Чёрный день

Чёрный день


Часть I.

"Будь сегодня в 11.00 у кафе "Же-ле". Одевайся в чёрное. Похороны. Я."
Это короткое сообщение Он получил, проснувшись, от Неё. Она никогда не писала так сухо и коротко, "по-телеграммски". Его передёрнуло от этого не свойственного Ей стиля. У него, как говорится, засосало под ложечкой. Он подумал машинально: "Где находится во мне эта чёртова ложечка?" - и принялся одеваться.

На кухне, на столе, со вчерашнего вечера осталась недопитая бутылка белого вина и засохший кекс с изюмом и орехами. Он открыл холодильник и тщательно изучил его содержимое. От вида еды воротило. Организм требовал только крепкого чёрного кофе, чем Он его и удовлетворил.
В шкафу висели пиджаки. Их было около тридцати штук, и все были расположены по оттенкам - от белого до чёрного. Он стянул с вешалки пиджак вороньего цвета и подобрал под него брюки. Чёрная рубашка была уже ношена пару раз, но она была единственная в своём роде сего цвета, поэтому пришлось, пересиля природную экстра-чистоплотность и педантичность, надеть эту.
Он с тошнотой взглянул на себя в зеркало: чёрный цвет ему абсолютно не шёл. В голове одна за другой мелькали догадки - кто же умер? Вероятно, не Её родные - так холодно и спокойно она бы писать не стала. Она очень чувствительный и ранимый человек. Друзья? Их у Неё почти нет. Как Она говорила, у Неё полтора друга. Какой-то общий знакомый? Возможно. Скорее всего.

Выйдя из подъезда, Он понял, что забыл сотовый телефон - вернулся. Сбегая по лестнице, чертыхнулся, что не посмотрелся в зеркало перед уходом. "А, языческие приметы..." - тут же успокоил Он себя.
Пришёл ровно в одиннадцать: пунктуальность - Его отличительная черта. У кафе, скрестив от холода руки на груди, стояла Она. Вся в чёрном: чёрное пальто до колена, чёрная шляпа, чёрная юбка, чёрный платок на плечах, чёрные длинные сапоги, чёрная сумка, чёрные перчатки. Даже в этом пугающе-траурном виде Она была невероятно хороша и Он с восхищением оглядел Её.
- Здравствуй.
- Здравствуй. Что случилось? Кто умер?
- Давай зайдём внутрь - я продрогла.
В утреннем "Же-ле" было немного народу: пара бизнесменов средней руки, три девушки и несколько подростков, прогуливающих школу - шикующих в достаточно дорогом кафе. Видимо, кто-то из мальчишек решил выпендриться перед понравившейся девчонкой.
Они уселись. Подбежал худощаво-прыщавый официант и расплылся в фальшивой улыбке:
- Доброе утро, господа. Меню, пожалуйста.
- Мы сразу закажем. Два чёрных кофе, пожалуйста.
- Ты же ненавидишь чёрный кофе... - удивился Он и добавил официанту, - и пепельницу принесите, будьте добры.
Официант - юноша лет девятнадцати - давно знал эту парочку, постоянных посетителей, - он помнил, что они оставляют достаточно большие чаевые и старался быть первым среди всех своих сослуживцев, жаждущих обслужить денежных молодых людей.
Буквально через три минуты два горячих кофе в махоньких белоснежных чашечках дымились на столе. Её странное состояние передалось Ему - тревога и страх неизвестности заставили Его тело дрожать. Он не решался начать разговор, ибо боялся спросить или сказать что-то не так.
Она, обычно милая, светлая и жизнерадостная, сидела перед ним, как чужая. Будто и не Она вовсе. Бледная, со сжатыми губами, с нахмуренными бровями, выдававшими глубокое раздумье, в длинных - до локтя - чёрных бархатных перчатках. Бархат с детства ассоциировался у Него с чем-то печально-траурным. Его бабушка умерла, когда ему было пять лет. Её тело несколько часов лежало в гостиной в длинном чёрном бархатном платье. Он смотрел в дверь через щёлочку на родителей - рыдающую мать и сдержанно-серьёзного отца, снующих вокруг трупа, - и плакал, закрывая рот ладошками, чтобы его не услышали.

Она закурила. Потом полезла в сумку и, покопошивись, вытащила стопку писем, перевязанных чёрной лентой. В них он узнал свои послания Ей. Его ладони похолодели.
- Милый, я вынуждена тебе сообщить... в общем, любовь умерла.
Почему-то Он облегчённо вздохнул. Она, проследив за его реакцией, продолжила:
- Её больше нет на свете, и я позвала тебя сегодня, чтобы мы вместе похоронили её.
- Что ты говоришь? Выражайся яснее, я тебя не понимаю.
- Наша Любовь умерла.
- Моя - нет, - спокойно возразил мужчина.
- Если один из нас уже не любит, значит, НАШЕЙ любви уже нет.
Он замолчал. Она тоже ничего не говорила. Просидев так около десяти минут, Он тихо произнёс:
- Ты разлюбила меня?..
Ответа не последовало.
- Ты разлюбила меня?!
- Да. Всё кончено. Прости меня.
Пытаясь сдерживать себя в эмоциях, Он заговорил:
- Милая моя, хорошая моя! Я чем-то обидел тебя? Сильно обидел? Скажи, скажи мне!.. Тебе кто-то наклеветал про меня, наверное? Не верь им - все они нам завидуют! Девочка моя, ответь, скажи, что случилось? Я оскорбил твои чувства? Что же произошло? Прости меня, прости, моя милая! Это из-за вчерашнего телефонного разговора? Так? Прости! Прости меня за всё! Прости даже за то, чего я не делал! Прости... Но не говори так. Не говори, что она умерла. Нет-нет, она жива. Она не умирает... Прости... Не говори так только... Ты пугаешь меня.

Он судорожно начал целовать Её руки в чёрных перчатках. Посетители кафе оторвались от своих полных чашек и пустых бесед и уставились на их столик. Обывателей всегда интересует личная жизнь других; они готовы часами обсуждать её, прикрывая тем самым убогость или вовсе отсутствие своей. Она бросила на любопытствующих злой, надменный взгляд. Все отвернулись, постыдившись себя.
- Прости меня. Я знаю, как тебе больно сейчас. Но было бы подло не сказать тебе об этом.
- Что я могу сделать? Давай побудем друг без друга какое-то время; мы всё обдумаем!
- Нечего уже обдумывать. Умерших только оплакивают и вспоминают с теплом.
Этот ледяной тон пронзил Его; он доставлял Ему двойную, нет, тройную боль.
Она достала из сумки кольцо, подаренное Им на венчание, украшения и фотографии.
- Давай похороним всё это. Так будет лучше. Это будет уважительно по отношению к умершей.
- Послушай, ты в себе? Что с тобой? Зачем ты выдумала весь этот театр? Почему ты решаешь похоронить то, что живо?

Его губы дрожали, но было видно, что он изо всех сил пытается сдерживать себя. Слёзы покатились по его щекам. Впервые Она видела, как Он плачет. Он всегда был самодостаточен, остроумен, немного нагловат и уверен в себе. Сейчас же вид у Него был растерянный и жалкий. Любящий человек никогда не скажет слово "жалкий" по отношению к любимому. А именно эти определения пришли Ей на ум в данную минуту.
Она смягчилась; стала гладить его по голове и по лицу ладонью в этой чёртовой чёрной перчатке.
- Ты не знал. Ты просто не знал, что она умерла. Но былого не вернёшь, смирись с этим. Давай достойно похороним её в нашем дворе.
- Она не умерла.
- Прости...
- Ты врёшь... Она не умерла... Зачем ты врёшь?..
- Тихо, тихо... Пожалуйста, перестань... Люди смотрят.
- Она не умерла. Она не умерла. Она НЕ умерла.
Он твердил эту фразу, смотря сквозь свою женщину.
- Пойдём, нам надо идти. Вставай. Официант, счёт. Побыстрее.
Услужливый юноша, словно гуттаперчивый, перегнулся через стойку, схватил счёт и подпрыгнул к их столику.
Она сунула ему бумажку в тысячу рублей.
- Сдачи не надо.
- Вы не ошиблись? - попытался соскромничать опешивший официант, сжимая всё крепче заветную купюру в руке, - у вас  вышло всего двести рублей...
- Сдачи не надо. - грубо и раздражённо повторила она тоном, не позволяющим возражений.
- Спасибо вам, заходите к нам ещё! Будем вам рады! - продолжал либезить официантик.
Он имел возможность наблюдать развернувшуюся сцену. Но лицо мужчины в слезах привлекало внимание юноши гораздо меньше, чем зелёная бумажка. Он спрятал её в фартук и понёсся к кассе, как восторженный щенок при виде хозяина.

Они вышли на улицу. Ветер хлестал по щекам и беспардонно залезал под пальто. Противно и гадко, и мерзко. Она взяла Его под руку.
Он стоял какой-то обмякший и серый. Словно пьяный или невыспавшийся. Ей вдруг показалось, что Он вмиг постарел. Сжимая зубы, она сдавила Его локоть и тихо произнесла:
- Во двор. Нам надо во двор.
Он повиновался. Его взгляд был пустым и отрешённым. Ноги двигались по инерции.
Завернув в арку знакомого двора, Она достала из сумки небольшую коробку. В неё сложила письма, украшения и кольцо.
- Мы же обвенчаны, - очнувшись, будто найдя выход из сложной ситуации, сказал Он. - Мы дали обещание Богу. Мы не можем...
- Бог простит нас. Бог простит меня. Я буду молиться об этом всю оставшуюся жизнь.
- Бог не простит, если мы заживо похороним любовь. Она жива. Я чувствую её внутри себя.
- Это остатки, поверь. Это остаточное явление. Любовь не живёт в одном человеке. Она должна найти поддержку в другом, иначе она гаснет и умирает.
- Она жива, - скрипя зубами, прошипел Он и больно схватил Её за запястье. - Не смей делать этого. Это подло.
Она вырвала руку, но не ответила ничего.
Присев на корточки, стала руками - в перчатках - разрывать холодную землю.
- Что же ты не запаслась лопаткой? - язвительно спросил Он, сжимая от боли кулаки. Его била крупная дрожь.
Она продолжала рыть землю пальцами. Странно, но твёрдая земля подчинялась ей.
Вырыв ямку достаточной глубины, Она опустила в неё коробку с "любовью".
- Давай простимся с ней по-человечески. Она была дана нам Богом. Бог её и отнял.
- Он не отнимал её. Он не мог отнять. Она жива.
Но женщина будто не слышала Его:
- Со временем ты осознаешь, что её нет. Поначалу никто не верит в смерть: смерть так внезапно приходит и крадёт у нас самое дорогое. Но с ней не поспоришь, и приходися играть по её правилам. Смирись с этим. Попрощайся...

Он сел на корточки и закрыл лицо руками. Всё тело Его содрогалось. Плакал он сначала тихо, беззвучно - как тогда, в детстве, после смерти бабушки, по-детски заслоняя рот. Потом зарыдал вслух, закрывая рот кулаком. Она заметила, что Он кусает свой кулак - видимо, чтобы физическая боль затмила душевную. Она стояла рядом - статная, бледная и холодная. Длинная, глубокая морщина разделила её лоб пополам. Присев рядом с ним, она взяла щепотку земли и кинула сверху - на блестящую коробочку. Он почему-то сделал то же самое. Ритуал, кажется, иногда сильнее наших эмоций.

Они встали и стояли так, уставившись на небольшой притоптанный холмик сырой осенней земли, около получаса. Молча. Он уже не плакал, и лишь его пересохшие губы твердили: она не умерла, она не умерла...
Вдруг Он рассмеялся. Громко и странно. Ей стало не по себе от подобного истерического поведения. Он смеялся всё громче и громче, запрокидывая голову наверх. Редкие прохожие косились на Него раздражённо, а то и с испугом. Смех резко разрывал воздух, проникая в потоки ветра и, размножаясь в доли секунд, со скоростью звука разлетелся за пределы небольшого дворика, взорвался над домами и опал на землю и людей.

Часть II.

Она раз в месяц навещала его в психиатрической лечебнице. Чувствуя остро свою вину перед Ним, она не могла иначе. Не понимая, что доставляет Ему адскую боль, исправно ходила к нему и сидела около часа рядом.
Она даже похлопотала об отдельной платной палате, где хорошо убирают и относительно вкусно (для больницы) кормят.
Обычно он, сгорбившись, сидел на кушетке и уныло смотрел в окно. Она стучалась, входила, ставила пакет с "гостинцами" на маленький белый столик и садилась рядом с ним. Он был так же по-мужски красив, как и раньше, только сильно осунулся и похудел. Тут, надо сказать, на него обращали внимание медсёстры и женщины-психиатры, которых было немного. Его завораживающая внешность манила к себе. Он не был слащавым красавцем - в Нём было что-то, чего нет у других мужчин - это даже невозможно описать словами.

Итак, она навещала Его.
Каждый раз он спрашивал Её:
- Ты поняла, что она жива? Ты чувствуешь, что она жива? Я чувствую - вот здесь, - и он ладонью давил на грудь в области сердца. - Я знаю, что она не умерла.
Она переводила тему или попросту молчала, потупленно глядя в пол или на носки своих сапогов. Интересовалась у лечащего врача Его состоянием каждый раз по приходу - Его самого Она никогда не спрашивала об этом.
Врач, милый седой старик плотного телосложения, рассказывал Ей о том, что Он каждый день выходит в "залу" (так называлась здесь большая общая комната с телевизором) в 9, 14, 17, 21 и 23 часа - к новостям. Никогда не опаздывает. Усаживаясь перед телевизором, он интересуется, не пропустил ли он СВОЮ новость. Остальные пациенты давно знают, какой новости Он ждёт, и отвечают Ему всегда отрицательно. Обычно Он приходит и у нескольких, самых надёжных, по Его мнению, жителей психушки, спрашивает:
- Не говорили ещё про любовь мою? Умерла она или нет?
Однажды Он пристал с этим вопросом к одному страдающему шизофренией старику:
- Скажите, Вы не знаете, любовь умерла или нет?
- Любка-то? Умерла, умерла! Месяц назад похоронили! Хорошая баба была.

В психбольнице была милая медсерстра - Вера. Это была полная девушка с добрыми глазами и мягкой улыбкой. Она частенько беседовала с Ним. Успокаивала Его, жалела. Он сильно привязался к ней и плохо себя чувствовал, и даже, как капризный ребёнок, плакал, когда она - не в свою смену - не приходила. Когда же Вера дежурила в отделении, они зачастую разговаривали. Он всё спрашивал, не узнала ли она там, "в жизни", как он говорил о мире вне психушки, ничего про Его любовь? Она каждый раз уверяла, что любовь Его жива. Что добрые люди услышали её стоны и плачь под землёй, раскопали её и выпустили. Он ликовал и повторял:
- Я же говорил! Я знал! А Она до сих пор не верит! Скажите ей, прошу вас, скажите! Умоляю вас! Она же так и не знает! А я чувствовал, я чувствовал!..
Часто, когда медсестра приходила, Он говорил:
- Хорошее у вас имя, Вера... Вера...

Вскоре Она вновь пришла к нему. Он заметил, что Она была беременна.
- Что там у тебя? - внезапно спросил Он.
Женщина замялась, не зная, как и ответить.
- Что ты там прячешь? Любовь?
- Там ребёнок.
- А я думал, ты любовь нашла.. Знаешь, мне сказали, что она жива! Да, представляешь, жива! А ты не верила!
Женщина молчала. Он вскочил и стал трясти Её за плечи:
- Она не умерла! Не умерла! Я всегда это знал! Теперь и ты знай!
- Умерла, - твёрдо и жёстко отрезала вдруг Она.
Вдруг Он замолчал, покраснел, отвернулся к окну и, резко развернувшись, ударил Её по лицу.
- Это тебе за то, что ты врёшь. Ты похоронила её заживо. А сейчас врёшь.
Она в ужасе схватила свою сумку и быстро выбежала из палаты, вся в слезах. Через минуту вошла медсестра - другая, злая дистрофичная блондинка с поросячьими глазёнками, кривым, сдвинутым в сторону, курносым носом и большими рыбьими губами - и одним махом вколола Ему успокоительное. Он заснул.

В один день он стал трясти, пытаясь вырвать, железные решётки на окнах. Вошедшая Вера спросила, зачем Он это делает, тихо, так, чтобы Он не заметил, отводя Его от окна.
- Понимаете, Вера, я хочу уйти отсюда. Я хочу в жизнь - там моя женщина, моя любовь. Мне надо к ним.
- Сейчас нельзя, поймите. Ваша любовь жива, она ждёт вас и не торопит. Она дождётся вас, не волнуйтесь.
- Дождётся? Точно? Вы наверняка знаете? Милая Вера, если увидите её, передайте, что скоро я выйду и мы вновь обретём друг друга.
- Обязательно передам, а сейчас ложитесь, мой дорогой. Вам надо немного отдохнуть.
Он беспрекословно лёг на кровать, повернулся к стене и тут же заснул.
Каждый день теперь для него был чёрным. День сменяла ночь, а Ему всё казалось, что одни чёрные сутки затянулись.

Бывало, приходила к нему и та худосочная злобная медсестра. Она грубо говорила и больно делала уколы. Не по душе Она была Ему. Однажды он спросил её, не слышала ли она чего про Его любовь нового. На это кривоносая усмехнулась и ответила:
- Нового ничего не знаю. Всё старое  только, - и, приподняв белый халат, показала ему своё бельё. Подсев к Нему, она заговорщицки произнесла:
- Хочешь, покажу тебе любовь?
С этими словами она стала расстёгивать пуговицы на халате и наклоняться к нему, вожделенно дыша.
Он в ужасе отодвинулся от неё и сказал:
- Уйди отсюда, урод. Ты никогда не чувствовала любви.
Не ожидая такой реакции, блондинка пару секунд помолчала, потом вскочила, одёрнула халат и, выходя, не застегнувши пуговиц, бросила Ему:
- Псих недоделанный.

Прошло три месяца, заканчивался февраль. Она не приходила.
"Наверное, в тот раз я сильно обидел Её, - думал он огорчённо. - Надо послать Ей цветов".
Он сидел, тупо уставившись в замёрзшее окно, и водил пальцем по ледяным узорам. Вера приносила Ему еду. Он стал отказываться от неё.
- Я не голоден, Вера... Когда Она придёт?
Часто он спрашивал медсестру, жива ли ещё там Его любовь. Вера отвечала, что она жива и ждёт Его. Он улыбался и впадал в какие-то, очевидно, приятные, раздумья.
Каждый раз Вера старалась развлечь Его, всё время пыталась принести Ему двойную порцию пищи, покупала для Него сладости и фрукты, но они портились у Него в тумбочке и их приходилось выбрасывать. Сердобольная медсестра брала на складе самые тёплые одеяла, но Он всегда спал, не укрывшись. Ей казалось, что Он потерял чувствительность ко всему. А Она всё не приходила и не приходила.

Через неделю Он слёг. Пищу ему вводили через капельницу. Он смотрел в потолок и шевелил потрескавшимися губами. Он не говорил ни с кем. Только когда входила Вера, он поворачивал к ней голову и молча улыбался слабой улыбкой.
Вера стала читать ему по вечерам. Он молчал, но было видно, что Он слушает её и понимает смысл. Вера читала Ему сказки с хорошим концом, дожидалась, пока Он уснёт, гасила свет и бесшумно выходила.
Это длилось около месяца.

Часть III.

Он умер 12 марта **** года. Злая медсестра вошла поставить Ему капельницу и, вскрикнув, выбежала в коридор:
- Евгений Павлович! Любовник-то наш отошёл!
Психиатр и несколько его помощников пришли в палату осмотреть тело. Молча глядели они на Его лицо - просветлённое, белое, чистое - словно ангельское. Долго никто не мог выговорить ни слова. Он лежал на кровати, свесив руку. Его губы застыли в еле уловимой умиротворённой улыбке, а лицо было спокойно и, страшно произнести, - свежо. Морщинки растянулись - Он будто помолодел. Никто никогда не видел Его таким. Врач тихо произнёс:
- Видать, Он встретил-таки свою любовь...
Все промолчали.

У Неё  и Её мужчины за неделю до 12-ого марта родился глухой ребёнок. Весть о Его смерти никак не подействовала на Неё.
Вера всю ночь проплакала.