Псковский десант

“Не в могилах разбойного сада
                будет рота во веки веков
рядом с ратниками Александра,
             и в ряду Куликовых полков"
(Владимир Берязев)


                ПСКОВСКИЙ ДЕСАНТ
               
                посвящаю памяти жертв Чеченской войны

                ***

– Почему стоим до сих пор, японский бог? – орал, брызжа слюной, недавно контуженый майор Головко, перекрывая могучим басом рев двигателей.
– Так почему стоим, кэп?
Капитан Суворов, высокий, гибкий, дожидался, когда Головко закроет рот. Тогда он ответит. А причина, по которой псковская десантная рота до сих пор не выехала, была банальна до одури. Как все банально, на войне. Даже смерть.
– Иванова ждем, майор! – выкрикнул капитан, как только Головко на секунду смолк, чтобы набрать побольше воздуха в грудь.
Майор открыл было рот, но в это время БТР за его спиной так газанул, что черное облако сгоревшей солярки накрыло их. Головко сомкнул губы, но выкатил устрашающе глаза. Вокруг суетливо бегали бойцы, обвешанные с ног до головы оружием.
– Какого еще Иванова? Охренели, что ли? Ты приказ слышал? Приказ слышал?
– Да слышал я все. Фули ты орешь? У меня уже уши болят от тебя. Сказал же, Иванова ждем, щас уже выезжаем.
Майор Головко серьезный, сердитый вояка. Но вот после контузии какой-то суетливый стал.
– То ли  понт гонит, то ли крыша потекла? – подумал капитан Суворов, шагая прочь от шумного майора.
– Ну где этот Иванов, бля? Постоянно подставляет! Ну, в этот раз я ему устрою! Вернемся с боевых и все, хана, бля! – бормотал Суворов, не замечая, как спину ему свирепым взглядом дырявит майор Головко.
– Ну, яп-понский бог! Ну ох-хренел совсем кэп! Погоди, вернешься с боевых, ответишь мне по полной прог-рамме, – сипел он.
Вытянувшиеся в колонну БТРы очумело газовали. Сидевшие на броне десантники колотили по ней автоматами и угрожающе орали механикам:
– Че газуешь, козел?
– Пришел, Иванов? – громко спросил Суворов у бойцов роты, сидящих на броне.
– Вон он!
– Я здесь ротный! – подал голос Иванов.
Капитан вскинул глаза и споткнулся об улыбку. На открытом лице бойца расцветала широкая улыбка.
Она была обезоруживающей, его белозубая улыбка. Взгляд голубых глаз заманчиво подкупал, в них плескалась извечная русская удаль.
Он весь, этот Иванов Ваня, был с головы до ног русский. Отросшие русые волосы, несмотря на то что были в пыли, курчавились. Саженные плечи богатырски развернуты. Но каска была в руке. И вот она точно говорила – “мол, повинную голову, капитан, даже меч не сечет!”
Некоторое время командир и подчиненный молча смотрели друг на друга. На мгновенье вдруг стало тихо вокруг. Это БТРы перестали реветь. Рота сверху наблюдала за ними.
Нужно было разорвать наступившую тишь.
– Ты где был, Ваня? – ласково спросил капитан. В ласке слышалась буря. – Ты разве не слышал приказ, мать твою? Или мы на свадьбу собрались? И сидим здесь и ждем тебя, бойца Иванова, точно жениха? И еще... – капитан хотел было рассвирепеть, но опять споткнулся об улыбку.
– Ну че ты лыбишься как...?
– Поехали ротный, – примирительным голосом вымолвил Иванов, поправляя сбившийся броник на груди – я потом все объясню.
– По машинам! – заорал Суворов, хотя рота уже давно сидела, облепив БТРы, точно огромные зеленые мухи-мутанты.
Они запрыгнули на броню и ротный махнул над головой флажком.
– Давай!
БТРы взревели, точно раненые бронтозавры, и с пробуксовской, вздымая завесой, пыль рванули с места.

* * *

Все повторяется в жизни. Вот и сотни лет назад где-то в этих местах ржали и крутились под седоками злые кони. И приказ был таким же, как сегодня – перекрыть горное ущелье. Через него, узкое как горло кумгана, стремились просочиться немирные чеченцы. Вот и тогда всего лишь двести отчаянных рубак и наездников, подняв на дыбы, бросили коней в сумасшедший галоп, вздымая за собой клубы пыли.
Скакали долго, всю ночь. В кромешной тьме, рискуя свалиться в пропасть и сгинуть бесславно.
Кони дико храпели, шарахаясь в сторону, когда из-под копыт срывались и летели в бездну камни. Лишь под утро, когда засерело вокруг и крупные звезды как-то пожухли, а из-за далеких вершин стали бить в небо алые лучи готового вырваться солнца, капитан дал команду «Привал».
Это было здесь. Капитан рассредоточил притомившихся гребенских казаков и подозвал к себе сотников.
– Явились, ваша скородия! – доложили по форме дисциплинированные казачки.
Капитан был хмур. Весь измочаленный ночной бешеной скачкой, он терпеливо сносил денщика, чистившего на нем запыленный мундир. В длинную подзорную трубу он пытался разглядеть белеющее в дымке тумана, точно затопленное в молоке, ущелье.
– Покормите людей, лошадей. Костров не разводить, осмотрите оружие и приступайте рубить засеки, – не глядя на сотников, скомандовал капитан.
– Так точно, ваша скородия! – вытянулись сотники по струнке и бесшумно исчезли.
Вскорости все пришло в движение. Казаки завтракали сами, осматривали и кормили коней, задымили свои длинные трубки. Послышался стук топоров. Валили вековые лиственницы.
– Бойся, эй, бойся! – доносилось до слуха.
Капитана с утра трясло, его снова била нещадно давняя, изматывающая лихорадка.
– Водки! – потребовал он.
– Сей минут! – денщик метнулся к развьюченным переметным сумкам.
– Вот вам пожалте, ваше высокоблагородье! – заботливый денщик поднес капитану штоф водки. Капитан взял тонконогую рюмку и махом выпил. Занюхал ломтиком копченой свининки и покосился на оторванный серебряный эполет.
– Как думаешь, Ванька, побьют нас сегодня чеченцы? – спросил он денщика, молодого крестьянина, призванного в солдаты из тамбовской губернии.
Денщик прищурился, точно взвешивая ответ, и, не увидев подвоха, ответил честно.
– Как пить дать побьют басурмане, ваше высокоблагородье!
– Почему так думаешь, Иван?
– Я-то? Слышал, как вашему высоблагородью комендант говорил, что их – тьмы.
– В том-то и дело, что – тьмы. А устоять должны. Нельзя их пустить здесь. Так что будем держаться до прихода солдатиков с пушками. К завтрему поспеют, если скоро будут идти.
– Эх, ваше благородье! Иногда жизнь-то сужается до величины всего одного-то дня!
– Ишь, как заговорил. Точно философ. Ты что, изучал сию науку, когда быкам хвосты крутил?
– Ниче не изучал, ваше благородье! – испугался Ванька, – я ить необразованный, только что крестик поставить.
– А что, Ванька, страшно умирать? Жить охота? – весело спросил капитан, пропустив второй штоф.
– Да я ить не жил ишо, ваше высокоблагородье барин. Когда жить-то было? С мальства разве что чуток, так то невсознанку шло. А как подрос, так в работу впрягся, от зари до зари, точно ломовик. Ротов-то много было в семье, одних сестрицев четверо.
– А ты что, Ванька, говоришь обо всем, как в прошедшем времени? Будто умирать собрался. – Капитану хотелось поговорить, чтобы отвлечься от мелко бившей его лихорадки.
– Налей-ка еще одну, окаянная, не проходит что-то, – пожаловался он на хворь.
Ванька вновь потянулся к штофу. Капитан терпеливо наблюдал, как денщик наливал, аккуратно, стараясь не пролить.
– А что, Иван, выпей-ка и ты одну чарочку. Может, вспомнишь когда добрым словом?
Ванька смутился, затем сорвал с головы бескозырку, обнажая русоволосую голову с длинным, набок завившимся чубом и плеснул себе в алюминиевый котелок.
Он расправил свою широкую грудь, отчего линялая гимнастерка треснула по швам, окинул синим взором окрестные горы и опрокинул в себя содержимое котелка. Проглотив последний глоток, он с удовольствием облизал розовые губы и занюхал рукавом.
– Покорно благодарю барин, ваше благородье! – помолчав немного, добавил, – а говорю я, будто уже все прошло, оттого барин, что впереди лямка солдатская, двадцать годов. Если не убьют. А я только и насобрался-то с девками ношничать. Силу почуял. А тут ужо солдатчина приспела.
Капитан лежал на конской попоне, укрывшись теплой буркой. Лучи еще не вставшего солнца били по опушке, на которой лежал он. От их тепла и от выпитой водки стало ему тепло и не верилось, что должен быть бой. Все кругом дышало покоем. Высоченные лиственницы улетали макушками в голубеющее небо. Хотелось лежать так бесконечно и смотреть ввысь. Только стук топоров, незлобная ругань казачков да всхрапы лошадей настойчиво возвращали в явь. С надсадным скрипом валились дерева, вскрикивали невидимые, испуганные птицы, взлетая.
И все же не верилось ему, что бой грянет.
– Красота-то какая, Ванька! – зачарованно проговорил капитан.
– Не. Не люблю я горы. Злые они. И небо здеся низкое, невысокое. У нас-то на тамбовщине лес добрый, полный грибов да ягод. А степи! Так и золотятся от жнивья-то. Вот где красота впрямь! Бабы идут по полю, машут серпами, ухватисто заворачивают снопы. Да так ловко. Любил я барин в ночное с конями уходить, бывало, костерок наладишь, да слухаешь всю ночь старых воинов.
– Девка-то была поди, Ванька? – равнодушно спросил капитан, думая о чем-то своем.
– Девка-то? Была, ваше благородье барин. А как же! Я ить парень неслабый, – похвастался Иван, – любили меня они. – Одна была, Варенькой звали. Добрая, грудастая. А как запоет, бывало, так слезы запросто вышибает.
– И у меня в Петербурге осталась любушка. Я ведь что на Кавказ-то угодил? Заигрался в карты, дуэлянтом стал. Вот и сослали. Эх, вернуться бы поскорей назад, да живым и здоровым, другую жизнь бы повел. Взял бы ее в жены, детей нарожал! Эх! – капитан сладко потянулся до хруста.
Туман, затопивший ущелье, уже рассеялся.
Солнце, наконец-то вырвавшееся из-за зубчатых вершин, вставало алое, точно воспаленное. Оно залило ненадолго окрестные склоны красным цветом.
Ванька, вытянув шею, с удивлением наблюдал за происходящим в природе явлением. Не выдержал и изумился, оглянувшись на разговорчивого сегодня барина.
– А? Что ж это, барин, ваше благородье? Почему солнышко-то такое?
Капитан, и сам отбросив бурку, прищурившись, глядел на красные склоны гор. Он покрутил в зубах травинку, сплюнул вбок и сказал зло:
– Это значит, много сегодня прольется крови русской, Ванька.
А на другом конце вытянутого коридором ущелья эту же картину наблюдала небольшая групка всадников. Передний из них на белом коне, в белой папахе, укрытый белой буркой, всматривался в склоны, приложив ладонь ко лбу. Горячий конь под ним не стоял на месте, плясал.
– Ы-ы-ых! – гортанно выкрикнул он. – Шайтаны-гяуры, выпустим вашу поганую кровь.
Белый конь поднялся на дыбы, отчего бурка на всаднике разметалась, точно святой Мансур дал крылья ему. Мюриды, сгрудившиеся сзади, стали стрелять в воздух из винтовок и громко восклицать.
Всадник в белом взмахнул рукой, указывая направление, и послал скакуна вперед, обжигая его плетью. Из сбегающего к склону в ущелье леса стали выезжать конные чеченцы. Их было много. Уж голова колонны змеилась по дну ущелья, а из леса выезжали все новые и новые воины – джигиты.
– Когда я был маленький, мой отец говорил мне: “Изучай язык русских, их повадки, потому что они – наши враги. И что придет время, и мы объявим им священный джихад”. Я хорошо изучил язык поганых гяуров, их повадки. Много раз я ходил за Терек, угонял их табуны, воровал их женщин. Это подлинное счастье для джигита – насладиться женщиной врага! Ы-ы-ых! – заскрежетал зубами предводитель.
– Ащщада билла! – завопили мюриды.
Колонна все глубже втягивалась в ущелье. Их действительно была тьма. Не меньше тысячи воинов.
Болезненно-красное солнце продолжало отбрасывать лучи, отчего залитые алым цветом кони и люди казались зловещими.
 
* * *

А в далекой России, в ее столице, во дворце начинался бал. По булыжной мостовой Сенатской площади, к Зимнему дворцу подъезжали роскошные кареты. Крикливые кучеры в расшитых позументом ливреях осаживали разгоряченных коней прямо напротив ярко освещенного входа. Подскакивали метрдотели и торопливо откидывали раскладные ступеньки карет, давая возможность вновь прибывшим сойти прямо на длинную красную дорожку, ведущую к вызолоченной двери. Из карет пташками выпархивали юные княгини и баронессы. Глаза их сверкали от предвкушения бала, загадочных знакомств. На лицах дам лежала печать таинственности, ожидания интимных встреч. Титулованные старухи, ступив на край дорожки, подносили морщинистой рукой к глазам монокль, рассматривая метрдотелей точно в лупу, напуская на себя больше важности. Им не терпелось наслышаться последних сплетен. Обожаемым предметом их разговора становились все те, с кем они любезнейше расшаркивались и целовались. «Кто кому изменил, да с кем, ах каков был ужасный скандал!»
И тут же притворно жалели: Ах, бедная баронесса, она еще так молода! А он прекрасен, этот юный корнет! Как же несладко ей принадлежать старому барону. Ой! Да что же я говорю! Господи! Это все из-за любви к красавице баронессе! А вон и она! Она чудо! Видите, какие темные круги у нее под глазами? Это, вероятно, от слез. Говорят, барон ее ударил! Это ужасно!
Все вокруг – потолки, стены были украшены позолотой. До блеска натертый паркет отражал сотни сжатых в корсеты столичных красавиц и их галантных, обвешанных серебряными аксельбантами и эполетами, кавалеров. Играл негромко оркестр, пары грациозно скользили в танце. Там и тут рассыпался игривый негромкий смех, хлопали пробки от шампанского. Нафуфыренные лакеи со сверкающими подносами бесшумно сновали между гостями.
Огромные хрустальные лампы отбрасывали блики на золото эполет, на сверкающие бриллиантами ордена, украшающие тощие грудные клетки стареющей знати.
– Говорят, в чеченской компании наступил перелом. Армия графа Воронцова вплотную окружила их главные силы.
– Ах, оставьте князь! Скучно! Давайте же перебросимся в покер. Новый карточный столик доставлен из Африки, он сработан из лучшей слоновьей кости. Идемте же!
 
* * *

Чеченцы атаковали уже в третий раз. Дважды пытались конными перемахнуть через засеки, срубленные казаками. В третий раз пошли спешенными. Не пошли. Они бежали плотной тучей, с криками «Алла», размахивая обнаженными шашками, дико визжа и стреляя на ходу. Казаки в ответ дружно палили залпом, укрывшись за толстыми стволами поваленных лиственниц. Уж перед самой засекой было навалено множество трупов людей и коней.
– Алла!
– Пли!
Громыхали ружья. Дым от сгоревшего пороха слезил глаза. В небо неслись стоны, мольба о помощи. Все вокруг смешалось.
– Целься, Ванька, лучше, береги заряды, палишь в белый свет, курва! – наигранно весело кричал капитан денщику.
– А вот и нет, барин! Ужо троих пеших срезал, да конных несколько! – скалился Иван.
Капитан, положив винтовку на ствол дерева, долго водил дулом. Он метил в главного.
Предводитель чеченцев бешено крутился среди плотной массы джигитов, посылая их на штурм.
Конный мюрид на пике держал над его головой развевавшееся зеленое знамя.
Капитан выстрелил. Пуля пробила белую папаху. Предводитель погрозил в сторону засеки кулаком, что-то выкрикнул.
Слева и справа от капитана падали замертво казаки. Тяжелые чеченские пули, несущиеся роем, глухо цокали, попадая в тела дерев.
На фланге завязалась рукопашная. Там вовсю мелькали сабли, обливаясь кровью, падали вниз, срываясь с засеки, люди.
– Подналяжьте, братцы! – кричал капитан. Чеченцы отступили.
Капитан поднял голову и посмотрел на небо. На противоположной стороне ущелья, выкрашивая алыми рваными полосами фиолетовое небо, разгорался закат.
– Где же наши солдатики с пушечками! Эх! – с горечью выдохнул капитан. – Не успеют! Все поляжем. Говорила мне мама, не играй в карты, сынок! – Сотники! Доложить количество живых и убитых! – приказал он. А Ваньке сказал: – Ну что, Ванька, загрустил? Либо Вареньку жалко?
– Не удержимся мы, барин. Святой истинный крест, не удержимся! – Иван мелко, суетливо крестился. – Кони наши целы. Можа, отступим, ваше благородье?
– Куда отступим, дура? Приказ у нас держать их, не пустить сквозь ущелье. А то уйдут! Ну, чего там? Сколько нас еще живых?
– Так точно, ваша высокоблагородья! – начал было сотник, да капитан отмахнулся.
– Около осьми десятков. Столь же – убитых. Остальные ранены, – доложил сотник оловянным голосом.
– Водки, Ванька!– тихо вымолвил капитан.
– Что, барин?
– Дай водки! – и, обращаясь к сотнику, глухо произнес, – пусть все оденутся в чистые рубахи. Выдайте им водки, сотник, – и тихо, почти с просьбой, проговорил: – Давайте приготовимся к смерти.
С гор дохнуло прохладой. Близкие вершины засерели, точно подернулись дымкой. Откуда-то ветер принес легкий запах кизячного дыма. Из-за спины, где за холмами спрятался мирный аул, донеслось блеянье овечьего стада.
На мгновенье наступила странная тишина вокруг. Смолкли все звуки.
Вдруг со стороны, где засели чеченцы, послышалось стройное пение.
“Ля илляха иль алла! Ля илляха иль алла! Ля илляха иль алла!”
Оно нарастало, подхваченное сотнями голосов, катилось теперь гулом по ущелью, перекрывая дальний шум реки. Становилось страшно. До дрожи в суставах, до мороза по коже. Стало ясно, что чеченцы готовятся идти на решительный штурм.
Капитан пошел вдоль засеки, подволакивая раненую ногу, опираясь на обнаженную шашку. Прошел, хмурясь, мимо положенных в ряд убитых.
– Нельзя нам отступать, казачки! Все смерть примем сейчас. Да благословит вас господь, – говорил он монотонно, как-то буднично.
Казаки молчали, молились, стараясь не смотреть в лицо капитану. Готовились. Заряжали винтовки, пристегивали штыки, пробовали шашки.
– Алла! Ал-ла-а-а! – завопили чеченцы, бросившись в атаку. Они буквально заполонили ущелье, облепили склоны.
Из-за засеки не стреляли. Берегли заряды. Вот уже стали хорошо различимы лица бегущих.
– Пли! – скомандовал капитан.
Дружный залп скосил первые ряды наступавших. Чеченцы валились точно снопы, получив в грудь горячие казачьи пули.
– Пли!
Но их и в самом деле было – тьмы. На место павших тут же вбегали все новые и новые горцы, паля из ружей. Навалились с флангов. Там уже закипела рукопашная.
Казаки дрались храбро. Кололи штыками, рубились шашками. Гора трупов чеченцев почти сравнялась с высокой засекой. Джигиты вбегали на засеку по трупам убитых.
Капитан рубился зло и нахраписто. В предзакатных лучах багрового солнца шашка его мелькала красной молнией, поражая врагов.
– Держись, Ванька! – успевал крикнуть он, подбадривая денщика.
– Держусь, барин, язви их в гробину мать! – ругался богатырь, денщик Иван. Орудуя винтовкой, точно оглоблей, он крушил бритые черепа горцев, стараясь прикрывать спину своему барину.
С десяток их навалилось на капитана. Он едва успевал отражать удары. Но вот сразу несколько клинков вонзились в него. Он еще стоял, весь залитый кровью.
Ванька рванулся к нему с диким, нечеловеческим криком.
– Барин!
Сверху, с засеки, за ним наблюдал горец в белой бурке и папахе с обнаженным клинком в руке.
Над его головой мюрид склонил обвисшее полотнище зеленого знамени.
– Барин! – Иван пробивал себе дорогу к пораженному капитану. Богатырского роста, с рассеченной спиной, он крутил взятой за дуло винтовкой над головой, выписывая смертельный круг.
Он двигался шаг за шагом в плотном кольце врагов, к своему командиру. Чеченцы отскакивали, яростно щеря в оскале зубы от бесстрашного гяура.
Вот, ловко изогнувшись в пояснице, горец таки достал клинком богатыря.
Иван охнул и опустил винтовку. И тут же десятки шашек стали полосовать его. Рука, державшая винтовку, отпала в сторону, а он все шел и изумленным горцам показалось, что он бессмертен, этот русский солдат. Тот же чеченец ударил прямо в сердце.
Иван покачнулся, колени его надломились, он протянул вперед единственную руку, точно пытаясь ухватить ею ловкого врага и вдруг рухнул на спину.
Ловкий чеченец тут же запрыгнул ему на грудь, выхватил из ножен огромный кинжал и замахнулся им. Он хотел отрубить голову страшному гяуру.
– Не сметь! – закричал горец в белой бурке. Он спустился с засеки и, не обращая внимания на обступивших мертвого русского джигитов, подошел к поверженному врагу.
Предводитель нагнулся к телу солдата, приподнял его и заглянул в открытые синие глаза. На лице русского рдела широкая улыбка.
Он склонился и поцеловал гяура в холодеющие уста.
О чем думал предводитель, держа в руках изрубленное тело?

Дорога все круче уходила в горы.
БТРы надсадно ревели, упорно карабкаясь вверх. Головная машина осторожно въезжала в небольшой чеченский аул.
По обе стороны дороги, наперекор всякой симметрии, там и здесь вразброс стояли выложенные из камня дома. На первый взгляд могло показаться, что он брошен людьми. Так уж уныло он смотрелся на фоне гор. Но Суворов знал, что это обманчивая картина и люди тут есть. И, словно угадывая его мысли, шевельнулась занавеска за окном и в образовавшуюся щель просунулось чье-то лицо. Громко заорал во дворе ишак и забил крыльями по воздуху тощий, общипанный петух.
Тут же в глубине каменных построек закудахтали куры, замычала корова. Из стоящего поодаль от дороги квадратного дома стремительно побежал мальчишка и скрылся из виду в высоких стеблях подсолнуха.
– Стой! – Суворов поднял руку, отдавая приказ остановиться. – Глушить моторы! Рота, строиться!
БТРы напоминали неуклюжих носорогов. Вот они съехались один за другим и, заглушив двигатели, застыли на месте. В наступившей тишине слышно было, как грохочут о броню автоматы и спрыгивают на землю десантники.
Рота быстро построилась. Рассчитались по порядку.
– Шестьдесят второй. Расчет окончен.
Рядовой Иванов, весь серый от пыли, на полшага вышел вперед.
– Проверить оружие, подогнать броники, двадцать минут привал, затем выступаем. БТРы возвращаются назад, – кратко распорядился ротный.
Они лежали на выгоревшей, пожухлой траве рядышком. Командир и солдат.
Суворов раскинулся на спине, широко разбросав ноги. Иванов свернулся калачиком на боку, положив под голову каску.
– Так где же ты был, Ваня? – злость у Суворова уже прошла, было любопытно узнать, где шлялся Иванов.
– Командир, я влюбился, – произнес тот.
– Чего? – Суворов приподнялся, чтобы взглянуть на сумасшедшего. Он мог ожидать чего угодно, что солдат начнет лгать, изворачиваться, что-то выдумывать. И это было бы нормальным явлением. Но теперь все становилось еще интересней.
– В кого, если не секрет?
– Она чеченка, командир. Приехала из Москвы к родителям, а тут опять боевые действия. Вот и застряла.
– Ты, Иванов, своей смертью не умрешь. Да тебя же ее братья на куски изрежут.
– Никто не знает. Мы с ней тайно встречаемся.
– А где ты ее нашел, твою мать, Ваня!
Иванов промолчал. Видно было, как по его лицу пробежала судорогой боль от воспоминаний. На скулах заиграли желваки.
– Ты чего, Иванов? – поторопил его капитан.
– Дайте слово, что наш разговор здесь умрет, – попросил солдат.
– Ой-е-ей! Какие мы! Ну хорошо, даю слово офицера, – согласился вконец заинтригованный командир.
– Когда зачистку делали месяц назад, мы шли правой стороной улицы, а краповые береты из МВД, левой. Вдруг слышу в одном из домов крик. Да такой пронзительный. Я не выдержал и туда. А там двое краповых на нее навалились. Я хотел приструнить их, один мне крикнул: “Давай, третьим будешь!” Пришлось помять их малость.
– А че ты полез-то? Тебе что больше других надо, Иванов? Ну стал бы третьим, если невтерпеж было, а так и ни себе, ни людям.
– Вы что, командир! А не противно? Она ведь чья-то дочь, сестра.
 – Послушай, Иванов! – зло выкрикнул капитан, – ты мне тут голову не морочь. Здесь, между прочим, идет война. И эта твоя чеченка вполне, может быть, по ночам фугасы ставит, на которых утром подорвется российский солдат.
Суворов замолчал. Иванов тоже молчал. Наверное, он теперь жалел, что рассказал капитану.
– Ну и что дальше у тебя с этой чеченкой, – как ни в чем не бывало разорвал молчание ротный.
– Не знаю я никакой чеченки! – отрезал Иванов, – понос у меня! Может дизентерия! Поэтому опоздал. Заражу всю роту, будете знать.
– Это бывает перед боем, – равнодушно произнес капитан, поднимаясь.

* * *

В часы пик улицы Москвы всегда забиты машинами. На кремлевской площади стайки туристов, разинув рот, рассматривали сверкающие золотом купола.
Крупный, тучный президент заканчивал теннисную партию. На скамейке для зрителей вот уже два часа подряд его терпеливо дожидался известный в стране олигарх. Умные, цепкие глаза олигарха оживленно бегали под низко посаженными густыми бровями. Лощеные руки нервно перебирали какие-то бумаги.
– Не надо нервничать. Президент в курсе ваших дел и в принципе согласен подписать документы, – успокаивал олигарха плотного телосложения мужчина с хитроватым крестьянским лицом. Это был глава всемогущего ведомства, отвечающего за безопасность президента.
– Я не, я не нервничаю. Просто, знаете, до тех пор, пока они не подписаны, мне как не по себе. Знаете ли?
– Понимаю вас. Это очень крупная сделка. Слияние двух крупных нефтяных компаний, это ведь на каждый день происходит.
– Вот именно. Вот именно. Мы все от этого выиграем. Вы же в курсе всей нашей схемы. Как только этот проект будет САМИМ подписан, на счета, которые вы мне предоставили, в течение нескольких часов я переведу условленные суммы.
– Не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Все. Сам идет. Закончили игру.
Президент шел в отличном расположении духа, после хорошо сыгранной партии. В правой руке он все еще держал ракетку. Олигарх и глава службы безопасности поторопились навстречу.
– Видали, как я его. Последнюю мою подачу видали? – шумно радовался президент.
– Здорово. Ей-богу, ей-богу здорово подали! – зааплодировал олигарх.
– Ну, давай документы. Убедили вы меня с этим слиянием. Как, говоришь, будет называться новая компания?
– ЮКСИ. ЮКСИ, – зачастил олигарх, забегая то слева от крупного президента, идущего мощно, точно ледокол во льдах, то справа.
– Почему ЮКСИ? Что это значит? – насторожился глава государства.
– Абвеатура. Это всего лишь абвеатура, – вновь зачастил олигарх. Слова отлетали от его губ с частотой пуль, вылетающих из скорострельного пулемета.
– ЮКОС и «Сибнефть». При слиянии образуется слово ЮКСИ. ЮКСИ. Да. Вот, – замолчал олигарх.
Президент уселся на стул, любезно подвинутый ему главой безопасности. Поискал взглядом ручку. Олигарх мгновенно вложил во всемогущую руку “паркер”. На девственно белом листе бумаги разлетелась размашистая подпись президента.
С длинного носа олигарха сорвалась вниз крупная капля пота.

* * *

Всю ночь карабкалась рота десантников по горам. Шли строго по компасу. Лишь к утру, когда все окончательно выбились из сил, вокруг засерело. Вначале стали прорисовываться близкие деревья, кусты, затем высветились дальние холмы.
Суворов сверился с картой. Это была именно та высота. Она доминировала над распадком. Если идти с противоположной стороны к границе, никак не миновать этой высотки. Приказ был получен занять ее и держать до прихода главных сил.
Командованию объединенной группировкой войск поступили разведданные, что здесь попытается перейти за кордон, в соседнюю республику, крупное подразделение известного полевого командира.
Суворов шатался от усталости. Армейская роба на нем была насквозь мокрой и оттого потемнела.
– Рота, слушай приказ. Выкопать окопы в полный профиль. Занять круговую оборону. Сюда направляется крупный отряд духов. Мы должны удержать высоту до подхода наших, нельзя здесь дать пройти духам. Выполняйте приказ! – проговорил капитан и уселся на цинк с патронами.
Застучали саперные лопатки. Рота стала вгрызаться в землю. Не слышалось шуток, смеха. Десантники были вымотаны ночным переходом, но собрались после того, как заслушали приказ. Всем было ясно – бой неминуем.
С гор подул прохладный ветер, прижимая к земле окрестные кусты. Низкое небо еще сильней прижалось к вершинам гор. Так на кабаньей охоте трусливые псы жмутся к ногам хозяев. Сворачивая в клубочки свежевырытую землю, упали вначале крупные капли дождя. А потом заморосило мелко, противно.
Распадок внизу стало затягивать белесым, как папиросный дым в непротягиваемой комнате, туманом.
К обеду отоспавшиеся под плащпалатками десантники зашуршали по одному,  выглядывая наружу.
– Всем подкрепиться! – приказал капитан  Суворов. Он в сопровождении  Иванова обходил  окопы.
– Пулеметные гнезда вынесите еще на полметра вперед. Радиус обстрела станет больше, – посоветовал он.
Десантники, вырубившие окрестные кусты на  склоне, по-хозяйски вновь и вновь осматривали высоту.

– Укрепляются гяуры! – с ненавистью произнес высокий сильный чеченец с зеленой повязкой на лбу. Стоя в укрытии высоких кустарниковых зарослей, он внимательно рассматривал в мощный полевой бинокль окопавшуюся роту.
– Десантура! Этих не так просто будет выкурить! – подал голос пожилой горец, стоявший рядом с командиром.
– Десантура не десантура, если мы не пройдем сегодня, завтра, как туман  рассеется, вся гяурская авиация будет здесь.  Аллах помогает нам,  даруя этот  день, Магомед!
– Я к слову говорю, ащщада билла, Леча! По трупам пройдем, как по мостовой, – стал оправдываться пожилой, обращаясь к высокому, который был командиром. Тот, не отрываясь, продолжал смотреть в бинокль, как вдруг охнул и присел.
– Что такое, Леча? – встревожился пожилой.
– Оллай биллай, эт он!
– Кто он? – не понял пожилой
– Оллай, Магомед, эт он, тот русский пацан, который Макку от позора спас.
Теперь пожилой Магомед стал водить биноклем.
– Который? – спросил он.
– Видишь двоих, первый, видимо, командир, а за ним следом идет здоровый парень. Мне его Макка издалека показала однажды, когда я в город ходил стариков  проведать.
– Может, ты ошибаешься, Леча?
– Нет, эт он. Сто процентов он. Слушай меня, Магомед, и передай всем. Эт парень мой. Его не убивать.
– Ты хочешь этого гяура живым оставить? – спросил пожилой.
Глаза командира чеченцев гневно сверкнули.  Крупная ладонь его легла на рукоятку ножа.
– При других обстоятельствах, Магомед, эт парень был бы мой кунак. Я сказал, его не убивать! – грозно повторил Леча, сведя к переносице орлиные брови?
– Может, снимем командира русских из винтовки? –  предложил Магомед, поднимая ствол с оптическим прицелом.
– Нет. Мы подойдем как можно ближе, – Леча отстранил рукой длинный ствол.
Дождь с неба сеял нудно, непрестанно. Распадок был полностью затянут белесой пеленой. Окрестные вершины тонули точно в молоке. Деревья вокруг стояли промокшие. Не шумели. Присмирели. Мокрые листья покорно  обвисли, свернулись. Не слышалось щебета птиц. В природе было сыро и неуютно.

* * *

– Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка! – пел Михаил Шуфутинский. А в это время в крутом московском клубе взревела публика, подогретая дорогим виски, кокаином, возбужденная толстыми пачками баксов в карманах,  присутствием валютных проституток.
– О – о – о – о! – ревела она. Ей не терпелось теперь оставить к черту шумную, опасную Москву и полететь на острова Майорки, под сень вечнозеленых пальм,  к бирюзовому морю.
 – О – о – о – о! Браво! Браво!
Легендарный Бородатый шансонье возбуждал  новых русских.
* * *
А бой на высоте то затухал, то разгорался с новой силой. Густые пулеметные струи с высоты скашивали кусты на склонах. Ответный огонь был ураганным.
– Охватите их с флангов, –  приказал высокий  чеченец.
– Сколько же их здесь, а, командир? – спросил Иван у ротного.
– Многовато, Ваня, очень много. По десятку на каждого из нас, а то и по двадцать. Если наши не подойдут, все поляжем тут.
– За что, командир, мы поляжем? За Россию? Так Россия где? Это их земля! ...
– А приказ, Ваня? Ты солдат или философ? Так что ни шагу назад, – и помолчав, добавил, – передай по цепочке, перевязать раненых, подготовиться к атаке. Сейчас полезут.
Суворов замолчал. Раздумывал. Иван наблюдал за ним. Он был странный, их ротный. То злой, как собака. Беспощадный. То вдруг милосердный.
Иван вспомнил, как однажды застал командира помогающим старой чеченке латать разбитую бомбой крышу.
– Че, командир, с женой так и не помирились? – спросил вдруг, не удержавшись, Иван и тут же прикусил язык.
– С женой? Да ну ее нафуй! Затрахалась, стерва, пока я воюю здесь. Так ты говоришь, это их земля?
Суворов насупился, набивая автоматный рожок патронами. Затем поднял красивую голову и посмотрел на мокрого насквозь, перепачканного в грязи, продрогшего радиста.
– Ну что там, где они? Вояки хреновы? – зло, очень зло спросил ротный радиста.
– Помехи, товарищ капитан. Все трещит в наушниках. Только прорежается чей-то голос и опять пропадает.
– Херня, продолжай вызывать. Докладывай, отбили три атаки. Духов около тысячи. Рота тает, бля! Как снег. Че они не торопятся, еханый бабай!

* * * 

“А путь земной еще пылит,
а тот, кто любит, слез не прячет
ведь не напрасно душа болит! ...
Навороченные разожратые нувориши лениво рукоплескали знаменитому певцу ладонями со сверкающими ослепительно бриллиантами на пухлых пальцах. Женщины в платьях от Версаче, Валентино, сопровождавшие  новоиспеченных богачей, визжали от восторга. Праздник жизни гремел во всю Ивановскую.

* * *

А Суворов обходил окопы. Десантники перевязывали раны. Белые бинты были грязны, окровавлены. Солдаты делились водой и патронами. На ротного не смотрели. Каждый хорошо знал свое дело. Некоторые писали последние письма матерям. Или девчонкам.
Суворов сорвал за бруствером голубенький, чудом уцелевший цветок, и поднес к носу. Понюхал.  Покачал головой и произнес огорченно – «порохом пахнет».
– Товарищ капитан, командир! – раздался ликующий голос за изгибом окопа. Это, спотыкаясь, бежал радист, молоденький, веснушчатый паренек.
– Только что прошло сообщение. Помощь к нам идет. Они движутся на марше.
Десантники, услышавшие новость, оживились, их глаза блеснули радостно, с надеждой. Вдруг в низком, сером небе, ненадолго прекратившем сеять дождем, послышался вертолетный рокот. Он нарастал. С запада, рассыпая магниевый свет, шли «вертушки».
Радист бросился к рации. Десантники наблюдали за «вертушками», улыбались, обнимали друг друга, стыдливо пряча влажные глаза.
А те уже пошли боком, посылая «птурсы» туда, где залегли духи. Высота заходила ходуном. Затряслись и стали осыпаться стенки окопов. Все смешалось: взрывы, пламя, гул «вертушек», хлопанье «стингеров».
Стало стремительно темнеть. «Вертушки» улетели. Наступила тревожная тишина.
– Так как ее зовут, Иван? – вдруг ни с того, ни с сего спросил ротный Иванова.
Иванов долгим взглядом окинул командира.
– Макка! – ответил он.
– Интересное имя. И чем же она тебя так заинтриговала?
– Она красивая, командир, как тот цветок, который вы сорвали!
– Тебе что своих, русских мало?
 – Это здесь ни при чем. Если бы не эта война, вы бы не задали этот вопрос. Нации ни при чем, – опять упрямо повторил Иван. – Нефть кто-то не поделил, а при чем здесь Макка? Или я?
– Ваня, Ваня, Ваня! Иванов Иван! А ведь ты прав, солдат. Они там нефть делят, – Суворов неопределенно мотнул головой, – а мы тут смерть принимаем. И прав ты, еханый бабай, Россия там! Но есть приказ. И присяга! И честь, еханый бабай! Наша с тобой, Ваня, честь!
Он опять надолго замолчал, потом вдруг вымолвил, будто самому себе.
– Если выживу, черт с ней, прощу ее еще раз.
Духи ползли в ночи как бред, как угар, как всепожирающие термиты. Уже все склоны к высоте были усеяны трупами. Но они лезли, изрыгая огонь стеной. Над горой стоял сплошной грохот от разрывов гранат и не стихали автоматные сполохи. Полуоглохший, контуженный капитан Суворов умолял по рации:
– Господин генерал! Товарищ Трошев! Капитан Суворов говорит, воздушно-десантные войска. Перенесите огонь на нашу высоту! Добивайте их! – Раздался взрыв. Рацию отбросило в сторону. Ротный упал навзничь. Иванов бросился к нему, приподнял и обрадовался, что тот приоткрыл глаза. По лицу капитана струилась кровь. Вся грудь была иссечена осколками и быстро темнела, набухая при ярком свете ракет.
– Ты прав, Вань-ка-а, – прошептал он. Его рот был в крови, она пузырилась у него на губах, – нации непри-че-м! – Ротный откинул голову, даже вся в крови, она была очень красивой.
– Русские! – донесся голос духа откуда-то снизу, с сильным акцентом. – Мы отдадим миллион баксами и не тронем тех, кто ишо живой. Пропустите нас. А не то всех убием!
– Русские! Ныкто не прыдет на помош. Возмитэ бабки и пропустыте нас, – орали снизу.
Ванька поднял голову и пустыми глазами посмотрел в темное небо. Он все еще держал капитана на своих коленях. На мгновенье перед ним открылось чудо, так, видно, он жаждал помощи. Он увидел, как небо просветлело, затрепетало, и в небе появились вооруженные ангелы, с «калашниками» в руках, с крыльями за спиной, они спускались к земле, поливая духов огнем. Их было много, очень много.
– О, Господи! – закричал Ванька.
Рассветало. На земле, в этой ее части, расцветало. Разрывая предутреннюю серость вспышками автоматов, духи – их были тьмы, стеной пошли на решающий штурм.
Иван поднялся из окопа. Высокий, богатырского роста, каску он где-то потерял. Русый чуб его колыхался на ветру, дохнувшем снизу, с ущелья.
– Духи пошли на штурм! Прощайте! Прощай, Маруся! – плача, кричал радист по рации.
Иван стрелял длинными очередями. Боковым зрением он видел, что на флангах бесовской каруселью завертелась рукопашная.
Прямо на него бежало с десяток духов. Рвануло левое плечо и рука повисла плетью. Тупая боль хлестнула по бедру. Иван припал на колено, продолжая стрелять из автомата одной правой рукой. «Куда же делись ангелы с неба?» – мучительно успевал раздумывать Ванька.
Слева и справа один за другим падали десантники. Высота была сплошь усеяна тусклыми латунными гильзами.
– Не трожьте белобрысого русского. Он мой! – кричал высокий, сильный чеченец с бородой и зеленой повязкой на лбу.
“Это он про меня, что ли? Счас! Как бы не так!” – Иван с трудом разогнал надвигавшуюся пелену с глаз и нажал на курок. Его автомат изрыгнул смерть.
Вдруг остро и больно, строчкой разорвало живот. Ванька опрокинулся на спину, ему вдруг все стало безразлично. Показалось, что лежать вот так хорошо. Он хотел было пошевелить рукой, но его пронзила такая жуткая боль, будто кто-то невидимый вытягивал из него внутренности.
Он поспешно прикрыл глаза и ясно услышал песню. Это пел его любимый певец Михаил Шуфутинский.

«Потемнеет серебро, померкнет золото,
поизносятся и вещи, и слова,
из альбомов улыбнется нежно молодость
и окажется, душа еще жива!..»

* * *

Шуфутинский пел, длинноногие дивы из его подтанцовки пытались разжечь толстосумов, но пьяные, сонные новые русские с подругами в «версаче» разъезжались в шестисотых «Мерседесах». Их ожидали роскошные джакузи в фешенебельных коттеджах и эрзацлюбовь на изящных кроватях.   
А Ванька, истекая кровью, умирал на неотданной высоте!
Напрягая последние силы, Ванька разлепил глаза и увидел над собой наклонившегося к нему, бородатого чеченца с зеленой повязкой на лбу и широко улыбнулся.
– Мак-к-ка! – шевельнулись его губы. Ванька умер. Его светлая душа вырвалась из истерзанного тела и полетела вдогонку за душами боевых товарищей. Догнала их и соединилась с ними, встав в один строй. А впереди среди белых-белых, красивых, курчавых облаков, выстроившись ровными квадратами, их встречали души ратников Александра Невского. Сам Александр в сверкающем шлеме из светящегося нимба. Сбоку выстроились полки погибших воинов, на Куликовом поле. Впереди них Евпатий.
Смеясь, шли навстречу их десантной роте души панфиловцев. Все приветствовали новый отряд.
Чеченец с зеленой повязкой на лбу наклонился над мертвым белокурым русским и, прищурившись, смотрел на застывшую улыбку славянина.
– Ты что, Леча? – изумился пожилой.
Леча приподнял бездыханное Ванькино тело, поцеловал его в холодные уста и опустил на землю. И еще долго сидел рядом с убитым.
О чем он думал? О сестре? О джихаде? О нефти?
Никто не знает!...

Ночь. Чечня. Станица Асино.