Глава третья

    Через день Лев Борисович был уже в Бельске. В своем рабочем кабинете на столе, покрытым зеленым сукном, его ждала тоненькая папка, на обложке которой было написано лишь одно слово «МЦЕНСКИЙ». Внимательно изучив содержимое, Лев Борисович удовлетворенно откинулся на спинку кресла - предполагаемый кандидат в супруги его дочери был сыном известного в Петербурге политика. По линии отца корни тянулись к волжскому купечеству, что было само по себе не так уж и плохо. Зато матушка Алексея была явно оттуда – Голицына-Мценская! Одна только двойная фамилия наполняла сердце будущего тестя радостным предчувствием. Единственное, что слегка смутило Льва Борисовича - это многочисленные любовные похождения петербургского джентельмена, сплетни о которых, судя по информации в досье, свободно и с удовольствием пережевывались на страницах желтой прессы города. Вполне вероятно, что эти пересуды и кривотолки не интересовали самого Мценского, а возможно! кто знает? -  пиар этот подогревал воображение неистощимого любовника.
    « Да-а, женщины - женщинами, но ведь там Маргарита… Жена, все-таки! – подумалось Салтыкову. – Тьфу, ты, черт! А ведь я их уже поженил…»

     Лев Борисович пожевал сигару и нажал на кнопку вызова секретарши:
     - Наташенька, солнышко, через пять минут будь готова! И сделай еще кофе, ласточка моя!
    Сам, далеко не чуждый плотских наслаждений, Лев Борисович отдыхал иногда в специально отведенной для этих мероприятий комнате с некоторыми, понравившимися ему, сотрудницами Банка. Все они были проверенными, надежными и безотказными дамами, верно хранили служебные и иные тайны и были неистощимы в любовных утехах. Замужние женщины эти, закрывая глаза в прямом и переносном смысле на вопросы супружеской верности и морали, ревниво берегли свои рабочие места, поскольку негласная прибавка к их, и без того, высокой зарплате весьма помогала им гордо нести знамя хранительницы семейного очага. Самому Салтыкову было глубоко безразлично, как относились к его оргиям посвященные в эту тайну, любое же публичное осуждение или обсуждение этого вопроса могло быть очень жестко наказано.

   В тот осенний питерский вечер девушка с выставки позвонила ровно в семь. Сам, пунктуальный во всем, Лев Борисович ценил точность в других, и был немного удивлен, что юная особа так буквально поняла его просьбу - на  временные неточности женщин, если дело не касалось бизнеса, он не обращал внимания.
   Салтыков спустился в холл отеля. Она сидела в кресле у низкого столика и делала вид, что рассматривает журнал. Несмотря на закинутую нога на ногу, поза была напряженной, глаза  перебегали с глянцевых страниц то на входные двери, то на стойку портье, то растерянно метались по лицам мужчин, находящихся в холле.
    «Забыла бедная! Забыла, как я выгляжу». Он стоял за высоким зеленым то ли фикусом, то ли кактусом, растущим в большой деревянной кадке, и наблюдал.
    На девушке был  легкий светлый плащ с красно-черной клетчатой подкладкой, такой же шарфик размотала она на своей шейке, носок красного сапога нервно подрагивал в такт, стучащим по столешнице тонким пальцам.
   «Легко оделась для октября, - подумал Салтыков, - да и сапожки, явно от китайцев…»

Он подошел и галантно наклонил голову. Девушка вскочила...

                *      *       *



    Генеалогия по линии жены вполне  устраивала банкира. Женился он через год с небольшим после окончания техникума на неприметной невзрачной девушке, чем вызвал недоумение у друзей, знакомых и соседей.  Невнимательный к чужой жизни обыватель не мог, конечно же, усмотреть в действиях новоиспеченного молодожена какого-либо тайного расчета. Действовал же молодой человек тогда строго в соответствии с четко намеченным планом. Закончив техникум, он уже год, как работал на местном предприятии, производящем какую-то, никому не нужную, продукцию, когда к ним в отдел пришла новая сотрудница, приехавшая по распределению из Ленинграда. Ничем особенным не выделяясь, эта девушка, скорее всего, так бы и промелькнула мимо нашего героя, если бы однажды, совершенно случайно  Лева Бздев, а именно такой и была настоящая фамилия  будущего вершителя судеб, не узнал, что отец Сони преподает на кафедре философского факультета в университете славного города на Неве, а мать её занимает высокий пост в системе народного образования. Впоследствии, познакомившись поближе с профессорской дочкой, Лев выяснил, что корни их предков, как по мужской, так и по женской линии, уходят глубоко внутрь истории Государства Российского, задевая своими многочисленными ветвями такие фамилии, как Гагарины, Воронцовы, Преображенские…

   Не раздумывая долго, ушлый провинциал принялся усиленно ухаживать за новой сотрудницей, ничуть не беспокоясь о том, что подумают или скажут коллеги, привыкшие видеть его в окружении ярких накрашенных девиц, но никак не в обществе скромной и тихой девушки. Всего через пару месяцев после приезда в незнакомый ей город  Реченск, ленинградка Соня Салтыкова ответила согласием на предложение руки и сердца её сослуживца, симпатичного черноволосого парня,  спортсмена-байдарочника и, подающего большие надежды, начинающего комсомольского руководителя. Расписавшись в местном Дворце Бракосочетания, Лев Бздев вышел оттуда Салтыковым - ни секунды не колеблясь, он взял фамилию жены. После  нешумного застолья, первой брачной ночи и недолгих сборов, молодые навсегда оставили невзрачный Реченск, переселившись в областной Бельск.

    С непрезентабельным прошлым было покончено раз и навсегда. Поменяв свою неприятную фамилию на благозвучную и, будучи теперь твердо уверенным, что и на нем отныне лежит отпечаток завидной родословной, он перерезал все нити, тянущиеся к нему, как щупальца, из ужасного города с дурно пахнущим названием. Тогда, после свадьбы, время от времени с любовным трепетом рассматривая свой новый паспорт, нежно проводя пальцем по лиловым буквам, он, как будто осязаемо прикасался  к той далекой и неведомой ему загадочной жизни, именуемой  сведущими людьми «прошлые столетия», и втайне надеялся, что та самая ужасная  Салтычиха, печально известная  жуткими наказаниями и кровавыми казнями своих крепостных, является его далекой родственницей. Ничто более не связывало Льва Салтыкова ни с Гнилем, ни с отцом-уголовником, ни с полоумной матерью, думать и вспоминать о которой он старался все реже и реже, а теперь, заведя собственную семью, надеялся навсегда вычеркнуть нелюбимую родительницу из своей памяти.

     Где-то по необъятным просторам страны бродили два его брата.
     Когда Леве исполнилось десять, старшего, Федора, осудили в первый раз, и он отправился на малолетку получать свои первые уроки лагерной жизни. Успешно сдав все экзамены  суровой и жестокой школы, он отсидел отмерянные ему три года и вернулся в Гниль, расцвеченный наколками и умело ботающий по фене, вызвав завистливое уважение местной шпаны и тихий тайный восторг молодого женского населения. Погуляв на свободе всего лишь несколько месяцев, он снова загремел на нары уже по серьезному  - за убийство ему дали семь лет. С тех пор о нем больше ничего не слышали.
     Средний брат, Александр, был больше романтик, чем хулиган и бандит, грезил морем и дальними странствиями, мечтал о путешествиях, коралловых рифах и туземных красавицах, не гнушаясь порой, однако, и экспроприацией чужой собственности. Не рискнув встать на скользкий и опасный путь явного криминала, он не пошел по стопам отца и старшего брата, лишь изредка ограничиваясь мелкими набегами на колхозные сады, инспекцией небрежно закрытых соседских сараев да проверкой тощего кошелька несчастной посудомойки в день получки, выуживая оттуда сморщенный желтый рубль да пару пятиалтынных, зорко следя за колыханиями дверной занавески, через которую доносился шумный говор  выпивающих материных товарок.
     Закончив восьмилетку и получив долгожданный аттестат об образовании, Саша приступил к осуществлению своего плана, который родился в его авантюрном мозгу после прочтения известных всему миру рассказов  Конан-Дойля.
    Душным июньским вечером, в полуразвалившейся церквушке на окраине рабочего поселка с неприятно произносимым названием Гниль, он тщательно приготовил рабочее место для будущей канцелярской операции, застелив магазинный ящик куском местной газеты «Торфянник»» и положив сверху раскрытый аттестат. Придавив по краю плотный картон куском кирпича из церковной стены, при свете оплывающего огарка, с помощью перьевой ручки и раствора хлорки, пятнадцатилетний Саша вытравил нижнюю петельку буквы «д» своей ненавистной фамилии.  В огне свечи сгорело свидетельство о рождении. Брезгливо вытерев руки и смачно харкнув, мальчик плюнул на черную кучку пепла, как бы ставя жирную точку в финале этой, не самой лучшей, главы своей жизни.

       Из церкви он  вышел уже Александром Бзоевым и, не оглядываясь,  быстро зашагал к железнодорожной станции. Время было рассчитано заранее, поезд до областного Бельска отходил через час с небольшим, а уж добраться оттуда до одного из северных морских городов, куда рвалась мятежная душа будущего моряка,  сложности для парня не представляло. Там, в этих портовых городах, продуваемых солеными ветрами, в морских училищах, называемых «мореходками»,  делали из отчаянных мальчишек матросов дальнего плавания, которые со временем становились настоящими морскими волками, суровыми боцманами, опытными штурманами, а некоторые, поставившие для себя более высокие цели, - и бравыми капитанами.

    В оставленном  доме, в смрадной комнате, с никогда не мытым пыльным оконцем, разметавшись по серым несвежим  простыням, спала пьяная мать, принявшая из рук своего хитроумного сыночка бутылку мутной самогонки местного розлива  да зеленую мятую трешку, которую смышленый мальчик выудил еще вчера из её же тайных закромов. Мать, таким образом, была на какое-то время выключена из жизни, как минимум на сутки, и возможные дальнейшие вопросы по поводу исчезновения сына,  отодвигались на неопределенный срок. Угрюмый папаша, видел которого Саша всего несколько раз в жизни и, поэтому, так и не смог запомнить черты своего родителя и старший брательник, не отличавшийся ни братолюбием, ни родственными чувствами, ни иными, свойственными нормальному человеку, эмоциями, чалились на зонах, младший Левка  бегал в этот момент неизвестно где, с такими же, как он, гопниками. Впереди были белые пароходы, теплые моря и жаркие страны.  Карман приятно оттопыривался небольшим свертком - еще накануне, дождавшись, когда мать уйдет на работу в вечернюю смену, перерыв углы и закоулки в комнате, перещупав и распоров все наволочки, перебрав всю одежду в шифоньере, с тоскливо скрипящими дверцами, он, наконец, нашел, что искал. Заначку матери «на черный день» в сумме ста семидесяти трех рублей и золотое колечко с красным камушком он обнаружил в застегнутом булавкой карманчике её трикотажного жакета, одеваемого лишь по праздникам. Деньги были небрежно свернуты неряшливой пачкой, завернуты в кусок оберточной бумаги и несколько раз перетянуты черными резинками, которыми обыкновенно крепится медицинский рецепт к горлышку аптекарской склянки. Немного подумав, Саша свернул  трубочкой семь красных червонцев, переломил пополам и, обмотав резинкой тугой комочек, засунул его в глубокий карман зимнего пальто младшего брата.