Молчание 2. Звонок

    --...С Вами так приятно помолчать.
    От этой фразы, от её голоса, мягкого, вкрадчивого, чуть насмешливого, как бы говорившего: -- "Я всё понимаю, и мне это почему-то приятно, но Вы же понимаете, что это не возможно", -- от этой не произнесённой, но витающей в воздухе фразы по телу пробежал холодок, и оно словно провалилось в пустоту. Сладко заныло под ложечкой, биение сердца не ощущалось, состояние невесомости и лёгкого безумия. Я не мог разобраться, что со мной происходит.
    Она мне, вдруг, стала дорога, дорога, не как представитель противоположного пола, не как самка престижных пород, а как некая неведомая субстанция, неведомая "Некто", "Другой мир". Она и была "Другой мир", не "Высший", а именно "Другой".
    Я хотел ей многое сказать, сказать всё, что тревожило и волновало, хоть сам и не мог понять, что именно, но молчал оглушённый, и молчание и было "всем".
    В голове появились картинки нашей не преднамеренной встречи, её взгляд, то с задумчивой далью времён, то с весёлыми чертятами, слегка раздражённый и уставший. Лицо отчётливо не вспоминалось, лишь одна единственная родинка возле самой мочки уха, и глаза бездонного неба с чёрной точкой жаворонка, где-то там, в вышине.
    Опять откуда то сзади её призрачного силуэта появилась чёткая фигура халдея, почему-то в чёрно-белом цвете, и закрутились в непрерывной карусели вопросы: -- Кто ты? Как появилась в нашем захолустье? Почему в этой забегаловке, куда я позволял себе иногда заходить в поисках какого-нибуть гнусного образа? Тебя здесь знали, и это тоже "почему?", из-за её плеча ехидно улыбалась прилизанная рожа, и как бы говорила: -- Зря ушёл. Счёт был оплачен до вечера. А ты, дурак.
    "Сам дурак!" -- мысленно ответил я, и в груди поселилась тревога. Так переживают за, вдруг, повзрослевшую дочь, ушедшей на сомнительную вечеринку к "порядочным людям", когда все вечеринки для вас сомнительны.
    Чёрт! Как вообще могло прийти подобное сравнение в голову? Она и дочь? Бред какой-то. А может нет?
    Воспоминие о дочери отозвалось нарастающей болью в сердце, словно кто-то ржавым шилом, не торопясь, садистски-неспеша протыкал его на сквозь.
    Они ведь приблизительно ровестники... Были бы.
    Дочь умерла после серии безуспешных и мучительных операций, она и мы яростно боролись за жизнь, но безалаберность и безотвественность одного оказались сильнее усилий многих.
    У меня тогда было схожее чувство ожидания неизбежного, страха, чувства полной беспомощности и собственной бесполезности.
    Угрожало ли что-то ей? Да нет, скорей от неё исходила угроза всему, моей размеренной жизни, душевному комфорту, да и вообще, какому-либо спокойствию. Определённо её голос всё разрушал, что-то нёс, и я к этому тянулся.
    Это плохо, когда не ты, а тебя.
    Ввязываться в чужую игру, когда играют в "тёмную", не зная ни ставок, ни колличества игроков, не понимая её смысла как минимум безумно, как максимум самоубийственно. Но авантюрист живёт в каждом из нас, и я уже вступил в игру.
    -- Не хорошо отказываться от угощения, тем более если угощает дама, -- прозвучал как в насмешку её голос.
    Мне уже мерещился её насмешливый взгляд, она мной играла, и это меня заводило. Я знал, что нельзя попадаться на эту, в принципе-то, дешёвую уловку, но сам шёл на кукан. Врал сам себе, что я "должен"(?) что-то сам себе доказать, и меня "не возьмёшь", прекрасно понимая, что уже взяли, ещё тогда, в кафе, этим взглядом бездонного неба.
    Contra spem spero -- говорит висельник ступая на эшафот.
    -- С вами всегда приятно по-молчать. В кафе Вам будут рады. Всё только начинается. Надеюсь Вы со мной согласны.
    Я теперь туда стремился, и даже почти полюбил полового с гнусной рожей, похожей на крысу.
    Вперёд, ориентир -- кафе, время -- любое.
                18.07.2009.