Белая часовня княгини Меншиковой 6

Да уж, напакостил Шаховской…
   Прибыв в александровы новоставленные палаты, где последнее время Петр Алексеевич полюбил ночевать (умел Данилыч, за долгие годы усвоив его привычки, устроить все так, как любил государь: вышколить прислугу, чтобы все было исправно, а самих, чтобы и не видно было бы, чтобы в спальне потолки низкие  и прочие - непритязательный в быту Петр в мелочах был привередлив, и кому о том ведать, как ни Александру), капитан-милостивец ни слова же не говоря, закрылся в своих покоях, чуть не прищемив Данилычев длинный нос.
   Меншиков отчаянно ломал голову, пытаясь придумать способ исправить положение: то ли плюнуть на все - пусть перебесится; то ли в ноги кидаться; то ли орать благим матом, как невинно обиженный, требовать сатисфакции - когда осторожным кашлем обратив на себя его внимание, вошел маршалк.
- Пшел вон, - рявкнул хозяин,- дурак!
- Ваша милость, - дерзнул-таки заговорить тот. - В ваше  отсутствие прибыли девицы. Сестры вашей милости со гостями. Велено было доложить.
«К добру это или к худу? - быстро соображал Александр. - И что за вольность такая, что за блажь сидит у этих
девок в головах, посмели еще кого-то с собой притащить?!»
- Ты как докладаешь? - с  тихой угрозой,  поглаживая с намеком костяшки пальцев, вопросил Данилыч. - Что за гости, сколько?
- Кроме сестер ваших, о коих было особое  вашй милости распоряжение, явилися еще две царевнины девицы: Арсеньевы Дарья Михайловна и Варвара Михайловна. Прибывать изволят в указанных покоях, - беспристрастно выговорил маршалк, человек, видно поживший, тертый, опытный.
- Так.
   Веселый вечер маленькой шумной компанией, бездельный девичий щебет и … и потом, как получится. Очень кстати. Отдав необходимые распоряжения, Данилыч ломонулся, было, к государю. Дверь была заперта. Он постучал:
- Мин херц, ужинать будешь? Все готово. - Как ни в чем ни бывало, голосом бодрым .
   За дверью только грохнуло что-то.
- Гневаешься… Ну и… пес с тобой, - тихо, почти про себя. - Мебель аглицкую только не переломай. Дорогая, жалко.
                5.
   Он был необычайно весел в тот вечер. Марья с  Анной на него дивились: такой, доступный какой-то, открытый, с живым огоньком света в потеплевших глазах. Не было в нем некоего извечного напряжения, что ли… Сразу как-то к себе расположил он девушек. Даже Маняша, сестра его, тихая и боязливая, с испуганными глазами на бледном лице, поднимала эти глаза  на него и с жалостью этак смотрела, не боясь, что рассердится или презрением ледяным оттолкнет.
- Чего ты, Марья Даниловна, смотришь так пристально,- спросил он сестру с усмешкой не остренькой, мягкой такой.
- Так уж.
Он рассмеялся.
- Маманя так вот смотрела. Эх, ма! Было - не было…
- Было, Александр Данилович, - вкрадчивым голосом, но тверденько этак сказала Анятка.
   Варвара бросила на  подругу сердитый взгляд: опять тебя, мол, за язык тянут. Но он и на это рассмеялся только:
- Язык твой, Анятка, враг твой. Учись молчать, ибо молчание - золото, - прищурился довольно.
   Даша молчала. Но не от страха даже. Она, покойно устроившись  с ногами на большом деревянном стуле с подушками, надеясь на тайну в полутьме, любовалась им. Старики на Москве ругали Петра Алексеевича смолокурм, кабатчиком. И верно, Даша видела у него короткую, потемневшую от частого употребления трубку. У Александра Даниловича трубка была длинная изящная фарфоровая. Перебрасывая ее из руки в руку, он красиво перебирал пальцами, и оттого играли искорками камни в перстнях. И дым от трубки, Даша тайно перекрестилась, ей был приятен. А он от того дыма щурил свои синие искристые в свете свечей глаза.
   И тихо посмеивался над простодушием девочки. И пугал их всех четверых турками. Рассказывал о походе в Керч, о воронежских верфях. Им, конечно, было не понять, как бывает изумлен человек, когда после долгого труда он видит воочию плоды дел рук своих… Да и не важно это, здесь и сейчас.
   Девицы, никем не понукаемые, оделись сегодня в родное, привычное. Дашенька в душегрее на беличьем меху, закрытая вся до самого подбородка, с туго заплетенной косой и в круглой парчовой шапочке с жемчугом - удивительно - задела Данилыча за живое больше, чем тогда, в танце, когда его, как ледяной водой окатило от ее наготы, а потом в полымя кинуло, протрезвел и опьянел разом. А сейчас была она такая милая и теплая, что хотелось схватить ее на руки и бежать куда подальше… 

                6.

   Мебель ломать не стал, но и дела никакого  не выходило. В душе была не злоба даже, а жгучая досада на Алексашку, что своим фанфаронством раздражает всех окружающих, из дерзости проклятой настраивает против себя отнюдь не  скромно выпячивая напоказ свою вседозволенность.
   Да и с перстнями… Нет дыму-то без огня. На поклон-то к нему, поди, много народу идет, к царскому фавориту. Натура его алчная ненасытная кому ж  так ведома другому, как ни ему, Петру. Было же не так давно. Наткнулся здесь же, в этих вот палатах на человечишка купчины одного, что за ради языка своего, поганью мазанного, за караулом отведен был в Преображенский приказ. Спасти шкуру свою, по ту пору уже подпаленную катами князя-кесаря, купчина хотел.   На поклон послан был  человечишка к Александру- свет - Даниловичу. А в приклад к просьбишке - бочонок толстопузенький с золотыми. Две тысячи - ни много,  ни мало - весь капиталец купчины, все отдавал за живот свой, за головушку. Только дуракам голова-то без надобности.  Кто ж знал-то, что вместо царского любимца посланец найдет здесь самого государя Петра Алексеевича. Олухи слуги Алексашкины проглядели-проворонили. Киши-то, небось,  кой -у- кого побелели. Данилыч на расправу скор, ученье воспринял на сей счет суровое.
   А сам… Что ж, сам отбрехался, конечно.
-Что сие? - бешенство клокотало в горле.
- Золото.
- Ну?!
   Что-то он пытался говорить, мол, поношение-то от купца этого ему, Данилычу, вышло, за что и взят в Преображенский приказ, вот, де, и пытается через него милость малую хоть обресть. Слушать не стал… Пригоршню монет бросил со всего маху в рожу поганую херценкиндову. После велел бочонок сей в приказ Большой Казны передать. За Александром, видать, только брошенные монетки и остались. А и верно, поношение было. Сейчас вспоминал, подумалось: «Алексашка не был бы Алексашкой, если бы сим случаем для обогащения не воспользовался, всю душу бы не вытряс из купца сего. Видать - вытряс, все до копейки, торговался, небось, еще.» Но деньги-то в Большой Казне, не придерешься. Собственное бессилие и бесило.
   Сел писать инструкцию новгородскому воеводе - все раздражало, на пол летели переломанные перья, клочки бумаги. Буквы раздраженно прыгали по  строчкам. Бросил очередное сломанное перо перед собой, клякса поползла по бумаге. Стал грызть ноготь на большом пальце левой руки, глядя на кляксу круглыми, сердитыми глазами.
   Надо было, не вызывая подозрений, начать укреплять свои позиции на границе со Швецией, под предлогом войны с османами. По договору с союзниками он должен был выступить под Нарву не позже апреля. Сейчас был февраль. А мира с османами все еще не заключили. Воевать на два фронта он не собирался, легкомыслием таким не отличался. Потому вынужден был ждать.
- Ждать да догонять - последнее дело! - сквозь зубы проговорил вслух, опустил тяжелые кулаки на стол, испачкал руки в чернилах.
- Алексаша!
   Нет ответа. Вспомнил, что закрывал дверь на засов. Вышел, огляделся, никого не обнаружилось.
- Померли что ли все? Данилыч, мать твою!
   Нашел он его в милой компании. При свечах пили кофий. Что-то в этом было от Кукуйской юности: Францева беспечность и изящество, непринужденность. Алексашка поил кфием с ложечки старшенькую Арсеньеву. Она давилась, кусала ложку и беззвучно тряслась от смеха. Девчонки  хихикали на все лады.
- Так, - сказал Петр Алексеевич.
   У Александра дрогнула и как-то заволоклась синева глаз. Девчонки остолбенели, непринужденность таяла прямо на глазах. Петр кашлянул, буркнул что-то невразумительное, махнул рукой.
- Петр Алексеевич, без тебя и едово пресно, - остановил его Данилыч.
  Петр поморщился неприязненно, подумал немного, вернулся, сел за стол. Пока Данилыч распоряжался ужином для государя, девицы, что замороженные, не дышали даже. Петр Алексеевич нервно  забарабанил по столу пальцами.
   Анятка с Варварой отчаянно перемигивались. Маняшка с Дашей находились, кажется, в предобморочном состоянии.
- Ауфидерзейн, фролян, - оценив ситуацию, - скомандовал Александр Данилович. - Сиречь, спокойной ночи. Быстро, быстро.
   Девушки ринулись к выходу. Варвара, пропуская девок вперед, будто ей, калеке, неловко бежать, замешкалась в коридоре. Вначале там разговаривали на полутонах, и ей ничего не было слышно. Потом:
- Да уж, сраму мне терпеть, - ломким голосом, - от того, что  шут твой слишком усердно подсчитывает, чем владею я твоей милостью. Воля твоя, забирай все, коли я не достоин.
- Не ори! Ежели б мне угодно было, ты бы в дурака-то
ходил, а  не  Шаховской. Мне разбор чинить ваших свар недосуг, спать идем. Завтра рано разбужу, есть у меня по тебе дело.

                Глава 6
                1700 год
                1 .
   Не бывать Руси покойною при сем государе. Сам он неугомонный, и думы его, и дела не от древнего многолепия. Одежу велит немчурову носить, не то что мужского полу людям (окромя церковногвелено и женам да девкам венгерского и немецкого манеру одежу носить. Да это-то что!
   Восьмого августа отметили фейерверком мир с султаном, а девятнадцатого уже  с Постельного крыльца кричали поход на свейскую корону. Палаты посланника ихнего Книперкронова караулом оградили. Стояли преображены, что тараканы усаты, молчали на все удивленные протесты герра Томоса. Так-то, не  зевай, стало быть…
   Так что не от нечего делать государь Петр Алексеевич в полки свои наборы делал, немчуру всякую в  офицерье вербовал, дабы обученье вели новобранцев.
   Все для за ради единой цели. А цель та - выход к морю Балтийскому, что пращурами завещан, да  отцами утрачен. Стало быть, проливаться во сыру землю русской кровушке.       

   











   

.