Вот так встреча!

Вот так встреча!
Хыть… ххыть… ххыть… ххыть… По кладбищу раздавались звуки валенок, проваливающихся в скрипучий снег. Тяжёлой поступью приближался человек. Приглядевшись, можно было понять, что это идёт тучная, далеко не молодая, женщина в бараньей шубе, высокой меховой шапке, толстых рейтузах, плотных старых рукавицах и валенках с галошами. В руке бабка несла большую плащёвую сумку с заплатками, дополна набитую какими-то вещами. 
Шаги ускорились; тяжёлая старуха, переваливаясь с боку на бок и выдувая из ноздрей пар на морозец, остановилась у могилки. Там, на деревянной скамеечке, сидела, насупившись, другая бабка. Но – вот те на – в лютый мороз на ней был надет только что белый воздушный сарафан, а ноги – босые! Честно признаться, и видно эту старуху было гораздо хуже, нежели ту, мерзлявую, что в шубе. Дело совершенно не в закалке – просто-напросто бабка эта умерла несколько лет назад. И останочки её лежали именно в этой земле. Сидела она, получается, на своей собственной могилке. Волосы растрёпанные, нос – с баклажан, а руки, кстати сказать, были чуть полноваты.
Бабка, вопреки всем известным читателю фактам, вовсе не выглядела мёртвой – наоборот, свежий румянец, живая полнота выдавали в ней вполне здорового и довольного жизнью человека. Конечно, силуэт её был размыт и эфемерен – как-никак дух бабкин, а не тело, сидел здесь. И давно, знаете ли, сидел. Бабки, а они были сёстры, условились встретиться тут в конкретное время, но младшая сестрица, как водится у живых, припоздала. Посему старшая сидела угрюмая и недовольная, нахмурив старческий лоб и поддерживая подбородок кулаком.
Когда младшая бабуля подошла, старшая даже головы не повернула – только перевела на сестру злой взгляд и кашлянула.
- Вот, - начала живая бабка, желая разрядить обстановку, если так можно выразиться о кладбище, - гостинцев тебе привезла…
- Не надо мне, - проворчала та и обидчиво отвернулась.
- Ну, прекрати ты! Я ж не специально опоздала! Автобусы не ходют, тралебусы не ходют!
Старшая молчала.
- А ты когда мне позвонила, ну, оттуда, по иномирной связи, я быстренько – хоп – вещички собрала – и в путь!
- Ладно, чё привезла-то? – начала таять бабка-дух.
- Вот ватрушек напекла, вот варенье малиновое… Нет, малиновое я лучше себе оставлю… Вот сухарей привезла, квасу… У вас там, небось, не кормют так вкусно, по-домашнему?..
- Кормют, кормют! – бубнила бабка, роясь уже самостоятельно в сумке сестры.
Дух бабки вновь присел на скамейку, откусывая на ходу имбирный пряник.
- Ты мне оградку когда покрасишь? – деловито чавкая, спросила она.
- Сегодня и покрашу! Вот, красочку притаранила, аж две банки, - улыбалась младшая, не нарадуясь на жующую сестрицу.
- Синюю? – расстроилась та.
- А что? Другой не было в сельпо-то!
- Я вообще фиолентовую просила, ну да ладно…
Бабка, у который был нос не баклажан, а скорее, белый гриб, вздохнула и взгромоздилась на скамеечку, постелив себе туда прежде газету, сложенную вдвое.
- Жарковато что-то, - с удивлением подумала она и стянула свою меховую шапку. Положила рядом с собой.
- Ну, как у вас там? – поинтересовалась старшая, смахивая крошки с подбородка.
- Ну, как всегда! – молвила другая. – Иван мой совсем задрал меня – каждый раз, как только бельё погладить попрошу, просит ему смертельный укол сделать, чтоб не мучиться.
- Во дурачьё! – засмеялась вторая. – И  у нас всё по-прежнему – живём в тепле да в радости, всех наших знакомых вижу каждый день, играем в азартные игры, читаем…
Так, слово за слово, стало темнеть. А кладбище ночью – не самое лучшее место для прогулок. Тут младшая бабка спохватилась – домой ехать надобно!
- Ой, что-то я засиделась совсем тут с тобой! Пора мне! Приду скоро, ты мне – звяк, а я тебе, как всегда – алю!
Бабки, вдоволь посмеявшись, обнялись. Так и стояли, обнявшись, с минуту.
Тут послышались чьи-то шаги по сугробу.
- А, это дед-сторож, всё ходит, территорию проверяет, никак к нам не спешит, - сказала старшая бабка.
- Стой, кто идёт! – хрипло крикнул дед. – Ты чтой-то здесь делаешь в такой час, бабка, а? Вандалка, что ли?!
- Иди ты в лес, пень! – обиделась бабка в шубе. – какая я тебе вандалка? Слышь, сестрица, что маразматик несёт?!!
- Ты к кому это обращаешься, старая?.. – недоверчиво спросил дед и стал тревожно оглядываться.
- А ко мне! – ухнула старшая бабка и хрясь деду по бараньей плешивой шапке.
Дед упал замертво. А живая бабка со страху бросила сумку с гостинцами и пустилась наутёк.
Бежит, бежит, видит, всё белым-бело – снег, что ли, думает… А ноги так и проваливаются в пушистую вату. Бабка -  глянь вниз – ойти,  Боженька! По облакам её ноги несутся. И так легко, так хорошо! И колени вовсе не болят!
«Померла я, что ли?» - засомневалась в себе бабка и остановилась.
Тут видит – сестра её с караваем встречает. И тепло так!
- Вэлком! – закричала бабка с баклажанным носом. – Вот и ты тут!
Ни горя, ни печали не чувствовала сгинувшая с земли бабка – только невыносимую лёгкость во всём теле и на душе. Радость переполняла её.
Бабки и тут продолжили обниматься – уже за встречу.
Тут смотрят они – навстречу им кто-то  в зимней одежде несётся.
- Ай, глянь! – заорала старшая. – Это ж сторож!
- Да ну! И дед, что ли, преставился?! Со страху, небось! – не верила своим глазам младшая.
- Женщина! Вы шапку забыли! – кричал старый сторож не своим голосом.
- Спасибо, мужичок! Мне она тут больше уж и не нужна, - ответила младшая, - тут всегда погода ясная да распрекрасная!
Дед, всё же сунув бабке её вещь, вдруг стал потихоньку пропадать, исчезать, размываться, затуманиваться. И – хлысь – вовсе пропал.
Брямс – открыл дед глаза – смотрит, знакомый потолок сторожки, над ним Юрий, сменщик его, стоит, белый весь, Богу молится.
Вскочил дед, за сердце схватился, молчит.
- А я уж думал, ты помер! – проговорил дед Юрий и, почесав ляжку, зевнул и пошёл, шаркая, ставить самовар.