продолжение Вверена. ушла

**
Вернулся вечером, – убил зверя. Тут  уж вся деревня  глотала слюнки.
Изяслав с матушкой, и молодухой даже в гости зашли. Им самое вкусное мясо с оленя. Первые гости. Знатные и самые долгожданные в нашей семье.     Не чьих очей в этот вечер не минула холодность глаз Снегиря, которыми он очень редко скользил по мне. И что дети жались  к моим ногам груди, поясу, висли на руках, заглядывали в глаза. Они сами, не зная, подали знак тревоги Изяславу, громче и явнее всех рогов мира. Детям можно верить, им вещают духи и боги.  И на этот раз, глянув на Изяслава, умная  младшая жена батюшки – догадалась, промолчала, хоть и готова была спросить - что случилось. А Красимире и смотреть не надо было, сама знала.
Все поняли – сегодня попытаюсь  уйти. Только я,  так и не заметила, что им  стало известно.   И все равно,  в врасплох застигнута едва ли,  пыталась таиться и бежать… только бы за тын, а там  уже не найдут.
это было похоже на гон худых и злых ведьм. Меня почти травили – пытаясь поймать.
 Сначала просили - одуматься, остановиться и выслушать. Потом сорвали горло, все как один, и уже  молча и жестоко ловили.  Стало сложнее, молчаливый парень сможет оказаться ближе ко мне, ослепшей от происходящего, чем тот, который уговаривает и подкрадывается.  Я же рвалась так – даже мужикам, куда там удержать. Наутро многие отшатнутся от отражения. Выругают паскудную меня,  и, обозлившись, устроят порку прилюдно.
Поймали таки. Запереть пытались. Снегиря не нашли. Может он бы смог уговорить, но он пропал на весь этот день.
Когда семеро разойдутся, что бы ни видеть восьмого,
Всего в шипах и крови…
И он скажет им пол – слова, простого,
О Великой любви…
А они разбегутся от него,
Да встанет на пути –
Гомоюн – птица бледная,
И как не беги, и как ой,… не крути,
Все вздыхать над безумным и бедным…
Ах,…вылей за ворот семь поминальных чар…
А они отводили взоры,
А за калиткой чах анчар…
Как раз пол ночи прошло, пока ловили. У меня была еще половина, и слава богам – они послали метель, и непогоду. Я рыла землю, отбрасывала комья. Меня не стерегли, и за это - спасибо.  Откуда-то взявшимися силами выдрала  землю из-под двери, и шаткую нижнюю доску, и протиснулась в щель, в тело ударил ликующий порыв ветра, захотелось расправить плечи. Но пока рано. И я уже  с прежней стойкостью неслась через мороз, который в любую из предыдущих ночей  лишил бы сил и убил тотчас.  Я  переночевала в лесу, в дупле. Утром недовольная куница стала кусаться, но, признав, ускакала себе по своим делам.
Мне нужно было уйти очень далеко. Но хотя бы через неделю вернуться к сосне за подарком Снегиря.
         «Пропащий бедняга» вернулся домой только ко второй половине того дня, когда обнаружили мою пропажу.  Веселый, не просто притворяющийся, а действительно легкий и порывистый, как всегда, он здоровался с каждым, кружил детей на ходу, а шел он домой. Где от меня ничего не осталось.… Как ни странно позаботилась Всемила – она, вздыхая и смущаясь, указала на узел:
– думала ты не захочешь видеть вещи напоминающие…
- да-да - рассеянно кивнул Снегирь, – потрепав  по голове Мстислава, тот - вжал голову в плечи, будто ожидая удара, и пробурчал:
– почему она ушла, - разлюбила?.. ему не ответили…. плохо это, обидно. Хоть бы накричали - тогда стало бы понятно – и им не сладко без меня, а так –  стало не по себе, зябко и пусто, здесь  меня уже почти забыли. Для него это кощунство.
Брячеслав подбежал к Снегирю – и захлебнулся вопросом:
-  можно забрать?
- если оно нужно, бери. Только чтоб я не видел разбросанным по всей избе. Всемила с досадой  отступилась, убрав расторопную руку :
- Может все же..,
- Пусть играются. И Всемила поняла, –  нет,     он меня не забудет. Он перестал считать меня своей, но я еще существую на этой земле. 
Я ушла из мира взрослых, но крепче упрочилась в  мире детей, и Снегирь не имел ничего против.
И теперь для малышей мои пожитки было самое дорогое.  Среди всего прочего – старая понева, пахнущая мной, и их любимым лакомством из моей стряпни, - пирогами.  Моя прялка и веретено.
   Правда, Снегирь тоже носил мою память, мною сшитую, расшитую накануне побега, рубаху.  Рдяную, от глаз Всемилы он спрятал.
             И вот однажды, через год наверно, оставленные без присмотра детьми, вещи, попались на глаза отцу.  И это! - когда он уже успокоился, и понял, насколько непозволительно забыл свою старшую и верную женушку. И принялся наверстывать  упущенное.  Для меня  не нужны были подарки - он сам скорее мне был нужен. Этой же жене – не пристало пребывать блеклой и бледной.   Новые кики, браслеты, кольца, меха. Что бы радовала глаз - и родных и прохожих. И в люди  милая ходить теперь повадилась. Действительно – ныне не стыдно и в самый стольный град.
На торговых кораблях доходящих до ближайшего городища – Снегирь покупал ткани, и диковинки на потехе Всемиле. Она, наконец,  расцвела в своем имени. И стала милее всех всей деревне.  Всё,-  меня уже не было. Теперь, ей кричали бабки - береги красу, когда она несла полные ведра воды в коромысле.   Не было меня и для сорванцов, соседских  детишек. Только для  пятерых я незыблемо оставалась первой и единственной. 
 
(здесь была иллюстрация) (Милована) (возле городища)
( и Всемила.)
И вот его Снегиря – гордого, и храброго, бывшего не последнего воина князя, сейчас, через год – так пырнули в спину ножом.
Он меня уже не знал, – не было такой. Значит, не было 15 лет его жизни.  Согласитесь – хорошо только тогда, когда это годы позора и тягот.  Я же знала, для него - обратное – и это до сих пор единственное, что я тверже всего знаю.
- Ратибор! -  позвал он, собираясь выругать среднего сына. Пока тот спешил, Снегирь  сменил гнев на жалость.  Даже больше к себе, и кивнув на узелок,  молча ушел.
- помнишь, что отец говорил. - Тут же подоспела Всемила,  вытирая о передник руки. При ней  дети как  укушенные начинали сгребать вещи ближе к себе, пытаясь, толи утаить, толи  уже сберечь.
Милована попалась на пути Снегиря  в сенях, по воинской привычке, он увернулся и проскользнул в узком для двоих проходе почти ее не задев, женщина, открыв рот, глядела в след.
–Что? – Всемила шлепнула ее полотенцем. - Иди, давай  - и не зло, а устало кивнула ей, выходя сама за Снегирем.
Тот уже выгнал Жарыня   из стойла. Осаживая гарцующего жеребца, отец крикнул Мстиславу:
-  Хочешь со мной – поспешай! Всемила лишь  ахнула. Ничего не оставалось, только прижать руки к груди, и с болью выдыхать с каждым касанием  земли копыт  коня. 
Поскакали сначала недалеко. Через реку жил кузнец, - на возвышении  его мастерская, как капище Перуна выше других домов стояла она. На берегу мельник, его двор виднелся с нашего берега лучше других.  Ближе к лугу и дальше от взора - птичник. У него жил любимый мой голубь.
Снегирь  поклонился - семейству, печному огню. Выждал какое-то время, пустой беседой отдал должное, и тогда уже выдал желаемое.
- конечно, бери голубя.  – Старик был только рад. - Он ее никогда не забудет, везде найдет.     А ты не обозлишься, коль  молвлю?..
- Нет – Снегирь тяжко хлопнул по колену.
- Спрошу – ты помнишь ее? все так же?  на протяжении этого года ее не забывал?
- Нет, друг мой, старик, - сокрушился воин - только сегодня и вспомнил.
–… а, действительно - что ее помнить…. Снегирь еле сдержался, чтобы не зарычать, но через миг, уже изумленно  прищурился, заметив  хитринку в глазах.- Ты старик, это, не суйся не в свое дело. Ты же знаешь не хуже  меня насколько я ее любил.  И потеря, это значит, - многое менять. Мне труднее, чем им. И все это - чтобы не доставлять боль  окружающим. – Не  осознанно  начал оправдываться.  Не все так гладко было, как хотел, что б казалось.  Старик покачал головой:
– Лучше бы себя не мучил, а был искренен и чист. А всем все равно не угодишь - и кивнул на Мстислава, который все же слушал их разговор, хоть и болтал с мальчишкой. Вокруг них еще вилась красавица однолеточка, и тоже сейчас только мешала. Он может, и стал бы рисоваться, красоваться, если бы не напряженное  вслушивание.   Снегирь приподнял бровь,  Мстислав смешался, и забегал глазами.

Брошенный мой, не счастливый, муженек -(была бы иллюстрация) –  пустил поискать меня моего любимого голубя с запиской: – «Раз ты ушла, прими знак верности.  Это мое имя, оно  зашифровано».-  Как было накарябано в записке, -  «если ты расшифруешь случиться то,  по чему я пойму, что тебе плохо. Предугадывая вопрос, отвечу – расшифровка требует особого состояния ума духа и сознания»...  И это только через год, когда я уж все ноги истоптала под сосной. Чуть не попалась на глаза знакомцам, и поссорилась с корягой.    Наверно она тоже когда-то была красивым, здоровым  деревом.  Да, и я когда-то была девушкой милой и кроткой. Сейчас мы обе были достойны друг друга.  Снаружи толстая кора.… А внутри гниль и труха.  Все же не совсем так я представляла себе жизнь в лесу. Хоть и не белоручкой собиралась  красоваться, но и не так надсаживаться. О красоте и не подумать уже. Очерствела, остыла к ней. – Проникнув в суть и сложность этой пригожести, которой я восхищалась год назад, да и до этого – сразу от прихода сознательного возраста, поняла, что не так все  красиво - внутри.  Сначала во тьме чащобы  жила – там наверно и разучилась, чуток ослепла. А поставила избенку за буреломом,  но - на боле менее открытой полянке у ручья, там тоже не вспомнила об отдыхе.  Лешачонок  плакал и корил себя за то, что согласился принять. А я недоумевала – с чего он горюет – мне не то что бы плохо. Иногда брался уговаривать:
– хватит уже, нажилась, скоро шерстью обрастешь. Пошла бы к людям. Год прошел, уже не ищут давно, да на следующий же день рукой махнули.  Снегирь - отпустил. А другим и не сильно-то надо было.  Меньше  сомнений. Да и ведунье не мыкаться в деревню. Здесь она ….
- цыц!.. – прозвенела и одновременно - прошипела,  и прорычала я.
     -  К Воиславу тоже не всякие добираются. В смысле - своих не встретишь. – Осекся на болезненных словах,  и тут же продолжил, немного отшатнувшись, он. Все-таки до его ловкости мне далеко. Он - хваток. - Я - груба.
– Вот именно - ответила я ему - не добираются - через ряды тяжелых рук и голов.
–Да тебя там полдружины знает.
–Так то еще до дружины добраться. – Совсем задумавшись, откликнулась. 
- да тебе ли?  ты оленя перегоняешь. У  волка добычу отнимаешь.  Без  еды путь немалый совершишь.     Он ронял зерно сомнения. Но приняться ему удалось лишь на пятый раз. Тогда я разозлилась, и лешачонок  подумал. – «Ну, все больше никогда  не завести уж эту тему, - сразу стану обижаться и уходить». Ан нет, я покричала, и, обняв, поблагодарила. Кто был более поражен не известно. Я ведь тоже подхватилась только потому, что не пресекла мечты, распустила нюни – и тут же не медля, позвал меня  голос далекий. Такой тоскливый, что встрепенулось, и вспомнилось что-то из старой беззаботной жизни.
- ой, ли будет лучше? – уронив руки, обернулась я к нему.
- ой, ли здесь – не загнешься? – прищурился и оскалился, но это так ухмылялся мой лешачонок… родненький мой, любит меня все так же…
Я прижала к груди самое дорогое,  лоскут кожи с его именем, и пошла - собирать пожитки. Тощую кошелку.
- вернешься, я тебе мужа найду – проворчал леший, и как по сердцу резанул. Он не знал, что там за лоскут.  Вот так. И я опять крепко зареклась  расслабляться. Ведь – только откроешь глаз – получишь в него, только душу приоткроешь, исполосуют и наплюют, вырвут и ногами потопчутся.    Так гадко стало, я покосилась на лесного красавца, и вздохнула.  Он был единственным, кого я видела за этот год, и страшно сказать - я боялась испугаться людей. Хоть он и пытался походить на человека. Но люди все равно другие. Да и в дружине… – это закрадывалось сомнение… - хороша же я буду, со своими лесными замашками.  Да и сама я, точно, с человеческим обличием  мало сходствовала. А вот же бывают люди. Уходят в пещеры, в леса – думы вести, ну те же просто волхвы. И разум не роняют, и облик быстро, в мир вернувшись, возвращают. А я – чудо - юдище – мною детей пугать наравне с Ягой.