Крылатая душа

Эдмонт взобрался на подножку и, внезапно попав в темноту, долго озирался по сторонам, пытаясь взглядом нащупать очертания предметов. Погруженный дотоле в безмолвие, он вздрогнул, выведенный из абсолютной тишины криком: «Ба! Да у нас, кажется, гости!». Эдмонт резко обернулся на голос, и его глаза, успевшие приспособиться к скудному освещению, различили три скомканные фигуры, вероятно, должные обозначать людей. Скрипучий голос все не умолкал, продолжая нашептывать какую-то бессмыслицу, из которой Эдмонт понял лишь три слова: «смерть, душа, птицы».

Эдмонт чувствовал, что за ним наблюдают, ощущал чье-то дыхание, приводящее в движение неподвижные слои воздуха в помещении. Кто-то откашлялся, прошаркали шаги, кто-то проскрипел беззубым ртом. Мальчик старался не дышать, хотя и понимал, что был уже обнаружен. За ним следили, но Эдмонт не подавал виду, что заметил слежку. Крикливый, высокий голос зазвенел под низким прокопченным потолком:

- Что ж! Приступим к знакомству! Прошу всем встать! – и приподнялся первым, тощий, как щепка, в рванине, с заплатами на локтях и коленях, некогда яркими, теперь, как и весь костюм, непонятного серо-бурого цвета. Он поклонился, переломившись пополам (спина его при  этом выгнулась дугой), затем, подняв вверх один подбородок, он улыбнулся, показав желтые гнилые зубы, и первым представился:
- Агасфер. Фокусник по профессии.

«Рашель», - со своего места прошамкала беззубым ртом старуха, чей голос Эдмонт слышал ранее; с нависающими на глаза спутанными волосами, с бельмами на обоих глазах, пытливо прищуренных, будто они что-то высматривают. Она сидела на куче тряпья в углу вагона, закутавшись в истертый клетчатый плед, и курила из черной трубки крепкий табак.

Эдмонт, проглатывая слова, представился, не узнавая своего собственного голоса.
- Ве-ли-ко-леп-но! – растягивая звуки, воскликнул Агасфер. – А теперь с тобой (мы ведь перейдем на «ты», приятель? Будем по-простому) – мальчик кивнул, вернее втянул голову в плечи, - желает поговорить Франциска. Ну-ну, девочка, смелее!

Эдмонт увидел, как от стены отделилась девушка, блеснувшая, как чистейший кристалл среди отбросов. Ее кожа была так бела, что излучала сияние, глаза поглощали своим иссиня-черным мраком, а волосы, рассыпанные по плечам, были подобны снегу. Вглядевшись пристальнее в прекрасное видение, Эдмонт понял, что молодая девушка седа. Тем временем Франциска придвинулась к мальчику вплотную. Ее тонкие, прохладные пальцы бережно ощупывали его лицо. Наконец она прижала к губам Эдмонта свои губы, пахнущие лавандой, и затихла.

- Говори же! Повторяй то, что уже сказал нам, можешь, впрочем, больше – эта девица нема, мы ничего не узнаем, если ты не захочешь, - и Агасфер рассмеялся сухим и каким-то фальшивым смехом.

Франциска ожидала. Эдмонт в недоумении смотрел на странных попутчиков, пытаясь понять, несут они благо или зло. Агасфер нетерпеливо хлопнул в ладоши, подгоняя его. Эдмонт, до тех пор боявшийся даже вздохнуть, откашлялся и заговорил едва различимым шепотом, с необычайной отчетливостью проговаривая звуки: «Меня зовут Эдмонт. Мне едва минуло 14 лет. Я оказался в этом месте случайно, желая испытать судьбу… - он все больше проникался доверием к немой девушке, начиная говорить все оживленнее (но все так же не повышая при этом  голоса). – Странно подумать, что еще сегодня с утра я был дома, в кругу семьи, с привычным завтраком ровно в 9 и монотонным звуком телевизора, кое-как оживляющим обстановку. Я мирно переругивался с родителями, собирался в школу, и вот… я здесь… Скажи, Франциска, кто вы? – девушка удивленно посмотрела на него и провела рукой по своим обескровленным губам. Эдмонт разглядел синие жилки на тонких предплечьях, хрупкие запястья, длинные изящные пальцы. Франциска была болезненно худа, но худоба не делала ее безобразной, лишь придавала ее облику нечто неземное. Отстранившись от мальчика, Франциска начала жестикулировать. Жесты, видимо, привычные для него, привлекли внимание Агасфера. Шутливо всплеснув руками, он мигом очутился подле Эдмонда, подхватил его под локоть и повел к старухе, все так же молчаливо сидевшей в углу и лишь изредка сотрясаемой приступами кашля.

- Спрашивай у Рашель! – приказал Агасфер и отошел к противоположной стене, где Франциска все так же стояла, бессильно опустив руки.

Эдмонт разглядывал морщинистые старческие руки, изможденное лицо Рашель, и не мог определить, сколько же веков она ходит по земле. Ее волосы, нечесаные уже, быть может, несколько месяцев, были кое-как собраны в пучок. Беззубый рот приоткрывался, каждый раз при этом выпуская очередной клуб дыма. Рашель долго молчала и, наконец, прошамкала:
- Что ж ты хочешь узнать у меня?

Эдмонт не сразу нашелся, что ответить: эта старуха внушала ему куда меньше доверия, чем немая Франциска, к несчастью, не умеющая поведать ему о себе и своих товарищах.
- Я…я хотел бы узнать, кто вы… Имена я знаю, но что соединяет вас вместе?
- Беда. Она соединила нас давно. Меня, потерявшую мужа, отсидевшую в тюрьме за убийство (я не виню своих судей, они ведь не знают, каково матери хоронить мрущих один за другим от голода собственных детей), покинутую всеми друзьями и родственниками; прозябающего без работы Агасфера, у которого на войне оторвало обе ноги (что бы он делал теперь в цирке, обобранный природой акробат?); Франциску, поседевшую, когда у нее на глазах убили ее жениха и, вырвав у нее язык, чтобы девушка не могла предупредить его об опасности, надругались над ней в тот же день. Нас собрала вместе беда, теперь мы едем в край, где нет горестей.

- Франциска глухонемая?
- Да. Она плохо слышала от рождения, а потом и вовсе перестала. Впрочем, к этому были приложены невероятные усилия.
- А ты, Рашель, почему ослепла?
- Это ничего… Это от старости… К тому же, скоро пройдет: врачи предсказали мне рак легких, - в доказательство своим словам старуха закашлялась. Приступ длился около пяти минут. - Да и всем нам недолго осталось. Агасфер долгими скитаньями и попойками с друзьями-неудачниками не только увлекся философией, но и посадил печень, отчасти разделив и мою участь.
- А Франциска? Она тоже?.. – желая и боясь узнать ответ, спросил Эдмонт.
- Франциска угасает. Тот негодяй, что надругался над ней – мало ему было лишить ее невинности – заразил ее СПИДом. Святая, она заполучила болезнь, которой чурается и проституция. Каждый из нас имеет свою историю, мальчик. А тебе она еще предстоит.
В это время Агасфер, с глумливым видом бродивший из конца в конец вагона, подошел к одному из заколоченных окон и, оторвав от него лист фанеры, прокомментировал слова старухи:
- Бедняжка с тех пор, наверное, сошла с ума… Но кто из нас может полностью поручиться, что не безумен?

Луч света, метнувшийся сквозь проем, на миг осветил бледные лица собравшихся и нищенскую обстановку их временного обиталища, и затем пропал – поезд въехал в тоннель. Старуха, бормотавшая слова своей прибаутки: «Смертны люди, дух бессмертен. Бескрылы люди, крылаты души имеют», - замерла и продолжила свой рассказ:
- Скоро и ты узнаешь историю. Смотри вперед, и узнаешь.

Эдмонт посмотрел в окно и заметил, что поезд уже вышел из тоннеля и въехал на узкий мост над рекой. Вагон покачнулся… съехала в сторону подстилка с сидящей на ней старухой, упал, забренчав деревяшками, фокусник, лишь немая девушка и мальчик удержались на ногах – оба глядели в окно. Когда поезд сошел с рельсов и начал свое падение, Франциска взяла Эдмонта за руку, улыбнулась и шепнула: «Это все».  Последнее, что запечатлелось в памяти мальчика – чудесное исцеление глухонемой девушки.

Эдмонт очнулся от сна и долго протирал глаза, желая убедиться, что все, приснившееся ему, не было реальностью. Некоторое время во всех нищенках он видел Рашель с ее черной трубкой, в каждом бродячем музыканте он узнавал Агасфера, а в каждой молоденькой девушке, сбившейся с пути – бледнолицую Франциску. Будучи состоятельным гражданином, он по мере своих сил, одаривал каждого встреченного им нищего. Эдмонт прожил 45 лет. Он был одинок, потому как создание семьи откладывал, более заботясь о карьере банкира.


В возрасте 46 лет, именно в тот день, когда ему приснился памятный сон и в ту секунду, когда сошел с рельсов призрачный поезд, он погиб в автокатастрофе, сбитый на переезде пассажирским составом. Быть может, ему привиделось или же – вспомнилось, но, кажется, в окнах одного из вагонов он увидел улыбающееся лицо Франциски и услышал ее последние слова: «Это все».