Майечка

МАЙЕЧКА


Всё незначительное нужно, чтобы значительному быть.
/Игорь Северянин/.

1.
Каждое лето меня возили на море. У меня были слабые лёгкие, и врачи говорили, что мне как никому другому необходим морской воздух. Признаться, годам к девяти это огромное водное пространство мне порядком надоело. А мои одноклассники мне завидовали, чему я всегда немного удивлялся. Хотя многие из моих сверстников до окончания школы так и не увидели моря - класс был довольно бедным, было несколько ребят из неблагополучных семей. Но дело не в этом. Когда мне исполнилось одиннадцать лет (а день рождения у меня  в начале июня), папа заявил на праздничном ужине, что этим летом у него не получится отправить нас с мамой и бабушкой на море - туго с деньгами.   
Маме эта новость, по-видимому, была известна. Она промолчала, но я заметил, что она тихонько вздохнула - море было единственным местом, где у неё проходила мигрень, бесконечно жующая её в течение всего года. Бабушка, отложив приборы, с натянутой улыбкой сказала:
- Ну, это даже хорошо. Ведь мы так давно не были в Ломарёво - теперь есть повод навестить Милу, Митю и дедушку.
Ломарёво - бабушкина родина. Это небольшой посёлок, где  у нас имеется огромный старинный дом, на территории коего  - небольшой прудик и сад. Мила - сестра моего папы. Она тяжело больна и не может жить в пыльном городе - её удручают эти каменные джунгли, как она выражалась, и вгоняют в тоску ничего не видящие и холодные городские люди.
Тётя Мила очень хорошая: у неё доброе, светлое лицо, правда, всегда бледное и измождённое от болезни, ласковый взгляд и мягкие волосы до плеч. Она младше моей мамы на пятнадцать лет, но выглядит почти так же, как  мама. Я не могу привыкнуть называть её Милой, как она меня просит, а когда добавляю к имени "приставку" "тётя", она расстраивается и спрашивает тихонько: "Неужели я так похожа на тётушку?.."
У моей тёти есть сын - Митя. Он мне не по душе - шумный какой-то, галдливый, непоседливый, противный мальчишка. Весь в веснушках и соплях. Ему всего семь лет, а ведёт он себя, будто ему двадцать. Ну, важничает очень. Митька - наглый малый и недобрый: издевается над собакой, хамит дедушке, кидается в птиц камнями и вечно ноет. А ещё он очень пухлый и сильно потеет – его рубашки и футболки постоянно в мокрых разводах. Его лицо, похожее на лепёшку, всегда покрыто капельками пота, а нос постоянно хлюпает. Мама говорит, что Митя, пышный и физически развитый румяный мальчик (а попросту – колобок - это по-моему), забрал после своего рождения в себя всё здоровье Милы, отчего она сделалась худой и бледной. Не знаю уж. Пожалуй, Митька - единственное, что огорчало меня в предстоящей летней поездке... Но всё же радостных чувств у меня было несомненно больше, и я в этот же вечер собрал все свои вещи.

2.
Наутро у дома нас ждало такси с шашечками. Усатый таксист мигом уложил в багажник наши чемоданы, помог бабушке усесться в прокуренную насквозь машину и с грохотом упал за руль, да так, что автомобиль прогнулся до асфальта под его значительной массой. Мне даже показалось, что машина взвизгнула от боли - и от неё что-то отлетело, шмякнувшись на дорогу. Но отец с детства вдалбливал мне не паниковать по пустякам (да и вообще), держать себя в руках, не давать волю эмоциям, вести себя, как мужчина и, что, видимо, главное в его наставлениях, - побольше молчать. Была бы моя воля - я бы обязательно спросил у мамы, не слышала ли она какого грохота под дном. Но я прекрасно знал реакцию отца – его кривую от презрения улыбку и вскинутую правую бровь.
Ехали мы около трёх часов, и, что странно, за это время меня даже не укачало. Обычно это происходит каждый раз. Причём, так как я, по совету папы, молчу, то сказать о приближающемся несчастье у меня не хватает времени - буквально каких-то пяти секунд. Самое стыдное - это когда после "случившегося" к тебе поворачивается водитель, смотрит на тебя и на изгаженный салон авто, да ещё ради приличия (в чём я уверен) спрашивает:
- Ну что, полегчало? Всё теперь нормально? Можем ехать?
В глазах же большинства таксистов я вижу немного другие слова: "Дрянной сопляк! Облевал мою машину! Рохля. А гадость эту мне отмывать потом... Нежные мы какие!.. Смотреть тошно..." А зачастую читаются и не такие сдержанности... Вот такое позорище со мной часто случается.
Каждый раз по приезде мама извинялась за то, что я испачкал ему салон, на что таксист, конечно же, говорил:
- Да что вы, пустяки!
Да уж... Дело-то - житейское...

3.
Втроём разгрузили вещи (бабушка только командовала), папа расплатился с водителем и все вместе мы направились к жилищу. Эх, давно ж я не был в этом доме! Лет эдак с шести! Но помню всё: и забор высокий, полусгнивший, и прудик... И даже скворечник помню!
На крыльце нас ждали тётя Мила, дедушка и проклятый Митька. Боже, он даже не изменился... Настроение моё испортилось. Тётя Мила, укутанная в шаль, бледная, усталая, спустилась, улыбаясь. Расцеловалась с мамой и бабушкой, обняла меня. Я был очень рад ей. Её кожа была прозрачная, с голубоватым оттенком. Руки, плечи - слишком худые  и слабые. И только волосы - пушистые, густые каштановые волосы, чуть волнистые - светились здоровьем вопреки болезни. Дедушка - Никита Ильич - потрепал меня по волосам, заметив, что я вытянулся и подошёл к папе. Ох, не люблю я все эти замечания!
В этот момент ко мне подпрыгнул Митька:
- Здорово, братан! – он шлёпнул меня по спине.
- Здравствуй, - вяло, но вежливо ответил я.
- Ты какой-то стал... Худой, что ли...
- Да я всегда был таким.
- Да не, ты дохлый какой-то. Ручонки тонкие, щёки - во! - и он, закатив глаза, всосал воздух в себя, показав мои злосчастные впалые щёки.
- Ну, уж извини... - я тогда не очень умел отвечать на подобные выпады и терялся, заминаясь.
Но гадкий толстяк продолжал нападение:
- Да у тебя и прыщи на лбу! Вон, видел? Раз, два... Пять! О! Мам, у Ваньки прыщи на лбу! Огррромные! Вооот такие! – он развёл руками так широко, как мог.
- Успокойся, пожалуйста. - Мила строго посмотрела на сына.
Взрослые с сумками вошли в дом, а я, замешкавшись, не успел - откуда ни возьмись принеслась малюсенькая кудлатая собачка пепельно-серого цвета и начала визжать - не лаять, а именно визжать - на меня. Дурацкий Митька расхохотался, глядя, как я неуклюже отбиваюсь от нервозной псинки.
- Буня! Бунька! Фу! Не ешь его - он костлявый! - заливался мой добрый братишка, сгибаясь пополам от истеричного смеха.
И тут эта Буня вцепилась своими зубками-иголочками мне в штанину.
- Отпусти, ну отпусти же! - я занервничал, представив себе, как смешно, наверное, выгляжу со стороны, борясь с малюсенькой моськой.
Но Митя не унимался:
- Давай, давай, откуси ему что надо!
Я покраснел и начал уже со злостью отпихивать пресловутую шавку ногой. Но та ещё сильнее впилась мне в штанину и - враз оторвала кусок материи! Довольная, она убежала с "добычей" за калитку, а я под слёзы смеха брата нервно поднялся по крыльцу в дом.
Тётя Мила выглянула в окно. Видимо, она поняла, что произошло и сказала сыну:
- Немедленно домой. Ты что, плачешь?..
- Это слёзы счастья, мама! - пищал Митя, всё ещё захлёбываясь в припадке смеха.
Так меня встретило Ломарёво.

4.
Знаете, по натуре я очень замкнутый и скрытный человек. Не люблю дворовых мальчишечьих игр. Я думаю, я и они живём в разных мирах. В одних дворах, но разных мирах – вот. Мне не по себе в большой компании людей, особенно почему-то сверстников. Я чувствую себя чужим. Мне нравиться гулять одному и думать. Я могу несколько часов подряд бродить, не произнеся ни слова, размышлять о чём-нибудь. Я обожаю книги - любые. Плохих, как говорит папа, мы в доме не держим, а все, которые имеются, я уже прочитал. С книгой я переношусь в другой мир, уходя из этого. Очень грустно потом возвращаться обратно...
Нет, вы не думайте, я совсем не зануда и не тютя, я могу и другое – просто я такой, какой я есть. Но я могу быть другим. И я хочу быть другим. Только пока у меня этого не получалось. Все знают меня тихим и не особо общительным.
Однажды, несколько месяцев назад, когда у меня был плохой аппетит, мама пригласила знаменитого доктора - пожилую даму Кремневскую - посмотреть меня. Тогда я впервые разделся почти догола при постороннем человеке, да ещё и при женщине (а их я боюсь больше всего). Я стоял перед ней в одних трусах, ссутулившись, обхватив руками плечи и дрожал. Я даже не пытался сделать равнодушный вид, как делаю сейчас. Тогда мне было адски стыдно за себя.  Помню, врач сказала:
- Да что ж ты так съежился весь, сжался в комок? Я ж тебя не съем! А вот тебе как раз есть-то побольше надо.
После её ухода я упал на кровать и зарыдал, как девчонка. Вошёл отец и сказал, что так себя вести не подобает. Что это малодушно (кажется, так он сказал). Просто, понимаете, я представил себе, как она, эта именитая врачиха, будет смеяться надо мной с другими врачами. У меня было ощущение, что  я разделся перед всей страной. Перед всей планетой! И все тыкали пальцами и хохотали над моим телом.
Вообще-то папа всегда говорил, что я очень сомнительный... Или мнительный... В общем, смысл в том, что меня легко ранить и я очень застенчив, если не сказать забит. Я часто нервничаю без повода. Хотя мне кажется, что повод есть. Это папа говорит, что без повода. Папа вообще много чего говорит.
Я, например, больше всего в жизни  боюсь смерти. Не своей - чужой. Своей как раз не боюсь. Уже. Раньше - да.
Мысль о том, что всё в этом мире не вечно, пришла мне в голову достаточно рано – примерно лет в восемь. Я тогда гулял по побережью Чёрного моря, собирая гальку и загребая ногами влажный, холодный песок. Пахло морем - водорослями и чем-то тухло-солёным. Я вдруг подумал: а когда МЕНЯ не будет, КТО будет вместо меня? Что будет? Что я буду чувствовать? Мысль о детях, которые, по мнению мамы, хранят частичку родителей, меня не то что не грела - даже ничуть не успокаивала. Тогда мне вдруг стало нестерпимо страшно. Ведь в мире не изменится ничего - в нем таких, как я, сотни миллионов. Планета даже не заметит, что кого-то не хватает. Мысль того, что меня НЕ БУДЕТ, заставила меня остановиться. Я вдруг явственно представил себя, холодного, синего, усохшего в гробу…
А вдруг я буду совсем не похож на самого себя?.. Если я умру зимой, думал я, и меня повезут на кладбище, мне не будет холодно. А люди - родственники и друзья  - будут рядом с гробом сгорбившиеся, выплаканные, серо-чёрные, зябкие, закутавшиеся от мороза в свои тёплые одежды... А мне будет уже НИКАК. Я буду лежать себе в лёгком одеянии со сложенными руками, в цветах. На морозе. И не почувствую  я ни морозного воздуха, ни ветра, ни запахов, ни снежинок на коже... От этой мысли у меня сжалось сердце и задрожали губы. Я хотел, мечтал представить, как это - быть мёртвым. Я хотел ЗНАТЬ. Чтобы потом не бояться. Чтобы как бы подготовиться заранее. Я хотел знать, что будет со мной! Ведь ничего - ни ощущений, ни мыслей, ни чувств - уже не будет. Тело умрёт моё - что же тогда? Душа? Ну и где она? Да нет её, нет! Не верю я! Настанет темнота вечная. И даже её я не смогу увидеть.
В тот вечер я долго не мог уснуть - всё не давали мне покоя размышления, зародившиеся во мне внезапно днём. Но потом начало, как бы так сказать, отлегать. Я даже забыл, что когда-то меня не станет.
Но через какое-то время меня начали одолевать другие мысли - о смерти близких. Признаться, они и сейчас тревожат меня. Я почему-то думаю, что с моими родными случится что-то нехорошее, когда меня не будет рядом. Я боюсь телефонных звонков с незнакомыми голосами в трубке, когда никого, кроме меня, не будет в доме. Мне всё время кажется, что позвонит милиционер или врач, или ещё кто… Позвонит и скажет равнодушным, холодным голосом робота:
- Такого-то знаете? Вы кто - родственник? Такой-то такой-то погиб. Он попал в аварию. Приезжайте по адресу...
Я боюсь включать телевизор и попасть на новости, когда знаю, что мой папа летит в или из командировки. Я дрожу при мысли, что  голос телеведущей, среди других "важных" новостей, с напускной скорбью и сожалением произнесёт:
- Буквально только что нам пришла информация с пометкой "молния": произошла авиакатастрофа самолёта ТУ-154, летевшим рейсом Нью-Йорк-Санкт-Петербург. Все пассажиры и экипаж погибли. Главная версия причины трагедии - технические неполадки двигателя. Мы выражаем соболезнования родным и близким погибших. За большей информацией звоните на нашу горячую линию...
Когда все в сборе - только тогда я могу почувствовать облегчение.  Хотя есть её одна вещь. Я боюсь, что родители умрут во сне. И я до сих пор встаю среди ночи, прокрадываюсь к ним в спальню, тихонько подхожу к их кровати, прислушиваюсь к их дыханью и, убедившись, что они оба живы, выскальзываю за дверь и спокойно засыпаю. Знаю - это странно, конечно. Можно даже подумать, что я псих. Но я ничего не могу с этим поделать. Я очень боюсь остаться один. Я очень боюсь смертей...

5.
Не скрою - общаться мне в Ломарёво было не с кем. Ребят моего возраста там не было по определению, а все соседи были нелюдимы, да и жили далековато от нас. Но я не падал духом - в моём распоряжении была великая тётина библиотека и сосновый лес, мой любимый.
Общение  с Митькой было исключено изначально. Он мне попросту неинтересен. Ну и противен, разумеется.
Всё же, чтобы начать разговор с моим на первый взгляд нелюдимым, но на самом деле, самым заводным и весёлым дедом, я спросил:
- Дедушка, а живёт ли кто рядом с нами?
- Совы живут, белки. Ёжики живут тоже. Хочешь познакомиться?
Я снисходительно улыбнулся дедушкиной шутке и, поняв, что вразумительного ответа всё равно не добьюсь - когда дедушка разгадывает кроссворд, его лучше не трогать - и вышел из каминной. Господи, подумал я, даже дедушка до сих пор видит во мне ребёнка…
В гостиной меня поджидал надоедливый Митька, который со страшным ором накрыл меня пледом сразу, как только я вошёл в комнату. Более того - он повалил меня на пол и стал щекотать. Я нехотя рассмеялся и начал брыкаться, пытаясь отвязаться от поганца. Так, нехотя, я составил Митьке компанию в игре…
  Когда мне удалось от него отвязаться, я стал ходить по залу и рассматривать картины на стенах. Понятное дело – я видел их тысячу раз, но всё равно каждый свой приезд подолгу разглядывал их.
Вошла тётя Мила. Она села за большой стеклянный стол, надела тонкие очки и открыла большую книгу в старом переплёте.
 Что ты читаешь, Мила?
Тётя отложила книжку и, улыбнувшись, ответила:
- Библию. Тебе читала мама? Или папа?
- Я сам читал. Но это же всё сказка.
- Ты не веришь в Бога? (Она спросила это так, как будто я только что признался, что никогда не видел собак).
- Не верю. Бог отрицает разум человека. Он освобождает его от ответственности за собственные поступки. (Я сам удивился своей умной фразе – эка закрутил!)
- Кто же тебе такое сказал? - изумилась тётя, сняв очки, видимо, для продолжения разговора.
Я было обиделся:
- Что – кто говорил?.. Никто не говорил ничего. Это я сам так думаю. Бога нет.
- Ванечка, я бы на твоём месте не была так уверена в своей правоте. На эту тему спорят великие умы уже не одну сотню лет. И никто никогда не может прийти к консенсусу.
- К чему прийти?.. – вот тут мне стало стыдно, что тётя засомневается в моём уме, раз я не знаю этого слова.
- Это вроде компромисса, окончательного общего решения, итога, устраивающего обе стороны.
- А, ну да, я так и думал, - лениво сказал я, отведя глаза в сторону и делая вид, что мне и без неё было известно это слово.
- Ты хочешь поговорить об этом как-нибудь? Я бы с радостью... -
И тут тётя залилась страшнейшим кашлем. Схватившись за платок, она закрыла им рот. Через платок стали проступать красные пятнышки крови.  Я ужасно испугался.
- Мама! - я бросился к взрослым за помощью.
Митя подбежал к матери с какими-то таблетками и водой. Он давно знал, что делать при её приступах.
В гостиную вбежали мама с отцом. Меня и Митю попросили выйти. Выходя из дверей, он нарочно толкнул меня, обдав таким презренным взглядом, на который только способен семилетний мальчишка.       
        Почему-то мне показалось, что он завидует мне: завидует тому, что у меня здоровая мама, а у него - нет, что у меня есть отец, а он своего отца никогда в жизни не видел, что я живу в городе, а ему приходиться довольствоваться сельской жизнью из-за здоровья мамы. Сердце моё сжалось при этой мысли. Мне впервые стало жалко Митю. 

6.
Первые две недели я посвятил чтению книг в гамаке в саду. Мне понравился Васильев – я даже перечитал его два раза. Вообще к своим одиннадцати годам я уже имел литературные предпочтения; когда взрослые спрашивали меня, что мне нравится из литературы, я отвечал: «Боготворю  Ремарка и Гоголя и совершенно не переношу Лермонтова».
Все почему-то смеялись, а мне было обидно, ведь эту фразу я давно заготовил на случай подобных расспросов. Мама - человек с гуманитарным образованием - могла гордиться мною.
Так вот. Вторая половина июня выдалась скучной и дождливой. Я подолгу сидел у себя в комнате, глядя в окно. Теперь мне хотелось к морю.
В один из таких нудных дней я вышел за пределы нашего участка - разведать, есть ли что-нибудь вне зоны нашего жилья, чего бы я ещё не знал. Под ногами у меня валялась какая-то веточка. Я поднял её: она была сырая и вся в земле, отчего мои пальцы загрязнились. Я вытянул руку в сторону и стал водить веточкой по забору по ходу моего движения. Погода была удручающая (мне нравится это слово). Я шёл и думал о чём-то абстрактном, при этом я не заметил, как наш забор кончился, и рука с веточкой, потеряв опору, провалилась на секунду в воздушную яму. Я повернул по периметру забора. Такой обход я совершал уже не раз, и я знал в этом месте всё до травинки и камешка.          
        Проезжая дорога была минутах в пяти от нашего жилища, а сюда никто, кажись, никогда не заходил и тем более - не заезжал. Поэтому привлекли моё внимание и заставили остановиться следы. Следы от велосипеда. Я озабоченно смотрел на углубления в тёмно-коричневой земле и пытался предположить, кого же занесло к нам в прилесье.         
        Присев на корточки, я стал вглядываться в рисунок от велосипедных шин, корякая своей палочкой землю. И во мне родилась дурацкая - типично мужская - идея - проследить, куда ведут эти следы.
Я передвигался между сосен, не спуская глаз с загадочных вдавлений в земле. "А вдруг я заблужусь?.." - стукнуло в голову мне. Тут я вспомнил, как на уроке  ОБЖ в школе нам рассказывали про поведение заблудившегося человека в лесу. Учитель, пожилой военный, Георгий Афанасьевич, спросил:
- Ребята, какие первые действия нужно предпринять, когда вы понимаете, что заблудились в лесу? Что нужно сделать?
Мой одноклассник Игорь, развалившись на стуле на задней парте, крикнул:
- Надо сесть на пенёк и ждать прихода медведя.
Так вот. Перспектива ожидания царя леса меня не прельщала, и я стал гнать от себя мерзкие мысли. Но вскоре, к своему несчастью, я обнаружил себя в глубине леса. Остановившись, я попытался сделать семь глубоких вдохов, как меня учил папа, и успокоить свои мысли. Я огляделся: вокруг меня выросла стена из длинных сосен, а все тропинки были похожи друг на друга. "Но если есть протоптанные тропинки, значит, кто-то здесь да бывал, - попытался размышлять я, - а трупов и костей поблизости я, вроде, не вижу: значит, люди смогли выйти из этого места."  Да, всё-таки логика – великая вещь!
Но и она, эта великая логика, недолго меня спасала. Я по-настоящему испугался (нет, сейчас-то я, конечно, как разумный человек понимаю, что перепутал страх с волнением, но тогда…) Я в панике начал вспоминать все советы Георгия Афанасьевича, но все они, как назло, не приходили в голову. "Развести костёр... Жаль, что я не курю, - думал я, - определить, где Север. Так, мха нет - как определить тогда? По солнцу... Его нет уже полмесяца..." Мысли мои роились, как в улье. Что бы ни было - я решил не останавливаться.
- Дурила! - ударив себя по лбу, воскликнул я вслух. - Велосипедные следы!
Я пошёл по змейке спасительных следов. Тут меня осенило: ведь дождь льёт каждый божий день, как же следы не стираются? Видать, кто-то проехал здесь совсем недавно. Эта догадка меня значительно обрадовала, и я зашагал быстрее и веселее.
         Дорожка виляла и плутала. Прошло около часа, но мне чудилось, что я брожу здесь целый век. Скоро лес стал редеть, а вдали показались какие-то огоньки.
Я побежал. И тут лес буквально выплюнул меня из себя. Я оказался на опушке, прямо передо мной разлеглось поле. "Полюшко..." - с нежностью подумал я. Я посмотрел по сторонам: где же те огонёчки, которые вывели меня сюда? Поле было пустынно и серо. Кажется, оно лежало на возвышенности, потому что за ним не было видно ничего, кроме огромного неба. Путник продолжил свой путь.
Перейдя поле, я увидел стадо грустных коров и костёр. У костра кто-то сидел. "Пастух." - Решил я и направился к нему.
Подходя ближе в пастухе я разглядел девушку с длинными волосами. Она сидела на какой-то тряпке, поджав ноги под себя, и смотрела вдаль. Рядом с ней лежал старенький советский велосипед. Коровы не обратили на меня никакого внимания. Я принял наиболее непринуждённый вид и прогулочным шагом подошёл к пастушке.
- Эм… Здравствуйте!
Девушка не подняла головы, продолжая любоваться чем-то  на горизонте. Я наклонился и, победив природную застенчивость и патологически тихий голос, произнёс громко:
- Здравствуйте, я заблудился (прежде я хотел сказать, что прогуливаюсь и хочу попасть в Ломарёво, но потом как-то стушевался). Вы не могли бы подсказать мне, как добраться до Ломарёво?..
Девушка, будто разбуженная, встрепенулась и поглядела на меня:
- Здравствуйте. Извините, я не заметила вас - задумалась.
Меня и удивило, и в то же время мне польстило, что взрослый человек обращается ко мне на "вы" - такое было раньше мне неведомо.
Девушка, видимо, поняла мой конфуз и спросила, почему я молчу.
- Вы ко мне на "вы" обратились...
- И вы ко мне на "вы",  - улыбнулась она.
- Но мне одиннадцать лет, а вам... - начал я и запнулся.
- А мне? Сколько, вы думаете?
Я знал, что говорить о возрасте женщины некрасиво, покраснел и ляпнул то, что слышал в фильмах про джентльменов:
- Вам всегда восемнадцать.
Девушка звонко рассмеялась, закинув голову назад.  "Вот тебе и комплимент... Сморозил, дурак..." -  корил себя я. Мне почему-то всегда кажется, что, человек смеётся от того, что я смешон. Я думаю, что не могу быть остроумным для взрослых людей. Поэтому не очень адекватно воспринимаю смех как реакцию на мои великолепные реплики.
- А это - волшебная палочка? - указывая на мой прутик, который почему-то до сих пор был у меня в ладони, поинтересовалась девушка.
- Это? - замешкался я, - это просто... - я бросил чёртову ветку на землю, немного разозлившись. Стал вытирать руки о свои штаны.
- А вы смешной, молодой человек, - заинтересованно глядя на меня, заключила моя собеседница.
- Ну, местами...
Вообще-то я хотел сострить и сказать "временами", но опять мой язык меня подвёл. Я покраснел ещё гуще. Пастушка захохотала пуще прежнего, а потом задала вопрос, которого я больше всего и опасался последние секунды три:
        - Какими местами?
Видя, что я смущён, она быстро перевела тему:
- Давайте перейдём на "ты".
- Давайте.
- Ну вот. Меня зовут Майя. Я родилась в мае - так меня и назвали. А тебя как зовут?
- Иван. Меня так назвали... не знаю, почему. Ваня и Ваня...
- С ванной твоё имя никак не связано? - пошутила Майя.
- Не думаю… Ваня на диване, - я надеялся, что посмешу её.
Так завязался разговор. Мне впервые было легко общаться с чужим человеком: не нужно было подбирать фразы – речь, так сказать, лилась сама собой. И главное - я ничуточки не стеснялся. Незнакомого человека! Взрослого человека! Девушки. Красивой девушки, между прочим. Уж я-то в этом понимаю.
  Я рассказывал ей про себя. Так - минута за минутой - стемнело совсем.
- Ой! - вскрикнул, опомнившись, я. - Уже ночь почти! Мои-то наверняка уже ищут меня! Мне надо бежать! До свидания! Спасибо!
- За что спасибо-то?
И вправду - за что спасибо? Я остановился.
- Ты же заблудился. Давай я тебя провожу до дома. Вот тогда и скажешь "спасибо". Будет за что.
До дома мы дошли минут за двадцать, причём шли как-то по-другому. Казалось, что даже по другому лесу. Когда показалась крыша моего дома, я с радостью воскликнул:
- Вот спасибо! Сам бы я никогда не нашёл дороги! Подожди... А откуда ты знала, куда идти?
- Ну, ты же сказал вначале, что живёшь в Ломарёво, а вышел ты из этого леса.  Я знаю только один дом вблизи него.
Сначала я поверил в это, но потом, уже дома, засомневался в подобных объяснений: домов рядом с нашим, конечно, нет, но минутах в пяти ходьбы имеются. Странно.
- Майя, а вы пастушка?
- Пастушка?! Вовсе нет! И почему на "вы" опять? Мы же договорились. А с чего ты взял? А, эти коровы... Нет-нет...  Я совсем не пастушка.
- А где ты живёшь? Может, завтра…
Но она перебила меня, не дав договорить.
- Потом покажу. Беги домой! Спокойной ночи!
- Спокойной ночи! Спасибо большое!
Что со мной было дома, не хочется даже и описывать. Мама, вся в слезах, просила никогда так больше не делать. Как "так"? Непонятно. Отец своеобразно выразил своё волнение. А поганый Митька на мои оправдания перед взрослым и попытки рассказать, как я долго искал дорогу домой, отвешивал фразочки, комментируя каждое моё предложение:
- Ага... Конечно... И там ты увидел медведя - это он задержал тебя. Попросил помочь... Ага, хворост до берлоги донести… Ну да... И ты споткнулся в темноте,  упал и проснулся через сто лет... Ну!.. А нас-то уже и нет!..
Тётя Мила, не выдержав, прикрикнула на сына, отправив его в постель. Я впервые слышал, как она повышает голос.
В ту ночь я долго ворочался, не мог заснуть - вспоминал Майю и думал, как хорошо, что я её встретил.

7.
Утром я быстро съел какую-то запеканку со сгущёнкой и завалился на кровать в комнате дедушки. Я слушал дедушкины разговоры с бабушкой – они перекрикивались из одной комнаты в другую. Ничего интересного, как, впрочем, и всегда.
Снизу доносились истошные Митькины вопли – он играл, понимаете ли.         
          – Держись, людоедина! Пэу-пэу! Получай, урод! На! – мой брат развлекал себя как мог. – Бжжжжжиу! Прощайся с жизнью, козёл!
- Митя!!! – это возмущалась тётя Мила. – Что это за слова такие нехорошие?
Я умилился тётиной мягкости. Я очень люблю её. Я представил, что, если она умрёт, то Митька останется совсем один. Бедная тётечка Милочка (почему-то о том, какой бедный будет Митька, я не подумал). Если она умрёт, то его наверняка заберут к нам мои папа с мамой. Это будет кошмар. Тут же я одёрнул себя и возненавидел за такие гадкие мыслишки.
Я вспомнил мою вчерашнюю знакомую. Вдруг я остро почувствовал, что она где-то рядом. Что за чушь?.. Сердце забилось чаще… Я нервно походил по комнате. Так.  Надо пойти посмотреть. Бред какой-то…
Выйдя на крыльцо, я осознал, что это абсурдно - ей незачем было отыскивать мой дом. "Да и нужен я ей - взрослой красивой девушке. Она только помогла мне найти дорогу - и всё. На что я надеюсь?" - хмуро и разочарованно смышлял я. Но всё же шёл к калитке.
За калиткой стояла Майя, рядом к забору был  прислонён вчерашний старый велосипед. Тогда ввечеру я даже и не подумал, что это его следы вывели меня из леса и фактически спасли жизнь. В руках Майя держала веточку. Девушка была одета в длинный, свободный сарафан, поверх него была шерстяная кофта на пуговицах. У неё было милое, доброе лицо: я даже не могу описать его, не знаю как… Знаю одно: у неё были неопределённого цвета глаза – как я ни вглядывался в них, не мог понять, какого же они цвета всё-таки.  Особое внимание я почему-то обратил на её руки - они были похожи на руки моей мамы - и по форме, и по коже. Волосы у Майи были пушистые, как у тёти Милы, только русого цвета. Рост у неё был достаточно высокий; и всё же она была выше меня, хоть я и был для своего возраста довольно высоким.
- Здравствуй.
- Здравствуй. Я и не ожидал, что ты приедешь, - произнёс я, а сердце моё задрожало.
- Хочешь покататься?
- Покататься? А у меня велосипед сломан. Есть только Митькин, но он новый - не даст. Да даже если бы старьё было, не дал бы.
- Митька - это твой младший брат?
- Двоюродный, - как бы отнекиваясь, отказываясь от него, стыдясь ответил я. - Да я его и братом-то не считаю. Злой он. Придурок, в общем, - я старался говорить круто и непринуждённо.
- Злой? – она как бы не заметила «придурка».
- Ну да. Характер у него прескверный!
- А у тебя, выходит, прелестный?.. Что ж, у каждого свои недостатки… Вряд ли он такой уж плохой… Ну что, поехали? - не допуская возражений, спросила Майя.
Я кивнул.
- Это что же получается - я на багажнике поеду? У девушки?
- Ну, не будь ханжой.
- Нет, нет, нет! - нервно замахал руками я. - Никакой  я ни ОН! Я нормальный человек. (Мне было крайне важно, чтобы она видела и понимала, что я уважаю её).
Садясь на багажник велосипеда, я отчего-то подумал: "Да. Немного таких людей на свете..."

8.
Я не знал, как держаться - нагло ли обхватывать своего "водителя" за талию, либо скромно держаться изо всех сил руками за багажник сзади себя. А это совсем уж неудобно! Но Майя предупредила мой вопрос и разрешила мои сомнения:
     - Хватайся за меня. А то полетишь на землю.
Я и схватился. Мы покатили по лесной дороге.
Признаться, я порядком поотбил себе пятую точку, подскакивая на кочках и неровностях. Сидя на багажнике и подпрыгивая каждую секунду, не особо-то и поговоришь. А поговорить мне хотелось – я даже не знал,  о чём. Неважно.
Остановился наш транспорт на светлой полянке. Майя осторожно положила велосипед на бок и села прямо на траву. Я последовал её примеру.
- Ой, весь зад себе отбил, - делано засмеялся я. Майя не прокомментировала моё признание.
Небо было затянуто тучами  - казалось, вот-вот пойдёт дождь, да такой, что мы ноги не унесём. К тому же было страшно душно, как обычно бывает перед грозой.
    - Ты любишь дождь? – глядя прищурено в небо, спросила Майя. (Вот она – романтика, подумал я с наслаждением).
    - Дождь? Вообще, наверное, люблю. Самое моё любимое ощущение – это когда ты находишься в тёплом помещении, а на улице льёт как из ведра. Но при этом я предпочитаю находиться, как бы сказать, в непосредственной близости с дождём – на балконе, например. Если ветра нет, и дождь идёт не косо. И ты стоишь будто бы снаружи, а дождь всё равно не может дотронуться до тебя. И он начинает психовать, злиться, лютовать и идти ещё сильнее. А я всё стою и стою – вот он я – протягиваю руку, и он хлестнёт меня по руке со злости. И ты стоишь перед этой завесой, пытаешься разглядеть каждую струйку, стремящуюся вниз. Ведь стоя на улице под дождём это сделать достаточно сложно  - приходиться щуриться, глядя наверх. А тут дождь как бы за стеклом… Поднимаешь голову – а на тебя с неба летит всё это… Ты так не пробовала?
- Я никогда не задумывалась над тем, что можно дразнить дождь!
И я почувствовал какую-то тёплую радость оттого, что я открыл это ощущение игры с дождём. Я довольно улыбнулся сам себе. Внутри, разумеется. Майя говорила, что она может подолгу стоять прямо под ливнем – без зонта, босая, с закрытыми глазами.
- Я так очищаюсь, - усмехнулась она и оторвала травинку.
Тут небо окончательно затянулось чернотой и издали раздались первые раскаты грома.
- Ну вот. Кто-то мешает нашей беседе, - вздохнула Майя и стала подниматься с земли. – Давай спрячем велосипед, чтобы он не заржавел.
Я испугался, что только что начавшаяся встреча может закончиться по вине какой-то погоды, но тут мне пришло в голову, что мы не возвращаемся -  ведь для чего-то нужно спрятать велосипед.
- А мы? Мы куда пойдём?
- А мы погуляем под дождём.
Ну вот. И ничего тебе интересного, взгрустнул я.
Хлынул дождь. Мы стали затаскивать велосипед под куст. Тяжёлый, подумал я, но виду, конечно, не показал – наоборот, с напускной лёгкостью схватил его и потащил – пара пустяков.
- Пойдём попляшем! – вдруг предложила Майя.
Я удивлённо уставился на неё, как на не вполне нормальную.
- Ну, чего ты? Никто же не видит! Давай! Не стесняйся!
Она внезапно схватила меня за руки и стала кружить. Я почувствовал себя полнейшим дураком, но вырваться отчего-то не пытался. Потом мне стало смешно. Потом очень смешно. Потом  в три раза смешнее прежнего. И я начал заливаться от смеха. Никогда, по-моему, так долго я не смеялся! Я хохотал от всей души и мне становилось тепло и приятно. Мы кружились, подпрыгивали и вытворяли какие-то нелепые па. Мы плясали, как сумасшедшие, и смеялись, как дети! Это было так здорово!
- Свобода!!! – закричал я и стал подбрасывать бейсболку вверх.
Потом мы быстро-быстро закружились, сцепившись руками крест-накрест, а потом рухнули на землю, потому как сильно закружилась голова. Мы валялись на мокрой земле под дождём и не переставали смеяться.
Домой я вернулся мокрый и грязный, как свинопас, который ловил разбегавшихся свиней, падая в лужи, в которых непослушные свинки принимали свои грязевые ванны.
Не стоит, полагаю, рассказывать, как в таком виде меня встретили дома. Отец щедро отвесил мне оплеуху, мама просто отказалась со мной разговаривать. Бабушка всё причитала. Но мама – она же сердобольная – она, я думаю, меня будет жалеть и любить, даже если я стану вором или убийцей. Я сказал, что гулял один – я люблю гулять один. По-моему, мои поверили. Мама с тётей принесли мне чистую и сухую одежду и горячее молоко с мёдом и сливочным маслом (это не самое худшее наказание).
Кажется, я даже не заметил папочкиной пощёчины. Щека даже не горела от удара. Мысленно я всё ещё был там, на поляне под дождём.

9.
Я сидел в столовой за большим старинным столом и, болтая ногами, как малыш, пил своё горячее молоко. Настроение у меня было препрекраснейшее. Вошёл Митька. Надо заметить, я даже не испытал к нему неприязни.
- А я видал, какую тебе папа затрещину дал! – гордо похвастался Митька, будто сам тогда вдарил мне.
- И как, понравилось? – я был настроен доброжелательно и не хотел провоцировать мелкого на гадости.
- Ага! – Митькины глаза загорелись. – Такой шмяк получился! Пойдём поиграем?
- Давай после обеда!  - я сам удивился своей безграничной доброте.
Митька насторожился поначалу, но потом вернулся в свой привычный образ и, кинув в меня какой-то тряпкой, злобно захихикал и выбежал из столовой.
После молока я побродил по дому, заглянул в дедушкину комнату – он, как обычно, сидел в кресле и разгадывал кроссворды. Иногда мне кажется, что дедушка больше ничего и не умеет. Шучу, конечно.
Я вышел на веранду – было прохладно. Я поёжился и поспешил обратно в помещение.
Когда я вернулся в комнату, то застал дедушку в не свойственной ему позе – он стоял на коленях, заглядывая под кровать. Он практически полностью нырнул туда! Вот это да! Я-то думал, дедушка и нагнуться-то уже не может!
- А ну, вылезай, маленький террорист! – кричал он. – Пошёл! Пошёл отседа!
- Дед, ты чего?.. – поинтересовался я, пытаясь разглядеть террориста под кроватью.
- Да ты смотри, а?.. – дедушка будто не замечал моего присутствия. – Вылазь, кому говорят! Я тебе!..
Наконец, он повернулся в мою сторону (я искренне поразился дедушкиной пластике!) и пожаловался:
- Представь себе, какой-то, извиняюсь, КОТ запрыгнул сейчас ко мне в окно и спрятался на шкафу!
- Так что ж ты его тогда под кроватью-то ищешь, дедушка? – по-доброму усмехнулся я.
- Так потом-то он это… сюда! Упал. Я его шваброй-то со шкафа – хрясь! Так он под кровать и шмыг!
          - Надеюсь, ты его не покалечил? Шваброй-то если хрясь… Подожди, дай-ка мне…
Я вежливо отстранил своего на редкость гуттаперчевого дедушку и сам полез под кровать. Оттуда на меня сверкали два огромных кошачьих глаза. Кот сидел в самом углу, в зоне недосягаемости и не рыпался. Мне удалось всё-таки схватить его за переднюю лапу и я потащил его, сопротивляющегося и шипящего, наружу. Кот брыкался и фыркал.
Дедушка фыркал и не брыкался.
- Фу! Он весь в пыли! – я стал отряхивать кота, как игрушку.
- Ты давай, не тряси мне тут! – дедушка поморщился.
- И что мне с ним делать? – я держал недовольного кота, прижимая его к груди. Кот выдирался.
- Выкидывай обратно! В окно! Уходи, откуда пришёл!
- Выкидывать?!! Дедуль, ты чего? Не жалко тебе его?
- А ему не жалко деда – гонять меня по всей комнате? Усатый хрен!
     Я рассмеялся этому обзывательству.
- Ну, нет, дед, я кота в обиду не дам. Пусть живёт у тебя.
- Вот ещё! Не надо мне таких соседей. – Дедушка оглядывал кота с пристрастием.
- Смотри, какой он пушистый, мягкий, - рекламировал я кота, пытаясь разжалобить дедушку.
- Пушистый. –  Констатировал дедушка и примирительно стал гладить кота по шерсти.
- Можно назвать его Булкой или там Барсиком… В крайнем случае, Васькой.
- Колбаськой, - срифмовал дедушка, продолжая поглаживать уже смирившегося с обстоятельствами кота. – А что, коли пушистый, пусть остаётся!
         Я ликовал. Вот оно – искусство убеждать, думал я.
- Звать тебя буду Ржавчиной, раз рыжий, - дедушка, по-моему, уже не обращал на меня никакого внимания и разговаривал исключительно со своим новым другом. – Но ежели будешь мне спать по утрам мешать – враз вылетишь в окно!
Я знал, что он согласится. Дедушка у меня не только на редкость гуттаперчевый, но и на редкость добрый.

10.
Я легко заснул и проспал часов до двенадцати. Папа, мягко говоря, не поощрял подобные вставания. Но мне было не до папы – я только и думал о том, как сегодня буду весь день гулять и дурачиться с Майей.
Днём я выполнил все отцовские задания по дому и по учёбе с каким-то особым рвением. Часа в три мне удалось вырваться из дома.
- Я погулять!
- Один? Возьми Митю! – крикнула мне мама.
  Я сделал вид, что не расслышал про Митю.
– Ты куда? – не унималась мама. - В лес далеко не ходи! И ненадолго давай! Мы волнуемся!
Папа уехал в город, чему я был несказанно рад. Мама давала мне куда большую свободу, чем он.
Я радостно шагал к калитке. И вдруг меня осенило, что мы с Майей не договаривались о времени встречи, да и о встрече вообще. Я вышел за забор и прошёл за угол. Там, Господи Боже, стояла Майя со своим велосипедом. Как будто ждала меня здесь именно сейчас.
- Вы что… - я даже забыл, что мы перешли на «ты». – Вы как тут? Вы... Ты меня давно ждёшь?
- Вовсе нет, только подъехала! – приветливо ответила она.
- Но мы же не договорились о времени вчера! – недоумевал я. – Откуда ты знала, что я выйду в три?
- Догадалась! – хитро улыбалась Майя.
Но я продолжал настаивать:
- Нет, ну правда! Как ты узнала, во сколько я смогу выйти?
- Почувствовала и приехала! Ладно, не приставай, когда-нибудь сам поймёшь.
Я так и не понял, чего я должен буду сам понять. Майя ловко перевела тему и стала расспрашивать меня о том, чем я занимался с утра.
Я стал рассказывать ей про то, как помогал бабушке, как выписывал неправильные французские глаголы, ненавистные мне, как дочитывал Каверина. Она внимательно слушала меня, везя рядом с собой велосипед. Мы всё дальше углублялись в лес.
Мне казалось, она всё время молчала, а я говорил без умолку. Она только изредка направляла русло разговора.
Когда зашла речь о родителях, она сказала (чему я очень, признаться, удивился):
- Знаешь, мне кажется, у тебя очень строгий отец.
- Ты права. Отец у меня ого-го какой строгий.
- Ты любишь его?
- Конечно, люблю! Что мне остаётся делать? – удивился я.
- Не стоит так говорить. Ты поймёшь, что он всё делает в этой жизни только ради тебя. Все в твоей семье делают всё только ради тебя – и мама, и бабушка, и дедушка, и тётя.
(О, Господи, она и впрямь взрослая, настоящая взрослая)…
- То же самое мне говорят и мама, и бабушка, и дедушка, и тётя…
(Меня начал было раздражать этот тон старшего, но – стоп: я же не говорил ей про тётю; про всех остальных я упоминал, а про тётю Милу – нет).
   Я решил спросить прямо:
- Я разве говорил тебе про тётю? Откуда ты знаешь?
Она вдруг перестала улыбаться, и было видно, что она немного растерялась.
- Ты говорил, что у тебя есть двоюродный брат… Кажется, Витя…
- Митя.
- Ну да. А у брата должна быть мама…
      Я поразмыслил немного и успокоился насчёт её экстраспособностей.
А что, если она что-то знает и просто ловко вывернулась, - не унимался я.
- Слушай, а ты веришь в Бога? – вдруг ни с того ни с сего спросила она.
(Где-то я недавно уже слышал этот вопрос).
- Не верю. – Твёрдо ответил я.
- А можно узнать, почему? Если, конечно, ты не хочешь, можешь не отвечать…
Эта тема всегда, честно признаться, не давала мне покоя. Я слушал много разговоров об этом в семье. Но больше всего мне запомнились слова папы. Я соглашался с ним. Их-то, эти слова,  я и выдал за свои:
- Религия унижает человека; она заставляет его почувствовать себя ничтожеством, которому никогда не достичь совершенства, клеймит позором всех грешников. Она ставит запреты на всё…
- Я же спросила тебя про Бога… Религия – это не Бог. Религия со всеми её правилами и запретами создана человеком, земным, смертным существом. Бог – внутри каждого человека, а не в строках молитв и не в аскетизме постов.
Мне нравилась её речь! Мне нравилось разговаривать с ней. Никто раньше не слушал меня так.
- Если Бог был бы, он бы не допустил всего зла, которое творится на земле… - продолжал я.
- Я думаю, ТАМ Бог не один. Есть ещё и дьявол. Они сражаются за человечество. И каждый когда-то побеждает. Время от времени то один, то другой, понимаешь?.. Всё зависит от того, сколько людей искренне верит в Бога, то есть в добро, и сколько верит в зло, то есть в дьявола.
- Но зло есть! – воскликнул я и тут же одёрнул себя за слишком громкий голос (что-то я разошёлся).
- Конечно, есть. Но не надо в него верить – тогда победит Бог.
     Я чувствовал, как щёки мои краснеют. А я это ох как не любил и стеснялся этого.
- И что будет, если он победит, этот твой несуществующий Бог? Все будут жить вечно и никто никогда не умрёт?
- Будет очень хорошо. Я не знаю, что будет, но будет замечательно.
- Почему ТЫ веришь в Бога? – спросил я (удивительно, как смело я веду себя последнее время!).
- Почему именно Я? Тебя это интересует?.. Потому что я его видела.
   Я прыснул. Видимо, это выглядело немножечко беспардонно. Я тут же извинился. Но Майя будто и не обратила внимания на мою невоспитанность.
- Я видела его так же, как вижу сейчас тебя, - продолжала она спокойно, - может, ты сочтёшь меня ненормальной, но это не так. Бог очень помог мне. Он помогал мне всю жизнь, с самого рождения. Я чувствовала это. Он никогда не оставляет того, кто в него искренне и глубоко верит… Ваня, не подумай, я не желаю читать тебе проповеди или «вербовать» тебя, призывая к вере… Ты придёшь к ней сам. Только позже. Мне так кажется…
- Это только кажется, - отрезал я и подивился своей грубоватости, - я надеюсь, что никогда не докачусь до такого. Я не знаю, что должно произойти, чтобы я поверил в него.
- Совсем немногое, - загадочно и немного грустно сказала она. – Уже темнеет. Тебя, наверное, уже давно ждут. Давай я провожу тебя.
Во мне вдруг родилась одна недобрая мысль. Я произнёс:
     - Майя, ты что, боишься, что со мной что-то случится? А как же Бог, который должен меня оберегать?
Она почему-то засмеялась и сказала проще некуда:
- Просто я хочу ещё поговорить с тобой по дороге до нашего прощания, вот и всё.
Её искренность убила меня. И я печально поплёлся домой под присмотром.

11.
У калитки стояла моя бабушка. Вид у неё был встревоженный.
- Ваня! Да что же ты с нам делаешь, паршивец? Где же ты был? А ну, домой! Вера! Вера! Он вернулся!
 Бабушка уставилась в лицо Майи.
- А вы, позвольте узнать, кто, собственно? – спросила она.
- Меня зовут Майя, я подруга Вани… Я провожала его…
   Я даже не догадался представить их друг другу.
Бабушка с подозрением и с долей какого-то страха смотрела на мою спутницу.
     - Что вам было надо от мальчика?
     - Ничего, мы просто разговаривали.
     - Знаете, что? Пожалуйста, будьте любезны, не появляйтесь здесь больше… Я не желаю видеть…
- БАБУШКА! – воскликнул я в ужасе.
Майя молча смотрела на бабушку и не двигалась. Я обратил внимание на её волосы – в них переплеталась тоненькая белая ленточка. Надо же, а я раньше и на замечал её.
Они продолжали глядеть друг на друга.  У меня свело в животе. Я сглотнул. Мои ноги как будто приросли к земле – я не мог сдвинуться с места. Что же это такое?.. Что такое происходит?..
- Марш домой! Мать доведёшь своими шатаниями. Я отцу всё расскажу.
       Я хотел возразить бабушке, но из-за высокого забора послышался строгий голос папы:
- Иван, подойди-ка сюда.
Я в каком-то ужасе посмотрел на Майю, потом на бабушку (никогда я не видел её такой злой и грубой) и, оторвавшись, наконец, от земли, которая притягивала меня, как магнит, шмыгнул в калитку, не попрощавшись.

12.
Понятное дело, бабуля всё рассказала родителям. Мама стала допрашивать меня, кто эта девушка, что она от меня хотела, где живёт. Отец молча слушал. Но, знаете, лучше бы он что-нибудь говорил, чем ТАК слушал и ТАК при этом смотрел – у меня пищеварение останавливалось, по-моему, от его такого взгляда.
Меня пообещали посадить под домашний арест, если я не перестану общаться с этой «странной девахой». Я слышал, как бабушка в красках поведала маме, какая моя Майя странная, страшная и очень бледная, словно больная.
«Сама ты больная», - вслух со злобы сказал я, лёжа в одиночестве и печали у себя в кровати перед сном.
Все сегодня были против меня. До чего же они бывают дотошные и противные! Жить-то как дальше? – нудил я про себя.
И только тётя Мила не сказала мне ничего угрожающего. Она даже потом зашла ко мне в комнату, когда я лёг спать. Подошла к моей кровати, села рядом и молча долго гладила меня по голове. Я тоже не говорил ни слова. Затем она поцеловала меня в волосы и тихонько вышла. Я поднял голову, чтобы посмотреть, который час, и увидел на столе маленькую белую вазочку с пятью ромашками в ней. Милая тётя Милочка, подумал я. И стало мне до того грустно, что я чуть не заплакал. Я пододвинул маленькую вазочку поближе к краю стола, чтобы видеть её лёжа. Как она так незаметно поставила эту вазочку и где она взяла эти хорошие ромашки?..
Не знаю. Знаю только, что этой ночью бедная моя тётя Мила ужасно кашляла и задыхалась. Мне хотелось как-то помочь ей. Но я не знал, как. Тётя Мила всегда была такой доброй и такой беззащитной. Я прямо мечтал сделать ей что-нибудь приятное – такое же доброе и светлое, как и она сама. В этих мыслях я и не заметил, как уснул.

13.
С самого утра у меня ужасно болела голова. Я шатался в саду и по совету бабушки дышал свежим воздухом. Куда уж свежее – в саду пахло только котлетами, которые готовила бабушка.
Я придумывал причины, чтобы слинять отсюда. Наконец, я придумал.
Я поднялся на веранду и заглянул в открытое окно гостиной, где мама лежала на диване и читала какую-то старую газету.
- Мам, можно мы пойдём погуляем с Митей? – начал я потихоньку осуществлять свой план.
Мама ничего не заподозрила.
- Конечно! Это очень хорошо, что вы идёте вместе с Митей – он так тебя любит!
(Не дай Бог кто-нибудь ещё меня так будет любить, подумал я про себя).
       Мама сама позвала брата и сказала ему не забыть надеть носки, а то он опять сотрёт себе ноги.
- Ой, тёть Вер, какая вы вредненькая! – гундосил Митька, лениво натягивая носки на свои пухлые ножки.
- Это почему это я вредненькая?!
- Да потому что кому нужны эти ваши носки? Они только ноги потят!
     Мама засмеялась слову «потят» и весело потрепала Митьку по его косматой русой голове.
     И вот мы с Митькой стоим у калитки. Он, конечно, взял с собой две рогатки – куда же без них!
     И тут возникла проблемка. Дело в том, что я не подумал, что буду делать с Митькой, когда меня отпустят гулять.
    «Вот чёрт», - сокрушался я и проклинал сегодняшний день. День потерян.
      Но делать нечего. Я подтолкнул толстого Митьку вперёд и сам вышел из калитки.
      Прямо у входа он споткнулся о какой-то камень и чуть было не бухнулся на коленки.
- Какой же ты неуклюжий! – раздражался я.
- На себя посмотри! Прыщавик! – нашёлся Митька.
Я дал ему небольшой подзатыльник (благо, никто этого не видел, а то бы и мне потом досталось!), а Митька в долгу не остался и ударил меня по ноге своей дурацкой самодельной рогаткой. За нами, как назло, привязалась Митькина собачатина. Вот уж день невезения, подумал я горестно.
К счастью или к сожалению, но Майи за калиткой не оказалось. К счастью – это потому что она не услышала Митькины обзывательства.
Я прошёл за угол, где мы встречаемся, но и там, к моему ужасу, её тоже не было. Я разозлился пуще прежнего и изо всех сил пнул лежащую под ногами палку. Теперь мне, выходит, предстоит гулять с мерзким Митькой взаправду.
Я посмотрел на него. Он сидел на корточках и в ожидании копошил рогаткой муравейник. Из муравейника тонкими чёрными ниточками выбегали разгневанные жители и разбредались в разные стороны.
- Ты что, дурак?! – закричал я. – Это же муравейник!
- Я покажу им, кто здесь главный!
- Кому – им?
- Муравьям!
- О, Господи…
      Митька, конечно, был рад гулять со мной. Я его радости, как вы  понимаете, не разделял.

14.
Мы побродили с Митькой по окраине леса чуть меньше часа (я герой!). Он постоянно талдычил что-то про лесных воинов и про то, что он всем ещё покажет, кто главный в лесу (если вы ещё не поняли, то это он). Кудрявая Бунька задорно повизгивала сзади, прыгая в траве, которая, очевидно, очень щекотала ей животик.
Когда, наконец, главный лесной воин выдохся и заныл, что он устал и хочет домой, я с радостью подхватил его идею и мы понеслись к забору.
Как только Митька забежал в калитку, я почувствовал, что у меня в ботинок попал камешек. Нагнувшись, я стал вытряхивать обувь. Как вдруг откуда ни возьмись  - знакомый велосипед.
- Привет! – как ни в чём ни бывало поздоровалась Майя.
Это уже было совсем не смешно. Я даже забыл поздороваться.
- Откуда на этот раз ты узнала, во сколько я смогу выйти?
- Много будешь знать, скоро состаришься. (Ненавижу эту пословицу!).
   Майя продолжала:
- Я просто проезжала мимо, решила навестить тебя. Я же говорю, я чувствую, когда ты придёшь на наше место!
    И она засмеялась. «Наше место» - с улыбкой и радостью отметил я про себя. Мне было так приятно, что у нас есть что-то наше и ничьё больше!
- Ну что, ты настроен сегодня покататься?
Стоит ли говорить, что я не просто был настроен – я ждал этого. Почти целую вечность.
Вот и счастье пришло, думалось мне. Ни с кем я никогда не чувствовал себя так спокойно и светло, как с ней. Она всего за несколько дней стала моим лучшим в мире другом. Она подарила мне новый мир. С ней я мог быть другим. Ни с кем я не мог быть им, а с ней – смог. Она такая хорошая! Я даже стал думать, что люблю её, но тут же опомнился и отогнал от себя эти страшные мысли. Ну, нет, это пока не про меня, успокоил себя я. Что я, маленький, что ли, нюни распускать!
Мы долго ехали до привычного поворота. Мы болтали обо всём на свете. На этот раз мы устроили «привал» на какой-то опушке. Я со смехом рассказывал ей, как гулял сегодня с Митькой, когда она не пришла и как мне было досадно и как я проклинал всё на свете. Майя слушала меня и улыбалась. Мы ободрали весь орешник, но всё зря. Орехи оказались ещё неспелыми и непонятными на вкус. Ну и ладно, подумал я, дозреют в кармане – и засунул горстку полузелёных орехов в карман штанов. У Майи на платье не было карманов и поэтому все свои орешки она отдала мне, их я тоже пихнул в карман.
Мы оставили велосипед на поляне и пошли бродить. Пошли куда глаза глядят. Майя спрашивала меня обо всём, как всегда. Потом она спросила, было ли в моей жизни что-то, чего бы я хотел, чтобы этого не было. Я задумался. Думал я очень долго. Сначала хотел ответить одно, но в последний момент передумал:
- Нет, у меня такого не было. Я думаю, всё в этой жизни для чего-то нужно.
- Но есть что-то, что ты боишься потерять больше всего?
Я не знал, что отвечать. Мне это не понравилось.
- Зачем ты задаёшь мне такие сложные вопросы? Ты сама на них не ответишь! Ты хотела бы, чтобы что-то в твоей жизни… ну, в общем, чтобы этого вовсе не было?
- Хотела бы.
Я удивился, как быстро она ответила, не раздумывая.
- И что это?
- Зло.
Майя удивляла меня. Иногда она размышляла, как ребёнок. Даже хуже. Каждый бы хотел, чтобы не было зла!
- Это не ответ. – Замотал я головой и повторил свою мысль. – Каждый бы хотел, чтобы не было зла.
- Нет, не каждый. Если бы не было зла, ты бы никогда-никогда не узнал меня, а я – тебя.
- Я не понимаю! Я не понимаю, что ты говоришь! – меня уже начали пугать её эти дурацкие скрытности. Я стал угрюмым.
Вдруг она повернулась ко мне и сказала:
- Прости меня. Не думай об этом. Прости, я сказала тебе глупость. Не думай, пожалуйста, больше об этом… Смотри!
    Она наклонилась над землёй. В траве лежал маленький птенец и открывал клювик.
- Видать, он выпал из гнезда. – Предположил я.
- Гляди, как трогательно он щёлкает клювиком! Бедный птенчик! Он чудом остался жив!
     Она взяла в ладони маленькую птицу и поднесла её к моему лицу.  Я стал рассматривать птенца, потом тихонько погладил его пальцем.
- Он такой хрупкий, - говорила Майя, разглядывая его со всех сторон. – Возьми его! Ему нужен друг!
- Но у нас есть и собака, и уже даже кот! Он запрыгнул в окно к дедушке! Никто не разрешит мне: бабушка, дедушка… Мама тем более. А папа и подавно!
- Возьми его для тёти! Пусть он будет её другом!
Точно! Тётя Мила! Я даже не подумал о ней! Как всё это кстати! Только вчера я придумывал, как бы сделать тёте что-нибудь хорошее и приятное.
- Она порадуется. – Заключил я и осторожно взял у Майи птенца в свои ладони.

15.
Тётя Мила действительно радовалась, как дитя. Она назвала птенца странным, но милым именем – Куша.
Но тётя Мила была единственная, кто встретил меня радостно. У калитки меня на сей раз ждала не бабушка. А папа. Это конец, пронеслось у меня в голове. Папа проследил взглядом, чтобы я прошёл в дом, а сам прикрыл калитку и подошёл к Майе. Я не слышал, что он говорил ей. Но вряд ли что-то доброе.
Он всё испортит. Всё испортит.
Когда он вернулся в дом, я подошёл к нему и, совладав с внутренней дрожью, сказал негромко:
- Не смей обижать её.
- Что ты сказал? – отец повернулся и гневно оглядел меня с головы до ног. – Повтори-ка отцу.
- Не надо обижать её. Её нельзя.
- Ваня, ты знаешь, кто это?
- Знаю. Она мой друг.
- Поверь, сынок, - отец смягчился, - таких друзей не бывает; она шутит с тобой, играет. Она взрослая тётя, а взрослые тёти не могут быть твоими друзьями. – Он задумался. – Разве что тётя Мила и мама.
- Ты ничего не понимаешь! – воскликнул я. – Она разговаривает со мной! Она объясняет мне… Она всё знает про меня! (Ох, и зря же я это сказал).
- Что значит, «она всё знает»? Откуда? – папа насторожился.
- Я не знаю. Я просто хочу сказать, что она мой друг и что её нельзя обижать.
- Ваня, ты многого ещё не понимаешь. Мы любим тебя и хотим обезопасить от всяческих бед и несчастий.
- Да каких несчастий?! Она – моё счастье!
- Так, всё, довольно. Хватит. Это уже слишком. Иди спать. Я разберусь во всём.
Но я не уходил.
- Я неясно выразился? Или мне по-другому объяснить?..
Тут вошла мама и, как всегда, принялась утихомиривать папу. Потом подоспела и бабушка. И влезла. Я не выдержал и ринулся в свою комнату.
Митька ворвался в неё за мной и с криком «Пиф-паф, я ваш граф!» стрельнул мне в плечо из рогатки. Я крикнул ему, чтобы шёл к чертям. Митька пошёл. Не к чертям – вниз. Жаловаться на меня тёте Миле.


16.
Ну и пусть, - думал я. – Плевать. Я всё равно буду видеться с ней.
Утром я встал задолго до того, как все в этом доме просыпаются. Было, по-моему, часов пять. Я наспех оделся и мне удалось незаметненько прошмыгнуть в гостиную, оттуда – на веранду, а оттуда – в сад. Я даже не дышал всё это время почти – боялся разбудить кого-нибудь. Вот, представлял я, сейчас вылезет из своей комнаты Митька и, завидев, что я ретируюсь, завизжит своим противным голоском и позовёт тётю Милу. А так как под эти его звуки проснётся не только тётя Мила, то мой план будет обречён. Я уже заранее злился на Митьку, хотя он, скорее всего, преспокойненько спал, посапывая, у себя в постельке.
Наконец, когда я очутился у калитки, я смог спокойно вздохнуть. Воздух был непрогретый, сырой. Да и вообще было прохладненько. А оделся я не ахти как тепло. Я вышел за территорию участка и оглянулся. Вокруг был такой сильный туман, что я не смог различить и деревьев, стоявших в трёх метрах от меня. Я, как обычно, стал пробираться к углу забора в надежде увидеть там прислонённый заветный велосипед. Но ни велосипеда, ни Майи там не оказалось. Я обошёл весь забор по периметру ещё раз (а это, знаете ли, нелегко – участок у нас громадный) – опять никого. Вернувшись к исходной точке, я стал корить себя за свою невероятную глупость – с какой, вообще, стати она должна появиться здесь, по моему велению, ни свет ни заря?
Мне ничего не оставалось, как вернуться обратно в дом (опять придётся не дышать). Тут вдруг она окликнула меня. Нет, я её пока не видел, но знал по голосу, что это точно она. Она вышла из тумана, везя, как всегда, рядом свой велосипед.
- Что-то ты сегодня рановато, - сказала она без злобы.
- А ты, конечно, знала, во сколько я появлюсь, да? – издевнулся я, зная наперёд, что она всегда появляется вовремя каким-то чудесным образом.
Но тут я вспомнил, что вчера у них с папой состоялся разговор, и вряд ли он был приятным. Мне стало жутко стыдно за папу и вообще за мою семью.
- Что он вчера сказал тебе? – спросил я, не глядя на неё.
- Да ничего особенного, мы просто поговорили, - она пыталась держать себя непринуждённо, но я-то знал, что она не хочет меня расстраивать. – Твой папа очень хороший человек. Не обижайся на него.
Я был очень удивлён её словам. Я ведь точно, я наверняка знал, что отец говорил ей плохие вещи, может, даже обидные – это он любит.
- Он сказал тебе больше не приходить? – продолжал я. – Ты больше не будешь приходить?..
- А ты как хочешь? Ты хочешь, чтобы я приходила?
- Хочу.
- Тогда ничего страшного не будет – мы будем видеться, как и прежде.
- Ты не знаешь моего папу! Он может такое натворить! Он обидит тебя. Он не будет меня выпускать.
- Если ты хочешь, то ничего этого не случится. Поверь мне.
- Да ты не знаешь! Зачем ты так говоришь?!. Да ты просто сама не хочешь больше приходить сюда!
Мы остановились. Майя молча смотрела на меня, чуть заметно улыбаясь, и я почему-то почувствовал себя маленьким беззащитным малышом. Она смотрела на меня, как старшая сестра. И мне это не нравилось.
Это противное чувство не покидало меня много часов, пока мы гуляли. Когда стало нестерпимо жарко, я подумал, что уже, наверное, обед. И дома меня уж точно ищут.
- Мне надо домой! – опомнился я. – Меня убьют! Они меня точно потеряли!
Майя развернула свой велосипед, и мы, сев на него, покатили к моему дому. Да, далеко же мы убрели, раз на дорогу обратно потребовалось не менее получаса!
Всё ближе подходя к калитке, я чувствовал себя всё меньше и меньше – почти букашкой.
- Я боюсь. – честно признался я Майе.
- Боишься, что тебя накажут? Давай я пойду с тобой.
Знаете, я почему-то не мешкая согласился, хотя мне было и страшно за неё. Но за себя мне стало ещё страшнее. Я вообразил лица мамы, бабушки – в общем, всех, и особенно папы. В конце концов, не убьют же они её.
Я молча кивнул.
- На тебя лица нет! Ты что? – она забеспокоилась.
- Они убьют меня.
- Пойдём, не бойся. Я поговорю с ними.
Ну всё. Теперь я окончательно стал для неё маленьким братиком, сопляком, который боится идти домой, как нашкодивший кот. И она, старшая, взрослая тётя, привела меня, как добрый дядя-милиционер, обратно – отдать родителям. Эта мысль добила меня. Я проклинал себя за то, что согласился. Что на меня нашло? Слабак. Я хотел было отказаться от её помощи, но мы уже были у калитки.

17.
В саду никого не было.  Я немножко успокоился, потому что картину своей смерти представлял именно в саду. В голове моей мелькнула мысль, что папа уехал в город. Господи, хоть бы так было, хоть бы так было, - молился я про себя. Ноги мои даже немножко окрепли и я их уже чувствовал.
Мы медленно шли к домику. На веранде играл Митька, который нас даже не заметил поначалу. Он посадил свою собаку на стул. Перед Буней лежала тетрадь и карандаш. Митька был в тётиных очках и расхаживал вокруг стола, диктуя Буньке какой-то текст из книжки. Бунька не записывала – слушала (видимо, это было первое прочтение перед изложением).
Тут мне в голову пришла ненормальная мысль.
- Привет! – непринуждённо кинул ему я и поспешил в дом – я хотел миновать гостиную, чтобы быстро пробраться в свою комнату. О Майе я даже не подумал – куда она-то денется?.
Но не тут-то было. Митька, увидев меня, заорал:
- Мама! Тёть Вера! Ванька вернулся! Он тут! Я задержу его!
Митька, забыв про свой урок, кинулся ко мне и схватил за рукав. Я со злостью выдернулся и сильно оттолкнул его в сторону.
- Тётя Вера-а-а!!!! – ещё громче завопил паршивый братец.
На веранду выбежали мама с бабушкой. На их лицах был нарисован ужас.
Я молчал.
- Где ты был? – проговорила моя мама почти шёпотом, плотно сжав губы.
- Мы гуляли… – Ничего умнее я придумать не смог.
- Девушка, у вас будут очень большие проблемы, - мама стала разъяряться. – Мы, кажется, предупреждали вас. По какому праву вы преследуете моего сына?
- Позвольте мне вам всё объяснить. – Начала, запинаясь, Майя. – Мальчик не виноват, это я его позвала…
- Неправда! – воскликнул я, понимая, что меня здесь слушать вообще никто не собирается.
Бабушка заплакала и ушла в дом, из окна гостиной выглянула тётя Мила – лицо у неё было грустное и взволнованное. И тут случилось то, чего уж я никак не ожидал. В доме показался папа. Я приготовился умереть.
Папа смотрел на меня таким взглядом, что, кажется прожёг во мне дырку. Я постарался выдержать этот взгляд, но через несколько секунд опустил глаза.
Папа медленно вышел на веранду и, взяв меня за шиворот, буквально закинул в дом. Господи, какое унижение! Я стоял на пороге и не уходил.
- Пройдите в дом, барышня, - холодно сказал он и сделал соответствующий жест. – Очевидно, вы недопоняли меня вчера.
Майя, не мешкая, переступила порог дома. Я не знал, что сейчас будет.
Отец рявкнул на меня и приказал немедленно подняться наверх в свою комнату и носа не показывать. Я стал сопротивляться – он подошёл ближе. Я исподлобья смотрел на него снизу вверх.
- Быстро наверх. – Сквозь зубы процедил он.
Я стоял, не двигаясь. Внутри меня всё тряслось. Я ненавидел его. И ненавидел себя.
Он замахнулся. Я резко развернулся, уйдя от удара, и побежал наверх.
В свою комнату я сначала не пошёл. Стал прислушиваться к разговору. Первой заговорила мама. Она говорила спокойно, но строго.
- Послушайте, уходите, пожалуйста. Оставьте Ваню в покое. У ребёнка ещё не окрепший после серьёзной болезни организм, неужели вы не видите?
- Я не причиняю ему никакого зла… Мы просто разговариваем. – с достоинством отвечала Майя. Но голос у неё был слабый и тихий.
- Девушка, вы взрослый человек. Я не знаю вас. Возможно, вы неплохая… Неплохой человек. Но ваше влияние на сына мне не нравится.
- Что вы имеете в виду?
- Вы прекрасно понимаете, о чём я. Он ещё ребёнок. Да и вообще, он не сформировался как личность… Подростки в таком возрасте так гуттаперчивы, вы же понимаете, они как пластилин.
- Я не делаю ему ничего плохого, - повторила Майя.
- Настоятельно прошу вас, не появляйтесь здесь, или мы будем вынуждены принять меры. – Вмешался папа (это было ещё самое доброе, на что он способен).
Тут я, пододвигаясь ближе к лестнице, случайно задел тумбочку, и с неё свалилась записная книжка. Чёрт, - прошипел я и стал отползать к своей двери. Но папа уловил эти шумы. Он резко и быстро поднялся по лестнице. Поднявшись, он подошёл ко мне, и, увидев меня распластавшимся на полу, поднял меня. Опять же за шиворот.
Он задвинул меня в мою комнату, не говоря ни слова.

18.
Уже сидя в комнате, я продолжал слушать разговор. Он уже был в других тонах, принял оттенок оскорблений. Этого я и боялся больше всего. Я ненавидел себя в эти минуты. Мама надменно ответила Майе на что-то:
- …Просто не люблю чужаков на своей территории. Это мой сын, и я…
- Вы собственница? (Я подумал, что лучше бы она этого не говорила)…
- Я? – Мама как будто проглотила её подкол. -  Я символист. В каждой вещи, важной для меня, я вижу особый знак, каждая из них несёт важную роль в формировании МОЕЙ территории. Опять же, хочу уберечь вас от неверной трактовки моих слов: говоря о личной территории, я подозреваю исключительно область  своего уюта, ту самую зону комфорта, моего личного комфорта, а не квадратные метры. Вы меня понимаете? Вам знакомо чувство комфорта?..
- Но при чём тут Ваня?.. Я просто хочу быть его другом. Я разговариваю с ним. Ему интересно. Я говорю же вам, что мы просто разговариваем. Он рассказывает мне о себе. Он сам себя не знает ещё…
- Знаете, что, - мама постепенно раздражалась, удивляясь, по всей видимости, напору Майи, которая не сдавалась, - вы пытаетесь натянуть на себя пелену таинственности и загадочности, полагая, что это придаст вам шарму в глазах глупого ещё по сути ребёнка. Вы надеваете маску самоуверенного всезнайки, подавляя нашего мальчика. Вы портите ребёнка. Я не знаю, о чём уж вы там ему говорите, но уверена, что вы мните себя каким-то гуру, вы избрали для себя роль мудреца, человека с огромным жизненным опытом. А вам, как я посмотрю, нет и 30 лет?.. Или я ошибаюсь? И, знаете, самоутверждаться за счёт человека, заведомо и очевидно слабее вас, по крайней мере, подло, не говоря о том, что это просто… примитивно. Это недостойное поведение.
      - Я вовсе не считаю себя гуру… Мы просто общаемся… - Майя, похоже, теряла силы.
     Мама, ощущая это, накинулась на неё ещё больше (такую маму мне ещё не доводилось знать…)
- …Вы возомнили себя врачевателем человеческих душ. Вы наверняка только и делаете, что развешиваете ярлыки.
Тут вмешался папа:
- Не смейте УЧИТЬ жизни моего сына! Учите своих детей, если они у вас есть! Не вмешивайтесь в нашу семью. И вообще. Не много ли вы на себя берёте, дорогая моя?.. Я не люблю псевдопсихотерапевтов; ваши эти приёмчики выглядят достаточно дёшево.
- Какие приёмчики? О чём вы?.. – Майин голос дрожал.
- Вы знаете, о чём я. – Папа распалялся всё больше. – Оставьте в покое нашего сына. Хватит самоутверждаться за счёт ребёнка.
- Тем не менее, я никому не пытаюсь навязать своего мнения.
- Если вы получаете моральное наслаждение от осознания своего мнимого величия, прошу вас, поищите другую жертву. Я не хочу, чтобы мой сын вырос закомплексованным  неудачником.
- Ваш сын не вырастет таким.
- Позвольте нам решать, каким он вырастет. – Встряла бабушка. Это была её первая фраза с момента моего прихода.
    И вдруг Майя совершила ужасное. Я не знаю, зачем, но она вдруг спросила:
- Вы можете принести своего сына в жертву?
- Простите?.. – не поняла мама, папа ничего не сказал.
- Как вы считаете… - Майя запнулась. – Впрочем, это был риторический вопрос.
- Мадам, вы вообще что себе позволяете в моём доме?.. – мама не верила своим ушам.
- Да брось ты, не видишь – она блаженная. Сектантка какая-то. – На удивление спокойно и даже весело вдруг вставил папа. – Нужно просто изолировать нашего сына от неё. Любыми способами. Вам понятно, милая?.. – он обратился к Майе. – Я сделаю это любыми способами.
- А может, она обычная аферистка? Надо будет проверить, всё ли у нас на месте. – Предположила бабушка.
- Слушай, а может, ей денег надо? – Засмеялся отец. – Сколько тебе дать, чтобы ты оставила нашего сына в покое? Или тебе внимания мужского не хватает? Тебе нужно внимание?
- Оно, скорее, нужно вашему сыну.  – Голос Майи дрожал.
- Нет, ты слышала это? – Мама была в шоке. – Она ещё меня учить будет! Хамка! Ты кто такая вообще?!
Папа встал. Он заорал: «Пошла вон отсюда! Вон отсюда, блаженная!»
Я слушал всё это и чувствовал себя, как будто я умер. Я ненавидел всех и себя в первую очередь. Я позволил им унизить моего друга… Лучшего друга за всю мою жизнь. Такого уже никогда не будет. Внутри меня всё накалялось и жгло. Слёзы душили меня. В животе всё скрутилось как будто. Я представлял, как она сейчас стоит посреди комнаты перед ними и смотрит на них, а на голове у неё белая ленточка.
Я сидел на полу, обхватив колени руками и прижав к ним подбородок. Ладони мои вспотели, руки тряслись. Я знал, что мог выскочить и кричать родителям до посинения, что они очень сильно ошибаются, что Майя не такая, что она, может быть, лучше всех их вместе взятых, что я уйду из дома, если они не извинятся перед ней… Я знал, что мог, но не сделал этого. Я забоялся. Как последний трус. Трус. Поганый, мерзкий трус.

19.
Я боялся, что навсегда потерял своего самого лучшего друга. Я знал, что больше она никогда не придёт. После такого, что произошло в нашем доме вчера, она точно не появится. Любой бы нормальный человек сделал так. Я ненавидел родителей за то, что они вчера натворили. Конечно, эта ненависть была ненастоящей, временной. Это сейчас, когда мне уже четырнадцать, я понимаю это. Но тогда я действительно так думал.
Утром я не знал, чем занять себя. Слонялся туда-сюда по комнате. Выходить оттуда я, конечно, не собирался. Ещё чего! На коленях будут меня умолять – не выйду. Я вообще больше не хотел быть частью этой семейки.
Я пытался почитать – не пошло.  Спать тоже не хотелось. Чуть-чуть хотелось есть, но я перебарывал чувство голода. Это был мой протест.
Потом я задумал написать ей письмо. Почему-то это пришло мне в голову только сейчас. Сел я за стол, вырвал из тетради листок. Неаккуратно – посередине оказалась дыра. Вырвал ещё. Достал ручку и принялся писать. Ничего не выходило. Я не знал, что нужно было сделать, чтобы она простила меня.


20.
Целых три недели я находился под домашним арестом. Это было проклятье. Со мной не разговаривал никто, кроме тёти Милы и дедушки. С Митькой я и сам не разговаривал.
Я знал, что Майя больше никогда не придёт. И всё равно ждал её и думал о ней каждую секунду.
Знаете, я чувствовал себя, как будто мне уже лет девяносто. У меня не было сил ничего делать.  И я был мудрым – так мне казалось. Я думаю, человек становится мудрым только после большого горя.
Когда моё наказание истекло, меня выпустили из дома. Я шёл по саду и думал, что никакой разницы, под арестом я, или на свободе, теперь нет.
Митька лежал в гамаке в больших солнечных очках.  Это, кажется, мамины. Он дурак такой – никогда ничего не понимает. Как всегда, когда ему скучно, он забывает о моих худых щеках, прыщах и всём том, чем он меня обычно дразнит. Он думает, что и я забываю.
- Давай в войнушку? – крикнул он мне из гамака весело. – Я с той стороны сада, а ты с этой!
 Я ничего не ответил ему. Он возмутился:
- Эй, ты чего, оглох?! Я с той, говорю стороны, а ты с этой! Ну, будешь?
Когда я и во второй раз промолчал, он вспомнил, что  у меня прыщи (куда ж без них), что я ничего не умею, что я зануда и вообще, у меня «идиотская голова». Причём тут «идиотская голова»?..
Хотя я и сам знал, что голова у меня идиотская.
Добрёл я до калитки и вышел из неё. В моей семье все угомонились – и дураку было ясно, что Майя после такого никогда не появится в наших окрестностях. И никто даже внимания не обратил на то, что я выхожу с участка. Я с грустью решил вспомнить свой моцион и стал обходить забор, вспоминая всё, что с ним связано.
Конечно, её не было там. Я стал вглядываться в следы на земле, пытаясь отыскать знакомые рельефики от велосипедных шин. Ничего я не обнаружил. От нечего делать я стал ходить между деревьев, глядя себе под ноги. Внезапно я почувствовал, что сзади меня кто-то есть. Я испугался и развернулся. О, Боже, это была она! Она пришла! Она ждала меня три недели и пришла сюда!
- Испугался? – засмеялась Майя.
Я не знал, что говорить и как выразить свою радость. Я, честно говоря, еле удержался, чтобы не заплакать. Я бросился к ней и стал просить прощения. Я нёс какую-то чушь, но мне было всё равно. Просто не верилось, что она здесь! Часы пролетали за секунды.
Мы шли и говорили, и смеялись, как раньше. Мне много чего нужно было ей рассказать. Потом она сказала (как-то загадочно):
- Собирайся, Ваня, я тебе должна показать сегодня кое-что.
Мне было всё равно, что. Главное, чтобы она больше никуда не уходила.
- Только зайди домой. Надень что-нибудь потеплее. Ехать нам придётся долго – место не ближнее.
Я насторожился, потому как опасался, что меня могут не выпустить. Но тут же отмёл все эти мысли, вспомнив, как легко я вышел сегодня утром.
- Что ты мне покажешь? – я радовался, как ребёнок.
- Ну, увидишь. Беги, оденься.
Я мигом побежал домой - за тёплой одеждой. Добрался минуты за три! На пороге меня встретила мама:
- Сынок, куда это ты собрался? По радио обещали сильный дождь с грозой. Куда ты пойдёшь один?
- Мне надо, мам, - отвязался я. – Я быстренько!
- Ваня, но... я надеюсь, ты ненадолго? - заволновалась мама, кажется,  не подозревая ничего, заворачиваясь в большой шерстяной платок. – Возьми с собой Митю!
- Ещё чего, - с раздражением пробормотал я себе под нос.
Вдруг на крыльцо вышел отец - покурить.  Вот его ещё не хватало. Надо побыстрее сматываться. Он заметил небольшое волнение мамы и спросил меня:
- Иван, в чём дело? Ты опять не слушаешь мать?
Мама подошла к отцу и, обняв его за плечи, разуверила:
- Серёжа, ну чего ты! Мы просто разговаривали! Он пойдёт прогуляется. Он ненадолго… (мама опять превратился в ту прежнюю маму, которую я знал,  - добрую  и милую).
- Подожди, Вера, погоди... Что значит – ненадолго?.. Мой сын куда-то намылился? Иван, ты слышал о предстоящей грозе? Надеюсь, у тебя хватит мозгов остаться сегодня дома. К тому же надо помочь деду по хозяйству. Ты слышишь меня? Я не пускаю тебя никуда. (Может быть, он догадался о чём-то?)
Я стоял в дверях, не зная, что отвечать отцу. Губы предательски дрожали. Я кинул взгляд за калитку - Майи, как обычно, не было видно - она стояла с велосипедом у бочки. Слава Богу. Шагнув в дом, я услышал:
- Ты никуда не поедешь.  Даже не утруждайся одеваться.
Я, сдерживая себя, понёсся наверх - на второй этаж, в свою комнату. Лишь бы успеть! На кровати валялся вывернутый наизнанку свитер. Я мигом, понимая, что сейчас каждая секунда на счету, не выворачивая , натянул его на себя. Рука еле-еле пролезла в скрученный рукав. Я чертыхался. Теперь предстояло найти ветровку. Боже, она же на вешалке у крыльца! - с ужасом подумал я. Молнией сбежав вниз, я схватил первую попавшуюся куртку - оказалось, это Митина - и, перепрыгнув четыре ступеньки, оказался на земле.
Из окна, как назло, высунулся Митька - почти до половины своего тела:
 Эй, ты чего это? А ну, повесь на место мою куртку! Верни, сказал! По-весь! Ты, слышь? Мама! МАМА!.. Ты, вернёшься - я тебя так отлуплю, что, когда очнёшься, твои штаны выйдут из моды!
Я обернулся и на бегу погрозил брату кулаком. Видимо, моё лицо было настолько грозно, что Митька поспешно залез обратно.
- Я, кажется, ясно выразился, - не двинувшись с места, выдыхая сигаретный дым, холодно произнёс отец.
- Мне всё равно! Мне надо! Понимаешь, надо!!! Что непонятного?!
Мама пыталась что-то сказать в мою защиту, но была остановлена суровым взглядом мужа. Я проскочил мимо отца. Он попытался остановить меня, схватить за рукав, но я вырвался, дёрнувшись что было сил.
- Смотри же. Я тебе гарантирую незабываемую встречу по возвращении.
Но я уже был за калиткой. Спасибо тебе, Господи.

21.
За калиткой, у синей бочки, меня ждала Майя со своим старым велосипедом. На ногах у неё были плоские потрёпанные босоножки на шнурочках - поверх на шерстяные носки. Забавно и мило. Белая ленточка - такая привычная и уже почти родная – красовалась на волосах.
  Я тяжело дышал.
- Так куда же мы поедем, Майя? - спросил я незнамо зачем. – Только умоляю тебя, быстрее! Иначе мне конец! Быстрее!!!
Майя не стала меня расспрашивать, и мы буквально одновременно вскочили на велосипед.
Мы укатили уже достаточно далеко, чтобы я смог облегчённо вздохнуть.
- Надеюсь, они ничего не заподозрили, - вслух размышлял я.
Да даже если и заподозрили, уже было всё равно.

22.
По дороге я докучал ей своими расспросами -
- Я покажу тебе одно очень интересное местечко, связанное со мной. Ты должен узнать обо мне кое-что.
Я насторожился:
- Ты... замужем? (кажется, это самое глупое, что я мог спросить).
Майя звонко рассмеялась:
- Да нет, что ты, глупый! И никогда не была! А почему ты спросил?
Я вдруг густо покраснел, осознав, что в очередной раз не то сморозил. Но Майя быстро сменила тему, тем самым, как в первый наш разговор, спасла меня от ответа.
Минут через десять мы остановились – видимо, Майя устала крутить педали. Я подумал, не потолстел ли за эти дни.
- Вот - припасла для тебя яблочко, - улыбнулась она, протирая платком жёлтое мелкое яблоко, которое она достала из карма кофты. - Возьми. А то проголодаешься, в обморок упадёшь.
Я нехотя взял яблоко и расстроился: она говорила точь-в-точь как моя бабушка. Все ко мне относятся как к ребёнку… Я нехотя откусил кусочек. Признаться честно, абсолютно не было у меня аппетита - так заворожила меня наша предстоящая поездка и так расстроила последняя фраза Майи.
Майя влезла на велосипед и кивнула мне - мол, залезай. Я резво запрыгнул на багажник и опять крепко обхватил свою спутницу. Оттолкнувшись от земли, Майя нажала на педаль - и мы вновь покатили. Сначала криво - зиг-загом - видимо, под моей тяжестью.
Я только сейчас подумал, что даже не предложил яблоко ей – может, она сама голодная. Мне стало стыдно.
В этот раз на повороте мы свернули не влево, как обычно, а вправо. Я не удивился - мало ли что.

23.
Небо постепенно стало  затягиваться грязными, рваными тучами - такой черноты, что мне стало даже не по себе. Мама была права - ливень будет, видать, страшный.
Наш велосипед катил по широкой грунтовой дороге. Ни разу нам не встретился ни один автомобиль. Путь лежал через овраг. Майя ехала быстро, с силой крутя педали. Сосновый лес окружал нас с двух сторон и будто бы сужался впереди. Овраг был достаточно глубок и грязен; кто-то, по всей видимости, недавно устроил там костёр, отчего на дне его осталось большое тёмное угляное пятно. Дорога была скользкой и казалась склизкой от сильной влажности. Я опасался, как бы мы не навернулись и не улетели на дно зловещего оврага. Но всё, слава Богу, обошлось.
Вскоре показался выгоревший дотла лес - открытая мёртвая поляна, усеянная трупиками деревьев - карликовыми чёрными пнями. (про «трупики деревьев» - это я хорошо придумал, да?).
Прошло около четверти часа с момента нашего отправления. Никогда мы так далеко не ездили, подумал я, заёрзал и с небольшим волнением в голосе поинтересовался:
- Скоро мы приедем?
Майя ответила вопросом на вопрос:
- Ты устал?
- Да нет...
На этом наш короткий диалог окончился. Я немного подустал от езды, одна из причин - я отбил себе всё об железяки багажника. Но я должен почаще молчать. Я же мужик. Папины уроки мужества не проходили даром.
Наконец, небо окончательно заволокло - не осталось ни полосочки просвета. Стало сумеречно темно и  впрямь прохладно не по-летнему.
Майя молчала всю дорогу, отчаянно крутя педали, а мне не оставалось ничего другого, как глазеть по сторонам. Чувствовал я себя отчего-то прескверно и подавленно. К моему сожалению, картина, та, что по сторонам,  не представлялась особо привлекательной - пейзаж был довольно-таки нудным и скучным. Мы опять неслись по проезжей дороге.
Внезапно сильный порыв ветра сорвал с волос Майи её белую ленточку и унёс. Я обернулся - казалось, что милая ленточка летит за нами, тщетно стараясь догнать велосипед. Но вскоре она легла на асфальт. Мне вдруг стало нестерпимо грустно - жаль бедный кусочек материи, который служил девушке долгое время, а сейчас остался лежать в грязи. Бедная маленькая ленточка… Сколько колёс проедет по несчастной ленточке, окончательно вдавив её в дорогу?.. Майя не остановилась.
Грянул первый гром. Я вздохнул, машинально посмотрев на циферблат своих часов - ехали мы уже минут эдак сорок. Ничего ж себе! И тут Майя резко повернула руль влево - там виднелись маленькие, осевшие деревянные домики. Я никогда не был в этой деревне. Да что говорить - я впервые был за пределами нашего ломарёвского леса. Что это за место такое? Подскакивая на крупных кочках и скользя по серо-коричневой грязи, мы подкатили к одному из домиков.
- Ну вот и приехали, - выдохнула Майя, - слезай.
Я потёр отбитые места и оглянулся. Передо мной была длинная грязная дорога, похожая на густое месиво после дождя, по краям которой, тесно прижавшись друг к дружке, зябко ютились нищие одноэтажные нахохлившиеся домишки с выцветшими ставенками и трубами в крышах. На улице не было ни души.  Майя прислонила велосипед к колену и громко вдохнула преддождевой воздух. Я стоял рядом в ожидании. Начал накрапывать мелкий, как песчинки, дождь.
- Позволь мне немного подумать, - полушёпотом произнесла моя спутница. Она закинула голову к небу, закрыла глаза и долго стояла в таком положении, придерживая велосипед и подставляя своё светлое, милое лицо капелькам сверху. Она показалась мне такой красивой, такой кроткой, родной... Я блаженно глядел на её лицо, выделяя каждую его чёрточку - ярко выраженные скулы, мягкий овал губ, ресницы, бархатную кожу. С восхищением я подумал: я горжусь ею. Она - самое светлое, что есть в этом мире. В этот момент мою руку ненавязчиво взяла её рука:
- Пойдём. Теперь я покажу тебе то, что хотела.

24.
Я одной рукой повёл за руль велосипед, а другой держал ладонь Майечки - прохладную, влажную ладонь. Никогда она не держала меня за руку. Послышался раскат грозного грома, которому не терпелось во что бы то ни стало заявить о себе. Земля, испугавшись, задрожала.
Мы подошли к одному домику, спрятанному за низеньким голубоватым заборчиком. Домишко стоял на краю деревни, опираясь на большой железный сарай, вынесенный за забор.
Перед забором лежал невеликий садик с цветами - большеголовыми подсолнухами, крохотными розами и лиловыми пионами. За забором я сумел разглядеть махонькую старушку, которая аккуратно подвязывала свои деревца.
- Видишь эту хорошую женщину? Это самый родной мне человек. Это моя мама.
Я перевёл взгляд на Майю. Я остолбенел и не знал, что говорить. Почему она никогда не рассказывала мне о ней? Почему избегала разговоров о семье? И отчего эта женщина так стара? Вопросы закрутились в моём сознании, перемешиваясь друг с другом и размножаясь с такой скоростью, что я боялся, как бы моя голова не лопнула от перенапряжения. Руки мои похолодели.
Майя, вероятно, не была удивлена моим странным молчанием. Своим спокойным голосом она продолжила, сделав несколько шагов и подведя меня ближе к забору.
- Почему мы не зайдём к твоей маме? - отчего-то стесняясь своего вопроса, тихо проговорил я, поднимая глаза на подругу.
Она даже не взглянула на меня. Её взор был уставлен вперёд. Небо вдруг порвала первая молния.
- А видишь вот тот деревянный крест?.. Это моя могила.
Рука моя в ужасе разжалась и велосипед бесшумно сполз в грязь. Я подошёл к могиле. Она была старая, но хорошо ухоженная. На ней лежали свежие еловые ветки и большие пластмассовые цветы. На почерневшем от времени кресте я разглядел небольшую фотографию с надписью имени моей спутницы и со стёршимися датами жизни и смерти. С чёрно-белой карточки на меня смотрела всё тем же спокойным, одухотворённым взглядом Майя. Моя Майечка.
Хлынул ливень, в секунду превратив меня в насквозь мокрое существо. Я стоял, не двигаясь. Взгляд мой был прикован к могиле. Дождь лил с ужасной силой, больно избивая моё дрожащее тело толстыми струями прозрачной небесной жидкости. По лицу моему струилась дождевая вода, перемешиваясь со слезами. Я не плакал. Я рыдал. Беззвучно. А может, просто сам не слышал себя. И не знаю я, какая вода промочила меня больше - пресная или солёная.
Когда, наконец, водяная напасть прошла, я пришёл в себя. Будто кто-то ударил меня изнутри, я вздрогнул и начал судорожно оглядываться вокруг себя. Но рядом только валялся Её старенький советский велосипед, полностью отмытый дождём. Я поднял его и прислонил к заборчику. Небо постепенно просветлело. Я смотрел на него, повторяя губами слова: Ангел-Хранитель мой, Ангел-Хранитель...
* * *
Я озяб и по инерции сунул руки в карманы штанов – там нащупал какие-то камни. Я вытащил содержимое кармана на свет и пригляделся: это были лесные орехи. Теперь они были спелого, сочного коричневого цвета.