окончание Вверена...

**
– Удивительно, этот человек-волк  не чает во мне души,  хоть я и за мужем уже за скитником, и детишек имею, - повитуха ведунья наговорила, разомкнула чрево…      А  может даже я предала его. – А он лишь себя и корит, что не сумел мне дать знать, что б повременила, не отрезАла себя от него. Теперь уж все. Ему обратно домой к женам и детям, а мне горевать – и во вьюжные ночи – зверей в дом пускать – оборотней, убийц, да подранков. И вспоминать,  ту ночь и утро и рдяную рубаху, которую грела собой. И те мысли  ночные, снова и снова будут заставлять идти и звать зверей, снимать с веревки забытое белье. Но это уже все не то. Хоть мне теперь - это и не проблема, кожа огрубела, пока проймешь – устанешь, даже мороз  недоумевал. - А что теперь проку? Втуне все старания. Старые ошибки не исправишь, а эти привычки сведут в могилу раньше сроку.
В   бегущем снеге
Тает след,
В отсутствующем небе
Приюта – нет.
Но что-то  возмущается внутри,
То, что знает, и, такое…
Что все безумие безумного  сгорит,
 И приклонится весь в агонии…
Склонится  перед очагом
Несбывшийся мечтатель…
Свеча взовьется –
Где – то   гон
Нашел, взалкавший смысл,  искатель.
Свеча в окне  светит на лес,
В лесу   один  лишь – не спокоен,
Кто безустанно ложит след,
Который,  небо снегом  кроет.
………У  бледной речки путь проложен…
под лед проложена тропа……
Наверно это снова он – зверем обернувшись, проскакал мимо, сшибая тени на бегу,    а  только нам не встретиться больше. Решить решили - все твердо…    ино тянет таки его временами в лес, манит с печки в омут?
    Однажды в этакий мороз, когда впору щадить себя – ничего не забывать, и носу не казать на двор – я стояла и роняла слезы – даже так: – они замерзали и падали - то снежинками, то льдинками. И здесь я не я. Раньше слезы как слезы, - а это, Марена посмотрит и чего худого – своей признает, с собой заберет. И действительно сегодня нещадно манило в  чащу под кусток,  замерзая, - молить прийти. А кого молить? – кому прийти?
И пошла бы - да найдет ведь леший – обогреет…. Хоть в другой лес беги.  А вот хоть к затаившей обиду на меня лешачихе… я шагнула с порога, решаясь и зная, что уже не вернусь. А тут обмерла – в этой страшной ночи  по небу летела  серая  - утица. Для отбившейся совсем отсталая – не улетают уже – зимуют  все в Ирии, - но верь, не верь, летела и кричала. На миг пропала в  клубящемся облаке - порвала своим телом,… и тут стало понятно, она безумна.   Потом, не знаю, как сказать – ее подхватил ветер, метель, вьюга – и вот уже она навсегда стала слугой Морены. Мне стало - ее жаль. Птице  выморозит все нутро. Станет оно крепче, чем булат. Она не будет знать смерти. Она не будет жить. Но ей, будет ли ей все равно? или она останется в твердом уме и потом станет корить себя, что полетела, поддалась – пошла на зов?
- Я-то поняла.  Только ведь утку,  уже не освободит Марена, не пустит к вам, не дождется ее Ярила, и замкнет двери Ирия до весны, итак временил из-за нее одной долго, глянет вниз, прощаясь с пропавшей душой…. как жестоко пожертвовать чье-то жизнью, что бы всего на время отодвинуть смерть другого.
И как в крик сорвалось небо
уронил - ворону кровь.
журавлиное колено
исчезало в небе вновь.
снова ирий ворота
закрывал за птицей белой.
и стекались мимо рта
капли в грудь по шее смелой.
терпеливо под ярмо,
осень встала, зимней стужи.
но в груди всегда тепло.
Числобог печать закружит,
Коловрат  намелет камни.
их польет весна ручьями,
вороненой крови море.
   Я повернулась, глухо взвыла, отозвалась сова и волк, в голосе какая-то даже надежда, наверно они тоже стояли на пороге марева, и я их опасла. хм.…И  теперь уже только  пошла спать.
Даже изба эта не любила меня. Что говорить до ее жителей. Банник что ни раз – так ошпарит, а и заступники  хороши, еще и помогут. - Овинник с Домовым, – и как втроем возьмутся терзать.     Значит, и мне не за что было их любить. Но кабы я первая начала…  Аки почувствовали, что лгу себе и ему и им всем, и за это рвут  бесчестную на клочки...   Я задержалась на пороге  и спела, тихо и, хрипя, сдерживая плач:
в рожь укладывали солнце:
- просуши и обогрей.
мы вечор нашли в оконце –
зимы – зимушки елей.
распустила косы злые,
а с утра скрипела дверь.
-что зима явилась снова?
отвечай – за кем пришла?
легконога,  легкоброва, -
тяжела – ее душа.
ветлы били по ногам,
по глазам - пустое поле.
мы пришли теперь к богам.
- поглядите – что за горе…
радуницы, руки вскинув,
проливали вешний плач.
Братья неба – зиму ринув,
да хребтом о пики гор..
Солнце скидывало плащ
радо – сердце, - рад и взор.
Крикнула вьюга, бросила в лицо снег, и на миг отвела глаза. очнулась  я уже у тына, у калитки, так тоскливо  бросила взгляд за плечо.: -
А может – поддаться? может, хватит терзаться?
Все равно я умру, так чего погодить?
Да увидела лица всех родненьких и, пересилив себя, повернула на двор. Дождешься меня Хмара, скоро. - По весне решила идти прощаться со всеми. А потом на север пойду за тобой – догоню, и все что должна тебе - с полна отдам.
Перед смертью своей пришла к нему. Деревня взорвалась этой вестью. Если бы не натуженные лица подумала бы что мне даже  рады. Поклонилась, испросила разрешения  войти, Изяслав кивнул, я  перенесла ногу на их территорию.  Хлебом - солью потчевали, и смотрели, не подавлюсь ли? чаяли там, в лесу привыкла к сырому мясу, хлеб-то честный и отринет мое оскверненное тело.  Съела и поблагодарила. Если бы я и подавилась, то только от их испуганных и хмурых глаз.
- В гости зашла - проведать. Нельзя ли?
– Отчего ж. - Заходи.   
И печной огонь не выжег мне бессовестные очи!  Не спас своих подопечных от нечисти.… Да потому что спасать не от чего было!
Я помню до мельчайших подробностей, как облегченно вздохнул дом, когда я вошла, половичка скрипнула томно и радостно. Жарынь на другой стороне деревни – низверг копытами стойло. 
Да, высыпали на меня посмотреть все кроме семьи Снегиря. Я уж испугалась -  уехали, умчали в городище, подальше от памяти. Нет, в шепоте различила:
– вот Всемила огорчится. А Снегирь – как думаешь – что сделает – обрадуется, али осерчает?
Вышла из дома отца рода, и уже поочередно заглянула ко всем, кто хоть как-то привечал меня в прошлой жизни. В последнюю очередь к Снегирю на двор, Жарынь был первый, он таки сломал все двери и засовы, выдрал повода из рук Снегиря и махнул ко мне.  Ох, как змей извивалась его шея, от моего прикосновения он вздрагивал и тяжело дышал. Он танцевал вокруг меня, пока медленно шла к нашей  плетеной оградке. 
Вторыми были дети. Наперегонки  ко мне неслись Брячеслав и Мстислав.  остальных Всемила и Милована схватила за руки и удержали. Я слышала - Всемила крикнула и моим любимцам:
–Осторожно!  - оттолкнула к Миловане детей, и бросилась тоже, что б не дать мне над ними слиходейничать. Над ее любимыми чадами. – Так и пышет во мне негодование.  А то, что Жарынь меня признал, - не кому не вселило уверенности. Правильно,  чуткому животному не доверяли.
   Снегирь ее опередил, и  мальчишек тоже. Поймал – не вырвались,      
   Брячеслав аж застонал, да так, что псы и конь  тревожно   
    повернулись к нему. Снегирь посмотрел на меня,  кивнул:
– Будь гостьей,  - и тут же требовательно взглянул на лихого мерина. Тот пошел  рядом, склонив буйну голову к самой земле, даже споткнулся раз. Уж что-что, а лошади вообще редко спотыкаются – а такие и подавно.
Всемила переняла из рук отца Брячеслава и кинулась собирать на стол не мудреных яств. Все же пришлось смириться, с тем, что не обойду я их избы. И даже может, задержусь дольше всего.
А когда  Снегирь твердо сказал:
– Она остается на ночлег, - даже я не посмела  против сказать, хоть и собиралась к вечеру уйти.
Днем я вырвалась к детям, из жадных и соскучившихся, но скрывающих это от других, рук и духа Снегиря.
И угодила в ласковые ладошки  детей на пару дней,  -  те старались коснуться меня – правда ли я? гладили по голове, мне оставалось не задохнуться от нежности - отвыкла уже – за столь времени. – Ведь были и - лес, и дружина, и снова лес… а - дом  - лишь миг…
До вечера кувыркалась с детьми, купались, игрались, куролесили, сумасбродили. Как и раньше – мы разом поняли друг друга, переглянулись и порскнули – добежали до реки. Тут уж разом мы с Мстиславом – как вкопанные встали, горько нахмурились. Остальные притихли. Ветер обнял нас за плечи и утешающее полоскал подолы рубах. Ободряюще толкал нас в спину.
Вздохнув, взялись мы с отроком  за руки и ступили в лихую травушку. Так и бродили в мураве до беспамятства. Развеять грусть-печаль смогла лишь задумка одна. Все ж голова у меня не токмо косой красоваться. Мстислав долго обнимал меня от радости  и гордости. Сам светился и шалел от нетерпения приняться за дело. 
Мы снова  посадили лес на месте старой пожоги. За добро наше, лес пропустил приемыша, и тот слился со Стрыем. И только мы с Мстиславом знали, где раньше  были границы поля.  Первый шаг был сделан – потому что сюда уже вмиг переползла трава – растянулась на просторе – жиденько, потом натолкается рядком пушисто и густо.  Правда мне этого с самого начала  не дано было зреть. Об этом мне, потом, первый год, баял Мстислав, тихо в подушку перед сном. 
     - Так ты в гости зашла, али дело пытаешь?- Спросил Снегирь, когда   ночь последнего летнего дня накрыла дом. Дети и жены были на посиделках. Ох, Всемила готова была мне глаза выцарапать, за то, что я все еще имею над ним безграничную власть. - И близко, и даже находясь далеко и в чужом мире, простившись вроде навсегда.  А я все равно возвращаюсь, и ломаю все. Да, мне должно было быть стыдно. Но сейчас я вроде и взаправду пришла прощаться навсегда, а как уж там  сложится все после моего ухода – не знаю. Может, я навсегда взрежу его сердце своим образом. И никогда больше не коснется счастьем - лик  Снегиря Изяславича рядом со старшей женой.  И все пойдет в тягость. И жены и дети.     А бабе – не меньше  горя. Не откупится он тогда дорогими подарками. Все сделает супружница, чтоб вернуть его. Да что там, – проще простого приворожить. Вернуть себе то, что принадлежит по праву. Ведь любил же он ее до моего взросления. И любил сильно. Она не совершит преступления…. я мотнула головой, сбрасывая мысли:
- Да как сказать. Не знаю, стоит ли это все вашего семейного покоя. Но раз уж я здесь.– Ну, во-первых - отдать тебе лоскут с твоим именем. Во-вторых, передать привет от Воислава. В-третьих, положить тебе на грудь этот маков цвет. И, наконец, в-четвертых – попрощаться. …Навсегда.
- Да,  раз решила отдать последнюю обо мне память действительно – навсегда.  Можно я коснусь тебя.  Это слабость, но ты же знаешь…
- Да, ты тоже готов меня отпустить, потому что  даже,  вон, позволил отстирать кровь твоего сердца с этой рубахи, моей последней памяти, когда я была собой.… Можешь, конечно, коснуться. – Пожала я плечами,  смеясь сама себе, этой глупости…-  Хотя если в этот миг вернется  Всемила – ты навсегда уже потеряешь ее доверие.
- Пойдем тогда отсюда -  задорно подхватился он, цапнув меня за руку. -  На маковое поле, и ты сможешь засыпать меня  цветами,  настолько чтоб я – задохнулся.
- Последняя радость жизни… - горько усмехнулось мое далекое лицо. А мысли и подавно утонули в прошлом.
- Почему, последняя? – он тоже усмехнулся, - без меня жизнь потеряет свет и яркость?
- Я умираю. Понимаешь?   А с доченькой лапочкой  получается так же как со мной.  Муж остается без жены, растит  малую дочь. А раз так, - то она не умеет вести себя как настоящая женщина – она избалована, слаба характером и сильна телом. Правда моя малышка не будет никому вверена, не будет бояться отца, и выйдет замуж, - за сына мельника или даже лешего какого-нибудь.
-  да     ты же молода для смерти. – Он залюбовался моим ликом, и покачал головой, не веря в свое счастье. - А дочь, он выведет ее к людям, хочется верить – поймет, не станет портить жизнь ребенку, оставляя в одиночестве. Мы шли  тихо и осторожно, чтоб не помять травы.
– Я лучше знаю - смерть рядом со мной. А насчет – нее, кто знает, может, это люди портят людей. Может, не зная их жестокости - она останется счастлива.
- Счастлива в своем неведении.  Но все равно когда-нибудь она встретит другого человека, и все  пойдет наперекосяк.  Я  заморгала  и порывисто вздохнула, сбрасывая сладкий туман  - чувства отсутствия другого мира, кроме этого поля.
- Мы говорим с тобой о том,  чего не знаем, и может, не узнаем. Я не ведаю, что решит он сделать, когда останется один. Но я ему доверяю... И вся вина, если что, - ляжет на него.  Это эгоистично… 
Мы разом остановились  и повалились  в  травы. Я положила маковый цвет ему на грудь и заплакала. Он гладил мою пыльную голову. А я слышала, как сердечный стук  отдается во всем его теле, особенно во впалом животе. Отревевшись, где-то через полчаса, правильно – это слезы за все три года, я прохрипела:
- Хочу, чтоб мы вместе сейчас пошли к реке. Остальное мое желание прочти по глазам, и вспомни из нашего прошлого.
– Как же так… ты все вспомнила?..  то есть, и  не отказалась совсем от прошлого, уйдя в другую жизнь? – нежно вскинулся он.
- Да,  милый мой, никогда и не забывала. Но мне уже не быть той, которую ты любил, это только последние потуги оставить после себя знатную память, хочу, чтоб помнил меня от начала до конца моих дней - только такой - веселой, летящей, любящей, готовой на все.  Той, какой была.
- Да, ты изменилась. Но все перерождаются. Просто ты слишком остро восприняла свою перемену.
- Со мной рядом не было никого, кто сказал бы, что это правильно и не страшно.
- Прости.… Но ты же сама оттолкнула тех, кто мог помочь. Ты сама ушла, сама промахнулась.
- нет, я – не считаю свой уход ошибкой.  Никогда…. а помочь могли бы и лешие, и Воислав. Как будто мало в деревне и на заставе было опытных жен.
- А ты просила у них помощь? – нет.… Да и они не знали тебя.  Он покачал головой:  - нет, помочь могли лишь мы…. И замолчали, глядя на закат, захлебываясь теплом, горечью и бессилием.
    А встретились мы снова на берегу моря, дней через пять. Это  тоже было моим желанием. Кони устало искали еды и питья и лишь отфыркивались, соленая вода, да горькие водоросли. Бедняги. Он опаздывал специально, что б я могла познакомиться с морским царем и по душам с ним поговорить. А я рдела, и коснела.  И все-таки за этот час он признал меня своей, и ласкал, как дедушка ладо чадо свое.   
Мы стояли вдвоем, и  Стрибог кутался в  подолы наших рубах. А морской дух омывал легкие наши ноги.
- Вот, как есть помню,  червленая рубаха была  тебе… нам,- дороже всего.  Помню этот плащ, - ты сама с распялок шкуру рвала, зверем на меня глядела, а потом рассказала… о сером друге.  И сапоги, даренные болотником…. и запястье что вместе в кузнеце отливали. -   Руки мои взял и любовно рассмотрел все   шрамы с того вечера. И целовал их до тех пор, пока не расплакался сам.
– А там, оглянись, в стороне, сосны вдоль нашей протоки возвышаются, они самые высокие в этом краю. Взгляни, о нашей сосне - я тоже не забыл. Колечки наши там до сих пор.
- А этого не надо. Это было уже потом, тогда я уже была другой.
- Ты хочешь, чтобы я запомнил тебя одной - от начала до конца, значит не должно быть той - другой…
Мы опять молчали... но это было не в тягость. Мы прощались.… Он опять отпускал…. « Не имея истинно – нельзя это потерять»…. Но от чувств никуда не денешься.… Боль осталась с ним навсегда.
У коряги дрогнуло сердце, и она пустила росток. Но этого я уже не увидела. Только через два дня Снегирь вернулся домой.
Дикие  розы…
Боль не ушла.
Вот и не надо странные позы,
И вымышленного зла.
.Я же сказал, что обратно вернусь,
Не веря  в шипы этих роз.
Вплети в мои косы грусть,
А потом расплетай всю ночь.
Мы пропустим рассвет,
Темнота на кончике клинка.
Я резал руки мечом столько лет,
Но боялся укола шипа…
Но это были лишь листья –
От горя забыли свой вид,
Я развернул их тыщи,
Но изрезал мне руки один….
Значит, зря я не верил…
И боль не ушла.
.Ты заплетала мне косы, провожая на север.
В бой. И пропустила закат…
Ночью я умерла у него на руках. А  на рассвете коряга расплакалась и треснула.   А дома ничего не узнают, и будут дуться на Снегиря. Всемила лютуя на меня, и на то, что он так долго прощался со мной. Дети за то, что он не оставил им ни одного поцелуя и объятья.  Хотя на его месте я рассказала бы сразу им о смерти. Не знаю почему.
Мой дух долго ходил рядом с ним и детьми. Иногда я искала  место на небе себе. Но когда пришла  Марена с первым снегом – я поняла, что прощалась зря. Я останусь на этой земле – с ней, с девой смерти. Каждую зиму – день за днем  я могу обнимать, целовать, беречь, тех, кто мне мил. Снегирь, наконец, понял - за что так любил мороз, вьюгу, снежные танцы, и зиму.  Я, наконец, станцевала для него… - и не раз. Хотя и не так как хотела изначально.
Нет - смерти, есть лишь бесчисленные пути. Нет ничего для любви, кроме вечности и сопричастности.
Так кому-то,  - таким как я и они -  Марена всегда почему-то несла счастье.
Снегирь не рассказал  о смерти, он решил ино - спел им песню. Потом  - когда подросли, и могли понять смысл – найти аналог случая в реальности. И  они тоже все поняли.

Ветер в облаках.
соколом долой красно солнышко,
возьми меня за рученьки, 
веди гулять с собою, за околицей.
по проселочку. 
возьми меня за рученьки,
веди гулять по травушке,
веди по шатким мостикам,
веди меня до морюшка, до синего.
до неба дальнего.
через огонь через воду, через матушку сыру землю.
через надежду через  веру, через глупую любовь мою.
батюшке не скажемся, матушке не скажемся,
сестрам не доверимся
братьям непутевым не догнать меня на лихих конях.
отведи меня к небу синему.
Отведи меня к морю дальнему,
воротись домой к сыну малому,
да к жене своей воротись домой без кручинным,
да беспечальным.
не зови меня - не докличешься,
только в облаках ветер вычертит имя.
не ищи теперь не  найдешь меня.
только в камышах река пропоет имя.
и потечет вода по твоим щекам.
до поры встречай – версты ворочай. Мимо
Белым ручьем да не пригрезится в сумерках мая.