моя сказззка.. Вверена

ну что сказать.... - не судите строго.... хотя буду рада и критике.(постараюсь)...(хотя менять что-то сильно все равно не стану...))))...


(\\6, 7 .01.08).

Зимняя буря хохотала и рвала косы, опутывала ими каждого.  Не жалко лохм,  лишь бы каждый, кого она коснется, - врагом назвался этому миру и себе. Лишь бы все вокруг - холоду поддалось, лишь бы - в солнце усомнилось, и сходило с ума, не умея – унять голос внутри. Не мудрено,  что многие пали у ее ног, ведь когда-то, и самому Огню Сварожичу,  Зима заронила в душу страх и смятение.
...Упало дерево   - и еле спасся в яром прыжке  зверь. Ковылял теперь он да оглядывался. Дышал, а снег его слушал, знал куда ступит, и нарочно тоньше и шатче, зыбче становился  наст. Проваливался зверь. Так наверно совсем его извела  метель да вьюга. И захотелось распахнуть дверь и позвать в дом. В такие лютые чужие  ночи и зверь - убийца становится  жалким и беззащитным.
Красным пятном полоскало перед окном  не снятую с веревки рубаху. Не успела до ненастья, надо бы теперь сходить, да укачает, уманит - и меня. Забуду что дом - за спиной, вперед побегу, под кусточком таится, спасения искать. Нет…  - А унесет рубаху, так   унесет.  Дивно, а и взаправду,  -  деревья с корнем выкорчевывает, а тряпицу сорвать не по силам.  Значит, и не денется она больше некуда.
А утром я  раньше всех вышла во двор – отодрала с веревки рубаху, да вдруг внутри взыграло, прижалась к ней лицом – обняла. Я, с избяного духу – вмиг отогрела  тонкий  маленький  комок  ниток.  Оттаял, лишь иней местами серел, и рдяным светом  осветила мне лицо в серебре утра.  Прошла я вдоль  стены, в окна заглянула. Они там  нежатся, а я здесь, уже простывающая  после   неги и мления пастели, на  морозе. 
- Ах ты, растяпа, - зевнула старшая женка, звякнув ведром. – Что Вверена, -  смутилась? я ж спрашивала вечор  - все в избу внесла? – а ты… эх, иди уже – все равно сегодня Снегирь Изяславич   надет другую рубаху. – Немного задумавшись, продолжила -   В гости нас пригласили.- И довольно разулыбалась, была она сейчас красивая-прекрасивая, после сна, не прибранная, без наносной строгости, пока не отягощенная заботами. 
–А ты, я помышляю, с детишками ведь останешься… -  почти ласково, подмигнула Всемила….
Да мне все равно было, даже так справедливее – хоть иногда с ней побудет Снегирушка. А то хоть - в избе, хоть на  посиделках,  хоть  где, – все он со мной. Может быть - далеко, а все равно со мной.  Мне иногда даже становится   досадно,  за  нее, по-бабски, обидно.  Хотя она  и старшая, но их, старших   -  уважают, к ним прислушиваются. А балуют и лелеют – всё младшеньких. Так и здесь... Как у всех все.
 Пока домашние спят, а Всемила проверяет  нашу кормилицу крутобокую…- мягко ли сено? тепло ли?...весела ли? – побежать бы к нему, к любчику.. Лишь вот сейчас в спину чего б не крикнула – дел неотложных не  навешала.
И почувствовав мой страх и нежелание, – вернулась таки,  из-за угла выглянула, нахмурившись,  попросила:
-  А  ты к птицам бы сходила. А? ну сходи.
Я, ахнув на зорю – скуксилась:
– Что  немедля?  Всемила улыбнулась, она  уже  загодя простила  мне все. За эту возможность, снова вспомнить что жена, - и не только в доме, но и на людях.
- да ладно уж тебя… стой или беги,… как хочешь - она сокрушенно покачала головой и пожала плечами.  - Я сама тогда схожу. У тебя и так дел сегодня будет хватать без наших рук.
- Хорошо хоть дрова не колоть.
- Дети, нелегче дров, не знаешь будто.  А еще дом и скотина на тебе.
- Всего-то один день, да и они ж меня любят. И одни и вторые, и третьи – усмехнулась я.
Всемила  нахмурилась сильней, и прохрипела еще со сна. - А меня они что - как бы, не любят? 
- Почему же, - любят, но ты строгая, а я  балую их – засмеялась я еще сама вчерашняя девчонка.
- Скоро не станешь.… Свои появятся детки у милой  Вверены – потеплел голос, и по-матерински  -  немного стал назидательным  ….
Все  же  любила она меня. Да и все остальные любили. А что не любить? особо  за нашим плетеным забором.  Все  мамки – плакали – как  я шаг за порог, в лес, или с парнями  сеть тащу, охали– мол, - красу загубишь. А я  на дерево враз лезла за мальчишкой каким, снимала озорника, шептала ему слово, обещая виру, и передавала в руки матери, охающей, и сокрушающейся. Парень терпел порку, а потом приходил и забирал обещанное, чаще это были особые камни со дна,  подаренные болотником, только о том  никто не знал. Или красивые кожи змеи, умела я делать так, чтоб они не рассыпалась, и лоснились, как  на живом теле под солнцем.  Зацелованная ходила. Только многие смеялись не тем, кем  надо.  - Вот приедет отец… - говорили мне, и я хлюпала носом.  Я редко плакала, - и только тогда, от тех слов. Никто не знал,  насколько я боялась встречи с отцом.
Убегала к омутнику или лешему. Самому младшему лешему, старшие косились, не  испорчу ли мальчонку, чай лесовики - испокон народ не совсем мирный. А этот - путника,  и хранит и лелеет, тропку ложит открытую и  мягкую. Думали взяться за  него. Да я заступала дорогу, чем только не отговаривала. Когда шуткой, - это по началу, когда - угощением. Когда просто просила омутника поиграть мшистой почвою под ногами.  Один какой-нибудь приваливался по пояс, шагнув на меня с кулаками. И ворча, все отступались. Но я потом долго задабривала, и омутника, вернее  его - благодарила. И  леших – что б сильно не гневились и водяному за помощь мне, не строили козней.  Любили мы втроем быть: дед омутник  тот, что в лесном болоте жил, лешачонок и я, и чудили, бывало….   Зверей танцевать заставляли, они скоро приноровились, и сами приходили и плясали  по своей воле, играли с  нами. Сов днем будили. Смешные они днем.. жалко их. Как будто и, правда, сонные.. Кунице в норку ягод, грибов, цветов натаскивали.… Она долго фыркала и кружилась, недоумевая,  в своем жилище. Нас даже старый вепрь не трогал,…но остальных из его племени - мы стороной обходили.
…вот приедет отец – всем радостям конец. 
Я была сговорена за Снегиря с малых лет, и назвали-то потому, вверяли меня этой семье от младенчества до смерти. Отец был один, дом пустовал, лишь я шлепала босыми пятками. Естественно отец отдал меня  воспитателям, ими стали родители Снегиря, взялись сами достойную жену взращивать сыну.    Три года мне минуло, тогда отца  на службу и забрали, куда по собственной воле  не пойдешь. Дочь брать кощунство. 
Вот с  того годочка я в семье славного изяслава стала жить.    
Всемила за мной  по клети бегала, искала, мне было 7 лет. – Потому я никогда и не сомневалась, что она меня любила, сама тогда первый год за Снегирем, да со своим бременем  ходила, а за меня уже бралась, если наставник мой позволял. Они тогда часто в гости приходили.  Мне было 11, и он до меня еще одну взял. Тихая и смирная – как коровка на пасе. Жуют, жуют и доятся.  Смысла в дому от нее лишь дети,   и сильные руки, с детства к работе приученные.  И так проживет она до конца лет своих и не отойдет, не отклонится от вложенных в  голову, еще давно с мальства, простых истин. Глупа, да нет, – ленива на думы.  Веселится на посиделках   дОбро – прядет, да ткет холеные ткани. Шьет   праздничные рубахи, и все  моему Изяславичу. Да, моему, а он мне сам так сказал. Их он выбирал, да ошибаются ведь люди, а меня, мол, ему судьба сама вверила. Сказал, когда мне 14 было. И могла ли я о другом ком думать?.. Вышла за него я в шестнадцать лет. Ему уже тридцать первый шел. Всемиле двадцать седьмой.
   Вот я  Миловану назвала мало думающей. А сама? -  хулиганка, баловница, хотя не бедокурка же или сорвиголова,  значит, остепенюсь, права Всемила.  И что останется от моей особенности? Ничего, - воспоминания,  чтоб за шитьем  не уснуть, и улыбнуться лишний раз.
(здесь должна быть иллюстрация, но не судьба)(Вверена)
Летом маки на лугу кивали бы мне в лад. Я бы заворожилась и пошла к ручью не  напрямик, а кругом через старую пожогу, и не  уставала бы дивиться.   Как чисто получилось - трава к самому краю зашла, а переступить черту не может, так ровнехонькая линия и режет взгляд.  Красные маки и черная  пустошь.  Так с корытом белья, сама бы себе смеялась, глупой звала, и уходила  бы стирать, через поле, утопая по пояс.  Потом уже я снова прибегала,  самый раз ко времени, что б увидеть, как красит еще ярче и гуще кровавые цветы закат, - названный брат Даждьбога.  Сейчас же зимой, все было ровно, все бело: и оттрудившееся репное поле, и свободный полу-сорняковый луг.
Ну, вот почти и все. Птицы на нашесточках отдыхают, лишь петух лихой - еще хлопает крылами, и все не унимается.  И корова устало мычит и трясет  пустым выменем. А так все тихо стало, после заката. Все  люди разбрелись на посиделки, и улица  тоже молчала, а  следы потихоньку заметал вновь начавшийся снег. Если ребятня снова не  насорила, дом сейчас - блестел, не понапрасну ластился ко мне, сердечной. Снаружи его прибрала, украсила, по-своему зима - сверкал он  морозными боками в инее. А внутри-то сейчас жар. Стены под рукой гудели, мерно и изнеженно. Домовой верно, уже допивал молоко и гонял любимицу кошку. Свою миску та  давно вылакала. Входить в дом  не хотелось. Я радовалась тому, что Снегирь в свое время научил меня выдерживать лютый холод, стоять перед метелью и вьюгой. Но, правда, на вчерашнюю пургу даже он решил не выходить и строго-настрого  наказал ложиться спать. Строго настрого.- Да может, потому что знал – как сильно колдовство Мары- смерти. Я вона, чуть два раза не поддалась. Одна я за столом сидела всю ночь, потом когда завывать стало страшнее, пересела к окну, жаль,  лучинку не засветишь, тут же домашние проснутся. А просто сидеть, так здесь и усну. Потом уже поняла, что такой пляс зимушки зимы  не усыпит, - он завораживал, я пыталась представить, какой была бы наша музыка, и как бы это танцевали мы. Нет, получалось не очень. Толи я сбивалась и  не могла уловить новый ритм,  а толи  и правда  узор сбивался или ткался слишком  стремительно и дерзко для  людского тела.
   Я и сейчас пыталась переиначить, так что б вышло станцевать и подивить Снегиря.  Да, - только он увидит, остальные  не поймут.
Сейчас мне захотелось размять ноги, и коню Снегиря тоже не мешало. -  Жарынь – жаркий конь, подстать хозяину, мороза не боялся, стукал сейчас  в стойле копытом, звал, и вздыхал.

(здесь должна быть иллюстрация, но не судьба)(Жарынь и Милована).
Но мне оставалось еще предупредить  детей, что я ухожу не далече, и наказать им - не баловать. Я стукнула в стекло – оно красиво загудело, Мстислав – старший сын  выпрыгнул мигом в сени. Мы перемигнулись – и он уже помчался за лыжами. Я только для виду, напоминания сказала, что б не смели на улицу выходить.
– Мороз обозлится, услышит, что вы дети не послушные, старшим  не покорны,-  заморозит. – И смеялась тихо.  Мне ли не знать, что ослушается.  Но так хоть далеко не пойдут.  С малышами далече не сходишь, а вот держаться вместе я их научила  твердо.  Скорее всего, станут учить малого стоять на лыжах.
Я любила воду больше леса. Да и лес ко мне не больно-то кидался  на шею. Один только лешачонок. Остальные так, не трогали просто. Иные уважали, но считали, что не в свое дело лезла. А водяные, все, - от духа ручейка, до широкого моря, что видела однажды – в руки мне глядели как в кладезь-колодец  добра и света, в пользе себе. 
Настоящее  имя  Снегиря знают лишь родители, и не скажут никому, это точно.  Думаю – его даже произносили вслух - совсем-совсем давно. Колдовством опутано, я мнила. Но что моему малому уму, додуматься ли? и я отступилась от попыток узнать, чем оно грозно.
Снегирем муженька  кликали за многое. Сначала за то, что мороза не боялся.  Потом послужил у князя Святополка, сурового мужа, год - два, - но науку твердо постигнул, и там  наколол на грудь красное солнце с ликом, и перекрещенными, позади светила, копьем и мечом.     Дома величали павой - за яркость своего поведения.  Принялся сперва своих, потом чужих наукам обучать. Читать, писать, и главное бороться. А до чести, что б он учил воевать – не всякий допускался. Он ходил гоголем, но никому, однако, это не докучало, и ни не давало покоя.    Потому как при мне – и нельзя быть другим - шутили  молодцы. А вот девки, из кож лезли за один его взгляд. Я не заостряла внимания.  Зато Всемила устраивала им, каждой, проверку, и с позором отправляла восвояси.  Только на празднествах, большуха не могла за ним следить. Однако  он сам не часто отлучался от нее, чем огорчал красных дев. Кто часто беспокоил, так Милована, она не была неверной женой, она была слишком доверчивой. И после первого случая – порешили, что Всемила будет ее стеречь и отгонять назойливых краснобаев. Обидчик тогда поплатился  немалым, возможностью учиться у Снегиря воинскому делу. На всю жизнь зарубил себе  на  носу. Иногда пытался вернуть себе право, да Снегирь, не обращал на него никакого внимания. 
          Вернулись они вечером, к полночи.  – Дети сопели на полатях, умаявшись за день.  Я как  раз наполнила  ясли овсом,  наливала воду Жарыни, и собиралась чесать его  богатую гриву.  Всемила  бледная и удрученная   позвала на двор.
Жарынь заметался, учуял  злую весть.
- Завтра Стрый батюшка и бальшуха – тебя к себе  зовут.   
- Что случилось.
- Молодуха…. Там… нет, … не знаю.
Действительно  с младшей женой своего наставника я дел не имела.
На рассвете, когда Всемила  ушла хозяйничать,  а я пыталась не попадаться ей на глаза, не мучить  ее,  пошла - сразу Снегиря  привечать, с новым днем поздравлять.
Изяславич в первый миг грозно глянул, но, признав меня – встрепенулся. Протянул руку и усадил с собой рядом. Я, улыбаясь, опустила голову в поклоне. А он, вздохнув,  уткнулся мне в живот, и тихо застонал. Так скулят  псы не разу не плакавшие. Неумело и странно. Оттого становиться еще страшнее. Я собрала его волосы, –  сперва утопив в них руки и уткнувшись  лицом.  Потом подала ему рубашку. 
- Я  новую шью тебе – посмотрела  я  на свои пальцы и нахмурилась, не узнав их. Все исколоты, бледные и холодные. Снегирь вздрогнул, поцеловал персты.
- Буду  носить. Пока эта отдыхать станет. Но не  надолго. – У него не вышло развеселиться, потому только умоляюще взглянул на меня.
По чести сказать – хоть любили мы друг друга, а вот диво - касаться, ну  не то что бы избегали, попросту - касание было таинством,  и не зачем  омрачать, придавить повседневность  нашей нежности и ласке.  И мы не чувствовали  ее  недостаток. Мы копили ее и выплескивали редкими порами. Потому он всегда думал обо мне, а я - о нем.  Потому так страдала Всемила – ей в его мыслях отводилось меньше места. Может даже меньше, чем детям, которых она ему родила.  Их он любил. Они любили меня больше всех. Я любила их и Снегиря поровну – это был наш круг и тщетно кому-то пробиваться в него.
Перед тем как уйти собираться к батюшке   на двор, я  еще раз провела рукой  по груди, и  узору  на вороте червленой рубахи,  была она нам обоим донельзя дорога. Первая серьезная вещь, сшитая моими измученными пальчиками.  Изяслав тогда посмеялся: -  залила своею кровью. Когда Снегирь   пришел в гости – ему очень бережно вручили эту рубаху.  Он тогда первый раз меня поцеловал,  в лоб и щеку. Было, мне как раз 14, он после этого и казал: - я только твой.
      Было туманное утро – Морена бросала нави, отводила глаза. Но я  и за тыном-то не сильно  с дороги сбилась бы, а с одного конца поселения к другому – тем паче.  Но богиня   попала точно в настроение – и было зябко. Что такого я  натворила, что Стрый зовет к себе  ни свет ни заря, а Всемила оттого – белее полотна?
Усадили за стол. Я взглянула на матушку Красимиру, и узнала этот страх в глазах, и внезапное замирание, Всемила тоже так глядела на меня.  Я подавилась куском.  Изяслав грозно прикрикнул:
- не пугай  девку, подавится еще.
- да лучше бы и… - и зажав себе рот, выбежала из избы, напугав кошку, все вздрогнули от ее голоса, остановилась только в сенях.  Дождалась, когда Изяслав Богданович стал говорить, снова тихо вошла.  И повисла тишина.   Батюшка взял меня под руку и завел в светлицу. Он всегда хорошо выгадывал момент для слов.  А это, чуть сам словом  не  убил…
- Прошел слух, что ты  бесплодна. Сколь годков мужняя, а доселе не родила.  Ты не трясись, глазами не сверкай. Люди говорят потому что – добра желают.   Если это порча - видать не все тебя так любят.…А может, и из гостей кто недобро глянул…
- Слух - эхом повторила я. И осела на пол.
- Вот именно слух -  моя Красимира  подняла меня с половиц.  Я долго не разумела, что она мне говорила, осознав это, она  принесла воды и уколола тихонько веретенцем, я опамятовалась, и вздохнула поглубже, слушая дальше.
- Так вот, – продолжил, замолчавший на время моего беспамятства, Изяслав:  – Помышляю  надо ведунью искать. Вот  эдак, дитятко. Но ты не убивайся.  Если  наша старуха ошиблась, лесная ведунья сразу нам скажет, что врачевать не от чего и все пойдет по старому.  Тебя же все так любят, и поминать этого случая не будут.
- А если …- прохрипела пересохшим ртом я…
- Ведунью будем искать  опытную и хорошую, и тогда ни каких - если…
Так же я буду по улице-то ходить? Ноги снова подогнулись. Я ж теперь стану оборачиваться, на каждой шорох, буду думать, что на меня все пальцем тычут.  Любовь любовью, но я знала,  - дойдет дело до беды, не многие не испугаются и не отвернуться.  Большинству  ладнее в сторонке, да со своим добром.
     Изяслав замер, и сам поник немного, увидев меня. Я думала, отворачивался – потому что  стыдно за меня было. Ан нет – боялся струхнуть и тоже раскиснуть. А то, что я занемогла – стало сразу ясно. Белела, краснела беспрестанно я  уже, поди, десяток минут. Кликнули сыновей – вместе, силой на лавку уложили, а я все порывалась на батюшку взглянуть, - не билась, не кричала, просто поднималась и искала взгляда. Он знал, что мне нужна его защита. Именно он и Снегирь могли  не пустить меня дальше в немощь, да хворь.  Но пока он вел борьбу с собой, молодуха оказалась умнее их всех и, накинув полушубок, ринулась к нам в избу, за Снегирем. Она уж знала, что пасынок, да скорее он был ей побратимом, – не задумываясь, прижмется к моей руке. И передаст силу мне. Пока все метались,- я успокоилась.  И стала помышлять. Вот настанет метельная ночь - убегу, оставлю  знак  и не вернусь.  А до этого уж потерплю.   Так легче  - дать себе срок и жить до него. Так от срока до срока уговорами,… а потом и стерпится, бывает,… смотря кого, застала - врасплох судьба… я знала что свыкнусь.  Но легче было думать что убегу. Так я лишала себя  приносящих боли мыслей, как я буду стерпливаться.
И отвлекалась мыслями, как буду в лесу выживать. Ничего особого. Лешачонок берлогу, нору найдет, станем жить.  Потом сама,  медленно, но верно, рядом с норой дом построю. Вот и хорошо. Я старалась не думать какой же в этом будет смысл.  Нет, однажды не удержалась и задалась вопросом – ответ пришел - нескор, не туг. – Поблуждаю, годик, полгодика и вернусь.  Примут, али нет?..  на этот вопрос ответа не знал никто. Это  как вывернет. Здесь многое зависит даже от такой мелочи как настроение большака или здоровья его коровы.  Не примут, уйду снова в лес, или – в город пойду. Или в дружину к воеводе князя Всеволода – второго вождя, которому служил мой Снегирь.   Он меня знает – храбрый молчаливый муж. Когда гостил у нас,  рядом со мной щурился и улыбался, дивился мне. И хвалил Снегиря, что учил именно меня.  Получается, выделил. Значит, во мне есть уже задатки. Значит, есть  шанс остаться в дружине Воислава.  главное он мудрый. Поймет. Однако может и  дать знать  Снегирю.… А может мне того и надо!.. может, стану ждать, что придет, на руках унесет! в деревне против всех выйдет, рубаху мою любимую надорвет,  скидывая, - откроет грудь красную, кто ж пойдет? это значит насмерть. Сначала подумают. Припомнят, как любили меня. Что  ведению боя учил здесь всех он. А что толпой они только помешают друг другу. Один не сдюжит, толпа не уразумеет.  И примут нас, расцелуют, и замиримся здесь же тотчас. И станем мы снова жить вчетвером и детки - 5 милых мордашек, в славной, доброй, мудрой избе. Тогда уже, наверное, наш младшенький  Брячеслав –  пока я буду метаться по земле -  повзрослеет, и станет понимать многое.  И он прижмется к моей ноге и скажет, что скучал, и спросит  - где я пропадала. Я посмотрю на него растерянно, а он очень умно прошепчет, что - если это секрет, считай, что я не спрашивал. Казалось, я знала, - он скажет  именно так. Тогда  я на радостях состряпаю чего-нибудь веселенького, и мы объедимся на убой.  А я потом буду тихо сидеть у очага, и зашивать порванный ворот червленой рубахи, слушая веселый ветер или вьюгу.
Замечталась и размякала – и все прошло. Оказалось, так  растворилась в успокоительном сне, что не увидела, не услышала Снегиря.  Разомкнула очи, все еще  улыбаясь Брячеславу, а  рядом, собравшись, свернувшись в комочек,  заступник мой лежит.  Решил, что чем ближе, тем больше  поможет, и тоже уснул, я повернула голову к нему, нет, он не спал - он замер, он неподвижно смотрел все это время на меня. Брови сшиблись на переносице, но дрожали взметнуться в мученически тревожном, смятенном  изломе. Смешно со стороны. На маленького и испуганного зверька похож, сжался, тянется ко мне и вот-вот заплачет, если я не скажу, что все хорошо, да и то не сразу поверит. Обнимет, обласкает, прощупает все косточки. Это конечно уже было совсем другое. Я тут же скривилась, вспомнив из-за чего, здесь развалилась, как дома. Хотя это и был мой дом, я здесь росла. Ох, что ж я. Хотела наперво сказать, что все ладно, да добро, а вот себя выдала.
- все хорошо – все-таки сказала я.
- знаю. – Пойдем домой. И еще, если не хочешь, совсем не будем пока говорить. Пока ведунья не придет.
- да, не хотелось бы, да как бы случай не заставил,- вздохнула тяжко я.
Дома – наступила зима.  Всемила – забыла прошлое,  и  слово в мою сторону не говорила.  Нет - меня, ходит некто,  трясет  черной косой – и выгнать никак, и оставить  в доме -   тошно. Милована  же напротив – жалела меня, обнимала  и сидела рядом вечерами, когда  я  оставалась  в закутке одна.  Укутывала мне ноги пуховым платком, голубила, и пела как для Брячеслава. Всемила стала наседать и на нее.  Бабенка жала плечами, виновато глядела на меня,  и больше вечерами не приходила.
Я сказала Снегирю,  что уйду :
- Я знаешь, о чем подумала…
Он, конечно, сказал - не пущу : 
- Знаю.  Не дело. Глупо это. Обожди слова мудрого…
- Не смогу с ними больше рядом быть. Душа не стерпит. Я готова бороться,  доказать всем здесь, что я человек, пусть и пустоцвет как они говорят. Но силой не помогу себе, а настрою против. А умом это понять, и придумать выход - не могу.
- А я тебе на что? – чуть ли не возмущенно повернулся он ко мне. Он тоже стоял, отвернувшись, тоже не знал что делать, как Изяслав давеча. Заметив это, я  вспылила, да и понеслась – не остановленная,   в кривые речи.
- Вот ты и придумал только - обожди. -  Рассвирепела я, забыв, кто передо мной – муж ведь.  Слова-то как против осмелилась сказать? Миловану он уже давно скрутил и в клеть запер, если бы Милована додумалась до такого… – ой, мой злой язык. Ой, дурная головушка. …Уже опомнилась, но  и все равно вскрикнула: - Не стану ждать…
Он дрожащей рукой  провел по губам. Я замолчала, тяжко дыша.
- Уйду,  - твердила я свое как заговоренная, я почувствовала слабость, я почти спала, но знала, последнее слово будет за мной. Даже если сейчас усну, то утром первым делом скажу это слово.
-  Когда? сдался мой соловей, увидев в глазах, все что мыслила.  Я не знала, - так и сказала. Вроде поверил, а нет, не я виновна. Я ведь, правда не знала.
И я  выгадывала. И изводила себя ожиданием.
Но судьба опять изменяла -  ночами и днями стояла такая солнечная и ясная тишь, что кричать можно, оттого что казалось, ты просто оглох.  И становилось страшно. И я кричала.
и Снегирь рвался в женский кут. Где тут же на дороге вырастала Всемила, кивком отсылала его обратно. Он ей верил и уходил, подхватывая по пути трущих кулачками глаза малышей, что вскочили – на зов «мамы»,
- Как же, она же всегда бежит  на наш плачь. 
Возвращаясь ко мне, Всемила вздыхала  и спрашивала, что случилось – наважденье? Я ей объясняла. Да разве ей понять.  И она, качая головой, ложилась спать.  Мне же становилось тошно. Я не привыкла быть  в таком состоянии.  Никогда ничего не боялась, почти не из-за чего не плакала.  А сейчас распухла от слез,  стала нервной и злой.
Когда  убедилась, что все уснули, вышла на двор – отошла в лес там накричалась – потом успокоила разбуженную разбушевавшуюся природу. Объяснила все лешачонку. Он  обещал принять, коль решу убежать. Найдет мне место в чаще поглубже, что б никто из людей не нашел.  Я лишь думала – Снегирь куда угодно ведь пойдет. И в чащу и в омут. И к богам и к нечисти.
- Останься до утра здесь, вишь как прихватил мороз. Все коркой покрывается в миг. Сухая, и теплая нора, – приветливо откинутый полог из сухих трав, кореньев, земли и мха. Внутри прошлогодние хвои ворохом. Да только вот надо домой, за вещами. Да и лешачонок – странно смотрит.…Нет, не того я сейчас желаю…
Я почувствовала на обратной дороге, что силы тают с каждым шагом -  мне столь сильно захотелось оказаться ближе к дому. Так хоть  легче будет найти меня замерзшую и несчастную.  И рванула бежать.  Упала у двери конюшни, на задках дома.  Как я никого не разбудила - диво. Я припала к боку спящего Жарыни. Тот  подхватился, так же, как  если бы на его месте был  Снегирь. Тихо фыркал мне что-то на ухо, я успокоилась рядом с ним….  Потом поняла, что  что-то не так. Ведь не дюже там и холодно. А я до сих пор, будто в ледяной  шубе... - это все страх… я долго иступлено гладила  коня по шее и спине. И вот тогда начала засыпать, - возвращался сон, значит, совсем отошла. И повеселевшая – наваждение отброшено – я слышу, живу, и никто меня не трогает - я отправилась  в избу.  Женский кут – напоминал  час, когда я из него бежала. Потому я как избалованное дитя, которому все можно направилась к Снегирю.  Через год – Мстислав будет спать с ним в мужской части избы. Пока Снегирь был там один. Его первый сын от Всемилы уже давно спит в своей избе, и сам зовется хозяином.
Сквозь мои размышления уже пробивался запах рассвета. Через час  проснется Всемила.  Свернет  косы  под платок -  проведает живность, а к завтраку, пока все, играясь, визжа и улюлюкая, умываются во дворе в большой кадушке, а Милована собирает на стол – сядет расчесывать свои белые – как лен  волосы,  длинные почти до икр.
Долго же  я бегала и скиталась. Я свернулась клубочком рядом на лавке. Как мала я не была – мне не хватало места, улечься, так что б не коснуться  муженька. В конце концов, от проснулся, от моего  ерзанья, и от  холода, которым, все же от меня тянуло.  Без слов  распахнул глаза – секунду стеклянно смотрел, потом обнял, так, как только он один умеет.  Оставшиеся два часа я спала мирно и светло.  Даже выспалась, как будто не блуждала полночи. Всемила прошлепала по избе в поисках меня, Снегирь  ответствовал ей. Она всплеснула руками и, ворча, ушла на двор.
Так  этот день, с самого утра, не задался, с каждым нашим взглядом друг на друга – Всемила становилась смурее, потом  осторожнее, в конце дня – она совсем уже  сторонилась и опасалась быть близко.
Меня колотило - именно об этом  я думала, и боялась. Мне нужно было срочно бежать. Таясь, натаскать свои вещи в укромное место, а ночью вот так же незаметно сбежать.
    -  Если и ты уже не чаешь меня удержать. Может, хоть что дашь на память.
- Потом, найдешь под той сосной, куда мы с тобой скоро соберемся.
- Как это? – не поняла я.
- Слушай,- он мягко взял  за плечо. - То кольцо, не мило оно мне без тебя.
- И мне – повторила я за ним во след. Я думала сейчас вскричит, так он напрягся и закусил губу:…- «так что же ты мне голову морочишь?-  Коль мы друг без друга не можем. Так что ж,  куда собралась?!»… и тоже смолчал. Тоже решил уже для себя, что меня нет.
- Только ты знай, я когда-нибудь пойду за тобой. Ты потом поймешь по моему подарку. Мне сейчас слова не даются.
- Ты мне только скажи, - надзирать за мной станешь?
- Первое время не удержусь, потом пересилю себя, раз так надо тебе. – Он отвернулся, и сжал зубы, до боли.
я застонала про себя, – а нужно ли это мне?
Теперь уже не будет, так как снилось, - и не вернусь сюда. Прощаясь так – не возвращаются. Знать  если и охнет сердце о грудь, по людям затосковав, осяду у Воислава.
        Мы уговорились на следующее утро: очень рано, очистится, и прийти к сосне, при себе иметь лишь кольца. Никаких мешков, сумок, кузовков.
-  все просто - на данной вот сосне оставим кольца. Кинем жребий кому первому лезть. -   Выпало ему. Он взял дареное мною кольцо и полез по гладкому, шелушащемуся стволу.
а пришел мой черед, я, как кошка, цепляясь, быстро оказалась на середине, дальше лезла осторожнее.  Даже как зверь, чувствовала – движения его тела там внизу, явственно испытывала его взгляд.   У верхушки свело зубы и руки. От нахлынувшей ненависти,  - с сосны хорошо виднелись  некоторые наши дворы, -  моих любящих соседей.  Что как Всемила отшатываются, жалеют, или  хмурятся мне в след.  Снегирь тоже чувствовал меня до мелочей, - я услышала, как он заметался, думая, как бы успокоить мой  праведный гнев.
Вгрызаясь в ствол, я доползла до места, и повесила свое кольцо - дальше, привязала накрепко, и  намного выше намеченного. Теперь достать его смогу только я. Второй такой смелой и маленькой, легкой  девчушки в деревни не было.
Спустилась – устало и вяло, ненавязчиво проскользнула мимо объятий. И почувствовала, как закололо у него в груди, и защипало в носу. Как есть расторгли брак.  Теперь  для людей мы не  муж и жена, и  на небе может, уже разняли руки.  Он повернулся и через плечо кинул:
– скажи домашним - вернусь ночью.