Глава 5

И в который раз мама оказалась права. Тома шла домой, мимо парка, который весной и летом сиял изумрудами, в которые, казалось, кто-то кропотливо влил маленькие огоньки рубинов-маков и опалов-ромашек. Раньше она часто играла тут с другими детьми: именно тут она впервые сломала себе руку, впервые ее поцеловал мальчик. А самое главное, именно в этом парке она впервые в своей недолгой жизни увидела как восходит солнце. Она никогда не забудет этой картины: несмелые лучи солнца, пробивающие сквозь густые заросли кустов и кроны деревьев. Благодаря этому свету было видно каждую жилочку каждого листочка. Это было похоже на рождение нового мира, и в тот момент Тома поверила в древние религии, и поняла, почему раньше люди обожествляли силы природы. Ведь красоту… ведь ее всегда хочется либо созерцать короткий миг, упиваясь ее бриллиантовым сиянием, либо оставить эту красоту рядом с собой навеки вечные. Так и поступили Древние, заключив Солнце, Деревья, Реки и Землю в грубые каменные глыбы, придав им человеческий облик.
Думая про такие вот важные вещи Тома быстро бегала пальчиками по кнопкам старого плеера, переключая песни. Ее предпочтения в музыке часто менялись, сейчас, допустим, она предпочитала классику, и с величайшим удовольствием слушала Шуберта и Грига. Ей нравились нежные перебеги флейты или грозное дрожание струн контрабаса. Она любила пронизывающий душу плач скрипки и нескончаемые волны нот, которые лились из-под крышки рояля. Все это она любила именно сейчас, в этот момент. Не слышала Тома пения птиц, дуновение ветерка, который напоминал, что уже скоро весна. Девушка сознательно отказалась от реальности, лишь бы иметь возможность погрузится в чувства тех людей, которые любили, страдали, пребывали в экстазе или в полном отчаянии. Она отчетливо ощущала душой каждое чувство, которое хотел передать композитор, так же, как ее уши отчетливо слышали каждую отдельную ноту композиции. 
Она готова была продать душу дьяволу, лишь бы так же уметь нежно касаться кончиками пальцев черно-белого отполированного дерева и извлекать из него такие божественные звуки. Музыка – это ведь не язык какого-то народа или нации, это язык души, и его может понять каждый. И как ведь это великолепно делиться чувствами не только с теми, кто может понимать твои слова, а и с людьми которых даже не знаешь и никогда не видел.
«Вот оно, — счастье на кончиках пальцев… Теперь я понимаю весь смысл этого выражения» - думала Тома. Она зашла в парк и села на первую попавшуюся лавочку. Она жадно и со страстью, присущей только женщинам, вдыхала этот свежий, пахнущий жизнью, запах парка и леса.
- Пройдемся, если ты не против? – прозвучало в ее правом ухе. Как раз с той громкостью, чтобы перебить мягкие звуки 10-го вальса Шопена, но и так, чтобы никто кроме Томы, не услышал его слов. Так умеет говорить лишь один человек…
- Конечно не против, - сияя улыбкой маленького ребенка, ответила девушка. Вот и настал тот момент, когда она, наконец, превратится в принцессу, и сказка станет явью. – Как на балу.
- Почему на балу? – удивленно спросил Егор.
- Не знаю… у тебя разве нет чувства торжественности? Я не могу… мне всегда трудно таким делится. Скупыми фразами не проявить эмоций. Ведь чувства, заключенные в клетку слов, все равно, что дикие птицы. Облика своего не потеряют, но краски их перьев поблекнут со временем. Потому я считаю, что истинные чувства, истинная страсть и любовь – они всегда молчаливы. Ой, прости, что это я. Раньше такого не было. Извини, Бога ради.
- Всегда записывай все, что говоришь. Так сумеешь не потерять себя в суматохе и суете современного мира. Извини и ты меня, но я с тобой не согласен. Ведь, когда говоришь вслух о своей любви, она обретает какое-то значение, место в жизни, понимаешь? Ведь, не сказав девушке, о своей любви, — он, шутя, подмигнул ей. Потом в миг стал серьезным, вспомнив, про что говорил, и, встряхнув головой, словно благородный жеребец, продолжил — ты можешь не просто сделать ей неприятно, но и разбить сердце и покалечить душу. Сколько историй любви было беспощадно прервано только из-за невысказанных слов! – Он опустил голову. От Егора пахло грустью. И запах этот был похож на запах дождя.
- Хорошо. Я буду записывать. И… - как же ей хотелось спросить, почему он грустит. Утешить его. Но ей было страшно. Чрезвычайно страшно услышать, что грустит он из-за любви. – Ммм… давай купим теплого чаю? Вон там! Там за углом есть палатка, и в ней всегда есть теплый чай. Ведь это так приятно согреваться от стаканчика чая зимой и чувствовать, как он дарит тебе тепло. Ты, какой чай любишь? Я ромашковый! Я пойду куплю, сейчас, подожди меня тут, сядь вон на сломанное дерево! Я быстро! – И Тома стремглав побежала к киоску, тайком смахивая слезы, невесть откуда взявшиеся. И все-таки как сильно любовь меняет людей…
Забежав за рог, Тома подошла к палатке, купив все-таки чаю, она почему-то не хотела возвращаться. Уж слишком приятен ей был образ этого озорно улыбающегося парня, с золотыми глазами и копной волос цвета пшеницы. Так помнило его сердце девушки, сейчас же Тома видела лишь осунувшегося, грустного парня с отсутствующим взглядом, который сидел на сломанном дереве. Как… как патетично это выглядело: сломанный духовно человек, сидит на сломанном физически дереве.
- Вот твой чай, держи, - сказала Тома и протянула ему стаканчик. Она улыбнулась самой своей нежной, самой искренней и теплой улыбкой, которую только могла из себя выдавить. Ей так хотелось его утешить...
Как в старом американском или французском кино, они сидели и молчали. Где-то далеко уже начинали свою тонкую песню птицы. С каждым днем все сильнее становилось понятно, что зима отдает позиции весне, что скоро все опять будет хорошо. Опять будут шалить ветры, так и норовя стянуть у какого-то прохожего шарф или длиннополую шляпу.
Чай понемногу остывал, и вот-вот готов был стать не теплым приятным напитком, а мутной жижей в одноразовом пластиковом стаканчике. Разговор не завязывался. Бывают два вида разговоров. Один – это пересудов без тонкой нити связывающей людей, при такой болтовне не дрогнет ни одна струна в душе. Второй же – это беседа двух душ, которые связывает тонкая, светящаяся нить какого-то чувства, и чаще всего, это чувство – любовь. И не обязательно в таком разговоре будут присутствовать слова. Это могут быть мимолетные взгляды, игривые повороты головы, легкое касание кожи или запах духов, который донес шальной ветер. У них же не было ни первого, ни второго. Что очень огорчало девушку.
Солнце уходило за горизонт. Из-за мелких облаков, с порванными и резкими краями, которые облепили солнце, как стая маленьких букашек, мерещилось, будто солнце вовсе не ползет за горизонт, а впопыхах удирает за него.
- Трусливое сегодня солнце, - наконец, набравшись смелости, сказала Тома. Оторвав несколько мгновений назад, с сухого дуба, стоявшего рядом, маленькую веточку, она водила ею по поверхности своего стаканчика. Шли маленькие круги, а, бывало, возникали причудливые рисунки. Она опустила голову. – Ты так не считаешь? – Тихо-тихо, как бы боясь услышать что-то ужасное в ответ, шепнула она.
- Солнце всегда трусливое, но только вечером. Потому что оно покидает нас. Смелое же оно утром, так как, показывает нам, что после каждого конца – идет новое начало. – Тома зажмурилась. Плохая это тема, плохая, плохая. «Сейчас он опять загрустит» - думала она. Егор немного помолчал, наблюдая за этим веселым, красным диском. – Хочешь, я спою тебе колыбельную?

Все поблекло. Все цвета внезапно стали серыми и невзрачными. Закат больше не казался игриво-апельсиновым, не имело значения пение птиц и приближение весны. Как в романах о любви, ей хотелось запечатлить этот миг в вечность. Отпечатать то мгновение, в которое, она впервые услышала, как он поет.
Бывают вещи, которые описать просто невозможно. Как уже говорилось раньше: нельзя схватить их стальными обручами слов, нельзя надеть на них ошейники предложением. То ощущение, которое было у Томы, когда она впервые услышала его шепот над своим ухом, потом ощущение крыльев за спиной, и, наконец, это встреча – все это ничто по сравнению с тем, что она испытывала сейчас.
«Это как будто ты обнаружил внутри себя целый мир, которого не знал
ранее. И мир этот прекрасен и благоухает всевозможными запахами цветов и трав. Там поют райские птицы, и все счастливы. Это как будто, попадаешь в сказку». – думала Тома в тот момент. Ей совсем не хотелось слушать, что он поет, ведь она уже слышала, как он поет. А это было для нее намного важнее.
И опять же, он так умело контролировал свой голос: она слышала каждый его вздох, каждое слово и каждую ноту, но никто, никто кроме нее, среди всего парка, никто не мог услышать этого. Потому и колыбельная эта была преисполнена какой-то интимности, ведь, он буквально, посвятил эту песню ей. Это было приятно, и согревало лучше любого ромашкового чая. Он доверял ей свои чувства.
Она ясно понимала, что даже музыка Листа или Шопена не производили на нее такого впечатления. И совсем не из-за того, что их ноты были менее красивы, или в них было меньше искренности. Нет, совсем не от того. Чувство райского, неземного насыщения, доставлял тот факт, что вот, рядом, сидит живой человек, что только она слышит его голос, и что, возможно, песня это звучит впервые. Она понимала, в тот момент, чувства Колумба и Беллинсгаузена с Лазаревым. Ты открываешь пред собою новые горизонты и имеешь право гордо назвать это «мое». Хотя, Тома была из тех людей, у которых не хватало совести присваивать себе право первооткрывателя. Музыка должна принадлежать всем, потому что это язык души.
Во время зимнего заката, который безнадежно поблек подле его голоса, ей рьяно хотелось записывать за ним каждую ноту, была бы возможность, умела бы она… И вот настал тот миг, когда бесцветное, для Томы, солнце зашло за небольшой холм, и парк погрузился в густые, как домашняя сгущенка, сумерки, которые постепенно превращались в темноту. Вместе с солнечным светом, угасал и голос парня, угасала его песня. Жаль было лишь одного: все хорошее когда-нибудь заканчивается.
Он замолк. Никогда еще тишина так не пугала ее. Хотелось дико и яростно трясти его за плечи и, как безнадежный наркоман, просить еще и еще. Его колыбельная была похожа на запах мокрого асфальта и сырости, горячего шоколада и мятного чая, запах полевых ромашек и горечавки. Она почти идеализировала ее, впустив между строчками нот всю свою душу. Никогда она еще так не привязывалась к отдельной мелодии и отдельному человеку. И потому впечатление были в стократ ярче, ведь, все происходило впервые. Она начинала понимать мир, окружающих ее людей, все больше и больше, потому что вылезла из своего черепашьего панциря и открылась миру, и он, нежно подхватив ее, понес на ветрах новых впечатлений и чувств. Эта колыбельная, и этот мальчик были лишь толчком, лишь стартом для новой, счастливой жизни.
- Я тебя проведу.
Домой они шли обнявшись. И это не выглядело пошло или «показушно», как любит говорить современная молодежь. Это было до такой степени естественным, что, сдавалось, вот-вот они станут единым целым с Природой: он станет ветром, а она водой; он дождем, который дрожит тысячами капель, а она росой, что переливается сверканием бриллиантов ранним утром; он станет туманом, который мягко укрывает все вокруг, а она – солнечным светом, что дарит тепло и жизнь.
- Мне в вот этот переулочек, он как раз к дому ведет. Спасибо, что провел. Когда мы встретимся в следующий раз?
Помолчав немного, он задал странный вопрос:
- Могу я тебе верить?
- Можешь. – Спокойно сказала Тома, ни секунды не сомневаясь, что яро и фанатично хочет общаться с этим человеком. Ведь, любовь – это, когда тебе требуется постоянное присутствие лишь одного человека. Из шести миллиардов. Одного особенно человека. И тебе тогда никто больше не нужен, когда он рядом. Была ли это любовь у нее, или просто желание заполнить чем-то свое одиночество и пустоту внутри?
- Тогда еще увидимся. Город сведет нас вместе, как делал это раньше. Я уверен, у нас много общего, потому мы встретимся. Обязательно.
Он легонько коснулся губами ее волос, потом лба, а потом и щеки. Но у нее не было впечатления, будто он пристает к ней, или будто ее целует ее любимый. С такой осторожностью, лаской и опекой, целовать мог только отец или старший брат. Ее удивляло, как это человек, тонко чувствует то, чего ей не хватает, и как бережно он это ей дает. Выпускает из рук без малейшей просьбы на компенсацию.
Она не сказала «пока» или «до свидания». Ей хотелось продолжить эту встречу еще на пару мгновений, хотя бы в своем воображении. Когда она шла сквозь узкий переулок между двумя многоэтажками, то мысленно представляла себе, как он провожает ее взглядом. От этого становилось легко и приятно на душе.

Когда Тома уже готовилась лечь спать, бережно заплетая свои волосы в косичку, ей пришла гениальная, и в то же время, очевидная мысль, и она закричала, радостно, как умеют то только дети, с азартом и что было духу:
- Мама, завтра я иду в музыкальную школу! У меня оно будет! У меня будет счастье на кончиках пальцев!
Она научится играть, и сможет, так же как и Егор, не просто держать все эмоции в себе. Она сможет сделать из них искусство, и дарить свою душу людям.