тридцать шесть ступенек и сливной бачок

       Набрать цифровой код, опираясь на пристроенный подмышкой костыль; сцепив  пальцами вместе с перекладиной костыля скрученные временем ручки  тряпичной сумки – маленький вилок капусты, одна морковина, - больше за раз не унести; и тяжёлая металлическая дверь, выкрашенная чёрным,  поддаётся с трудом  – кто-то из жильцов первого этажа поставил доводчик, чтобы двери не хлопали. Теперь, припирая собой дверь, надо изловчиться втиснуться в дверной проём – костылём-сумкой, боком, - считай полдела сделано… Через полминуты после того, как через порог вслед за клюкой, окольцевавшей запястье петлёй из бельевой резинки – чтобы не наклоняться, если вдруг выпадет из руки, - неуклюже перенесена вторая нога в высоком тупоносом коричневом ботинке на толстой негнущейся подошве – обувка на любой сезон, - дверь захлопывается сзади равнодушным щелчком, спиной ощущаешь её звонкую холодную пустоту. Теперь можно чуть отдышаться, привыкнуть подслеповатыми глазами к сумраку. Внутри тоже темно – тот же чёрный цвет, о котором и предупреждали двери загодя. Кусок трубы на месте сорванной батареи подъездного отопления, обнаживший ржавое, забитое до узкого просвета, сечение; чёрная утроба подвала – картонную дверь вниз давно вышибли, - дышащая затхлой сыростью; и самое трудное -  пять лестничных маршей – ступенька за ступенькой – не раз пересчитанные - ровно тридцать шесть; плотно к периллам, заливаясь потом, опираясь на палку, трясущуюся в продолжение трясущейся от слабости сухой руки,  подтягивая поочерёдно каждую ногу, волоча костыль и сумку – ежедневное восхождение на свой третий этаж.

. . .

       Инна Аркадьевна прожила в этом подъезде на третьем этаже всю жизнь. Дальше рынка, благо тот был через дорогу,  никогда не ходила. Разве что ещё районная поликлиника за два квартала, равные для искалеченных недугом ног двумстам километрам, - да и то не часто.

Вначале их было трое: мама – Ангелина, папа – Аркадий,  и маленькая Инночка. Жили культурно: книг – стеллажи во всю стену; дорогие переплёты, аккуратные шеренги многотомных собраний сочинений – здесь и русская классика, и известные зарубежные авторы. Это и был  Иннин мир – четыре стены, книги, родители.

Был ещё многоголосый двор – район новостройки, квартиры получали молодые семьи, в семьях рождались девчонки и мальчишки. Мальчишки колесили на велосипедах, играли в звонкий мяч, ловили ящериц в ближайшей посадке – ярко зелёных с тёмной полосой по хребту и вдоль гибкого хвоста, с острыми зубками и быстрых-быстрых, - и пугали ими девчонок. Девчонки прыгали через скакалки, гадали на ромашках «любит - не любит», а, взрослея, щеголяли в капроне и каблуках на модной платформе, но реагировали на ящериц так же, как и в пять лет – оглушительно визжа и закрывая ладошками глаза. Это был другой мир. Инна смотрела на него широко открытыми глазами и понимала – никогда, никогда (!) он не станет ЕЁ миром, а она не будет его частью. Потому что никогда не сможет прыгать через скакалку, всегда будет прятать бледные ноги в грубые хлопчатые чулки, и не обует модных туфель. И девочка, а позже – девушка, возвращалась в свой мир книг, среди которых не было «Цветика-семицветика» Валетнина Катаева - отец хотел, чтобы Инна рассчитывала в жизни на свои силы, а не надеялась на чудо. 

Так бывает – первый блин комом. Тогда страшишься, что и второй неровно снимется. Но Ангелина решилась. И появился четвёртый член семьи, розовощёкий и беззаботный –  любимец всей семьи, Женька. И, – так Иннин мир стал немного больше и намного интереснее. Девушка помогала младшему брату с уроками, много читала вслух, штопала дырки на штанах, чтобы тому не влетело от матери.

. . .

          Время шло. Беззаботный Женька превратился в красавца и серцееда Евгения Аркадьевича, окончил Университет, уехал по распределению в другой город (впрочем, не очень далеко от родного), сделал там карьеру и женился, - в общем, как и положено, оправдал родительские надежды.

          Время тянется склизким следом улитки, когда день за днём проходят одинаково, когда сегодня известно -  завтра будет точно ТО же, что вчера или неделю назад.  И время скачет галопом, когда смотришь на повзрослевших у кого-то детей или вдруг обнаруживаешь в зеркале  состарившееся отражение.  Смотришь на него каждый день, а обнаруживаешь – внезапно.

          Время останавливается, когда умирают родители. Словно на полном скаку лошадь натыкается на препятствие – видит, что расшибётся, но не может остановиться сразу. Стоит, словно вкопанная, передними ногами,  видит, как её же  круп по инерции забегает вперёд, и удивляется этому. Так – сидя на поминках, наблюдая, как появляются и уходят какие-то незнакомые люди (и откуда они только берутся?..), пьют водку, едят лапшу, что-то говорят, - Инна с удивлением обнаружила, что вокруг продолжается жизнь, а её - остановилась. Отец готовил её к этому, а она оказалась не готовой.

          Евгений, поседевший на висках, но от этого ставший только более обворожительным, приехал на похороны, устроил всё как надо – гроб, катафалк, цветы, поминки. Был вежлив, общителен и великодушен – под стать своей благородной внешности. Задержался ещё – похлопотать в Собесе, чтобы к Инне Аркадьевне приставили работника. Приезжал ещё несколько раз – прибраться на четырёх квадратных метрах, поставить памятник. Давно это  было.

. . .

Нина Ивановна почти не пользуется мобильником – с её зрением и родом деятельности,  мобильный телефон, вошедший в нашу жизнь нахально и без спроса, почти бесполезное устройство. Нина ещё не стара и одинока, потому лучше других знает, каково приходится им – её подопечным. У Нины Ивановны их восемь – почти все преклонного возраста и у каждого щемящая история болезни (читай – жизни).  Нина Ивановна обязана посещать каждого подопечного два раза в неделю. Купить, что попросят, выбросить мусор, протереть пол, вызвать врача, если требуется, - вот нехитрые обязанности социального работника, опекающего одиноких стариков. Нехитрые, потому и малооплачиваемые. Будешь расторопнее, возьмёшь подопечных сверх нормы, положат полторы, а то и две ставки – желающих на эту работу не больно много. Но Нина Ивановна не гонится за заработком – много ли ей одной надо. И к своим подопечным она ходит чаще, чем два раза в неделю – болит душа. У Инны Аркадьевны, например, всё сильнее проявляется склероз. Вернувшись с рынка, старушка ломится в чужие двери, кричит, грозит вызвать милицию, если не освободят её законное жилище. Спасибо соседям - терпеливые подобрались.

Нина Ивановна трудится в этом районе много лет и помнит эту женщину статной, чисто одетой, с пытливыми, хоть и грустными глазами. У Инны Аркадьевны Нина всегда задерживалась  подолгу. Кроме обычных обязанностей, ещё и стряпала. Женщины частенько вместе чаёвничали с лакомствами, которые Нина приносила «от себя», собираясь к Инне Аркадьевне, словно в гости к подруге. А после Нина брала со стеллажа какой-нибудь томик, шуршала листами и выборочно читала. Инна Аркадьевна не мешала. Она знала, что читать лучше в тишине и находила себе занятие – полить цветы, покормить кошку, заштопать прохудившийся карман – слава Богу, руками не обидел. 
Среди книг, и Инна Аркадьевна этим гордилась, показывая, переворачивала страницы сама и  комментировала каждую иллюстрацию, - была особая: большого формата, в добротной обложке,  на мелованной бумаге – полу научное произведение об истории Края; было там и фото автора. Так сейчас принято – читатель пошёл более требовательный, ему мало мыслей автора, ему в глаза автору заглянуть хочется. Как будто по фото можно понять, честен ли человек, порядочен ли. Смотришь на фото  – красивый человек, а он просто фотогеничный. Думаешь – солидный, а он галстук у приятеля одолжил – сфотографироваться.

Теперь всё было иначе – старая женщина перестала за собой ухаживать. Вести беседы с ней стало трудно - даже во время недолго разговора  путалась мыслями, глазами уходила куда-то «за облака», потом неожиданно выныривала из тумана. Одно только помнила – ключ! «Блуждая в облаках», бормоча несуразицу, теребила пальцами внутри мятого кармана (будь на ней домашний халат или ветхое пальтишко) ключ от квартиры, как единственно реальное, связывающее её с этой странной  жизнью, - ключ от квартиры родителей. От той (реальной) жизни, когда разум не был затуманен, осталась и привычка, привитая ещё отцом – ежедневно, несмотря на погоду-настроение,  обязательно выходить из дому – выбросить мусор и дойти до магазина, а если покупать ничего не надо – просто прогуляться вдоль парка. Именно эта привычка помогла Инне Аркадьевне дожить доселе. Именно из-за этой привычки и опасалась Нина за подопечную – если квартиры путает, то и дом попутать может – где потом её искать? Да и под машину, не ровён час…
Убедившись, впрочем, что  старушка дома и с ней ничего не случилось, Нина Ивановна не засиживалась более, - спешила домой.

. . .

И, наконец, Иринка. О ней совсем мало. Всё, что надо о ней знать, займёт пару строк – не она героиня этого рассказа. Возраст, семейное положение, рост, комплекция… что там ещё?.. цвет глаз… - всё это не важно. Выросла она в другом доме, Инну Аркадьевну узнала по переезду, причина которого тоже не имеет значения. Душевность, искренность? Кого сейчас этим удивишь? Посмеются, разве.
Девушка (пусть будет молодая) предлагала несколько раз помощь Инне Аркадьевне – сходить в магазин, вынести мусорное ведро; соседка отказывалась. Отказывалась и от гостинцев – «Мне нечем тебя отблагодарить, поэтому и не возьму», - Иринка спорить не стала. Так и существовали – в одном подъезде, но на разных этажах:  у Иринки работа, частые командировки, друзья-приятели, у Инны Аркадьевны – один на другой похожие дни, кошка и Нина Ивановна.

Вернувшись из очередной командировки, Иринка обнаружила в туалете струйку влаги, стекающую по задней стене. В воздухе стоял неприятный запах. Поднялась к соседке наверх. Это был единственный раз, когда Инна Аркадьевна впустила Иринку в квартиру. Обычно женщина была недоверчива, разговаривала из-за натянутой цепочки; максимум, что позволялось Иринке, это донести сумку до квартиры, если случалось встретиться в подъезде.

Открывшаяся глазам картина, ужаснула. В квартире царило запустение. Посередине большой комнаты стоял низкий стол,  застеленный толстой клеёнкой с рисунком. Стол выглядел так, будто ждали гостей, накрыли к чаю, но забыли; забыли в прошлом столетии; ждали, но не дождались  - отпили лет пятьдесят назад из своей кружки, вкусили через десяток лет по чуть варенье, печенюшку, и оставили всё как есть – в одиночку невкусно. Чай испарился, наследив на стенках чашки грязным налётом, варенье заплесневело. По квартире летала жирная зелёная муха.  А между тем на дворе стоял февраль.

Дверь в туалет… лучше бы её и не открывать – амбрэ – тот ещё.

Самым сложным было уговорить Инну Аркадьевну, чтобы пустила сантехника.

- Инночка Аркадьевна, милая, нужно что-то делать! – умоляла Иринка. – Вам же самой так жить невозможно, так ещё и к нам всё это сочится… Я вызову сантехника из ЖЭУ, а?

- Вызывай, - охотно соглашалась старушка.

Но через секунду на её глаза наползала тень, и она заявляла:

- Пусть приходит. А я – не открою!

- Ну, Инночка Аркадьевна. Ну, миленькая. Ну, пожалуйста… - начинала конючить Иринка наново.

- На улицу уйду! Гулять! И пусть стучится. А меня – дома нет, - надо было видеть в этот момент выражение её лица – плутовка, заговорщица!

И тут же:
- Ключ! Где ключ?! – старушка отстраняла Иринку и, припадая на бок, ковыляла в коридор, ощупывая карманы висящих на вешалке вещей. – Вот он! – Победно поднимала над головой зажатый в руке ключ, а потом закручивала «буравчиком» в воздухе - раааааз, и закрою!

Потом, переведя взгляд на Иринку, протягивала  ключ и обреченно спрашивала:

- Хочешь закрыть?

- Ну, что Вы?! Нет! Я сейчас уйду, Вы сами дверь закроете. Но завтра придёт сантехник, отоприте, пожалуйста. Хорошо?

Как будто не было ни вопроса, ни  разговора, ни Иринки – старушка опускала голову к путающейся  под ногами и непрерывно кричащей кошке, начинала разговаривать с ней (кажется эти двое друг друга только и понимали) и уходила в комнату.


Через слёзы-поглаживания-всплески руками-и не помню чего ещё, - согласие было получено.

Выходя от Инны Аркадьевны, Иринка столкнулась на лестнице с Анной – женщиной в теле и годах, выгуливающую во дворе по пять раз на дню вислоухую рыжую спаниель. Спаниель ощупывала носом дорожки, заглядывала под кусты, собирала на длинные уши пыль и мусор. Анна же слух держала востро и всегда была в курсе всех событий во дворе, с наслаждением собирая и смакуя сплетни-слухи-новости. Увидев Иринку, выходящую из квартиры старушки, Анна заинтересовалась – всем известно, что инвалидка, кроме женщины из собеса никого за порог не пускает. В двух словах, чисто из вежливости, Иринка объяснила суть дела. Анна понимающе закивала головой:

- Надо в Собес сходить и в ЖЭУ заявление написать – они за свой  счёт должны всё устранить.

Ходить по государственным конторам - что хуже можно придумать. Туда имеет смысл идти, когда уверен в себе даже не сто, а три раза по сто. Иначе - лучше не соваться. Тамошние клерки всё равно что бродячие собаки, рыскающие по дворам голодными стаями - нутром чуют страх припозднившегося прохожего. Страх имеет запах. И этот запах сводит нищих собак с ума, озлобляет взгляд, щерит оскалом рот, заставляет слюну отделяться и течь сквозь редко посаженные зубы хищника. Точно так же чувствуют неуверенность просящего государственные служащие. Туда надо идти не просить, а требовать. Но Иринка требовать не умела и отмахнулась:

- Да некогда мне по кабинетам ходить. Времени – постираться-погладиться только, послезавтра опять в командировку.

- Ну-ну… , - Анна обиделась, что её советом пренебрегли.

Вызванный в субботу сантехник Григорич подтвердил – прогнило всё, что могло прогнить; нужно менять всю гребёнку и разводку канализации.

- Во что это может обойтись? – спросила ошарашенная Иринка.

- Вместе с работой – тысячи две с половиной - три, - прикинул Григорич, почесав под кепкой.

- Так это ерунда! – обрадовавшись, воскликнула Иринка (кто-то из знакомых напугал, что такие дела в пятнашку вылиться могут).

- Для Вас ерунда, а у неё – пенсия копеечная.  К тому же учтите, что унитаз скорее всего снять без повреждений не получится, к тому же сливной бачок давно не работает,  так что добавьте ещё штуки полторы – это я самый дешёвый беру.

- Вы не поняли. Я собираюсь сама оплатить. В конце концов - свою проблему решаю. Вот и будем считать, что течь у меня и устранить её, кроме меня некому.

Сантехник почесал под кепкой – не часто такое услышишь.

Но в Собес Иринка всё-таки позвонила и узнала телефон Нины Ивановны – боялась, что когда Григорич придёт с новыми трубами, старушка опять заупрямится и не допустит его в апартаменты.

. . .

В туалете больше не капало. Иринка вернулась из командировки дневным поездом, а это означало, что сегодня на работе можно было не показываться. Доклад начальнику, авансовый отчёт – всё это завтра. А сегодня она засела за комп и начала искать в Интернете то, о чём думала под перестукивание колёс на стыках рельс. Она искала информацию об авторе книги, напечатанной на мелованной бумаге, что стояла на почётном месте в библиотеке Инны Аркадьевны. Фамилию-Имя-Отчество сказала Нина Ивановна. Нина Ивановна рассказала много интересного – о старушке, о Собесе – порядках и нравах. И Иринка жаждала «крови». Интернет работал исправно.

Красиков Евгений Аркадьевич – главный редактор центральной газеты известного на всю страну города-здравницы. Газета называлась «Глас» - это уже не ирония, это кривая ухмылка судьбы.
Иринка смотрела и не верила глазам. И никак не могла  въехать - как такое может быть?!  Расстояние между точками на карте – километров пятьсот, не больше; это  примерно пять часов езды на машине. Пять часов и тридцать шесть лет – расстояния из разных систем измерений, но на глаз видно – чудовищна велика между ними разница. Главный редактор центральной газеты и брошенный на произвол судьбы инвалид    детства – статусы диаметрально противоположные.

Начав было выписывать в блокнот адреса и телефоны редакции, с намерением позвонить Евгению Аркадьевичу (вдруг не догадывается, что сестре нужна помощь), Иринка оставила эту затею, пролистав ссылку за ссылкой и начитавшись до приторной сладости  городских новостей о светских раутах, которые почтил своим присутствием Глав.ред., и о его добропорядочной супруге, не уступающей мужу регалиями – «Такие подумают, что я свои четыре тысячи хочу назад вернуть. Мне плевать на деньги. Поломанный бачок – мелочь. Для меня – мелочь, хоть и неприятная. А для инвалида, передвигающегося с помощью костыля и палки?!... и сколько таких мелочей накопилось в квартире…»      

. . .

Сантехник попался понимающий – раздобыл бэушный унитаз (дешевле вышло), заменил на пластик ещё и отвод, ведущий к стояку канализации; управился за пол дня – чтобы лишний раз не беспокоить старую женщину и не напрягать снова присутствием Нину Ивановну.

В бэушном унитазе работал сливной бачок, но Инна Аркадьевна привычно смывала за собой из ведра.