведать.
Они вошли в дом. Феликс Яковлевич проводил девушку в комнатку, где находилась его жена. Здесь Таня ощутила гнетущую атмосферу жилья, в котором угнездились болезнь и старческая немощь. Верхняя полочка этажерки, стоящей возле кровати, была заставлена лекарствами.
Бабушка Эрна сидела на расправленной кровати спиной к вошедшим и безуспешно пыталась натянуть чулок на опухшую ногу. Она тяжело дышала.
- Эрна...,- тихо позвал муж.- Вот внучка пришла проведать тебя.
Эрна Вильямовна полуобернула голову и попыталась развернуть грузное тело, но не смогла. Таня прошла вперед и остановилась так, чтобы старой женщине не нужно было разворачиваться.
- Танюша... Внучка...,- произнесла бабушка Эрна. - Вот видишь, какая я стала... Даже повернуться не могу. Ноги не держат...
Дышать трудно...
Она взяла Танину руку в свои горячие ладони и поглаживала ее большими пальцами. В глазах ее стояли слезы.
- Видишь, Эрна тебя сразу признала,- сказал дедушка Феликс,- А я не узнал тебя... Ладно, вы тут разговаривайте, а я корову за ворота выгоню. Соседка заберет ее и со своим скотом в стадо выгонит.
Когда дед Феликс ушел, Таня сказала:
- Давайте я помогу вам чулки одеть,- и, не дожидаясь ответа, стянула полуодетый чулок, ловко собрала его в колечко и осторожно одела.
- Спасибо Танюша...  Видишь, как нам не повезло с Феликсом в жизни. Никого у нас нет, чтобы скрасить нашу старость. Спасибо родители твои не забывают и Эльза, хотя у самих забот хватает... Ну а у тебя, как дела? Долго еще учиться?
- Еще два года бабушка,- ответила Таня.
Они еще немного поговорили о том, о сем и Эрна Вильямовна, под конец, сказала:
- Иди внучка. Не очень-то весело сидеть с такими стариками как я...
Старая женщина закашлялась, а потом стала задыхаться. Она, словно рыба, вытащенная на берег, хватала ртом воздух, которого ей не хватало. Из ее груди вырывались хрипы и стоны. Тане было жутко наблюдать мучения человека, которому она была бессильна чем-либо помочь.
В комнату быстрым шагом вошел Феликс Яковлевич и замер, произнеся тоскливо:
- Опять приступ начался...
Тоска и боль отразились на его лице. Он тоже не мог облегчить страдания близкого человека.
Через несколько минут приступ кашля и удушья прекратился. Бабушка Эрна лежала обессиленная с красным, от перенесенного напряжения, лицом и устало прикрытыми глазами. Дедушка сказал тихо Тане:
- Не хочет Эрна в больницу. Столько раз уговаривал... То она вроде согласится, а потом снова передумает. Два раза приходила медичка из фельдшерского пункта и обследовала ее. Она сказала, что сильная астма у Эрны...
- Ты иди Таня,- раздался слабый голос женщины.- Спасибо что навестила старуху.
- Я каждое утро буду вас навещать, пока каникулы. Корову буду доить и к вам наведаюсь,- сказала Таня, выходя из комнаты.
      Почти выбежав на улицу, девушка вздохнула с облегчением. С ее плеч, будто гора свалилась. Она шла домой и думала: "Как страшно...
Какие мучения человек в старости испытывает! Лучше молодой
умереть... Нет, каждый человек хочет долго жить. Хорошо бы
дожить до глубокой старости без страшных болезней и умереть во сне. Заснуть и не проснуться...".
* * *
      По дороге домой Таня зашла повидать тетю Эльзу. Она давно в ее доме не была, и ей не терпелось увидеть тетю, которую очень любила,
а еще  своих двоюродных братишку и сестренку. Когда она вошла в дворик ее дома, то оказалась в чистеньком и уютном деревенском мирке с клумбами пионов и ирисов, кустами сирени и крылечком, навес которого поддерживали столбики с незатейливой резьбой, старательно выполненной руками дяди Леши.
      Во дворе было тихо. Только за внутренним забором беспокойно кудахтали куры.  "Наверное, в доме все, от жары спрятались",- подумала Таня и, сбросив босоножки, вошла в дом. Когда она миновала сени и
отодвинув штору, вошла в кухню, то увидела тетю, которая стояла спиной к двери и раскатывала на столе тесто. Рядом сидели четырехлетняя Эмма и шестилетний Антошка. Тетя не видела как Таня вошла, а белокурая сестричка слезла с табуретки и побежала к Тане со словами:
- Танюса приехала! Танюса пришла!- и обхватила сестру за колени.
Тетя полуобернулась, стряхивая с рук муку и, улыбаясь, воскликнула:
- Приехала наша студентка?! Родители заждались тебя, да и мы соскучились. Правда?- спросила она, глядя то на Антошку, то на Эммочку, а потом продолжала,- Отец все приговаривал, что ты что-то долго не едешь, - потом она подошла, обняла племянницу и поцеловала,- Ну, проходи Танюша. Садись на стул. Я вот стряпать затеяла. Кухе хочу спечь. У нас все его любят, дети и Алексей. Давно не пекла. Все времени нет: дети, работа, хозяйство... А сейчас отпуск получила и решила своих побаловать.
     Эльза расположила тугое тесто на металлическом листе и стала раскладывать сладкую начинку по верху пирога. Эмма беспокойно ерзала на коленях сестры и щебетала о чем-то своем. Антошка куда-то убежал, а потом вернулся, таща за бечевку громыхающий об пол, грубо сколоченный  деревянный трактор. Подойдя к Тане, он с гордостью сказал:
- Этот трактор " Белорус" называется! Толик сделал!- и " поехал" в соседнюю комнату.
- Антошка больше всего эту самодельную игрушку любит. Есть у него игрушки из магазина, но он с этой больше играет, - сказала тетя и продолжила, о другом,- Ну, как у тебя дела, студентка?
- Все хорошо, тетя. Вот второй курс закончила. Теперь на каникулах до осени.
- Нравится тебе учиться?
- Учиться очень интересно... Преподаватели все разные и все по-своему занятия ведут и лекции читают. Есть у нас один старичок, старший преподаватель. Он у нашей группы семинарские занятия проводит. Все любят на его занятия ходить. Он даже не отмечает, кто отсутствует на занятии, как другие. Когда он первый раз пришел к нам, сказал: "Я, молодые леди и джентльмены, привык полагаться на человеческую порядочность. Поэтому, впредь, не будем терять времени на бессмысленное перечисление имен. Нас ожидают более интересные занятия".  Ну вот, как только он войдет утром в аудиторию, скажет:  «Приветствую вас в час Эос» (15) ,- а потом спросит,- О ком из великих, согласно плану, нам сегодня предписано беседовать?" И потом начинает...  Ему все равно, о каком поэте или писателе говорить. Он может, на память, прочитать длиннющий отрывок из произведения любого поэта или, не заглядывая в книгу, читать несколько страниц прозы. Все слушают затаив дыхание. А потом начинается самое интересное. Мы начинаем анализировать. Иногда он подведет тебя к
такому выводу, что сам никогда бы не додумался...
- Я тоже хотела учиться...,- произнесла тетя с грустью.
- Да, я знаю,- с сочувствием в голосе сказала Таня.- Не дали вам учиться... Я вот не могу понять: почему так было?! Да и сейчас, если услышат немецкую фамилию, то уже смотрят на тебя по-другому: кто-то с любопытством, а кто и с неприязнью... Когда меня в комсомол в институте принимали, то во время беседы, второй секретарь мне все вопросы задавал, да не такие как остальным: кто родители? Где они во время войны были? Почему папу выселили из Поволжья?... А я откуда знаю, почему с ними так обошлись... В деревне у нас, как-то не так, все проще. Никто особого внимания на национальность не обращает...
- Это сейчас немного терпимее стали люди, а лет пятнадцать назад тоже страдать приходилось. Тогда нас, немцев, сильно не любили. А за что, не знаю... Некоторые заступались за нас, но таких мало было. Вот Леша мой, он тоже заступался...
- Вы тетя рассказывали... А где он, на работе?
- Да на работе, в городе.
- Как в городе? Он же в бригаде, на тракторе работал!
- Работал... Тринадцать лет здесь отработал, а теперь решил в городе, что на том берегу Тобола строится. Я долго отговаривала его, а он говорил, что хочет попробовать. Говорил, что платят там хорошо, а со временем и жилье можно получить. Хватит, говорит с утра до ночи за копейки спину гнуть в совхозе, потом дома печку топить и скотину обхаживать".  Вот ты,- сказал он мне,- Что видела в своей жизни? С юности только коровьи хвосты и видела. Вот переберемся в город, будем работать смену восемь часов, а остальное время детьми заниматься: в кино водить, и на карусель".  Вот так он говорил и я согласилась. Уже с месяц там работает на бульдозере.
- Вот так дела! А я и не знала ничего!
- А разве отец ничего не говорил?!
- Нет, ничего. И мама ничего.
- Наверное, заранее не хотят говорить. Твой отец тоже подумывает в город на заработки податься.
- Да вы что, тетя?! Это он вам говорил?
- Не знаю, решил он уже или только думает... Когда мы с Алексеем в выходные к родителям твоим придем, то мужчины только о стройке и говорят.
- А там что, всех берут? Что, за рекой так много строят?
- Работы там хватает. Целый город строят! В газете писали, что там восемьдесят тысяч человек будет жить! А за железной дорогой, что от Тобольской идет, завод большой строят. Там руду железную делать будут.
- А как город называться будет?
- Настоящего названия еще не придумали. Его все, пока, Соцгородом называют. Много туда людей из поселка подалось... Таня, а у тебя парень есть?
Неожиданный вопрос смутил девушку. Она зарделась и опустила глаза. Тете стало все ясно. Она больше ничего не спрашивала, но знала почти наверняка, что Таня расскажет о нем. Уже давно между племянницей и тетей установились доверительные, искренние отношения. И действительно, через некоторое время Таня смущенно поведала Эльзе свои сердечные тайны.
- Его звать Саша. Он немец. Его родители живут в Семиозерке. Мы с ним в книжном магазине познакомились. Я смотрела, какие там книги по диалектическому материализму есть, и он там был. Стоял возле книжной полки и листал какую-то книгу. Мне нужно было к этой полке. Там книги по истории и философии стояли, а он загораживал проход. Я подошла с одной стороны, а потом с другой и не могу всех книг посмотреть, а он уткнулся в свою книгу и ничего не видит. Я аж злиться стала и говорю ему: " Молодой человек, не могли бы вы в другом месте смотреть свою книгу?" А он сразу и не услышал, что я к нему обращаюсь. Я ему снова говорю: " Молодой человек, не могли бы вы в сторону отойти?" Тут до него дошло, что с ним говорят,- Таня улыбнулась и закатила глаза, вспоминая ту ситуацию, а потом продолжала,- Он оторвал взгляд от книжки и непонимающе стал смотреть на меня. Потом он будто очнулся, засуетился, освобождая мне, проход к стеллажу и спросил: " А вам какая книга нужна? " Я злилась на него, что столько времени потеряла и ничего не отвечала. Он еще раз обратился ко мне: "Девушка, какую книгу вы ищите? Я тут все знаю, что где лежит".  Я сказала, что ищу " Анти-Дюринг", основоположника марксизма Фридриха Энгельса. Он подошел к стеллажу и достал с самого верха нужную мне книгу, а потом сказал:  «Книги Ленина, Энгельса и Маркса всегда сверху стоят, а другая философия - снизу". Потом он спросил, зачем мне эта книга. Я ответила, а он удивленно и, в тоже время, обрадовано говорит: "Значит, мы с вами в одном институте учимся?! Вы, наверное, на историческом или филологическом?".  Я ответила, а он сказал: "А я на физмате. Мучают там сильно, но ничего, так интереснее".  Почему интереснее?- не поняла я. "Интересно преодолевать трудности. Сделаешь что-то, чего никак не мог сделать раньше и чувствуешь себя человеком. Вот, например,- он показал мне книгу, которую держал в руке,- Нашел я ее. Наш преподаватель физики - мужик дотошный. Все время норовит задачку с заковыркой нам подсунуть. На том семинаре по термодинамике дал задание. Никто не решил до сих пор. А я, вот, нашел книжку и теперь знаю, как к задачке подступиться!".  Так мы познакомились. Потом вместе пошли к институту. На следующий день в читалку вместе ходили. Еще в кино несколько раз были вместе...
Эльза спросила:
- Вы дружбу продолжаете?
- Да, встречаемся в свободное время. Однажды он на вечеринку меня водил. Из их группы собирались в городской квартире, где-то на окраине, недалеко от элеватора. Это перед днем учителя было. Мне понравилось. Парни и девушки доброжелательные и общительные. Выпили немного вина, а потом танцевали и о проблемах педагогики спорили... В тот вечер, когда Саша провожал меня до общежития, мы первый раз поцеловались...- Таня зарделась и попросила,- Вы тетя только папе ничего не говорите...
- Да ты что?! Как я могу чужие тайны выдавать? Ты же знаешь, что я ничего никому не скажу.
      Племянница и тетя проговорили часа два и могли разговаривать еще долго, но Эльзе нужно было отвести детей в садик. Мать заплетала Эмме косички, а та хныкала:
- Не хоцу в садик... Там Пашка иглу....ушки... не дае... о... т... Дома с Тане…ей...  хоцу... игла…ать...
Антон, сидевший на стуле, с деревянным трактором на коленях, произнес:
- Ты сама никому игрушки не даешь. Вчера взяла большую куклу и не давала никому. Верка долго просила тебя, а ты не дала.
- С друзьями надо игрушками делиться,- сказала Эльза детям, а потом обратилась к Тане, как будто оправдываясь,- Могла бы дома их оставлять, на время отпуска, но дел много накопилось. Пока отпуск, нужно делать. Сегодня хочу снаружи дом, кое-где, подмазать, а они не дадут работать... После обеда хочу тетю Эрну проведать, а вечером, после коров, к вам зайду.
      Домой Таня шла в приподнятом настроении. Ее радовало все: погожий день; мысль о том, что впереди целые каникулы; воспоминание о доверительном разговоре с тетей. Она думала: "Хорошая у меня тетя, умная и понимающая...,- Таня улыбнулась сама себе,- Как будто с сестрой поговорила".
Глава одиннадцатая.
На стройке
      После сенокоса я попытался устроиться на новостройку, что разворачивалась все шире, за рекой. В один из августовских дней мы ехали с Алексеем на рабочем автобусе, который каждое утро приходил в Валерьевку и увозил, раз от разу, все больше работников, которых так не хватало в поселке. Дорога заняла не больше двадцати минут. Автобус взобрался на бугор, а потом спустился к плотине, за которой, на другом берегу реки, уже кипела бурная жизнь обширной стройки. Жизнь, которая разительно отличалась от размеренной сельской жизни.
      Когда мы вылезли из автобуса, я остановился пораженный и смотрел по сторонам. Все здесь было не как в поселке. Все двигалось и вращалось, будто не могло находиться в покое: сновали, туда-сюда, самосвалы с железными бортами, облипшими затвердевшим бетоном; гремели гусеницами бульдозеры, натужно перемещая кубометры грунта; медленно водили стрелами башенные краны, подцепив на тросы многотонные плиты с чернеющими отверстиями на торцах. Как – будто
на глазах росли этажи нескольких домов, на стенах которых копошились работающие люди.
- Здесь второй микрорайон, сказал Алексей,- а за дорогой,- он показал рукой,- строится третий. Первый и второй почти завершены, а в третьем еще много работы. Эта широкая улица будет главной в городе. Видишь, по ее середине уже деревья посажены и еще будут садить. Там большой сквер будет, чтобы люди отдыхали после трудового дня. А там,- он указал рукой в другую сторону,- за железной дорогой, фабрика строится, и карьер уже вскрыли. Рядом с фабрикой теплоцентр заканчивают. Я там сейчас работаю. Видишь, недостроенная труба  виднеется? Это и есть теплоцентр. Печки не надо будет топить. Тепло по трубам придет в каждый дом.
Алексей смотрел на меня сияющими глазами, и было видно, что он гордится своим городом, к созданию которого имеет непосредственное отношение.
      В отделе кадров со мной долго не разговаривали. Везде не хватало рабочих. Бегло посмотрев мою трудовую чиновник сказал:
- Как я понял, документа о соответствующем образовании вы не имеете? Какими строительными навыками владеете?
Я ответил:
- Помощником каменщика работал и на пилораме. Опалубки  приходилось сбивать. Бетонщиком еще был.
- Понятно. В общем, мастер на все руки? А где, если не секрет, вы всему этому научились?
- В трудармии,- коротко ответил я.
- Ясно. Я тоже прошел эту школу..,- недолго подумав, он сказал,- Направлю я вас в бригаду Якушкина. Он давно просил послать к нему пару человек. Плотничать будете.
      Получив направление, я пошел искать бригаду, которая с утра должна была работать на жилом доме возле аллеи, которую показывал мне Алексей. Придя от стройуправления к аллее, я растерялся. Здесь одновременно возводилось несколько многоквартирных домов. Почти до обеда я проблуждал по строительным площадкам среди недостроенных стен, штабелей плит, кирпича и рулонов толи. Везде было много рабочих, которые знали бригадира Якушкина, но не могли сказать точно, где в настоящий момент трудится его бригада.  Наконец, когда я в очередной раз спросил о Якушкине, рослый молодой парень с сумкой электрика через плечо, улыбаясь, сказал:
- Всеволода Семеновича трудно "поймать". Его ребята работают сразу на нескольких объектах. Сейчас я укладывал проводку на втором этаже того дома,- он показал рукой,- Там двое из его бригады плотничали. Спроси у них.
Я поблагодарил его, он ответил: "Не за что",- и бодро зашагал по битому кирпичу, насвистывая популярную мелодию из кинофильма «Берегись автомобиля». В доме, который указал мне электрик шли отделочные работы. Поднявшись на второй этаж, я остановился на лестничной площадке и прислушался. В квартире слева слышались голоса. Я вошел через дверной проем, дверь для которого стояла у стены, готовая к установке. В соседней комнате две молоденькие девушки старательно выводили верхнюю кромку голубой панели. Увидев меня в костюме и туфлях, так невязавшихся с окружающей обстановкой стройки, они немного растерялись, очевидно приняв меня за какого-то начальника. Когда я объяснил, что мне нужно, то одна из девушек, в синем комбинезоне и полосатой косынке, сказала, что плотники перешли на третий этаж. Поднявшись выше я, наконец, нашел нужных мне людей и спросил, где можно найти бригадира. Один из мужчин, в обтрепанной штормовке и стоптанных кирзовых сапогах, спрыгнул с подоконника, где он подгонял оконную раму и взяв из плотницкого ящика стамеску ответил мне, посмотрев на ручные часы:
- Я не знаю, где он сейчас. Через полчаса вся бригада соберется в столовке, там и Всеволод Семенович будет. Знаешь где столовка?
- Нет, не знаю. Я на стройке первый раз.- ответил я.
- Если обождешь минут пятнадцать, то вместе можем пойти,- предложил он.
Я стал ждать, наблюдая за работой плотников. Они работали споро, но без лишней торопливости, со знанием дела. Спустя несколько минут я спросил того что помоложе:
- Давно по этой специальности работаете?
- Уже одиннадцать лет. В Рудном окончил училище, и начинал там. А дядя Матвей,- он кивнул в сторону мужчины, который до этого разговаривал со мной,- больше двадцати пяти лет на стройке. Работал в Магнитке, потом в Рудном, а теперь здесь, с первого колышка.
- А какие работы вы делаете?- спросил я.
Молодой рабочий ответил:
- А что скажут, то и делаем. Работа разная,- пояснял он, подгоняя дверную коробку,- Вот видишь, двери и окна ставим. Деревянные перегородки сооружаем, где нужно. Опалубку сбиваем под заливку бетоном и много еще чего...
- Никак в плотники решил податься?- спросил, улыбнувшись, пожилой рабочий.
- Да вот, в вашу бригаду направили. С утра хожу по стройке и никак бригадира не застану.
- Значит ты к нам?! Ну, тогда давай знакомиться!- сказал пожилой, протягивая руку.- Меня Матвеем Ивановичем зовут, а моего напарника - Геннадием.
Пожимая протянутую Геннадием руку, я представился:
- Моя фамилия Миллер, а звать Евгений. Живу тут рядом, в Валерьевке.
- Ну, вот и познакомились, а теперь на обед пора двигать,- сказал Матвей Иванович, подняв за деревянную ручку плотницкий ящик.
      В столовой было людно и шумно. Рабочие и работницы в
ветровках и рубашках, пиджаках и комбинезонах забрызганных раствором, краской или известью, весело переговариваясь и смеясь, стояли в очереди у раздаточного окошка или сидели за столиками, заставленными тарелками и стаканами. Матвей Иванович указал на один из столов и сказал:
- Видишь мужика в темно-синем пиджаке, у которого на коленках лежит полевой планшет? Это и есть наш бригадир. Сейчас я скажу ему о тебе.
Он подошел к столику и поздоровался за руку с некоторыми рабочими,
сидящими за ним. Потом он сказал несколько слов бригадиру, показывая на меня, кивком головы. Бригадир встал со стула и направился в мою сторону.
Подойдя, он произнес, внимательно глядя на меня:
- Здорово новичок! К нам значит? Выйдем на улицу, тут не дадут поговорить.
      Мы вышли на улицу, где было пыльно и жарко. Бригадир прошел в тень груженного "КРАЗа" и встал, оперевшись о крыло машины. Я отдал ему направление, а он, не читая его, спросил:
- Работал уже на стройке?
- Приходилось,- ответил я.
- Как звать тебя?
- Ойгеном мать назвала, но все зовут Женей. Так проще.
- Ясно...
Он быстро пробежал глазами бумагу, а потом сказал:
- Хоть и не новая для тебя работа, а месяц придется в стажерах походить. К кому тебя определить?- он задумался, а потом воскликнул,- К Матвею Ивановичу! Он тебя привел, пусть и с работой познакомит. С ним будешь работать. Он знает свое дело. Старейший плотник в бригаде, да и на стройке, наверное... Так ты значит немец? Это хорошо.
- Почему?! - не понял я.
- У каждой нации своя изюминка есть. Южане - те вспыльчивые, торопливые. Им наша работа мало подходит. Им привычнее на рынке обретаться, что они и предпочитают делать. А немцы вдумчивы, основательны, неторопливы. Такие работники на вес золота. Я не боюсь переборщить. Приходилось с ними работать. Большинство были такими,- он подумал и продолжал,- Это по незнанию люди считают, что гвоздь вбить или дверь наладить просто. И у нас есть тонкости и секреты мастерства. Вот где место немецкой размеренности!- он засмеялся и заключил,- Считай, что лекцию о профессии я уже тебе прочитал, а последующие лекции будешь от Матвея Ивановича слушать. Он хоть и может показаться занудой, но дела лучше его никто здесь не знает... Вон он из столовой выходит. Пойдем, я распоряжусь.
Бригадир окликнул плотника:
- Иваныч! Не торопись, дело есть!
Когда мы подошли, Якушкин сказал ему о своем решении. Матвей
Иванович не возражал, а только сказал мне:
- Завтра в восемь вот тут и встретимся. Я инструмент тебе получу на складе, а то будешь блуждать здесь. Бригадир вон, черкнет мне записочку к кладовщику. Ладно, до завтра. Работать надо. Генка, наверное, половину нормы уже сделал, пока я тут с вами стою.
Матвей Иванович ушел, и бригадир заторопился, сказав на прощание:
- Давай, до завтра.
А я пошел к плотине, надеясь сесть на попутную машину.
      В стажерах я пробыл меньше месяца. Дело, в общем-то, было знакомым. Даже скупой на похвалу Матвей Иванович сказал как-то мне:
- Тебе Женька пора выходить в самостоятельное плавание. Я тебе не нужен. Ты все знаешь сам.
      Работа была мне по душе. Накануне узнаешь разнарядку, а с утра отправляешься на объект, один или с товарищем по бригаде, в зависимости от объема работы. Пока идешь к рабочему месту, смотришь по сторонам и подмечаешь насколько, за прошедший день подрос дом или детский садик. А темпы, надо сказать, были впечатляющими. Рабочий поселок вырастал в город со всеми полагающимися этому статусу атрибутами: школами, магазинами, спортивным залом, домом пионеров, библиотекой и широкоформатным кинотеатром.
* * *
      В один из августовских дней, после окончания работы, наша бригада собралась на внеочередное собрание. Когда мы подошли с Сашкой Олейниковым с места работы, то у входа в бытовку увидели нескольких наших товарищей, которые курили и что-то оживленно обсуждали. Мы остановились возле них и Саня спросил:
- Кто знает, зачем нас собирают?
- А леший его знает зачем! Знаем только, что на собрание пожалует сам комсомольский секретарь!
Я постоял с ребятами минут пять и уже хотел войти, когда кто-то из них сказал:
- Смотрите, " химики" идут.
Все посмотрели на группу рабочих проходивших мимо. Когда они скрылись за углом недостроенного дома молодой парень, который недавно стал работать с нами, спросил:
- А почему их "химиками" называют?
- Они сами себя так называют. Бывшие заключенные это. Кому мало осталось отбывать, и кто не опасен, тех из-за колючки выпускают, и работать определяют. Много их здесь. Почти все второе общежитие занимают,- ответил Федор Крутиков.
В этот момент мы увидели Всеволода Семеновича и комсомольского секретаря, которые вышли из-за угла того же дома, за который
завернули "химики". Когда они подошли бригадир спросил:
- Что, все уже собрались?
- Давно собрались. Уже минут пятнадцать, как собрание начаться должно. Мы уже думали, что не состоится оно,- ответил за всех Сашка.
- Извините товарищи за непунктуальность,- сказал комсомольский вожак и продолжал,- Я только вернулся. За опытом по организации трудового соревнования к рудничанам ездил. Только из машины и сразу -  к вам.
- Ну, давайте-давайте мужики, заходите. Сейчас начинать будем,- скомандовал бригадир.
Все стали протискиваться в бытовку, где было тесно и шумно, от набившихся сюда людей. Мест, чтобы сесть, не хватило, и мы остались стоять у дальней стены. Всеволод Семенович усадил секретаря и громко сказал:
- Тише мужики! Будем начинать!- когда стало тихо, он продолжал,- Это собрание у нас экстренное, но, думаю, долго заседать не будем. Чтобы не затягивать, сразу хочу предложить состав президиума целиком. Будут возражения?
- Давай бригадир, предлагай!- выкрикнул кто-то.
Всеволод Семенович назвал имена:
- Матвей Иванович, Гена и писать протокол Александр Олейников.
Он у нас грамотный, два года в институте проучился. Кто "за", прошу поднять руки,- бригадир пересчитал голосовавших, а потом продолжал,- Кто "против"? Кто воздержался?... Таких нет,- он обратился к выбранным,- Проходите, мужики сюда и садитесь. А ты Саня сразу отметь, что состав президиума принят единогласно, тридцатью двумя голосами. Ну вот, начало есть. Теперь самое время повестку назвать. Собрались мы вот по какому поводу,- он на мгновение задумался и сказал,- Наша бригада никогда в хвосте не была. Вы знаете, что недавно нас в областную Ленинскую юбилейную книгу трудовой славы занесли. А теперь вот, партком и комсомол предлагают побороться за звание имени Двадцать пятого съезда КПСС, который скоро состоится. Подробнее об этом пусть скажет наш гость.
Бригадир посмотрел на секретаря комсомольской организации и
произнес,- Тебе слово, секретарь.
Тот встал и задорно начал говорить:

                - В интересное время мы живем товарищи! В интересное и ответственное! Капиталистические страны, видя тщетность попыток свернуть нас с верного пути, пошли на сближение отношений с СССР! Вы знаете, что весной американский президент, впервые в истории взаимоотношений наших стран, посетил нашу Родину. В Москве, между Леонидом Ильичем и президентом США был подписан Договор об ограничении стратегических вооружений. Не угналась за нами Америка, товарищи! Но мы-то знаем лицемерие наших "друзей" из-за океана! Мы знаем настоящее лицо акулы империализма - США, до сих пор ведущих захватническую войну во Вьетнаме! Поэтому мы не позволим себе
размякнуть. Не позволим себе работать спустя рукава! Рудничане выступили в области застрельщиками соревнования за право называться именем предстоящего Двадцать пятого съезда КПСС. Ваша бригада одна из лучших на строительстве нашего Социалистического города, города будущего! Партком стройки просил передать вам, что не сомневается в ваших силах и в вашей готовности побороться за высокое звание! И ваш бригадир, коммунист Якушкин,- комсомольский секретарь посмотрел на Всеволода Семеновича,- Поддерживает мнение парткома и дал предварительное согласие. У меня все товарищи строители. Теперь слово за вами.
Выступивший сел и глубоко вздохнул, словно выполнил трудную миссию. Встал Всеволод Семенович и спросил:
- Ну что мужики, поборемся? Какие будут мнения? Кто хочет
высказаться?
Кто-то выкрикнул:
- А что высказываться?!  Дело уже и без нас решили! Давайте голосовать и, по домам!
Тут комсомольский секретарь вскочил, словно ошпаренный и резко
сказал:
- Как это, дело решили за вас?! Вы что, хотите сказать, что в нашей стране отсутствует ленинский демократизм?!
- Да ладно тебе секретарь,- примирительно сказал Всеволод Семенович,- Люди устали, к семьям хотят скорее...
Секретарь опустился на стул, а бригадир продолжал:
- Ну, кто скажет свое мнение?
Все молчали, потупив взор. Всеволод Семенович обвел взглядом собрание и обратился к Матвею Ивановичу:
- Что скажешь, Иваныч? Ты у нас заслуженный работник, коммунист... Люди прислушиваются к твоему мнению.
Матвей Иванович, кряхтя, встал и мял в руках фуражку, не зная, что сказать. Наконец он произнес:
- Конечно, нужно...
- Что нужно?! Говори яснее!- попросил бригадир.
- Я хочу сказать, что надо поддержать почин рудничан... Я лично, за это...
Старый плотник замялся, не зная о чем еще говорить. Бригадир обратился к нему:
- Спасибо за поддержку Матвей Иванович. Ты садись,- он снова обвел взглядом присутствующих.- Еще кто хочет говорить? Там, стоящие сзади, - обратился он к тем, кому не хватило мест,- Вы что-то отмалчиваетесь, будто и нет вас здесь... Вот ты Евгений, что скажешь?
Я не ожидал, что придется выступать и растерялся.
- Ты что думаешь по этому поводу?- продолжал настаивать бригадир.
- Я думаю, что неважно со званием бригада или без звания... Всегда честно работать надо...
Снова вскочил секретарь комсомола и не дал мне договорить.
- А это что за философ у вас тут?!- грозно спросил он, обводя хмурым взглядом собрание,- Как это безразлично, называется бригада именем партии или просто бригадой?!...
- Это Миллер Евгений, хороший работник,- перебил его бригадир.
- А...а, он немец?! Ясно! Обиженный на нашу власть!...
- Я на власть не обижаюсь. Сейчас она другая... А тех, кто нас, словно скот, в степь выгнал из домов, давно нет... Нет, на власть и партию я не обижаюсь. У меня самого жена в этой партии. Просто я думаю, что эти громкие названия ни к чему. Человек без титулов хорошо работать должен. Я думаю...
- Ладно, садись Миллер! Что ты думаешь, мы уже поняли. Твоя точка зрения ясная нам,- перебил меня бригадир, посмотрел на секретаря и спросил,- Ну что, голосование объявлять будем?- и, не дождавшись ответа, крикнул в зал,- Кто за то, чтобы бригада включилась в соревнование за право называться именем Двадцать пятого съезда КПСС?  Голосуем товарищи!
Все люди подняли руки, словно по мановению волшебной палочки. Я тоже поднял, хотя это и покоробило меня, но не хотелось обострять. Всеволод Семенович пересчитал голоса и довольно сказал, глядя на
комсомольского вожака:
- Вот, видишь, единогласно! Можешь доложить парткому.
* * *
      В один из зимних дней я шел после окончания смены к месту, где ждал рабочий автобус, на котором я обычно добирался домой. Уже начало темнеть и шел снег, крупные хлопья которого бесшумно падали на крыши зданий, голые ветви молодых деревьев и землю. В окнах многих пятиэтажек горел свет, напоминающий о домашнем тепле и уюте. Недостроенные дома зияли черными дырами оконных глазниц.
      С многолюдной улицы я свернул в один из необжитых дворов по периметру, которого стояли три дома, почти готовых к заселению. Позади одного из них располагалась бытовка нашей бригады, где я намеревался оставить ящик с инструментом. Чтобы сократить путь и не обходить длинный четырех подъездный дом, я решил пройти через него и шагнул в темноту дверного проема. Сделать это оказалось труднее, чем представлялось первоначально. Здесь было совсем темно, валялся еще не убранный строительный мусор. Ноги все время натыкались на какие-то ведра, тюки стекловаты и разбросанный инструмент. Я, чертыхаясь, ходил из комнаты в комнату и никак не мог найти пожарный выход, который был как раз напротив бытовки, хотя днем не раз проделывал тот же путь. Остановившись в большой комнате, видимо зальной, я опустил на какие-то козлы ящик с инструментом. Через большое застекленное окно была хорошо видна бытовка, на которую падал свет от весящего на столбе фонаря. После грохота, который я создавал во время движения, стало необычно тихо, и я отчетливо услышал легкое поскрипывание плохо подогнанных досок пола, будто кто-то крался за мной. Сердце забилось чаще, а в висках застучали молоточки.
- Кто здесь?- громко спросил я.
Никто не ответил мне, но из двери, через которую я пришел, вышел человек и остановился между мной и окном, шагах в четырех от меня.
- Ты кто? Что тебе нужно?- спросил я.
Человек молчал, а я никак не мог рассмотреть его. На фоне света льющегося от фонаря у бытовки, я видел только черный силуэт. Так мы простояли минуты три, а потом он заговорил:
- Здорово, что ли. Дала мне все-таки судьба случай повстречать тебя.
Я слушал его и лихорадочно вспоминал, где мог слышать этот неприятный голос.
- Не узнал? Вижу, не узнал... Я тебя еще на позапрошлой неделе в столовке приметил. Разузнал, что ты у Якушкина в бригаде. Сегодня от самой аллеи за тобой шел. Шел и никак не мог придумать, как с тебя должок взыскать. Я имею ввиду, в каком виде. Помнишь должок? Вижу, не помнишь. Люди быстро о своих долгах забывают... Вижу, в растерянности ты. Я тебе помогу: тайга, сопки, домик на краю поселка, патефон и веселые барышни...
Тут словно молния пронзила мысль: "Яшка Каторжанин!"- и рука потянулась к ящику с инструментом.
- Ты не дергайся!- услышал я снова скрипучий голос Яшки,- Узнал... Я знал, что не рад ты будешь встрече и прихватил с собой это.
В руках у него блеснул металл. Он продолжал:
- Заточка хорошая, пикнуть не успеешь. Так что давай лучше спокойно поговорим.
- Спокойно говоришь? А зачем тогда крался за мной? Зачем железку с собой притащил?
- А так, на всякий случай. Как говорил Семен Семеныч со сломанной рукой: "На всякий пожарный",- ответил Каторжанин и зло засмеялся.
- А ты все хохмишь? Тогда, наверное, тоже пошутить хотел? О чем же ты говорить хочешь? По-моему, нам не о чем говорить. Неужели ты думаешь, что я извинения просить буду? Если думал так, то ошибся. Я не о чем не жалею.
Яшка отбросил в сторону железку, которая пронзительно зазвенела в тишине пустого дома, и опустился на какой-то тюк, оперевшись спиной о стену. Вся его фигура, по-прежнему, оставалась в тени и только ноги обутые в валенки попали в полосу света, льющегося в окно. Он долго молчал, а потом заговорил:
- Долго я ждал этой встречи. Очень долго...  Думал и не будет ее... Представлял себе, как подстерегу тебя в каком-нибудь углу, заставлю встать на колени, приставлю к горлу нож и будешь ты молить о
пощаде... Чего ухмыляешься Миллер? Думаешь, размечтался я? А я так не думаю. Многое я повидал и в разных передрягах бывать приходилось. Люди всегда одинаковые. Когда нож у горла, самые отчаянные овечками становятся, и за жизнь цепляются...
- Не знаю, с какими людьми сталкивала тебя жизнь, но будь уверен, я не стал бы сапоги твои лизать. Но не это мне смешно. Другому я удивляюсь. Столько лет прошло, а жизнь тебя ничему не научила. Ты по-прежнему считаешь, что тогда воровская правда была на твоей стороне, и ты хотел получить все, что тебе по праву сильного полагается. А я, по-твоему, поступил плохо. Вот это мне смешно. Разные мы люди с тобой и на жизнь смотрим по-разному.
Яшка ничего не ответил мне и долго молчал. Потом он произнес:
- Когда все случилось, я как будто помешался. Где бы ни был, что бы ни делал, а твоя физиономия все время перед глазами стояла. Так я тебя ненавидел. Постоянно думал о том, как буду тебя мучить, когда найду... А найти оказалось не трудно. Несколько раз я специально приезжал в Алдан, а оттуда к вам, в Лебедкино. Ходил вокруг дома в темноте. Песика вашего прикормил. Смотрел в светящиеся окна... Видел тебя, жену твою и отпрысков твоих. Ходил и все никак не мог решить, что сделать: пустить красного петуха или зайти в дом с ружьишком и перестрелять вас тепленьких в кроватях...
- И чего ж не сделал?
- Не успел. Залетел снова в зону. В этот раз много мне дали. Просидел пару лет и думаю себе: "Лучшие годы в неволе томлюсь, а Миллер на свободе радуется". Ну и свалил однажды осенью. У богомольцев пару лет отсиживался. Там и с дружком твоим познакомился, с Рудольфом. Пока таился в глуши таежной, две весточки получил, одна другой
страшнее. Сначала узнал, что братишку моего младшего под расстрельную статью подвели...
- Два брата акробата. Один другого стоит...
- Ты Миллер языком-то зря не мели, коль не знаешь дела. Братишка мой ни чета мне, мухи в жизни не обидел. Под следствие попал случайно. В Хабаровске это было. Шел от подружки поздно вечером, а тут, на беду его, ювелирный магазин подломили. Сторожа убили. Кто-то из-за шторки его видел, как он мимо проходил и звякнул мусорам. Он еще и до квартирки своей не дошел, как его повязали. Все пытали потом, куда он золотишко и камушки схоронил. Обещали поблажку сделать, если тайник укажет. А как он их предоставит, если не брал?!... Ну вот, дали ему, как за убийство, на всю катушку. Приговор в исполнение поторопились привести, а через полгода настоящих мокрушников обнаружили. В отписке матери извинились, мол, судебная ошибка вышла. Вот так, им ошибка, а человек на том свете, если он есть... Ну а через год, после убийства братишки, мама моя богу душу отдала. Сердце остановилось. Вот и получается, что власть наша хваленая, двоих своих граждан на свалку выбросила...
- Что-то ты Яков и не Яшка совсем. О жизни рассуждать
стал, задумываться. Пол жизни готовился со мной расправиться, а как столкнулись, так философствовать начал...
- Знаешь, ты прав Миллер. Я именно рассуждать стал. Как случилось с братишкой и матерью, так будто в голове что-то включилось, и мир стал другим. Сниться стало черти что и все из моих прошлых похождений. Вроде снится то, что делал я, за что потом сроки отбывал, а не совсем то... И будто существо мое разделилось. Части тела делают, что им положено, а со стороны, как, будто душа наблюдает, оценивает и восклицает: "Так не делает большинство людей! Так большинство не поступает!" А потом, когда проснусь, эта мысль покоя не дает. Голова, независимо от моего желания, начинает, как ты сказал, рассуждать, а в конце всегда одни и те же вопросы: "Если большинство не делает того что делаешь ты, то кто прав? Не может же большинство всегда быть неправым?!" Вот так и жил не в ладу с собой.
      Яшка замолчал, порылся в карманах фуфайки, вытащил скомканную пачку сигарет и протянул мне. Я взял полупустую сигарету, прикурил и сел на другом конце тюка. Он тоже закурил и продолжал:
- В шестьдесят пятом мы с дружком заготконтору потрясли. Взяли почти ничего, а я получил по полной, за рецидив. Когда уходили, дружок мой ногу сильно подвернул. Раньше я бы просто бросил его, в лучшем случае, а в тот раз, как кисейная барышня, сижу рядом и не могу сдвинуться с места, а в голове, будто кто-то посторонний твердит: "Не по-человечески это, оставить его. Если облава не наткнется, то пропадет он в тайге".  А другой голос кричит: "Беги! Своя рубашка ближе к телу! Свою шкуру надо спасать! Деньги есть. Надолго на веселую жизнь хватит!"  Вот так и сижу в раздвоении. Уже лай собак близко и голоса слышны, а я с места не двигаюсь. Так и взяли меня, когда я как сиделка у больного возле Петьки прирос...
- Это совесть в тебе заговорила, человеческое прорвалось,- сказал я.
- Не знаю я, что там прорвалось... Совесть... С чем ее едят-то?!  Что это такое? Я другое думаю. Старость подходит. Наверно, всегда так. Когда человек к финишу приближается, то начинает вопросами задаваться. Страшно потому что. Пока в зоне отбывал, много передумал. И уже тогда решил, что многое в жизни неправильно делал, а вернее - все было неправильно! Ну вот, когда думал, времени, нарушать лагерный распорядок, не было. С женщиной переписку завел. Натальей ее звать. В Еманжелинске живет... Потом начальство решило, что я могу остаток срока в " химиках" походить. С другими направили сюда. Мне три месяца осталось, а потом к Наталье поеду. Может, получится чего у нас.
Яшка встал, бросил на пол потухшую сигарету, подошел к окошку и стоял спиной ко мне, ничего не говоря. Потом он, не оборачиваясь, сказал:
- Ну, вот и поговорили. Давно никому душу не изливал. Некому было... Дружки зоновские не поймут, смеяться будут.
Я тоже встал и сказал Яшке:
- Идти мне нужно. На рабочий автобус уже опоздал так, что на попутках добираться придется.
Взяв ящик с инструментом, я шагнул к двери, но Яшка окликнул меня:
- Постой Миллер! Возьми вот, на память. Портсигар это. Лагерное качество. Мужики делали, по заказу зэков. Нигде такой не купишь, - и протянул мне плоскую металлическую коробочку.
Я взял портсигар и держал в руке, раздумывая: принимать подарок или нет, а Яшка продолжал говорить:
- Бери-бери, будешь вспоминать непутевого Каторжанина.
 Потом он отвернулся к окну, а я пошел к выходу из дома, удрученный неожиданной встречей, изумляясь про себя: "Вот так сюрприз! Только в жизни такое бывает!», и ощущая рукой, опущенной в карман телогрейки, холодок и тяжесть Яшкиного подарка.
      Эта встреча была последней. Больше я Каторжанина никогда не встречал. Насте я о встрече не рассказал. Не хотел, чтобы она переживала. По прошествии стольких лет я иногда думаю: "А было ли все это со мной!",- но поблескивающий латунной желтизной подарок Яшки, будто говорит: "Было!"
* * *
      Весной наша бригада, почти в полном составе, работала на укреплении дамбы хвостохранилища фабрики. Мы делали опалубку, а бетонщики заливали раствор. Наша работа должна была укрепить ненадежную насыпь из камня и земли.
      В один из апрельских дней, в результате весеннего паводка, бурно прибывающая вода подмыла дамбу, грозя снести ее вовсе. Дни, когда мы боролись за жизнь дамбы, а значит и за возможность бесперебойной работы огромного предприятия, чем-то были похожи на военные будни. Сюда была собрана вся свободная техника, моторы которой не глушились ни на минуту. Люди тоже работали круглые сутки, отлучаясь по очереди для еды и короткого сна, в наспех устроенных вагончиках. Вести с места работ воспринимались как фронтовые сводки. Не только область, но и Москва держала на контроле события в далеком степном городке.
      Мне запомнился первый день, когда случилось ЧП. Во время
одной из смен, когда Генка, Саня Олейников, и я работали на восточном крыле дамбы, прибежал запыхавшийся бригадир и закричал:
- Бросайте ребята тут все! На западной оконечности вода вот-вот прорвется! Быстрее туда! Скорее! Там Матвей Иванович и еще несколько человек! А я в вагончик к телефону! Главному инженеру нужно сообщить! Пусть еще людей шлет и сразу пару бульдозеров! Он побежал дальше, обронив на бегу фуражку.
      Мы побросали инструмент и побежали на противоположный конец сооружения. На месте мы увидели несколько ребят из нашей бригады и из бригады бетонщиков во главе с Матвеем Ивановичем, яростно орудующих лопатами. Мы немедленно тоже вступили в борьбу с разбушевавшейся стихией. Несмотря на отчаянные усилия горстки людей, вода не унималась. Она десятками ручейков сочилась через земляное тело дамбы, размывала на этой стороне не успевший застыть бетон. С каждой минутой вода уносила все больше земли, грозя прорваться мощным потоком.
- Матвей Иванович!- крикнул я,- С грабарками нам не угнаться за водой! Чего мехлопата стоит?! Где тракторист?!
- Не знаю! С час, как ушел куда-то!
Я нашел взглядом Саню Олейникова и побежал к нему.
- Саня! Ты же в танковых механиком был! Попробуй мехлопату завести, без нее мы не справимся!
Олейников понял меня с полуслова и побежал к машине, разбрызгивая грязь резиновыми сапогами. Он ловко взобрался в кабину, завел двигатель и лихорадочно соображал, перебирая руками рычаги мехлопаты. Разобравшись, он двинул механизм к куче щебня. Зачерпнув со второй попытки гору камня, Александр направил трактор к самому большому промыву, который ежеминутно расширялся стараниями бурлящей воды. Саня сыпал ковш за ковшом, а вода все не унималась, делая новые промоины. Все кто находился здесь, не останавливаясь ни на секунду, орудуя лопатами стоя по голень в воде. Это был самый критический момент. Казалось, вот-вот стихия переборет нас. Работающий рядом  со мной Генка, на мгновение остановился, повернул ко мне разгоряченное лицо и крикнул:
- Не выстоять нам! Если еще десять минут помощи не будет, то смоет нас как щепки!
Он снова схватился за черенок, а я подумал: "Прав Генка! Не   справиться нам. если в скорости помощь не прибудет". В этот момент парень из бетонщиков, указывая рукой в направлении города, закричал:
- Братва! Подмога идет!
Все с надеждой посмотрели на грейдер. Действительно, по нему шло несколько машин с людьми, а сзади, чуть отстав, тянулась цепочка бульдозеров и скреперов. Через некоторое время прибежал запыхавшийся Всеволод Семенович и закричал, подбадривая нас:
- Держись мужики! Помощь уже на подходе!
Он схватил валявшуюся в грязи лопату, взобрался по скользкому склону наверх и стал яростно разбрасывать щебень, из кучи только, что вываленной Генкой.
      Минут пять спустя подоспела подмога. На помощь прибыло человек тридцать. Одним из первых, быстрым шагом, подошел главный инженер, в сопровождении комсомольского секретаря. Он крикнул:
- Герои мужики! Спасибо вам за самоотверженный труд!
Вы, можно сказать, весь комбинат спасли! На сегодня вы свое дело уже сделали. Можете идти отдыхать товарищи!- он повернулся к бригадиру,- Ты Семеныч список мне представь. Никого не забудь, кто был здесь в трагические для комбината минуты!
      На день Металлурга всем ребятам, кто был в тот день на дамбе,
были вручены грамоты от Министерства черной металлургии СССР и небольшие денежные призы от комбината.
        В городе я проработал до осени, а потом вернулся в Валерьевку.
* * *
      В середине семидесятых многое изменилось в жизни нашей семьи. Дом наш опустел. Танюша вышла замуж за Сашу. Они в одно время учились в институте. Живут они теперь и работают недалеко от Кушмуруна. Саша - директор школы, а Таня русскую литературу преподает. У них двое детишек.
      В то время не стало родных людей, которые были единственной нитью связывающей меня с той жизнью, с тем прошлым. В муках умерла тетя Эрна, а через два года, тихо и незаметно угас дядя Феликс. Незадолго до него скончался дядя Каирбек.
      К концу семидесятых все наши парни обзавелись семьями и жили на Севере. Только Вова осел недалеко от нас, в Челябинской области. Тогда же, с учетом северного стажа, я ушел на пенсию, но продолжал работать в совхозе.
Глава двенадцатая
Одни
      - Ну чего ты не пьешь?! Вот какой глупый! Опять ведро перевернул!
- Что опять пойло разлил?- спросил я, ставя на досчатый пол сарая большую корзину с просяной соломой.
- Глупый теленок!- возмущается жена,- Уже больше трех недель отроду, а пить из ведра никак не научится. Вчера в обед пришла, а он опять Чернушку сосет. Как он из клетки вылез?
- Может второпях закрыли плохо?... Нельзя разрешать ему этого, а то привыкнет и все молоко будет высасывать.
- Женя, что это свиньи так кричат? Ты дал им корм?
- Как пришли, сразу вылил ведро. А этим друзьям, сколько не давай - все мало будет... Ну, ты все здесь? Закончила? Я сейчас чистить у коровы буду.
Настя ушла, а я, втащив сарай, корыто из располовиненного тракторного бака, принялся за уборку. Руки привычно орудовали вилами и совковой лопатой, а голова была занята другим: "Морозно этой зимой,- думал я.- Хорошо, что осенью крышу перебрал и утеплил. Иначе мерзла бы скотина нынче".
- Ну-ка Чернушка, повернись!
Я сгреб навоз, поставил лопату и подошел к яслям. Корова  посмотрела на меня большими черными глазами и, ткнулась в фуфайку, влажной
мордой. Присев на край яслей, я гладил корову, а память унесла меня в
далекую юность, когда злой рок гнал нас из дома. Перед глазами, будто кадры из немого фильма, вставали картины далекого прошлого: обширный дом, старая яблоня в огороде, пятнистая корова, печально смотрящая вслед бричке, которая увозила нас в неизвестность...
- Женя!- послышался голос Насти.
Открылась дверь, впустив сарай клубы пара и вошла жена.
- Чего ты там сидишь? Ничего не случилось?
- Нет, ничего не случилось...
- А что ты так долго?- жена посмотрела на корыто с навозом,- Чистить еще не закончил. Там Эльза с Антошкой из города приехали. Мы уже чай попили, а тебя все нет.
- Я скоро. Осталось только корыто вывалить.
Я заторопился, чтобы скорее увидеть сестру, которую не видел больше двух месяцев. Когда я вошел в дом, Эльза встала с дивана и пошла ко мне. Она обняла меня и поцеловала, а я, расставив в стороны руки, сказал:
- Грязный я сестричка. Руки хоть дай помыть, а то сараем воняют.
- Ничего Ойген, к этим запахам нам не привыкать, - сказала она весело.
Помыв руки я вернулся в комнату, остановился у порога, посмотрел на находящихся здесь и сказал:
- Антон, бог ты мой! Ты уже совсем парнем стал!
Племянник смущенно встал от телевизора и нерешительно двинулся ко мне. Я поцеловал его. Настя весело произнесла:
- Выше дядьки вырос! Весной уже школу закончит.
- Ну, Антошка, как у тебя дела со школой? Много двоек в табеле?
Парень еще больше смутился и ответил:
- Нет у меня двоек в табеле.
- Дядя шутит,- сказала Эльза и с грустно продолжала,- Он у нас хорошо учится, одна тройка всего. И знаете, по какому предмету? По немецкому...
- Вот тебе на!- сказала, улыбаясь, Настя,- Родной язык матери и - тройка!
Эльза ответила за сына:
- А что толку, что родной язык? Где он его слышал? Дома всегда по-русски говорим. Кроме Schublade  и hei; (16) , ничего и не слышал больше...
- Чего вы к парню пристали?! Незнакомый язык трудно изучить! Откуда он его знать будет? Везде все по-русски. Я вон, в детстве почти ничего по-русски не знал, а сейчас уже многое из родного языка забыл.
- Смотри Антошка, соберешься в Германию поехать, а языка знать не будешь,- пошутила Настя.
- Да кто его туда выпустит?!- воскликнула Эльза,- Если только в ГДР по путевке...
- Ну ладно, хватит на парня наседать! Иди- иди Антон, смотри дальше телевизор, а то они не отстанут от тебя. Ну их, женщин этих.
Антон снова расположился у телевизора, а мы пошли на кухню. Настя готовила обед, а мы с сестрой разговаривали.
- Ну как там, в городе?- спросил я.
- Да ничего,- ответила сестра,- Я теперь на новой работе. Недавно на хлебозавод устроилась. Посменно работаю. Алеша все там же, в строительной организации на бульдозере. Эммочка учится...
- А почему она не приехала?- спросила Настя, снимая с газовой плиты сковородку с шипящей зажаркой.
- А у нее после школы кружок. В танцевальный она ходит, три раза в неделю,- ответила Эльза, вздохнула и продолжала,- Вот так и живем. Вроде все нормально, только квартирка маловата. Три комнаты небольшие...
- А у нас видишь как просторно. Такой домина, а мы вдвоем с Настей. Бродим целый день из комнаты в комнату...
- Как там ваши сыны на Севере, пишут вам?- спросила Эльза.
Я ответил:
- Пишут. На той неделе от Вити письмо получили. Дочка у них родилась. Дарьей назвали...
- Да ты что!- воскликнула сестра,- Ну, теперь вы трижды ома и опа!
- Еще он пишет, что новый карьер у них открыли. Теперь он там работает. Машину новую получил, как передовик. Большая машина! Сразу семьдесят тонн породы увезти может! А Валера на старом карьере остался. Толик людей возит на смену...
Настя вставила:
- У Толика тоже скоро пополнение будет.
- Да, писал Витя об этом. Еще привет передавал от старинного моего друга Рудольфа. Это он помог им в карьер устроиться, когда они скопом поехали в Якутию, шесть лет назад. Ничего живут сыновья. Деньги хорошие получают.
- А Володя, все там же в совхозе?
- Да, как после армии устроился ветврачом под Троицком, так и работает. Его Люда - фармацевт, а дома сидит. В деревне нет аптеки. Таня недавно приезжала. Когда она была Настя?
- На осенние каникулы приезжала из Кушмуруна. Побыла четыре дня и домой заторопилась. Говорит, что соскучилась за своей Светланкой. Маленькая она еще у них, всего четыре годика. А Паша уже в пятом классе учится. Круглый отличник! Танюша сказала...
Настя не договорила потому, что заскрипела дверь, которая на улицу, а
потом раздался бойкий женский голос:
- Хозяева дома? Отзовись кто-нибудь!
- Таська пришла,- тихо сказала Настя, выходя в коридорчик.
- Пришла на горожанку посмотреть,- услышали мы голос все такой же беспардонной Таисии. - Где она прячется?
Этот визит испортил мне настроение.
- Чего пришла?!- пробурчал я,- Тетки Эрны на тебя нет.
Эльза засмеялась и вышла из кухни.
- Здравствуй Таисия,- сказала она.- Ты не меняешься. Все такая же веселая!
- А чё мне расстраиваться?! Дома все есть. Мужик работает. Дочка в Рудном живет. Муж у неё механик. Обеспечивает дочку. К тому же, сейчас я женщина свободная. Мой всю зиму в соседнем районе просидит. Он там в командировке. Может, временного мужика подыщу,-  она кокетливо рассмеялась.
- Ну, снимай полушубок, да проходи,- услышал я голос Насти.
" Вот приперлась! С сестрой поговорить спокойно не даст!",- подумал я и пошел к вешалке, что-то буркнув на приветствие Таськи.
      На улице было солнечно и морозно. Слежавшийся снег слепил глаза. Я продолжал злиться на Таисию и нелицеприятно ругал ее про себя. Раздражение не спадало. Я ходил по двору и не знал, куда приложить руки. Взял фанерную лопату и сбил снежный козырек, свисавший с навеса. Потом пошел за сарай к скирде и крючком надергал соломы, для следующей кормежки. В дом идти не хотелось, и я вышел за калитку. Здесь я закурил и стал смотреть, как за забором дома напротив грейфер грузит навоз, из разворошенной кучи которого поднимался пар. " Вот притащилась! Теперь раньше чем через два часа не уберется!"- продолжал раздражаться я. Тут за углом ограды послышался хруст снега, а через мгновение показались две женщины. Это были подруги сестры, шустрая Нина и дородная Ольга.
- Куда это вы разогнались?- спросил я.
- К вам!- весело ответила Нина,- Или вы уже не привечаете гостей?
- Смотря, каких гостей,- раздраженно сказал я, бросая окурок в сугроб,- Проходите. Небось, к сестре торопитесь? Не успела она в дом войти, как уже весь поселок знает! Таська прискакала... Какая она Эльзе подруга?!
- Вон чего ты такой злой сегодня! С сестрой поговорить не даем, значит! Ну, мы недолго. Шли с Ольгой в магазин, а Мажит - конюх увидел нас и сказал, что Эльза приехала. Он видел, как она от асфальта шла.
- Не можем же мы не повидать подружку,- вставила, наконец, слово Ольга, в беспрерывную трескотню Нины.
- Не сердись Женя!- напоследок сказала Нина, легонько хлопнула меня по спине и вошла в калитку. Ольга, молча, последовала за ней.
      Визиты знакомых и друзей продолжались почти до вечера. Когда ушел последний гость, то до последнего автобуса оставалось не более двух часов. Мы с сестрой сидели в зальной комнате и вспоминали то время, когда я приехал с семьей в поселок. Вошла Настя, проводившая последнего гостя. Она устало опустилась на диван и, улыбаясь,
произнесла:
- Как я устала. Вроде бы ничего не делала, только гостей встречала и провожала, а будто рабочую смену отбыла.
- Ничего, вот Эльза уедет и опять жизнь замрет у нас. Будешь потом жаловаться, что пусто в доме... Ладно, вы тут разговаривайте, а я пойду гуску зарублю. Еще обработать надо успеть.
Я пошел к двери, а Эльза попросила вслед:
- Ойген, ты выгляни на улицу со двора. Антона что-то нет. Ушел когда Ольга и Нина пришли, так и пропал. Как бы ни забыл, из-за друзей, что автобус в полдевятого. Да и темно уже...
Настя сказала:
- Не переживай ты. Тут не город. Ничего с ним не случится. А опоздает... Ну и что? Будто поесть и переночевать негде! Завтра Женя проводит его до асфальта и в автобус посадит, утром раненько.
      К автобусу мы вышли за полчаса. Я нес сумку с деревенскими гостинцами, а сестра шла за мной по узкой дорожке, протоптанной среди сугробов. Легкий морозец щипал за нос и уши. Было тихо и ясно. Огромные звезды усыпали небо. Похрустывание снега далеко разносилось в тишине.
      Дойдя до остановки, я поставил сумку на снег, зажег спичку и посмотрел на часы. До автобуса еще было минут пятнадцать. Подошла сестра и сказала:
- Тепло сегодня, не то, что тогда...
- Когда?- не понял я.
Она запрокинула голову, посмотрела на звездное небо и продолжала:
- В ту ночь, когда нас в санях со станции везли. Помнишь? Тогда тоже звезды светили, но холодно очень было... Я тогда думала: "Вот засну и не буду просыпаться никогда". Я так тогда мерзла!... А потом ты соломой нас обложил. Мы прижались друг к другу спинами, и я почувствовала, как тепло от тебя согревает меня. Как давно это было... Иногда даже сомневаюсь и спрашиваю себя: "Не приснился ли этот кошмар?"- и сама себе отвечаю: " Лучше было бы, если бы это был сон".
Она поежилась и стала тереть руку об руку, говоря:
- К вам неожиданно собралась. Все в спешке... Вот перчатки забыла.
Я снял рукавицы, взял холодные руки сестры в свои руки и стал тереть их, стараясь согреть. Потом я надел ей свои, не успевшие остыть рукавицы.
Эльза вздохнула и тихо произнесла:
- Не дали нам поговорить. Я ведь чего так, с бухты-барахты, к вам приехала? Поплакаться хотела тебе. Больше некому...
- А что случилось?- взволнованно спросил я.
- Да, в общем-то, ничего...,- ответила сестра и продолжала,- Что-то с Алешей происходит. Какой-то он не такой стал в последнее время. Несколько раз, выпивший, с работы приходил...
- И все?! Это у нас мужиков - дураков бывает,- успокаивал я сестру,- Шлея под хвост попадет, вот и творим не задумываясь.
- Да я понимаю, что это ерунда. Не в этом дело. Он какой-то сам другой стал. Задумчивый какой-то, реже улыбается и с детьми не такой ласковый, как раньше. Его будто гнетет что-то.
- Ты сестричка выдумываешь это. У людей бывает такое время. Делать ничего не хочется, грустно почему-то. У меня часто такое бывает. Ты не переживай, Лешка у тебя хороший. Любит он тебя. До сих пор тайком на тебя смотрит, как когда-то перед свадьбой. Я вижу это. И Настя видит. А он думает, что никто не замечает.
На тропинке, что ведет от поселка, послышалось поскрипывание снега.
- Кто-то еще в город едет,- сказала Эльза.- А может это Антошка? Пришел к вам, а меня нет...
В ночь ворвался свет фар автобуса вынырнувшего из-за бугра. Он спускался к нам, но шума мотора еще не было слышно. Шаги на тропинке стали торопливыми, а потом человек перешел на бег.
- Точно Антошка!- воскликнул я.
Когда племянник торопливо подошел к нам и спросил, шутя:
- Что, побоялся в поселке без мамки остаться?
- Ничего не побоялся,- обиженно ответил он,- Просто в школу завтра надо.
- Сынок, что же ты опоздал? Я так переживала. Хорошо тетя Настя и дядя Ойген успокоили немного.
- А я думал, что последний автобус ровно в девять. Пришел к дяде Ойгену домой, а вас мама уже нет. Тетя Настя сказала, что вы уже ушли. Я так торопился...
Подъехал большой автобус и остановился, пыхтя тормозами. Мы с сестрой обнялись, а потом я поцеловал племянника, и они залезли в салон. Дверь-гармошка быстро закрылась, а я стал тарабанить по стеклу, крича:
- Сумку забыли! Водитель открой дверь!
Дверь- гармошка снова открылась и Эльза суетливо приняла сумку поданную мной.
- Вот голова садовая! Совсем забыла!- сказала она.
Потом они уехали, а я, не спеша пошел к дому, думая о тревогах сестры.
* * *
      Весной умер очередной престарелый генсек. Об этом мы, обычно, узнавали по телевизору, на экране которого целый день транслировали классику, а потом, из экстренных выпусков теленовостей или из программы " Время".
      В этот раз преемник у руля гигантской страны обнадеживал. На экране, наконец-то, появилось улыбающееся румяное лицо без признаков застарелых болезней или умственной деградации.
      Тогда, я хоть и был уже на пенсии, но продолжал работать в совхозе, на разных работах. Настя, по-прежнему, руководила столовой.
* * *
      Весна. Степь просыпается после долгой зимы. Уже зазеленели южные склоны ложбин и берега Тобола. Возвращаются из теплых краев последние караваны птиц. Степь усыпана нежными, бледно-сиреневыми цветочками, именуемыми в народе " подснежниками". Небо необычно голубое с редкими барашками облаков. Солнце припекает, стараясь наверстать упущенное зимой.
      Всю эту красоту я наблюдаю лежа на потнике, подложив под голову седло. Прикрыв глаза, я слушаю степные звуки знакомые с детства. Рядом Понурый щиплет траву, а табун резвится неподалеку. Только приглушенный шум трактора работающего в пойме, который пашет землю под людскую картошку, нарушает весеннюю идиллию.
"Скоро Таня приедет. Обещала на девятое мая,- думаю я,- Внуков привезет... И зять приедет. Писала в письме, что картошку посадить помогут". Потом мысли меняют течение: "Как там сыны на Севере?... Там в это время еще снег. У Вовки на Урале тепло, это недалеко отсюда, а в Якутии еще холодно... Давно не было Витьки и Толика. Два года уже не было. Валерка  прошлым летом приезжал с семьей, а остальных давно не было... Да... а, разбросала детей жизнь. Мы с Настюшей одни остались... Плохо без детей. Как будто жизнь даром проходит. Внуки без нас растут и тревожно, когда узнаешь о детях отрывочно, время от времени. Плохо одним,- заключаю я, а потом сам себя корю,- Что ты расхныкался Готлибович? Плохо тебе одному... У тебя Настя есть, Эльза рядом в городе... Кондрату - вот кому плохо! Жена лет пять, как умерла, а детьми не обзавелись. Вот ему плохо в пустом доме". Мурашки пробежали по моему телу, когда я представил, что когда-нибудь кто-то из нас, я или Настя, останется один.  «Это в детских сказках умирают в один день и час, а в жизни так не бывает,- продолжаю размышлять о печальном,- Очень страшно одному... Павел Назаренко умер в пустом доме и не знал никто. Неделю, наверное, гнил возле печки, пока соседка не кинулась». Я вздрогнул и мысленно воскликнул: «Чего это я?! Ерунда какая-то голову занимает!».
      Шум трактора стал громче. Я повернул голову и увидел, что он выбирается из поймы, рывками выпуская клубы черного дыма. Вползя на пригорок, он повернул по дороге в мою сторону. Вспугнув лошадей, трактор приблизился и остановился у края дороги. Тракторист сбавил обороты двигателя, выпрыгнул из кабины и направился ко мне, крича еще издалека:
- Здравствуй дядя Женя! Ты как на пляжу в социалистической здравнице расположился!
- Здравствуй Василий! А что мне, имею право загорать!
Уже  скоро восемь лет, как на заслуженном отдыхе!
- Ну, ты даешь дядь Женя! Какой же это отдых? Разве это отдых? Все время в совхозе трудиться. В прошлом году на сенокосе опять был. Потом плотничал на ферме, когда гуцулы приезжали, а теперь лошадей пасешь.
- А что дома делать Вася?! На печке лежать и телевизор рассматривать? Смотреть, как страну разоряют перестройщики?
- Это ты точно сказал дядь Женя! Скоро так разорят, что долго потом поправлять будем! Видал, как Мишка Америка (17)  с алкоголизмом народа борется? Вчера показывали Крым. Что с виноградниками делают! Гектары под сруб пускают! Будто виноград виноват, что из него вино делают, а народ его без меры потребляет! А чем народу заниматься, когда жизнь такая и клуб, единственный на всю округу, закрыли?... Если так смотреть, то и наши поля с пшеницей надо запахать, чтобы водку не производить.
- Ты прав Василий. Горбачев не с того края начал.
Тракторист присел рядом на кошму, прикурил сигарету и эмоционально продолжал:
- Что в Чернобыле натворили?! Дай нашим свободу! Не можем мы свободой распоряжаться! Не научили! Сразу как головой в бадью: демократия! Гласность! Веками из-под палки жили и, вдруг, делайте чего хотите! В совхозе бардак начался! Мужики заартачились: "Не хотим этого директора! Не хотим того! Мы из своих выбирать будем!". И кого же они выберут?!  Какого ни будь Ванюшку, который вместе с ними водку пьет, а как дело наладить не знает! Обожди дядя Женя, мы еще до такого доживем! - Василий смачно сплюнул и продолжал,- Перестройщики, мать вашу! Когда это было, чтобы в магазине из-за сахара или хлеба давились?! А, дядь Жень?
- Было такое, когда я мальцом был. И после войны все по карточкам было.
- Знаю от бабки - было. И отец говорил, что трудно было, когда колхозы Сталин создавал. А после войны не помню. Я тогда еще на коленках ползал. А вот возьми дядь Жень десять или пятнадцать лет тому – не было такого безобразия! Спутники запускаем, а в стране порядок навести - не можем! Издеваются над народом! Привезут раз в месяц макароны метровые, а не сигареты! Дадут по штуке и сидит мужик после работы режет да крупинки собирает вместо того, чтобы с детишками заняться или жену приласкать!... До чего людей довели, а дядь Жень?! Шахтеры поднялись, чего-то требуют. В Москве толпы ходят с плакатами, орут чего-то! Кажется, что вся страна не работает, а перестроиться пытается! Откуда же куреву взяться или колбасе?! Мы-то в деревне работаем, мясо сдаем, зерно. А в городе это пропадает. Некому перерабатывать, заняты все перестройкой! Помяни мое слово дядя Женя, если так дальше пойдет, то в следующую зиму еще хуже будет! Угля мало будет, а значит, ни для электричества, ни для печки. Будем в хибарках сидеть, как в пещерах наши предки, при лучине!
Василий встал, посмотрел на свой трактор, а потом протянул
мне руку и сказал:
- Ну, будь здоров дядь Женя! Надо мне ехать на МТМ лемех поменять и дальше пахать, а то осенью и без картошки будем.
Когда тракторист отошел несколько шагов, я окликнул его:
- Вася, постой! Я давно хотел спросить тебя, что ты в плотницкой не остался, а в механизаторы ушел?
- Да так Евгений Готлибович... Перестройка началась, дома в деревне ставить перестали. Работы не стало. Иной раз по нескольку дней баклуши били. Заработок маленький стал. А у меня, ты ведь знаешь, трое пацанов... А тут еще дядя Кузьма на пенсию засобирался... Девятнадцать лет вместе проработали. Бумажка на тракториста у меня была, вот и решил на трактор сесть.
- Понятно. Ну, давай Вася, заканчивай там огороды.
- Если железка не сломается, завтра должен закончить,- ответил Василий и пошел широкими шагами к трактору.
      Придя с работы, я увидел жену лежащей на диване. Присев на
краешек, я спросил:
- Отдыхаешь Настюша? Наработалась в столовой?
Настя взяла мою руку в свои ладони и грустно ответила:
- Не так устала на работе, как ноги замучили. Когда под Синявино (18) приморозила их, с тех пор и мучаюсь. Раньше, когда молодая бала, иногда поболят и все, а теперь все чаще и чаще.
- Многим досталось из нашего поколения,- произнес я, гладя руку жены,- Кто на войне испытал, а кто в тылу мучился...
- Ты там кушай, что найдешь. Не варила я сегодня. Картошка вчерашняя там есть. Сало возьми. Или обожди, я покормлю тебя сейчас...
Настя начала вставать, но я запротестовал:
- Нет-нет, ты лежи. Что я сам себя обслужить не могу?! Ты лежи. До коров еще есть время. Вообще-то и я Милку подоить могу.
- Да я отдохну и встану. Ты телевизор включи и иди, кушай.
      Вечером Настя кое-как подоила корову. Ноги совсем разболелись. Сейчас она сидела на диване, положив на него ногу, растирала ее и смотрела телевизор. Я сидел рядом и смотрел то на жену, то на экран. Ведущий "Прожектора перестройки" эмоционально бичевал бесхозяйственность, подтверждая свою правоту репортажем из какой-то захиревшей деревни. В горле у меня запершило, и я закашлялся.
- Что-то ты подкашливать стал. Как бы ты Женя не разболелся! - озабоченно сказала Настя.
- Не знаю, что это у меня. На улице тепло. Табун выгоню и лежу, загораю на кошме...
- Да ты что! Весна еще! Самое время заболеть! Земля сырая и не прогрелась еще. Так и воспаление легких заработать можно! Что тогда делать будем? Лежать оба будем, и никто нам не поможет. Дети далеко...
- Да, дети далеко... У других хорошо, все вместе живут,
помогают друг другу.
- Что Женя на судьбу жаловаться? Все как нам хотелось бы, быть не может. Все хорошо не бывает. Дети выбрали свой путь. Не могут же они всю жизнь возле папки с мамкой сидеть. Лишь бы им хорошо было.
- Ты права Настюша. Хочется, чтобы у них все нормально было, а мы как-нибудь...
Я привлек жену к себе, и она положила голову на мое плечо. Несколько минут мы просидели, молча, а потом она произнесла:
- Может нам в город попробовать перебраться? Там хоть печку не надо будет топить, все легче.
- А кто нас там ждет?! Кто дом нам даст?- спросил я.
- Я уже давно об этом думаю, тебе только не говорила,- ответила жена,- Когда Эльза в последний раз приезжала, тогда, когда сказала, что на молокозавод устроилась, газетка городская у нас осталась. Что-то завернуто в нее было. В этой газете я прочитала, что требуются рабочие в столовую, со стажем. Стаж в столовой у меня большой, скоро двадцать три года будет. Может попробовать? Может и
квартиру потом дадут.
- Не знаю я, что получится... Тебе вскорости на пенсию уже. Захотят они в таком возрасте брать?
Настя сказала:
- А почему не попытаться?!
- Не знаю... А вдруг получится? Как-то страшновато... Столько лет в деревне прожили. Дом тут у нас, коровка, огород. Как мы все бросим?
- А что тебе дом?! Он совхозный - не твой!
- Все равно жалко. Мы в него столько сил вложили! Подправляли сколько раз. Веранду, какую с сыновьями построили...
- Да, конечно жалко все бросать,- согласилась Настя,- Но ты же видишь, что нам все труднее одним. Там хоть печку топить не надо и за скотом присматривать. Вот не сможем оба работать, нам совхоз и сена не выпишет. Как корову будем содержать?
- Да ну, что они телегу сена не дадут? Мы тут столько проработали. На каждый праздник поздравляют, грамоты дают или часы дарят. Значит не последние мы здесь, ценят нас...
- Пока работаешь - ценят, а не будешь работать - быстро забудут. Я вижу часто, как пенсионеры порог управляющего оббивают из-за угля какого-нибудь... Я думаю нужно попытаться в город переехать.
- Не знаю... Попробуй.
- Вот на следующий понедельник отгул возьму и съезжу в город.- сказала Настя.
      Летом того года Настя стала работать в городской столовой.
Кроме этого, в свободное время, она выполняла поручения городской организации ветеранов войны. Примерно через год ей, как ветерану,
горсовет выделил маленькую квартирку в только что отстроенном микрорайоне. Настины мотания между городом и Валерьевкой закончились, а я около трех лет ездил на работу в совхоз.
      Это было трудное время. Страну сотрясали социальные и экономические катаклизмы. К ним добавились психологические трагедии миллионов людей, чувствующих приближение страшного для их сознания финала - развала необъятной и некогда могучей Родины, которую они своим потом подняли из пучины безвременья на высоту исторического бытия, ради которой положили миллионы нужных, а часто и неоправданных жертв.
Глава тринадцатая
В городе
      На улице чудесная пора. Солнце щедро светит, но уже не так жарко как летом. Стоят последние погожие дни перед началом всеобщего увядания природы. На стоящих в одиночестве березках и тополях, среди еще преобладающих зеленых оттенков, появились островки багрянца. Только ели и сосны на аллее Труда стоят по-прежнему темно-зеленые и равнодушно наблюдают, как неминуемо надвигается печальная пора осени.
      Я сижу на лавке, недалеко от дома культуры и никак не могу успокоиться. Сердце учащенно стучит, а мозг захлестывают эмоции. Рядом, на облупившихся рейках скамейки, стоит хозяйственная сумка с горсткой конфет в целлофановом мешочке и двумя пачками сигарет. Я
смотрю на эту сумку и раздраженно думаю: "Дожили! До точки дошли! Три часа в очереди отстоял! Три часа! Ради чего?! Что я получил? Триста грамм карамелек и две пачки "Примы"! Куда мы катимся? Скоро хлеб по списку давать будут, как в самые тяжелые годы!". Достав из кармана пиджака помятую сигарету, я прикурил и глубоко затянулся, но волнение не проходило. "Три часа, как в стаде провел! Все лезут, ругаются!... А я сам - лучше что ли? Стал спорить с молодой женщиной, у которой на руках ребенок был! Ну и что, что она не стояла в очереди?... В кого я превращаюсь?! В кого все мы превращаемся? Люди как люди были, а теперь одни грубияны и хамье кругом...
- Приветствую тебя Готлибович!- прервал мои горестные раздумья подошедший седой человек, с палочкой в левой руке.
- Иван Емельянович! Давно тебя не видать было! Присаживайся,- говорю я и отодвигаю сумку.
Знакомый пенсионер неловко садится, опираясь на палочку. Немного отдышавшись, он говорит:
- Недели две на улицу не выходил. Простыл немного на даче, да осколки возле правой лопатки ожили. Вчера только отпустило немного... А я иду и еще от горсовета тебя заметил. Вот думаю, хоть знакомого встретил. Давно ни с кем не разговаривал, кроме жены и дочки. А когда ближе дохромал, то увидел, что ты расстроенный какой-то. Или мне показалось?
- Какой там показалось! Думал, сердце схватит, и помру на этой лавке!
- А что случилось?
- Вот, видишь сумку хозяйственную? Думаешь Готлибович в магазин сходил, продуктов накупил? Лучше и не ходить никуда!... Не знаю, плакать или смеяться,- я раскрыл сумку, достал мешочек с конфетами и сигареты,- Ты не поверишь, за этой подачкой я часа три в очереди давился!
- Да, доуправлялись... Мы что, за такую жизнь корячились, ты на каторге этой, а я на фронте? Настя твоя вон, тоже до самого Штральзунда дошла... Да нам-то что? Немного нам осталось по земле ковылять. Молодых жалко! Что их ждет? Вон уже, сколько фабрик не работает! А деревень сколько запустело! А где людям взять на кусок хлеба? Многих знаю, кто от жизни такой, от безысходности, к горькой пристрастился. Что за примером далеко ходить? В соседнем подъезде Витька Князьков... На Карабулакском руднике работал, а когда его закрыли, помыкался с год и пить стал. Жена тоже не отстает... Про детишек забыли. Наша Вера часто рассказывает о таких семьях. А что школа может? Как она может заставить таких горе-родителей за детишками присматривать? Собирают каждую неделю комиссию и стыдят там этих родителей. Постыдят, и  все остается, как было. А ГОРОО требует результатов, шею мылит директорам...
- Как ты прав, Емельяныч! Из-за такого разлада в стране молодежь в преступники идет. Слышал, на той неделе, дочка отца зарубила во втором микрорайоне?
- Да как, же так?!
- Рассказала уже все милиции, как сотворила это. Он ей денег не дал, когда она требовала, а когда уснул, она и рубанула его по голове.
- Нет, этого я еще не слышал... В голове не укладывается, как можно человека по голове топором, отца! Страшно стало жить...
- Я об этом тоже думаю, что страшно. Раньше хоть в три часа ночи выходи на улицу и иди куда хочешь. А сейчас попробуй... В подъезд после девяти вечера небезопасно выходить! У нас эти собираются почти каждый день... Как их? Ну, которые шприцами колются.
- Наркоманы что ли?
- Вот-вот, они. Шумят поздно вечером, матерятся или хохочут как сумасшедшие. Утром выйдешь, а везде шприцы валяются и куски ваты. Наплевано кругом и окурки к стенам приклеенные. Испаскудили весь подъезд! Цветок, что жена для красоты ставила, обоссали весь. Свиньи!... Один раз вышел, чтобы посовестить их, да сам не рад был. Одни ничего не соображают, а кто еще соображает, таким матом покрыли меня! Хорошо, что только обматерили, а как подумаешь - они ведь что хочешь, могут сделать... Откуда эта зараза взялась?
- Как откуда?!- воскликнул Иван Емельянович,- С процветающего Запада! Свобода стала, границы открыли. Как недавно сказанул один ихний по телевизору: " Рухнул железный занавес, и русскому народу стало дышать свободнее!" Во, сказанул! Если у них всегда так было, как у нас сейчас, то такая свобода мне не нужна!...
- Погоди Емельяныч, что будет, если Союз развалится!... Мы столько времени вместе жили! Сыны у меня в России. Если каждый станет сам по себе, что тогда будет? Как в Америку не сможем ездить! Границы заведут...
- А с чего ты взял, что Казахстан и Россия будут отдельно жить? Мы же весной за СССР голосовали! По телевизору объявили, что большинство за СССР и в газете писали...
- А когда народ слушали?! Ты что, Емельяныч?! Им наше мнение знаешь, до какого места?! Я так думаю, что когда столько свободы стало, люди умом повредились от радости! Особенно шишки всякие. В каждом уголке: На Украине, в России, в Казахстане, начальство побольше власти забрать себе хочет, чтобы воровать было легче. Вот они и будут новыми царями. Зачем им СССР? Чтобы Москве кланяться? Не... е... т, вот увидишь, скоро отделяться начнут. Слыхал, что новый российский начальник заявил?
- Кто это? Какой новый начальник? У них вроде Горбачев и над всем Союзом он.
- Ну, этот, такой здоровый, как бычок. Его вроде Ельцов фамилия? Ну вот, он и сказал: "Возьмите столько свободы, сколько сожрать сумеете и не подавитесь". А новые паны и баи, будь уверен, не откажутся! Растащат страну по своим углам...
- Да, давно не виделись, а хорошего и сказать нечего!- печально произнес Иван Емельянович, а потом продолжал,- Ладно
Готлибыч, идти мне нужно. Когда до дома доковыляю еще. Нюре сказал, что ненадолго выйду, прогуляюсь. Наверное, она уже в розыск подала.
Он встал со скамейки и медленно пошел. "Мне тоже идти нужно",- подумал я и только взял сумку, как услышал, что Иван Емельянович
окликнул меня:
- Готлибыч! Забыл совсем!- воскликнул он и постучал пальцем по голове.- Башка как дуршлаг стала, ничего в ней не держится! Ты как-то говорил, что мог бы поработать неполный день?
- Да, пока шевелюсь. Мог бы на пол зарплаты поработать.
- Ну вот, недавно Вера говорила, что место плотника у них освободилось. Я ей о тебе сказал, а дочка ответила, чтобы приходил ты.
- А смогу я в школе?
- А почему не сможешь? Что там за работа: где доску прибить, а где стекло вставить... Так что если не передумал, завтра же и иди. Возьмет она тебя, если место еще не занято. Да я позвоню ей, а вечером тебе перезвоню. Ну, бывай, здоров Готлибович! Держитесь там с Анастасией! Приходите как-нибудь. Поговорим, прошлое повспоминаем...
- И вы будьте здоровы! Привет супруге передавай! Как сможете, к нам приходите.
* * *
      В школу на следующий день я не пошел. В Москве случилась
попытка заговора. По радио заговорщиков окрестили "путчистами". В душе многие из нас одобряли действия заговорщиков, обещавших порядок, вместо всеобщего разброда. Порядок - это стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Как нам этого не хватало в то время! Как народ устал от бесконечного половинчатого реформирования и топтания на месте! Но, как это не раз бывало в нашей истории, народ угрюмо промолчал, а новоиспеченная элита воспользовалась моментом и... окончательно разрушила страну, оглядываясь на одобрительные аплодисменты Запада. Начавшийся еще раньше парад суверенитетов завершился беловежским междусобойчиком братьев-славян, де-юре подтвердив крушение колосса. А народу что? Людям ничего! Им оставалось выживать на обломках, рожать детей и гадать: "А что дальше будет?"

* * *
      Можно сказать, что мне крупно повезло. В условиях кризиса и повальной безработицы, когда люди и моложе меня годами мыкались без работы на грани нищеты, я - пенсионер получил нетрудную и чистую работу. В теплом школьном подвале у меня была комнатушка, которую мы делили с сантехником Васей. Работы в учебное время у нас было немного, и мы неспешно выполняли мелкие поручения завхоза или заказы, поступившие от учителей. Работа в школе мне нравилась. Главный "плюс" я видел в том, что не нужно было сидеть дома в четырех стенах, на что были обречены большинство пенсионеров. На работе было общение с разными людьми из обслуживающего персонала и учителей.
      Особенно часто нас с Васей навещали мужчины-историки Сергей Сергеевич и Виктор Николаевич, а также мой земляк, учитель труда Петр Васильевич. Историки почти каждую перемену спускались,
как они говорили, в "подземелье" и спешно перекуривали, торопясь на следующий урок. Когда у них выпадал свободный урок, то историки задерживались у нас с Васей и могли весь урок обсуждать текущие события или говорить просто о жизни. Особенно шумно было в "подземелье" в те редкие минуты, когда здесь собирались все мужчины работающие в школе. Иногда такое случалось, когда заканчивались уроки, и не было внеурочных мероприятий. Тогда в подвале было шумно и весело. Мужчины расслаблялись после вынужденной сдержанности в общении с учениками, курили, неспешно беседовали, а иногда  «расписывали тыщу».
      Директриса Вера Ивановна, женщина с крутым и прямолинейным характером, смотрела "сквозь пальцы" на эти " мальчишники", где дым стоял коромыслом.
      Моя работа заканчивалась в час пополудни. Мы с Василием наводили порядок на рабочем месте и расходились - Вася на обед, а я - домой. По дороге я заходил в магазины и покупал, что наказывала Настя. В один из обычных дней, придя домой, я увидел жену
расстроенной.
- Что случилось, Настя? С детьми что-нибудь?!
- Да нет,- ответила она, чуть не плача.- Довели страну до ручки... Сегодня два раза приходили...
- Кто приходил?! Говори понятнее.
- Не знаю, как их назвать: нищие или беженцы... Утром, как только ты ушел, пришел мужчина. На улице конец октября, а он в халате полосатом, на голое тело и тюбетейке. На руках ребенка держит. Грязные оба! Мужчина кое-как на русском объяснил, что просит кушать. Я положила в целлофановый пакет хлеба, кусочек сала и немного картошки. Еще кусочек мыла положила. Дала двадцать тенге. Когда они ушли, я сомневаться стала: будут они сало есть? Их религия запрещает это. Женя, может другое что-то надо было дать?... А что я дам? У самих ничего нет. Так их жалко! Особенно дитя жалко! Что у них за жизнь? С юга вон куда забрались...
- Ну и ладно. Чем могла, помогла людям. Чего расстраиваться? От твоих переживаний им легче не будет.
- А следом мальчик пришел. Тоже почти раздетый и грязный. Сказал, что на станции живет. Говорит, что папа умер, а мама целый день водку пьет, а кушать не варит. Лет восемь ему. Такой худенький! Я его в квартиру позвала, чтобы погрелся и супу ему налила. Он как голодная собачонка на него накинулся. Смотреть было больно. В сумку его наложила, что смогла и пятнадцать тенге дала... Я видела, как он не хотел уходить. Когда вышел за порог, то все приговаривал: "Спасибо бабушка..., спасибо бабушка...",- и не уходит.
Настя заплакала, а я успокаивал ее:
- Ну что ты?! Ты все сделала правильно. Что смогла, то и сделала. Не переживай. Ты помогла и другие помогут...
- Да, помогут! Мальчик говорил, что я добрая, а другие, как увидят его, сразу дверь захлопывают.
- Ну что сделаешь? Люди разные. Многие трудно живут, перебиваются с хлеба на воду...
- Вот кто трудно живет и помогает, а кто побогаче - те нос воротят.
- Да, наверное, так. Сытому голодного не понять... Ничего не сделаешь. Ты тоже не можешь всех бездомных и голодных приютить и накормить.
- Я это понимаю Женя, но из головы никак не выходит.
Я обнял Настю за плечи. Так мы просидели довольно долго, пока жена не спохватилась:
- Ты же кушать хочешь! Уже третий час! Тебе же нельзя опаздывать! Опять приступ с желудком будет!
      После обеда я курил на балкончике, а Настя  смотрела телевизор, сидя на диване. Мы, как обычно в это время, ожидали прихода почтальона. Давно не было писем от детей и на душе у нас было неспокойно.
      Около четырех я спустился на первый этаж к почтовым ящикам.
Почта уже была на месте. Я торопливо отомкнул ящик, вынул газету и какой-то официальный конверт. Я не обратил на него особого внимания, поскольку так и научился сносно читать по-русски. Всеми официальными бумагами занималась жена. Разочарованно поднялся на второй этаж, вошел в прихожую и бросил почту на телефонную полочку.
- Ну что там?!- крикнула Настя из ванной.
- Да ничего! Нет писем с Севера и от Вовки! Какую-то бумажку из горсовета опять прислали! Газета еще городская!- громко ответил я.
Пройдя в комнату, я включил телевизор и, сев на диван, уставился в него, но думал совсем о другом: "Ничего, летом все обещали приехать. У Вовки в Троицке я был недавно, а остальных сынов летом повидаем".
Вошла Настя с распечатанным конвертом в руках и сказала:
- Это Женя не из горсовета письмо. Это из области тебе бумага.
- Мне, из области?!
- Да Женя. Это из областной прокуратуры справка. Здесь написано, что тебя реабилитировали.
- Что меня?!
- Ну, оправдали. Здесь пишут, что тебя незаконно выселили и что незаконно ты был на спецучете.
- Как это оправдали?... Да ты что?! - слабость разлилась по всему телу, а в глазах повлажнело. От волнения я не мог ничего сказать. Жена села рядом и гладила меня по спине, приговаривая:
- Раньше не могли такую бумажку прислать... Дождались до такого возраста... Большую часть жизни ждал бедный... Тысячи ждали.
      Вечером пришли Эльза с Алексеем, а следом Павел Райф с женой. Все были поражены неожиданно свалившимся известием. Настя на скорую руку собирала на стол, а остальные сидели и молчали. Каждый думал об одном и том же. Наконец Павел Эдуардович нарушил молчание:
- Отец мой все время говорил, что будет и на нашей улице праздник... Не дождался папа...
- Да, многие не дожили,- сказал я,- Дядя Феликс и тетя моя не дождались. Мама... Да сколько таких! Я уже не говорю про тех, кого закопали во рвах. А кому посчастливилось возвратиться - многие не
дождались...
- Ты прав Ойген! Сколько уже поумирало из тех, кому повезло вернуться. Небось, каждый, до последнего дня думал об оправдании. Каждый мечтал услышать: "Простите, мол, немцы. Несправедливо с вами поступили. Не виноваты вы ни в чем!".
      Я посмотрел на Эльзу и увидел, что по ее щекам текут слезы. Алексей держал ее за руку и что-то тихо говорил. За последние несколько лет сестра сильно изменилась. Годы брали свое. На ее лице все резче проступали черты мамы. И сейчас она так напоминала маму, когда она бежала за бричкой увозящей меня в неизвестность.
      Весь вечер, за чаем, мы проговорили об этом событии и вспоминали близких людей, которые никогда не смогут радоваться вместе с нами.
* * *
      Молодое государство, избравшее самостоятельный путь, лихорадило. Новые деньги обесценивались, а цены, отпущенные на волю, неудержимо росли. Разорванные хозяйственные связи с бывшими братскими республиками, вынуждали предприятия сокращать производство или вовсе останавливаться. В бытовом лексиконе стали обычными новые слова, которые раньше употреблялись только при  «бичевании» западного образа жизни: биржа, коммерсант, безработица. Обыденными стали задержки в выплате заработной платы, а в деревне уже стали подзабывать, как выглядят национальные банкноты, которые только вышли в обращение и, тут же, исчезли. Потом деньги исчезли повсеместно, уступив место "виртуальным" деньгам или чекам. Бартер стал обычной формой взаиморасчета между производителями. Монополисты бездушно обирали крестьян, а те, протестуя, уничтожили совхозное стадо, забросили поля и перешли к натуральному хозяйству. Городские площади и перекрестки залило пестрое людское море стихийных рынков.
* * *
      - Перекур! Евгений Готлибович, перекур!- слышу я голос Сергея Сергеевича спускающегося в подвал.
- Вася, перекур,- говорю я сантехнику,- Сейчас большая перемена, мужики соберутся.
Я ложу набок рубанок, стряхиваю со спецовки стружку и сажусь на стул у
небольшого столика, стоящего возле стены, между давно не функционирующей вентиляционной трубой и старым шкафом, где Василий хранит свои железки.
      Сергей Сергеевич - молодой, инициативный мужчина с наметившейся лысиной. Спустившись, он садится напротив меня, как обычно достает пачку " Казахстанских", раскрывает ее и протягивает нам, чтобы мы брали по сигарете. При этом он говорит:
- Слышали новость? Скоро городское начальство будем выбирать.
- Нет, не слыхали,- отвечает Василий.
- Мэра города будем выбирать. Был у нас первый секретарь городского комитета партии, а теперь будет как на Западе - мэр!
- Чепуха какая-то! Все экспериментируют!- говорит Вася.
Я поддерживаю его:
- Какая разница, как должность называется? Раньше мы тоже выбирали. Депутатов, к примеру. Только что давали наши выборы? Все равно выбирали того, кого партия назначила...
Сергей Сергеевич восклицает:
- Нет, не все равно! Сейчас будем выбирать из нескольких альтернативных кандидатов! На этот пост метят...
- Еще кто-то идет,- прервал Сергея Сергеевича Вася.
- Это кто-то из женщин идет,- говорю я.- Слышите, как осторожно спускается, будто нащупывает ступеньки в темноте?
Все замолкают, ожидая, кто появится в дверях. Но мы ошиблись. Из-за угла показался Петр Васильевич, осторожно несущий лист стекла. Мужчины засмеялись, а Петр Васильевич положил стекло на обширный плотницкий стол и уставился на нас. Вася пояснил:
- Мы, думали, кто-то из женщин крадется, а это ты.
- Слышал Петя, что выборы скоро?- спросил я,- Сергей Сергеевич сказал.
- Я это и без Сергея Сергеевича знаю. Земляка будем выбирать, дядь Женя.
- Какого земляка? Из Валерьевки что ли?
- Вы же знаете Павла Эдуардовича Райфа? Он бригадиром в животноводстве работал. Сейчас в третьем микрорайоне живет, - уточняет Петр Васильевич.
- Конечно, знаю! Как не знать?! Он земляк мой из Поволжья,- отвечаю я.
- Вот один из кандидатов на должность мэра его младший сын - Артур. Он на фабрике инженером работает.
- Да ты что, Петя?! Слышали мужики, из наших будем выбирать! Вот так да! Когда это было, чтобы немца, да на такую должность - городом командовать!
Сергей Сергеевич, улыбаясь, сказал:
- Вы Евгений Готлибович от жизни отстали! На национальность давно никто не смотрит! В горсовете много немцев работает. Или вон, пенсионерами руководит - тоже немка.
- Да... а... Я как услышал, что снова выборы, то подумал, что не пойдем в этот раз с женой. А земляка своего надо поддержать! Поняли мужики, из Валерьевки будем выбирать! Давайте все поддержим Артура Павловича! Его самого я мало знаю, пацаном только помню, но из семьи он хорошей! Инженер к тому же! Выучился...
- Вы дядь Женя, как агитатор от кандидата! - смеясь, сказал Сергей Сергеевич,- Настоящий имиджмейкер! Ну, если Евгений Готлибович "за", то и мы за него проголосуем и не ошибемся...
- Во, еще кто-то бежит!- воскликнул Петр Васильевич.
В комнатку запыхавшись, почти вбежал Виктор Николаевич.
- У кого часы есть? Сколько там до конца перемены осталось?
- Да еще минут восемь,- ответил Петр Васильевич.
Виктор Николаевич вытащил беломорину, закурил, а потом прошел "по
кругу", здороваясь со всеми за руку.
- Ты что Николаевич, только пришел?- спросил Сергей
Сергеевич.
- Да, у меня сегодня три последних урока.
- Ну, ты сачок!- смеясь, сказал Сергей Сергеевич,- Я уже наработался сегодня, а ты только начинаешь.
Я спросил:
- Слыхал Николаевич новость? Городского голову будем выбирать. И знаешь кто кандидат? Наш, валерьевский! Сын Павла Райфа. Я их давно знаю, еще из Поволжья...
Тут прозвенел звонок, и все учителя поспешили на уроки.
      Дома я рассказал новость жене, но оказалось, что она уже знает. С утра она ходила в Совет ветеранов и там узнала об этом. Она произнесла улыбаясь:
- Паша, наверное, знал, а молчал. Сейчас конечно гордится за сына.
- Еще бы! Кто бы ни гордился на его месте?- сказал я.
Настя поставила на стол дымящуюся кастрюлю и сказала:
- А у меня для тебя тоже новости есть. Только я вернулась из горсовета, пришла Мария Финк и рассказала, что Германия открыла двери для немцев. Еще она сказала, что знает несколько семей, которые собираются переехать туда жить. А одна семья уже уехала. Ну, я ей сразу не поверила. Ты же знаешь Марию. Любит она посплетничать, да преувеличить. Когда она ушла, я включила телевизор, а сама носки штопаю и о детях думаю. А потом обратила внимание, что выступающий говорит по-русски интересно, с акцентом. Он говорил почти как ты, когда мы познакомились. Я стала смотреть. Оказалось, что выступал немец из Германии, посол какой-то в Алма-Ате. Он говорил, что Германия решила принимать всех немцев и членов их семей на землю предков. Еще он говорил, что правительство считает, что Германия тоже виновата в том, что наши немцы пострадали. Он сказал, что выделены деньги, чтобы заплатить какую-то компенсацию тем немцам кто в трудармии был и под комендатурой состоял. Вот это я сегодня узнала.
- Ну, теперь многие в Германию поедут. В другое время может, и не поехали бы, а при таком развале многие поедут,- сказал я.
- Значит, не болтала Финкчиха, раз по телевизору говорят,- произнесла жена в задумчивости.
Я пошутил:
- Может и нам на землю предков поехать? А жена? Будем ихние деньги получать, жить где-нибудь в Берлине! Выйдем зимой на улицу в драповых пальтишках и у каждого зонтик в руках. Там, говорят, зимы не
бывает. Дождь и в январе может пойти...
- Да ты что, Женя?! Я воевала против них, а теперь поеду на их харчи, как будто милостыню у них просить? Нет, такого счастья мне не надо! Здесь как-нибудь доживу.
      Этот короткий разговор, на тему переселения, был первым и последним. Я понял, что Настя и слышать не хочет о переезде в Германию. Честно говоря, и я не очень-то рвался на "землю обетованную".
Глава четырнадцатая
Исход
      Вскоре стали приходить известия от первых семей, уехавших на постоянное проживание в Германию. Эти известия, в большинстве своем, превращались в восторженные слухи о райской жизни на  «золотом Западе», которые передаваясь из уст в уста, обрастали надуманными подробностями и становились совсем сказочными. Если кто-то из уехавших в Германию и смог оценить реалии, то не желал сознаться в допущенной ошибке. Единицы набирались духу сказать правду, но им тут мало кто верил. Люди рассуждали так: "Если там плохо, чего он назад не возвращается?" Были и возвращенцы, но народная молва не выясняя истинной причины возврата, награждала их эпитетом "неудачник" или, что хуже, придумывала невероятные истории типа: "Там все на улице лежит. Наши привыкли тащить у государства, вот он и забрал ночью мешок сахара от дверей лавки. Полиция приехала следом и выселила в двадцать четыре часа"
      К середине девяностых тема о счастливчиках - немцах, имеющих возможность покинуть суровую Родину- мачеху, стала занимать значительное место в сознании обывателя, не уступая по значимости таким злободневным темам как: референдум о судьбе президента республики, убийство телеведущего Листьева или кровавая драма в Буденновске. Часто можно было слышать "дежурный" диалог между человеком, имеющим возможность выезда и людьми не имеющими оной:
-  Ну что Арнольд, собрали уже документы?
- Да мы не собираемся никуда ехать!
- Да ну... у? Ты это серьезно?! А что ты тут позабыл?! Если бы у меня был шанс, то я ни минуты не сомневался бы!
      Такое давление общественного мнения наводило на раздумья тех, кто не задумывался раньше, и подталкивало колеблющихся. Ну и всеобщий хаос понуждал к мысли: "Наверное, нужно ехать. Там хоть детям хорошо будет".
* * *
      Тот Новый год запечатлелся в моей памяти. Как и договаривались, Эльза с Алексеем пришли к нам. Румяные с мороза, они раздевались в тесной прихожей и рассказывали о том, что на улицах полно народу, а особенно в ледяном городке, что возле акимата. Раздевшись, Алексей топтался на месте, пока Настя не сказала ему:
- Алексей, проходи. Что ты как не дома.
- Проходи Алеша. Сумку в кухню отнеси, разгрузи там,- произнесла Эльза.
- Давай- давай, освобождай проход,- сказал я улыбаясь, а сам подумал: «Алексей не меняется, все такой же стеснительный».
      Пока Настя и Эльза заканчивали накрывать на стол, мы с зятем сидели возле телевизора, по которому транслировали традиционный фильм "С легким паром" и разговаривали. Я спросил Алексея:
- Как там у вас в организации, еще не поменяли чеки на настоящие деньги? Знакомые говорили, что на комбинате уже вторую зарплату в тенге выдают. Вот что значит, настоящие хозяева пришли на
комбинат. Сразу потребителей нашли и порядок навели.
Алексей грустно улыбнулся и ответил:
- А у нас Ойген те же хозяева. Раньше комсомолом руководили, а теперь нами. Там толку от них не было, а здесь и подавно. Долго еще зарплату бумажками и мукой получать будем.
- Да, в трудное время наш земляк город на себя взял. В четверг на "Часе мэра" говорил Артур Павлович о положении в городе. Мало того, что в казну, считай, одни коммерсанты налоги вносят, так еще Россия заартачилась, цену на газ повысила и трубу перекрыть грозится, если не доплатим. Сожгут на ТЭЦ запасы мазута, а потом что? Если разморозят город, то трудно потом восстановить будет. Как в Аркалыке жить будем. Побегут люди отсюда.
- Уже бегут. В нашем парке трое мужиков с обходными бегают. Один в Россию уезжает, а двое в Германию собрались,- сказал Алексей.
- Да, уезжают люди. В школе вон, тоже уезжают. Я там второй год работаю и за это время человек семь, а может восемь уехало, но трое точно -  в Германию. Если так дальше пойдет, то через два-три года детишки без присмотра останутся... И винить людей нельзя. Здесь что творится? А люди всегда, где лучше ищут, если не для себя, так для своих детей.
В комнату вошла Эльза с дымящимися пельменями в эмалированной чашке, а следом Настя с оливье в стеклянной салатнице. Жена сказала:
- Ну, все, давайте за стол садиться. Уже начало десятого и все проголодались, наверное,- Она посмотрела на Эльзу садящуюся рядом с мужем и продолжала,- Вы, небось, дома тоже не ели, когда к нам собирались?- и сама ответила,- Когда вам было поесть? Эльза работала до шести и Алексей тоже. Потом пока собрались...
- А кто перед гостями наедается? Перед походом в гости люди наоборот целый день голодают!- пошутил я.
- Да ну тебя, Женя!- сказала жена,- Что ты их смущаешь?
- А что? Они же не чужие, не обидятся! Разве Алексей с Эльзой не понимают, что я шучу! А сестричка?- я обнял сестру рукой за плечи и на мгновение привлек к себе, а потом сказал Алексею,- Давай зять, раскрывай бутылку.
- Женя, ты же хозяин - вот и наливай сам! Женщинам вина, а себе - что хотите.
Тут раздался резкий звонок в дверь, а потом еще.
- Кто это? Мы вроде никого больше не ждем,- сказала Настя.
Я пошел в прихожую и открыл дверь. На тускло освещенной лестничной
площадке стоял сосед Толик с взлохмаченной седой шевелюрой. Он был изрядно навеселе.
- Здо..ро... о... в дядь Женя... а! С на... а... сту... упающим те... е... бя,-
произнес он заплетающимся языком. Толик оперся одной рукой о дверной косяк и стоял, покачиваясь, копаясь другой рукой за пазухой пиджака. Вытащив из внутреннего кармана пол бутылки водки он продолжал,- Во! Хо... о... чу выыпи... ить с тоо... боой в честь праа... здни... ика.  До... олго... о рядом живем, а ни... и ра... азу... у по сто грам…мов не вы...ыпи...или.
- Можно и по сто граммов. Только зачем ты бутылку принес? Думал, у меня сто граммов не найдется? Заходи, что на пороге стоять.
Сосед пробормотал что-то невнятное и, пошатываясь, зашел в прихожую. Не успел я прикрыть дверь, как открылась дверь соседской квартиры, выпустив шум веселья, и подошла дородная Клава - жена Анатолия.
- Вот он где! - воскликнула она,- И чего ты до людей поперся?!
Послышался голос Насти:
- Женя, кто пришел?
Она вышла в прихожую и, увидев соседей, сказала,- Что в дверях стоите? Заходите и за стол проходите.
Клава смутилась и стала отказываться:
- Спасибо тетя Настя! Неудобно нам. Это дурак вот мой поперся,- она стукнула мужа кулаком по спине. Тот что-то промычал нечленораздельное, а Клава продолжала,- Гости у нас, да и у вас тоже.
- Ну, на десять минут, по-соседски, можно зайти,- произнесла жена.
- Во... от видии... шь, можно... о..., - кое-как выговорил Толик.
Клава взорвалась:
- Пошли домой! Еще Новый год не подошел, а ты как зюзя!- она схватила мужа за локоть и потащила к своей двери. Он не сопротивлялся.
Мы с женой прошли в комнату, где сидели Эльза и Алексей.
- Сосед Толик приходил. Пригласили к нам зайти, а жена его не пустила,- сказала Настя.
Я поднял рюмку и торжественно произнес:
- Ну что, за наступающий!
Все взяли свои рюмки, выпили и принялись за успевшие остыть пельмени. Потом мы с Алексеем выпили еще по рюмке, и пошли на балкон покурить. Когда мы вернулись, Эльза сказала:
- Сейчас по русскому телевидению Владивосток и Красноярск показывали. Там уже наступил Новый год.
- Раз в Красноярске наступил, то и в Якутии тоже. Наверное, сыны сейчас за столом сидят со своими семьями... Давайте, что ли за наступивший год в Якутии выпьем!
- Женя..,- с укором сказала жена.
Я возразил:
- Нет-нет, за сынов надо выпить! 
Я наполнил рюмки, но тут зазвонил телефон. Настя вышла в прихожую и взяла трубку.
- Валерик!- услышали мы ее восклицание.
- Сыновья с Севера звонят,- не без гордости произнес я, глядя то на Эльзу, то на Алексея, хотя они и сами поняли, кто звонит.
Я встал и пошел в прихожую, где жена пыталась распутать телефонный провод, чтобы перенести телефон в комнату. Одновременно она продолжала разговаривать. Я распутал провод, взял из ее рук аппарат и мы прошли в комнату, поставив телефон на кровать, которая стояла рядом с дверью.
- Сейчас, сейчас Толик! Мы тут вчетвером отмечаем. Тетя
Эльза и дядя Алексей тут. Обожди секунду! - Настя повернула к нам счастливое лицо и сказала,- Они все вместе собрались! У них Новый год два часа назад пришел. Дети уже спят, а сыновья еще с вечера договорились нам, все вместе позвонить.
Она вернулась к разговору. Некоторое время она слушала, а потом сказала:
- Обожди Валерик, я тут скажу! - Настя снова посмотрела на нас и радостно сообщила,- У них все хорошо! С Новым годом нас поздравляют и здоровья желают!
- А ты их от нас поздравь,- сказала Эльза.
- Мы вас тоже поздравляем! Тетя Эльза с дядей Алёшей тоже поздравляют, и привет передают!- Настя продолжала слушать, прижав трубку к уху,- Так... Так. Хорошо!... У нас тоже холодно... Сейчас дам,- жена посмотрела на меня и сказала,- Женя, сыновья тебя требуют! На, поговори.
Я взял трубку, но от волнения не мог толком разобрать, что говорят дети на том конце провода в далеком Айхале. Я почти ничего не говорил, а только слушал. Потом я сказал:
- Ладно, Витя. Слава богу, что у вас все нормально! Вы уже много денег намотали. Спасибо что стариков вспомнили и позвонили! Передаю матери!
Настя взяла трубку и поговорив еще минуты две, попрощалась:
- Все, все Толик! Вы не расплатитесь! Всего вам хорошего. Снохам привет передавайте и детишек от нас поцелуйте!
Сказав это, она положила трубку, взяла аппарат и понесла в прихожую, о чем-то думая и счастливо улыбаясь.
      За час до прихода Нового года мы послушали поздравление нашего акима Артура Райфа, а потом поздравление президента республики.
- Хороший у нас президент. Все время о дружбе наций говорит,- произнесла Настя.
- Да, часто говорит. А как иначе?! Много разных наций в Казахстане живет!... А люди все равно уезжают,- сказал я.
- Да, уезжают,- с какой-то грустью произнесла сестра,- Хотят лучше жить. Тут, наверное, еще долго порядок наводить будут.
Такие маленькие зарплаты нормальными деньгами и вовремя выдать не
могут. А цены, какие!- она немного подумала, а потом продолжала,- Хорошо наши дети успели выучиться. А тем, кто завтра школу закончит, как им быть? Все профессии платными стали. У Антона Аленка уже во второй класс ходит. Время быстро пролетит. Сможет отец на зарплату
инженера дитя выучить?- и сама ответила,- Навряд ли.
Настя поддержала Эльзу:
- Да... а, раньше хоть и бедно жили, а каждый выпускник мог хоть в техникум, хоть в институт поступить, если старался в школе. А сейчас все с ног на голову поставили. У знакомой внучка с отличием школу закончила, а стоит на барахолке возле бывшего Дома школьников. А кто еле ползал в школе, в Челябинске учится потому, что папаша во время перестройки сумел в мутной воде рыбки натаскать - приватизировать предприятие. Рабочим несколько лет зарплату не давал. Наверное, на учебу сыну собирал.
- Вот я и говорю, пока троечники за деньги учиться будут, а потом командовать страной, такая и жизнь будет - на троечку, если не хуже...
- Ну, все, президент заканчивает. Последние пожелания дает. Давай Алеша, открывай шампанское!- сказал я.
Алексей, не торопясь, открыл бутылку, осторожно выпустив газ и, наполнил бокалы. Все встали с бокалами в руках, а Настя торжественно произнесла:
- С пришедшим Новым годом! Счастья и здоровья всем в этом году!
Алексей задумчиво произнес:
- Хорошо такие праздники дома встречать, среди родных.
- А ты не среди родных что, ли?- смеясь, спросил я.
- Я хотел сказать, что многие встречают одни и вдалеке от родного края. Уехавшие, например...
В тот момент я не осознал, что эти слова - крик простой Лёшкиной души. Это я понял немного позже, этой же новогодней ночью.
- Ну что ты, Алеша?..,- укоризненно сказала Эльза, а потом, рассмеявшись, продолжала, глядя то на Настю, то на меня, - И вам тоже счастья, а главное здоровья!
Мы выпили щекочущий в носу напиток, сели и продолжали разговаривать под знакомые позывные начинающегося новогоднего  «Огонька».
      Далеко за полночь все устали. Праздничное настроение пошло на спад. Женщины потихоньку убирали на столе. Я тоже стал им помогать, а зять сидел, уставившись в телевизор и, о чем-то, думал. Мне показалось, что лицо его выглядит печальным. В один из моментов мы с сестрой остались на кухне одни. Эльза положила тарелку в раковину и спросила:
- Как здоровье Ойген? Желудок все так же мучает?
- Сама знаешь, недавно неделю в больнице провалялся, после приступа. Как у стариков? Когда хуже, а когда лучше...
- Садись брат, я сказать тебе хочу,- произнесла сестра.
Мы сели напротив друг друга. Лицо Эльзы было озабоченным. Я видел, что она не знает, как начать разговор. Это встревожило меня. В сердце как будто что-то кольнуло от неприятных предчувствий. Я знал, почти наверняка, о чем она хочет сказать и не ошибся.
- Ойген, мы решили в Германию ехать,- тихо сказала Эльза, печально глядя мне в глаза.
Хоть я и догадывался, что хочет сказать мне сестра, но, все-таки, это было неожиданно, и я не нашелся сразу что ответить. С минуту мы молчали. Сестра по-прежнему смотрела мне в глаза. Я опустил взгляд, чтобы Эльза не увидела готовых, вот-вот, навернуться слез. Потом я выдавил из себя:
- Я часто думал об этом и боялся этого... У меня была только ты, а у тебя - я. Теперь этого не будет...
Эльза хоть и тихо, но с горячностью в голосе перебила меня:
- Да мы в гости будем ездить друг к другу! Звонить будем!
- Германия далеко. Мы уже не в том возрасте, чтобы такие путешествия совершать. Ты вон, весной тоже пенсионеркой станешь... А Алексей что говорит?
- Не знаю... То вроде соглашается, а иногда так спорит со мной, что мы поссоримся...
- Не хочет он ехать,- сказал я,- Слышала, что он говорил, когда мы бокалы подняли?
- Да, слышала...
Вдруг Эльза, будто воспряла духом и торопливо сказала:
- Поедемте с нами! Поживете остаток жизни в нормальных условиях! Документы вместе оформим. Репрессированным быстро оформляют! Там рядом жить будем!
- Не знаю... Не захочет Настя. Мы как-то говорили об этом, но она сказала: " Нет!" Да я и сам не хочу. Что мы там потеряли? Все чужое... Мы тут родились и выросли. Вся жизнь прошла здесь...
- Но люди, же едут! На молокозаводе двое знакомых уехали. Слышал, Функи из Валерьевки, тоже уехали?
- И старый уехал?!
- Да, дядя Кондрат тоже уехал.
- А я и не знал, что Функи уехали. Месяца четыре назад Кондрата видел. Он ничего не говорил...
- Они недели две, как уехали. Я Амалию на рынке встречала, незадолго до этого. Она говорила, что им вызов неожиданно пришел. Они даже распродаться, толком не успели. Дом вообще под присмотр соседям оставили.
- Да..., многие едут. Решаются люди... Не боятся.
- И вы решайтесь! Вы же не сами поедете. Вместе поедем. Ты там
пенсию хорошую будешь получать. Вам с Настей хватит...
Тут в кухню вошла Настя. Она хотела что-то сказать, но увидела, что у нас разговор и повернулась, чтобы выйти, но я остановил ее:
- Вот Настя, Эльза в Германию собралась и нас с собой зовет.
Настя почти не удивилась и сказала:
- Я думала, что будет когда-нибудь такой разговор. Большинство немцев об этом говорят в наше время,- она обратилась к Эльзе,- Вы уже окончательно решили?
- Да, надо использовать возможность. Не понравится, можно назад вернуться.
- А дети как? Все вместе поедете?- спросила Настя.
Эльза ответила:
- Нет, Антон не хочет ехать. Он говорит, что только здесь жизнь его семьи наладилась и снова, надо будет все заново начинать. Да и Ира его не хочет. А Эммочка с нами едет. Она сразу захотела.
- Ну как жена?- обратился я к Насте,- Поедем вместе с Эльзой?
Настя посмотрела на золовку и сказала:
- Нет Эльза. Мы уже говорили с Женей об этом. Мы тут как-нибудь доживем оставшееся. Кому мы там нужны? Побираться ехать? Нет, мы тут как-нибудь...
- Вот видишь?- сказал я, глядя на сестру,- Не хочет Настя. А я без неё..., ну ты сама понимаешь. Да честно сказать, я тоже не хочу. Чем там лучше? Что нас там ждет? Никто не знает. Одни устраиваются как-то, а другим меньше везет... Лучше уж, как есть! Вся жизнь здесь прошла и, вдруг, все менять! Дети все здесь. Как мы там без детей будем?
- Вот увидите, они тоже надумают!- сказала Эльза.
- Пусть надумают. Это их дело. Они молодые. Может у них и получится, что-нибудь, на новом месте,- сказала Настя и, подойдя ко мне, стала рядом и положила ладонь на моё плечо,- А мы тут доживать будем,- заключила она.
* * *
      Эльза уезжала весной.  Пасмурным апрельским днем мы провожали её с Алексеем и семью Эммы в далекий путь. В здании вокзала было почти пусто. Все расположились на скамьях в зале ожидания, а мы с сестрой вышли в чахлый скверик на привокзальной площади и сели на обшарпанную влажную скамейку. Эльза едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться и время от времени прикладывала к глазам сиреневый платочек. Я держал руку сестры в своих ладонях, и мы молчали. Потом сестра грустно сказала:
- Вот и все... Сейчас уеду и все,- она посмотрела мне в глаза. На ее лице отразились боль и страх. Потом она продолжала, сжав мою руку,- Страшно мне Ойген! Не так страшно, что еду - не знаю куда. Что с тобой расстаюсь - это мне страшно. Ты Ойген у меня один близкий человек... Что я говорю?! А Эммочка? А Алеша? Да, они у меня есть, и я их очень люблю! Но ты другое... Ты понимаешь меня, брат? Мы столько вместе пережили. Нас столько связывает... Как я буду без тебя?...
Меня начали душить слезы, и я не мог говорить. Я обнял сестру и через
некоторое время выдавил:
- Мы не увидимся больше Эльза...
- Что ты, Ойген?! Что ты такое говоришь?!
- Я это чувствую. Мне уже скоро семьдесят два. Тебе тоже немало. Пока на новом месте обживетесь, годы пройдут...
Эльза заплакала навзрыд, а я испугался и подумал: "Что я такое несу?! Зачем сестру пугаю?!" Потом я начал горячо ее успокаивать:
- Прости сестричка! Ерунду какую-то говорю. Это так подумалось мне! Не думай об этом! Все будет нормально! Через год-два соберетесь и приедете в гости! А мы с Настей ждать будем…
      На высокое крыльцо вокзала вышла Эмма и стала искать нас взглядом. Увидев нас, она торопливо спустилась, подошла и озабоченно сказала:
- Дядя Ойген! Мама! В справочном сказали, что поезд на Москву придет без опоздания. Осталось минут двадцать! Пойдемте в вокзал! Тетя Настя тоже переживает... Ты что, плакала мама?
Эльза тихо ответила:
- Иди дочка, мы с дядей сейчас придем.
Эмма, идя к вокзалу, несколько раз оглянулась, а потом еще раз, прежде чем скрылась за широкой дверью. В который раз стал накрапывать дождик. Я снял пиджак и накинул на плечи сестры со словами:
- Простынешь еще от сырости. Будешь в дороге болеть.
Эльза, приводя в порядок свое лицо, произнесла:
- Ты такой заботливый... Сколько я помню, ты всегда заботился обо мне...
- Пойдем Эльза,- сказал я,- Все волнуются. Скоро поезд подойдет. Пока вагон найдем...
Мы встали и медленно, по-стариковски, пошли к вокзалу, будто таким способом могли оттянуть расставание.
      Только мы вошли в зал ожидания, как объявили о прибытии поезда. Засуетились немногочисленные пассажиры. Мы тоже заторопились на перрон. Дождик перестал, тучи расступились, и выглянуло солнце, на минуту разогнав уныние в природе и тоску в душе.
      Вагон оказался недалеко от вокзала. Антон и муж Эммы занесли в вагон многочисленные сумки и вернулись. Настали самые тягостные минуты. Женщины плакали, а мужчины угрюмо курили, скупо перебрасываясь словами. Объявили об отправке поезда. Все стали обниматься. Все уезжающие уже вошли в вагон, а мы с Эльзой никак не могли расстаться, и стояли на пустынном перроне, обнявшись, молча. Белокурая проводница нервничала, и время от времени повторяла:
- Пассажиры, войдите в вагон!
Эмма кричала из тамбура:
- Мамочка, сейчас поезд тронется! На ходу ты залезть не сможешь!
- Пойдем Эльза, я помогу тебе,- сказал я.
Сестра взобралась по ступеням в вагон и прошла к открытому окошку. Теперь нас разделяла высота вагона, и мы могли только смотреть друг на друга. Я, глядя на сестру, лихорадочно вспоминал, что что-то забыл сделать очень важное. "Пастушок!",- словно вихрь пронеслось в голове. Я взволнованно сказал:
- Настя! Фигурку отдать забыли!
Жена, поставив на бетонную ограду сумку, никак не могла справиться с замком-молнией. Состав дернулся и, пронзительно скрипя колесами, медленно пополз. Секунды тянулись, как вечность. Наконец Настя открыла сумку и подала мне статуэтку. Я, как мог, побежал к уходящему от меня окну со статуэткой в вытянутой руке и кричал:
- Эльза! Я хотел тебе отдать!
Сестра высунулась из окна и тянула ко мне свою руку. Поезд набирал ход, и мне никак не удавалось дотянуться до рук сестры. Наконец, напрягая все силы, я смог приблизиться к окну и мне показалось, что
 Эльза уже взяла вещицу. Я разжал ладонь, а пальцы сестры соскользнули с гладкой поверхности, и бесценная для нас обоих вещь упала на ноздреватый асфальт перрона, брызнув под колеса набиравшего ход состава фарфоровыми обломками. Эльза вскрикнула, а я застыл пораженный этим несчастием. "Вот и все... Эта вещица в самые тяжелые годы вселяла в нас надежду",- подумал я и посмотрел вслед уходящему поезду, в одном из темных оконных проемов которого еще белело лицо сестры, но черт уже нельзя было различить.
* * *
      Летом наша квартирка ожила. По очереди с Севера приезжали сыновья. Сначала прибыл Валера с детьми, а следом Толик с семьей. Они побыли у нас чуть больше недели, а потом двинулись дальше. Толик поехал на отдых в Крым, а Валера в Тверь, к родне Насти, а потом тоже на Черное море. Сыновья сказали, что Витя приедет недели через две вместе с Верой и Дарьей.
      Хотя мы и ожидали, Витя появился неожиданно. Однажды, в начале августа, вечером мы с женой уже собирались ложиться спать, как вдруг раздался звонок в дверь.
- Кто это?!- испуганно спросила Настя. - Уже одиннадцатый час! Может наркоманы шутят? Было уже такое. Ты не ходи Женя. Позвонят и перестанут... А может в милицию позвонить? Да нет, больше не звонят...
Мы только легли, как снова раздался звонок
- Пойду, посмотрю. Так и спать не дадут. Будем лежать и трястись.
Я встал, надел брюки и пошел в прихожую. Настя, накинув халат, пошла следом. Посмотрев в глазок я, при слабом подъездном освещении ничего не разобрал. Увидел только неясный силуэт. И снова звонок. Я решительно открыл дверь и спросил:
- Вы кто? Кого вам нужно?
- Папа, вы что?! Родного сына не узнали!
В прихожую шагнул Витя и обнял меня. Я растерялся от неожиданной радости. Потом я пришел в себя и крикнул:
- Мать, сын приехал!
В прихожую торопливо вошла Настя, механически застегивая на ходу халат. Она подошла к нам и запричитала:
- Витя! Витенька! Приехал!...
Сын шагнул к матери, и они обнялись.
- А Вера с Дашенькой где?- встрепенулась мать.
- Внизу, в машине ждут,- ответил сын.
- Ну, иди, веди их. Что они на улице...
Витя ушел и вернулся минут через десять, неся в руках две большие сумки. Следом шли его жена Вера и дочь - Дарья.
- Даша!- воскликнула Настя,- Какая ты уже большая! Помнишь бабушку?! Помнишь, как мы до реки с тобой гуляли и цветочки собирали?!
Девочка - подросток смущенно молчала, опустив голову.
- Она мама стеснительная у нас,- сказала Вера.- Иди, поздоровайся с бабушкой и опой,- обратилась она к дочери.
Даша нерешительно пошла к Насте, которая шагнула ей навстречу и обняла, прижав к груди. Я подошел к ним и поцеловал внучку в светленький пробор на голове. Потом, по обычаю, мы поцеловались со снохой и все прошли в комнату.
      Когда все уселись, как это бывает в первые минуты встречи долго не видевшихся людей, Настя спросила:
- Витя, а что вы так поздно? Как вы приехали? В это время и автобусы не ходят...
Виктор ответил:
- А мы мама своим ходом. Мы бы на пару дней раньше приехали, но в Челябинск заезжали. Машину я купил на время отпуска. Пока нашел что хотел, пока документы оформили... Да еще под Троицком на таможне часа четыре простояли. Если бы колбасы и пива таможенникам не дал, да тысячу рублей в придачу, то до завтрашнего бы стояли...
- Тысячу русских рублей!- воскликнула Настя,- Это же какие деньги!- она обратилась ко мне,- Сколько это на наши будет Женя?
- Тысяч пять,- ответил я.
- Это же половина моей ветеранской пенсии! Вот обирают бессовестные!- возмутилась Настя.
Витя сказал:
- Обирают... Да ничего мама, пусть подавятся!... А если с другой стороны посмотреть... Нищее государство - нищие чиновники. Людям свои семьи кормить тоже надо...
- Ой!- воскликнула Настя,- Что же я сижу?! Вы же голодные с дороги!
- Мама!- сказал Виктор,- Вы не беспокойтесь. Не такие мы голодные. В Кустанае останавливались, шашлыки у коммерсантов поели. Вы мама чайку сделайте и - все. Мы не такие голодные, как уставшие.
     После чая все улеглись спать, а мы с сыном курили на балконе и разговаривали. Я спросил:
- Какие у вас планы? Сколько у нас побудете?
Виктор ответил:
- Неделю побудем, а потом к Тане в Кушмурун хотим съездить.  Потом в Крым поедем. Там с Валеркой договорились встретиться.  Недельку на солнышке погреемся и в Тверь со своими поеду. Тёток повидать нужно, да и родители Веры недалеко там, в Рязани. К ним заедем. Потом в Москву. Машину продадим, на самолет и в родные края. Вот такие планы папа.  А у вас как тут? Как здоровье у мамы и у вас? - спросил Виктор.
- Да ничего, живем потихоньку. Мать дома больше. Ноги ей покоя не дают. Я еще понемногу работаю. Полдня в школе плотничаю. Иногда желудок мучит, а так - ничего.
- Хватает вам пенсии на жизнь?
Я ответил:
- Хватает сынок. Две пенсии да еще мой приработок. Что нам нужно? Одежду не покупаем. Донашиваем то, что со времени Союза осталось. За последние лет семь, только костюм мне купили и матери одёжку, чтобы схоронить было в чем...
- Папа... О чем вы говорите? Вы вон, какой бодрый еще!
- А что сынок? Это жизнь. Не хотим, чтобы как у некоторых дети за голову хватались... Ко всему нужно готовиться... Этого не миновать... Да нормально живем! На еду хватает.
После некоторого молчания Виктор спросил:
- Как там тетя Эльза? Уже почти полгода, как она в Германии. Были письма от неё?
- Было одно письмо, и звонила один раз. Минут пятнадцать поговорили. Как там сынок на чужбине? Говорит вроде, что хорошо там. Встретили их хорошо. Квартиры дали ей и Эмме. Мебелью на первое время обеспечили... Не знаю... Говорит что неплохо там, а сама плачет все время. Соскучилась, говорит. Еще говорила Эльза, что с дочерью язык ходят учить. Алексей и Юрка Эммы, дома пока. Еще говорила, что Алексей сильно недоволен Германией.
- Понятно... Значит радостного мало?... Я вот папа хочу сказать вам... Даже не знаю, как начать...
- А что такое?! Случилось что?!
- Вы только не беспокойтесь! Ничего не случилось!
- Ну, говори же! Хотя я, наверное, догадываюсь, о чем ты хочешь сказать...
- Наверное, догадываетесь папа. В общем, мы с Верой тоже решили поехать… Мы долго не решались...
- А чего вам здесь не хватает?! Хороший заработок. Вон, приехал в Челябинск и сразу машину купил! Мало кто сегодня может позволить это себе. Большинство еле концы с концами сводят... Вера в школе тоже хорошо зарабатывает. Каждый отпуск на море ездите! Где это видано при такой разрухе?! Повезло тебе в жизни, а все мало!...
- Папа, успокойтесь...
- Как я могу быть спокойным?! Мало что вы все в такую даль забрались... Видимся раз в два года... А теперь вообще не увидимся. Мне вон уже сколько...
- Да что вы, папа! Через год и приедем в гости.
- Как вы приедете? Где деньги возьмете на такую поездку?!
Виктор отвечал:
- Люди без работы ежегодно ездят. Тех марок, что безработным дают, на все хватает. Четыре года назад мой дружок Петька Лукьянов уехал. Жена у него немка. Вот он уже два раза приезжал в Айхал к матери и ко мне заходил. Он говорил что переучился, получил немецкие права, а теперь по всей Европе ездит на фуре. Хорошие деньги получает. Отпуск два раза в год. Один раз в Якутию едет, а другой - на острова теплые. Что я, дурнее Петьки?! Тоже переучиться не смогу?
- Да я не о том сынок. Конечно, сможешь устроиться. Мы воспитали вас не лодырями какими-нибудь! Не об этом я. Страшно мне. В чужую страну уедешь. В такую даль...
- Папа, да от вас до Айхала дальше, чем до Германии!...
- А скоро уезжать надо будет?
- Не знаю, но, наверное, скоро. Документы мы давно оформили. Вызов нам уже пришел,- Виктор обнял отца рукой за плечи, на мгновение привлек к себе, а потом продолжал,- В России вон что творится! Война никак не заканчивается. Зимой чеченцы опять в Кизляре натворили! Родители, сыновья которых призыву подлежат, трясутся, чтобы они в Чечню не попали. Помните папа, как вы с мамой переживали, чтобы Толика в Афганистан не послали?... Мы с Верой еще детей хотим. А если сын родится? Война эта еще долго тянуться будет. Как мы можем спокойно жить?!
Сын помолчал с минуту, озабоченно думая о чем-то, а потом спросил:
- Как маме сказать? Она сильно расстроится... Поддержите меня папа?
- А куда я денусь?! Запретить я тебе не могу. Остается примириться и на хорошее надеяться... Сейчас пойдем говорить?
- Да вы что, папа! Я вам кое-как сказал! Сейчас я еще не приготовился маме говорить. Вот приеду от Тани, тогда и скажем.
* * *
      Витя с семьей уехал следующей весной. А летом Таня переехала в Тверь. Её муж в школу работать не пошел, а устроился на вагоноремонтный завод. Дочка нашла работу по профессии. Почти два года они жили у тетки - Настиной сестры. Потом Саша получил маленькую двухкомнатную квартиру в старом доме на берегу Волги. Их дети тоже там, рядом с ними. Павел учится в Москве. Второй институт заканчивает. Света работает в той же школе, что и мама. У неё недавно родилась девочка, наша с Настей правнучка.
Глава пятнадцатая
Эхо
      - Садись Виктор Николаевич, рассказывай,- говорю я спустившемуся в подвал учителю.
Историк садится на обычное место, достает папиросу и закуривает.
- А что рассказывать? У меня дядь Женя все по-старому: жена дома, а дети учатся... Видели, что по телевизору показывали?
- Нет, не видел. А что там?
- Американцы Югославию начали бомбить!
- Да ты что, Николаевич!
- Да, беспрерывно бомбят! Какой-то натовский военный сказал, что это возмездие сербскому руководству за геноцид против косоваров. Надо же придумать такое! Он еще говорил, что они наносят "точечные" удары и мирное население не пострадает. А югославское телевидение
показывало, что уже есть жертвы среди гражданских.
- А Россия что? Не выступила в защиту?!
- Россия повозмущалась и молчит теперь. Россия сегодня ничего не может дядь Женя. Как бы там Ельцин не пыжился, а на него внимания никто не обращает.
- Да... а, развалили страну на радость Америке. Теперь, когда мы слабые, нас никто за людей не считает... Что делается Николаевич! Недавно к сыну в Троицк ездил и всю дорогу чуть не плакал, когда в окно смотрел. Кругом поля заросшие сорняком и развалины баз. Одни бетонные скелеты стоят! А на границе что творится! Таможенники наглые. Часа три стояли, пока они пожитки наши перетряхивали! Когда до меня очередь дошла, один толстый казах говорит мне: "Ну, ата, показывай, где наркотики спрятал",- и начал все узелки развязывать и банки открывать, что Настя сыну приготовила. Потом я, кое-как, сложил все это, как попало... Я сказал жене, что не поеду больше. Пусть Вовка сам приезжает... Разделили народ... Границ понаставили, и деньги разные наделали... У моей две сестры в Калинине, а одна на Украине, в Геническе. На Украину два раза в советское время ездили. А теперь попробуй!
Виктор Николаевич сказал:
                - У меня тоже сестра на Украине, а недавно брат и мать туда увез, когда поселок где она жила совсем обезлюдел.
- А где она жила?- спросил я.
- В Тарановском районе, совхоз Прибрежный, дядь Женя.
- Знаю Прибрежный. Богатый был совхоз. Оттуда мы черно-пестрых коров брали.
- Был... Мы на отделении жили. Хороший был поселочек, аккуратненький и чистый. Семей сто в нем жило. Дома были капитальные, на восемь квартир. В квартире все было как в городе: тепло от котельной, водопровод, ванная... Два магазинчика в поселке было, детский сад, клуб, библиотека и школа - девятилетка. Люди жили, работали и, вдруг, перестройка. Все прахом пошло! От поселка, где я тридцать лет прожил, остались одни фундаменты...
- И что, никого там не осталось?- спросил плотник.
- Да нет, живут среди руин семьи четыре или пять. Это те, кому нет возможности уехать.
- С нашей Валерьевкой тоже самое. Все разорили! Кто может - бегут оттуда...
- Как там ваша сестра в Германии и сын? Что они говорят? Нравится им там?- спросил учитель.
- Не знаю что сказать... Витя работает на большой машине. Недавно сын у него родился. Сестра писала, что болеет. В гости зовет. И сын зовет. Говорят, что дорогу оплатят. Я бы поехал, да не знаю, выдержу ли такую дальнюю дорогу... А нравится или не нравится... Никто прямо не говорит, что очень хорошо.
- Родители моей жены тоже не хвалят...
- Дядя Женя... а... а!- послышался протяжный женский голос с лестницы.- Вы тут?
- Вахтерша Мария идет,- сказал Евгений Готлибович.
В подвал спустилась женщина предпенсионного возраста, но еще крепкая и подвижная. Она сказала:
- Дядя Женя, вас новый директор вызывает.
Виктор Николаевич спросил шутливо:
- Что вы натворили Евгений Готлибович? Признавайтесь!
Плотник не спеша отряхнул брюки, набросил пиджак и сказал улыбаясь:
- Пойду к начальству на ковер. Сейчас с меня стружку снимать будут, только не знаю за что. А ты Николаевич заходи, не забывай. Тем более, сейчас каникулы и школьники только через неделю придут.
     Как обычно, около часа я переодевался, готовясь идти домой. Вася уже возвратился после обхода этажей, сидел на стуле, держа в узловатых пальцах заржавевший кран, и возмущался:
- Попробуй Готлибович хозяйство в порядке содержать! Всю отопительную систему давно менять пора! Через день вода, то там, то тут прорывается! Смотри!- обратился он ко мне, указывая на кран,-
Как я могу с такими узлами работать?! Начал его закрывать, а он сразу рассыпался. Пошел к завхозше, а она говорит, что нет кранов у неё и денег нет, чтобы купить...
Я сказал:
- А нам Вася не привыкать. Половина инструмента, у тебя и у меня, из дома. В первый раз что ли? Пойдешь к ребятам на старое место работы и выклянчишь кран для нищей школы.
Василий продолжает возмущаться:
- Как все надоело! Зарплата мизерная, да еще снабженцем работай! Надо на другую работу уходить...
- А где ты ее найдешь?- спрашиваю я,- Полгорода без работы.
- А я думаю в другом городе работать. Знакомые давно зовут в Астану - новую столицу. Говорят что работы там - море! Заново город строят, считай! Зарплата ни то, что здесь! Одно плохо - далеко от дома. По месяцу не будешь семью видеть..,- Вася прислушался,- Идет кто-то.
- Наверно, Николаевич. Он всегда в это время приходит,- сказал я.
Действительно, в подвал спустился Виктор Николаевич.
- О, и Вася уже на месте! Здравствуй коллега!- сказал историк, подавая руку.
- Здравствуй Николаевич!-  приветствовал сантехник, пожимая руку, а потом, улыбаясь, возразил,- Какие мы коллеги Николаевич?!
- В одной школе работаем Вася. Я стараюсь, чтобы у детей в голове что-нибудь задержалось, а вы с Евгением Готлибовичем обеспечиваете учебный процесс!
Василий на мгновение задумался и сказал:
- Ну да, в общем...,- а потом стал собираться на обед. Переодевшись, он спросил,- Ну ты идешь, дядь Женя?
- Я Вася попозже пойду. Мой рабочий день закончился. С Николаевичем покурим еще.
- Ладно, я побежал! Хочу еще в четвертом микрорайоне к ребятам заскочить. Может у них есть такой кран.
Василий ушел, а Виктор Николаевич спросил:
- Были дядь Женя у директора? Что хотел от вас Петрович?
- В Алма-Ату меня посылают.
- Зачем?! Кто посылает?- удивился Виктор Николаевич.
- Трудармейцы посылают. Там съезд репрессированных немцев будет.
- А они что, без вас решили?- спросил историк.
- Почему без меня? Еще неделю назад, на собрании в акимате, меня и еще одного выбрали от нашего города. Я все думал: "Ехать или не ехать". А вот сегодня новый директор вызвал и сказал, что бумага из акимата пришла, чтобы меня на неделю с работы отпустили.
- Ну, вот дядя Женя и вы - делегат,- сказал, улыбаясь, Виктор Николаевич и серьезно продолжал,- Может на съезде хоть какие-то наболевшие вопросы удастся решить. Например, деньги, что Германия два года назад выделила нашим немцам. Вы говорили, что местные власти все обещают...
- Да ну, Николаевич! Хоть и обещают, что сам президент будет там, я сомневаюсь, что что-то решится. Потому и ехать не хотел.
- Надо-надо, Евгений Готлибович. Люди вас выбрали - значит надеются на вас,- сказал учитель.
- Вот и я подумал, что неудобно, раз люди доверяют мне,- ответил пожилой плотник.
* * *
      Уже около суток мы с Гайнрихом Фридриховичем в дороге. Ближе к вечеру миновали огромную и пыльную Караганду. Потянулась цепочка рабочих поселков и городков, но вскоре они закончились и снова степь, однообразная и малолюдная.
- Да... а,- задумчиво произносит Гайнрих,- Вот тут прошли моя юность и молодость. Почти тринадцать лет тут прошли. Сначала в Сарани был, а потом в самой Караганде.
Мой попутчик замолчал, и у меня не было желания говорить. Под перестук колес меня тоже захлестнуло прошлое. Вспомнилась мне та далекая весна, когда нас, почти детей, везли на Урал. Так же стучали колеса... Передо мной встало изможденное лицо Эриха, которое сменилось лицом Яши Шрайнера, искаженным болью и страхом...
- Сколько людей там осталось...,- сказал Гайнрих,- Мне повезло. Я до войны пять классов закончил, пока батрачить не пошел. По-русски писать умел. Меня десятником назначили. Хоть и голодно было, но хоть физически мало работать приходилось. А как над другими издевались! Представляешь Готлибович: месяц за месяцем, год за годом киркой и лопатой "хлеб промышленности" добывать! Так уголь в газетах называли...
- Знаю что такое кирка и лом,- сказал я,- Мои близкие знакомые они. В Челябе намахался...
* * *
      Назад мы ехали разочарованные и опустошенные. Как я и думал, президент не нашел времени навестить нас, а прислал десант замов замзавов. Они были далеки от наших чаяний и ничего не решали.
Немолодые уже люди, съехавшиеся со всех уголков республики, были раздражены равнодушием государства к проблемам им же самим созданным и устроили обструкцию присутствующим чиновникам. Два дня мы пошумели, поораторствовали и разъехались ни с чем.
     Я лежу на нижней полке и думаю обо всем этом. Уже вечер и в вагоне включили тусклое освещение. За окном темно. Только изредка, неожиданно вспыхивают и затухают позади грохочущего состава, огоньки полустанков и переездов. Гайнрих Фридрихович расположился в соседнем купе. Так билеты выпали. На полке рядом беззаботно храпит упитанная "челночница", безразмерные сумки которой занимают все верхние полки, свисая в проход. Во всех остальных купе плацкартного вагона то же самое: сверху китайский ширпотреб в сумках тех же китайцев, а снизу - люди, будто придавленные отбросами миллиардной страны.
      Я лежу с открытыми глазами и смотрю на соседку, храп которой изредка прерывается какими-то стонами. В этот момент она просыпается, несколько мгновений смотрит на меня ничего непонимающими глазами, а потом, придя в себя, говорит хриплым голосом:
- Чего уставился дед? Понравилась что ли?
Она натягивает на живот, задравшийся спортивный костюм, садится, уронив край одеяла на грязный пол, и пьет из пластиковой бутылки.
Я говорю:
- Вы стонали во сне. Плохое что-нибудь приснилось?
- С такой жизнью хорошее сниться не будет,- беззлобно бурчит она. Потом соседка извлекает из-под вороха упаковок и газет, лежащих на столике пачку "Столичных". Она достает сигарету, встает, заглядывает в соседнее купе и громко говорит:
- Верка, хорош бока мять! Пойдем пошабим!
- Пойдем подруга,- отвечает голос за перегородкой.
Подруги проходят в направлении туалета, пошатываясь в такт качающемуся вагону и хватаясь за блестящие поручни. Я
переворачиваюсь на другой бок, лицом к перегородке и пытаюсь заснуть, но ничего не выходит. Тогда я встаю, надеваю пиджак и иду в тамбур. Навстречу идут покурившие соседка с подругой.
- Что дед, тоже подымить решил?- спрашивает она, растягивая в улыбке ярко накрашенные губы.
Я сторонюсь, уступая им дорогу, а подруга соседки юморит:
- Какой у тебя попутчик галантный! Прямо как Ален Делон!- и они хохочут.
Протиснувшись через проход перед туалетом, где полно народу, я попадаю в тамбур. Здесь не так душно, как в вагоне, хотя и накурено. Возле двери, прислонившись к стене, стоит мужчина лет пятидесяти пяти. На нем добротный костюм и коричневые полусапожки. Он задумчиво смотрит в окно, забыв о сигарете, которая медленно тлеет между пальцами опущенной руки. Разложив складывающуюся скамеечку, я сажусь и начинаю рыться в карманах, ища сигаретную пачку. В это время мужчина восклицает:
- О, черт!- и трясет обожженными пальцами. Он смотрит на меня, грустно улыбается и, как бы оправдываясь, говорит,- Задумался и не заметил, как сигарета сгорела.
- Бывает,- ответил я и, наконец, нащупал плоскую пачку во внутреннем кармане пиджака, за документами. Достав плотно набитую сигарету, я стал мять ее, а другой рукой искать спички. Мужчина щелкнул зажигалкой, поднес мне огонь и удивленно спросил:
- Вы в таком возрасте еще курите?!
Я прикурил и ответил:
- Бросал несколько раз, а потом снова начинал. Такая зараза как привяжется и не рад потом.
- А мой отец лет десять назад бросил, но все равно болезнь его доканала. Вот еду к нему. Совсем плохой он. Вчера телеграмму получил. В Миасс еду.
Он замолчал и смотрел печальными глазами в дверное окошко за моей
спиной. Состав стал замедлять ход и остановился. Мужчина приник лицом к стеклу, всматриваясь в темноту, а потом произнес:
- Наверное, в Агадыри или в Жарыке стоим,- он повернулся ко мне и спросил,- А вы в гости едете?
- Нет, домой еду из Алма-Аты,- и непроизвольно раздраженно добавил,- Нагостился уже.
Мой собеседник ничего больше не стал спрашивать, а только произнес:
- Я в гости, а можно сказать домой,- глубоко вздохнул и отвернулся к окну.
Я докурил и пошел в вагон. Там было почти темно. Горели только плафоны-ночники. Моя соседка уже спала. Сев на свою полку, я снял ботинки и лег. Проворочавшись с полчаса с боку на бок, я снова сел. Потом нащупал ногами обувь, обулся и прошел к купе, где был мой земляк из города, в надежде, что он не спит. В темноте я не мог понять, спит он, или нет, и тихо позвал:
- Гайнрих...
Он не ответил, и я вернулся в свое купе, сел за столик, положив на него руки, и стал смотреть в темное окно. Тяжелые мысли о лагерном прошлом незаметно заполнили сознание. В голове теснились образы давно не существующих людей: Феди Келлера, Эриха, Яши Шрайнера... Затем они сменились картинами из той жизни: лагерный двор с вышкой в углу; сани груженные телами знакомых и незнакомых людей; зимний уральский лес, молчаливый и угрюмый... Я, будто это происходило сейчас, увидел падающую ель, с ветвей которой слетал снег, услышал хруст ломающихся ветвей и характерный глухой звук ударившегося о землю ствола. Я вздрогнул и открыл глаза. Оказалось, что я незаметно задремал. Состав все так же неугомонно отстукивал колесами дробь, а за окном все так же было темно. Я посмотрел на часы. Было около двенадцати. " Пойду, покурю",- подумал я, хотя курить не хотелось.
     Когда я вышел в тамбур, то снова увидел здесь мужчину смотрящего в окно, за которым ничего не было видно. Он повернул голову на звук хлопнувшей двери. Увидев меня, он улыбнулся как старому знакомому и спросил:
- Вам тоже не спится?
- Да, не могу спать. Всякая ерунда в голову лезет,- ответил я.
Он продолжал:
- Вы сказали, что из южной столицы едете. Мне показалось, что у вас нехорошие впечатления от этой поездки...
- А что хорошего я там увидел? Собрали стариков со всей страны, чтобы впустую поболтать...
- А по какому поводу власти могли собрать людей в таком возрасте?- заинтересованно спросил он.
- Трудармейцев собирали и вообще репрессированных немцев, - ответил я.
- Вон оно что!- удивленно сказал он и продолжал,- Значит, Родина решила долги вернуть, покаяться?! Давно пора, а то дотянули, что скоро и некому будет возвращать!- он помолчал, а потом добавил,- Моему отцу тоже досталось...
- Да, нашему поколению пришлось испытать и не только немцам...
- Я недавно в газете прочитал, что после войны в лагерях сидело больше миллиона людей... И отец мой там был,- сказал мужчина.
Я спросил:
- А как он туда попал? За что его?
- Это длинная история...,- задумчиво произнес мужчина,- а затем словно решился и сказал,- Все равно не спим...
Он закурил сигарету, дал огня прикурить мне и начал рассказывать.
- Мои родители жили на Урале, в Миассе. Папа мой, родом из-под Курска, накануне войны закончил электромеханический и тогда же с мамой познакомился. В Миасс он попал по распределению. И маму с собой увез. Она библиотекарем работала. В Миассе я родился, когда папа уже на фронте был. Мама надеялась что папа, как инженер, бронь получит. Сначала ему действительно дали бронь, а как стало ясно, что фашистов шапками не закидать и уже хороший кусок страны в оккупации, то его и много других специалистов под гребенку... Закончил отец ускоренные курсы офицеров и попал сразу в самое пекло. Тогда под Харьковом больше двухсот тысяч солдат в плен попало. Командование просчет сделало. Я читал об этом. Среди этих бедолаг и мой отец был. Всего  три месяца повоевал...
- Ну а дальше - обычная история,- вставил я,- Лагерь у них и, если жив, остался, у нас - тоже лагерь.
- Так оно и было, только в плену отец не задержался. Можно сказать не был в плену. Попал он во временный лагерь под Черниговом. Ужасное место! Я это по рассказу папы знаю. На опушке леса просто огороженное колючкой место. Просто голое место! Скучили немцы на пятачке несколько тысяч, охрану приставили и - все! Ничем там не кормили. Местные женщины приносили, что могли и бросали через колючку...,- мой собеседник на минуту задумался и тихо продолжал,- Да, папа считай и не был в плену. Сговорились они с несколькими товарищами и через пять дней бежали. Благо лагерь еще неустроенный был. Колючка кое-как натянута, да и лес рядом. В общем, бежали они. Недели две по лесам блуждали, пока на партизан не наткнулись. Это был один из отрядов Ковпака (19) . Ну вот, в партизанах отец был до прихода Красной Армии. Даже орден Красной Звезды заработал, за особо важный состав, который его группа пустила под откос. Ну а когда в регулярные части хотел поступить, им заинтересовались специальные органы...
Мужчина отвернулся к окну и украдкой вытер повлажневшие глаза. Постояв так с минуту, он обернулся и сказал:
- Простите отец. Как о злоключениях папы вспоминаю, всегда слезы выступают.
Он достал пачку, открыл и протянул мне. Я отказался, а он, закурив, продолжал:
- Дали папе пятнадцать лет,- он грустно усмехнулся,- В одном повезло, если можно так сказать. Попал он в лагерь на Урале, недалеко от родных мест. Там отец работал под землей на строительстве какого-то военного объекта. Там и туберкулез заработал, который доканал его...
Мужчина снова замолчал, а я сказал:
- Может не нужно рассказывать. Я понимаю как тяжело это. Сам в тех местах трудился...
- Вы тоже на Урале... Как бы это сказать.... отбывали?
- Да, там был в годы войны... Стройотряд номер шестнадцать, тридцать второй барак.
- Да... а, - произнес мужчина.- Значит у вас с папой схожие судьбы... Как подумаешь, что творилось в те годы... Наверное, у половины страны похожие судьбы... Так вот, а дальше начинаются совсем невероятные повороты в жизни отца. Как тут не подумать о предопределении или о вмешательстве свыше? В обычный летний день, когда бригаду вели с работы, папа бежал. Да и то сказать, бежать было нетрудно. На работу водили один-два сопровождающих. Начальство было уверено, что бежать никто не решится, да и некуда. Вскоре все равно поймают. Вы же знаете систему... Так вот, на изгибе дороги, когда отец на мгновение пропал из поля зрения охраны, он нырнул в ельник и затаился. Бригада прошла, и никто не поднял шума... Я не сказал, что его толкнуло на столь отчаянный шаг. Когда он был в партизанах, то узнал, что я уже есть на белом свете. Он понимал, что при тяжелой работе, скудном питании и обнаружившейся болезни, ему срока не отбыть... Несколько дней он блуждал по лесам, перебиваясь ягодой. Один раз забрел на лесоповал. Все вольнонаемные были на работе. Он прокрался в их хибарку, взял кое-какую одежду, пару банок консервов, две буханки хлеба и ружьё с несколькими патронами. Потом он двинулся вдоль
железной дороги к нам, но понял, что на юг дороги нет. Побег, конечно обнаружили и режим стал проводить обычные в таких случаях мероприятия: патрули в населенных пунктах и на станциях, прочесывание леса... Он не знал, что делать и отсиживался в заброшенном руднике на окраине небольшой станции. Там и произошло нечто невероятное! Рудник тоже решили проверить и прислали
насколько солдат. Когда папа понял, что в штольню вошли люди, и ему нет выхода, он забился в дальний тупик и спрятался за перевернутыми ржавыми вагонетками...
      Я слушал рассказ, а в сознании нарастало волнение, сначала едва ощутимое подсознательное, но с каждым словом рассказчика все более сильное. "Как все это напоминает давно пережитое мной: станция, заброшенная шахта, человек, затаившийся за вагонетками...",- думал я. А мужчина продолжал рассказывать:
- Солдаты тщательно прочесывали рудник, не спеша, осматривая все закоулки. Один из них уже дошел до самого тупика и водил лучом фонаря. Отцу не было никакой возможности остаться незамеченным. И вот, луч света осветил его. Солдат на секунду смешался от неожиданности, а затем направил на него карабин и тихо спросил: "Ты кто?".  Отец говорил, что спросил боец с каким- то акцентом, какой характерен для прибалтов.  Ну вот, он спросил, а папа стал сбивчиво объяснять. В это время остальные военные стали подходить. Отец подумал что все, но обнаруживший его повернулся к ним навстречу  и сказал что-то вроде того, чтобы в глаза не светили, и что дальше тупик и никого здесь нет. Вот так, тот неизвестный солдат не выдал папу... Не знаю, что им руководило, но он не выдал. А потом папа ушел на Северный Урал. Один добрый человек взял его чернорабочим в геологическую партию. Там он и пробыл до амнистии, которая была после смерти Сталина. Вот такие невероятные повороты судьбы!- заключил мужчина.
      Я сидел, не шелохнувшись, как будто застыл. "Моя история! Точно моя! А может не моя? Мало ли похожих случаев?- думал я,- Нет, маловероятно, что это другой случай. Столько похожих мелочей". Я спросил:
- Вы с матерью, наверное, не ожидали его увидеть?
Мужчина ответил:
- Да, он появился неожиданно. Зашел в квартиру, отперев её ключом, который чудом сумел сохранить. Я был дома, а мамы не было. Мне тогда лет десять было...,- он запнулся и снова отвернулся к окну.- Зашел папа в нашу комнатку в коммуналке, как сейчас помню, в телогрейке и стоптанных сапогах, а в руке какой-то заплечный мешок. Я как раз за столом сидел и уроки делал. Папа оперся спиной о дверь и смотрел на меня. Мне страшно стало, что какой-то заросший щетиной дядька неизвестно каким образом в комнату вошел. А он смотрит на меня и улыбается. Вот такая история...
     Далеко за полночь, когда мы, как старые знакомые, пожелав друг другу доброй ночи, собирались идти к своим местам в вагонах, я
спросил:
- Как зовут тебя?
Мой собеседник ответил:
- Зовут меня Петр, а по отцу - Сергеевич. А вас отец как звать?
- Ойгеном мать назвала. Ойген Готлибович. Ты Петр отцу привет от меня передавай и пожелания здоровья.
- Спасибо Ойген Готлибович. И вам здоровья.
Петр Сергеевич открыл дверь в переход к соседнему вагону и уже вступил в него, но неожиданно вернулся, захлопнул дверь и сказал:
- Я хоть и мало вас знаю Ойген Готлибович, но мне кажется, что вы из тех людей, которые в случае подобном тому, что произошел с моим отцом, тоже не выдали бы.
Он ушел, а я еще долго сидел и думал о происшедшем.
* * *
      На следующий год я побывал в Германии. Все случилось неожиданно. Как-то позвонил с Севера Валера и сказал, что хочет к брату съездить. Он предложил и мне поехать с ним. Я не мог просто так сразу решиться на это. Слишком неожиданным оказалось предложение сына.
- Валера!- кричал я в трубку,- Я не знаю! Все так внезапно! Дай нам с матерью поговорить, подумать!
- А что думать?! - слышал я в ответ голос сына,- Сами вы вряд ли когда-нибудь поедете! А так вместе поедем! И документы мы сами вам оформим. Решайте быстрее! Я хочу Виктору звонить, чтобы он приглашение сделал!
Трубку взяла Настя.
- Ладно, сынок! Мы все поняли! Завтра письмом ответим...
- Мама, вы что?! Быстрее надо! Я вам завтра в это же время перезвоню!

  ____________________________________________
  1.Ныне город Донецк, областной центр в Украине
  2.Двадцатый съезд КПСС. Состоялся 14 - 25 февраля 1956 года.
  3.Многосерийный телефильм "Место встречи изменить нельзя" по сценарию братьев Вайнер.
  4.Хабаров Ерофей Павлович (ок.1603 - после 1671), русский землепроходец.
  5.Конусообразная насыпь из пустой породы, при шахте или руднике.
  6.Рахмет - спасибо (среднеазиатское.)
  7.Беспоповцы - старообрядческое направление, сформировавшиеся в конце 17 века.
  8.Покровск - с 1933 года город Энгельс в Саратовской области
  9.Ома - бабушка (немец.)
  10.Продольный выступ или соответствующий ему паз на кромке деревянного изделия.
  11.1Брехт Бертольд (1898-1956), немецкий писатель и режиссер.
  12.Ибсен Генрик (1828-1906), норвежский драматург.
  13.Орфей, в греческой мифологии певец, сын музы Калиоппы. Евридика, жена Орфея.
  14.Аид, в греческой мифологии бог подземного царства и царства мертвых.
  15.Эос - греческая богиня утренней зари. Аналог римской Авроры.
  16.Schublade - выдвижной ящик стола. Hei; - горячий (немец.)
  17.Народное прозвище М.С. Горбачёва.
  18.Синявино, посёлок городского типа, в 45 км от Санкт-Петербурга, откуда началась т.н.      Синявинская операция, основная фаза которой развернулась с 19 августа по 1 октября 1942 года. Она стала не слишком удачной попыткой прорыва блокады Ленинграда.
  19.Ковпак Сидор Артемьевич (1887-1967), командир партизанского соединения, дважды герой Советского Союза, генерал-майор.


Рецензии