Сказка о лекаре и птице

     Он сидел в своей каморке, которую в шутку называл подземельем, и чинил обувь. К нему заходили люди. Немного постояв на пороге и привыкнув к полумраку, они спускались по трём ступенькам вниз к его столу.
     После нескольких дежурных фраз следовало его прикосновение к изношенной обуви, и призрак человеческий исчезал, оставив после себя витавшее в комнате «спасибо» или обувь для починки. Сколько разных «спасибо» он получил за свою жизнь… Сколько людей – столько интонаций. А сколько «спасибо» выстукивали ему каблуки на побывавших в его руках ботинках, босоножках, туфлях! Эти его пациенты проходили за окном, и только их он и видел, сидя за своим столом. Окно каморки выходило прямо на улицу и лишь на несколько сантиметров было выше уровня асфальта.

     Сейчас он редко слышал «спасибо» от обуви, которая стучала и скрипела над его головой. Старые туфли и ботинки сменялись новой обувью, чужой, ни разу не побывавшей в его руках.
     Он подолгу просиживал у окна и разговаривал с обувью на своём языке. Это было его жизнью, поэтому друзья, которые тоже были очень давно, в какой-то другой жизни, называли его башмачным лекарем.

     Он сидел около стола, напротив окна, подперев рукой подбородок, и казалось, что он мечтает о чём-то. А он… просто смотрел в окно, слушал стук каблуков. «Топ-топ, топ-топ-топ» - это малыш торопится за родителями, его «топ-топ» перекликается с маминым «цок-цок-цок» и папиным «ш-шах… ш-ш-шах…»
     Промелькнул в окне чей-то прыжок, мягкий и упругий, как у зверя из породы кошачьих. Беззвучный и зримый прыжок. Соприкосновение с землей и чудесное движение толчка, как в кино – замедленный кадр.
     Весь день, зачарованный, он сидел и ждал, сидел и слушал: вот, вот сейчас, это повторится!
     И весь следующий день он также сидел и ждал. На третий день прыжок повторился в то же самое время, что и в первый раз.
     - Господибожемой… какое чудо, - подумал он. День пролетел незаметно. Он вспоминал этот прыжок, мелькнувшие ноги в изношенных полинявших замшевых мягких туфлях-мокасинах. Он даже слышал запах этой изнанки кожи, смешанной с краской.
     Через два дня он натянул на плечи фуфайку, поднялся по ступеням к двери и, открыв её, стал ждать. Он не смотрел на лица, а лишь слушал разговор их обуви и ждал.

     Вообще, он ждал всю жизнь. Это стало для него не просто привычкой. Нет, ожидание стало частью его самого.
     Сначала он ждал жену, которая уехала к тётке погостить и прислала в ответ свои слова в конверте из белой плотной бумаги, пахнущей разлукой.
     Потом он ждал сына с войны. От него не было и слов.
     Последние лет двадцать он ждал нуждающуюся в его руках обувь.
     Теперь… он ждал… сам не зная чего.

     …Прыжок прокатился по толпе своей мягкой волной, захлестнувшей его до удушья.
     - Это… Это… Господибожемой! – Он пытался определить, кому принадлежит этот прыжок, вглядывался в лица, но не мог отыскать то, единственное.
Что-то порхнуло около его, и он услышал в этом движении тихий вздох неожиданности.
     - Вам плохо?
     Прыжок прекратился, а сердце его продолжало прыгать, выше, выше, выше…
     - Вам плохо, Господибожемой, значит, мне плохо, - подумал он, осознавая себя скорее сторонним наблюдателем, чем пострадавшим.
     На душе было легко, а в глазах стояла прозрачность небесного осколка где-то высоко между домами.


     Через неделю после этого происшествия осенним желтым утром он лежал на оттоманке, проснувшись, но, не открывая глаз. Он знал каждую щербинку на стенах, чувствовал каждую вещь, и не хотел, чтобы они мешали думать.

     Дверь заскрипела и… он, открыв глаза, увидел стену в серых подтёках. Он был уже не один. Кто-то считал его ступеньки мягкими спокойными тапочками.
     - Соседка, - лениво подумал он и… услышал прыжок!..
     - Вам лучше? Что же это Вы так, милый?» - Голос явно принадлежал не соседке, это был ТОТ голос, - я принесла Вам тёртых яблок и бульон. Доктор…
     - А, ещё и доктор, - подумал он и произнёс: - Господибожемой, кто Вы? Ангел, сошедший с небес? Я не вижу Вас. Где Вы? Как Вы? – силился повернуться он. Перед глазами появилось улыбчивое белое лицо, обрамлённое тёмным. Глаза лучились теплом и нежностью.
     Каморка превращалась в организм, сердцем которого был прыжок. Всё было возле него, из-за него, для него.
     - Ну, вот Вы и заговорили… - проговорил тихо мелодичный голос.
     - Кто Вы? Фея, или же мне это всё привиделось? Говорили же мне: свихнёшься ты от ног и мыслей. Кто же Вы?
     - Я… Я… Птица.
     - Господибожемой, Господибожемой… - завертелось у него в голове и облеклось в мысль: - это же был полёт, прыжок в замедленном действии – это же полёт!..
     - Дайте мне своё крыло, - обратился он к Птице, - я хочу удостовериться, что Вы есть. Я верю Вам, но не верю себе.
     В воздухе появилось что-то белое и узкое, похожее одновременно на руку и крыло. Появилось и прикоснулось к его лбу. Он ощутил тепло материнской ласки и былую верность пребывающей где-то жены. Ему хотелось заплакать. Заплакать просто, как плакал ребёнком, уткнувшись в ладони мамы; не стесняясь, искренно и жалобно. Губы уже сложились в гримасу, нижняя выплыла вперёд, придавая лицу обиженный вид; верхняя плотнее прижалась к нижней, а внутри всё задрожало… Но тут же оборвалось. Он открыл глаза и увидел уплывающую руку. Плакать больше не хотелось, остался лишь привкус горечи слёз во рту.
     - А как зовут Вас?
     - Меня? – Удивился он, давно не получая такого вопроса, - меня когда-то звали лекарем. Это «когда-то» было так давно, что и не было его. Сейчас мне кажется, что я только хотел быть лекарем.
     - Неужели это было так давно?
     - Дело не во времени, а в том, что если бы это вообще было, то у меня осталось бы ощущение удовлетворенности оттого, что я достиг своей цели быть, - он давно не разговаривал так откровенно, и ему давно не было так хорошо от беседы.
     - Так как же мне Вас звать?
     - Я даже и не знаю. Имя, которое мне дали при рождении, стало чужим, пока меня звали лекарем. Сейчас же меня никто не зовёт. Вы хотите меня звать? Зовите, как Вам будет угодно. Правда, я давно не откликаюсь даже на знакомые звуки вылеченной обуви. Но Ваш полёт разбудил меня, и во мне всё откликается Вам. И знаете, я очень хочу, чтобы Вы меня звали. Зовите меня, слышите, пожалуйста, зовите!
     - Хорошо, я буду называть Вас Лекарем… Да что же хорошего? Вам опять плохо? – Она побежала к двери, наткнулась на стул, упала, поднялась и опять упала, споткнувшись о ступени. Поднялась и потянула на себя дверную ручку: - Захлопнулась… Окно, открыть окно!
     - Помогите! – Неудержимо раскручивалось в ней колесо крика, но мимо шагали ноги, тогда она забралась на стол и стала колотить в окно, стёкла вылетали осколками.
     - Помогите! – Лекарю плохо… Ле-ка-рю…

                ***
     Спустя несколько часов соседка, не достучавшись, позвала дворника, дверь в каморку взломали. Помощь была уже не нужна. Старик лежал, прижав руки к груди, словно что-то хотел удержать, а на столе расплывалось красное пятно.


     … На похоронах лекаря соседки вздыхали, жалея доброго башмачника и не понимая, почему с ним, таким всегда спокойным, случился разрыв сердца.
     В городе начиналась зима.